Колдовское наваждение

Глава 1

Стоял уже конец февраля, и все страстно желали скорейшего окончания зимы.

На торжество в дом Колдуэллов были приглашены все аристократические, старинные и богатые семьи, составляющие гордость Нового Орлеана.

Через несколько недель начинался Великий пост, и, несмотря на то, что епископ ввел новые великопостные ограничения из-за тяжелой блокады, устроенной Линкольном, все же в этом сезоне намечалось несколько вечеров.

Большинство жителей Нового Орлеана были католиками и строго соблюдали церковные обряды. Но сейчас, хотя пост уже приближался, праздник был еще вполне уместен.

Да, пожалуй, в Конфедерации не было города более подходящего для проведения праздников, чем Новый Орлеан. Хотя война продолжалась уже целый год, огонь сражений еще не опалил его жителей. Город, как и все Южные штаты, был уверен в своей непобедимости.

И, несмотря на то, что на столах дома, где проходил праздник, не хватало многих деликатесов, которые раньше ввозились на торговых судах, и платья на юных прелестных леди, кружившихся в танцах с кавалерами, не обновлялись уже второй сезон, разве могло это волновать кого-нибудь сегодня вечером?

Все с удовольствием пили домашнее вино, окружив веселой толпой скромно накрытые столы.

Кто-то из толпы громко произнес:

— Право, нам ни к чему французское шампанское, если вокруг столько очаровательных леди, красота которых опьяняет гораздо больше!

Среди этих обворожительных девушек, вскруживших мужские головы, бесспорно, самой красивой была дочь хозяина дома, в честь которой и был устроен праздник. Она стояла, окруженная многочисленными поклонниками, устремившими на нее восхищенные взгляды.

Патриция Колдуэлл, так звали девушку, была единственным ребенком богатого плантатора, занимающегося сахарным тростником. Его звали Джон Колдуэлл. Уже более двадцати лет он был женат на красавице вдове Терезе дю Буа Фурье. От этого брака и родилась Патриция.

У нее было прекрасное лицо с тонкими нежными чертами, которое освещали большие голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, и вьющиеся черные волосы. От ее стройной фигуры с высокой грудью поклонники не могли оторвать восторженных глаз. А она, спокойно наблюдая за производимым эффектом, и чувствуя себя королевой бала, торжествующе улыбалась и делала растерянный вид, что совершенно не знает, на ком остановить свой выбор.

Только при одной мысли о ней и ее богатстве все преуспевающие креолы-аристократы теряли покой. А тем более, когда она находилась среди них во всем блеске своей красоты и молодости.

— Простите, Роберт, — обратилась Патриция к одному из своих поклонников, — ну как можно быть таким настойчивым? Я уже дважды за сегодняшний вечер танцевала с вами, и, если сделаю это еще раз, моя репутация будет окончательно погублена!

— О нет, мисс Патриция! — запротестовали в один голос все ее воздыхатели.

Патриция победоносно засмеялась, окончательно убедившись в своих подозрениях о том, что она, неоспоримо, является главным предметом соперничества среди всех мужчин-креолов в Новом Орлеане.

В городе, где дуэль легко могла вспыхнуть даже из-за нескольких пустяковых слов, соперничество из-за любой красивой девушки становилось предметом самого азартного состязания, подобно карточной игре, где был возможен как большой выигрыш, так и полное фиаско. И никто не хотел выходить из этой игры, зная, что победой и наградой в ней была любовь. Когда же легковерная девушка сдавалась, ее ждало осуждение общества, а соблазнителя — громкая слава среди мужчин.

Пока поклонники наперебой заверяли Патрицию, что ее репутация непоколебима, и приглашали на следующий танец, она, почти не слушая их, оглядывала зал.

Как ни странно, на празднике, где все мужчины стремились обратить на себя ее внимание, ей было скучно. Даже улыбаясь и с наслаждением танцуя со многими, она мысленно возвращалась к бумагам, оставшимся лежать на столе в ее кабинете: это были планы весеннего сева, который надо было начинать уже завтра. И, конечно же, ее очень волновала судьба будущего урожая.

Армия северян блокировала все гавани и порты Юга, поэтому торговые корабли не могли выйти с грузами, и весь прошлогодний урожай сгнил на пристани. И если это повторится в этом году…

Расстроившись, она попыталась отвлечься от мрачных мыслей. Разве можно думать сейчас о блокаде, среди веселья? И в это мгновенье она увидела своего брата Федерико, который стоял у дверей, распахнутых на веранду, и разговаривал с хорошенькой блондинкой, явно влюбленной в него. Патриция расстроилась еще больше. Выбор Федерико задел ее за живое. И с чего это он предпочитает миловидную, но пустую блондинку Бекки Олдвэй давно любящей его умной и чудесной девушке Полине Бовэ?

Патриция очень любила своего единоутробного брата. Федерико был совсем маленьким, когда его отец умер от желтой лихорадки. Вскоре его мать вышла замуж за Джона Колдуэлла, и тот заменил ему умершего отца. И после рождения Патриции он продолжал относиться к Федерико как к собственному сыну.

Патриция всегда боготворила старшего брата, и он был с детства ее кумиром. И сейчас она боялась, что он может жениться на Бекки, которая представлялась ей самодовольной и поверхностной. Патриция опасалась, что Бекки может сделать брата несчастным, тогда как ее подруга Полина будет всегда любить Федерико и заботиться о нем. Все еще тревожась за брата, не одобряя его выбора, Патриция продолжала рассматривать гостей.

И тут ее взгляд встретился со взглядом, пристально рассматривающим се. Это был стройный красивый мужчина, стоявший на лестнице и облокотившийся на белые перила. Его вид был спокойным и даже безразличным, но чувствовалось, что он напряжен как леопард, готовящийся к прыжку. Его горящий пронзительный взгляд обжигал Патрицию. Она почувствовала пробежавшую по телу дрожь. И, хотя она не поняла причину охватившего ее смятения, ей стало ясно — этот человек с горящими черными глазами опасен для нее.

Патриция отвела свой взгляд в сторону и обратилась опять к своим поклонникам. Но взгляд незнакомца она все еще ощущала на себе. Непривыкшая к такой дерзости, девушка смутилась и покраснела. «Господи! Кто этот человек и что он здесь делает?» — с тревогой и волнением подумала Патриция.

Она была уверена, что никогда раньше не видела его не только в своем доме, но и в Новом Орлеане. И совершенно не представляла, кто мог пригласить его на вечер.

Оркестр заиграл следующий танец, и Патриция сказала стоящим рядом мужчинам насмешливым тоном:

— Ну, так что же? Неужели вы опять все сразу ринетесь приглашать меня? Я уже обещала этот вальс лейтенанту Карнеру. Смотрите, вот его имя в моей бальной карточке. Напрасно вы надеетесь, что моя бальная карта не заполнена. Или вы думаете, что я осталась без кавалера?

— Ни в коем случае! — воскликнул лейтенант Карнер и с готовностью протянул ей свою руку. — Бедные люди! Не сердитесь! Мисс Патриция когда-нибудь сжалится над вами!

Патриция громко рассмеялась — лейтенант всегда был так парадоксален в оценке происходящего, что даже она не всегда могла понять — серьезно он говорит или насмехается над всеми. Но блестящим танцором он все-таки не был, ибо не мог закружить ее в танце так, чтобы она забыла обо всем на свете. Грациозно и с наслаждением танцуя, девушка не могла заставить себя не думать о том необычном черноволосом джентльмене на ступеньках лестницы.

Она скользила по залу в вихре вальса, и все поглядывала на лестницу. Но вдруг лестница оказалась пустой. Девушка еще раз внимательно осмотрела зал и… обнаружила его стоящим у стены и разговаривающим с Перри Маленсо.

Патриция нервно закусила верхнюю губу — так она делала по дурной привычке в те мгновения, когда очень волновалась. Она вдруг подумала, что незнакомец, возможно, дальний родственник Маленсо и пришел вместе с Перри. У Маленсо в окрестностях Батон Руж были, казалось, сотни таких дальних родственников.

Когда танец закончился, Патриция попросила своего партнера провести ее к месту, где, прислонившись к стене, стояла ее подруга Полина Бовэ. Рядом с нею сидела пожилая женщина с ястребиным носом, тетя Полины, всегда сопровождавшая ее на вечерах. Полина часто оставалась на вечерах и балах без кавалера, хотя и была приятной внешности. Поэтому она предпочитала проводить вечера дома за чтением книг. И если бы не сегодняшнее торжество, она вряд ли бы пришла повидаться с дорогой Патрицей, так как знала, что опять станет вынужденной свидетельницей ухаживания Федерико Фурье за Бекки Олдвэй.

— Добрый вечер, Патриция! — робко и смущенно улыбнулась Полина подруге. Она очень болезненно переживала то, что опять не имеет постоянного поклонника и не танцует. Но, тем не менее, она произнесла:

— Сегодня чудесный вечер!

— Добрый вечер, Полина, очень рада видеть тебя! — сказала Патриция, взяв свою подругу под локоть. — Я хочу тебя кое о чем спросить. Только что я видела чрезвычайно странного незнакомого человека, и мне хотелось узнать, кто он такой? Ты ведь знаешь всех в округе.

Полина поняла, что подругу очень заинтриговал этот незнакомец. На Патрицию это было непохоже. Она никогда прежде не интересовалась мужчинами. У нее всегда было так много поклонников, что она не придавала им никакого значения, как избалованное дитя не придает значения своим многочисленным игрушкам.

— О ком ты говоришь? — прошептала Полина.

— Да о том смуглом человеке, что беседует с Перри Маленсо у дальней стены. Ты знаешь его? — спросила она.

Полина прищурила глаза. Годы, проведенные за чтением, сделали свое дело — она плохо видела вдали.

— Не уверена, что знаю, — ответила Полина.

Патриция вздохнула. Она надеялась, что Полина, хорошо знавшая все старинные французские семьи, поможет установить личность незнакомца. И Патриция поняла, что, видимо, он был приезжим.

— Я подумала, что он, может быть, из бесчисленных кузенов Перри Маленсо, — сказала Патриция.

Полина присмотрелась к незнакомцу и произнесла:

— Нет, на Маленсо он непохож. У всех Маленсо очень характерные лица: продолговатые и крупные. Я не очень-то знаю всех из клана Батон Руж.

— И я тоже не всех знаю, — сказала Патриция, опять закусывая верхнюю губу.

— Но, погоди! — изумленно воскликнула Полина, поворачиваясь к Патриции. — Это ведь твой вечер! Неужели ты не знаешь, кто приглашен?

— Не знаю. И поэтому спрашиваю у тебя, кто же этот человек? Я его не приглашала!

— Патриция, мне кажется, что мы скоро все с тобой узнаем, — вдруг произнесла Полина. — Смотри, они направляются к нам.

У Патриции от волнения ком подкатил к горлу, и она едва подавила восклицание. С чего бы это? Она ведет себя так, как девчонка, впервые приглашенная на танец! И почему так взволновал ее этот человек? Девушке не пришлось долго рассуждать по этому поводу, так как двое мужчин уже были рядом с ними. Маленсо, как обычно, важно поклонился и сказал:

— Мисс Патриция, мисс Полина, вы что, скрываетесь здесь от своих многочисленных поклонников?

Патриция улыбнулась комплименту. Одновременно она чувствовала, как глаза незнакомца пристально рассматривают ее. У нее перехватило дыхание.

— Мисс Патриция, я надеюсь, что вы не подумаете обо мне дурно, — заговорил Перри. — Без вашего приглашения я привел на вечер своего друга, который очень хочет с вами познакомиться. Это капитан Клэй Феррис из Саванны.

Патриция от волнения опустила глаза и не могла ничего ответить, но тут ей на помощь поспешила Полина. Она мягко спросила у незнакомца:

— Скажите нам, капитан Феррис, что привело вас в Новый Орлеан?

— Да, действительно, капитан, что? — подхватила Патриция холодным тоном. — Полагаю, что военные действия идут гораздо севернее?

Ему ее замечание и тон показались дерзкими, но не оскорбительными, чего она добивалась. Пристально посмотрев на нее, офицер армии Конфедерации обольстительно улыбнулся и произнес:

— Как опытный солдат я помогаю здесь, в Новом Орлеане, укреплять защиту наших портов. И хотя я бы предпочел быть вместе с теми, кто в форме защищает Саванну и Чарльстон, но, если мы потеряем наши порты, мы потеряем все. Впрочем, вам, леди, не стоит брать в свою прелестную головку такие вещи.

Щеки Патриции вспыхнули румянцем, когда она услышала, каким тоном разговаривает с ней капитан. Она совсем не привыкла, что к ней обращаются так снисходительно. Выведенная из себя, она все же не собиралась уступать ему.

— Почему же не стоит брать в голову? — переспросила Патриция у Ферриса. — Уже более года длится блокада Нового Орлеана, и я должна знать, смогут ли защитники города обеспечить ему безопасность. А, вообще, мне кажется, что наши солдаты в Новом Орлеане совсем не нуждаются в помощи человека из Саванны.

На этот раз Патриция достигла цели. Черные глаза капитана Ферриса вспыхнули огнем, но он улыбнулся и ответил:

— Вы не совсем правильно меня поняли, мисс Патриция. Это мне нужна их помощь в укреплении портов. Новый Орлеан — большое препятствие для янки.

Перри подхватил слова капитана и сказал:

— Абсолютно правильно насчет Нового Орлеана. Только у нас, в Новом Орлеане, есть торпеды, каких вы больше нигде не встретите.

— Да, это самое современное оружие, — произнес Феррис и попытался перевести разговор в другое русло. — Не сомневаюсь, что мы наскучили дамам слишком серьезным разговором, — заметил он.

Маленсо весело рассмеялся:

— Ну, значит, ты совершенно не знаешь наших креольских красавиц. Они хорошо разбираются в военных действиях и очень этим интересуются. Да и как не знать, если отец Патриции изобрел эти самые торпеды, — сказал Перри.

Патриция осуждающим взглядом посмотрела на Перри.

Перри Маленсо сконфузился — не стоило на этом многолюдном балу и при Феррисе говорить о торпедах, которые считались секретным оружием.

— Да, капитан, — обратилась к нему Патриция, — мне приходится констатировать, что большая часть нашего разговора касалась блокады.

— Я думаю, что блокада — одна из причин, из-за которой южная торговля застопорилась, — сказал Феррис.

— А что, в других портах так же плохо обстоят дела? — поинтересовалась Полина.

— К сожалению, — ответил Феррис. — В Чарльстоне, Саванне, Уилмингтоне, Мобиле — везде такая же картина. Хлопок, сахарный тростник, рис, индиго — весь урожай гниет в портах, так как его невозможно вывезти, — пояснил он.

— А почему это происходит? — озабоченно спросила Патриция.

— Старый Аби плохо нас знает, если он думает, что сможет поставить Конфедерацию на колени, опустошив наши кошельки. Только им должно быть известно, что янки здесь умоются кровью, — произнес капитан.

— Пожалуйста, — сказал Перри, — расскажите-ка нам, капитан, как Юг собирается сражаться, если он не может финансировать свою армию и флот. Вы что, надеетесь на то, что Англия и Франция дадут нам ружья и пушки в обмен на посмертную славу?

— Звучит слишком пессимистично, не так ли, капитан? — вмешалась в разговор Патриция, хотя она прекрасно понимала, о чем шла речь.

Капитан Феррис улыбнулся.

— Не столь пессимистично, как реально, — пояснил он. — Мне бы хотелось заставить правительство обратить внимание на исключительную важность наших портовых городов. Победа в Вирджинии всем хорошо известна. Но мы нуждаемся в сильном флоте.

— Извините меня, — вдруг перебил их разговор чей-то голос. — Мисс Патриция, я думаю, что это мой танец.

Патриция подняла глаза и увидела перед собой Ричарда Хелмса. Он застыл на месте, а Патриция заглянула в свою танцевальную карточку.

Ей совсем не хотелось прерывать такой интересный разговор. Раньше она ограничивалась лишь легкой светской болтовней, и участвовать в таких серьезных беседах ей еще не приходилось.

Капитан Феррис холодно обратился к молодому человеку, стоявшему напротив Патриции:

— Боюсь, у вас ничего не получится, сэр. Мисс Колдуэлл уже пообещала этот танец мне.

Хелмс уставился на капитана с раскрытым ртом, а Патриция застыла в удивлении, когда капитан быстро шагнул к ней, взял ее за руку и повел на площадку для танцев.

— Как вам не стыдно? — прошипела она. — Это был танец мистера Хелмса, а поэтому я не буду танцевать с вами.

Но Феррис крепко держал ее в своих руках и все ближе подводил к площадке для танцев.

— Уже поздно, мисс, — твердо произнес капитан. — Вы ничего не сможете сделать. Лучше расслабьтесь и слушайте музыку.

Голубые глаза Патриции, казалось, метали громы и молнии.

— Я требую, капитан Феррис, верните меня сейчас же к моим друзьям. Вы самый самонадеянный человек, которых я когда-либо встречала. У меня абсолютно нет никакого желания танцевать с вами. Вы даже не спросили моего разрешения!

Лицо капитана озарила счастливая улыбка.

— Как же я мог попросить вас танцевать со мной? Вы весь вечер находитесь в окружении поклонников. Это мой единственный шанс остаться наедине с вами. И, кроме того, ваша танцевальная карта была моментально заполнена.

Патриции осталось только рассмеяться в ответ.

— Полагаю, что вы правы, — произнесла она. — Но ведь вы даже не были приглашены на вечер, — тут же съязвила Патриция.

Капитан Феррис искренне расхохотался.

— Но раз уж я здесь, то не сочту за великий грех украсть у ваших воздыхателей танец с вами!

Патриция не смогла не улыбнуться и сказала:

— Ну что ж, вы одержали победу, капитан.

Он был великолепным танцором, и порой Патриции казалось, что она парит в воздухе. Его руки крепко сжимали ее талию, и она через одежду чувствовала жар его ладоней. Еще ни один мужчина не производил на нее такого сильного впечатления и не заставлял ее сердце биться так учащенно. И не было еще в ее жизни такого джентльмена, от которого бы кругом шла голова! Капитан Феррис в танце все продвигался и продвигался к узким дверям, что вели на веранду, а когда музыка прекратилась, он быстро взял ее под руку и вывел из зала. Патриция почти не сопротивлялась своему партнеру. Они вышли на веранду и встали у перил. Она чувствовала, как он крепко держит ее за талию.

— Обещаю, что я не оскорблю вас, — нежно сказал капитан, подведя Патрицию к широким перилам. — Я, действительно, очень хотел побеседовать с вами, но это было почти невозможно из-за многочисленных поклонников.

— Но ведь все увидят, что я исчезла, — запротестовала Патриция. — Это будет самый настоящий скандал!

— Даже если мы будем стоять на расстоянии трех футов друг от друга? — спросил Феррис. — Ведь это расстояние намного больше того, когда мы танцевали! — воскликнул капитан.

— Да, но об этом никто кроме нас не знает, — решительно сказала Патриция. Она понимала, что единственно правильным для нее решением было покинуть веранду и вернуться в зал для танцев. Матушка, наверняка, будет шокирована. Но кроме матушки найдутся и другие желающие посплетничать на эту тему. Она знала, что каждый расценит ее поведение как нарушение этикета. Но что-то все-таки удерживало девушку здесь.

— Что вы делали до войны, капитан Феррис? — спросила она, стараясь соблюсти все формальности.

Он усмехнулся, поняв, что она уступила и останется с ним. А Патриция про себя отметила, что в его улыбке было что-то дьявольское.

— До войны я был плантатором, — ответил капитан Феррис. — Земли прибрежной Джорджии похожи на эти земли, хотя мы выращиваем рис и больше индиго, чем сахарный тростник.

Он прислонился к одной из колонн веранды, продолжая внимательно смотреть на Патрицию.

Девушка опустила глаза, ей было неловко от его пронзительного взгляда.

— Правда, капитан? — наигранно удивилась она, стараясь скрыть свое смущение. — Я чувствую себя так, будто бы я была одним из растений у вас на плантации, а вы все следили за мной, поджидая, пока я подрасту. Я никак не могу понять, что интересного вы нашли в моем лице?

Он усмехнулся и сказал просто:

— Так уж и не можете понять. Сомневаюсь, что вы могли так смутиться под взглядом мужчины.

— Конечно же, нет! — ответила она резко. — Но с вашей стороны это звучит не очень-то вежливо.

— С глубоким сожалением признаюсь, что у меня никогда не было хороших манер. Вы очень красивая женщина, и мне просто нравится смотреть на вас. Что, сказано слишком откровенно для вашей женской добродетели?

Патриция взглянула на него, высоко подняв брови, и сказала:

— Сэр! Я думаю, что мифы о так называемой «женской добродетели» и другие всевозможные мифы больше придуманы вами, мужчинами, для нас — женщин.

Его лицо озарила колдовская улыбка.

— Вы и вправду так думаете? — смеясь, спросил он. В голосе его звучало удивление.

— Действительно, думаю так! — подтвердила Патриция. — Практически все джентльмены содержат любовниц-квартеронок, тщательно скрывая это обстоятельство от семьи. Но леди, даже если знают, не должны говорить об этом, а тем более требовать, чтобы это прекратилось. Это считается неприличным для леди. Вот, сэр, высшее лицемерие в своде правил поведения, придуманных мужчинами для нас, женщин.

Капитан какое-то время пристально всматривался в свою собеседницу, и под этим взглядом Патриция вдруг поняла, что все, произнесенное ею, было сказано в порыве ярости и гнева.

Она почувствовала себя совсем скверно. Неужели то, что она сказала ему, шокировало его? Ведь эти вопросы, которых она коснулась, не обсуждаются даже между мужем и женой, а тем более между молодой девушкой и совершенно незнакомым мужчиной!

Но тут чарующая улыбка озарила уста капитана, и Патриция увидела, что его глаза загорелись от восхищения.

— Моя дорогая мисс Колдуэлл, — протяжно произнес он. — Мне всегда все говорили, что я вызывающе резок в общении, но думаю, что в этом отношении я должен отдать пальму первенства вам.

Патриция вспыхнула от смущения. Зачем она устроила спектакль для этого пришельца из Саванны?

— Прошу извинения! Боюсь, что мой язычок опять меня подвел. Теперь, я думаю, мне по-настоящему настало время уходить, — сказала она и повернулась, чтобы убежать, но он, опередив, удержал ее рукой за талию.

Патриция сделала усилие, чтобы вырваться, но его руки держали ее железной хваткой, и у нее не осталось ни малейшего шанса спастись бегством.

— Нет, обождите, мисс Колдуэлл, — сказал капитан. — Вы еще не выслушали меня, прежде чем убежать. Я не шокирован вашей откровенностью, совсем наоборот, хотя и нахожу такие речи необычными для молодой девушки. И я совершенно согласен с тем, о чем вы говорили. Правда, мне еще не приходилось встречать женщину, которая проявляла бы столько здравого смысла. Как правило, для женщин характерно неумение слушать, а также полная неспособность правильно оценивать ситуацию.

Тут он сделал паузу, а когда заговорил снова, его тон изменился, и голос был полон горечи.

— Мне всегда встречались такие женщины. Уверяю вас, несмотря на разговоры о своей добродетели, они отнюдь не были святыми. И почему мужчины всегда хотят взять в жены «святую» женщину? Это выше всякого понимания! Мне бы хотелось, чтобы моя женщина понимала меня, — сказал он.

Его рука уже не держала ее талию, но Патриция продолжала стоять, даже не пытаясь убежать.

В его глазах она увидела страдание. Сердце Патриции учащенно билось. Он даже не представлял себе, как подействовали на нее эти слова! Никогда раньше она не могла даже подумать о том, что с мужчинами можно обсуждать такие темы!

Какой бы другой джентльмен осмелился говорить с ней о таких неприличных для леди вещах!

Наконец ее собеседник прервал молчание:

— Мне кажется, что я сейчас шокировал вас больше, нежели вы меня. Давайте-ка заключим джентльменское соглашение между нами, а?

— Что вы предлагаете? — переспросила Патриция растерянным голосом.

Он засмеялся.

— Ничего неприличного я не предлагаю! Не бойтесь за вашу честь, уверяю вас! Я просто прошу вашего разрешения зайти к вам…

Патриция нерешительно ответила:

— Я… Я, право, не знаю. Я едва знаю вас, да к тому же матушка может и не разрешить.

— Почему? Я вам не нравлюсь, мисс Колдуэлл? — вдруг спросил капитан Феррис.

У Патриции перехватило дыхание. Да, ей действительно не понравились резкость его речей и манер, его самонадеянность. Она, конечно, не могла сказать, что он совсем ее не интересует, но… но она боялась увидеться с ним еще раз. Во всем его облике было что-то дьявольское и колдовское, завораживающее и пугающее. И Патриция чувствовала это.

— Нет, я не могу сказать, что вы не нравитесь мне, — ответила она каким-то странным голосом.

— А тогда в чем же дело?

Патриция, не найдя нужных слов, смущенно и нерешительно покачала головой.

Капитан приблизился к ней так близко, что она через его форму ощутила, как сильно вздымается его грудь. Схватив ее за плечи и сильно притянув к себе, он нежно ее поцеловал.

Патриция застыла от изумления! Она была совершенно потрясена! Ни один мужчина не целовал ее без разрешения! И никто из тех, кто получал разрешение на поцелуй, не целовал ее так страстно. Его губы были горячи и напористы. И еще, еще — это был французский поцелуй — его язык проник в ее рот и, казалось, исследовал каждую частичку ее рта.

Патриция неожиданно для себя подалась к нему, и ее руки обвились вокруг его шеи, и их губы — горячие, страстные, жаждущие губы — вновь встретились.

Вдруг он разжал свои объятия и отошел в сторону. Его черные глаза горели, а грудь тяжело вздымалась. Патриция молча наблюдала за ним, все еще вспоминая его страстный, неописуемый поцелуй. Разумом она понимала, что следовало бы дать ему пощечину, но она не сделала этого, как и не сделала того, чего требовала ее кровь — броситься вновь в его объятия. Резко повернувшись, так, что взметнулись ее юбки, Патриция стремительно побежала в зал, где продолжались танцы.

Капитан Феррис не последовал за нею. Взволнованный, тяжело дыша, он облокотился на перила лестницы и долго смотрел в темноту, вдыхая душный воздух Луизианы.

Глава 2

Патриция склонила свою темную головку над столом и попыталась в третий раз понять письмо управляющего плантацией. Несмотря на ужасную грамматику и плохой почерк, она раньше легко расшифровывала его каракули. Проблема, возникшая у нее сегодня, была в ее собственной невнимательности. Она никак не могла сосредоточиться на сообщении управляющего по поводу весеннего сева, которого ждала с таким нетерпением.

Девушка подняла голову и невидящим взглядом смотрела на двери веранды, не заметив, как письмо медленно выскользнуло из ее рук. Целый день ее мысли возвращались ко вчерашнему вечеру, на котором она встретилась с капитаном Феррисом.

Кто этот необыкновенный человек, который так стремительно ворвался в ее жизнь, изменив привычное течение ее мыслей, нарушив покой ее сердца? Патриция находилась в сильнейшем смятении: она никак не могла понять свои чувства к нему. Нравится ли он ей, или она боится его, или ей надо презирать его? Еще ни один джентльмен не целовал ее так, как сделал это он! Но и ни один мужчина не сумел так возбудить ее чувства.

— Ах, вот ты где, моя дорогая! — прервал ее мысли мужской голос. Патриция повернулась и увидела своего отца. Он стоял у двери и, улыбаясь, разглядывал ее.

— Да, папа, входи! — сказала Патриция с любовью в голосе. — И надень, пожалуйста, свои очки!

— Что? Ах, да! — произнес мистер Колдуэлл и дотронулся рукою до макушки, где у него были очки.

— Ну вот, так лучше, — проговорила Патриция.

Отец наклонился к дочери и поцеловал ее в лоб.

— Понравился ли тебе вчерашний вечер? — спросил он.

— Да, вечер прошел очень хорошо, — ответила Патриция. — Тебе бы, папа, самому следовало знать, как прошел вечер. Ведь ты же сам был там!

— Ах, да! Припоминаю, что он прошел хорошо, — сказал Джон Колдуэлл и усмехнулся. — Должен признаться, что у меня состоялся разговор с полковником Чалмерсом. Мы уединились в моем кабинете и пробыли там до часу ночи, обсуждая возможности подводной моторной лодки. — С этими словами он остановился и, взглянув на дочь, заметил, что ее глаза сияют от восхищения.

Патриция очень любила своего отца и всегда защищала его от неоправданной критики. Но она реально оценивала характер Джона Колдуэлла со всеми его достоинствами и недостатками. Ее отец был очень яркой фигурой, талантливым человеком с научным складом ума. Он был одним из лучших изобретателей своего времени. И действительно изобрел торпеды, с помощью которых город будет защищаться от янки.

Но при всей своей одаренности отец был совершенно беспомощным в повседневной жизни. Его семья хорошо знала, что он не помнит о встречах и вечерах, важных событиях или о том, что надо куда-то поехать вовремя. Все знали, что он совершенно не замечает того, что происходит вокруг него. Патриция же, любя своего отца и уважая его ум, никогда не ходила к нему за помощью по практическим вопросам. Она постоянно защищала отца от жизненных проблем, опекая его как ребенка.

— Боюсь, что я тебе помешал, так? — спросил он у Патриции.

— О, нет, папа! — воскликнула Патриция и подскочила к нему, чтобы обнять. — Почему ты так говоришь? Ведь ты самый лучший отец. Более умного человека, чем ты, я думаю, нигде не найти.

— Я знаю, что ты всегда добра ко мне, любовь моя, но я знаю все свои недостатки. Мне следовало бы, как отцу, быть внимательнее к тебе и, как отчиму, — к Федерико. Он сейчас нуждается в твердой руке. Федерико уже вырос, стал горяч и неосторожен, не знает цены слова и уважает только «кодекс чести» креола. А ты… тебе не следовало бы впредь оставаться здесь, вчитываясь в бухгалтерские книги, и беспокоиться насчет урожая, рабов да финансов. Ты — самая прекрасная девушка в мире. И я говорю правду. Тебе следовало бы покинуть свой кабинет и не сидеть здесь, слепя свои глаза за чтением письма Макферсона.

