Королевская посланница

Пролог

Княжна Софья Астахова прибыла в Монпелье 25 июня 1785 года и остановилась в гостинице «Золотая лилия», которая считалась лучшей в городе. Слава богу, что теперь у княжны было достаточно денег – она могла не стеснять себя в тратах.

Свою горничную Агриппину Софья оставила в небольшом французском селе близ города Дежансон, где бедняжка должна была поправить свое здоровье, изрядно пошатнувшееся после перенесенных девушкой жестоких потрясений. Испытала она их отчасти по вине своей госпожи. Хотя и вине невольной.

Княжна Астахова уехала из России во Францию после того, как её мать умерла, а жених – граф Леонид Разумовский – вынужден был срочно отбыть в Швецию, так как убил на дуэли графа Воронцова.

Никто точно не знал, почему случилась эта дуэль. Поговаривали, что граф Воронцов оскорбил каким-то образом честь княжны Астаховой…

Вообще отношения обоих молодых людей с княжной Астаховой были окутаны тайной. Ходили слухи, что Софья однажды пропала, что брат искал её по всему Петербургу и не нашёл, а потом вроде она объявилась сама, но где была целых два дня, о том никому не известно.

Можно было предположить, что в её исчезновении повинен покойный Воронцов, но подобное предположение большинством петербуржцев отрицалось по той причине, что графа Дмитрия Алексеевича считали человеком здравомыслящим, несмотря на его постоянное ёрничанье и так называемые психологические опыты, которые он проводил над своими знакомыми. Не мог он пуститься в подобные авантюры ещё и потому, что вовсе не был ни злодеем, ни романтиком, все его провинности и проступки были мелкие, высоких людей не задевающие и не выходящие за рамки приличий.

Граф Разумовский вынужден был уехать так быстро, что не успел даже проститься со своей невестой, княжной Софьей, которую горячо любил.

До поры до времени и княжне казалось, что она Разумовского любит. Но прошло всего два месяца, и вот уже образ жениха стал тускнеть в памяти Софьи Николаевны, вытесняясь постепенно человеком, который бескорыстно помог княжне выбраться из неприятной истории, приключившейся с ней во Франции.

Кроме того, она узнала, что этот достойный человек посвятил себя ремеслу необычайному – он выполнял секретные поручения Коллегии иностранных дел России.

Молодой чиновник Коллегии Григорий Тредиаковский, оказывается, уже не единожды рисковал жизнью, исполняя свои служебные обязанности.

Из близких родственников у Софьи остался лишь старший брат – князь Николай Николаевич Астахов.

Поскольку случившаяся дуэль не могла не коснуться его самого, он счёл, что для блага семьи следует сестру немедленно выдать замуж. Естественно, за другого, а не за уехавшего из России жениха. И проявил завидное рвение, чтобы найти красавице Софье достойного супруга. Неважно, что внешность и возраст нового претендента на руку сестры, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Главное, он соглашался вести ее под венец и тем самым прекратить всяческие пересуды о скандале, бросавшем тень на незапятнанное доныне имя князей Астаховых.

В Петербурге же распространилось мнение, что в состоявшейся дуэли и в смерти графа Воронцова виноват не столько граф Разумовский, сколько сама княжна Софья.

Прежде, мол, она одного за другим отвергала претендентов на её руку и сердце, отчего дожила в девичестве до двадцати пяти лет. Её уже называли старой девой, а ещё Мраморной девой, и вот теперь она наконец решилась выйти замуж. Но и здесь все обстоятельства были против Сони: в петербургских гостиных ходили слухи и сплетни, так как незадолго до того Разумовский собирался жениться совсем на другой барышне.

Получалось, что Софья Астахова не только расстроила предполагаемую свадьбу, отдав руку и сердце графу Леониду, но и не отвергла многолетние ухаживания Воронцова.

Понятное дело, молодые люди столкнулись на узкой дорожке, и один из них погиб.

Брат девицы, которая послужила для дуэлянтов камнем преткновения, князь Николай Астахов как раз накануне означенного события выгодно женился на дочери первой камеристки и наперсницы императрицы – Дашеньке Шарогородской, бывшей невесте Разумовского. Поговаривали, будто суровая теща сказала зятю:

– Сделай так, чтобы скандал нас не коснулся.

Что ещё мог сделать князь Николай Николаевич, как не заняться поисками жениха для своей сестры?

Как говорится, ищущий да обрящет. Астахова не волновало, что генерал-аншеф Старовойтов, вдовец, был в три раза старше его сестры. Князь думал о своей репутации, искренне полагая, что заботится в первую очередь о Софье.

Однако последовавшие за его усилиями замять скандал события удивили не только самого князя Астахова, но и весь петербургский свет.

Княжна Софья Николаевна – девица весьма неглупая, знающая несколько иностранных языков, знакомая с произведениями Вольтера и Дидро, – в один прекрасный день просто уехала из Петербурга, не поставив в известность о своих намерениях никого. В том числе и брата.

Правда, сообщи она ему о своих намерениях, вряд ли ей удалось бы их осуществить.

