Консерватория: музыка моей души

Глава 1

Едва влажная тряпка скользила по крышке старого рояля. Он был похож на потрепанного черного лебедя, не ушедшего, когда было должно, и теперь доживающего свой век без возможности взлететь. Провела куском ткани, смахивая пыль. Тряпка то и дело цеплялась за отшелушивающийся от старости черный лак, открывающий прожилки светлого дерева. Казалось, будто выступившие от древности вены изрезали поверхность рояля, а закрытая крышка инструмента так отчаянно походила на крыло, что ассоциация стала почти уверенностью, и, показалось, вот-вот послышится стон утомленной птицы, уставшей от одиночества и бессмысленности давно уже тягостного существования.

Очистив как горизонтальные, так и вертикальные поверхности давнего инструмента, провела рукой по крышке, скрывающей пожелтевшие от времени клавиши. Мне тоже не хватает полета, как и этому старому черному лебедю. Улыбнулась, будто замершей в радостном ожидании когда-то великолепной птице, и едва слышно прошептала:

- Сейчас… уже почти… - после чего подняла маленькую крышку и коснулась клавиш. Они все те же: грязно-желтого оттенка с потрескавшимся лаком. Черные сохранились немного лучше, но и они местами облуплены. Бедный старый черный лебедь. Блиставший когда-то и отдавший всего себя. Теперь уже никто и не вспомнит твоего звучания. Все, что можно было взять у тебя, уже взято. Теперь ты лишь памятник былой славе, никому не нужный и покрывающийся пылью. Хотя так уж и никому? Сделала два шага и бережно подняла тяжелое черное крыло, открывая вид на струны, зафиксировала крышку, провела пальцами по натянутым металлическим жгутам. Те отозвались тихим, еле различимым гулом, словно давно задубевшие нервы. Возвратилась и села на старый винтовой табурет. Руки замерли в миллиметре над клавишами.

- Ну что ж, приятель, давай попробуем вспомнить чувство полета, - тихо произнесла и опустила пальцы, глубоко погружая грязно-желтые пластины. Ощущение, будто с непривычки они увязали, утопали в штульраме словно в трясине, недоверчиво прятались, страшась быть обманутыми, но скоро мы приноровились друг к другу, увлекаясь мелодией все больше, и они стали послушней, доверившись моим рукам.

Звук старого рояля словно голос старика: кое-где прорывается сип, а то и скрип, но чувствуется скрытая не до конца растраченная сила, мелодичность и певучесть. Что это, как не едва не забытая воля к жизни? И даже фальшь давно не настраиваемых струн не перекрывает былого величия звука. Улыбаюсь, и мелодия полностью захватывает нас, меня и моего старого черного друга – лебедя с одним крылом.

Тональность Лунный Сапфир. Моя любимая. Я закрываю глаза и перед внутренним взором будто разливается море, играющее всеми оттенками синего. Оно ласкает мои пальцы. Морской ветер едва заметного голубого оттенка переливается и вьется вокруг меня, не задевая ни волос, ни кожи. Он играет со мной на расстоянии. Сердце охватывает тоска. Сильная, будто звериная. До боли хочется почувствовать хоть малейшее дуновение, завивающегося в спирали, сверкающего голубыми искорками ветерка. Пальцы уже не ласкают клавиши, а бьют, умоляя и одновременно неистово требуя прикосновения. Неосознанно подаюсь вперед, чтобы ощутить движение легкомысленного и немного жестокого порыва воздуха, и в этот момент раздается скрип двери. Волшебство момента пропадает, осыпаясь стремительно угасающими сапфировыми искорками, а я открываю глаза.

У двери, облокотившись плечом о стену и скрестив руки на груди, стоял незнакомый мужчина и внимательно смотрел на меня. Нежданный гость был высок и черноволос. От его внушительной атлетически-сложенной фигуры веяло неприкрытой властностью и силой. Зеленые глаза смотрели прямо в мои собственные, как будто пытаясь найти подтверждение каким-то своим мыслям. Все время, что мужчина посвятил изучению моих глаз, в комнате царила тишина. Я словно застыла в той позе, в которой увидела его: повернув голову к выходу и едва оторвав пальцы от клавиш. Я знала, что не совершила ничего предосудительного и ругать меня не за что, но внутри, вопреки логике, легким тремоло дребезжал трепет от появления незнакомца. Наконец, придя к решению, что стало ясно по сведенным друг к другу бровям, мужчина произнес:

- Как вас зовут?