— Папа! Я не разрешаю тебе так говорить! Почему ты мне это советуешь, если знаешь, что я люблю заниматься всем тем, что связано с плантацией. Я не терплю и не могу позволить себе сплетничать целыми днями о том или ином джентльмене или о других глупостях, как делают мои сверстницы. Это смертельно скучное занятие, поверь мне. Тебе хорошо известно, как я люблю работать. Если я не буду управлять плантацией, то, возможно, буду проводить все свое время, донимая тебя! — поддразнивала отца Патриция.

Джон Колдуэлл слабо улыбнулся. Его дочь была убедительна в своих рассуждениях. Она всегда могла легко переубедить кого угодно и доказать свою точку зрения. Но у Джона Колдуэлла на душе было неспокойно.

Ночью жена рассказала ему, что вчера Патриция неизвестно куда пропала из танцевального зала. Прошло целых пять танцев, пока она не появилась вновь. И никому не было известно, где и с кем она была. Слава богу, что никто толком ничего не заметил. Тереза считала, что поведение дочери было результатом его отцовского пренебрежения ко всему происходящему.

Его жена была очень спокойной и невозмутимой женщиной. Твердость Тереза Колдуэлл проявляла только в одном случае — когда речь шла о добром имени и чести креольской семьи.

Если Патриция повела себя так неприлично, то ей, Терезе, придется наблюдать за дочерью. Она не позволит ей испортить репутацию семьи.

Мистер Колдуэлл, человек по природе спокойный и тихий, не стал упрекать жену за то, что она совершенно устранилась от хозяйственных проблем, а в результате этим занялась Патриция и вышла из-под материнского контроля. Однако он пообещал жене напомнить Патриции о ее недостойном поведении.

— Патриция, моя дорогая! — произнес он. — Я знаю, что ты любишь заниматься ведением дел на плантации. Но поверь — не это самое важное для девушки в жизни. Это дело не для леди. Тебе следовало бы побольше заниматься нарядами, вечерами и мужчинами. Ты — прекрасная девушка, но тебе уже двадцать лег. Плохо, что ты все еще не вышла замуж. Я был не прав, что разрешил тебе стать моим секретарем в твои пятнадцать лет, хотя в те времена я считал это занятие достаточно безвредным для тебя. А теперь, когда ты полностью обрабатываешь корреспонденцию, проверяешь счетные книги и руководишь надсмотрщиками, я должен запретить тебе заниматься этими делами. Я говорю это с болью в сердце, но, действительно, так будет лучше, — закончил он.

— Нет никакой причины запрещать мне это, папа, — сказала Патриция. — Ты не любишь заниматься делами плантации, а я делаю это лучше и, кроме того, люблю это занятие. И, кажется, меня рано еще записывать в старые девы, не так ли? Я знаю много девушек, которые выходили замуж в более позднем возрасте. Ты говоришь так, будто бы у меня не было никаких предложений. Сейчас я не хочу выходить замуж ни за кого. Каждый день я принимаю многочисленные визиты, и будь уверен, что я не опозорю темью.

Ее отец вздохнул, чувствуя, что гора свалилась с плеч. Он никогда не мог переубедить Патрицию. И не удивительно, что она так преуспевает в ведении дел с торговцами. Но, по крайней мере, он, Джон Колдуэлл, выполнил свой отцовский долг и мог с чистой совестью сказать Терезе, что поговорил с дочерью. Теперь пусть Тереза попробует все выяснить сама.

Патриция спрятала улыбку. Она догадалась, почему с таким облегчением вздохнул отец. Бедный папа! Мама, должно быть, заметила вчера ее отсутствие и рассказала отцу, попросив его выяснить, где и с кем она была.

Просто смешно, что вообразила себе ее красивая, категоричная, но, вместе с тем, слабохарактерная матушка! Что она так испугалась по поводу ее краткого отсутствия? Раньше Патрицию совсем не волновали ограничения этикета. У нее никогда не возникало желания остаться наедине ни с кем из ее поклонников. Но сейчас ей это показалось вдруг большой несправедливостью.

Патриция, расстроенная разговором с отцом, подойдя к окну, стала смотреть в сад. Отчего так тяжело на душе? Неужели из-за капитана Ферриса? Щеки ее запылали, когда она снова вспомнила его поцелуй. Вдруг лицо Патриции озарила улыбка. Ей пришлось признаться самой себе в том, что капитан Феррис зажег ее, и ей страшно хотелось увидеть его еще раз. Мысли были прерваны ее служанкой, которая появилась в дверях и сказала:

— Мисс Патриция!

— Да, Мэй, — ответила Патриция, оборачиваясь к маленькой черной женщине с чалмой на голове.

Лицо служанки было озабоченным. Она прошла в комнату и сказала:

— Мисс Патриция, к вам пришел гость, точнее, джентльмен, которого я прежде не видела.

Сердце Патриции забилось, как у зайчонка.

«Капитан Феррис!» — пронеслось у нее в голове. Она скрыла свои эмоции и спокойно последовала за служанкой.

Патриция вошла в зал и улыбнулась. Там находился не только капитан Феррис, но и ее родители. Джентльмены поднялись, чтобы поприветствовать ее. Патриция необычайно изумилась присутствию отца и матери, особенно отца. Она почувствовала себя так, как будто получила пощечину, но мгновенно все поняла.

Под давлением жены отец стал испытывать вину за плохое исполнение своего отцовского долга, поэтому решил остаться и проконтролировать, как ведет себя Патриция.

Но все эти мысли мгновенно исчезли, как только она повернулась к капитану Феррису и ее взгляд встретился с взглядом его черных горящих глаз. Он крепко взял ее руку в свою и поцеловал. Колени у Патриции подкосились, хотя это был всего лишь обычный вежливый жест.

— Капитан Феррис? — спросила она. — Вы знакомы с моей матушкой и отцом?

— О, да! — ответил капитан Феррис. — Я имел удовольствие познакомиться с миссис Колдуэлл вчера вечером. Мисс Бьювейз представила меня.

Патриция тревожно взглянула на свою мать и успокоилась, увидев, что та приветливо улыбается и смотрит на капитана с восхищением. Тереза, конечно, не знала и не могла знать, что именно капитан был причиной исчезновения ее дочери с вечера, решила Патриция. Матушка просто умирала от любопытства, увидев незнакомого молодого человека, и как всегда надеялась, что этот новый молодой человек начнет ухаживать за Патрицией и вызовет у нее ответный интерес.

Феррис вежливо продолжил:

— А вот с вашим отцом до сегодняшнего дня я не встречался, хотя с нетерпением ждал этой встречи. О вас все так великолепно отзываются, сэр, — сказал капитан, обращаясь к Джону Колдуэллу.

В это время Патриция, взглянув на гостя, прервала его, неожиданно сказав:

— Ну, хватит, мистер Феррис, пойдемте.

Мистер Колдуэлл удивленно посмотрел на дочь. Тереза тоже метнула на нее вопросительный взгляд — разве можно так грубо обращаться к гостю?

Но капитан не обратил на это внимания. Он улыбнулся и сказал, обращаясь к Джону Колдуэллу:

— Мне уже не раз говорили, сэр, что вы — гениальный изобретатель.

Колдуэлл засмущался. Было видно, что этот комплимент приятно щекотал его самолюбие.

— Да, балуюсь потихонечку, — ответил он.

— Великолепно! — произнес Феррис. — А где вы занимаетесь своей научной работой, сэр?

— Здесь и на нашей плантации «Белль Терр». У меня и там, и здесь есть рабочие кабинеты.

— А что вы изобретаете? — поинтересовался Феррис.

Патриция знала, что отца легко спровоцировать такими вопросами на долгий рассказ о своих изобретениях. Он мог говорить о них целыми днями, хотя и тщательно избегал секретных тем, касающихся военных изобретений.

Но если он решит, что Феррис заслуживает доверия, то обязательно расскажет капитану все. Поэтому Патриция обрадовалась, когда дворецкий доложил, что прибыл еще один гость.

Это была Бекки Олдвэй. На сообщение дворецкого Патриция усмехнулась, но, увидев входящую в гостиную Бекки, спрятала свою усмешку. Не успела Бекки расположиться, как Джон Колдуэлл быстро встал и объявил, что ему нужно возвратиться к работе.

Феррис расстроено произнес:

— Очень жаль, сэр. Мне так интересно все, что связано с вашими изобретениями. Я очень надеялся взглянуть на некоторые ваши чертежи, особенно — уборочной машины.

Мистер Колдуэлл заколебался. Но, наконец, с сожалением в голосе, сказал:

— Был бы рад вам все показать, но сейчас не могу. Большая часть моих чертежей находится на плантации. Как-нибудь в другой раз. Извините меня, сэр.

Феррис посмотрел вслед удаляющемуся Джону Колдуэллу, затем обратился к дамам. У Патриции стало тревожно на душе. Было в этом джентльмене что-то опасное и настораживающее. Интуиция подсказывала Патриции, что страсть к авантюрам была в крови у этого человека. Ей очень хотелось знать, что привело его сюда, какие у него планы и вообще, что он, военный, делает здесь, так далеко от полей сражений?

Она смотрела на капитана Ферриса, который занимал все ее мысли, а тот уже улыбался Бекки и делал комплимент ее платью. Хорошее настроение Патриции внезапно улетучилось.

Теперь ее мысли приняли другое направление: Феррис, обольщающий Бекки, похоже, был искателем приключений, охотником за приданым.

Бекки, отвечая на комплименты капитана, защебетала:

— Капитан Феррис! Вы — очень опасный мужчина.

Патриция понимала, что Бекки ждет появления Федерико, и позлорадствовала, зная, что брат отправился в кафе с друзьями и вряд ли вернется к обеду.

Конечно, сейчас Бекки была очень хорошенькой девушкой с тонкими чертами лица, большими голубыми глазами, золотистыми локонами и округлой фигуркой. Но фигурка обещала в скором времени стать тучной, а в глазах не светилось ни капельки ума.

Но, правда, Бекки так отчаянно хотела заполучить брата Патриции, Федерико Фурье, не только из-за его богатства, но и потому, что была сильно влюблена в него.

Федерико был очень хорош собой. К тому же он принадлежал к одной из самых аристократических и уважаемых семей в Луизиане. Отец же Бекки, хоть и разбогател, приехав в этот штат, но происходил из бедной алабамской семьи. Он тоже очень желал, чтобы Бекки вышла замуж за аристократа. Для самой же Бекки это замужество могло стать компенсацией за все те насмешки, которым подвергали ее старые новоорлеанские матроны.

Очень часто она даже не получала приглашений на избранные вечера. Но если она выйдет замуж за Фурье, то, наконец, обретет уверенность и станет первой светской дамой.

В зал опять вошел дворецкий и объявил о прибытии новых гостей.

— Арман Сен-Жэн и Робер Делакорт, — назвал он их имена.

Патриция совсем расстроилась, увидев, что капитан Феррис, не обращая на нее внимания, разговаривает с прибывшими гостями.

Сколько же существует запретов и правил в обществе, которые мешают людям встречаться наедине? Первый раз ей пришла в голову мысль о тех нелепых правилах этикета, по которым, даже будучи помолвленными, мужчина и девушка не могут оставаться наедине до самой свадьбы. А потом будет слишком поздно обнаружить, что они совершенно не подходят друг другу!

Кажется, и Феррис, также разочаровавшись, что им не удается уединиться, собрался уходить. Он встал и подошел к Патриции проститься. Его губы опять прильнули к ее руке. Тепло от прикосновения его губ мгновенно разлилось по ее телу. Капитан Феррис, что-то почувствовав, внимательно и пристально посмотрел на нее.

Не выдержав его взгляда, она опустила глаза. Ей не надо было ничего говорить — она без слов знала, что он найдет возможность увидеться с ней снова и непременно наедине.

Уже на следующий день, выйдя из госпиталя, где вместе со всеми женщинами она помогала перевязывать раненых, и разыскивая глазами фигуру кучера Сэма, она почувствовала, что кто-то крепко взял ее за руку. Обернувшись, она увидела угольно-черные глаза капитана Ферриса.

«Что за дьявольский мужчина, — промелькнуло в голове у Патриции. — Он оказывает на меня совершенно необыкновенное действие». С большим усилием она выдавила из себя:

— Капитан Феррис! Что за сюрприз! Никак не ожидала встретить вас здесь!

Капитан Феррис усмехнулся.

— Неужели не ожидали? — переспросил он. — А я вот ожидал! Я жду вас здесь с восьми утра.

Патриция удивленно повела бровями, но ничего не сказала и поспешила к своему экипажу. Капитан решительно последовал за нею.

— Разрешите мне сопровождать вас домой, мисс Колдуэлл, — произнес он.

— Благодарю вас! — ответила она. — Я поеду в экипаже и думаю, что наш кучер сможет защитить меня в случае необходимости.

— Разве один старый раб сможет защитить в эти трудные времена? — спросил он низким голосом. — Едва ли хватит охраны для такой красивой девушки!

— Пожалуйста, капитан Феррис. Я не из тех, кого так просто можно заговорить…

Вдруг она почувствовала, как он крепко сжал кисть ее руки. Ей пришлось резко остановиться.

— Тогда что же вы предпочитаете? — спросил он.

— Правду! — ответила Патриция. — Вы очень странный человек, и ваше поведение не вписывается ни в какие рамки.

— Я действительно чужой в Новом Орлеане, — признал Феррис.

— Думаю, что вы будете таким же и в любом другом городе… Почему вы постоянно преследуете меня?

Какое-то мгновение он стоял и молча смотрел на нее, и Патриция заметила в его глазах тревогу и озабоченность.

— Я сам не знаю, почему, — ответил он тихим голосом. — Иногда мне кажется, что вы — опасная леди…

— Я? — удивилась Патриция.

— Да, вы, — ответил он. — Вы угрожаете моему существованию.

Заметив недоумение Патриции, Клэй Феррис рассмеялся:

— Вы — угроза любому холостяку, леди!

— Это совсем не так, как вы говорите, — сказала Патриция.

Капитан Феррис пожал плечами в ответ.

Они дошли до экипажа. Феррис помог ей подняться в него, а затем внезапно вскочил сам и уселся с ней рядом. Патриция дала кучеру сигнал отправляться. Она смирилась с упорством капитана. Да и вообще, чего опасаться в открытом экипаже на виду у всех жителей Нового Орлеана?

— Вы заинтриговали меня, мисс Колдуэлл, — сказал капитан, бесцеремонно рассматривая ее.

— Чем же это? Как мне объяснить вам, что вы слишком любопытны? — сказала Патриция.

Он молча взял ее руку и стал нежно гладить ее пальцы.

— Вы прелестны и восхитительны как фарфор или как тонкое ирландское кружево — красивое, дорогое и недоступное, — с трепетом в голосе произнес капитан.

Патриция покраснела. Ей показалось, что он смеется над ней.

— Когда я увидел вас на балу в вашем доме, когда смотрел на вас через толпу восхищенных поклонников, я страстно желал вас, как никогда ничего не желал в своей жизни.

Патриция украдкой выглянула из экипажа — не слышал ли кто — и тихо сказала:

— Пожалуйста, капитан, не говорите такие вещи.

— Почему? — спросил он. — Вы же сами сказали, что хотите честного разговора. Полагаю, что так думает о вас каждый мужчина! Я видел ваши черные, как ночь, роскошные волосы, и то, как вы гордо держали голову среди своих поклонников. Я смотрел на вашу дивную, полную фации и изящества фигуру. И до боли хотел обладать этим сокровищем, хотел, чтобы оно принадлежало только мне.

Патриция знала, что ей следовало бы после таких слов остановить экипаж и предложить капитану выйти, но она была вся охвачена огнем и совсем не хотела прерывать этот разговор.

— Капитан Феррис! Вы — сумасшедший человек! — сказала на одном дыхании Патриция.

— Потому что вы вызвали у меня такие чувства, да? Или потому, что у меня есть сила духа признаться в этих чувствах? — спросил он.

— Никто прежде так со мною не разговаривал. Мне следовало бы… — она не закончила, сконфузилась и потупила свой взгляд.

— Следовало бы что? — подхватил ее мысль капитан Феррис. — Выбросить меня отсюда? Без сомнения, это будет достойный шаг с вашей стороны. Но вы не такая, как все девушки. Это и делает вас очень опасной. Я боюсь, что влюбился в вас.

У Патриции перехватило дыхание. Его горящие глаза притягивали как магнит. Ей на мгновение показалось, что их души вдруг слились воедино.

— Патриция, — произнес он страстным голосом и до боли сжал ее руку. — Не спеши уходить домой. Побудь со мной, пожалуйста. Давай еще покатаемся вместе. Я хочу больше узнать о тебе, хочу говорить с тобой, рассказать о себе. Я хочу остаться с тобой наедине.

Патриция задумалась лишь на мгновение. Разум говорил ей, что следовало бы отправиться домой, что нельзя оставаться наедине с этим мужчиной. Но ее сердце не желало подчиняться доводам разума. Вдруг она решительно повернулась к кучеру и позвала его:

— Сэм! Мы еще не поедем домой. Я обещала капитану Феррису показать достопримечательности Нового Орлеана. Поезжай по Эспланада-аллее.

Затем она повернулась к Феррису и увидела на его лице благодарную улыбку. Они вновь продолжили беседу.

Впервые в жизни она разговаривала с джентльменом так свободно, непринужденно и так серьезно. Это был первый мужчина, понявший ее интересы. Она говорила с ним о плантации и урожае, о бухгалтерских и хозяйственных книгах, о бюджете и встречах и сделках с торговцами. Он внимательно слушал, смотря на нее черными таинственными глазами.

Когда они проезжали по старой дубовой аллее, Патриция показала Феррису огромные деревья — свидетелей поединков, где молодые креольские аристократы защищали свою честь и достоинство.

— Раньше они устраивали свои поединки в саду, рядом с собором Святого Антония, — сказала Патриция. А теперь здесь, вдали от города. Не хочешь ли посмотреть на дуб самоубийцы?

Капитан медленно улыбнулся и ответил:

— Конечно, хочу. С ним связана какая-то печальная история?

— Да, — ответила она, отводя взгляд. — Ты не находишь, что эти деревья прекрасны? — Она запрокинула голову, чтобы получше рассмотреть мощные, раскидистые ветви дуба.

Затем Сэм остановил экипаж, и Патриция с Феррисом подошли к огромному, растрескавшемуся дереву. Его низко склонившиеся сучья были сильно искривлены.

— Похоже, именно этот дуб назвали «дубом самоубийцы»? — спросил он, и Патриция утвердительно кивнула головой.

— Дуб выглядит так, как будто его отметил сам дьявол, не находишь? Предание гласит, что молодой человек повесился на одном из этих сучьев, — сказала она негромко.

Феррис повернулся и пристально посмотрел на Патрицию. Ей стало не по себе под взглядом его горящих глаз. Внезапно она обнаружила, что они остались одни под тенью дерева. Его глаза медленно окинули взглядом всю ее стройную фигуру, и она, к своему удивлению, нашла этот взгляд восхитительным. Ни один из ее бывших поклонников не делал ей таких комплиментов и не смотрел на нее таким страстным и восторженным взглядом.

— Патриция, — выдохнул Феррис и направился к ней. Не говоря ни слова, она ринулась к нему, и он сжал ее в своих объятиях. Он впился в нее своими горячими губами. Патриция обессилела и почти не дышала: так сильна была его страсть и объятия. Вдруг она почувствовала, как его стала бить мелкая дрожь, и он еще сильнее сжал ее в своих объятиях.

Какое-то мгновение они не отдавали себе отчета — так были поглощены близостью друг друга. Вдруг одна из лошадей затопала ногами так, что зазвенела упряжь. Этот звук подействовал на Патрицию как выстрел. Она торопливо вырвалась из объятий Ферриса. Они еще какое-то мгновение стояли друг против друга. Затем он решительно проводил Патрицию к экипажу. Они возвращались по Эспланада-аллее, и Патриция, пытаясь держаться бодро, говорила, не умолкая.

— Сюда обычно выезжают гулять все состоятельные креольские семьи. Жаль, что французский квартал быстро теряет свой облик. Здесь остаются только семьи, которые слишком связаны с ним традициями, или те, которым не хватает средств, чтобы переселиться в более респектабельный район. Вот семья моей подруги Полины недавно уехала отсюда. И они очень гордятся, что смогли купить новый, прекрасный дом! А теперь мы возвращаемся в квартал, где я живу. Он находится между Эспланадой и Парковым районом. Это американская часть города. Когда-то между ними была грандиозная конкуренция. Знаешь, Феррис, мой отец — американец, а мать — креолка. А вот монастырь, куда я ходила в школу… Есть легенда, что раньше здесь была таверна, где Джин Лафитт однажды, встретив старых друзей…

— Подожди… Говори помедленнее… Ты совсем заговорила меня. Прости, Патриция, обещаю тебе, что больше навязываться не буду.

Она покраснела, и ее темно-голубые глаза пристально посмотрели в его лицо.

— Кто ты такой, Клэй? — серьезно спросила девушка.

Он нахмурился, и взгляд его снова стал сумрачным.

— Я? Ну, я же говорил тебе, что я — плантатор из Саванны.

— Мне кажется, не только это. Есть в тебе еще что-то такое, чего я никак не могу узнать и разгадать, — сказала Патриция.

Он промолчал, отвернувшись от нее. А когда снова заговорил, его голос стал непринужденным и беззаботным.

— О, да, кое-чем мне приходилось заниматься еще! Я родился, чтобы стать плантатором, но когда вырос, моя судьба изменилась. Я искал золото в Калифорнии и занимался торговлей наркотиками на Востоке. Я сражался в армии китайского мандарина и защищал монархию в маленькой Сербии. Я играл в азартные игры в Европе и какое-то время управлял чайной плантацией на Цейлоне.

Патриция смотрела на него восхищенным и несколько испуганным взглядом и, наконец, неожиданно для себя, снова перейдя на «вы», произнесла:

— А почему же вы возвратились домой?

Он приблизил к ней лицо и, блеснув глазами, ответил:

— Я решил, что вы, милое сокровище, уже не могли не появиться на свет.

Смущение и радость охватили Патрицию, а капитан продолжил скорбным голосом:

— Я так же опасен для вас, как и вы для меня, Патриция. Возможно, лучшим вариантом для нас было бы расстаться и не видеть больше друг друга.

Теперь ее глаза широко раскрылись, и она попыталась проглотить слезы, которые комом подступили к горлу. Сэм подъехал к светлоокрашенному дому. Патриция быстро соскочила на землю, прежде чем Феррис смог помочь ей. Почти бегом она направилась к низкой, кованной железом калитке и, открыв ее, стремительно ринулась к большому дому.

Капитан армии Конфедерации вышел из экипажа и остановился, смотря ей вслед. Когда Патриция закрыла за собой дверь, даже не обернувшись, не взглянув на него, Феррис повернулся и, бросив чаевые кучеру, медленно пошел прочь.

Глава 3

В полночь вдоль низкой железной решетки, окружавшей дом Колдуэллов, крадучись, продвигалась темная фигура. Затем человек затаился в тени магнолий и посмотрел на здание, в котором не светилось ни одно окно. Уже распустились ночные цветы, и тяжелый влажный воздух благоухал прекрасными ароматами.

Как это похоже на Саванну… Он уже забыл, каким сладострастием наполняют воздух эти запахи… А сейчас в памяти ожили бесчисленные ночи, когда он лежал на своей кровати под противомоскитной сеткой, и влажный душный воздух, сдавливая грудь как пресс, мешал ему заснуть.

Это были бесконечно долгие ночи, наполненные сладким запахом жимолости и звонким смехом его матери, раздававшимся из ее спальни, расположенной этажом ниже. Ему вторил низкий, рокочущий бас. Как он тогда в ярости заламывал себе руки! Он догадывался о том, что происходящее в спальне безнравственно и порочит его семью.

В эти мгновения он плакал от унижения и желал, чтобы снизу послышатся голос отца, защищающего свою честь.

Но в то же самое время он был заинтригован, пытаясь представить, что происходит между матерью и ее последним любовником. Он хотел испытать все, что рисовало ему буйное воображение подростка, и кровь бурлила в его жилах.

Талиссия… Прекрасная, чувственная Талиссия Феррис Шэффер, его мать… Раньше он ни разу не встречал женщину, которая могла бы сравниться с ней красотой, вот только теперь — Патрицию.

Сердито встряхнув головой, Эмиль Шэффер отогнал от себя воспоминания и осторожно перелез через низкую решетку. Притаившись в тени деревьев сада, он стал представлять себе план дома. Как и большинство зданий в этом влажном климате, дом был окружен крытой галереей с колоннами. Во всех стенах дома были проделаны узкие окна со ставнями, которые открывались от малейшего бриза и обеспечивали хорошую вентиляцию. Во время бала и визита в дом он заметил, что кабинет и столовая располагались справа от парадного входа, а зал для приемов — слева. За танцевальным залом были две комнаты — конторы. Рабы спали в отдельной пристройке к дому, а спальни членов семьи располагались на втором этаже.

Эмиль вышел из-под укрытия деревьев и перепрыгнул через перила веранды. Стараясь ступать как можно более тихо, он осторожно подошел к окну первой комнаты — конторы. Ставни были захлопнуты. Он потянул ставню на себя и, быстро открыв ее, проскользнул внутрь. Эмиль замер, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Когда глаза привыкли, он различил перед собой небольшой письменный стол со стулом. Было похоже, что они принадлежали женщине, и он решил, что это — контора, где работала Патриция. Очень осторожно Шэффер открыл дверь в коридор, немного постоял, прислушиваясь к звукам, а затем, крадучись, через зал прошел к двери второй комнаты-конторы.

Но эта дверь была заперта. Похоже, именно здесь находится то, что ему было нужно. Там внутри должны быть чертежи, спрятанные от любопытных глаз. Эмиль опустился перед замком на одно колено и, вытащив из внутреннего кармана крошечный инструмент, стал открывать дверь. Старый замок не выдержал, когда на него с силой надавили, и достаточно легко открылся.

Едва переведя дыхание, Эмиль, положив инструмент в карман, вошел в кабинет и плотно прикрыл за собою дверь. Здесь ему пришлось зажечь свечу, рассчитывая на то, что плотно закрытые деревянные ставни не пропустят света ее крохотного огонька. Он стал медленно и методично исследовать комнату. Письменный стол был завален бумагами. Эмиль быстро пробежал их глазами. Ни одна из бумаг не относилась к торпедам. Ящики письменного стола также оказались закрытыми. Взломав их, Эмиль просмотрел их содержимое — его попытки найти чертежи снова не увенчались успехом. Шэффер распрямился и оглядел всю комнату.

Вдоль двух стен от пола до потолка стояли шкафы с книгами. Прямо около стены, напротив двери на веранду, стоял целый ряд деревянных ящиков. Эмиль подошел к одному из них и открыл его. Внутри в аккуратных рядах стояли рулоны бумаги, которые походили на свернутые карты. Эмиль легко вытащил один рулон и развязал его. Не вызывало сомнений, что это были чертежи устройства для переработки сахарного тростника. Его сердце начало бешено колотиться и готово было выпрыгнуть из груди. Эмиль закрыл этот ящик и стал открывать другие. Он заметил, что один ящик справа был заперт. Очень быстро он вскрыл и этот замок.

Внутри ящика лежало несколько одинаковых рулонов. На одном из листов был чертеж бронированной лодки, а на другом, похоже — чертежи торпеды. Взволнованный, Эмиль вытащил другой рулон. Неожиданно из свертка вылетела маленькая бумага. Эмиль поднял и рассмотрел ее.

Это была крупномасштабная карта реки Миссисипи ниже Нового Орлеана. На карте стояли два знака «X», отстоящие на тридцать ярдов друг от друга. В углу карты были написаны слова: «…дана мне полковником Чалмерсом 24.02.1862 г. взамен на мое оружие».

Сердце Эмиля стучало глухими ударами. Он развязал большой рулон. Здесь Джон Колдуэлл приклеил дагерротипы торпедных аппаратов. Вот это оружие и могло разрушить планы Союза по захвату Нового Орлеана. Это были торпеды, которые защищали проход по реке Миссисипи. Те самые торпеды, которые он был послан уничтожить.

Шэфферу страстно хотелось внимательно изучить чертежи, но он знал, что ему не следовало дальше испытывать свою судьбу. Чем дольше он будет оставаться здесь с зажженной свечой, тем больше шансов на то, что его обнаружат. Поэтому он быстро сложил обе бумаги так, чтобы они смогли поместиться во внутреннем кармане пальто. Он задул свечу и вышел из комнаты, затем чуть задержался в зале. Его мысль вновь вернулась к Патриции, которая сейчас лежала в своей спальне на втором этаже. И ему так захотелось взглянуть на нее в последний раз.

Он понимал, что с его стороны это будет страшным безрассудством. Такой визит сильно увеличивал опасность быть пойманным на месте преступления.

Патриция! Все эти дни он непрестанно думал о ней. Он никогда не представлял, что такое наваждение может им завладеть!

Эмиль Шэффер покинул материнский дом, когда ему было пятнадцать лет, и поселился со своим отцом в Бостоне. С тех самых пор он ненавидел и презирал южан — всех: и мужчин, и женщин, и даже детей. Он ненавидел их «кодекс чести», в основе которого лежало право на жестокое рабство. Он ненавидел их лживых и вероломных женщин, своим поведением напоминавших его мать. Он с радостью вступил в армию Союза, когда Южные штаты объявили о выходе из него и тем самым развязали гражданскую войну! Возможность воевать против южан за освобождение рабов и одерживать над ними победы доставляла ему истинную радость. Конечно, он не отказывал себе и в других радостях!

И за скандальную связь с женой майора Эмиль был сослан на Корабельный остров, расположенный ниже Нового Орлеана.

Это дало ему идею тайно проникнуть в Новый Орлеан под видом офицера армии Конфедерации, узнать все о его обороне, в особенности о планах расположения торпед и вообще об их устройстве, а затем — их уничтожить.

Эмиль сам удивлялся, с какой легкостью изобрел свою «легенду» и новое имя. Это имя он взял как среднее из своего — Клэйтон, или Клэй, а фамилию — по девичьей фамилии матери — Феррис. В его планы входило знакомство с дочерью изобретателя, ухаживание за ней с целью добиться приглашения в дом, а затем — в зависимости от обстоятельств — попытка заставить отца выдать все секреты или украсть чертежи. Джон Колдуэлл оказался так простодушен, и, хотя охранял тайну своих изобретений, выведать их при наличии большего времени не составило бы труда, но Патриция…

Знакомство с ней перевернуло весь его внутренний мир. Он влюбился. Он, Эмиль Клэйтон Шэффер, изгнанник, ненавидящий южан, капитан Армии Союза, влюбился в новоорлеанскую красавицу!