Она больше не могла, да и не хотела плыть по течению жизни, ибо поняла, что в силах изменить её по своему разумению. И даже получать от этого немалую прибыль. А также, конечно, быть в обществе людей, приятных ей…

Дело в том, что любовь к истории, чтению всевозможных документов, рукописей помогла Соне однажды обнаружить в записях своего деда, князя Еремея Астахова, упоминание, что во Франции, в Дежансоне, должно существовать большое количество тайно произведенного неким маркизом Антуаном де Баррас золота в слитках, половина из которого якобы принадлежала деду Софьи.

А до этого она совершенно случайно нашла тайную лабораторию деда, о которой никто из Астаховых и не подозревал, где находилась малая часть того самого золота, что всё ещё, возможно, оставалось во Франции.

Брат Сони князь Астахов, как само собой разумеющееся, прибрал найденное золото к рукам и, похоже, забыл, что именно благодаря сестре он получил в свои руки некоторые средства, коих прежде не имел. И что именно это дало ему возможность жениться на богатой и знатной Даше Шарогородской.

Соня не стала ему о том напоминать. Ничего не поделаешь, ежели благодарность перестала входить в число добродетелей брата Николая. Она здраво рассудила: найденного в лаборатории деда золота ей не видать, а потому решила отправиться во Францию и выяснить, известно ли о тамошнем золоте потомкам маркиза. А если известно, то не может ли она получить его по праву наследницы?

Поездка во Францию оказалась не напрасной. Соня в который раз убедилась, что исполнения всякого желания можно и нужно добиваться, под лежачий камень вода не течёт, а дорогу осилит идущий…

Княжна Софья не только сумела раздобыть на поездку нужную сумму денег, но и отыскала знающего человека – весьма расторопную женщину, которая подготовила для нее необходимые документы на поездку, а также сохранила её намерения в тайне от брата.

К своему удивлению, во Франции она ещё застала в живых маркиза Антуана, довольно бодрого старика восьмидесяти девяти лет, которого некстати, как раз накануне её приезда, свалил жестокий приступ подагры.

Маркиз де Баррас обрадовался приезду Сони. В подвале его замка действительно лежало золото из золотоносной руды, которое он когда-то получил собственноручно, построив по своим же чертежам оборудование для этого.

А закупить всё необходимое для этого производства Антуан смог лишь благодаря деньгам, коими в своё время его щедро снабдил князь Еремей Астахов.

Русский друг маркиза погиб у себя на родине внезапно, не оставив насчет своей части золота никаких распоряжений. Потому маркиз всё медлил, говорить об этом или не говорить единственному законнорожденному сыну, которого, впрочем, считал человеком недостойным, способным на отвратительные поступки. И, как впоследствии оказалось, самые худшие опасения старого маркиза оправдались…

Сын Антуана де Баррас – Флоримон – не знал, где отец прятал золото, но подозревал, что оно существует. То есть он не думал, что это именно золотые слитки, но в том, что отец богат, не сомневался.

Он упрекал отца в прижимистости и, случалось, нарочно провоцировал старого маркиза обращаться к своему тайнику, убеждая его в том, что ещё чуть-чуть, и замок де Баррас опишут за долги. Предчувствие его не подводило: деньги всякий раз появлялись, хотя пройдоха-батюшка тщательно скрывал свой тайник и не давал сыночку себя выследить.

Тогда Флоримон подстроил ловушку отцу и кстати приехавшей к нему из России княжне Астаховой. Под предлогом ремонта перевёл заболевшего старика-маркиза в комнату, в которой имелся тайный глазок и устройство для подслушивания разговоров, ведущихся в ней.

Теперь Флоримон точно узнал: золото есть! Но то, как он приготовился его получить, говорило не только о непорядочности Флоримона, но и о его изощренно-жестокой фантазии.

Агриппину, горничную княжны, Флоримон и отдал своему слуге, поднаторевшему на насилии и укрощении строптивых девственниц, которых потом его господин продавал в публичные дома Европы и Востока.

Флоримон де Баррас пригрозил Софье, что то же самое может произойти с самой княжной, если она ему не покорится.

Негодяй решил не останавливаться на достигнутом и стал шантажировать своего отца. Перед Антуаном он поставил условие: ему покажут хранилище золота, а Софья Астахова согласится стать его женой – только тогда он не причинит ей никакого вреда.

Риска в таком шантаже для него не было, потому что Флоримон понимал: батюшка сделает всё, чтобы защитить дочь своего покойного друга.

В действительности всё случилось вовсе не так, как хотелось молодому негодяю. Маркизу Антуану де Баррас и Софье удалось от Флоримона ускользнуть, но они понимали, что тот всё равно на этом не успокоится.

Флоримон до нынешнего времени добывал себе средства к жизни именно тем, что занимался кражей и продажей в рабство молодых красивых девушек, которые приезжали на воды в Дежансон. Организованные им похищения в конце концов приняли такие размеры, что стали всерьез беспокоить короля Франции Людовика XVI. К нему всё чаще стали обращаться правители других стран, в том числе и России.

Императрица Екатерина отправила даже одного из своих тайных агентов с наказом найти пропавшую дочь знатных родителей, вернуть её семье, а похитителей передать в руки французского закона.

Как раз накануне происшедших с княжной событий ей довелось познакомиться с неким Григорием Тредиаковским. Григорий ехал вместе с Софьей из России во Францию в одной почтовой карете.