Голос оказался глубоким и сочным, с дремавшими где-то в глубине, на самой периферии слуха рокочущими нотками, словно лава, едва начавшая бурлить глубоко в кратере вулкана. Слова обволакивали черным бархатом, одновременно лаская и требуя подчинения, а конкретно сейчас - ответа на заданный вопрос.

Я сморгнула наваждение, сглотнула непонятно откуда взявшийся в горле сухой ком и произнесла, перемещая руки на собственные колени:

- Таллия Хейс. А вас?

Не знаю, почему спросила. Слова слетели с языка как горячие угольки, которые невозможно удержать. С другой стороны, почему мне было не спросить о его имени, если он без видимых на то причин поинтересовался моим?

Губы мужчины дрогнули в мимолетной немного ироничной улыбке, и снова зазвучал голос цвета горького шоколада:

- Маркас Двейн.

Я удивилась. Не думала, что на этот вопрос он ответит, да и на мгновение мне показалось, что он принял решение представиться в самый последний момент, как будто неожиданно для себя.

- Таллия Хейс, я приглашаю вас к обучению в консерватории имени Вилмара Аберга Мироносца.

Я что-то говорила про удивление? Ерунда. По-настоящему изумлена я была именно сейчас, после этой невозможной фразы, произнесенной сильным, словно ветер, гнущий стволы деревьев, не терпящим возражения голосом. Консерватория Аберга – самое известное и самое закрытое высшее учебное заведение Эйрина. В него стремятся попасть все музыкально-одаренные жители Эйрина вне зависимости от сословия, но поступают только упорные, целеустремленные и, конечно, талантливые. Поговаривают, для зачисления нужно обладать всего одним качеством, но никто доподлинно не знает, каким. Скептики утверждают, что это увесистый кошелек с золотыми монетами, а романтики – что в консерватории учатся люди, чувствующие музыку. Так или иначе, я поступать не планировала. Ни у меня, ни у моей семьи не было достаточно средств, чтобы нанять мэтра с достойной репутацией, который помог бы подготовиться. На то чтобы снимать жилье в другом городе тоже бы не наскреблось. Поэтому консерватория Аберга была даже не мечтой, она была сродни света далекой звезды в утреннюю пору - чем-то эфемерным и недостижимым.

Глава 2

Здание консерватории мне понравилось с первого взгляда: высокие потолки, удобные широкие коридоры. Большие окна и много, очень много света. Да и ориентироваться в ней было совсем не сложно. Дорогу в вестибюль я вспомнила сразу же, так что возможности поплутать по запутанным коридорам не представилось, ввиду отсутствия запутанности. Выйдя на крыльцо, осмотрелась и, спустившись со ступенек, направилась по дорожке, которая вела влево, в сторону парка. Идти долго не пришлось, уже спустя десять минут зеленая аллея вывела меня к зданию, которое, очевидно, являлось женским общежитием. Трехэтажное и тоже с большими окнами, что не могло не радовать. Зайдя внутрь, оказалась в просторном холле. Справа была открытая дверь, к которой я и направилась, предполагая, что комендант находится именно там. И не ошиблась. Убранство довольно узкой комнаты было весьма специфичным: примерно посередине стоял стол, разделявший помещение на две половины. Первая была «хозяйской», на которой располагались стенды с крючками, на которых висели ключи - каждый крючок был пронумерован – шкаф со множеством маленьких ящичков, так же пронумерованных, и стеллаж с папками. Вторая оказалась гостевой. На ней стоял диван, а напротив него - какое-то раскидистое зеленое растение вполне серьезных размеров, произраставшее из внушительного напольного горшка. За столом на казенном, видавшем виды, но вполне добротном стуле восседала, словно на троне, немолодая женщина, а на диване вольготно расположился парень, которого проректор попросил отнести сюда мой чемодан - кажется, Кеннет. При виде меня он улыбнулся и подмигнул. Чемодан, собственно, стоял возле стола, под бдительным присмотром комендантши.

- Доброго дня, - поздоровалась я, переступая порог. – Меня отправили к вам вот с этой бумагой, - с такими словами приблизилась к столу и положила на него листок, врученный мне Милдред. Женщина взяла листок в руки и, подарив мне подозрительный взгляд, вчиталась. По мере чтения ее лицо становилось все менее подозрительным и все более дружелюбным.