Страдая, он закрыл глаза.

О боже! Что она подумает о нем, когда утром все обнаружат взломанные замки и пропажу? Конечно, сопоставив все факты, они придут к выводу, что под именем Клэя Ферриса скрывался самозванец, шпион и вор. Патриция возненавидит его!

Он взглянул опять на лестницу, ведущую вверх… Да, он сделал бы для нее все на свете, кроме одного — предать Союз, свою армию и допустить, чтобы при взятии Нового Орлеана пролилось много крови! Как глупо и некстати он так страстно и мучительно влюбился!

Раньше он завоевывал многих женщин небрежно и хладнокровно, но в его победах никогда не было любви. Впервые в жизни все было по-другому! Запланировав ухаживание за Патрицией с целью знакомства с ее отцом, он попался в собственные силки и уже не смог использовать ее, чтобы шантажировать Джона Колдуэлла. Оставался только самый опасный путь — тайное проникновение в дом и кража. Вот почему он здесь этой темной, глухой ночью.

Его задача выполнена — схема обороны и чертежи торпед у него в кармане. Но уйти, не взглянув в последний раз на любимую девушку, было выше его сил, и Эмиль, крадучись, стал подниматься по ступенькам.

Внезапно сверху раздался мягкий звук шагов. Эмиль взглянул туда. Там, наверху, стоила Патриция. Ее глаза были широко раскрыты, черные волосы рассыпались по плечам, а края тонкой ночной сорочки развевались от легкого ветерка.

Какое-то мгновение оба стояли молча и смотрели друг на друга. Опасность свела судорогой горло Эмиля — ведь было очевидно, что придумать какую-то убедительную причину, объяснявшую его присутствие здесь, глухой ночью, он не в состоянии. Она, конечно же, сразу все поймет.

Первой опомнилась Патриция. Она поднесла палец к губам, как бы давая сигнал, чтобы он сохранял молчание. Затем она, неслышно ступая, спустилась вниз по ступенькам и, взяв Эмиля за руку, повела его за собой в свой кабинет.

Закрыв дверь и повернувшись к нему, она очень тихо прошептала:

— Боже! Что ты делаешь здесь?

У Эмиля пересохло в горле. Ему придется сейчас лгать о цели своего визита во имя спасения жизни.

— Я хотел видеть тебя, — прошептал он в ответ. — Сегодня после полудня я сказал, что нам не следует больше встречаться. Знаешь, мы так нехорошо с тобой расстались. И я не мог успокоиться, не мог уснуть… — Эмиль уставился в пол, так как было трудно выдержать взгляд ее чистых, голубых и доверчивых глаз. Он ненавидел себя за то, что ему пришлось лгать любимой девушке, скрывая свои истинные намерения. Но он понимал, что другого пути у него нет. Ему надо было срочно уходить, чтобы его не обнаружили, а потом добраться до торпед и уничтожить их.

Он поднял голову и, взглянув на нее, тихо заговорил:

— Моя дорогая девочка, с той минуты, как я увидел тебя, я совершенно лишился покоя. Я беспрестанно думаю о тебе. Ты зажгла во мне такую страсть, какую я никогда не знал в своей жизни. Я люблю тебя, Патриция! И желаю тебя, как никого на свете!

Она стояла перед ним в мягкой ночной сорочке, ее груди вздымались под тонкой материей. И вся она, такая трепетная, теплая, близкая, вызывала в нем действительно непреодолимое желание.

Патриция смотрела на него широко открытыми глазами. Ее губы мягко раздвинулись. Взгляд его черных глаз, казалось, гипнотизировал ее. Она едва могла дышать и плохо соображала, что происходит. Он взял ее руку, прижал к себе. Их уста слились воедино. Она страстно ответила на поцелуй, и Эмиль застонал от острого желания. Оторвавшись от ее губ, он начал целовать ее лицо, волосы и шею. Она таяла от прикосновения его мягких губ, исследовавших ее тело. Прижимаясь к ней, он целовал ее все ниже и ниже, нежно касаясь груди, что открывалась в глубоком вырезе ночной сорочки.

— О, Клэй, Клэй… — бормотала она страстным, нежным голосом.

Эмилю стало не по себе, когда он услышал это имя, и в душе он жаждал, чтобы оно было его настоящим именем.

Он заглушил ее слова своим поцелуем, а его руки стали спускаться ниже по ее телу, дотрагиваясь до ее груди и лаская ее. Дрожащими пальцами он нащупал пуговицы ее ночной сорочки и быстро расстегнул их, обнажая ее прелестные груди. Чутко играя пальцами, он слегка сжал груди и дотронулся до сосков. В это мгновенье она застонала — так ответило ее тело на интимные ласки.

Эмиль взглянул на нее — ее голова откинулась назад, глаза были закрыты, а лицо излучало блаженство. Увиденное еще больше подогрело его желание.

— Любимая, желанная, — повторил он, срывающимся от страсти голосом.

Патриция открыла глаза и взглянула на него сияющим взглядом. Она даже не сделала попытки прикрыть свою обнаженную грудь. Более того, в тот момент, когда они стояли, тесно прижавшись друг к другу, она вдруг поняла, что любит его и так же желает его, как и он ее.

— Я люблю тебя, — пролепетала она, и Эмиль опять страстно и самозабвенно начал ее целовать.

— Разреши… разреши мне любить тебя… — умолял Эмиль.

— О, да, — ответила она, не задумываясь ни о чем. В это мгновенье для нее существовали только ее любовь и ее страсть. Он сорвал с нее ночную рубашку и стал рассматривать ее дивную фигуру. Не отводя глаз от Патриции, Эмиль тоже стал раздеваться. А она, так же, не сводя глаз, зачарованно смотрела, как освобождается от одежды его стройное, мускулистое тело.

Вдруг она заметила длинный белый шрам на груди любимого. Затем ее взгляд опустился на его плоский живот с завитками волос, переходящими узкой полоской к тому месту, на которое она еще не отважилась взглянуть.

Он мягко усмехнулся и сказал дрожащим от желания голосом:

— Подойди ко мне. Время пришло. Я хочу, чтобы ты узнала мою любовь.

Патриция с опаской перевела свой взгляд к запрещенному месту. Его плоть… Какой она была сильной, даже пугающей… И еще она поняла, к своему удивлению, что ей хочется почувствовать эту силу.

Дыхание Эмиля стало тяжелым, и он произнес заклинающим тоном:

— Патриция, хватит, я не могу больше терпеть. И положив ее на толстый ковер, Эмиль снова начал ее целовать, осыпая поцелуями ее шею, грудь и опускаясь все ниже и ниже. Его руки одновременно ласкали ее живот и ноги, как бы предлагая им раскрыться. Его пальцы проникли, наконец, в ее интимное место, возбуждая в ней желание. Губами он прикасался к ее соскам, и Патриция, не выдержав, застонала от удовольствия.

Руки Патриции судорожно обнимали тело Эмиля. Своими пальцами она вцепилась в его кожу.

— О, Клэй, пожалуйста… Клэй… — прошептала она дрожащим голосом.

Эмиль откликнулся на ее призыв и, не видя больше причины сдерживать себя, лег на нее сверху. Патрицию пронзила внезапная острая боль, но, почувствовав, что они окончательно слились воедино, она испытала прекрасное удовлетворение. Она вскрикнула от острой боли, но этот крик быстро сменился стонами наслаждения.

Эмиль, подстегнутый ее стоном, начал ритмичные движения, которые она подхватила, принимая его дикую страсть. Боль, которая не отступала, перемежалась с волнами удовольствия, накатывавшимися на нее. Никогда прежде она не испытывала таких чувств, как теперь. Возбуждение нарастало и нарастало до тех пор, пока она не достигла его пика, и страсть захлестнула ее. По ее телу пробежали волны удовольствия. В ответ на ее непроизвольное движение Эмиль содрогнулся и вскрикнул, а затем упал напротив нее, и они лежали рядом, обессиленные страстью, пойманные в ловушку древнейшего инстинкта любви.

— Я люблю тебя, — пробормотала Патриция.

— И я люблю тебя, — ответил Эмиль хриплым голосом, проводя ее волосами себе по щеке. — Всегда помни, что я люблю тебя. Что бы ни случилось, помни об этом всегда.

Эмиль закрыл глаза и, вспомнив, что ему надо уходить, бесконечно пожалел об этом. Как бы он хотел остаться здесь с Патрицией навсегда, на всю жизнь. Затем, вздохнув, он поцеловал Патрицию в губы и сел.

— Мне нужно идти, — произнес он.

Она улыбнулась ему, ее глаза сияли.

— Да, — согласилась она. — Сюда в любое время может кто-нибудь зайти.

Он быстро оделся, избегая взгляда ее доверчивых, влюбленных глаз.

Надев пальто, он почувствовал в кармане карты и обернулся к Патриции. Она уже встала с пола и теперь стояла перед ним. Ее тело отсвечивало серебром в лучах лунного света.

— Я очень люблю тебя, — прошептал он дрожащим голосом, а затем быстро покинул ее, проскочив через узкую дверь на веранде.

Патриция пошла следом за возлюбленным и увидела, как он легко перепрыгнул через перила веранды и скрылся в тени сада. Она надела на себя ночную сорочку и осторожно пробралась к себе в комнату. Затуманенная любовной игрой и обессилевшая, она легла в свою кровать и быстро уснула. Под утро какой-то отдаленный шум разбудил ее. Она попыталась сквозь сон сообразить, что это был за странный звук… Этот звук повторился еще, переходя в глухой гул. Патриция открыла глаза, но ее спящий разум отказывался что-либо понимать, и она вновь погрузилась в сон, где был Он, и была любовь.

Глава 4

Патриция медленно открыла глаза и осмотрелась. Это была ее спальня, и все вокруг было таким же, как и прежде, но… Вспомнив все, что произошло ночью, она содрогнулась и покраснела.

На минуту произошедшее ей представилось безумным сном, но нет — Клэй действительно был здесь, и ее тело еще сохраняло его мужской запах. Она детально восстанавливала в памяти предыдущую ночь, вспоминая каждое его слово, каждый поцелуй, каждую ласку.

Она вспоминала, как его мускулистое тело прижималось к ней и какие волнующие, дивные ощущения возникали у нее при этом. Воспоминания разбудили в ней пережитые ночью трепет и счастье, и она улыбнулась, уверенная, что он непременно зайдет днем с визитом.

Патриция уже больше ничего не боялась. Для нее перестали существовать требования приличия. Единственное, что было важно — это их любовь, их страсть. Она была настолько велика и сильна, что ни обычаи, ни страх, ни условности — никакие другие обстоятельства — не могли помешать ей. Ее матушка, без сомнения, упадет в обморок, если узнает, что натворила Патриция. Но она не испытывала никакого чувства стыда — она и Клэй Феррис были так внутренне похожи и так отличались от других членов общества своей независимостью, уверенностью в себе и, наконец, страстностью. Без сомнения, они скоро поженятся, но то, что уже произошло, было чудом любви, прекрасным и потрясающим ее проявлением.

Приятные размышления Патриции были прерваны негромким стуком в дверь. В комнату вошла, неся в одной руке поднос с завтраком, ее служанка Мэй.

— Доброе утро, мисс Патриция. Я принесла ваш кофе и орешки, — сказала Мэй.

— Спасибо, Мэй. Сегодня чудесное утро! Не правда ли? — спросила Патриция.

— Чудесное, потому что вы сегодня в хорошем настроении, мисс Патриция. Вы думаете о том красивом капитане Феррисе? — спросила служанка.

Патриция засмеялась.

— Это не твоего ума дело, — ответила она обиженно, но ласково.

— Я знаю, что не моего. Но когда такой красивый джентльмен наносит вам визит и смотрит при этом на вас таким влюбленным взглядом, трудно, мисс, не заметить, что ваш взгляд точно такой же!

Тут Патриция прикусила язычок и поспешила перевести разговор на другую тему:

— А что это за грохот я слышала ночью сквозь сон? Он меня разбудил.

— Да, мисс, меня тоже. Похоже, что-то взорвалось на реке. Грохнуло дважды.

— Что-то на реке? — переспросила Патриция. — Что же это могло быть, может, корабль? Как ты думаешь?

— Нет, мисс, на корабль не похоже, — ответила служанка.

Патриция нахмурилась и недоуменно пожала плечами.

Она выпила кофе, быстро оделась и спустилась вниз. В это время дворецкий доложил, что прибыл полковник Дьюмэр.

— Кто он такой? — переспросила у дворецкого Патриция.

— Я не знаю его, мисс Патриция. Но он говорит, что должен сказать вам что-то важное.

— Хорошо, приведите его, — сказала Патриция и стала с любопытством ожидать гостя.

В гостиную следом за дворецким вошел невысокого роста смуглый мужчина, одетый в серую форму полковника армии Конфедерации.

— Полковник Дьюмэр, — произнес нараспев дворецкий и покинул комнату.

— Мисс Колдуэлл, я очень извиняюсь за то, что пришлось побеспокоить вас, но боюсь, что это дело не терпит никакого отлагательства. Вы знаете что-нибудь о местонахождении капитана Клэйтона Ферриса?

— Клэй? — повторила ошеломленная Патриция. — Что такое?..

— Мисс Колдуэлл, это чрезвычайно важно. Прошлой ночью торпеды на реке — торпеды вашего отца — были взорваны.

— Так вот что я слышала ночью! Но как? Кто? — спросила она.

— У нас есть все основания подозревать, что это был Клэйтон Феррис, — сказал полковник.

— Вы, должно быть, сошли с ума! — воскликнула Патриция. — С чего это Клэю Феррису понадобилось взрывать торпеды?

Полковник перевел дыхание — похоже, узнать здесь что-то будет трудно. По сердитому взгляду голубых глаз и всему облику девушки было видно, что она оскорблена. По-видимому, она увлеклась обманщиком Феррисом.

— Мисс, — обратился полковник, — мы получили информацию, и у нас есть основания подозревать, что капитан Феррис — это шпион-янки и диверсант.

Патриция с изумлением взглянула на него. Она была настолько ошеломлена, что не могла произнести и слова.

Полковник Дьюмэр поторопился продолжить:

— Видите ли, лейтенант Даниэльс, у которого есть родственники в Саванне, несколько дней назад познакомился с капитаном Феррисом. Даниэльс очень часто гостил в Саванне, знал там многих Феррисов, но никогда не видел Клэйтона и не слышал о нем. Он рассказал об этом своей матери, которая родом из Саванны, и она тоже ничего не знала о Клэйтоне Феррисе.

— Можно подумать, что женщина, давно уехавшая из Саванны, должна помнить там каждого человека! — иронично сказала Патриция.

— Видите ли, эта информация заставила нас телеграфировать запрос по поводу этого человека в Джорджию. Он представлялся капитаном четвертой джорджийской конницы, но оттуда телеграфировали, что такого там не значилось.

— А может быть, в их списках есть ошибка? — воскликнула Патриция. — Даже мне известно, как неполны и как небрежно составлены списки нашей армии.

— Думайте как хотите, — ответил полковник, — но если бы это было не так, то капитан Феррис не исчез бы.

— Исчез бы? — озабоченно повторила Патриция.

— Он так и не вернулся к себе на квартиру прошлой ночью.

Патриция призадумалась. Она знала, где Клэй провел часть ночи, но куда он ушел от нее? Почему он не вернулся к себе на квартиру? Это было непонятно, но она продолжала упорно защищать его:

— Неужели вы не слышали о джентльменах, которые ночи напролет пьют и играют в карты или занимаются еще какими-то делами? Кроме того, даже если он взял себе фальшивое имя, это еще совсем не значит, что он диверсант!

— Потому что, — сказал полковник, глядя в глаза Патриции, — попав в город, он проявил явный интерес к дочери изобретателя торпед.

У Патриции перехватило дыхание, но она твердо сказала:

— И вы думаете, что единственной причиной интереса ко мне могут быть торпеды моего отца? — спросила она.

— Думаю, что да. Ведь ухаживание за вами — это безопасный предлог для частных визитов в ваш дом. Скажите, пожалуйста, мисс Колдуэлл, где хранятся чертежи вашего отца? — спросил полковник.

— В его кабинете, — ответила Патриция.

— Вы не будете возражать, если я в вашем присутствии посмотрю — не пропало ли что из его кабинета? — спросил полковник.

— Конечно, нет, — с этими словами она повернулась и пошла через зал к отцовскому кабинету. Она шла и вся кипела от злости.

Как он осмелился обвинять Клэя? Поверить в то, что Клэй добивался ее любви только из-за того, чтобы проникнуть в дом и похитить планы, Патриция никак не могла. И хотя доказательства полковника по поводу имени Клэя звучали убедительно, она была уверена, что этому есть какое-то совершенно другое объяснение. Клэй не лгал ей, когда говорил, что любит ее. Патриция подошла к кабинету и дернула на себя ручку двери, чтобы показать, как крепко он заперт.

Каково же было ее удивление, когда дверь легко открылась. Патриция отдернула руку назад, как будто обожглась. Полковник Дьюмэр опустился на колени и исследовал замок. Ничего не сказав, он указал на царапины вокруг замочной скважины. Патриция быстро прошла мимо полковника в отцовский кабинет и осмотрелась. Замок в кабинете был явно взломан. Во рту у нее пересохло, но, взяв себя в руки, она подошла к ящикам и стала разворачивать чертежи, просматривая их и бросая на пол.

Чертежей торпеды не было. Она медленно повернулась к полковнику — на лице ее было отчаяние и боль.

— Все исчезло! Чертежи и карты! — с горечью сказала она.

Полковник, с самого начала уверенный в своей правоте, получил неоспоримые доказательства.

— У вашего отца находилась карта, на которой была отмечена дислокация кораблей, не так ли? — спросил полковник.

— Да, у отца была эта карта, данная его другом, — ответила она расстроенно.

— Мисс Колдуэлл, — снова обратился к ней полковник, — есть ли у вас какие-то предположения о том, где может быть Феррис?

Она холодно взглянула на него голубыми глазами и ответила:

— Нет, не знаю. Даже не могу представить, куда он сбежал.

— Спасибо, мисс. Я извиняюсь за свое вторжение. А сейчас мне надо уходить, — полковник поклонился и вышел.

Патриция закрыла глаза и прислонилась к стене. Клэй Феррис украл карты и чертежи торпед. Нет — это было даже не его настоящее имя. Мужчина, которого она полюбила, не существует в действительности. Его маску надел холодный лжец, шпион-янки!

Боже! Он ведь лгал! Лгал обо всем! Только теперь она смогла все сопоставить и оценить — его быстрое признание в любви, вопросы, которые он задавал ее отцу о его изобретениях, и его присутствие в доме прошлой ночью. Без сомнения, она увидела его, когда он готовился бежать, уже совершив кражу.

Горячие слезы стыда и отчаяния потекли из ее глаз, когда она вспомнила о том, что говорила и делала прошлой ночью. Боже, какая же она глупая! Как бессовестно он использовал ее любовь и доверчивость! Чтобы она не подняла паники, и он смог убежать! А она еще рассказывала ему все о себе, когда они катались по городу! Да ему были совершенно безразличны все ее интересы. Он стал бы ухаживать за ней, даже если бы она была косая и кривая!

Она зарыдала от безнадежности и беспомощности.

По Новому Орлеану моментально распространились слухи о причастности Клэя Ферриса к взрыву торпед на реке и о его таинственном исчезновении в ту же ночь. Каждый высказывал предположение, что его демонстративное ухаживание за Патрицией Колдуэлл было продиктовано намерением попасть к ним в дом и похитить чертежи и планы.

Патриция выглядела бледной, апатичной, явно не желая обсуждать происшедшее, и все решили, что она влюбилась в Клэя Ферриса!

Прекрасная, гордая мисс Колдуэлл, по которой вздыхала половина мужского населения Нового Орлеана и которая не отдала предпочтения никому из них, влюбилась в шпиона, использовавшего ее для того, чтобы выведать секреты отца! Так рассуждали отвергнутые поклонники Патриции, до сих пор безнадежно вздыхавшие по ней.

Но и молодые леди, которых она затмевала красотой, не отставали в злословии.

Бекки Олдвэй, якобы пришедшая утешить Патрицию, смотрела на нее с таким злорадствующим любопытством, что Патриции очень хотелось выставить ее из дома.

Но самая бурная реакция была у брата Федерико. Услышав все городские сплетни, он вихрем влетел в гостиную, где находилась сестра. Его глаза гневно сверкали.

— Негодяй! Подлец! Изменник! Предатель! — кричал он сердито.

— Но только не своей армии, — улыбнулась Патриция, надеясь шуткой унять гнев Федерико. Ей совсем не хотелось обсуждать с братом то, что вызывало в ней сильное страдание.

— Может, я с тобой и соглашусь, но он все равно подлец, — сказал Федерико. — Поставить тебя в такое положение, сделать твое имя достоянием всех этих сплетников — это непростительно!

— Ну что теперь об этом говорить, Федерико? — ответила Патриция. — Бывают вещи и значительно хуже.

Федерико взглянул на нее и сказал:

— Я предполагал, что он может и не посчитаться с тобой. Так оно и вышло. Неужели ты не видишь этого? Теперь все будут сплетничать, что ты уступила ему. Ты даешь им основание так думать, потому что стала затворницей и перестала бывать в обществе. Знаешь, ты не должна так себя вести. Тебе нужно бывать в обществе и показать им всем, как мало тебя все это затронуло.

У Патриции слезы хлынули из глаз, и она, повернувшись лицом к брату, тихо произнесла:

— Но, Федерико, вся беда в том, что это очень затронуло меня. Видишь ли, я влюбилась в него.

— Не может этого быть! Ты же ведь так мало знаешь его, — сказал он.

Патриция пожала плечами, а Федерико, немного помолчав и подумав, продолжил:

— Ну, даже если и так, ты все равно не должна позволять им знать о твоих чувствах!

— Почему? Что из этого? — спросила она. — И какое мне дело до того, что они думают обо мне? — воскликнула Патриция в сердцах. — Ты сейчас похож на маму. Все, что ее беспокоит, так это «честь семьи», а что касается моих чувств, до этого никому нет дела. Когда она услышала об этом, то тотчас же сказала мне: «Ну, слава богу, что ты не наделала глупостей и не влюбилась в него, как та бедняжка Маккин, влюбившаяся в картежного шулера в прошлом году. Как переживала по этому поводу ее семья. Не думаю, что я смогла бы пережить это». Но, честно говоря, брат, я ничего другого от нашей матушки не ожидала. Но ты, Федерико…

Брат нахмурился. Лицо его было озабоченным. И вдруг Патриция поняла, что он был таким же, как и их мать, как и все в обществе. Имя и репутация для него были важнее всего.

Она вздохнула и вытерла набежавшую слезу. Глупо было бы с ее стороны ожидать от них чего-то другого. Это она была среди них странной, слишком странной, чтобы они могли понять ее.

— Мне очень жаль, Федерико, — сказала она нежным голосом. — И я не хотела бы разговаривать с тобой таким образом. Боюсь, что мои нервы больше не выдержат.

— Конечно, — согласился он и, улыбнувшись, тронул ее за руку. — Тебе нужно немного отдохнуть. Почему бы тебе не подняться к себе и не прилечь?

Патриция послушалась его совета и пошла к себе не потому, что ей захотелось отдохнуть, а потому, что ей хотелось побыть в одиночестве. Никто не понимал ее чувств, кроме, возможно, Полины, которая сама страдала от неразделенной любви. Но даже Полине она ничего не сказала — настолько глубока была ее душевная рана. Ей было слишком горько признаться, что она так легко была обманута шпионом и отдалась ему. Это больно ранило Патрицию и оскорбляло ее самолюбие.

Без сомнения, теперь он бахвалится перед своими друзьями-янки быстрой победой над южной красавицей, которая так доверчиво и легко поддалась на его ухаживания, как падшая женщина. О, как она ненавидела себя и его за обман! Как могла она позволить ему так быстро себя одурачить?

Джон Колдуэлл решил выехать со слугами на плантацию «Белль Терр», где они всей семьей обычно проводили жаркие месяцы. Необходимо было приготовить дом к приезду домашних.

Патриция не переживала по поводу отъезда отца, так как никто не мог ее сейчас утешить. Она только хотела, чтобы он взял с собой мать, потому что суетность и глупость Терезы сейчас ее особенно раздражали. Но отец не хотел оставлять Патрицию одну. Чтобы отвлечься, девушка проводила время, разбираясь в конторских книгах.

В пятницу, 18 апреля, когда Тереза сидела в гостиной, а Патриция читала книгу, раздавшийся отдаленный шум нарушил тишину и спокойствие.

— Что это было? — воскликнула Тереза, испуганно раскрыв глаза и театрально приложив руку к сердцу.

— О чем ты? — взглянула на мать Патриция, оторвавшись от книги.

— Боже праведный! Только не говори мне, что ты ничего не слышала! Какой-то странный звук!

В этот момент звук повторился, и Тереза торжествующе сказала:

— Вот! Слышишь? Слышишь?

Патриция пожала плечами.

— Это — гром, — сказала она и вернулась к чтению.

Миссис Колдуэлл вышла на веранду. Вернувшись, она заявила:

— Это не гром. На небе нет ни облачка!

— Наверное, гремит где-то вдалеке, мама, — пояснила Патриция.

— Это ружейная стрельба, — многозначительно сказала Тереза. — Я в этом уверена.

— Ружейная стрельба? — переспросила Патриция. — Какая может быть ружейная стрельба, если сражения идут за семьсот километров от нас?

— Тем не менее я уверена в этом, — твердо произнесла Тереза.

Патриция встала и закрыла книгу. Теперь она отчетливо слышала гул и согласилась, что он не был похож на раскаты грома.

— Мама, ты полагаешь, что это, может быть, форт сражается с янки? Неужели янки поднялись вверх по реке? — спросила Патриция.

— Поднялись вверх по реке? — повторила Тереза, вытаращив глаза. — Не глупи! Они никогда не смогут пройти форты, и я уверена, что они не настолько глупы, чтобы даже сделать такие попытки.

Когда появилась служанка, Патриция сказала, обратившись к ней:

— Джевел, пожалуйста, скажи Джозефу, чтобы он сходил в город и узнал, что это был за шум.

Патриция заметила какой-то странный взгляд и незнакомое ей выражение лица у чернокожей женщины, но не придала этому значения, решив, что Джевел была также обеспокоена странным звуком.

Спустя тридцать минут дворецкий Джозеф вошел в комнату.

— Мисс Патриция, это на фортах…

Миссис Тереза Колдуэлл всплеснула руками и приложила руку к сердцу. Ее дочь проигнорировала этот жест и продолжала расспрашивать дворецкого:

— Неужели янки стараются пройти форты?

— Нет, мисс, они обстреливают форты снарядами.

— Что? — Переспросили обе в один голос.

— Мисс Патриция, это канонерки они подошли к фортам и стали их обстреливать снарядами, — ответил дворецкий.

— Спасибо, Джозеф, — произнесла Патриция.

После того как дворецкий покинул комнату, обе женщины в сильной растерянности посмотрели друг на друга. Миссис Тереза Колдуэлл судорожно теребила концы своего носового платка.

— Что же нам делать, Патриция? — наконец выкрикнула она. Может, нам отправиться вверх по реке на плантацию?

— Не нервничай так, мама, — сказала Патриция. Но хотя она и успокаивала мать, чувство тревоги охватило и ее.

— Сейчас янки обстреливают форты. Они еще очень далеко от города. И, кроме того, ты слышишь, мама, — Патриция замолчала и прислушалась, — стрельба уже прекратилась. Форты, возможно, уже потопили корабли.

Ее слова не убедили Терезу, так как отдаленный грохот повторился снова. И все последующие дни он не прекращался уже ни на час.

С самого начала войны Патриция очень боялась врага. А теперь неприятель стоял уже у их ворот. Смогут ли защитники фортов устоять под бомбардировкой янки? А что если янки пройдут форты? Что потом? Был еще броненосец «Миссисипи» — но это был один корабль против многих.

«Благодаря» Клэю Феррису и тому, что он вскружил ей голову, были уничтожены торпеды. Она знала, что отец не закончил еще конструировать подводную лодку. Еще была надежда, что форты удержат янки от прорыва к городским докам. Но если янки прорвутся, они смогут высадить солдат с кораблей прямо на улицах города! И тогда им придется сражаться с солдатами Конфедерации прямо на улицах Нового Орлеана!

Патриция содрогнулась. Воображаемая картина была так ужасна и абсурдна, нет… нет… этого не должно произойти. И все-таки… форты, представлявшие собой единственную реальную защиту города, уже который день были под сильным обстрелом.

Пришло пасхальное воскресенье, а янки продолжали непрерывно обстреливать форт. Патриция с матерью в сопровождении Федерико отправились на пасхальную мессу в церковь Святого Патрика.

Там, как и во всех других церквах города, горожане обсуждали военные действия и делились друг с другом последними новостями. Обстрел действовал всем на нервы, и по этому поводу ежечасно распространялись новые слухи.

Одни говорили, что корабли янки уже прорвались через форт и поднимаются к городу; другие — что фортам нанесен только небольшой ущерб, и они выстоят. Распространялись слухи о том, что Новый Орлеан наводнен диверсантами, и что рабы поднимают восстания на плантациях.

По дороге домой из церкви миссис Колдуэлл озабоченно и решительно сказала:

— Патриция, мы не можем больше оставаться здесь, так как янки скоро будут в городе. Нам необходимо немедленно отправляться отсюда на плантацию «Белль Терр».

Мама, не впадай в истерику, — сказала жестко Патриция. — Мы ничего не знаем, а то, что мы слышали — это из непроверенных слухов. А что если рабы восстали на плантациях? Я скорее встречусь лицом к лицу с янки здесь, нежели буду оказывать сопротивление рабам в «Белль Терр».

— Ох, твой бедный отец! Что мы будем делать? — в отчаянии произнесла Тереза.

— Будь разумной, мама, — ответила ей Патриция. — Что можем ты и я сделать, чтобы защитить папу? Без нас ему легче позаботиться о себе. Скажи ей, Федерико, — обратилась Патриция к брату.