События сблизили молодых людей, и, несмотря на то, что Григорий оказался не слишком разговорчивым и не спешил посвящать Софью в свои планы, он все же обмолвился, что ему поручено высшей властью России принять меры к розыску и возвращению домой похищенной злоумышленниками юной Варвары Шаховской, единственной дочери аристократов старинного рода.

Тредиаковского снабдили немалыми деньгами. Король Людовик XVI, к которому от имени русской императрицы обратился за помощью посол России во Франции, выдал молодому человеку бумагу со своей печатью. В ней король требовал от всякого, к кому Григорий обратится, помогать ему всеми средствами.

Разрешалось также чрезвычайному агенту пользоваться услугами своих соотечественников, если в том настанет нужда. Таким образом, молодой человек вполне законно привлёк к своему делу любознательную княжну Астахову.

Девушка владела несколькими европейскими языками и охотно согласилась обучаться таинствам своего нового занятия, неожиданно выявившего в ней тягу к авантюризму.

Правда, обучаться пока было некогда. Похищенную девушку Варвару Шаховскую увезли в Марсель, где нужно было во что бы то ни стало её перехватить. В противном случае вряд ли удалось бы найти её где-нибудь в Стамбуле или выкрасть из чьего-то гарема, ведь девушку везли на рынок рабов.

Глава первая

Городок Монпелье оказался небольшим, с узкими, не слишком чистыми улочками; здесь в это время года было жарко, как и во всех южных городах.

Зелёных насаждений в городке было немного, потому приехавшие сюда первым делом искали какой-нибудь тени, кроме тени от домов, каковая не давала прохлады парков и рощ. Княжна готова была уже и вовсе разочароваться в сем городе, но, походя по его улочкам, она увидела несколько очень красивых домов, вызывавших у любого человека восхищение своей архитектурой. Дома эти тут же примирили её с Монпелье.

Наверное, Соне пришлось бы нелегко в этой жаре – после прохладного лета Петербурга она тяжело привыкала к климату юга, но местные жители рассказали ей, что в Монпелье имелось живописнейшее местечко, называемое горожанами площадь Пейру. Туда она и не замедлила пойти, едва успев устроиться в гостинице и позавтракать. Здесь ежедневно прогуливался весь город, дыша желанной прохладой, которую давали насаженные на площади многочисленные деревья.

Площадь Пейру, расположенная на возвышенности, чистая, украшенная статуей Людовика XIV, удивляла взор новичка своим старинным акведуком, откуда вода шла в город. Соня в очередной раз могла убедиться в том, что и прежде люди понимали толк в прекрасном. А главное, умели это прекрасное создавать.

С площади открывался вид на Средиземное море. Местные жители рассказывали, что при восходе солнца отсюда можно разглядеть даже Испанию, но Соня ещё не успела в том убедиться.

Документы у княжны были выправлены на имя баронессы Софи де Кастр, уроженки города Нанта. Ее наставник Григорий Тредиаковский считал, что Софья Астахова по выговору подлинная француженка. Имя ей оставили прежнее, на случай, ежели она лицом к лицу столкнется с кем-то из знакомых петербуржцев – трудно ведь найти на земле место, куда бы любопытные русские не заглядывали.

Впрочем, сейчас Соню – мадемуазель Софи – мало кто узнал бы! Высокая прическа, украшенная цветами, изменила её больше, чем когда-то темный парик. Дорогая французская помада сделала губы яркими и блестящими. Но больше всего изменила Соню ее величественная осанка, а ведь ей пришлось этому учиться всего несколько часов! На большее просто не оказалось времени.

У прежней Софьи никогда не было такого надменного взгляда, такого поворота головы, таких небрежно-царственных жестов. Нет, такое не дается за один день. Конечно, сыграло свою роль и воспитание, полученное княжной в Петербурге, потому что стоило Соне на мгновение опустить плечи, как тут же внутренний голос напоминал ей: осанка! И она снова выпрямлялась.

С недоверием и затаенной радостью рассматривая в зеркале свой изменившийся облик, Софья думала, что, не встреть она Тредиаковского, так во всю жизнь могла и не узнать, на что она способна и какие силы в ней, оказывается, дремлют.

– Говорят, детей аристократов учат таким повадкам с детства! – восклицал Григорий с возмущением. – Ерунда это, дань модным романам. В жизни мы видим княжну, которая имеет спину скорее сутулую, чем прямую…

– Учили аристократку не тем повадкам! – пробормотала Соня; менторский тон Григория её смешил.

– Именно не тем! – ничуть не сбившись с тона, продолжал её мучитель. – Притом наша аристократка всё время норовит опустить взор в землю, словно потеряла кошель с деньгами и теперь его ищет, или как крепостная девка, которая не смеет взглянуть на своего господина, а заодно и на всё остальное человечество. Нет чтобы направить величественный взор на собеседника, чтобы он смущался от силы и уверенности в себе красивой женщины. Ежели, конечно, её сиятельству нынче не нужно изображать деревенскую простушку…

Когда, забывшись, Соня начинала сутулиться – разве можно совершенно измениться за один день? – она вспоминала наказы мадам Эстеллы, её жесткие пальцы на теле, указывающие:

– Спину держать! Живот держать! Шею держать!