- Значит вы новая студентка, оллема Таллия. Добро пожаловать, - улыбнулась она. Голос у комендантши оказался сродни разнотравью в окружении вековых сосен: таким же многоцветным, пестрым и душистым, но с пробивающимися строгими нотками цвета грозового неба. Сразу становится ясно: человек она добрый, но строгий и любящий порядок.

- Спасибо, - ответила я на приветствие.

Женщина раскрыла толстый журнал перед собой и стала перелистывать страницу за станицей. Я наблюдала за ее действиями.

Наконец, найдя графу в таблице с пустой строкой, она произнесла:

- Свободных первокурсниц нет, так что придется вас селить с девочкой постарше, - после чего комендантша аккуратным разборчивым почерком вписала в пустую строчку мое имя и постучала пальцем по номеру графы.

- Комната номер двести семь, - произнесла она, после чего встала и подошла к одному из стендов, нашла нужный крючок и сняла оттуда ключ, вернулась, развернула журнал ко мне и произнесла. – Распишитесь в графе о получении и дату поставьте.

Я так и сделала, после чего мне торжественно вручили ключ.

- Вот и все. Можете идти заселяться. Комплект постельного белья занесу чуть позже.

Я поблагодарила женщину, взяла чемодан и развернулась, чтобы уйти, но дорогу мне преградил студент с подозрением на нервный тик.

- Давай помогу, - произнес он с располагающей улыбкой.

- А что, молодым людям разрешается бродить по женскому общежитию? – спросила я.

Сзади послышалось грозное фырканье, которое можно было истолковать как «вот еще!».

- Нет, но я получил одноразовый пропуск у замечательной госпожи Кин. Не могу же я позволить, чтобы леди надрывалась, - голос Кеннета стал не просто зеленого, а насыщенного изумрудного оттенка с отчетливыми серебристыми перезвонами колокольчика. Кто-то определенно валял дурака.

- А фривольное обращение, значит, слух не режет? – с улыбкой спросила я.

- Так в консерватории это принято. Все олламы между собой общаются на «ты», - удивленно посмотрел на меня парень, потом, видимо, напомнил себе, что я новенькая, и пояснил. – Порядок такой.

- Указ ректора? – догадалась я, вспомнив разговор с Милдред?

-Да, - подтвердил Кеннет.

- Хорошо, - кивнула ему, а заодно и своим мыслям по поводу необычности ректорских указов. – Буду благодарна, если поможешь, - с такими словами опустила чемодан на пол между нами.

Парень подхватил мой багаж и направился к выходу:

- Отлично. Идем, я провожу тебя к твоей комнате.

Обернувшись, попрощалась с комендантшей, подозрительно смотревшей вслед студенту, и последовала за парнем.

Молодой человек уверенно, но не очень скоро повел меня к лестнице, находящейся в конце длинного коридора с закрытыми дверьми.

- Номер двести семь означает, что комната находится на втором этаже, - поделился студент. – На первом живут преподаватели.

- Ты неплохо ориентируешься, - ответила я и хитро прищурилась. – Часто тут бываешь?

Кеннет хмыкнул, бросил на меня веселый взгляд и ответил:

Глава 3

Следующий день перед официальным началом учебного года был наполнен гамом и неразберихой. Студенты возвращались с каникул, распаковывали вещи, громогласно здоровались, не могли найти вещи, делились впечатлениями друг с другом и совершали множество других действий, вызывающих повышенный уровень шума. Я, конечно, давно приспособилась отсекать лишний гомон, но полные сил студенты - это вам не базарная площадь в праздничный день, наполненная размеренным плавно меняющим интенсивность сероватым гулом, это фейерверк красок, с характерными взрывами в самые неожиданные моментыи затуханиями, только придающими контрастность последующим цветовым выбросам.

Олламы были везде: в общежитии, на улице, в парке, в столовой. Единственным местом, оказавшимся лишенным их невероятно активного и громкого присутствия, был учебный этаж. Там я и провела большую часть времени предучебного дня.