— Это правда, мама, — отозвался Федерико. — Папа категорически не захочет, чтобы ты поехала туда, где есть опасность. И я запрещаю тебе тоже. Тебе будет лучше здесь, в городе, где солдаты, такие как я, защитят тебя. И, кроме того, янки никогда не прорвутся через форты.

— Это ты так говоришь, Федерико. Но почему армия покинула нас? — спросила Тереза. — И что мы будем делать здесь с Патрицией? Я даже не могу представить себе, что будет — все эти ужасные, взбешенные мужчины, бегущие с дикими воплями по улицам, грабящие и убивающие и… — она остановилась, боясь выговорить то страшное слово.

— И насилующие, — четко закончила Патриция.

Она вдруг представила среди этих ужасных солдат в голубой форме Его. И так ясно увидела его густые черные волосы, худощавое лицо с чувственным ртом, стройную фигуру. И тотчас в памяти возникли сцены той знойной страстной ночи, когда она почувствовала сладостную и коварную силу его тела. Нет, тот случай нельзя назвать насилием. Нет, нет, это не было насилием. Слезы хлынули из ее глаз, но она вытерла их и категорично сказала:

— Мама, мы никуда не будем убегать отсюда. Я не хочу поддаваться трусости. Мы останемся здесь — падет ли Новый Орлеан или нет.

Обстрел фортов, наконец, прекратился, и уже неделю стояло затишье. Патриция стала надеяться на улучшение обстановки. Но лишь немногие в Новом Орлеане сохраняли спокойствие.

С 1814 года им не угрожал ни один враг, город процветал, и его жители стали зажиточными, уверенными в себе людьми. Даже когда началась война, новоорлеанцы были спокойны и убеждены в своей непобедимости. Но фронт продвинулся под натиском янки так далеко, что враг стоял уже у ворот Нового Орлеана, и в городе началась паника.

Богатые отправились на свои плантации; те, у кого не было земельных владений, уехали к своим родственникам дальше на юг. Солдаты ополчения, такие как Федерико, жили по-прежнему в домашней обстановке, развлекаясь и теряя боевой дух. Многие горячие головы из креолов стремились к участию в сражениях с самого начала войны. И вскоре им придется, защищая город, убивать или быть убитыми.

Затишье, которое так обрадовало всех, началось 24 апреля после недельной беспрерывной бомбардировки. Патриция хорошо запомнила этот день.

Она сидела и подшивала оборку нижней юбки, но, сбившись, уколола себе иголкой палец. Девушка начала отчаянно трясти пальцем и вдруг замерла. Что-то было не так. Как-то необычно тихо. И вдруг она поняла: это прекратился грохот выстрелов!

Она вскочила на ноги. Ее сердце учащенно забилось. У нее пересохло во рту. Что бы это все значило? Или янки отступили, или наоборот…

Патриция быстро вскочила и бросилась на улицу, схватив только свою шляпку, совершенно забыв о перчатках. Ей необходимо было знать, что же произошло на самом деле? Охваченная тревогой, она бежала вниз по улице до тех пор, пока не встретилась с мальчиком-подростком, бегущим навстречу.

— Что такое? Что произошло? — спросила она его таким странным голосом, что даже сама удивилась.

— Канонерки, мэм! Они идут в Новый Орлеан. Корабли янки только что миновали форты, — прокричал он и убежал.

— Нет! Нет, это неправда! — воскликнула Патриция и повернулась, не зная, что ей делать.

Вдруг колокола церкви Христа ударили в набат. Немедленно к ним присоединились колокола церкви Святого Патрика. Патриция закрыла уши руками. «Нет, это неправда! Этого не может быть! Но с чего бы тогда церковные колокола били в набат?» — с отчаянием думала она.

— Это была паника. Самая настоящая паника, — сказала она вслух самой себе. — Нужно точно узнать, что же все-таки произошло?

Патриция приподняла юбки своего платья и быстро побежала в город. Приближаясь к центру, она увидела огромное скопление людей. Беспорядочная, хаотичная толпа сновала по улицам, кричала, волновалась, ревела. На Кэнэл-стрит Патриция едва увернулась от тяжело груженной подводы. Эта подвода, как и несколько других, следовавших впереди, была загружена тюками хлопка и направлялась к пристани.

Патриция с ужасом смотрела на все происходящее. Все было настолько страшным — паникующая толпа, рвущиеся вперед лошади, кричащие до хрипоты кучеры…

— Патриция, Патриция! — вдруг раздался из толпы чей-то голос.

Она обернулась на крик и увидела Полину Бовэ, машущую ей рукой.

— Полина! — крикнула Патриция и ринулась сквозь толпу к своей подруге. — Полина! Что происходит? Неужели это правда?

Лицо Полины было очень бледным, а глаза расширились от страха.

— Ох, Патриция, — произнесла она, — это правда. Они на подходе. Янки уже прошли форты.

— Ты уверена в этом? — спросила Полину Патриция, крепко ухватив ее за плечо.

Полина утвердительно кивнула.

— Мне сказала Сесилия Мойз. Она была вместе с отцом, когда они получили сообщение с фортов.

Наконец-то до Патриции дошел смысл сказанного, и она отпрянула назад. Итак, произошло непоправимое!

— Прости, Полина, но я должна возвратиться к маме, — сказала она машинально и побежала к себе домой.

Там царила полная паника. У дома стоял экипаж, и слуги сновали взад и вперед, укладывая в него вещи, коробки и наполовину заполненные дорожные сундуки. В центре зала стояла ее матушка. Она кричала на неповоротливых слуг и обмахивалась веером.

— Прекратите все сейчас же! — крикнула Патриция. — Прекратите! Слышите!

Все застыли и уставились на нее. Патриция пользовалась у всех большим уважением, но никто и никогда не видел ее кричащей.

— Но… но… Патриция! — вдруг возразила ей мать. — Янки близко. Все пропало! — закричала она истерически.

— Прекрати и успокойся! — приказала ей Патриция. — Мы никуда не поедем, Джозеф! — обратилась она к дворецкому. — Прикажи, чтобы все убрали из экипажа и поставили на свои места. Мы остаемся здесь, — сказала она холодным голосом. Патриция была также испугана, как все, но она знала только одно — с врагом надо встретиться лицом к лицу. Она ненавидела янки и могла бы убежать от них. Но она останется здесь и встретит их мужественно и достойно. Враги никогда не узнают, что она испугалась их.

— Но, мисс Патриция! Янки вот-вот будут здесь! — запротестовал Джозеф.

— Чего их бояться? Страшнее того, что уже сделало аболиционистское правительство, не будет, — спокойно и твердо произнесла Патриция.

— Но, Патриция! — запричитала Тереза.

— Прекрати, мама! Истерика тут не нужна. Мы никогда не были трусами. Мы останемся здесь и встретимся лицом к лицу с врагом! — хладнокровно сказала Патриция.

— Ох, моя дорогая дочь, — сказала Тереза дрожащим голосом, усаживаясь в кресло. — Я так хотела бы, чтобы Федерико был вместе с нами. Где он сейчас?

— Я уверена, что он сейчас там, где ему и положено быть: в армии. Неужели ты забыла, мама, что он солдат? — ответила Патриция.

— Он должен быть здесь! Он должен быть с нами! — обиженно, как ребенок, заявила Тереза.

— Мама, — сурово сказала Патриция, — Федерико — мужчина, и он сейчас там, где и подобает быть мужчине. Он вместе с другими солдатами должен защищать нас, и нет необходимости отрывать его от святой обязанности.

У Терезы появились на глазах слезы, и она взглянула затуманенным взглядом на свою дочь. Патриция проигнорировала ее слезы и попыталась ободрить мать.

— Я не собираюсь влиться в ту паникующую толпу на улице и не поеду на плантацию. Никто не знает, что может произойти по дороге в «Белль Терр». Совершенно не исключено, что рабы могут восстать, а для меня предпочтительнее столкнуться лицом к лицу с янки, нежели с рабами. И, кроме того, мы не можем оставить свой дом и имущество, а также слуг захватчикам, — убедительно заявила Патриция.

— Мне все равно! Черномазые могут сами о себе позаботиться, как они это всегда делают. Но я не желаю встречаться с янки… Не желаю и не буду! — заявила, в свою очередь, Тереза.

Патриция вздохнула. Никакие силы не могли заставить ее уехать из города. Ведь именно ее всегда слушались и слушаются слуги. И Тереза вынуждена будет с этим смириться.

Только благодаря спокойствию Патриции слуги вскоре пришли в себя и привели дом в порядок. Тереза поднялась к себе в комнату, чтобы отдохнуть и успокоиться. Патриция пришла туда же. Она сидела рядом с матерью и пыталась развеять ее мрачные мысли. Одному только Богу было известно, как ей самой удавалось сохранять спокойствие.

На улицах все время суетились люди. И это действовало на нервы Патриции. Там беспрерывно проезжали экипажи и фургоны, до отказа набитые вещами и людьми. Уже приближался вечер, когда Патриция заметила поднимавшиеся от реки черные клубы дыма. Ее тревога усилилась, и она решила обязательно выяснить, что происходит.

Снова надев шляпку, Патриция вышла на улицу и присоединилась к толпе, шедшей навстречу движению транспорта. Одним огромным бесформенным телом, недовольно ропща, толпа двигалась вниз к реке. Вместе с ней туда шла Патриция. Теперь она уже могла видеть не только черный дым, но и языки пламени. Было ясно, что пожар возник на пристани.

Когда она добралась до Кэнэл-стрит, то увидела настоящий кошмар — горели тюки с хлопком. Но не только они: пылали мешки с рисом, сахаром, кукурузой — всем, что с трудом было выращено и собрано на плантациях и из-за блокады задержалось на пристанях. Все богатство южан-плантаторов на глазах исчезало в огне. На пристани беспорядочно толпились люди, увозя на тачках рис, сахар и все, что еще не уничтожил огонь. Патриция смотрела на эту картину и, потрясенная, вспоминала описание ада у Данте.

Вдруг кто-то грубо схватил ее за руку. Она обернулась и увидела злобный взгляд незнакомого мужчины. Его одежда была изодрана так, что через дыры светилась рубашка; лицо было давно небритым и покрыто оспенными рябинами, и от него сильно разило алкоголем.

— Вы соображаете, что делаете?! — вскрикнула Патриция, стараясь освободить свою руку.

Мужчина громко захохотал в ответ.

— Да, я вижу ты хорошенькая! И, должно быть, сладкая, если попробовать! Порядочных женщин уже не осталось! Янки входят в город, и очень скоро ты будешь разделять с ними ложе. А поэтому я хочу с тобой немного поразвлечься, и ничто меня не остановит! — с этими словами он еще крепче схватил Патрицию и грубо толкнул ее, продвигая вперед.

Сначала она страшно испугалась, но, опомнившись, начала сопротивляться. Пару раз ей удалось сильно ударить его по лицу, но справиться с ним она, явно, не могла, а он все ближе и ближе притягивал ее к себе.

Сама мысль, что этот мерзкий пьяный тип вот-вот прикоснется к ней своими губами, казалась чудовищной. И вдруг какая-то сила оторвала и отбросила его от нее. Разгневанный мужской голос произнес:

— Негодяй! Как ты посмел прикоснуться своими грязными руками к леди? Я тебе сейчас покажу!

Бродяга поспешно удрал, а Патриция обернулась, чтобы поблагодарить своего спасителя, и увидела знакомое лицо.

— Перри Маленсо! — радостно воскликнула она.

— Мисс Патриция! Что вы здесь делаете, да притом одна?

— О, Перри! Я так рада видеть человеческое лицо. Господи, я уже начинала думать, что весь мир сошел с ума. Посмотрите! Здесь сейчас как в аду!

— Мисс Патриция! Вам бы лучше отправиться домой. Это не место для прогулок. Только Богу угодно знать, что будет после того, как мы уйдем из города.

— Уйдете из города? — ошеломленно повторила она. — Что значит, уйдете?

— Неужели вы не видите, что мы отступаем? — спросил он.

Патриция осмотрелась и только сейчас отчетливо поняла, что толпа, идущая по дороге, состояла из одетых в серую форму солдат. И все они шли в одном направлении.

— А куда это идут солдаты? — спросила Патриция, все еще не соображая, что же на самом деле происходит. Ее охватила паника.

— К железнодорожной станции, — сказал Перри. — Мы отступаем.

— Солдаты? Все солдаты? Вы говорите, что вся армия покидает нас?

Маленсо покраснел от ее слов.

— Ну, не вся, а только регулярная армия. Генерал Лавель и полиция останутся здесь.

Патриция со страхом и мольбой смотрела на него.

— То есть практически вы оставляете нас без защиты? — спросила она.

— Искренне сожалею, мисс Патриция. Хотелось бы, чтобы все было по-другому. Когда я думаю о том, что могут натворить эти дьяволы, а тем более что вы — женщины и дети — остаетесь здесь, то прихожу в ужас. Но мы не можем допустить, чтобы наша армия была поймана здесь в ловушку и уничтожена, — сказал он с перекошенным от ненависти лицом.

— О, господи! Я никогда не думала, что они смогут прорваться через форты, — сказала Патриция.

Внезапно она вспомнила о Клэе Феррисе и проговорила:

— Иногда мне кажется, что они ничего плохого не сделают.

Ее собеседник в ответ на это вздохнул.

— Почему вы не отправились в «Белль Терр», мисс Патриция? Вам было бы там безопаснее.

— Я так не думаю. Спасибо, Перри, и до свидания. Берегите себя!

Она медленно повернулась и пошла домой, размышляя, как лучше подготовить матушку, чтобы удержать ее от истерики. Но когда она вошла в дом, то поняла, что все тревоги были напрасны — здесь был Федерико.

— Думаю, что ты пришел попрощаться, Федерико? — печально обратилась к нему Патриция.

— Да, мне очень жаль, но ты угадала. Мы немедленно отступаем. Мама приняла близко к сердцу эту новость. Патриция, прошу тебя, позаботься о ней.

В первый раз за всю свою жизнь Патриция видела брата опечаленным и расстроенным. Она чуть улыбнулась и, проводив его до выхода, сказала:

— Ты же знаешь меня! Я обо всем позабочусь. Не беспокойся за нас. Лучше береги себя. Твоя безопасность — это главное для нас.

Его лицо озарилось мальчишеской улыбкой:

— Не надо обо мне беспокоиться. Со мной все будет хорошо. Пуля янки не достанет меня. Ждите, и мы вернемся назад. Вот увидите, мы дождемся подкрепления, а затем вернемся и штурмом возьмем Новый Орлеан. Не пройдет и месяца! — заверил он свою сестру.

Они крепко обнялись и поцеловались.

Глядя, как он уходит по улице все дальше и дальше, Патриция думала о том, что для него это — продолжение детских игр в войну, разведку, сражения. Федерико и Клэй! Для них, как и для всех мужчин, война — любимая игра, а для женщин — боль, страдание, смерть любимых.

Ее брат, улыбаясь, уходил убивать и, может быть, убивать того человека, которого она полюбила. Патриция проглотила ком в горле и, заперев входную дверь, поднялась к себе в спальню. Но она чувствовала себя настолько возбужденной, что не смогла лечь в постель.

Девушка вышла на веранду и медленно прошлась по ней, остановившись у колонны. Там, затаив дыхание, она посмотрела в сторону реки.

С веранды разглядеть закрытую домами и деревьями реку было невозможно, но Патриция знала, что река величественно и спокойно течет совсем недалеко отсюда, похожая на гигантскую змею. Там на реке стояли корабли янки. Они затаились в темноте, приготовившись к решающему штурму. Враг стоял у ворот.

И она сразу вспомнила Клэя и стала думать о нем — неужели он остался в городе и, осуществляя очередной план, разбивает сердце еще какой-то бедной девушки, чтобы выведать военные секреты? А может быть, он давно пробрался к своим? И теперь находится на одном из кораблей, готовых к штурму Нового Орлеана?

Патриция вытерла набежавшие слезы и пошла спать.

Все следующее утро Тереза Колдуэлл провела в постели, тем самым выражая свое полное неодобрение к происходящему. Патриция не стала беспокоить мать, распорядившись принести ей завтрак в спальню.

Вдруг воздух потряс взрыв огромной силы. Патриция сразу поняла, что стреляли из какого-то тяжелого орудия. Это означало одно: корабли янки стали подниматься вверх по реке.

Она быстро надела шляпку и, выбежав из дома, направилась к пристани, где стояли толпы людей и наблюдали за рекой. Все пребывали в подавленном настроении. На пристани все еще лежали остатки обгоревшего зерна, и запах гари все так же висел в воздухе.

— Вон они! — вдруг раздался выкрик из толпы.

Патриция, как и все, посмотрела в указанном направлении.

На горизонте возникли зловещие силуэты кораблей армии Союза.

Толпа глухо ахнула. Патриция повернулась и увидела, что корабли, оставшиеся в гавани, горят. Часть кораблей уже сгорела, но броненосец «Миссисипи» — лучший корабль армии Конфедерации — был еще объят пламенем. Видимо, решив, что оказать сопротивление огромной эскадре противника армия не в силах, и не желая отдавать боевые корабли в руки неприятеля, командование приказало их сжечь.

Слезы хлынули из глаз Патриции. Армия Конфедерации явно проигрывала. Почему так плохо была организована оборона Нового Орлеана? Было очевидно, что армия Конфедерации не могла противостоять врагу. Изменить соотношение сил могли только новые виды оружия, такие, которые изобретал ее отец.

А пока приходится с горечью наблюдать, как подходят к городу корабли противника. В их движении было нечто роковое. Патриция стояла на пристани до тех пор, пока корабли не бросили якорей в гавани Нового Орлеана. Начался небольшой дождь. Девушка по-прежнему с ужасом смотрела на происходящее: вражеские корабли в их порту.

Еще раз, посмотрев на полосатый флаг янки, укрепленный на мачте и обвисший из-за дождя, Патриция, наконец, тяжело вздохнув, повернулась и пошла домой.

К вечеру к ним домой пришла Полина и рассказала, как развертывались события после ухода Патриции. Сама она не рисковала ходить в гавань, но точно передала рассказ своего двадцатидвухлетнего кузена Генри, бывшего очевидцем событий.

— Генри сказал, что часть солдат сошла на берег, а толпа, оставшаяся на пристани, выкрикивала проклятья, освистывала и плевалась в их сторону. Можешь себе представить, как они реагировали! В отдельные моменты казалось, что толпа бросится на них и разорвет их в клочья, но они вели себя очень храбро. Более храбрых солдат Генри еще никогда в своей жизни не видел. А еще… один из них, который хладнокровно командовал, был очень похож…

Вдруг Полина замолчала и покраснела. Патриция ничего не сказала. Она только отвернулась в сторону. Итак, он здесь. Он выбрался из города и вернулся в него победителем.

Храбрый солдат?! О, да! Он, конечно, был смелым и храбрым солдатом. В этом она не сомневалась. Но он был и абсолютно безжалостным — ведь он вернулся, чтобы добиться их безоговорочной капитуляции.

Между тем Полина продолжала свой рассказ:

— Солдаты вошли в здание ратуши и там предъявили требование о капитуляции. Власти города отказались. Тем временем толпа на улице становилась все больше и злее, и янки, в конце концов, вынуждены были для собственной безопасности убраться на корабли.

— Как ты думаешь, мы капитулируем? — спросила у подруги Патриция.

— Похоже, этого позора нам не избежать.

— А я видела в газетах объявления о наборе добровольцев. Им предлагают взять оружие и продолжать сражаться, — сказала Патриция.

Полина, несмотря на обстоятельства, не удержалась от смеха:

— Но кто же пойдет в добровольцы? Ведь в городе остались только женщины, старики и подлецы!

Патриция, тяжело вздохнув, промолвила:

— Ты как всегда права.

Девушки оценили обстановку правильно — добровольцев не нашлось. Более того, генерал Лавель принял решение отвести свои войска. Так умирала последняя надежда, связанная с зашитой города.

Глухое отчаяние, как мантия, окутало город. Они были обречены. Только Богу известно, что теперь будет с ними.

Она старалась не думать о Клэе, но эти мысли назойливо лезли в голову. А вдруг он придет и поведет себя как настоящий завоеватель и возьмет ее насильно, как свою собственность?

Лежа ночами без сна, она представляла его приход и то насилие, которому он ее подвергнет. А когда засыпала, приходили сны о нем, о его поцелуях, и она так реально ощущала их, что просыпалась вся трепещущая.

Разумом она понимала, что мечтать об этом нельзя. Нельзя вспоминать его лицо, его руки, его тело, его ласки… Нет, она ненавидит его! Ненавидит, как и всех других янки, которые поломали ее молодую прекрасную жизнь. И если она случайно встретит его, то будет холодна и ничем себя не выдаст. Глупо даже думать, что он помнит о ней. Она была лишь средством для достижения цели, и он не испытывал к ней никаких чувств, а только позабавился как с игрушкой.

Мысли о Клэе, которых она стыдилась, были не единственными, что ее волновали. Она также постоянно анализировала ситуацию с оккупацией города. Капитуляция была свершившимся фактом. Единственное, о чем еще спорили, так это о флаге Луизианы, который продолжал висеть на здании ратуши. Командующий армией северян генерал Фаррагоут требовал его снятия и замены на флаг Соединенных Штатов, но гордые новоорлеанцы пока не соглашались. В гневе Фаррагоут пригрозил сжечь город, если флаг не будет снят, и распорядился, чтобы оставшиеся жители покинули Новый Орлеан.

Несмотря на страшную угрозу, никто не двинулся с места. Женщины Нового Орлеана, и среди них Патриция, твердо решили, что они не покинут город и будут сопротивляться, если Фаррагоут станет изгонять их силой.

29 апреля жители Нового Орлеана лишились последней надежды на помощь — капитулировали форты. С флагом также пришлось распрощаться. Офицеры армии Союза высадились на берег и проследовали к ратуше. Мгновенно собралась толпа горожан. Патриция была среди них. Ее сердце было готово выскочить из груди, потому что среди офицеров, шедших к ратуше, она узнала Клэя.

Неистовая толпа новоарлеанцев становилась все агрессивней. Когда на крыше ратуши появился офицер-янки, все напряженно затаили дыхание.

Патриция с ужасом ждала, что вот-вот из толпы прозвучит выстрел меткого стрелка и тогда…

В душе она радовалась, что на крыше был не Клэй Феррис, хотя и стыдила себя за это. Почему она так беспокоится об этом ужасном человеке?

Хладнокровно совершив акт смены флагов, офицер слез с крыши. Теперь на ратуше развевался флаг Соединенных Штатов.

Патриция в оцепенении смотрела на происходящее, затем повернулась и со слезами на глазах пошла домой.

Глава 5

30 апреля генерал Бутлер со своими солдатами высадился с кораблей, чтобы расквартироваться в городе. Военный оркестр исполнял «Янки-Дудль», и под звуки залихватской мелодии солдаты армии Союза, одетые в голубую форму, маршировали по улицам города, а народ, столпившийся на тротуарах, угрюмо и недоброжелательно рассматривал их.

Патриция не вышла на улицы — у нее не было никакого желания видеть захватчиков. В особенности она не хотела встретиться с одним из них. Кроме того, из печального прошлого опыта она знала, что такие прогулки совсем не безопасны. Оставшись дома, она старалась успокоить Терезу, страшно напуганную происходящим и потерявшую самообладание.

Вечером, когда все домочадцы улеглись спать, в дверь сильно постучали. Патриция лежала в постели, но она еще не спала. Тихо встав с кровати, она осторожно вышла из комнаты и прокралась вниз на веранду, чтобы посмотреть на ночного гостя. Сердце ее забилось от страха, когда она увидела человека, одетого в голубую форму.

Мужчина медленно повернулся, и в нем Патриция узнала Клэя Ферриса. У нее было такое ощущение, что сердце ее вот-вот вырвется из груди. Она повернулась и заторопилась к себе в спальню, но вдруг остановилась и обратилась к служанке, которая подходила к двери.

— Мэй, подожди! — взволнованно сказала она. — Скажи тому человеку, что я уже сплю и отказываюсь от встречи с ним. Скажи ему, что я никогда не захочу его видеть снова. Поняла?

Служанка послушно кивнула головой, а затем подошла к двери. Патриция притаилась за перилами лестницы так, чтобы ее не было видно. Отсюда, из своего укрытия, она могла видеть и слышать все происходящее внизу. Мэй открыла дверь.

— Слушаю вас, сэр! — обратилась она к гостю.

— Я хочу видеть мисс Колдуэлл, — сказал Эмиль, и звуки его приглушенного, мягкого голоса пронзили, словно стрелами, сердце Патриции.

— Сожалею, сэр, но мисс Колдуэлл уже легла спать, — холодно ответила Мэй. — Она сказала, что не будет принимать ни одного посетителя.

— Но со мной она должна увидеться, — настойчиво сказал он.

— Нет, сэр. Мисс Патриция сказала мне, что ей очень не хочется видеть именно вас, — ответила Мэй.

Эмиль вздохнул и, минуту поразмыслив, отстранил Мэй и прорвался через дверь.

— Сэр! — воскликнула служанка и ухватила его за плечо. — Вы не можете войти сюда!

Он обернулся и резко сказал:

— Я делаю то, что мне надо, и убирайтесь с моей дороги прочь!

Мэй всплеснула руками, а Патриция вышла из своего укрытия и поспешила навстречу Клэю. Увидев ее в ночной сорочке, Эмиль застыл как вкопанный.

Сцена повторялась, как в ту ночь бегства — он стоял внизу, а она в ночной сорочке наверху лестницы. Эмиль жадно рассматривал ее, отмечая все изменения в ее внешнем виде. Она побледнела, похудела, но была так же потрясающе красива, и острое желание вспыхнуло в нем.

Патриция покраснела под его пристальным взглядом и почувствовала, как тепло вероломно прилило к ее бедрам.

Рассердившись на себя, она холодно сказала:

— Мэй, пожалуйста, закрой дверь. Потом можешь быть свободна. Я поговорю с этим… — она сделала большую паузу, чтобы дать все понять, и закончила, — джентльменом.

— Может, послать за Джозефом, мисс? — нервозно спросила Мэй.

— Нет, — решительно ответила Патриция, понимая, что в сражении с этим человеком ей не поможет никто.

— Но я не могу допустить, чтобы он обидел вас, — сказала Мэй.

— Патриция, пожалуйста, — сказал Эмиль, — выслушай меня! Я — унионист![1]

— А я — мятежница! — парировала Патриция.

— О боже! Женщина! Выслушай меня, наконец, — взмолился он. — Я солдат армии Соединенных Штатов, и я должен выполнять приказы. Это мой священный долг. Я получил приказ вывести из строя торпеды и выполнил его. Это помогло взять Новый Орлеан без лишних жертв. Я твердо убежден, что мы выиграем войну. Я ненавижу рабство, и мы, северяне, воюя за его отмену, не можем не победить.

— Какой ты благородный! — саркастически сказала Патриция.

— Не смейся надо мной, Патриция! Я действительно солгал тебе, но только потому, что выполнял приказ. У меня в жизни есть два желания. Первое — чтобы Союз победил в войне, а второе — это ты, — сказал Эмиль и стал медленно подниматься по ступенькам к ней, продолжая говорить. — Я не лгал тебе, когда говорил о своих чувствах, Патриция. Мои поцелуи не были фальшивыми, как и не было фальшивым все то, что произошло между нами. Я и сейчас сгораю от желания, увидев тебя. И то, что произошло той ночью, было не ради чертежей и планов. Я страстно полюбил тебя с первого мгновения. В ту ночь я не мог просто так уйти. А вдруг бы меня убили, и я никогда больше не увидел тебя и никогда не узнал, какая ты восхитительная женщина! Поверь, я не владел собой от страсти! Я только мечтал о тебе, о твоем горячем поцелуе, о твоей нежной груди, женщина! О боже! Патриция, поверь мне! Ты сказала тогда, что любишь меня! Вспомни, как ты отвечала своей страстью на мою страсть. Я что-то значил для тебя, и ты любила меня. Неужели ты не дашь мне шанс? Позволь мне доказать свою любовь. Я прошу твоей руки, Патриция! Позволь мне…

Он приблизился к ней, прижал ее к своей груди и поцеловал. Ослабев, Патриция уцепилась за него, и его руки крепко обняли ее. Она не могла даже пошевельнуться. Ее грудь была тесно прижата к его груди. Он страстно целовал ее, целовал так, как в ту ночь. Патриция чувствовала, что она куда-то проваливается, проваливается в водоворот дикой страсти и любви.

Она попыталась как-то управлять своими чувствами, но это оказалось бесполезным. Какой властью он обладал над нею! Она чувствовала себя рабыней своих чувств и желаний. Патриция со страхом понимала, что на грани того, чтобы вновь броситься в водоворот любви. Он мог делать с нею все, что хотел, и она уже в этом убедилась. Вот почему он так страстно целовал ее и знал, что она ему не откажет.

— Нет! — вдруг вскрикнула Патриция и попыталась оторваться от него, толкнув его изо всех сил.

Эмиль не ожидал такого толчка, а потому споткнулся, и чуть было не упал со ступенек, едва успев ухватиться за перила лестницы. Тяжело дыша и все еще сгорая от страсти, он удивленно посмотрел на Патрицию и никак не мог сообразить, что же все-таки произошло.

— Я презираю тебя, — закричала Патриция, — неужели ты этого не понимаешь? Я не люблю тебя и всех твоих янки-чудовищ, с которыми ты пришел сюда.

Какое-то мгновение Эмиль пребывал в нерешительности — подойти ли к ней снова или нет? Устоит ли она против его объятий во второй раз? Но он не сделал этого, и тому была своя причина. Истеричный крик Патриции напомнил ему вопли полупьяной матери.

— Пошел вон, пошел к черту, Шэффер! Я презираю тебя и всех твоих чудовищ янки! — так некогда кричала его мать на отца. Как они были сейчас похожи — его мать и Патриция!

— Продажная креолка! — грубо выругался Эмиль на Патрицию, стремительно бросившись вниз по лестнице, и выбежал из дома.

Потрясенная случившимся, Патриция медленно осела на ступеньки лестницы. Ее ноги будто бы налились свинцом, а сама она вся дрожала. Все свои силы она потратила на то, чтобы не уступить ему, и теперь чувствовала себя совершенно разбитой и опустошенной. Она прислонилась головой к перилам лестницы и разрыдалась.