По её мнению, нельзя было давать себе спуску ни на минуту.

И сутулость, и неуверенность в себе княжны Софьи Астаховой можно было объяснить. Она выросла в семье не слишком богатой, если не сказать бедной, которая могла уповать лишь на знатность рода, пока случайно не разбогатела уже после смерти отца и накануне смерти матери.

Оттого Софья и не была уверена в себе, оттого и не держала осанку, потому что прежде не любила выходить в свет, блистать на балах. Ей казалось, что в таком случае она становится слишком уязвимой, беззащитной перед кем-то жестоким и безжалостным, который провозгласит на весь зал:

– Посмотрите, это княжна Астахова, бесприданница. У нее второй сезон одно и то же платье! А нос дерёт, будто твоя королева! Что ещё остается делать беднякам!

Или что-нибудь в том же роде. Теперь Софья Астахова была богата. По крайней мере, она знала, где её богатство лежит и как его взять, но это уже не было для неё главным, ибо на первое место в её жизни вышло приключение.

Горячая кровь деда-авантюриста до поры до времени не давала о себе знать. Точнее сказать, прежде о таких своих наклонностях княжна даже не подозревала.

Но и тогда, оказывается, она осмеливалась бросать вызов свету, отвергая предложения и знатных, и богатых женихов. Но получилось, как в поговорке: женихов много, да суженого нет. Бог наказал её за гордыню… Ну да что теперь о том думать!

Раньше Соня жила чужими чувствами и впечатлениями, в огромных количествах поглощая книги на французском, реже – на английском языке, где эти самые приключения сплошь и рядом происходили с героями романов.

Она читала всё подряд и поневоле заглушала тот голод к новым впечатлениям, который проснулся в ней теперь. А проснись он в ней прежде, на что Соня могла бы рассчитывать? Разве что на поездку в принадлежащее ей крохотное именьице, чудом не проданное матерью в трудные для семьи времена.

Нынче же ей мог принадлежать весь мир!

Итак, оставив свои вещи в гостинице и наскоро позавтракав, Соня теперь взирала с высоты площади Пейру на Средиземное море, к которому должна была выехать на следующий день. Впрочем, не ранее того, как в город приедет Григорий Тредиаковский. Ему ещё зачем-то нужно было посетить Париж.

Соня не стала проявлять излишнее любопытство, что за дело его там ждало: захочет – расскажет. Сама она поневоле объехала главный город Франции стороной, успокаивая себя, что когда-нибудь она выберет время, чтобы обозреть не спеша сию столицу мира, как о ней отзывались путешественники.

Из Монпелье Соня должна была ехать в Марсель вместе с Григорием и, надо сказать, уже ждала его с нетерпением.

Она смотрела на великолепный вид, расстилавшийся перед нею, и жалела, что нет рядом горничной Агриппины, каковую с некоторых пор она могла бы называть компаньонкой. Можно было представить, как ахала бы эта девчонка и восторгалась красотами, открывавшимися с площади Пейру, в то время как её госпожа, едва лишь взглянув, думает о предстоящей поездке в Марсель.

Соня не могла о ней не думать. Флоримон де Баррас успел переправить в Марсель ту самую русскую девушку – Варвару Шаховскую, родители которой просили императрицу о помощи, и государыня Екатерина им её обещала.

Ещё в Дежансоне Григорий узнал от одного из своих французских коллег, что скоро в Марсель прибудет судно турецкого султана. На нем должны увезти в эту чужую страну девять красивых девушек из разных стран Европы, которые станут наложницами сына султана. Ко дню рождения своего сиятельного отпрыска отец решил подарить ему небольшой гарем.

Агент-француз уверял, что одна из этих девяти девушек – Варенька Шаховская.

А Григорий Тредиаковский и теперь его помощница Софи де Кастр собирались сделать всё для того, чтобы этого не допустить.

Собственно, Соня даже не представляла себе, чем она будет заниматься. Девушка успокаивала себя лишь тем, что со временем она всему научится, и, кто знает, может, её умению позавидует сам Тредиаковский.

Пока же княжна могла только догадываться, почему задержался в Париже Григорий. Ему нужна была помощь французских властей.

План вызволения Вареньки, очевидно, у Григория имелся, а баронесса де Кастр вынуждена была болтаться без дела в Монпелье, изображая собой богатую праздную дуру!.. Это, конечно, Соня сказала о себе сгоряча: не думала же она, что Григорий будет посвящать её во все подробности дел, толком не зная, на что она способна.

Софья не понимала, почему она так злится. В любом предприятии – это известно и ребенку – ничего не делается быстро.

– Быстро только кошки родятся! – сказала бы в этом случае покойная княгиня Астахова.

Пожалуй, Соне лучше сейчас думать о чём-нибудь другом. Например, вспоминать об оставшейся в Дежансоне Агриппине.

Несчастье, которое случилось с девушкой, побудило княжну Астахову ускорить обещанное вознаграждение – дать своей горничной, которая была её крепостной, вольную. Сей документ она подписала в присутствии нотариуса, вдовы Фаншон и Григория Тредиаковского. Но и этого ей показалось мало.