Уже знакомый рояль как будто припомнил меня. Или мои пальцы узнали его, неважно. В этот раз время привыкания, притирки друг к другу было совсем коротким. Руки порхали над клавиатурой, я почти не чувствовала их веса. Я была полна любопытного предвкушения, рояль же - настороженной решимости. Улыбнулась. Его нетрудно понять: инструменту предстоит целый учебный год терпеть терзания студентов, но строгий безмолвный учитель видел в этом свое предназначение и был полон воодушевления исполнить его. Расстались мы с роялем, успокоенные друг другом, незадолго до ужина.

Оказавшись в комнате, сразу заметила изменения: дверцы шкафа открыты, ранее незанятые полки теперь были забиты вещами, на столе высилась куча разных предметов: от тетрадей до надкушенного кекса. На соседнюю кровать было небрежно накинуто цветастое вязаное покрывало. Складывалось ощущение, что по комнате пронесся ураган и оставил все эти вещи.

Я так и стояла у самой двери, когда она открылась и сзади раздалось теплое канареечно-желтое и очень мелодичное:

- Ой!... Привет, а ты, наверное, моя соседка, да?

Обернувшись, встретилась взглядом с сияющими глазами, цвета раннего заката. Они были настолько светлыми, что их оттенок скорее можно было назвать янтарным, а не карим. Сама соседка была примерно моего роста - чуть выше среднего. Распущенные, немного растрепанные золотого цвета волосы девушки спускались до пояса, и в отсветах лучей стремящегося к закату светила, падающих из окна коридора, находящегося как раз напротив нашей двери, она и сама необыкновенно напоминала маленькое светящееся солнышко.

- Привет, - улыбнувшись, ответила я. – Да, соседка.

- Отлично! – просияла девушка и зашла в комнату. – Не представляешь, как скучно жить одной. Меня, кстати, Орния зовут, но можешь звать просто Ния. А тебя?

- Таллия, но ты можешь звать просто Талли, - снова улыбнувшись, ответила я.

Девушка излучала какое-то неуловимое внутреннее тепло и свет, в лучах которого хотелось нежиться, щурясь от удовольствия.

- Отлично! Приятно познакомиться, Талли. Ты первокурсница, верно? – спросила соседка, направляясь к столу и начиная разгребать вываленную кучу вещей.

- Да, думаю, первокурсница, - ответила я, после чего закрыла дверь за рассеянной девушкой и устроилась на своей кровати.

- Думаешь? – Ния, усмехнулась и вынесла вердикт. – Раз так, то точно первокурсница. Ты вообще откуда?

- Из Трентона. Это…

- Это не очень далеко. Я знаю Трентон. У меня там какие-то дальние родственники живут, - перебила меня девушка. Ее речь сопровождалась изящной, но активной жестикуляцией. Я смотрела на нее и любовалась. Мне даже не представлялось никогда, что бывают такие люди. Однозначно - с соседкой мне повезло. Пусть она слегка рассеянна и неряшлива, зато добрая и веселая, это сразу видно.

Пока Ния разбирала привезенные вещи, которых было немало, канареечно-желтые переливы с сияющими золотинками звучали не переставая. Оказалось, что Орния моя ровесница, но я по этому поводу совершенно не должна расстраиваться, потому что в консерватории нет ограничений по возрасту, в котором олламы обнаруживают в себе дар. Первокурснику может быть хоть сорок, хоть шестнадцать, все зависит от того, когда проявятся способности. Или их приводят, как меня. По этому поводу мне беспокоиться тоже не нужно: ни у студентов, ни у преподавателей насчет того, что меня пригласили, внутреннего протеста не будет: это обычное дело, и поблажек тоже ждать не стоит. Соседка также рассказала, что учится уже на третьем курсе вокального факультета, и осталось всего два года до выпуска, а там… А там она запнулась, виновато посмотрела на меня и объяснила, что лучше остальное узнать из уст ректора завтра, все равно лучше него не расскажет никто. Выяснилось, что с Кеннетом и Делмой Ния хорошо знакома и даже дружит, но с тех пор, как у нее появился молодой человек, у них не получается общаться столько, сколько хотелось бы, но флейтистка-второкурсница и подающий надежды третьекурсник-скрипач – замечательные ребята, и я молодец, что с ними подружилась.

К тому моменту, как куча со стола превратилась в аккуратно разложенные по местам вещи, Ния успела не менее десяти раз уверить, что мне здесь обязательно понравится, потому что преподаватели – замечательные, студенты – замечательные, условия – замечательные, и кормят очень вкусно. Кстати о еде!