Эмиль шагал по улице с искаженным от боли и страдания лицом. Все его чувства смешались. Он надеялся на то, что она выслушает его и поймет, но не мог даже представить себе, что она могла быть такой глупой, какой он увидел ее сейчас. Южная красавица, такая же, как и все остальные! Как его мать… Она даже отказалась выслушать его объяснения. Она заранее признала его виновным. Она не верила ни одному его слову, а верила тому худшему, что говорили о нем. Она даже не захотела понять, какими принципами ему пришлось руководствоваться. Нет, она только беспокоилась о себе, о том, что была затронута ее гордость, ее честь, и поэтому была несчастлива.

Но он все равно любил ее! Ни его обида, ни его гнев не могли побороть этого чувства. Как только он видел ее, он сразу испытывал к ней жгучую страсть. Несмотря на то, что все так произошло, он все так же страстно желал ее. Но было очевидно, что она не разделяет его чувств.

«Что ж, — сказал он себе, — я докажу, что могу прожить и без нее», — и взял курс на таверны и публичные дома Квартала.

Он попробует там унять свою боль и найти утешение в бутылке вина и в любви доступных женщин. Свою боль он «лечил» таким образом три дня. Только преданность его солдат, лгавших начальству, пока он утешался в публичных домах, помогла ему сберечь новый, только что заработанный чин.

Наконец, сделав над собой большое усилие, он вырвался из безудержного кутежа и вернулся в часть. Его голова трещала по швам, во рту жгло, как от огня; он был чуть жив от любовного марафона, который сам себе устроил, но… но Патриция так и не исчезла из его памяти. Отвергнутая любовь вызвала в нем страшную боль и страдание.

Он хотел как можно быстрее покинуть город, где все было связано с воспоминаниями о Патриции. Эмиль знал, что не сможет вынести этого испытания, и подал рапорт о переводе в другое место, подальше от Нового Орлеана.

Но просьбу его генерал Бутлер отклонил. Учитывая, что в жилах Эмиля наполовину течет «южная кровь», генерал решил, что Шэфферу будет легче общаться с этими упрямыми новоорлеанцами. Итак, он вынужден был остаться здесь как каторжник, осужденный на пытки. От этой мысли Эмиль с каждым днем становился все более раздражительным и вспыльчивым.

После встречи с Эмилем Патриция никак не могла прийти в себя. Закрывшись в своей комнате, она раз за разом прокручивала в памяти ту последнюю встречу, думала о ней и проклинала ее.

Как пусто стало у нее на душе теперь, когда все закончилось! Она ненавидела его и хотела сделать ему так же больно, как сделал он ей. Она проклинала его, но от этого ей лучше не становилось. Более того, она с удовольствием вспоминала их последнюю встречу и его глаза, горящие страстью.

Но потом, после ее крика, его глаза стали глазами тигра, загнанного в угол, — опасными, хищными и мстительными. Она раздразнила его, и себя ввергла в пучину страданий. Ее чувства и ее воля не совпадали — она по-прежнему хотела видеть его, чувствовать прикосновение его теплых губ, слышать его голос. Она видела, что его любовь и страсть к ней были неподдельны. И после того как он поцеловал ее, убедилась, что она испытывает такие же ответные чувства. Неужели она обречена на то, чтобы терзаться при одном воспоминании о нем. Неужели эта страсть никогда не покинет ее?

Но самым ужасным было то, что она не могла эти чувства контролировать. В его руках она становилась мягкой и податливой. Патриция опасалась только одного — если он вернется, то она не устоит и отдастся ему, и тогда он будет делать с ней все, что ему вздумается.

Итак, все еще любя и ненавидя его, она в глубине своей души тайно надеялась на его очередной визит. И когда визита не последовало, она разозлилась. Вот чего стоили его заклинания о любви, его настойчивое желание жениться.

Для Патриции стало очевидно, что все его слова были и на этот раз фальшью, а он в очередной раз пытался убедить ее в обратном. И зачем он признался ей в любви и просил ее руки! Без сомнения, это была очередная уловка. Надо было смотреть правде в глаза — теперь она не была девушкой из состоятельной семьи, той девушкой, у которой было море поклонников.

Теперь она была женщиной, одетой в поношенное платье, и Эмиль Шэффер, он же Клэй Феррис, отверг ее и ее любовь. Патриция усиленно пыталась начать новую жизнь и выбросить его из своей памяти, но это было выше ее сил.

Как большинство жителей города, она не считала себя побежденной и не признавала власть оккупационных войск. Для жителей Нового Орлеана было оскорбительным идти по знакомым улицам и видеть одетых в голубую форму солдат, которые прогуливались или, по-хозяйски развалившись на скамейках, сидели на улицах. Новоорлеанцы были подавлены зрелищем американского флага, развевающегося на здании городской ратуши. Но хуже всего было то, что янки были грубы и не проявляли ни малейшего уважения по отношению к леди и обращались с ними как с вульгарными женщинами.

Если леди шла по улице, то солдаты-янки освистывали ее и давали оскорбительные оценки, но гораздо чаще заискивали перед ней и просили разделить их одиночество.

Хуже всего обстояло дело со слугами-рабами и слугами вообще. Многие из рабов воспользовались оккупацией города и сбежали. Разыскивать их никто не брался. Из дома Колдуэллов слуги тоже бежали. В доме остались только Мэй, да старый Джозеф. Только теперь, после их бегства, Патриция вспомнила тот странный блеск глаз, который появился у служанки Джевел при известии о наступлении Союзной армии. Значит, она обрадовалась победе противника, и эта победа была ей, как и всем сбежавшим рабам, на руку.

После бегства рабов на Патрицию и ее мать Терезу — аристократок, не привыкших к тяжелому труду, свалились все домашние дела. Им пришлось делать то, о чем раньше они и помыслить не могли — стирать, убирать, чинить одежду и решать все хозяйственные проблемы.

Патриция взяла на себя посещение рынка и покупку продуктов. Сейчас рынок стал самым шумным и оживленным местом в Новом Орлеане. И Патриции, несмотря на запахи и неумолкаемый шум, нравилось там бывать. Вскоре она научилась искусно торговаться и сбивать цену на облюбованные продукты.

В этот раз Патриция шла по овощному ряду, отбирая нужные плоды. Положив купленные овощи в корзину, она подняла голову, собираясь пройти дальше. И вдруг, неожиданно для себя, увидела Эмиля Шэффера, стоящего в нескольких футах от нее. Он покупал клубнику. Патриция поспешно отвернулась и попыталась раствориться в толпе. Но он уже успел ее заметить и очень быстро подошел. Крепко схватив ее за локоть, Эмиль вывел Патрицию из толпы.

— Прошу тебя, оставь меня в покое! — проговорила она, отдергивая руку.

— Я хочу еще раз поговорить с мятежницей Патрицией! Выслушай меня на этот раз, я очень прошу тебя, — в его голосе слышалась мольба.

Она холодно взглянула на него, ошеломленная его словами.

— Я никак не могу понять, — сказала она, — почему ты проявлял и проявляешь ко мне такой интерес?

— Патриция! Я предлагаю тебе свою руку и сердце, — сказал Эмиль. — Неужели тебе это ни о чем не говорит?

Его речь была взволнованной.

— Я знаю, мы любим друг друга. Нельзя нам жить так, как мы живем сейчас, будто разделенные большой стеной. Хватит прятаться от своего счастья.

— Я не знаю, какую хитрую игру ты затеял на этот раз, Клэй Феррис, или Эмиль Шэффер, или как тебя там еще называть. Я и не пытаюсь, честно говоря, разобраться. Все, что ты делаешь и говоришь, меня не касается. Я не хочу ни видеть, ни слышать тебя. Однажды я уже обожглась, полюбив тебя, но это все кануло в прошлое. У меня больше нет и не будет нежных чувств к тебе.

Глаза Эмиля Шэффера стали жесткими и холодными как лед.

— Я вижу твою неприязнь ко мне, — ответил он. — Хорошо. Ты больше не увидишь меня, Патриция. Я только надеюсь на то, что когда ты будешь лежать в своей холодной, одинокой постели, ты вспомнишь, как хорошо тебе было от моих ласк. И тогда спроси себя — довольна ли ты этим?

Патриция покраснела от его слов, поражаясь тому, как отлично он знал ее страстное желание быть с ним. Каким уверенным он был в себе! Какою властью он обладал над нею! О, как она ненавидела его за это! И она решила поиздеваться над ним.

— А с чего ты взял, что моя постель одинока? — спросила она его очень ехидным голосом.

Ее слова ударили по его самолюбию. Его черные глаза вспыхнули недобрым пламенем, а она тем временем с гордым видом повернулась и пошла вдоль овощного ряда. В конце ряда ее грубо схватил за руку один северянин:

— Эй ты, маленькая хорошенькая крошка! — прогнусавил он хриплым голосом.

Патриция резко обернулась и увидела похотливое лицо янки. Она сердито одернула свою руку и произнесла грозно:

— Руки прочь от меня, обезьяна!

Солдат опешил и отступил в сторону. Патриция, охваченная гневом, быстро пошла домой.

Чертовы янки! Она презирала их всех и была рада, что сумела дать отпор.

Глава 6

В парадную дверь негромко, но настойчиво постучали, и этот стук разбудил Патрицию. Она села в кровати и посмотрела на часы — был час ночи. Кто мог прийти так поздно? Единственный, кто был способен на такую наглость — Эмиль Шэффер. Патрицию передернуло при мысли о том, что ей предстоит опять давать ему отпор. Впрочем, она просто не выйдет, и пусть себе стучится хоть всю ночь.

Стук внезапно прекратился, и любопытство одержало верх над соображениями разума. Патриция осторожно встала с постели и, так же осторожно пройдя на веранду, выглянула в окно.

— Федерико? — удивленно воскликнула она и заторопилась вниз. Она летела на крыльях и, быстро отворив дверь, впустила Федерико в дом. Патриция бросилась к брату, и он сжал ее в своих крепких объятиях.

— О боже! Патриция! Как я рад снова тебя видеть! — произнес Федерико. — Если бы ты знала, как я переживал за тебя и маму после того, как оставил вас одних с этими шакалами.

— Федерико! — сказала Патриция, освобождаясь из его рук. — Что ты здесь делаешь? Если тебя увидят, то тебе несдобровать. Янки ведь очень подозрительны. Они следят за каждым жителем твоего возраста. Если они поймают тебя, то повесят как шпиона, будь в этом уверен.

Федерико расхохотался.

— Не беспокойся, моя маленькая сестрица! — сказал он. — Неужели ты думаешь, что я не смогу перехитрить янки?

— Но, Федерико! Город ведь наводнен ими. Они везде, и им легко будет поймать тебя.

— Не беспокойся. Дело уже сделано, и я здесь. Перестань сейчас же беспокоиться. Ты причитаешь похуже нашей мамы.

— Это потому, что у меня больше разума, чем у мамы, — сказала Патриция и улыбнулась, не смея устоять перед обаянием своего брата.

Он также улыбнулся в ответ, зная, что убедил ее.

— Пойдем сядем, и ты расскажешь, как тут у вас дома обстоят дела, — обратился к ней Федерико.

— Я бы сказала, не так уж и плохо, — начала Патриция. — Самое ужасное то, что большинство рабов сбежало, поэтому и мама, и я теперь работаем по дому.

— Боже! Патриция! Я не перенесу этого! Вы с мамой работаете как служанки? Какой ужас!

Патриция усмехнулась.

— Это не так ужасно, как тебе кажется. Мэй и Джозеф выполняют всю тяжелую работу, а нам с мамой достается только вытирать пыль и приводить в порядок одежду. Да еще я сама стала закупать продукты на рынке, но мне это занятие даже понравилось.

— И как ты только с этим справляешься? — спросил брат.

— Федерико, ты ведь знаешь, что я никогда не была изнежена. Главное — что нас не выгнали из наших домов, не насилуют и не пытают.

— А у нас говорят, что янки только этим и занимаются, — озабоченно сказал Федерико.

Патриция нахмурилась, продолжая:

— Нет, Федерико, это только слухи. Янки, действительно, заняли некоторые дома, но это дома тех, кто бежал из города. Здесь тоже ходят слухи о насилиях, но лично я еще не встретила женщину, которая…

— Патриция! — перебил ее Федерико. — Ты говоришь так, будто защищаешь этих подлецов и негодяев!

— Нет, я никого не защищаю. Я только хочу тебя заверить, что с нами все в порядке. Конечно, все, что произошло, страшно, но поверь мне, нам не угрожают те опасности, о которых ты думаешь. Вспомни, когда вы отступали, тебе некогда было размышлять, что будет со мной и мамой. Мы все очень надеемся, что вы скоро вернетесь в город, но пока ты можешь быть за нас спокоен. Мы будем ждать вас.

Федерико внезапно покраснел и отвел взгляд от Патриции, а потом произнес:

— Это одна из причин, почему я здесь, Патриция. Чтобы вернуть Новый Орлеан, армия должна перегруппироваться и набрать пополнение. Пока мы отступаем и направляемся в Виксбург. Вот почему я рискнул пробраться сюда, чтобы увидеть вас.

— Значит, армия оставляет нас на произвол судьбы? — спросила Патриция.

Федерико тяжело вздохнув, сказал:

— Для всех нас это очень тяжело. Но мы вынуждены пойти на это. Вернуть Новый Орлеан мы непременно заставим янки, но теперь это будет в процессе переговоров.

Патриция пристально посмотрела на брата, но ничего не сказала. Ей стало страшно. Несомненно, южане проигрывают войну. С блокадой и оккупацией Нового Орлеана полностью прекратилась торговля по реке, и экономика Конфедерации была подорвана. А без денег выиграть войну невозможно. Рано или поздно всем придется признать, что Юг проигрывает войну. Но Патриция знала, что брата ее доводы не убедят. Он стал храбрым солдатом, и будет исполнять приказ, сражаясь за свою родину до конца.

Чтобы не расстраивать Федерико, Патриция не стала излагать свои мысли и решила перевести разговор на другую тему.

— Я уверена, что все будет так, как ты сказал. И знай, что с нами ничего плохого не произойдет. Расскажи мне, как долго ты можешь остаться здесь?

— К сожалению, только на сутки. Следующей ночью мне необходимо выбраться из города. Здесь рискованно оставаться надолго. Кроме того, я сказал своим, что хочу навестить родственников в Батон Руже, потому что сюда они меня бы не отпустили.

Патриция подумала, что брат недооценивает опасность, которой подвергается, но она была так рада видеть его живым и невредимым, что тревога на время отступила.

— Сестренка, я смертельно проголодался! Осталось ли что-нибудь на кухне перекусить? — спросил Федерико.

— Конечно, я тебя с удовольствием сейчас накормлю, — улыбаясь, ответила Патриция и повела брата на кухню.

Майор Эмиль Шэффер невозмутимо слушал рапорт офицера, стоявшего перед ним. Тому, о чем докладывал офицер, вряд ли надо придавать большое значение. О шпионах-южанах докладывали постоянно, но, как правило, сведения не подтверждались.

— Ну, и куда же направился этот подозрительный молодой человек в гражданской одежде? — лениво спросил майор Эмиль Шэффер. — Кто-нибудь из ваших людей проследил за ним дальше?

— Да, сэр, — ответил офицер. — За ним проследили. Он направился в один из тех фешенебельных домов, что на Кэмп-стрит. Дом номер двести… Он, кажется, принадлежит Джону Колдуэллу, который…

Эмиль Шэффер весь напрягся, когда услышал знакомый адрес, и сказал:

— Да, я знаю этот адрес. Мне известна семья, которая проживает там.

— Он подошел к дому и тихо постучался, — продолжил свой рапорт офицер. — Думаю, что с официальным визитом в такое время не ходят, не так ли, майор? — обратился офицер к Эмилю.

— Что было дальше? — поинтересовался Эмиль.

— А дальше, — продолжил офицер, — дверь отворили и его впустили в дом. Сержант Бэнсон осторожно подкрался к окнам и стал подсматривать. На кухне зажегся свет, и стало видно, что там сидит очень красивая девушка, одетая только в ночную сорочку, и незнакомец. Они разговаривали и смеялись, пока тот ел. Вот что доложил сержант Бэнсон, — закончил офицер свой доклад.

Эмиля передернуло от услышанного. Сидеть перед мужчиной в ночной сорочке, весело смеяться и беседовать? Ни одна уважающая себя женщина не станет этого делать, если только этот человек не является очень близким ее родственником, или же она с ним находится в интимных отношениях.

— Что они делали потом? — грубо спросил Эмиль.

— Они погасили свечу, и больше ничего не было видно, — ответил офицер, наблюдая за тем, как реагирует майор на доклад. — Но тот незнакомец больше не выходил из дома.

Эмиль, стараясь сохранить невозмутимый вид, между тем, умирал от ревности. Ужасная мысль навязчиво лезла ему в голову — неужели Патриция так же неразборчива, как и его матушка? Но нет, ведь она была девственна до встречи с ним. Она не могла, нет, не могла, не любя, отдаться ему.

И он помнит прекрасно, с какой страстью она это сделала! Может быть, она, разозлившись, решила назло ему завести любовника? Может быть, она хочет таким образом отомстить ему?!

— Ты сказал, что неизвестный человек все еще находится в том доме? — резко спросил Эмиль Шэффер.

— Да, майор, — ответил офицер.

— Собирайтесь! Мы пойдем в тот дом и проверим, кто этот неизвестный человек.

Патриция, Федерико и их мать сидели наверху в гостиной и весело болтали. Вдруг в дверь резко постучали. Патриция тревожно взглянула на брата и поднялась, чтобы пойти открыть дверь.

— Тебе бы лучше спрятаться, Федерико, — сказала Патриция брату.

— Что ты так беспокоишься, Патриция? Может быть, это твои друзья пришли повидаться с тобой, — предположил Федерико.

— Федерико, пожалуйста, послушайся нас и спрячься, — вмешалась в разговор их мать.

— Ладно, уговорили, — сказал Федерико, тяжело вздохнув. — Пойду спрячусь в твоем платяном шкафу, но не оставляй меня там надолго, — пошутил он.

Патриция улыбнулась брату и заторопилась вниз. Этот резкий стук вызвал в ней сильную тревогу.

Открыв дверь, Патриция увидела перед собой пятерых солдат, одетых в голубую форму и… майора Эмиля Шэффера. Ей стало страшно за Федерико, но она постаралась не показать этого.

— Мисс Колдуэлл, — обратился к ней сухо Шэффер.

Патриция заметила, что он почему-то нервничает, и это насторожило ее.

— Слушаю вас, майор Шэффер, — ответила она ему в тон.

— Нам известно, что в вашем доме находится посторонний человек, — сказал майор.

Патриция обомлела. Она не верила своим ушам.

— Боюсь, что вы единственный, кто зашел нас сегодня навестить, — сказала как можно спокойнее Патриция, опустив глаза.

— Тогда, надеюсь, вы не будете возражать, если мы обыщем ваш дом? — спросил у нее Эмиль.

— Буду и обязательно! — возбужденно сказала Патриция. — Дома, где остались владельцы, как вы знаете, не подлежат обыску, или вы не читали Билль о правах?

— Боюсь, что Билль о правах на вас, южан, уже не распространяется, раз вы отделились от Союза и образовали Конфедерацию. На вас, мисс Колдуэлл, распространяются теперь законы военного времени, и я настаиваю на обыске в вашем доме, — повелительно произнес Эмиль Шэффер.

Патриция молча отошла в сторону, освобождая вход в дом солдатам. Она решила, что дальнейшее препирательство только усилит их подозрение.

Эмиль кивнул солдатам, и они немедленно разошлись по дому…

Оставшись в холле, Патриция украдкой посмотрела в окно и увидела, что дом окружен янки. Она поняла, что шансов на бегство у Федерико нет, и что все пути к спасению отрезаны.

Патриция презрительно отвернулась от Эмиля, но тот только зло рассмеялся. В это время Эмиля окликнули сверху, и в голосе зовущего звучало торжество.

Патриция замерла, у нее похолодели руки, и кровь застучала в висках. Что она может сделать? Как ей спасти брата? Наверху послышались шаги.

Эмиль пристально наблюдал за выражением лица Патриции в то время как по лестнице стали спускаться солдат, а перед ним высокий, смуглый, красивый мужчина, руки которого были заложены за спину. Он был одет не в форму, а в обычный костюм. Солдат подталкивал незнакомца ружьем в спину, но пойманный шел независимо и гордо, как будто прогуливался в опере, а не был схвачен противником.

— Патриция побледнела и задрожала, увидев эту картину, а когда брат спустился, бросилась ему на шею и разрыдалась.

— Федерико, — крикнула она голосом, полным любви и отчаяния. Этот крик словно ножом резанул Эмиля по сердцу.

Незнакомец наклонился к девушке и что-то прошептал ей.

Не выдержав, Эмиль подбежал к ней и, схватив Патрицию за руку, оторвал ее от незнакомца.

— Патриция, да отойди же ты в сторону, — раздраженно сказал Эмиль.

В ответ Патриция повернулась к нему и отрывисто произнесла:

— Я ненавижу тебя!

— Как вы смеете называть ее только по имени? — сверкнув глазами, спросил незнакомец.

Эмиль сухо рассмеялся — типично южное замечание сделал ему этот человек.

— Думаю, вам нужно размышлять о более важном, чем о вежливости по отношению к леди, — ядовито произнес он.

— Федерико, пожалуйста, помолчи. Я знаю его, — сказала Патриция, стараясь уберечь своего брата от дальнейших неприятностей с Эмилем.

— Ты знаешь его? — переспросил Федерико недоверчиво. — Ты знаешь янки, который называет тебя запросто по имени, Патриция? О боже!

— Да, я знаю его. Но я познакомилась с ним, когда он называл себя Клэем Феррисом, — сообщила Патриция.

С перекошенным от гнева лицом Федерико повернулся к майору.

— Вы непорядочный человек, и я отхлестаю вас как следует, — резко произнес он.

— Но в вашем положении это невозможно, — издевательски сказал Эмиль. — А теперь пройдемте со мной, мистер…

— Фурье. Федерико Фурье, лейтенант армии Конфедерации, — сухо произнес Федерико.

Ревность вновь захлестнула Эмиля, и какое-то мгновение он даже слова не мог произнести. Фамилия задержанного говорила о том, что он не был родственником Патриции. Других доказательств не требовалось — она была в интимных отношениях с этим мужчиной. Он готов был сейчас броситься на любовника Патриции и задушить его голыми руками. Эмиль повернулся и, не глядя на Федерико, вышел из дома, отдав своим людям приказ привести Фурье в штаб-квартиру для допроса.

— Нет! — закричала им вслед Патриция. Этого не должно было случиться: мужчина, которого она любила, не мог и не должен был увести ее брата на верную смерть.

— Прошу вас, пожалуйста, не троньте его! — кричала Патриция вслед уходящим солдатам.

Она выбежала за ними на веранду, но Эмиль уже вышел за ворота усадьбы и зашагал вниз по улице. Он даже не повернулся и не посмотрел на нее. А Патриция, обессилевшая, ухватилась за колонну, чтобы не упасть на землю. Боже! Неужели Эмиль такое чудовище? Совершенно расстроенная, она смотрела на людей, уводящих ее брата все дальше и дальше по улице. Когда процессия совсем скрылась из вида, Патриция опустилась на крыльцо и разрыдалась. Она плакала так, что, казалось, ее слезами можно было вымыть весь мрамор крыльца. Когда слезы иссякли, она поднялась и вернулась в дом. Оцепеневшая и ничего не соображающая, Патриция нашла в гостиной Терезу, которая рыдала, оплакивая Федерико еще сильнее, чем она сама ранее.

— Патриция! — закричала она, увидев дочь. — Ты должна что-то сделать. Ты не позволишь им убить Федерико!

— Что? Что я смогу сделать? — застонала Патриция. — Что могу поделать я одна против целой армии?

— Ох, что же мне делать? Что же мне делать? — причитала Тереза, не слушая Патрицию. — Мой единственный сын! Мой единственный сын Федерико!

Патриция была уверена в том, что Эмиль преследовал какую-то цель, арестовывая ее брата. Если бы она только знала, что ему нужно…

Вдруг ее осенила догадка. Ну, конечно же! Он хотел, схватив Федерико, заставить ее выйти за него замуж. Он же ведь настаивал на том, чтобы она вышла за него. Теперь ясно, что таким образом он хотел принудить ее к замужеству в обмен на жизнь брата.

Что ж, пусть будет так! И почему она раньше об этом не подумала? Что же, она пойдет к нему и согласится выйти за него замуж. Что она теряет? Ей теперь уже нечего терять. Она должна отбросить все условности в сторону и выйти за него замуж. По крайней мере, она найдет возможность отомстить ему.

Она сделает его жизнь несчастной. Он будет проклинать тот день, когда шантажом заставил ее принять свое предложение. Она растранжирит все его деньги и сделает его нищим. Она будет коварной и вероломной в своих поступках.

Едва дождавшись рассвета, Патриция умылась, расчесалась и уложила в прическу свои прекрасные волосы, переоделась в лучшее из оставшихся на данный момент платье.

Глаза ее возбужденно блестели. Приведя себя в порядок, она, не раздумывая, спустилась вниз по лестнице и вышла на улицу.

По мере приближения к штаб-квартире армии северян храбрость Патриции куда-то улетучилась. Она толком не знала, где ей искать Эмиля и своего брата. Наверное, кто-то видел, куда повели арестованного солдаты, и надо спросить у этих людей.

Сейчас ей придется обратиться к солдатам, и ей было страшно. Вот они стоят перед штаб-квартирой и поворачиваются все в ее сторону. Конечно же, они удивлены, заметив здесь женщину. Но их взгляды не столько удивленные, сколько бесстыдные, оценивающие, похотливые взгляды. Ей было страшно, но она с неприступным видом обратилась к тому солдату, что был приветливее на вид, и повелительным тоном заявила:

— Мне нужно видеть майора Эмиля Шэффера!

— Вам назначен прием? — спросил солдат.

Патриция иронично усмехнулась и ответила:

— Думаю, что да! Где он? — настойчиво повторила Патриция.

— Пойдите по этому коридору до конца, а потом поднимитесь на третий этаж.

Патриция одарила молодого человека благодарной улыбкой. На третьем этаже ей вновь пришлось спросить, где можно найти Эмиля Шэффера. Солдат, к которому она на этот раз обратилась, показался ей знакомым. Она узнала его — он был одним из тех, кто приходил арестовывать Федерико. Открыв дверь в кабинет майора, солдат доложил:

— К вам леди, сэр. Она хочет видеть вас, — сказав это, солдат отступил в сторону, пропуская Патрицию в кабинет Эмиля.

Уже несколько часов майор Шэффер находился в своем кабинете, анализируя случившееся в доме Колдуэллов. Бешеный гнев сменился холодным раздражением. Он все еще хотел найти доказательства невиновности возлюбленной.

Во время допроса Федерико, не отвечая ни на какие другие вопросы, дал лишь один ответ, и он касался его отношений с семьей Колдуэллов.

— У меня нет ничего общего с семьей Колдуэллов. — Отвечая так, Федерико надеялся спасти свою мать и сестру от обвинения в соучастии.

— Я спрятался в их доме без их ведома, скрываясь от ваших солдат, — лгал Федерико.

Эмиль прекрасно знал, что тот лжет. Очевидно, он не знает, что за ним следили еще с вечера и видели, как ему открыли дверь и как он ужинал с едва одетой Патрицией.

— Я знаю, что вы лжете, — заявил Эмиль арестованному. — Вы признались, что являетесь лейтенантом армии, а между тем появились в городе в гражданской одежде. Уже это одно доказывает, что вы шпион, и за это будете повешены. Военный суд рассмотрит ваше дело завтра, закончив свою речь, Эмиль открыл дверь и позвал конвоира.

Фурье увели, а Эмиль уселся за свой стол и погрузился в тяжелые раздумья. Итак, Патриция такая же, как его мать и другие женщины-южанки, такая же легкомысленная и неверная. Как она клялась, что любит его, но как только он вынужден был бежать, немедленно впорхнула в постель к другому мужчине. Он сожалел о тех ночах, когда переживал о том, что она подумала о его исчезновении. Теперь стало ясно, что никаких глубоких чувств у нее к нему не было. Так он сидел и думал, пока не вошел корпорал и не доложил, что пришла посетительница.

Эмиль очнулся от своих горьких мыслей и увидел, что в кабинет вошла Патриция. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова. Она стояла перед ним в нарядном голубом платье; ее дивные волосы были красиво уложены в высокую прическу, щеки покрылись румянцем, а голубые глаза ярко блестели.

— Патриция! — наконец произнес Эмиль, преодолев оцепенение, и встал из-за стола. «Боже! — подумал он. — Как она потрясающе прекрасна! И, несмотря ни на что, желанна, как всегда».

Патриция же в это время собирала все свои силы, чтобы держаться достойно. Она прикрыла дверь кабинета, чтобы никто не услышал, о чем она будет говорить с Эмилем.

— Зачем ты пришла? — спросил Эмиль. И Патриция услышала в его голосе надежду. — Что ты хочешь?

— Что я хочу? — изумилась Патриция. — Ты должен догадаться, что в данной ситуации я могла прийти только ради Федерико. Я пришла, чтобы попросить тебя спасти жизнь лейтенанту Фурье.

Эмиль поник, глаза его потускнели, и он вновь уселся на стул.

— Лейтенант Фурье будет завтра осужден как шпион. В данном случае я ничего не могу сделать.

— Не надо играть со мной в кошки-мышки, — сказала Патриция. — Ты прекрасно знаешь, что по твоему приказу смогут выпустить Федерико из тюрьмы. Нельзя допустить, чтобы его осудили.

— Ты просишь, чтобы шпиона выпустили на свободу? — спросил Эмиль.

— Он не шпион. Он простой солдат. И он хотел очень увидеть нас перед отправлением на войну. Этого нельзя было делать? — спросила Патриция.

Эмиль пожал плечами, но ничего не сказал. А она стояла напротив и с мольбой смотрела ему в глаза, но он не хотел подчиняться ее просьбам и мольбам. Она не сможет использовать его, Эмиля Шэффера, для освобождения своего любовника.

Наступила тишина. Они молча смотрели друг на друга, а затем Патриция, вздохнув, сказала:

— Хорошо! Ты снова оказываешься победителем, Эмиль! Я куплю у тебя его свободу. Если ты освободишь его, то я выйду замуж за тебя, как ты меня просил.