Маркиз Антуан де Баррас потихоньку выздоравливал в доме своей давней знакомой – мадам Фаншон. Об отношениях с этой достойной женщиной, миловидной и веселой, он предпочитал не распространяться, но два ее сына-погодка удивительным образом походили на самого маркиза. Правда, только лицом, взяв крепость фигур и саженные плечи от предков по линии матери…

Сыновья вдовы относились к маркизу почтительно, как и подобает относиться простолюдинам к аристократу, называли «ваша милость» и целовали руку. Несколько раз, думая, что никто не видит, старый маркиз останавливал любящий взгляд на плечистых фигурах сыновей Фаншон, и в глазах его мелькала гордость. Или это Соне только казалось?

Княжна с легким сердцем оставила свою горничную Агриппину в этой дружной семье, уверенная, что о ней хорошо позаботятся. Самой горничной Соня дала двести рублей. Агриппина даже испугалась.

– Ваше сиятельство, вы хотите оставить меня здесь навсегда?

– Нет, дорогая, – ласково улыбнулась ей Соня. – Я непременно приеду за тобой, если ты хочешь по-прежнему быть рядом со мной. А пока привыкай к тому, что ты свободная женщина и можешь располагать собой, как пожелаешь. Мне нужно съездить в Нант к Луизе, а на обратном пути я заеду в Дежансон, и мы непременно увидимся. А потом поедем в Италию, в Англию или Шотландию…

Шотландия была мечтой Сони с детства, но пока обстоятельства складывались так, что поездку в страну Вальтера Скотта на время придется отложить.

Посвящать Агриппину в свои отношения с Тредиаковским она считала излишним, а на вопрос девушки о том, где теперь Григорий Васильевич, княжна пожала плечами и ответила:

– Говорил, вроде ему в Париж надобно… Зато Соня рассказала маркизу, как обошёлся с девушкой его сын, и Антуан де Баррас был потрясён. Флоримон!.. В его жилах текла кровь древней династии Капетингов, чьи потомки не раз прославились в крестовых походах…

– Я должен загладить свою вину перед этой девушкой! – вне себя от горя твердил старый маркиз.

Когда Софья рассказала об этом пострадавшей горничной, та умилилась.

– Так и сказал – загладить вину? – повторяла она, недоверчиво покачивая головой, и признавалась своей госпоже: – Не правда ли, маркиз до сих пор красив! Сразу видно, что он знатный человек… Он так много знает!.. Он даже поцеловал мне руку!

Княжна про себя посмеивалась: кому бы в России пришло в голову поцеловать руку крепостной девке? Но соглашалась, что порода в маркизе видна до сих пор. Старость не обезобразила его лицо, а сделала ещё величественней.

Вообще-то оставить Агриппину в Дежансоне посоветовал княжне Тредиаковский.

– Агриппина перенесла тяжелое потрясение, – сказал он. – Представьте, как бы вы чувствовали себя, окажись на её месте. Она стесняется вас, стесняется окружающих. Девушку мучает стыд. Ей кажется, что все знают о её позоре…

Соня представила. Вернее, попыталась представить. Картина показалась ужасной. У неё даже мурашки по коже побежали. Но вот сама Агриппина… Что-то Соня не видела у неё особых мучений.

Княжна знала, что и в простом народе девушки не меньше заботились о своей невинности, чем девицы знатного рода. А уж потерять девственность через насилие! Многие накладывали на себя руки от горя. По крайней мере, так всегда считала Соня, так она читала об этом в романах. Агриппина же порыдала денек, повздыхала, а потом философски заметила:

– Что же делать, девичество не вернуть. Видать, мне на роду написано остаться незамужней, хотя теперь и вольной. Господь награждает нас за муки и терпение. Если я стану работать, то со временем смогу накопить денег и, например, открыть какую-нибудь лавочку, где стану торговать благовониями или цветами. Я ещё не решила…

Софья была разочарована: это и всё горе? А потом подивилась планам восемнадцатилетней девушки: первое, о чём та стала размышлять, – как выжить, как обеспечить себя средствами. Пожалуй, и княжне стоило поучиться у горничной стойкости и практическому отношению к жизни. Потому, наверное, она и усомнилась в словах Григория о потрясении Агриппины и о том, что ей надо дать время прийти в себя.

Для себя Соня объяснила: высокие чувства девушкам из простого народа недоступны. И, потеряв честь, руки на себя они вовсе не накладывают.

Накануне её отъезда в Монпелье маркиз Антуан почувствовал себя гораздо лучше. Он мог уже понемногу ходить, что и делал, опираясь на руку Агриппины. Он подолгу что-то рассказывал девушке, а та согласно кивала.

Это несказанно удивляло княжну: что может быть общего у такого старого, образованного человека, как маркиз, со служанкой, которая едва научилась читать и писать? Уж ей ли не знать, как простовата Агриппина, как примитивно судит она о жизни… Или маркиза де Баррас всю жизнь тянет к простолюдинам?

Как бы то ни было, о своей бывшей крепостной она могла не беспокоиться. Маркиз был достаточно богат, чтобы позаботиться об Агриппине ежели не самому, то посредством своих денег.