Соседка взглянула на настольные часы, привезенные с собой и расположенные строго по центру, и всплеснула руками:

Глава 4

В комнате меня ждала Ния, складывающая свои учебники на свободную полку стеллажа.

- Ничего себе! Неужели с каждым курсом количество предметов увеличивается вдвое? – произнесла я вместо приветствия, увидев внушительную стопку.

- Что? – не поняла соседка, но потом проследила мой взгляд и, улыбнувшись, ответила. – Нет, просто я люблю читать. Тут много трудов по истории музыки, не входящих в обязательную программу, а мне интересно.

- Как ты эту кипу только дотащила? – снова спросила я, пытаясь представить себе тяжесть двух десятков солидных томов.

- Мне Кеннет помог, - произнесла подруга. – Он никогда не может пройти мимо девушки, несущей что-либо тяжелей скрипки.

- Да, это я уже заметила, - усмехнулась я, вспоминая эпизод с Делмой и контрабасом. – Он славный.

- Да, Кеннет очень хороший, - подтвердила солнечная девушка, определяя на полку очередной талмуд. – Его и госпожа Кин всегда пускает в наше общежитие, знает, что он девушкам помогает без далеко идущих коварных планов.

Я снова улыбнулась. Так вот почему третьекурсник так хорошо ориентируется в женском общежитии. Оказывается, редкая студентка, взваливающая на себя непосильную ношу, остается без помощи сильного плеча оллама Кеннета. Не понимаю, как на его фоне подруга вообще могла заметить этого своего Грейнна. Кстати, о нем.

- А почему тебе Грейнн не помог? – не смогла удержаться от вопроса я.

- Грейнн на дополнительных занятиях по специальности, - с готовностью ответила Ния.

- Он у тебя с исполнительского? – уточнила я.

- Да, играет на скрипке. Очень красиво. Он лучший на факультете. Это и неудивительно: Грейнн очень талантлив, - с желтыми лучиками гордости в голосе подтвердила подруга.

Мне вдруг почему-то стало стыдно за свои недавние мысли. Ведь раз солнечная девушка видит в своем любимом хорошее, значит, оно должно в нем быть.

- Кстати, Ния, я ведь так и не спросила тебя, как тебе учится на вокальном? Должно быть, ты владеешь своим голосом, как инструментом?

Подруга улыбнулась своей солнечной лучащейся улыбкой и ответила:

- Знаю, на нашем факультете учатся олламы не с самым высоким уровнем дара, но мне очень нравится. И да. Нас учат многому и контролю в том числе.

Соседка говорила правду: самыми перспективными и сильными были олламы композиторского факультета, после них – исполнительского, затем – вокального, а самыми слабыми считались студенты музыковедческого. Но никто из них не жаловался, потому что изучать феномен олламии и создавать теоретическую базу, облегчая труд познания дара другим, было не менее интересно. Так, по крайней мере, утверждал мэтр Муррей.

- Главное, что нравится, - ответила я. – Я бы хотела послушать, как ты поешь.

- Тебе представится такая возможность во время зимних академконцертов, - ответила соседка.

- Обязательно приду послушать и поддержать, - заверила я подругу.

За разговором состояние после встречи с Дарраком Кейном притупилось. Руки уже давно перестали дрожать. Так что на ужин мы вместе с Нией отправились в хорошем настроении. В этот раз я не опоздала к началу приема пищи, поэтому снова застала явление старшего повара в столовую. Мастер Аодх, как и в прошлый раз, осмотрел присутствующих в столовой и величественно пожелал приятного аппетита своим насыщенно-томатным голосом. В ответ ему прозвучал нестройный благодарный гул, после чего повар с достоинством развернулся и покинул помещение, а к раздаточным тележкам потянулась вереница голодных студентов.

После того, как мы с Нией наполнили свои подносы, усаживаясь за стол к Кеннету и Делме, я произнесла:

- Мастер Аодх такой вежливый. Неужели он желает приятного аппетита студентам каждый прием пищи?

- Конечно, - ответил парень. – У него такой ритуал: в течение учебного года он приветствует студентов перед раздачей, а на каникулах - после нее. Сама понимаешь, на каникулах людей меньше, а на протяжении года народ растягивается и приходит в разное время.