У Эмиля все внутри похолодело, и он удивленно посмотрел на нее. — Что это? Она предлагала ему свою любовь — то, о чем он так мечтал, но любовь взамен освобождения своего возлюбленного? — Эмиль рассвирепел. Дрожащими губами он сказал:

— Ты слишком высокого мнения о себе, мисс Колдуэлл. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы жениться на тебе?

Теперь Патриция, потрясенная услышанным, разгневанно смотрела на него. — Неужели такое может быть? Она так унизилась перед ним, а он откажется освободить Федерико?

— Но… Но ведь ты предлагал… — сказала неубедительно Патриция и запнулась. Страдание, появившееся на ее побледневшем лице, тронуло Эмиля. Но, презирая себя, он все же не мог остановиться и, продолжая причинять ей боль, сказал:

— То, что я предлагал тебе, было давным-давно, две недели назад. Я, может быть, уже передумал. Может быть, теперь я хочу иметь тебя только как свою любовницу.

Патриция вздрогнула, как будто ей в спину вонзили нож. — Так вот чего хочет он — ее окончательного унижения. Как он жесток, и почему? Неужели ему мало, что он разбил ее сердце? Ее глаза наполнились слезами, и она опустила их вниз, чтобы он не заметил этого.

Ее позор в обмен на жизнь брата — и она должна сейчас сделать выбор. Стараясь не дать боли и гневу взять верх, Патриция твердила себе: «Возьми себя в руки, пусть он насладится своей победой — жизнь Федерико дороже».

Она собрала всю свою волю и взглянула на него. Лицо ее было бледным, как у мраморной статуи.

— Хорошо, — произнесла она.

— Что? — переспросил Эмиль.

— Я буду твоей… — сказала она, сжав руки и заставляя себя продолжить, — я стану твоей любовницей, если ты освободишь Федерико.

Эмиль молчал так долго, что Патриция стала уже тревожиться, как бы он снова не отказался от своих слов. Затем он спросил:

— Неужели ты так его любишь?

— Да, — спокойно ответила она.

Эмиль побледнел и сжал челюсти. Он не мог до конца разобраться, кого же он больше всего ненавидел — Патрицию, ее любовника или самого себя?

Он желал ее всегда, желал даже сейчас, когда она признавалась в любви к другому. Он мог заплатить любую цену, только бы она была с ним. Он презирал себя за эту слабость и ненавидел Патрицию за ее вероломство. Но все унижения и боль, которые он, Эмиль Шэффер, причинял ей, становились странным образом его унижением и его болью. Но остановиться он не мог.

— Я слышал, что перед заключением сделки надо хорошенько попробовать товар? — сказал он нагло.

Патриция залилась краской.

— Да, это сделка, и у тебя все права, — хладнокровно произнесла она.

Встав, он вышел из-за стола и близко подошел к Патриции. Она видела, как в его черных глазах загорелись хищные огоньки. Он притянул ее за плечи и грубо, сильно поцеловал. На какое-то мгновение Патриция чуть не растаяла от его поцелуя, но, вспомнив их «торг», вырвалась. И они стояли как два противника, тяжело дыша и уничтожая друг друга взглядами.

— Нет, — сказала она зло. — Вначале расчет.

Эмиль саркастически ухмыльнулся и ответил:

— Ах, да, я совсем забыл, что проститутки требуют плату вперед!

Патриция после такого оскорбления совсем рассвирепела и замахнулась рукой, чтобы ударить его по лицу. Эмиль перехватил ее руку и сжал в запястье.

— И не пытайся, Патриция! Все равно ничего не получится, — сказал он.

— Чудовище! — ответила Патриция, глядя прямо ему в глаза. — Надеюсь, что ты скоро будешь гореть в аду.

Ненависть к нему переполняла ее и жгла как соль, посыпанная на открытую рану.

— Уверен, что и ты скоро будешь там и увидишь все собственными глазами, — парировал Эмиль. Он выпустил ее из своих рук и подошел к двери, чтобы позвать кого-нибудь из своих солдат.

— Приведите ко мне офицера! Я только сейчас получил очень важную информацию, касающуюся его, — сказал он конвоиру. Затем он снова повернулся к Патриции и спросил:

— Ты все еще согласна на нашу сделку?

— У меня нет выбора, — ответила она резко. — Не беспокойся! Я никогда не бросаю слов на ветер. Для меня сейчас самое главное то, действительно ли ты говоришь правду?

Не говоря ни слова, Эмиль уселся за стол и что-то написал на листе бумаги, а затем поставил печать.

— Смотри, — обратился он к Патриции, — я написал письмо, которое поможет ему безопасно покинуть город, даже если его задержит патруль. Сейчас я отпущу его, — закончил Эмиль.

Патриция ничего не ответила. Она отвернулась и стала ожидать появления своего брата. Когда Федерико вошел в комнату в сопровождении конвоира, то застыл на месте от удивления, увидев перед собой сестру.

— Патриция! — воскликнул он. — Боже сохрани! Что ты тут делаешь?

Патриция, не отвечая, стояла и смотрела себе под ноги.

— Оставь нас и закрой за собой дверь, — сказал Шэффер конвоиру.

После того как конвоир ушел, Эмиль подошел к Федерико и вручил ему лист бумаги.

Фурье прочел его и нахмурился. Он явно был в замешательстве и не знал, как к этому отнестись и что все это значило.

— Пропуск. Но… Я ничего не понимаю, — сказал Федерико.

— Ничего и не надо понимать, — ответил Эмиль. — Я отпускаю вас, — добавил он грубо.

— Но почему? — спросил удивленно Федерико.

Эмиль усмехнулся.

— Мисс Колдуэлл очень убедила меня! — сказал он.

— Эмиль, пожалуйста, не надо, — пробормотала Патриция.

— Что все это значит? — спросил Федерико.

— Это значит, что она купила вашу свободу, — спокойно ответил Эмиль, глядя прямо в глаза гордому южанину, — купила своим телом, — добавил он.

— Будь ты проклят! — крикнул Федерико и устремился вперед, но, забыв, что на ногах его были железные цепи, упал на колени и никак не мог встать.

— Ты все врешь! Лжец! — прорычал Федерико.

Патриция, заметив, как вспыхнули недобрым пламенем глаза Эмиля и как он подался вперед, бросилась между ними, пытаясь предотвратить драку.

— Федерико! Остановись! Он говорит правду, — отчаянно закричала она.

Брат негодующе посмотрел на сестру. Услышанное шокировало его. До него наконец-таки дошел смысл.

— Ты говоришь, что… — пробормотал Федерико.

— Да. Я обещала ему стать его любовницей.

— Патриция! — в ужасе воскликнул Федерико. — Ты не могла этого сделать! А как же твоя семья? Твое имя! Ты ведь не можешь так всех опозорить? — обратился он к ней почти с мольбою.

Эмиль рассмеялся.

— Южанин думает не о трудном положении девушки, а о репутации.

Он стал еще больше презирать этого заключенного. Эмиль оттащил Патрицию и так обнял ее перед Федерико, что ей стало стыдно, и краска залила ее лицо. Ревнивец Шэффер пришел в бешенство и хотел таким образом причинить боль сопернику.

Оскорбленная и униженная, Патриция стояла, закрыв глаза. Почему он так ненавидит ее и старается унизить в глазах брата? Он ведет себя с нею как с последней проституткой или с рабыней, предназначенной для развлечений. Так вот кем она теперь будет на самом деле — рабыней, выполняющей все приказания своего хозяина. Она продала свое тело и свою душу. Это была плата за жизнь брата.

— Только так я могла спасти твою жизнь, Федерико. Поверь мне, — произнесла Патриция.

— Да мне лучше умереть, чем видеть тебя проституткой у янки, — выкрикнул Федерико и внезапно бросился к ней.

Теперь Эмилю пришлось защищать от него Патрицию.

— Ты подлец! — гневно закричал Эмиль на Федерико. — Неужели у тебя нет благодарности и уважения к ней! Знаешь, что она сделала? Пожертвовала собою! Она ненавидит меня, но она будет проводить все ночи в моей постели, удовлетворяя мою страсть, и все из-за того, что очень любит тебя. Боже! Если ты мужчина, то встань перед ней на колени и поблагодари ее! — кричал Эмиль.

Патриция уставилась на Шэффера, не понимая, что с ним происходит. Неужели он совсем сумасшедший? Сначала он обращался с ней как с публичной женщиной, теперь бросился защищать ее.

Федерико, не обращая внимания на крик майора, холодно сказал:

— Патриция, если все действительно так, и ты продалась, то считай, что ты умерла для меня. Клянусь тебе, что я никогда не посмотрю в твою сторону и никогда слова тебе не скажу!

— Федерико! — воскликнула Патриция, и слезы градом брызнули из ее глаз. — Да пойми же ты! Я вынуждена была это сделать!

Брат с каменным выражением лица отвернулся от нее. Патриция разрыдалась, а Эмиль с остервенением схватил заключенного и придавил его всем своим телом к стене.

— Я бы с радостью убил тебя! — прошипел он ему на ухо, — но, видит Бог, я пообещал Патриции спасти твою жизнь.

— Эмиль, остановись! — закричала Патриция, ухватив его за руку. — Он же беспомощный, в кандалах… ты не посмеешь, Эмиль! Ты же ведь мне обещал.

Эмиль повернулся к Патриции. Лицо его было перекошено от злости.

— И ты даже сейчас любишь его? — грубо спросил он.

— Да! Прошу тебя, Эмиль! Я обещала, что сделаю все, что ты пожелаешь, только отпусти его! — кричала Патриция.

Если бы он, Эмиль, оказался на месте этого мятежника и Патриция так любила бы его, то он готов был умереть ради такой любви. Что за подлец этот мятежник! И Эмиль ненавидел его всеми фибрами своей души, ненавидел за то, что ему пришлось так поступить с Патрицией. А она еще рискует честью ради его спасения! Только большая любовь к этому человеку заставила ее пойти на такой позор! От этих мыслей Эмиль еще больше разгневался. Он отвернулся от Патриции, подошел к двери, открыл ее и позвал:

— Корпорал!

Когда конвоир появился в дверях, Эмиль сказал ему:

— Я узнал, почему этот молодой человек оказался в гражданской одежде. Я не могу этого объяснить тебе, это — секрет. Ты тоже не должен ничего говорить. Сними с него цепи и выпроводи его. Дай ему это сопроводительное письмо.

Конвоир удивленно посмотрел на майора, а затем в лицо арестанту. И тот, и другой были мрачными. Конвоир не мог понять, что здесь произошло. Он недоуменно пожал плечами.

— Да, сэр, — ответил конвоир, отдав честь, и отступил в сторону, пропуская впереди себя Фурье.

Арестант в последний раз посмотрел на них и молча вышел. Конвоир вышел за ним, плотно закрыв за собой дверь.

Патриция, ослабев, прислонилась к столу Эмиля и стояла неподвижно. Федерико презирал ее за то, что она сделала, и она не сомневалась в том, что все поступят так же. Она станет изгоем в обществе. Она сможет общаться только с вражескими солдатами и с грязными женщинами, которых они используют. Так вот кем она станет — продажной женщиной. И все почему? Потому что не могла допустить смерти Федерико и должна была спасти его.

Теперь, когда все ушли, Эмиль смотрел на нее презрительно и надменно — так, будто бы именно она причинила ему боль.

Патриция гордо подняла голову, и смело посмотрела ему в глаза. Да, он разрушил ее жизнь, но она будет проклинать себя, если позволит ему увидеть, что она духовно сломлена.

— Ну, какие будут распоряжения, хозяин? — с иронией спросила Патриция.

Эмиль изумленно посмотрел на нее и сказал ледяным тоном:

— Ступай домой и упаковывай свои вещи. Я пришлю одного из своих солдат с экипажем, чтобы перевезти тебя.

— Упаковывать свои вещи? — недоуменно спросила Патриция.

— Да, — ответил Эмиль. — Ты переедешь ко мне на квартиру. Я сейчас проживаю в доме Ланкастеров во Французском квартале.

— И я буду жить с тобой?

— Конечно. Где еще может жить моя любовница? Только не вздумай надуть меня!

Кровь застучала в висках у Патриции. Всем своим видом Эмиль показывал свое презрение к ней. Она поняла, что он хочет устроить ей публичное унижение. И почему он так ненавидит ее? Почему он так хочет опозорить ее?

Эмиль подошел к ней и поцеловал так, как будто ставил на ней свое клеймо. Патриция стояла как мертвая. Ее пассивность снова привела Эмиля в бешенство. Поспешно отойдя от нее, он резко произнес:

— Иди, иди к себе домой и быстро упаковывай вещи!

Патриция подошла к двери, но перед тем как открыть ее, повернулась и сказала:

— Я ненавижу тебя. Я буду делать все, что ты хочешь, потому что дала слово. Но помни — я всегда буду тебя ненавидеть. И никогда, никогда не прощу тебе этого позора. Знай, что каждый раз, когда ты будешь со мной, это будет насилие. Я никогда больше не отдамся тебе по своей воле.

Сказав это, Патриция вышла.

Глава 7

Дрожащими руками, торопливо Патриция собирала свои вещи. Скоро за ней приедут, а она еще не готова. Ей не хотелось, чтобы экипаж с солдатом-янки долго стоял у их дома. Она беспорядочно бросала в чемодан платья и обувь, ночные рубашки и драгоценности.

В голове все хаотично перепуталось, но одна мысль беспрерывно возвращалась. Она думала, что ждет ее впереди. Стыд и одновременно желание быть с ним боролись в ее сознании.

Проститутка майора армии янки! Весь город будет презирать ее. Она станет позором семьи. Патриция не сомневалась, что все родственники, так же, как Федерико, отвернутся от нее и скажут — даже смерть была бы лучше. Все будут показывать на нее пальцем, и она никому не сможет прямо смотреть в глаза. Жизнь с Эмилем Шэффером будет для нее сущим адом.

Покорившись ему, она лишилась всякой защиты и помощи. Он будет делать с ней все, что захочет. Она задрожала. Увидев его в гневе, она поняла, каким жестоким он может быть. И еще… Ее сердце забилось в груди сильнее… Что она будет испытывать, когда он станет ее целовать? Мысль о его страстных поцелуях, о его умелых ласках заставила ее трепетать.

«Нет, это невозможно», — успокаивала себя Патриция, ведь она теперь прекрасно знает, какой он негодяй. Она презирала его и знала его намерения. Он добивался только одного — затащить ее к себе в постель. Господи, как трудно теперь ей придется!

Патриция закрыла крышку последнего чемодана и заперла его на замок. Несомненно, она что-нибудь забыла…

Предстояло самое трудное для нее — объясниться с матерью. Малодушием будет ее тайный отъезд, и никакая записка не сможет оправдать его. Вся трепещущая от страха, Патриция вошла в гостиную. Тереза сидела, откинувшись в кресле, и все еще плакала о Федерико.

— Мама, все в порядке, — сказала Патриция. — Майор Шэффер уже отпустил Федерико.

— Что? — переспросила Тереза, не веря своим ушам. Она приподнялась, и на лице ее смешались удивление и облегчение.

— Ну как это все произошло? Что случилось? — спросила Тереза.

— Я заключила сделку с майором, — прямо сказала дочь. — Он согласился отпустить Федерико в том случае, если я стану его любовницей.

Миссис Колдуэлл взглянула на свою дочь как на сумасшедшую. Все, что она услышала, было подобно грому среди ясного неба.

Тереза только и сумела прошептать:

— Патриция, ты, должно быть, шутишь?

— Нет, мама. Не шучу.

— Патриция! Ты не можешь этого сделать. Я не разрешаю тебе это делать!

— Уже поздно, мама. Дело сделано. Майор Шэффер уже отпустил моего брата. Теперь я… Я должна переехать в его дом.

— Что? Ты собираешься сделать это открыто? Боже! Ведь каждый узнает об этом, и я не смогу больше показаться на людях.

— Ты можешь отречься от меня, если это тебе поможет, — откровенно предложила Патриция с горечью в голосе. — Федерико уже отрекся.

— О, нет! Я просто не вынесу этого позора. Это уж слишком! — закричала Тереза и разрыдалась. — Как ты посмела? Какой позор! Лучше бы мне умереть! — причитала она.

Патриция почувствовала, как сжалось в груди ее сердце. Она ожидала такой реакции со стороны матери и понимала, как трудно будет все это вынести. Но почему никто из них не пожалел ее, не спросил, почему она пожертвовала собой? Неужели никому нет дела до того, что она спасла Федерико жизнь?

— Мама, я вынуждена была сделать это, — сказала Патриция, обращаясь к матери. — Только так мне удалось спасти жизнь Федерико. Неужели ты не понимаешь? — настаивала на своем Патриция.

— Я только вижу одно, что ты разбила мое сердце и сердце своего отца. Пожалуйста, оставь меня. Я хочу побыть одна, — сказала Тереза.

Вскоре к дому подъехал экипаж, которым управлял дружелюбный корпорал. Это он указал ей дорогу в кабинет Эмиля, когда она пришла в штаб-квартиру армии. Корпорал спрыгнул на землю, быстро погрузил ее чемоданы, коробки со шляпками, а затем помог ей взобраться в экипаж и усадил ее на высокое сиденье напротив себя. Он был неразговорчив, хотя и бросал любопытные взгляды на свою спутницу.

Патриция поняла, что заниматься переселением южанок в квартиры офицеров-янки было для него привычным явлением. Она ехала молча и не собиралась разговаривать с ним. Но не только ее извозчик проявлял к ней любопытство. Она видела быстрые, удивленные взгляды прохожих. Несомненно, некоторые знакомые узнали ее, и Патриция хорошо понимала, что к вечеру об этом будет уже знать весь Новый Орлеан. Ей было бы намного легче самой прийти в дом к Эмилю. Но она знала, что этот переезд в экипаже был задуман как очередное унижение для нее.

Они остановились перед небольшим, но очень красивым домом, который был обнесен черной металлической решеткой с изящным орнаментом. Корпорал помог Патриции выйти из экипажа и вежливо открыл перед нею ворота из кованого железа, пропустив ее вперед. Патриция вошла в небольшой красивый садик, разбитый перед домом. Рядом с узкой, уложенной кирпичом дорожкой, росли яркие цветы. В центре садика находился обложенный камнем фонтан. Высокие кирпичные стены вокруг были увиты виноградной лозой и благоухающей жимолостью. Под большим раскидистым деревом стояла кованая железная скамейка. На ней можно было посидеть и полюбоваться садом, цветами. Все здесь радовало глаз и успокаивало сердце.

На первом этаже, как и во всех старых луизианских домах, был винный погреб, хранилище продуктов, маленькая кухня. Патриция прошла вверх, даже не взглянув на эти комнаты. На втором этаже были жилые помещения — кабинет, зал, музыкальный салон и гостиная. Комнаты в доме были просторными, в них было много воздуха и света. На третьем этаже находились спальни. Корпорал понес часть ее вещей на третий этаж, и она последовала за ним. Патриция думала об Эмиле.

Конечно же, он, наверное, поджидал ее где-нибудь наверху, как паук поджидает свою жертву. Корпорал вернулся к экипажу, сел в него и уехал. Патриция остановилась, прислушиваясь к тишине дома, а затем медленно пошла вверх по ступенькам. Справа от лестницы располагалась спальня. Ее дверь была открыта.

Она заглянула и увидела там свои чемоданы. Перед спальней находилась небольшая гостиная, Патриция прошла в нее и вдруг увидела Эмиля, сидевшего в высоком кресле прямо напротив входа. На маленьком столике перед ним стоял на подносе бокал с виски. Он сидел, развалясь, его рубашка была расстегнута, ботинки сняты.

Патриция очень волновалась, но, стараясь себя успокоить, произнесла презрительно:

— Разве так встречают леди?

— Леди? — переспросил он не менее презрительно.

— Даже если леди подверглась насилию, она не перестает быть леди, — гордо парировала Патриция.

— Ты называешь то, что было между нами, насилием? — сказал он и рассмеялся. — Тогда у тебя очень плохая память.

Патриция покраснела и, сердито посмотрев на Эмиля, ответила:

— Я говорю не о прошлом, я говорю о сегодняшнем дне. И насилие не обязательно бывает физическим.

Рассвирепевший Эмиль сказал:

— У меня было много разных женщин и до тебя, и после. И вела ты себя совсем не так, как ведут леди. И сегодняшнюю сделку ты могла не заключать как проститутка. Так что и здесь не было насилия.

— Я ненавижу тебя! — крикнула Патриция.

Эмиля словно ударили хлыстом, но он, сдерживая себя, спокойно произнес:

— Распусти свои волосы.

— Что?

— Ты слышала меня!

У Патриции затряслись руки. Она вынула шпильки из волос, и ее волосы разметались по плечам. Он сидел и наблюдал за нею. В глазах его мерцали бешеные огоньки. Когда она вынула последнюю шпильку, Эмиль приказал:

— А теперь — раздевайся!

— Нет! — запротестовала Патриция. Ей вдруг стало страшно, и она побледнела.

— Да! — сказал Эмиль ледяным голосом. — Теперь ты принадлежишь мне. Ты обещала быть моею, если я освобожу твоего любимого Фурье. А так как ты моя, то должна выполнять все, что я захочу. Я приказываю тебе раздеться. Раздевайся! — прикрикнул он.

Бросив на него ненавидящий взгляд, Патриция начала расстегивать множество мельчайших пуговиц. Ей казалось, что ей не справиться с этими пуговицами под его пристальным взглядом. Но все же она сумела расстегнуть их, и платье легко скользнуло на пол. Так же, не глядя на него, она расшнуровала корсет и сбросила нижнюю юбку. Сняв туфли, чулки, она, глубоко вздохнув, сняла свою нижнюю сорочку, обнажив свои полные нежно-розовые груди.

У Эмиля перехватило дыхание. Патриция подняла глаза и увидела выражение его лица. Он покраснел и не мог оторвать взгляда от ее груди. Это был взгляд вожделеющего мужчины. Она поняла, что он желает ее так же страстно, как и в ту ночь.

Более того, его страстный взгляд подсказывал ей, что не только он владеет ею, но и она имеет власть над ним. И она сможет воспользоваться этой властью, чтобы приводить его в бешенство.

Теперь она, продолжая раздеваться, делала это, дразня его. Она потянула шнурки своих панталон и развязала их, и они упали на пол.

Патриция видела, что взгляд Эмиля становится все более страстным. Капельки пота выступили у него на лбу. Теперь она стояла перед ним совершенно нагая.

— Теперь повернись, — сказал он охрипшим от возбуждения голосом.

Патриция повиновалась, а Эмиль рассматривал ее фигуру сверху донизу, оценивая, как стати лошади при покупке.

— Ты рассматриваешь меня, как будто я…

— Рабыня, стоящая на аукционе, — закончил он ее мысль, торжествуя. — Как мою собственность… мою, запомни хорошенько, собственность, — и, сказав это, Эмиль встал с кресла и подошел к ней. — Запомни, до тех пор пока ты слушаешься меня, ты будешь со мною, и я не буду передавать тебя другому мужчине.

Эти слова больно задели Патрицию — ее власть утвердить будет трудно. В голове стучало: «До тех пор, до тех пор пока ты слушаешься меня, ты будешь со мною…» Но как долго будет продолжаться это «до тех пор»? Пока она ему не надоест, и он не выбросит ее из дома? И куда она пойдет тогда?

Он нежно взял ее за волосы и, притянув ее лицо к своему лицу, заглянул в ее глаза.

— Назови меня по имени… — прошептал он.

— Клэй, — ответила она с вызовом.

Он сжал своими пальцами ее шею.

— Назови мое настоящее имя!

— Я не помню!

С каждым словом его пальцы сжимались все крепче и крепче.

— Я, Эмиль Шэффер! Скажи — Эмиль!

— Эмиль Шэффер, — прохрипела она, а затем повторила шепотом:

— Эмиль…

Он притянул ее к себе и стал жадно целовать. Его горячие руки обхватили ее талию, а затем стали ласкать ее спину! Он целовал ее страстно, отрываясь от ее губ, только чтобы передохнуть и вновь продолжить поцелуй.

— Патриция! Патриция. Такая прекрасная и долгожданная… — бормотал он, обдавая поцелуями ее лицо и шею. Затем он подхватил ее на руки и понес в соседнюю с гостиной спальную комнату. Он уложил ее на постель и начал сам поспешно раздеваться. Он навалился на нее сверху, придавив ее своим упругим стройным телом. Он нежно ласкал ее груди, поглаживал и целовал соски до тех пор, пока они не стали тугими и темными.

— Дотронься до меня! — приказал Эмиль.

Но это был не приказ, а скорее просьба. Патриция нерешительно прикоснулась руками к его плечам, а затем медленно повела ими вниз по спине до бедер. Эмиль с дрожью в голосе вздохнул и закрыл глаза. Он больше ничего не говорил, но Патриции хотелось знать, что он чувствует. Поэтому она стала поглаживать его спину и бедра вновь.

Эмиль застонал, задрожал от ее прикосновения и вновь громко застонал.

— Я больше не могу терпеть! Я больше не могу терпеть! — прошептал он.

Патриция закусила губу. Она все равно не скажет ему, что он нужен ей.

Когда Патриция проснулась на следующее утро, Эмиля уже не было. Она лежала и рассматривала противомоскитную сетку над кроватью и размышляла над своей долей. Но Патриция была не из тех, кто может долго горевать и раскисать. Она быстро встала с постели, оделась, и начала распаковывать свою одежду и развешивать ее в шкафу. Часть одежды она положила в платяные ящики.

Она изрядно проголодалась, пока окончательно не разобралась с вещами, а потому решила отправиться на кухню в поисках еды и слуг. В зале она обнаружила негритянку, которая убирала комнату. Служанка не удивилась появлению Патриции, и та поняла, что либо Эмиль предупредил ее, либо в этом доме много перебывало женщин, поэтому служанка ничему и никому уже не удивлялась.

— Кофе и булочки внизу, на кухне, — сказала женщина угрюмо. — Меня зовут Марта. Майор нанял меня для того, чтобы прибираться в доме и готовить еду. Вот что я и делаю. Но я не собираюсь обслуживать белых шлюх!

Патриция была потрясена ее непростительно грубым тоном. И хотя мир перевернулся с ног на голову во время оккупации северян, к ней еще никто из слуг так не обращался. С такою служанкой она столкнулась впервые. Но эта служанка была достойна своего хозяина.

Слезы брызнули из глаз Патриции. Она быстро отвернулась и побежала в кухню.

День тянулся медленно. Эмиль не приходил домой на обед, и Патриция пообедала одна. Все послеобеденное время она пыталась читать, но никак не могла сосредоточиться и, тяжело вздохнув, с раздражением отложила роман в сторону.

Что за дьявол этот мужчина? Почему он имеет такую силу над ней? Как смог он так затронуть ее? Ей следовало бы ненавидеть его, но она не могла.

Она вспомнила, как унижал он ее прошлой ночью. Он был самым презренным, ненавистным для нее человеком. Он сознательно разрушил ее жизнь. А еще… губы ее тронула легкая улыбка, когда она вспомнила его ласки. Его поцелуи, его прикосновения и даже огненный, пылающий взгляд его глаз — все это до сих пор заставляло ее трепетать. Как могла она так ненавидеть его и одновременно таять в его руках, как девчонка? И даже сейчас, когда она сидела и со страхом ждала его возвращения домой, предвкушая его презрительные взгляды и грубые слова в ее адрес, она все еще не могла разобраться в своих чувствах. Она была уверена, что ее любовь к нему угасла и умерла. Осталась чисто физическая страсть.

Но сегодня ночью она не даст произойти тому, что было вчера. Сегодня она будет холодна с ним и будет контролировать себя. Патриция тщательно продумала, что будет делать и говорить Эмилю. Она покажет ему, что он ей безразличен.

Но когда пришел Эмиль, сердце ее бешено застучало. Патриция непроизвольно отметила, как он был хорош собою. Его красивые черные волосы были чуть взлохмачены на лбу, гибкое сильное тело в плотно облегающей голубой форме притягивало взгляд. И Патриция на мгновение забыла про свое решение. Она собралась подойти к нему, но, увидев безразличие на его лице и его холодные глаза, передумала и осталась на месте.

Со своего места она, конечно, не могла разглядеть, как крошечный проблеск надежды вдруг промелькнул, а затем угас в его черных глазах. Эмиль холодно встретил ее, и Патриция, тяжело вздохнув, последовала за Эмилем в столовую.

Лицо Эмиля было непроницаемым на протяжении всего ужина.

После ужина Патриция направилась в гостиную. Но Эмиль железной хваткой схватил ее за руку и сказал:

— Нет, ты не пойдешь туда. Ты пойдешь со мной наверх. Я хочу, чтобы ты поухаживала за мною.

Патриция покраснела и потупила глаза. Эмиль еще крепче сжал ее руку. Пальцы его больно вонзились ей в запястье. Он хотел закричать на нее, схватить ее и тряхнуть как следует, так, чтобы из нее вылетели все мысли о том мужчине. Но он просто повернулся и грубо потащил ее наверх в спальню. Там он отпустил ее и уселся, скрестив ногу за ногу.

— Что ты хочешь? — спросила Патриция с беспокойством. Ей было не по себе под его пристальным взглядом.

— Я вижу, что ты не очень-то преуспела как любовница.

— Мне трудно было представить, что это будет основная работа в моей жизни, — парировала Патриция.

Эмиль засмеялся и сказал:

— Это же ведь так легко и просто! Твоя роль заключается в том, чтобы я всегда чувствовал себя спокойно и хорошо. Вообще-то, после ужина я люблю расслабиться. Поэтому, моя дорогая, сними мои ботинки, дай мне выпить и прикурить сигару. Сначала сними ботинки, — сказал он и протянул ногу.

— Ты предлагаешь мне снять ботинки? Я ведь не твоя служанка, — сказала удивленно Патриция.

— Ты — моя любовница! И ты здесь, в этом доме, для того, чтобы доставлять мне удовольствие.

Патриция сердито сверкнула глазами в его сторону. Но все же она не стала больше пререкаться, а подошла к нему, сняла ботинок и бросила его на пол. Другой ботинок она сняла с таким же шумом. Затем она подошла к платяному шкафу, вынула из него домашний халат Эмиля и швырнула ему в лицо.