С Софьей Агриппина расставалась без слез и, кажется, без сожалений, что, надо сказать, княжну задело. Может, и вправду лучше оставить её насовсем во Франции? Но оказалось, что Агриппина лишь поверила прежним обещаниям Софьи. Теперь она только повторила:

– Ваше сиятельство обижены на меня за то, что пришлось дать вольную той, у которой вся родня – крепостные? Вы поэтому оставляете меня здесь?

– Но тебе больше ничто не угрожает, – удивлённая её горячностью, проговорила Софья. – Кроме того, если ты захочешь выйти замуж, я дам тебе неплохое приданое. Тебе достаточно будет лишь сказать о том маркизу Антуану, мы с ним обо всем договорились.

– Так-то оно так – задумчиво сказала Агриппина. – Да только скучно тут жить… Вы увидите море, а я тоже всегда мечтала на него посмотреть…

С Агриппины мысли Сони перекинулись на Альфонсину де Шовиньи. Альфонсина – пособница Флоримона де Баррас, контрабандиста и работорговца, занималась тем, что сообщала Флоримону о красивых женщинах, которые приезжали в Дежансон. По её указке те в некий момент исчезали из города, и больше старуха их не видела. Потом она присваивала себе вещи и деньги своих постоялиц. До сих пор ни одна из девушек, попавших в лапы преступника Флоримона, обратно не возвращалась.

Теперь, скорее всего, остаток жизни старая Альфонсина проведёт в тюрьме, она будет наказана по всей строгости закона.

Соня тогда с восторгом говорила Григорию об умелой французской полиции. Она чуть ли не прославляла французских служителей закона, которые строго карают порок.

Правда, Тредиаковский эти её горячие восторги быстро охладил.

– И в этой стране, как во всех других странах, закон представляет собой паутину для мелких мух, – усмехнулся Григорий в ответ на её замечание. – Крупные мухи минуют её с завидной легкостью…

И Соня продолжала размышлять о превратностях судьбы, о том, чем ей предстоит заниматься в недалеком будущем. Она узнала, что Тредиаковский – тайный агент некоего чиновника Коллегии иностранных дел.

Чего греха таить, до настоящего времени княжна Астахова относилась без уважения к Коллегии, после того как узнала, что её чиновники не только позволяли себе перлюстрировать письма граждан, но некоторые из них вообще не доставлялись адресатам, тем самым порой лишая людей очень многого. Например, как в случае с её семейством…

Кто знает, получи семья Астаховых в свое время письмо маркиза Антуана де Баррас с сообщением о находящемся в его распоряжении золоте, половина из которого принадлежала Еремею Астахову, может, его сын князь Астахов Николай Еремеевич поехал бы во Францию, откуда вернулся бы уже богатым человеком. И, может, тогда маменька, княгиня Мария Владиславна, не умерла бы слишком рано от горя и беспокойства за судьбу своих детей…

И вот теперь так странно складывалась жизнь, что Софья тоже стала служить ведомству, которое прежде не уважала.

А что Григорий скомандует ей, когда приедет? Может, скажет: «Немедленно выезжаем!» И она должна будет слушаться беспрекословно, потому что первым и непременным условием их совместной работы в будущем господин тайный агент поставил именно это: выполнять без возражений всё, что он прикажет, безо всяких женских штучек – то бишь истерик и капризов.

Соня про себя обиделась: она вроде никогда не была истеричкой, но вслух ничего не сказала. Разве что подумала: скорей всего, Тредиаковский попросту не разбирается в женском характере. Ни одна женщина доселе как следует не увлекла его, вот он и смотрит на весь прекрасный пол со снисхождением: мол, от него в жизни мало пользы. Только для продолжения рода и годится!

Равнодушие Григория – или его умелое притворство – всерьез задевало Соню.

Григорий не высказал никакого восторга в ответ на её предложение вместе с ним найти и доставить в Петербург похищенную злоумышленниками Вареньку Шаховскую. Просто согласился, и всё. Словно сама по себе княжна Софья Астахова не могла представлять интереса для него… Неужели ей так важно внимание мужчины? Раньше подобные мысли к ней не приходили… Поздновато вы созреваете как женщина, Софья Николаевна! Как бы то ни было, а на работу княжну взяли и указание ей дал новый начальник сухо и коротко: «Приехать в Монпелье, остановиться в гостинице и ждать моего приезда». Это и все? А что Соне можно и чего нельзя? Например, можно ли знакомиться с кем-нибудь? А если можно, то о чём с ними говорить? Мог бы господин Тредиаковский и поподробнее рассказать Софье о ее будущей работе и о том, как она должна вести себя с окружающими!

Обслуживание богатых постояльцев в гостинице было заведено на таком высоком уровне, что Соня смогла обходиться без собственной горничной. Достаточно ей было дернуть за сонетку, как являлась гостиничная служанка и помогала красавице-баронессе приготовиться ко сну, а завтрак или ужин, как, например, нынче, по её желанию накрывали в номере.

Соня объяснила, что её горничная заболела и осталась в Дежансоне. Не везло ей на собственных горничных, уж очень они у Сони оказывались болезненными…

По совету той же служанки, которая прониклась бедами баронессы, Соня заказала ростбиф, который в этом отеле готовили превосходно. Права оказалась Ортанс: еда была вкусной, и княжна предалась греху чревоугодия.

На столе даже стояла бутылка прекрасного вина, которую Соня не заказывала. Как пояснила Ортанс, это прислал своей постоялице хозяин.