Я кивнула. Дисциплина у студентов – вообще слабое место, а у творческих студентов так вообще – уязвимее не придумаешь.

После ужина извинилась перед друзьями и оставила их. Мне нужно было снова подняться на третий этаж, чтобы переписать расписание, о котором я совершенно забыла, обескураженная сегодняшним происшествием.

Благополучно переписав необходимые сведения, я уже хотела спускаться, когда услышала чей-то игривый переливчатый смех, потом звук удара, как будто что-то упало, а затем совсем уж непонятный  - как будто на клавиши рояля прыгнули. Не понимая, что происходит, я пошла к кабинету, откуда доносились странные звуки. Дверь была не заперта, именно поэтому я и услышала эти странности. Подойдя вплотную, я занесла руку, чтобы постучать, но в этот момент посмотрела в щель и застыла.

Вплотную к роялю стоял парень. Он, одной рукой крепко прижимая к себе девушку, сидящую на клавишах инструмента, увлеченно ее целовал, собрав ее волосы в кулак свободной руки. Сам факт такого фривольного использования  инструмента уж явно не по назначению разозлил меня настолько, что я уже была готова распахнуть створку и… не знаю, что бы я сделала, но встать с черно-белых клавиш дамочку заставила бы. Однако в этот момент парень оторвался от губ своей пассии, и я разглядела его лицо. Улыбка полная предвкушения, страсти и превосходства растянула губы Грейнна. Девушка же смотрела на молодого человека с восторгом и обожанием. Она вздохнула, облизала губы. В глазах Грейнна зажглись темные огоньки, и поцелуй продолжился под аккомпанемент стонов неизвестной мне студентки и тихо возмущающихся подобным возмутительным использованием своих клавиш рояля. Эти звуки и ошеломление черными змеями приковали меня к месту, не позволяя пошевелиться. В голове не было никаких мыслей, только узкая картинка в обрамлении грязно-фальшивых вскриков инструмента и красных всполохов тихих стонов девушки.

Глава 5

Кеннет Берглунд сидел в кресле по ту сторону проректорского стола и хмуро молчал. Молчал и Маркас Двейн. Первым тишину нарушил последний, оценив выдержку студента:

- Оллам Кеннет, мне никогда ранее не приходилось сомневаться в вашем благоразумии, - произнес мужчина.

Парень поднял спокойные глаза на мэтра, ожидая дальнейших слов.

- Я так понимаю, у вас были причины поступить так, как вы поступили, но это не отменяет того факта, что вы нарушили правила поведения в консерватории Аберга, за что полагается дисциплинарное наказание.

Кеннет все так же спокойно кивнул:

- Я осознаю это, мэтр Двейн.

Проректор вздохнул. Ох уж эти студенты с их разборками. Только их потасовок из-за обиженных оллем ему и не хватало. Будто забот у него мало! Нахмурившись, он вынес вердикт:

- Вы поступаете в распоряжение мастера Имона на неделю. Он найдет, чем занять ваше внеучебное время. И, я надеюсь, больше подобного не повторится.

Кеннет никак не поддержал и без того шаткой проректорской надежды, промолчав и снова просто кивнув.

- Можете идти, оллам Кеннет, - разрешил мэтр, после чего студент поднялся с кресла и покинул проректорский кабинет.

Маркас Двейн потер переносицу усталым жестом, прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Что же за день сегодня такой? Сначала мастер-кладовщик со своим праведным гневом, вполне оправданным, если посудить. Потом беседа с олламом Грейнном о пользе расставляемых приоритетов и заботе о собственном моральном обличье. Теперь еще и драка. Весело начинается год. Первый проректор вздохнул и стал размышлять о том, что студент Грейнн держал себя с куда большим раскаянием и сразу признал за собой вину, в отличие от оллама Кеннета, который излучал лишь мрачное удовлетворение от собственного поступка. Но интуиция говорила проректору, что стоит присматривать за этими двумя, причем если третьекурсник всегда казался лорду Двейну парнем порядочным и надежным, то о выпускнике исполнительского время от времени ходили не самые лестные слухи, хоть он и был лучшим на своем факультете и на занятиях всегда вел себя безукоризненно - преподаватели, особенно женская их половина, нарадоваться на него не могли. Личность девушки, по словам мастера Имона, осквернившей своими телесами проводник искусства, так и осталась нераскрытой. Что ж, в любом случае за подобные действия в первую очередь наказание должен нести мужчина. Лорд Двейн был уверен, что своего страха первокурсница натерпелась с лихвой, а если нет, то попадется на чем-нибудь еще и уж тогда получит заслуженное наказание.