Он даже начал прищелкивать языком от удовольствия. Ее гнев приводил его в восторг. Она взяла бокал и налила в него бренди из стоявшего на столике графина. Но, подавая, сунула бокал в его руки так, что окатила его содержимым. Потом она взяла коробку с сигарами, вытащила из нее одну, надломила у нее конец и бросила сигару ему в руки.

При виде всего этого Эмиль окончательно развеселился.

— Подожди! Подожди! — всплеснул он руками. — Ты что, собираешься бросить в меня и свечу? — спросил он, весело хохоча.

Затем он быстро встал и, сбросив те вещи, которыми она хотела швырнуть в него, схватил ее за плечи. Патриция сердито посмотрела на него.

— Бог мой! Какая же ты желанная! — воскликнул он, сжимая ее так, что внутри у нее все захрустело. — Ты сводишь меня с ума! Патриция! — Он крепко прижал ее к себе своими сильными руками и уткнулся лицом в ее мягкие, волнистые волосы.

— Полюби меня, пожалуйста, полюби, моя несравненная, моя любимая, — бормотал он ей на ухо и нежно гладил ее руками по спине. У него вспыхнуло жгучее желание завладеть ею тотчас же, и он разорвал ее одежду и жадно обхватил ее руками, обезумев от вида ее обнаженного тела.

Патриция вся сникла в его руках и не смогла оказать ему никакого сопротивления. Ей было так хорошо от прикосновения его теплых и страстных губ, от его ласковых рук, что в ней вспыхнуло ответное желание. Он нежно целовал ее в губы, целовал ее шею, мочки ушей, ввергая ее в экстаз.

Патриция вскрикнула от удовольствия и страстно прильнула своими губами к его губам.

Радостный и, вместе с тем, удивленный, Эмиль прижал ее к себе. Их губы слились в страстном поцелуе, его руки неистово ласкали ее. Он застонал от удовольствия, а затем резким движением опрокинул ее на пол.

Он с бешеной страстью овладел ею прямо на полу. И в тот момент, когда его плоть вошла в нее и вызвала бурю страсти, Патриция ответила ему тем же. Движения их совпали, и они превратились в единое целое — в огненный, пылающий союз.

Слезы текли из глаз Патриции. Она проиграла, безнадежно проиграла этот любовный поединок. Теперь она точно знала, что все время обманывала себя. Она действительно принадлежала ему. Ее тело, ее эмоции подтверждали это и предавали ее, когда он ее унижал и причинял боль. Ее сердце было ее злейшим врагом.

Глава 8

Патриции было страшно выходить на улицу после того, как она из богатой наследницы в одночасье превратилась в содержанку врага. Но ей так хотелось прогуляться, и она решила рискнуть, надеясь, что не встретит никого из своих знакомых.

Там, в доме, где она теперь жила с Эмилем, ей трудно было перестать думать о нем. Патриция надеялась, что во время прогулки привычные звуки и запахи родных улиц помогут ей успокоиться и отвлекут от мрачных мыслей.

Она шла по городу, но мысли ее все так же роились вокруг Эмиля и их отношений. Патриция окончательно поняла, что теперь по-настоящему оказалась в плену его любви, и ей не вырваться из этого рокового круга. То, что он стал обращаться с ней как с рабыней, унижал и оскорблял ее, не могло помешать, как она убедилась, ее страстному желанию быть с ним.

Она любила его, и, хуже всего, она наслаждалась, когда он так грубо брал ее. Она уже убедилась, что он был жестоким, вероломным человеком, который воспользовался ее любовью к брату, чтобы шантажировать ее и заставить стать своей любовницей. Но даже этого ему было мало — он жаждал не только ее тела, но и ее публичного унижения.

Похоже, что Эмиль получает наслаждение и от обид и оскорблений, наносимых ей.

Но почему он так презирает ее? Ведь она не сделала ему ничего плохого. Она только, как последняя дурочка, страстно влюбилась в него! Да, она влюбилась и хотела постоянно ощущать запах его тела, слышать его голос и впитывать его взгляд. А он только унижал ее любовь!

Конечно, он уже хорошо знает, как действуют на нее его присутствие и ласки. И, используя это, будет продолжать мучить ее.

Патриция шла по знакомым улицам, не замечая любопытных взглядов солдат и прохожих, и даже не заметила сразу, что ноги сами привели ее к родному дому. Очнувшись, она увидела, что гуляла по знакомому с детства Парковому кварталу и ей навстречу шла миссис Блэкберн, подруга ее матери.

Леди посмотрела на нее осуждающим взглядом, отвернулась и перешла на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи с нею лицом к лицу. Патриция покраснела. Ей захотелось провалиться сквозь землю и исчезнуть. Она знала, что ее репутация в городе погублена, но не была готова к столь сильному проявлению этого, и ей стало очень больно.

Патриция резко повернулась и поспешила уйти из своего квартала, но, как назло, столкнулась лицом к лицу с Бекки Олдвэй. О, какой торжествующий и вместе с тем презрительный взгляд был у ее бывшей подруги! Бекки тоже отвернулась от Патриции и, ничего не говоря, прошла мимо, избегая любого контакта с этой, как считала Бекки, падшей девушкой.

Слезы брызнули у Патриции из глаз, и она, ослепленная ими, спотыкаясь, побежала к дому Эмиля, чтобы спрятаться там от осуждающих взглядов. Дома она упала на свою кровать и разрыдалась. Ей стало ясно, что теперь всю оставшуюся жизнь она будет в глазах людей падшей женщиной, женщиной, отвергнутой этим обществом.

Патриция провела рукой по лбу, как бы отгоняя вопросы, задаваемые самой себе. Что будет, если Эмиль устанет от нее, если она надоест ему? Он выбросит ее на улицу? Как и на что она будет жить? Или он сразу передаст ее своим приятелям, которые станут оплачивать ее счета в обмен на ее милости?

— Нет! — зло закричала вслух Патриция, вскакивая с кровати. — Я не позволю ему сделать из себя проститутку!

Она стала расхаживать по комнате, напряженно думая, как ей жить дальше. Нет! Даже если она будет умирать от голода, она не станет делить постель с другими мужчинами.

Но свою любовь к этому подлому и жестокому человеку ей необходимо скрывать, — нельзя показывать ему, что близость с ним для нее ни с чем не сравнимое наслаждение. Иначе он сделает ее полной рабыней своих желаний и прихотей, готовой, ради наслаждения, на все, только бы получить удовольствие. Нет, она никогда не позволит себе так низко пасть!

Патриция так глубоко ушла в свои мысли, что не сразу услышала слабый стук в дверь. Стучавший человек, не дождавшись ответа, осторожно приоткрыл дверь.

— Мисс Патриция! — раздался женский голос, и одновременно в дверь просунулась темная голова.

Патриция взглянула и глазам своим не поверила.

— Мэй? — изумленно спросила она.

— Да, мэм, — ответила та и с приветливой улыбкой на лице вошла в комнату.

— Мэй! Что ты здесь делаешь?

— Я пришла вам помогать, если вы нуждаетесь во мне.

— А как моя мама? Что там дома? — спросила Патриция.

Мэй только пожала плечами.

— Янки объявили об отмене рабства. Мне объяснили, что я могу уйти так же, как ушли от своих хозяев другие негры. По правде сказать, я не захотела оставаться с вашей матушкой. Но уходить куда-то, прежде чем не найду вас и не поговорю с вами, я не стала. Я хочу сказать, мисс Патриция, что вы поступили очень правильно, благородно, когда спасли Федерико жизнь.

Патриция порывисто бросилась к своей служанке и крепко обняла ее.

— Спасибо тебе, Мэй! Ты даже не представляешь, как я ждала этих слов от своих родных и знакомых, — она отпустила Мэй и отошла в сторону. — Я так благодарна тебе, что ты нашла меня здесь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась со мной.

Патриция еще раз крепко обняла Мэй. Присутствие Мэй будет для нее большой поддержкой, буфером, смягчающим ее столкновение с этим совершенно чужим ей миром, в котором она оказалась. Теперь Патриция не будет чувствовать себя отрезанной от своего прошлого.

Эмиль заявился домой только вечером, весело насвистывая. Под мышкой он нес подарок для Патриции.

То, как она вчера ночью откликнулась на его любовь, вселило в него надежду наладить отношения между ними, несмотря на то, что он сделал, и несмотря на ее любовь к проклятому Фурье.

Патриция в кухне хлопотала над ужином, и Эмиль решил отложить вручение подарка до более подходящего момента. Пожалуй, это лучше сделать после ужина, в спальне, когда они останутся наедине.

Так он и сделал. Когда они поднялись в спальню, Эмиль протянул Патриции пакет, который та неохотно взяла.

— Что это? — спросила она без интереса.

— Подарок тебе, глупая девчонка, — не обращая внимания на ее тон, ответил Эмиль.

Патриция внимательно посмотрела на него и развернула сверток. Там оказался чудесный отрез на платье голубого цвета с узором в виде павлиньего хвоста. От подарка невозможно было отвести глаз. Патриция бережно развернула ткань и приложила ее к своей щеке, а затем прикинула на себя.

— Замечательно! — прошептала она. — Подумать только — какое прекрасное платье получится! — Патриция, как и другие женщины Юга, из-за блокады давно не имела возможности сшить себе новое платье.

С горящими от восторга глазами она подбежала к зеркалу, что висело над комодом, и посмотрелась в него, приложив к себе ткань. О, какое прекрасное выйдет платье! Этот цвет — ее любимый, он так хорошо подходит к ее черным волосам и подчеркивает белизну кожи. Ткань оттеняла также ее глаза, делая их еще более выразительными и красивыми.

— О, Эмиль! — впервые она обратилась к нему приветливо. — Спасибо тебе. Материя просто великолепна. Мне будут завидовать все женщины в Новом Орлеане. Это первое платье, что…

Она не договорила. Она вдруг все поняла… Новое платье… Нет, ей не будут завидовать женщины Нового Орлеана, они будут презирать ее. Ведь даже теперь, когда была снята блокада и торговля немного восстановилась, никто в городе не смог бы купить себе такой шикарный отрез материи — только янки. И если женщина появится в таком наряде, все скажут, что она — любовница янки!

На глаза Патриции набежали слезы. Она отложила в сторону подарок. Ей вдруг стало все ясно. Это был особого рода подарок, подарок, который обычно мужчина дарит своей любовнице взамен на ее милости. Прими она этот подарок, и все еще раз убедятся, что она проститутка и предательница. Этот подарок — доказательство ее позора.

Она покраснела и бросила сверток на кровать.

— Отдай это какой-нибудь из своих девиц. Он мне не нужен! — крикнула разгневанная Патриция.

Этот резкий отказ, хотя только что она была в полном восторге, ошеломил Эмиля. Он почувствовал себя так, как будто получил пощечину.

— Что с тобой? — спросил Эмиль удивленно.

— Я продала тебе свою душу за жизнь Федерико. Но за подарки янки-грабителя я не продаюсь!

Эмиль разозлился.

— О, господи! Ты лживая, ничтожная, подлая самка! — закричал он на нее и, подбежав к ней, грубо схватил ее за руку, впиваясь своими ногтями в ее нежную кожу. — Тогда что за спектакль ты устроила прошлой ночью? Ведь я был тебе желанен, и тебе очень хотелось близости со мной?! Или не так все это было? Может, у тебя хватит совести сказать, что ты выкрикивала мое имя только из-за того, чтобы спасти Федерико? — злобно кричал он.

— Отойди от меня! — потребовала Патриция.

— Не отойду! Не отойду до тех пор, пока ты не признаешь, что жаждешь меня так же, как я тебя! — сказал он.

— Никогда! — прошипела Патриция и гордо вскинула голову.

Он грубо прижал ее к себе и сильно поцеловал, запрокинув ей голову.

Она поняла, что, целуя ее, он опять пытается одержать победу, используя ее чувства. Он больно ухватил ее одной рукой за волосы, а другой — за талию, а потом склонился над нею и стал целовать ее шею и грудь.

— Нет, Эмиль! Заклинаю тебя! Остановись! Ты задушишь меня. Я не могу дышать, — едва смогла произнести Патриция.

Он поднял свою голову и заглянул ей в глаза.

— Признайся! Скажи! Скажи, что ты хочешь меня!

— Нет! — ответила она.

Эмиль вновь нагнулся к ней и грубо поцеловал ее. Затем он поднял ее и понес к кровати. Подойдя к кровати, Эмиль бросил Патрицию на середину ложа, прямо на голубую, сияющую павлиньими узорами, ткань, и сам улегся рядом.

Он начал расстегивать ее одежду. Но сейчас он действовал не грубо, напротив, его руки нежно перебирали пуговицы и так же нежно касались ее обнаженного тела. Эмиль искусно ласкал ее грудь, живот и бедра, щекотал языком ее тугие, темно-коричневые соски. Он был таким искушенным любовником, что опять завладел каждой клеточкой ее тела. И она ничего не могла с собою поделать.

Патриция, пытаясь не выдавать своих чувств, закусила губу. Когда же, наконец, он вошел в нее, ей стоило большого труда сдержать крик — так хотело этого ее тело! Это было дивное чувство, но она знала, что дальше будет поистине райское блаженство, и стала отвечать на его ритмичные движения. Волна экстаза накрыла ее, и она, вздрогнув, уже не смогла сдержать крик!

Когда страсти улеглись, он, лежа рядом, заглянул ей в глаза и спросил:

— Ты все еще будешь отрицать, что любишь меня?!

Патриция беспомощно качнула головой, и слезы покатились из ее глаз. «Он прав», — думала она.

На следующее утро Эмиль проснулся рано. Его мучили угрызения совести. Будь проклят его характер! Он любил Патрицию, любил силу ее духа и воли. Однако сам делал все, чтобы сломить эту юлю, подчинив ее своей. Кроме того, он вел себя, как необузданное грубое животное по отношению к ней, и все из-за того, что она не любила его. Бог свидетель тому, что при таком отношении нельзя было ждать ответной любви. Это Эмиль прекрасно понимал. Но его продолжала терзать ревность. Его сердце было изранено и нервы напряжены до предела. Стоило ему только подумать о другом мужчине, как у него начинался дикий приступ ревности. Он был человеком с твердым характером, умел контролировать свои эмоции. Но как только Патриция бросала в его сторону презрительные взгляды, он сходил с ума от ревности, начинал говорить и делать гадости, чтобы причинить ей ответную боль.

— Бедная моя любовь! — Эмиль приподнялся на локоть и посмотрел на Патрицию. Она лежала, свернувшись калачиком. Волосы ее разметались в разные стороны. Эмиль улыбнулся и осторожно убрал пряди волос с ее лица. Боже! Как он любил ее! Он знал, что убьет всякого человека, кто обидит ее, и сам же обижал больше всех. Он не мог понять — то ли это было в его, Шэффера, характере, то ли в нем говорили гнев и ревность. Неужели и его отец обращался так же с его матерью, как он обращается сейчас с Патрицией? Впечатления детства — отношения отца и матери, ее неверность, их расставание — в них он искал аналогии со своими отношениями с Патрицией. И так же, как подростком, он страдал и ненавидел.

Эмиль ненавидел себя за те унижения, которым он подвергал Патрицию, но был так же уверен в том, что, скорее, руку себе отрежет, чем отпустит ее от себя.

Когда Патриция проснулась, Эмиля уже не было. Она зарделась от стыда, вспомнив прошлую ночь и то, как она отвечала на его ласки. Ей стало очень стыдно. Прекрасная голубая ткань с сияющими, как павлиний хвост, узорами валялась, скомканная, на полу. Патриция подняла ее и с отвращением швырнула на кровать. Но потом вдруг ее осенила хорошая мысль. Она улыбнулась про себя, взяла ткань, бережно свернула ее, разыскала Мэй и отдала негритянке.

Мэй глазам своим не поверила. Сначала она отказалась принять такой дорогой подарок, но Патриция настояла на своем, и служанка согласилась.

Эмиль не пришел на ночь домой, и Патриции вдруг стало страшно. А что если он так рассердился на нее, что не вернется совсем? Как ей тогда быть?

Он вернулся на следующий день вечером, и Патриция с облегчением вздохнула, стараясь, тем не менее, не подавать вида, что была очень расстроена его отсутствием.

Его поведение в последующие дни изменилось и стало необычным для него — он стал более вежлив в обращении с нею и менее требователен. Но он не освободил ее от обязанностей в постели и по-прежнему был с нею очень страстен.

Мэй быстро сшила себе из подаренной ткани новое выходное платье. Когда Эмиль увидел ее воскресным утром в роскошном платье, отправляющуюся в церковь, то лицо его стало мертвенно-бледным. Он так посмотрел на Патрицию, что она от страха даже несколько отступила в сторону. Эмиль ушел из дома, сильно хлопнув дверью, и не возвращался до поздней ночи.

Патриция уже спала, когда он вошел в спальню и, грубо тряхнув ее за плечо, приказал:

— Просыпайся!

Патриция, ничего не понимая спросонья, моргала ресницами.

— Что случилось? Который сейчас час? — спросила она у него.

— Неважно, — проворчал он и резко сорвал покрывало с ее тела. — Вставай! У меня есть подарок для тебя!

Он говорил это все с такой усмешкой, что Патриции стало немного страшно. Быстро соскользнув с кровати, она стала перед ним и только сейчас почувствовала, как от него разит виски и дешевыми духами. Патриция поняла, что он провел это время в публичном доме.

— Тебе мало одной любовницы? — вырвался у нее вопрос, о котором она сразу же пожалела, так как дала повод поиздеваться над ней.

— Ревнуешь, любовь моя? Я, грешным делом, подумал, что ты с радостью передохнешь!

— Я не ревную, — вспыхнула Патриция. — Как ты смеешь дотрагиваться до меня своими грязными руками после того, как ты касался ими проститутки?

Эмиль пожал плечами и язвительно заметил:

— Все проститутки одинаково грязны.

Патриция совсем разозлилась.

— Какой же ты хам! Наклеил на меня ярлык проститутки, а сам-то ведь и обесчестил меня!

Эмиль удивился.

— Насколько я помню, ты сама призналась, что той ночью, у тебя в кабинете, отдалась мне добровольно, — сказал он.

Глаза Патриции наполнились слезами, и она задохнулась от волнения.

— Ты обманул меня, — сказала она ему. — Я тогда думала, что люблю тебя и что ты тоже меня любишь.

— Да? А как же насчет других мужчин? Как ты за них оправдаешься? Они тебя также насиловали? Или ты им отдавалась по любви? — с иронией в голосе спросил Эмиль.

— Другие! Какой же ты подлый! — дико прошипела Патриция. — Других не было! Ты был первым, и ты прекрасно это знаешь.

— Первым, — признался он, чуть улыбнувшись, — но, как мне кажется, не последним…

Патриция со всего маху влепила ему звонкую пощечину. Эмиль побледнел, на скулах его заходили желваки. Он грубо схватил ее за плечи и резко сказал:

— Расскажи мне о тех, кто был с тобой. Каковы они? Ты отдавалась им прямо на полу своего кабинета или приглашала их в свою спальню? Ты стонала под ними, как подо мной? Сколько их было там, Патриция?

Патриция с ужасом и удивлением смотрела на него. Он больно вцепился пальцами в ее тело. Глаза его горели, и он был похож на сумасшедшего человека. Патриция с дрожью в голосе ответила:

— Не было других, слышишь, не было!

Губы Эмиля задрожали, и он резко швырнул ее, как вещь, на кровать. Она распласталась на кровати так, что ее ночная сорочка задралась вверх, обнажая ее стройные ноги.

Патриция было настолько испугана его бешенством, что боялась даже пошевельнуться, не то что одернуть сорочку.

— Сними эту свою дурацкую рубаху, — прохрипел Эмиль. — Я принес тебе кое-что приодеться.

Он направился к креслу и схватил сверток, который принес сегодня. Патриция покорно повиновалась ему. Эмиль подошел к ней, В руках у него было что-то тонкое и прозрачное.

— На этот раз я принес тебе подарок, подходящий для любовницы. Вот, надень. Я хочу, чтобы ты продемонстрировала его мне! — приказал он.

Патриция нерешительно взяла это из его рук и приложила к себе. Теперь она рассмотрела, что это была ночная сорочка, сшитая из такой тонкой ткани, что казалась совсем невесомой. «Эта вещь будет больше открывать, чем прятать», — с ужасом подумала Патриция. Сорочка была алого цвета, и это был символ продажной любви. Она поняла намек. Этот подарок должен еще раз подчеркнуть, что она падшая женщина.

Еще одна, страшно возмутившая ее мысль промелькнула у Патриции — не снял ли он эту сорочку с тела той, чьими духами он так пропах?

— Надень! — приказал Эмиль.

Патриция надела ночную сорочку и медленно повернулась к нему лицом. Черные глаза Эмиля загорелись, и у него перехватило дыхание от ее красоты. Под этим горящим взором она почувствовала знакомое волнение в груди, и отвернулась, боясь, что оно растает от одного взгляда его магических глаз.

Повернувшись, она вдруг поймала свое отражение в зеркале, висящем напротив.

Прозрачная ткань, едва касаясь тела, обрисовывала только грудь и бедра — контуры фигуры едва угадывались. Эмиль пожирал ее глазами. И опять — от этого горящего взгляда — ее темные соски набухли и затвердели. И опять ей стало стыдно. Он одел ее как проститутку и похотливо, как проститутку, рассматривал. Но, видя его восхищенный и горящий взгляд, она, вопреки своему разуму, снова ощутила трепет и желание разделить с ним страсть.

— Патриция, — почти простонал Эмиль, — я умираю от любви к тебе. Любовь испепеляет меня. Подойди и уйми мою боль. Прошу, прошу тебя…

Его голос звучал теперь так мягко и искренне, что она поняла, что он, как и она, полностью захвачен страстью.

Но она еще попыталась сопротивляться. Он пришел пьяный и злой от проститутки, вырядил ее как продажную женщину, а теперь ожидает, что она покорно будет удовлетворять его желания.

— Как ты после всего осмеливаешься меня просить? — с горечью произнесла Патриция.

— Как я осмелился? — переспросил он. — Ты — моя! Запомни, ты — моя! Ты всегда будешь моей!

— Никогда! Никогда в жизни я не буду любить тебя по доброй воле! Я ненавижу тебя! — и, бросившись к нему, она начала хлестать его руками по лицу, царапать ногтями.

Эмиль, не ожидавший нападения, сначала позволил залепить себе пару пощечин, но, опомнившись, схватил ее за запястья. Они оба не удержались, рухнули на кровать. Наконец Эмиль обуздал ее, заломив ее руки за спину и зажав ее ноги своими ногами. Он придавил ее так, что она не могла больше пошевельнуться. Она замерла и услышала, как он стал шептать ей нежные, ласковые слова.

Она вдруг поняла, что борьба еще больше возбудила его страсть. И почему ему нравилось так мучить ее?

Он тяжело задышал и простонал:

— О боже! Женщина! Что ты со мной делаешь?

Эмиль наклонил свою черную голову и стал тереться носом о ее грудь. Он еще что-то бормотал, но что — ей было неясно. Страсть и желание мучительно разлились по всему ее телу, и она задрожала. Как она ненавидела себя, но не могла противостоять силе его любви.

Глава 9

Патриция полностью подчинилась его воле и покорно, впрочем — нет, не покорно, а активно шла за ним, как бы проверяя, насколько низко она может пасть.

Она наслаждалась новыми, неизведанными еще ощущениями в любовной игре и мысленно даже благодарила его за наслаждение, которое он ей доставлял. Порой она обвиняла себя, что у нее действительно душа проститутки. Это признание пугало ее больше всего тем, что Эмиль так легко включал ее низменные природные инстинкты, а она даже желала этого включения.

Патриция довольно быстро приспособилась выполнять те требования, которые Эмиль предъявлял к ней как к любовнице. Она приносила ему бренди и сигары, подставляла кресло и подавала домашнюю одежду — все это она делала сейчас спокойно, без всякого возмущения.

Иногда даже ловила себя на мысли, что ей приятно угождать ему. Патриция научилась приветливо улыбаться Эмилю, когда он вечером возвращался домой. Она научилась управлять собой, но страх, что положение любовницы станет для нее естественным на всю оставшуюся жизнь, затаился в ней.

Дни слагались в месяцы, и Патриция все более теряла контроль над своей страстной натурой.

Эмилю нравилась ее покорность, но он страстно желал от нее не покорности, а любви.

Эмиль давно заметил, что Патриция практически все время проводит дома, не выходя на улицу. Она так похудела и побледнела, что Эмиль стал настаивать, чтобы она больше гуляла, но, приходя домой, узнавал, что Патриция опять просидела дома. В конце концов, в одно из воскресений он решительно настоял на том, чтобы выйти прогуляться по городу вместе. Патриция панически испугалась, но Эмиль был непреклонен.

Во время прогулки Эмиль наконец-то понял причину ее затворничества. В силу положения Патриции — положения его любовницы, живущей у него в доме, — от нее все презрительно отворачивались как от прокаженной.

Он очень расстроился, потому что любил эту женщину, и публичный остракизм, которому ее подвергали, был ему ненавистен.

Во время прогулки Эмиль едва сдержался от брани в адрес дамы, которая, столкнувшись с ними лицом к лицу, отпустила язвительное замечание в адрес Патриции и демонстративно отвернулась. В этот момент Эмиль почувствовал, как задрожали ее руки, и увидел, как она побледнела.

Они быстро вернулись домой. Там, сидя в саду на скамейке, Патриция сказала:

— Теперь ты понимаешь, почему я стараюсь никуда не выходить?

— Да. Я не понимал этого. Прости меня, ради бога! — ответил Эмиль.

Она только пожала плечами. И Эмиль понял, что его извинения были ничтожными по сравнению с тем унижением, которое она испытывала.

— Я был так самонадеян и жесток… Я не думал… А твои друзья?.. А твоя семья?.. Как они…

Патриция невесело рассмеялась.

— Я не видела никого с тех пор, как переселилась к тебе. Моя подруга Бекки Олдвэй демонстративно отвернулась от меня, встретив на улице. Также я перестала существовать и для всех остальных знакомых. Папа… он уехал на плантацию перед высадкой, и я не знаю, что с ним и как он сейчас ко мне бы отнесся… А мама, мама сразу сказала мне, чтобы я больше не переступала порог ее дома…

Эмиль чувствовал себя страшно виноватым. Ведь он видел, как на его глазах этот подлец Фурье отвергал ее, и мог догадаться, что все так же отвернутся от нее.

Он оставил ее без любимого человека, без друзей и без семьи. Боже, он ведь хотел этого! Он хотел, чтобы она принадлежала только ему и навсегда осталась с ним! Эмиль посмотрел на ее беспомощно склонившуюся головку.

— Я… Прости меня, прости меня, — повторял он, и в голосе его звучала такая искренняя нота раскаяния.

— Не стоит извиняться… — произнесла Патриция. Ей хотелось броситься ему в объятия, плакать на его груди, выслушать от него ласковые слова утешения и заверения в любви. Но в последний момент она нашла в себе силы сдержать свой порыв.

Эмиль медленно повернулся и пошел в дом. В волнении расхаживая по гостиной, он думал, что сделать для исправления той ситуации, которая сложилась по его вине. Если он убедит ее выйти за него замуж, то это, по крайней мере, восстановит ее статус «честной женщины» в глазах общества. Эмиль знал, какое значение эти проклятые южане придают приличиям! И если Патриция станет женой янки, а не любовницей, то она будет значительно лучше выглядеть в их глазах.

Решено, он женится на ней и увезет ее далеко-далеко на Север, где никто не будет презирать ее за то, что она перед тем, как стать женой янки, была его любовницей.

Только тогда ее жизнь станет нормальной для женщины ее круга, и, возможно, только тогда она по-настоящему ответит на его любовь.

Но чтобы осуществить этот план, он должен решить много проблем. Прежде всего, как отнесется к этому Патриция, и захочет ли она выйти за него замуж?

Конечно, опять прибегнув к ласкам, он, распалив ее любовные чувства, может добиться согласия, но он не завоюет этим ее сердца.

Стоило ему представить, как она опять презрительно отказывается от его предложения, как холодок побежал по телу. А может, он завоюет ее любовь, если будет добр к ней? Эмиль прекрасно понимал, что их жизнь превратилась в сущий ад, и что больше так мучиться они не могут. «Господи, Господи, помоги!» — молился он.

У Патриции было много причин, чтобы считать себя несчастной. Во-первых, воскресная прогулка убедительно показала, что она навсегда потеряла друзей и семью, в которых она так нуждалась. Во-вторых, Патриция была уверена, что ждет ребенка.

Признаки этого были явными — вот уже два месяца у нее не было обычных выделений, а по утрам ее подташнивало. Она старалась, чтобы этого никто не заметил, но ее талия стала заметно округляться, и ей пришлось немного распустить свои платья. Патриция не сомневалась в том, что некоторое время никто из окружающих об этом не узнает. Она будет носить платья таких фасонов, что никто не догадается о ее беременности. Но одно было ясно — утаить это обстоятельство от Эмиля она не сможет.

Он очень хорошо знал ее тело и видел ее обнаженной каждую ночь. Ее некогда плоский животик начал уже округляться. Пройдет немного времени, и Эмиль непременно заметит эти перемены. Он был настолько опытный мужчина, что не мог не знать, что это значит. А что будет потом? Может быть, он вышвырнет ее из дома, потому что она уже не будет привлекать его своей фигурой? А может быть, он женится на ней из-за чувства долга по отношению к своему ребенку? И еще — будет ли он заботиться о ней, даст ли ей средства на то, чтобы купить и содержать маленький домик. Что он решит, какой сделает выбор?

Ни на что хорошее Патриция не рассчитывала. Она не собиралась принуждать его оформить брак только потому, что носит под сердцем его ребенка. Даже мысль о том, что всю дальнейшую совместную жизнь ей придется терпеть его насмешки и издевательства, грубость, эгоизм и измены, приводила ее в ужас. Нет, о таком варианте лучше даже не думать.

Он пренебрежительно относился к ней как к любовнице. Одна Патриция еще могла терпеть, но если появится ребенок? Что будет с ним и кем он вырастет, если его все будут называть ублюдком, потому что он — незаконнорожденный. И они с ребенком будут жить на его милостыню?

«Нет, тысячу раз нет!» — твердила себе Патриция. Ей надо бежать и найти приют до рождения ребенка, а затем уехать туда, где ее никто не знает, и выдать себя за вдову. Вдова солдата может рассчитывать на поддержку общества для себя и своего ребенка.