– За счет заведения, – уточнила девушка. Соня не успела ещё закончить ужин, как в дверь постучали. Поскольку в этот момент Ортанс рядом с нею не было, княжне пришлось идти и самой открывать дверь. Перед нею стояли двое мужчин, один из которых был ей знаком и прозывался Григорием Тредиаковским.

– Вы позволите войти, баронесса? – невинно поинтересовался у нее Григорий.

– Пожалуйста, конечно, входите! – скороговоркой произнесла Софья, пятясь в глубь номера.

– Вы словно бы мне не рады! – укоризненно покачал он головой, в то время как другой, Соне незнакомый, некоторое время просто пожирал ее глазами и только потом прошел в номер вслед за Григорием. – А ведь я привез вам вашего мужа!

– Какого мужа? – хрипло прошептала Соня: нет, до того, как она станет настоящим тайным агентом и научится подобные новости воспринимать хотя бы внешне спокойно, пройдёт, по-видимому, немало времени.

– Вы меня удивляете, баронесса! – продолжал выговаривать Соне её начальник. – Вашего мужа! Барона Себастьяна де Кастр. Поздоровайтесь с ним, не будьте так жестоки!

Соня подала руку незнакомцу, и тот благоговейно её поцеловал.

– Ну что, барон, нравится вам ваша жена? – Тредиаковский пальцем, совсем по-мальчишески, ткнул товарища в бок.

– Очень нравится! – несколько смутился тот, но одобрительного взгляда от Сони не отвёл.

– По-моему, вы ей тоже пришлись по вкусу! – кивнул Григорий и поинтересовался у Сони: – Ваши вещи сложены?

Она кивнула.

– Вот и славно. Вызовите гостиничного слугу, пусть снесет их вниз. Сейчас мы отправляемся.

– Пусть мадемуазель Софи доест свой ужин, – заступился за Соню мнимый барон. Или он был настоящим?

– На ночь много есть вредно, – не согласился Тредиаковский, подцепляя вилкой отрезанный Соней кусок мяса и отправляя себе в рот. – Что вы тут едите? О, это вкусно! Себастьян, не желаете попробовать?

– Спасибо, я сыт! – холодно ответил тот.

– Ох уж эти мне французы! – притворно вздохнул Григорий. – Не вы ли совсем недавно сами торопили меня, уверяя, что мы можем опоздать и наших подопечных увезут в Стамбул? А теперь вам уже жалко, что мы оторвали княжну от ужина… Ладно, не хмурьтесь. Кое-что мы сможем взять с собой, если завернуть вот в этот пакет.

Он ловко и быстро собрал со стола еду, которая и вправду могла пригодиться в дороге. Кивнул появившемуся на звонок слуге на чемоданы и церемонно предложил Соне руку.

– Вы, друг Себастьян, муж этой очаровательной женщины, а я буду её престарелым дядюшкой.

Соня, не выдержав, тихонько засмеялась.

У дверей гостиницы их ждала карета и кучер в ливрее.

При виде их кучер соскочил вниз, распахнул перед Соней дверцу и со стуком опустил подножку. Барон подал ей руку.

Во все время их краткого знакомства Софья смогла лишь украдкой рассматривать своего «мужа». Что уж Тредиаковскому так нравится представлять её перед другими замужней женщиной?.. Однако манеры у барона великолепные. Или и его кто-то заставлял, как Соню, «держать спину», чтобы выглядеть настоящим аристократом?

– Барон – подлинный! – шепнул ей Григорий, а когда Соня удивленно взглянула на него из кареты, обычным голосом пояснил: – По вашему лицу, как всегда, можно читать, будто по открытой книге.

– Женщина открытая – это прекрасно, – вступился за нее барон.

– Когда она выходит замуж, живет в богатом доме, принимает гостей, воспитывает детей – возможно. Но когда нужно скрывать при других свои чувства, такая открытость есть порок, который выкорчевывать надо с корнем, – не согласился Тредиаковский.

Он разговаривал с французом так, будто Соня не княжна, а его крепостная девка! Словно он ее хозяин и сейчас выпорет кнутом за ослушание. Если уж на то пошло, говорить о женщине в третьем лице в ее присутствии вообще дурной тон! Ей бы сейчас нужно обидеться, выйти из кареты и возвращаться в Дежансон. Нанять повозку, отвезти золото… Да что там нанять! На такие деньги эту самую повозку можно купить. И не одну. И кучера купить…

Ишь как она широко размахнулась! Да можно ли быть уверенной в том, что у нее хватит ума и силы, чтобы найти для себя верных людей, а потом держать их крепкой рукой, чтобы слушались ее беспрекословно! Она вполне может не разобраться, нанять каких-нибудь разбойников вроде Флоримона, которые могут ограбить ее и убить…

Соня думала об этом с ожесточением, смакуя детали, словно и вправду собиралась уйти от Григория. Увы, это был всего лишь тихий бунт. Мысленный.

К тому же как вывезти золото через несколько границ? Ей, которая не имеет ни житейского опыта, ни простейшей хитрости. Кроме Агриппины, ей и положиться-то не на кого. Эта девчонка по сравнению с Софьей знала о жизни гораздо больше.