В открытую створку постучала секретарь.

- Маркас, я чай заварила. Будешь? – спросила она.

- Давай, - согласился, не открывая глаз, мужчина.

Милдред, с чашкой в руках приблизилась к столу, поставила перед начальником сосуд и опустилась в кресло для посетителей.

- Что-то олламы раньше времени стали фортели выкидывать. Обычно только к зимним экзаменам разогреваются, - отметила с улыбкой женщина.

- Милдред, не напоминай, - открывая глаза и протягивая руку за чашкой, поморщился первый проректор. – Хотя меня удивляет, что сцепились два, по сути, беспроблемных молодых человека.

- Маркас, ты же сам понимаешь: когда речь идет о девушке, беспроблемность мужчин тает, словно роса под палящим солнцем.

- Еще бы мне этого не понимать! Ты сама-то в курсе, кого они там не поделили? Ту вчерашнюю барышню, которую Грейнн, как там мастер Имон выразился, «усадил на клавиши инструмента филеем»? – поинтересовался лорд Двейн, делая первый глоток травяного сбора.

- Нет, дорогой. За ту девочку Кеннет не стал бы сбивать кулаки, - с улыбкой ответила Милдред. – Тут дело в том, что Грейнн состоял в постоянных отношениях с Орнией Бэрк, вокалисткой-третьекурсницей. Ты знаешь ее. Очень светлая девочка. И близкая подруга оллама Кеннета. Новости о вчерашнем происшествии разлетелись быстро. Мастер Имон ни от кого не скрывает своей злости. Вот мальчик и решил вступиться за честь подруги.

- Взыграло ретивое, - понятливо кивнул Маркас.

- Что-то вроде этого, - подтвердила Милдред и после небольшой заминки спросила. – Как прошли беседы с олламом Грейнном и олламом Кеннетом?

Проректор ухмыльнулся. Воспитательные беседы он всегда проводил за закрытыми дверьми, но Милдред была истинной женщиной и тайн, кроме собственных, не переносила ни в каком виде. Да и скрывать тут особо нечего.

- Грейнн выказал раскаяние и получил распоряжение в ближайшую неделю во внеучебное время помогать в библиотеке, а Кеннет был угрюм и совершенно не считал себя виноватым, так что отправился в распоряжение мастера Имона, - ответил Маркас.

- Не знаю, дорогой. Кеннет мне нравится гораздо больше Грейнна, - с сомнением протянула секретарь.

- Это потому, что он представляется тебе окруженный светлым ореолом рыцарства? – приподняв бровь уточнил лорд Двейн.

- Может быть, - не стала спорить женщина. - Но Грейнну ты дал наказание легче.

- Он свое получил, Милдред, тебе не кажется? – спросил начальник.

- Нет. Я бы добавила, - тряхнула рыжей шевелюрой секретарь, блеснув изумрудными глазами.

Глава 6

Следующий день был очень волнительным: нам предстояло определиться с новым инструментом, знакомство с которым будет происходить с самых азов. Конечно, официально студентам-первокурсникам на это давался месяц, но оказалось, что лучше это сделать как можно скорей, потому что если с инструментом проблем не возникло бы в любом случае – закрома мастера Имона были невероятно обширны и богаты – то с преподавателями дело обстояло с точностью до наоборот. Оставшееся время они, и так нагруженные, всеми силами отбрыкивались от бонусных учеников: такая вот ежегодная игра «кто отобъет себе более свободный график».

Поэтому нервная атмосфера царила не только за завтраком, но и на первом лекционном занятии, заполняя пространство зигзагообразным колким серым гулом.

Мэтр Нуада, молодой преподаватель, читающий нам «Принцип действия музыки души», зайдя в аудиторию и обнаружив не спокойных и собранных, готовых внимать студентов, а взвинченных и возбужденных олламов, громко прочистил горло и, дождавшись сравнительной тишины, произнес своим негромким, похожим на звук перекатывающихся шестеренок голосом:

- Уважаемые олламы и оллемы, я все понимаю, но поверьте: предстоящее вам действо вовсе не так волнительно и судьболомно, как недопуск к экзамену.