И пусть она будет бедной, но, по крайней мере, сохранит свою честь и достоинство. Ей необходимо бежать, пока Эмиль не догадался о ее положении. Она даже не будет пытаться узнать, какое решение он примет.

Но куда идти? У нее не осталось друзей. Она была одинока и презираема всеми и совершенно не представляла, кто возьмется ей помочь.

Что же ей делать? Патриция никогда не была истовой католичкой. Как и все, она училась у монахинь Закону Божьему и, как и все, посещала мессы, не придавая этому большого значения.

Но с тех пор как поняла, что беременна, она страстно молилась Божьей матери, уповая, что Она поможет ей, носящей под сердцем ребенка.

Когда на следующее утро Марта, служанка Эмиля, принесла Патриции записку, оставленную кем-то под дверью, она поняла, что ее молитвы были услышаны. Взяв письмо в руки и узнав знакомый почерк на конверте, Патриция разволновалась так, что кровь застучала в висках, и сердце забилось как бешеное. Дрожащими руками она разорвала конверт, вытащила листок бумаги, бросила взгляд на подпись внизу.

Да, она не ошиблась! Это был почерк ее подруги Полины Бовэ. Это было письмо от нее. Патриция начала торопливо читать:

«Дорогая Патриция!

Я была ужасно расстроена, так как ничего не знала о тебе и не получила ни одной твоей строчки. Когда Бекки рассказала мне о тебе, то я не поверила ей, а пошла к тебе домой, и твоя мама все подтвердила. Правда, она ничего не объяснила, почему ты так поступила. Зная тебя, я не думаю, что ты пошла к майору-янки по своей воле. Я просто уверена, что он каким-то образом заставил тебя сделать это и что у тебя были на то все основания. Я помню, что этот коварный шпион устроил настоящий маскарад и представился всем нам как капитан Феррис. И я уверена, что он — настоящий негодяй. Мне страшно подумать, что ты находишься в его власти. И мне так хочется, чтобы наш дорогой Федерико был сейчас здесь и спас бы тебя.

Только вчера я окончательно узнала, где ты живешь. Я очень хотела прийти к тебе, но я не могу в силу своих убеждений переступить порог дома этого негодяя. Вот почему я послала Джозефину с письмом к тебе.

Прошу тебя, приди ко мне или, по крайней мере, напиши мне записку. Я очень хочу тебя видеть и понять, почему ты все это сделала. Если тебе нужна будет помощь, то я тебе обязательно помогу. Пожалуйста, ответь мне.

С любовью к тебе. Полина».

Патриция сидела в раздумье и смотрела на листок бумаги. Дорогая Полина! Сколько доброты, порядочности и сердечности в ее письме! Она никогда еще не писала таких эмоциональных писем. Теперь Патриция поняла, что у нее все-таки была одна-единственная подруга, к которой можно было обратиться за помощью и которая не бросит ее в беде. Возможно, она даже поймет, что Патриция пошла на такие жертвы ради спасения брата Федерико, которого Полина также любила. Возможно, Полина отнесется к ней с чувством сострадания и сможет приютить Патрицию до тех пор, пока не родится ребенок. Полина должна помочь спрятать ее от Эмиля.

Патриция быстро разорвала письмо. Возможно, ей представился тот единственный шанс, о котором она молила. Она пойдет к Полине, расскажет ей обо всем, что связало ее с майором, и попросит приюта.

Полина любила Федерико, и она должна понять Патрицию.

Если Полина примет ее, то она будет избавлена от необходимости сообщить Эмилю о своей беременности и никогда не узнает о его реакции. Да, это прекрасный шанс, и его надо обязательно использовать.

Патриция представила себе, как она больше никогда не вернется в этот уютный дом, никогда не ляжет больше в постель, где провела так много страстных ночей, никогда не увидит больше Эмиля, не услышит его низкого голоса и страстных вздохов. Ее уход означал конец ее жизни с Эмилем, если только добрая Полина примет ее.

Сердце ее снова забилось — жизнь с Эмилем временами казалась ей сущим адом, но и жизнь без него будет пустой и невыносимой. Из ее глаз потекли слезы, но, смахнув их, Патриция приказала сама себе не раскисать. Другого пути у нее не было. Нужно было делать то, что она задумала.

Патриция встала и пошла наверх, в спальню. Там она вынула скудное содержимое своей коробки с драгоценностями — они пригодятся ей и ее ребенку в худшие времена — и уложила все в маленькую сумочку. В хозяйственную сумку она бросила самое необходимое — еще одно платье, кое-что из нижнего белья и халат. Ей не хотелось привлекать к себе никакого внимания по пути к Полине.

В тот самый момент, когда Патриция укладывала сумку, вошла Мэй. Патриция застыла на месте, а Мэй ничего не спросила и сделала вид, будто совсем ничего не произошло.

Патриция встала и посмотрела служанке в глаза.

— Куда вы собираетесь, мэм? — вот все, что спросила Мэй.

— Я не скажу тебе, чтобы ты не проговорилась, если Эмиль начнет расспрашивать тебя. Лучше будет, если ты ничего не станешь знать, — ответила Патриция. — «Вполне возможно, — подумала про себя она, что Эмиль в недоумении пожмет плечами и даже не попытается вернуть ее. А может быть, он придет в ярость оттого, что она не сдержала своего слова и не захотела больше оставаться партнершей в постели?» Но, возможно, он попытается ее разыскать и вернуть, чтобы доказать свою власть над нею.

— Я пойду с вами, мэм, — решительно заявила Мэй, но Патриция покачала головой.

— Я, может быть, ухожу навсегда, но, возможно, вернусь очень быстро. Если же я не вернусь, то я пошлю за тобой, — сказала она.

— Скажите, вы носите ребенка этого человека в голубой форме? — внезапно спросила Мэй.

Патриция повернулась и ничего не сказала. Молчание Патриции подтвердило догадку чернокожей служанки. Все было и так ясно, без слов. Патриция взяла в руки дамскую сумочку и сумку для покупок, а затем порывисто подбежала к служанке и крепко обняла ее.

— Спасибо тебе, Мэй, за то, что ты все это время была со мной, — сказала она быстро и стремительно вышла из комнаты.

Побег Патриции удался — ее никто не заметил. Она даже не встретилась с Мартой, когда осторожно выходила из дома, и не привлекла никакого внимания к себе на улице. Дом Эмиля находился неподалеку от дома Бовэ, и Патриция потребовалось совсем немного времени, чтобы проскользнуть туда.

Вскоре она уже открывала калитку из кованого железа в сад Бовэ. Входную дверь ей открыл чернокожий дворецкий. Он очень удивился при виде Патриции, стоявшей на ступеньках и нервно перебиравшей ручки большой сумки.

Дворецкий, ничего не спрашивая, молча провел Патрицию в гостиную и доложил о ней хозяйке дома. Полина, увидев Патрицию, удивленно замерла, а потом, воскликнув — «Патриция!» — бросилась к подруге, чтобы обнять ее.

— О, Полина! — радостно произнесла Патриция и тоже обняла подругу. — Я решилась прийти к тебе, чтобы все объяснить. Пожалуйста, помоги мне. Ты моя единственная подруга.

— Конечно же, если это будет в моих силах, то я сделаю все возможное, — сказала Полина, несколько отстраняясь от нее. — Что мне для тебя сделать?

— Ну, во-первых, мне необходимо объясниться с тобой насчет… насчет Эмиля Шэффера.

— Присядь вот сюда, — сказала Полина и указала на кресло, что стояло рядом.

Патриция тяжело вздохнула и заговорила:

— Ты была права, он был шпионом. Он… он ухаживал за мной только из-за того, чтобы похитить чертежи торпед, что изобрел мой папа. Но вся беда в том, что я влюбилась в него. Я думала, что он тоже полюбил меня. И я… я сошла с ума. Мне казалось, что весь мир перевернулся. И я… я отдалась ему… Я была такой глупой, — сказала Патриция дрожащим голосом, почти переходящим в шепот.

Полина вздохнула.

— Ну, что ж, все мы порой бываем глупыми и сходим с ума из-за мужчин; только одни — раньше, а другие — позже. Если бы я знала, что Федерико любит меня, то, кто знает, что бы я сделала ради него.

— Но ведь Федерико — настоящий мужчина, и он не допустил бы твоего позора, — с горечью в голосе сказала Патриция. — Как-то раз, когда город был уже занят северянами, Эмиль пришел к нам домой. Он сказал, что любит меня и что хочет на мне жениться. Я не знала, что за игру затеял он на этот раз. Я отказала ему, и он в бешенстве ушел от нас.

Затем, однажды ночью, Федерико очень осторожно проник в дом, чтобы повидаться с нами перед тем, как с войсками уйти в Виксбург.

Полина вдруг вскрикнула:

— О! Нет! Какой ужас!

— Да, — спокойно продолжила Патриция. — Ты знаешь, что Федерико не знает страха… А майор Шэффер, скорее всего, приказал следить за нашим домом, и под утро он ворвался со своими людьми к нам в дом и арестовал брата. Они собирались судить его как шпиона. А раз так, то они казнили бы его. Вот мне и пришлось пожертвовать собой, чтобы спасти его. Итак, я отправилась к Эмилю, чтобы упросить его отпустить Федерико. Он согласился освободить брата, но… но только в том случае, если я стану его любовницей…

— О боже! Патриция! Это чудовищно! Что за подлец этот Шэффер? Подумать только! Ты спасла Федерико ценою своей собственной жизни?! — воскликнула Полина. На глаза ее накатились слезы, и она схватила подругу за руку. — Спасибо тебе, Патриция! — поблагодарила Полина. — Я считаю, что это был благородный поступок с твоей стороны. Я буду всю жизнь благодарна тебе за Федерико, за то, что ты пожертвовала собой ради его спасения.

— Ох, Полина, Полина! Если бы ты знала, чего мне это все стоило. Это ведь так ужасно остаться совершенно одинокой и отвергнутой обществом.

— Не надо так. Ты ведь знаешь, что у тебя есть подруга, которая постоит за тебя, — сказала решительно Полина. — Но как мне тебе помочь?

Патриция тяжело вздохнула и, потупив глаза, сказала:

— Позволь мне здесь остаться и пожить…

— Конечно же. Об этом не стоит даже говорить, — быстро ответила Полина. — Ты ушла от него? Только не говори мне, что он действительно…

— Вышвырнул меня? — закончила Патриция за подругу. — Нет, он меня не вышвырнул. Видишь ли… Я… сейчас в интересном положении… Одним словом, я жду ребенка… — сказала Патриция.

— О боже! Патриция! Бедняжка! — воскликнула Полина.

— Но беда в том, что я никогда не переставала любить его. Неважно, что он делал, но я продолжала любить его и люблю его сейчас.

Полина грустно улыбнулась и сказала:

— Я знаю, моя дорогая, я знаю.

— Я была уверена, что ты будешь единственной, кто поймет мои чувства, — с благодарностью произнесла Патриция.

Полина с удивлением посмотрела на нее и спросила:

— Но если ты все еще любишь его, почему ты убежала от него?

— Потому что я боюсь того, что он узнает о моей беременности. Живота еще не видно, но вскоре…

— Ты думаешь, что он такой бессердечный, что выбросит тебя за это на улицу? — спросила Полина.

— Я, право, не знаю, что он сделает. Он очень часто сердится, и я не знаю, почему. Порой он обвинял меня в связях с другими мужчинами…

— Сразу было видно, что он неуправляем! — воскликнула Полина.

— Да, он часто бывает невменяем в гневе, — продолжила Патриция, — но иногда он кажется таким одиноким, как человек, выброшенный на берег после кораблекрушения; и бывает таким нежным, что я забываю обо всем на свете. Он, возможно, отречется от меня, а возможно, женится на мне и даст имя ребенку. Я сейчас ничего не знаю, что будет дальше. Но я не вынесу, если он пожалует мне небольшой домик и содержание как квартеронке! — сказала Патриция.

Полина сочувствующе пробормотала:

— Что ты говоришь! Конечно же, ты останешься здесь. Нам будет так хорошо с тобой. Мы будем каждый день беседовать, помнишь, как раньше, в монастырской школе?

— Тебе будет трудно со мной. Я скоро раздуюсь, как воздушный шар, вот увидишь, не пройдет и нескольких месяцев, — сказала, чуть улыбнувшись, Патриция, а затем добавила:

— Спасибо тебе, Полина! Спасибо тебе за все!

Сначала Эмиль не понял, что Патриция ушла из дома. Он уже твердо решил, что вечером сделает ей предложение выйти за него замуж.

Он хотел это сделать, и ему очень важна была ее реакция — обрадуется ли она, или, как всегда, придет в ярость.

И когда, вернувшись, он не обнаружил ее дома, то с облегчением вздохнул. Так волновавший его разговор откладывался. Но когда Патриция не появилась к ужину, Эмиль начал серьезно беспокоиться. Где она могла быть? Он ведь знал, что она практически не выходила на улицу. Эмиль еще раз в волнении обошел дом, но Патриции нигде не было. И Марта, и Мэй в один голос уверяли, что не видели ее выходящей из дома. Но голос Мэй показался ему подозрительным. Он понял, что она что-то знает, а может быть, и видела, куда ушла Патриция.

И Эмиль добился у нее признания, что та видела, как Патриция, собрав немного вещей, ушла из дома.

— Куда она пошла? — гневно набросился он на Мэй.

— Я не знаю, — ответила Мэй. — По правде, я действительно не знаю. Мисс Патриция не рассказала мне, так как опасалась, что вы силой развяжете мне язык.

— Ты хочешь сказать, что она убежала от меня? Что она не хочет, чтобы я пошел за нею?

Мэй кивнула, и Эмиль в сердцах всплеснул руками.

— Но почему? Ты знаешь? Ради Бога, объясни мне! Она собиралась встретиться с другим мужчиной?

— Сэр! — воскликнула Мэй. — Как вы можете так говорить? Вы должны знать — она никогда не была неверной вам.

— Я не знаю ничего, — вторил ей Эмиль. — А вот ты знаешь все. И я умоляю тебя, лучше мне расскажи все — иначе, ты знаешь, меня ничто не остановит.

Мэй с опаской поглядела на Эмиля. Она знала, что он может быть неуравновешенным человеком, к тому же он ее откровенно припугнул, и она дрожащим голосом сказала:

— Я… Я думаю, что она ушла из-за…

— Из-за чего же? Господи! Ну, говори же!

— Из-за младенца… — нерешительно сказала Мэй.

— Младенца? Какого младенца? — ничего не понимая, спросил Эмиль.

Мэй многозначительно посмотрела на него.

— Вашего, конечно, младенца. Того, которого носит под сердцем мисс Патриция.

Эмиль побледнел и застыл на месте.

— Э… Патриция? Патриция носит моего ребенка?

Мэй утвердительно кивнула головой, а Эмиль, не говоря больше ни слова, опустился в кресло. Руки его дрожали. Он думал об исчезнувшей Патриции, которая была беременной от него, и очень испугался. Вдруг он резко поднял голову и спросил у Мэй:

— Но почему же тогда она сбежала? Сейчас, именно сейчас, когда она так во мне нуждается?

Мэй пожала плечами.

— Она, возможно, подумала, что вы не хотите иметь ребенка, а может быть, даже и не захотите слышать о нем.

— Да это какое-то безумие! — произнес ошеломленный Эмиль.

— Возможно, — продолжала Мэй, — она подумала, что вы выгоните ее и не захотите быть с нею после того, как она растолстеет.

— Бред какой-то! — воскликнул Эмиль.

Мэй снова пожала плечами и произнесла:

— А может быть, она просто захотела уехать куда-нибудь, где ее никто не знает и где ее ребенка не будут считать ублюдком и незаконнорожденным.

— Ублюдком? — вне себя от гнева закричал Эмиль. — Неужели она действительно думала, что я не женюсь на ней?

Он так стиснул свои челюсти, что на лице его желваки заходили ходуном.

«Впрочем, почему бы ей так не думать? — рассуждал Эмиль. Ведь я был непростительно жесток с нею, унижал ее, сделал ее своею любовницей гораздо раньше, чем женой».

Обратившись к Мэй, он произнес вслух:

— Мне нужно отыскать ее! Скажи мне, Мэй, куда она отправилась? Я должен найти ее и жениться на ней. Я не позволю, чтобы мой ребенок был незаконнорожденным. Где она, Мэй?

— Я сказала вам правду. Патриция ничего не сказала мне, куда идет.

Эмиль ударил кулаком по стене. Он поверил Мэй. Она действительно больше ничего не знала. Эмиль теперь твердо знал, что Патриция сделала так, чтобы защитить свою служанку от его гнева, даже ценой своей безопасности. Но куда же она ушла? Нет, конечно, не к своей матери и не к своим друзьям. Вчера она говорила, что все ее друзья отвернулись от нее. Тогда куда же она ушла? Ну, конечно! Куда же еще она могла пойти, кроме монастыря. Ведь она рассказывала, что ее обучали монахини!

В одно мгновение Эмиль был уже на улице. Он направился в женский монастырь урсулинок.

Сестры сказали, что Патриция не приходила в монастырь. Они не могли соврать ему. Он сказал им о ее беременности. Они очень любезно выслушали его и сообщили, что очень хорошо знали Патрицию и помнят ее, но, к сожалению, в монастыре ее не было.

После он обошел все католические церкви, какие он только знал в городе. Он опросил каждого священника, но никто не видел Патриции. Эмиль даже дошел до ее родительского дома.

Дождавшись темноты, он вызвал старого дворецкого и спросил у него, не приходила ли Патриция.

Дворецкий ответил, что мисс Патриция не возвращалась, но если бы пришла, то ее все равно не пустили бы в дом. Таков был приказ ее матери. Эмиль поверил дворецкому, если бы не его странное поведение — во время разговора он смотрел на Эмиля дикими глазами и говорил с ним, чуть приоткрыв дверь. Поэтому Эмиль, заподозрив что-то неладное, оттолкнул дворецкого в сторону и обыскал дом сам — комнату за комнатой. От этого «обыска» у миссис Терезы Колдуэлл началась истерика.

Долгое время он оставался в комнате Патриции. И хотя уже ничто не говорило о присутствии здесь Патриции, Эмиль все равно стоял и вспоминал о том, что произошло с ними в давно прошедшую прекрасную ночь.

Память непроизвольно воспроизводила все до мельчайших подробностей. Неужели он уничтожил то единственное на земле, что для него было дороже всего — свою любовь?

Покинув дом Колдуэллов, Эмиль, в отчаянии и безумии, бродил сам не зная где и неотступно думал только о ней. Как он был сейчас одинок и беспомощен!

Наступила ночь, и он, потеряв всякую надежду, вернулся домой. Усевшись в кресле, Эмиль все думал о том, где же могла быть Патриция. Ночь была темная и очень прохладная. Где она могла быть? Может быть, где-нибудь сидит на улице, съежившись, голодная и одинокая. Или стала легкой добычей для убийц и грабителей?

Скупые мужские слезы скатились из его глаз, но Эмиль решительно вытер их. Ему нельзя паниковать. Он не должен терять голову, он, во что бы то ни стало, обязан разыскать Патрицию.

Неужели она решила уехать из города и отправиться к себе на плантацию? Да, она всегда очень хорошо отзывалась о том месте, где расположена их плантация, да и ее отец был там. Скорее всего, она направилась туда, чтобы избежать позора. Если бы он только знал, где она была…

А как звали ее подругу? — вдруг вспомнил Эмиль. Кажется, Полина. Она как-то говорила ему о ней. Вспомнив имя подруги, он выбежал из дома, несмотря на столь поздний час. Была половина второго ночи. Он очень быстро отыскал дом Полины и — ничуть не смущаясь поздним часом — забарабанил в дверь.

Ему открыл старый неф. Эмиль толкнул рукой дверь и сказал:

— Я хочу видеть мисс Бовэ. Полину Бовэ, — уточнил он.

— Но, сэр, она уже спит, — удивленно прошептал старик.

— Ради бога, простите, но, пожалуйста, разбудите ее! Я требую! Мне нужно увидеться с нею. Я майор армии Соединенных Штатов и должен задать ей немедленно кое-какие вопросы. Полагаю, что лучше сделать это здесь, нежели вести ее под конвоем в штаб-квартиру и там опрашивать.

Старик раскрыл рот от изумления и немного приоткрыл дверь. Эмиль посмотрел туда и увидел Полину, быстро спускающуюся по лестнице вниз со свечой в руке. Она остановилась и удивленно смотрела на Эмиля.

— Все в порядке, — обратившись к слуге, сказала она спокойным голосом. — Я приму майора в гостиной.

Не обращая внимания на свой обтрепанный халат и длинные пряди разметавшихся волос, Полина с гордым видом прошла в следующую комнату. В гостиной она невозмутимо села в кресло. Всем своим видом она показывала, что не боится его и готова внимательно его выслушать.

Эмиль чуть было не рассмеялся при виде этой девушки. Он всегда поражался дружбе между красивой, веселой Патрицией и невзрачной, молчаливой Полиной. Но в данной ситуации он смог, наконец, понять, чем привлекала она Патрицию.

Судя по всему, эта девушка была не из робкого десятка. Эмиль мало встречал таких женщин, которые вели бы себя столь спокойно и достойно в подобной ситуации. Одним словом, это была храбрая девушка.

— Должна попросить вас не пугать моего дворецкого, майор. Он ведь старый человек, — сказала Полина.

— Мисс Бовэ, — сказал в свою очередь Эмиль, — позвольте мне прямо приступить к делу.

— Пожалуйста, начинайте, — невозмутимо сказала Полина.

Мужчина, стоявший напротив нее, выглядел изнуренным и измученным. На какое-то мгновение Полине показалось, что Патриция ошиблась в его чувствах к ней. Казалось, что за сегодняшний вечер он прошел несколько кругов ада.

— Я пришел спросить вас, где находится плантация Колдуэллов?

— Плантация Колдуэллов? — повторила Полина, окончательно сраженная его словами.

— Да, я думаю, что Патриция отправилась туда, а мне нужно как можно быстрее найти ее.

Полина удивилась.

— Вы что, с ума сошли?

— Я думаю, что она попыталась пойти туда. Не стоит говорить о том, какой опасности она может подвергнуться по пути на плантацию.

Полина открыла было рот, чтобы рассказать о местонахождении плантации, но вдруг остановилась, рассматривая его лицо.

Конечно же, он был презренным человеком, но Патриция любила его. Если у него, действительно, были какие-то чувства к Патриции, то стоило ли его посылать на долгие поиски?

— А почему я должна вам сказать это? — спросила Полина. — Если Патриция не хочет видеть вас, то почему я должна помочь вам найти ее?

— Я знаю, что у вас есть все основания считать меня негодяем. Во многом это действительно так. Но я люблю Патрицию. Только сегодня я узнал, что она беременна.

Полина поглядела на майора с неприязнью, а он продолжил:

— Простите меня. У меня нет времени называть все в вежливом тоне… Так вот, она носит моего ребенка, и я должен непременно найти ее для того, чтобы жениться на ней. Пожалуйста, мисс Бовэ, прошу вас, укажите мне дорогу! Я никогда никого ни о чем не просил в своей жизни. Но теперь я прошу вас, помогите мне, — умоляюще смотрел он на Полину.

У Полины вдруг непроизвольно возникло чувство симпатии к этому человеку. Но она быстро взяла себя в руки и сказала четко:

— Простите, майор. Но разве может человек, любящий женщину, шантажом сделать ее своей любовницей и подвергнуть ее, таким образом, публичному осуждению? Скажу вам честно, майор, — продолжила Полина, — что я говорила с Патрицией, и она рассказала мне о том, как вы с нею обращались. Все это едва ли укладывается в понятие «любовь», — с достоинством произнесла Полина.

Эмиль удивленно посмотрел на нее.

— Полина, так вы разговаривали с ней? Сегодня? Значит, вы знаете, где она?

Вдруг позади него раздался мягкий голос:

— Перестань запугивать его, Полина. Эмиль, я здесь!

— Патриция! — вскрикнул Эмиль и повернулся к ней.

Патриция медленно вошла в комнату. Она проснулась от стука в дверь и мечтала только об одном — чтобы это был Эмиль. И это был он. Она тихонько спустилась следом за Полиной вниз и, ни капли не смутившись, подслушивала их разговор. С замиранием сердца она слышала, что он говорил, и она знала, что должна встретиться с ним.

Эмиль облизнул свои сухие губы и нервно сказал:

— Мэй говорила мне, что ты беременна. Это правда?

Она робко кивнула, а он закричал:

— Боже мой! Почему ты мне ничего не сказала? Почему ты убежала и спряталась?

Патриция ничего не ответила, а Эмиль тихо сказал ей:

— Патриция! Неужели ты могла подумать, что я откажусь от своего ребенка и от тебя? Боже, что ты со мной делаешь? Мое сердце давно принадлежит тебе, обещай мне, что ты станешь моей женой!

— Зачем? Или так ты сможешь продолжать мучить меня? — ответила девушка.

— Нет, Патриция! Пожалуйста, прости меня. Все это из-за моей ревности к другим мужчинам. Для меня невыносима мысль, что ты любишь другого человека.

— Но другого-то человека нет! — воскликнула Патриция. — Я не могу больше терпеть необоснованную ревность. Ты говоришь, что хочешь жениться на мне. Но как ты можешь это говорить, если заставляешь только страдать меня? Раньше ты мне говорил, что любишь меня, но это была уловка для того, чтобы разрушить торпеды, сказала Патриция.

— Нет! Я любил тебя! Я говорил правду, и я все еще люблю тебя.

— Ты называешь это любовью, когда заставляешь меня подчиняться тебе и с пренебрежением относиться ко мне? Это, по-твоему, любовь?

— Но ведь ты же выбрала это сама! — сказал он, вынуждая ее на дальнейший разговор. — Ты же сама пошла на эту сделку!

— Да! — прошипела Патриция. — И какая это была честная сделка — мое публичное унижение в обмен на жизнь моего брата!

Эмиль застыл на месте от изумления.

— Что? О каком брате ты говоришь?

Патриция странно посмотрела на него и ответила:

— Я говорю о своем брате Федерико!

— Но… но его же фамилия — Фурье. Он сказал, что не имеет никаких родственных связей с вашей семьей.

— Но он все равно мой брат.

— Но… фамилия… — произнес Эмиль, почти заклиная ее.

— Он сын моей матери. Мама вышла замуж за человека, носившего фамилию Фурье. Он вскоре умер, а позже она встретилась с моим отцом, и они поженились.

Эмиль покраснел и обратился к Полине:

— Это правда, мисс Полина?

— Конечно, — подтвердила девушка, поражаясь его недоумению.

— Боже! — закричал Эмиль и ухватился руками за голову. — Боже! Что я наделал?

Фурье был ее братом, а он, Эмиль, принял ее любовь к брату за страсть к любовнику. Он был так ослеплен ревностью, что не удосужился спросить, была ли она в родственных отношениях с этим южанином.

Эмиль любил ее больше всего на свете, а сам не поверил ей, не дав ей даже возможности объясниться. Из-за своей необоснованной ревности он причинял ей страшную боль и унижал ее. Он вспомнил, как страдала Патриция по поводу сделки, которую он предложил ей тогда. А она жертвовала собой ради жизни брата.

— Как ты должна ненавидеть меня, — сказал Эмиль, не глядя на Патрицию.

Лицо его было бледным, измученным, следы глубокой печали и скорби отражались в его глазах. Вид Эмиля потряс Патрицию.

— Эмиль? Что с тобой? Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

Эмиль медленно повернулся к Полине и сказал:

— Мисс Бовэ, можно мне поговорить с Патрицией наедине? Обещаю вам, что я больше никогда не обижу ее.

— Да… да, конечно, — запинаясь, сказала Полина и быстро ушла из гостиной.

— Патриция, — обратился к ней Эмиль. — Сядь и выслушай меня. Я знаю, что был самым настоящим негодяем и подлецом. И если возможно мне как-то искупить свою вину, то я сделаю это непременно. Поверь, я не знал, что Федерико Фурье — твой брат. Когда его нашли в вашем доме и когда ты так просила сохранить ему жизнь, я подумал… Я подумал, что он был твоим возлюбленным. Я обезумел от ревности и хотел тебе отомстить. Вот почему я настоял на той сделке с тобой. И я унижал тебя из-за своих подозрений. Я знаю, что был жесток и несправедлив. Моей безумной ревности нет никаких оправданий. Я не могу просить у тебя прощения, потому что этого простить нельзя. Но, умоляю тебя, дай мне шанс исправить все, Патриция, пожалуйста, выходи за меня замуж, — закончил Эмиль.

Патриция, сдерживая волнение, сказала:

— Я… Я не понимаю. Ты хочешь жениться на мне из-за того, что обидел меня?

— Патриция, я люблю тебя! Я хочу жениться на тебе, потому что ты одна-единственная в моей жизни любовь.

Патриция смотрела на него в изумлении. Он любил ее. Он думал, что Федерико был ее любовником, и поэтому так ревновал ее. Патриция почувствовала, что у нее вот-вот начнется истерика, но, сумев взять себя в руки, не могла произнести ни слова.

Эмиль потерял всякую надежду услышать что-либо от нее, а потому сказал сам, прервав наступившее затишье:

— Я не думаю, что ты все еще любишь меня. Знаю, что после всего пережитого тобой, мне нельзя рассчитывать на ответную любовь. Но, Патриция, подумай о ребенке. Ребенку нужны имя, отец, деньги и безопасность. Ради нашего ребенка выйди за меня замуж! Я клянусь тебе, что сделаю все, что ты пожелаешь. Если ты не захочешь, я не буду даже подходить к тебе.

Патриция смотрела на уставшее и скорбное лицо Эмиля. Слезы брызнули у него из глаз, и когда Патриция увидела их, что-то перевернулось у нее внутри. Не в силах справиться с рвущимися из груди рыданиями, она бросилась в его объятия. Эмиль так крепко обнял се, будто боялся потерять снова, и сквозь ее рыдания отчетливо услышал:

— Да, да. Я люблю тебя, Эмиль!

Замирая от счастья, Эмиль нежно целовал ее волосы, и молитвенный шепот, рвавшийся с его губ, донесся до Патриции:

— Господи! Ты услышал меня! Ты вернул мне мою любовь, мою Патрицию!