Гул и шепотки мгновенно прекратились, будто их и не было никогда. Несмотря на показавшуюся на прошлой лекции безобидность, внушаемую не только голосом, но и располагающим выражением лица, Ронан Нуада оказался весьма принципиален в определенных вопросах.

Его предмет был одним из основополагающих на нашем курсе, так что мне показалось вполне справедливым с его стороны требовать особого внимания к собственной дисциплине. Еще на прошлом вводном занятии мэтр рассказал нам, что музыка души – это не просто набор звуков, которые воспринимаются через слуховой канал. Это энергия, особая субстанция, имеющая уникальные свойства, благодаря которым она может воздействовать на человеческое сознание и даже проникать в него. Этот предмет был призван разъяснить нам, олламам, с чем именно мы будем взаимодействовать, что будет нашим орудием, методом, всем, чем мы захотим.

Сегодня, дождавшись, когда эффект от сказанного закрепится в студенческом мозге, мэтр Нуада стал рассказывать о тех самых особых свойствах музыки души, отличающих ее от обыкновенной музыки и их характеристиках. По его словам, все это передавалось музыке ее композитором и исполнителем, в большей степени, конечно, последним, потому что непосредственно он извлекает звук из инструмента, но и заслуги написавшего тоже нельзя преуменьшать, ведь именно он определил характер мелодии, направленность и музыкальные оттенки.

Несмотря на довольно молодой возраст, как я узнала от сокурсников (мэтр только в прошлом году окончил аспирантуру), преподавателя было очень интересно слушать, а животрепещущая тема только раззадоривала и укрепляла этот интерес. Лично мне даже сдвоенного занятия показалось мало.

После «Принципа действия», лекции, отвлекшей нас с сокурсниками от каких бы то ни было предвкушений, и занятия физкультурой у мэтра Дойла, имевшего ангельскую внешность, от которой девушки потока на первом занятии едва не расплылись восторженными лужицами, и дьявольский характер, быстро приведший прекрасную половину первого курса в чувство, восторг и предвкушение набрали обороты уже непосредственно в малом концертном зале, где ради знакомства с новыми инструментами была организована живая звучащая выставка. Любопытствующим студентам разрешалось вертеть заинтересовавший их инструмент (только бережно!), пробовать извлекать из него звук (только осторожно!!), знакомиться и разглядывать (только под присмотром старших студентов!!!). Оказалось, что в последний момент и Делму на организационном уровне к этому действу привлек куратор, так что теперь она стояла с флейтой в руках и следила за тем, чтобы заинтересованные в ее инструменте олламы обращались с ним крайне почтительно, и показывала, как нужно извлекать из него звуки. На запястье флейтистки за самый конец был подвязан средних размеров платок, которым она протирала накладку после студенческих проб. Послав подруге сочувствующий взгляд и получив в ответ «страшные» глаза, решила осмотреться. Вполне просторное, несмотря на название, помещение, сейчас было освобождено от зрительских кресел, и вдоль стен примерно в двух метрах друг от друга стояли студенты  с инструментами в руках, на подставках или на полу, в зависимости от размеров самих инструментов. Чего здесь только не было! Глаза разбегались, впрочем, как и студенты. А уши! Сколько же здесь было звуков! Звуковая палитра, казалось, сейчас перешагнет цветовой спектр, так много абсолютно разных по звучанию и цвету тут витало нот. И только присутствие кучкующихся неподалеку от входа преподавателей не давало набрать происходящему размеры цвето-звукового извержения. Правда расположение почтенных мэтров наводило на мысль, что они и сами не прочь удрать отсюда подальше. Стараясь отрешиться от постороннего шума, чтобы хотя бы мысли свои слышать, я так и стояла, когда вдруг над ухом раздался оранжевый всплеск с хриплыми искорками раза в два громче необходимого.

- Привет, Таллия!

Вздрогнув, обернулась и увидела одногруппника, Байла Фланна. Он стоял рядом и улыбался мне своей невероятной улыбкой. Полюбовавшись последней, перевела взгляд на его серо-зеленые глаза, и ответила:

- Привет, Байл.

- Испугалась? – спросил парень, отметив тот факт, что я вздрогнула. – Извини. Просто здесь так громко, что я опасался, что ты меня не услышишь.