Оба мужчины сели на сиденье напротив Сони, и карета тронулась.

– Что это вы, Софья Николаевна, так тихи и немногословны? Только «да» и «нет» изволите пробурчать. У вас плохое настроение оттого, что мы не дали вам доужинать?

– Вы, Грегор, обидели мадемуазель Софи, – вступился за нее барон.

– Ах, какие мы нежные! – фыркнул тот. Соня не могла понять, что с ним случилось.

Тредиаковский прежде относился к ней со всем уважением и не позволял подобных высказываний. Наверное, с его стороны это была всего лишь игра. «Или он ревнует тебя к барону!» – подсказал внутренний голос.

Словно повинуясь ему, Соня внимательно посмотрела на Тредиаковского, и он вдруг смутился под ее взглядом. Но упорно продолжал изображать из себя строгого наставника.

– Обижаться нам некогда, – проговорил он, скосив глаз на Себастьяна. – Боюсь, с самого утра придется приняться за работу. По крайней мере, для начала выяснить, где Мустафа, доверенный султана, держит девушек?

– Грегор, я не успел еще вам сказать… – Барон посмотрел на Софью, но Григорий кивнул: мол, говори при ней, не стесняйся. – Дело в том, что, к нашему счастью, девушек завтра не станут отправлять. Мой человек в Марселе сообщил, что две красавицы, предназначенные для гарема, заболели какой-то странной болезнью, и Мустафа сейчас в растерянности: ждать торга рабов или заменить девушек-европеек мулатками, а то и китаянками…

– К счастью для нас эта задержка или к несчастью, – задумчиво проговорил Тредиаковский, – а только нам все равно надо спешить. Мы не можем полагаться на сведения кого бы то ни было, потому что в любом случае турки могут передумать и докупить недостающих рабынь где-нибудь по дороге.

На несколько мгновений в карете воцарилось молчание.

– А могу я задать вопрос барону? – все-таки не выдержала Соня; сообщение Тредиаковского о том, что барон подлинный, удивило ее.

– Можете, – склонил голову тот.

Григорий тоже согласно кивнул.

Соня подумала, не слишком ли она покорно принимает его изменившееся настроение? В своей будущей работе она, возможно, ничего и не смыслит, но она не перестала быть женщиной. Могла же она прежде подолгу непринужденно болтать с Тредиаковским о чем угодно, а теперь…

– Скажите, Себастьян, что заставляет вас беспокоиться об освобождении русской девушки? Или вы состоите на службе?

Григорий хмыкнул: мол, ничего не могла сказать умнее, а барон де Кастр явно удивился.

– Я не состою на службе. И согласился участвовать в планах мсье Тредиаковского лишь по одной причине: среди девяти похищенных девушек есть одна француженка…

– Подозреваю, что не одна, – заметил Григорий.

Соня бросила на него досадливый взгляд, но продолжала допытываться:

– Ваша знакомая?

– Моя сестра, – выдохнул он дрогнувшим голосом.

– Простите! – Соня покаянно умолкла – теперь все стало на свои места, а то она уж подумала, что барона привлекла к делу лишь склонность к авантюризму, которой последовала она сама.

Соня рассматривала барона де Кастра не без интереса. Вьющиеся рыжеватые волосы до плеч. Необыкновенного фиалкового цвета глаза. Если они с сестрой похожи, то недаром сестра барона заинтересовала похитителей. Но все же в нем чего-то недоставало. Какой-то твердости, что ли? Внутреннего стержня, присущего тому же Тредиаковскому. Он напоминал избалованного ребенка, которому достаточно небольших усилий, чтобы добиться того, чего он хочет. А потом можно опять расслабиться в полной уверенности, что ему тотчас дадут все необходимое.

А барон между тем счел должным прояснить ситуацию, потому что до того, видимо, ждал, что это сделает Тредиаковский.

– Вчера в Марсель отправился мой дворецкий Валентен, который снимет для нас с вами дом вблизи порта.

– Для нас с вами? – повторила Соня.

– Конечно, раз вы моя жена, – он обернулся к Григорию. – Мадемуазель Софи ведь знает об этом?

– Только то, что я успел сказать баронессе при вас, – пробормотал тот. – Вы же сами видели, у нас не было времени.

– Тогда, может быть, лучше рассказать обо всем мне? – полуутвердительно произнес Себастьян, на что Тредиаковский опять только кивнул.

– Грегор сказал, что вы молоды и красивы, – начал он, обратясь к Соне, – но я, признаться, не ожидал, что вы настолько красивы!

– Спасибо за комплимент! – пробормотала Соня.

– Откровенно говоря, я хотел бы иметь такую жену, как вы… Умную, образованную… Правда, я ни за что не позволил бы ей рисковать и участвовать в предприятиях, которые могут быть столь опасны!.. Простите, если я отвлекаюсь. Так вот, я предлагаю распустить по городу слух, что в Марсель приехал барон де Кастр с женой – молодой женщиной редкой красоты. Если у Мустафы не будет другого выхода и одну девушку он найдет, а другую нет – это можно попробовать устроить, – он невольно обратит взгляд на мадемуазель Софи. Конечно, мы бы ни на минуту не спускали с вас глаз, это на самом деле ничуть не опасно, но позволило бы нашим врагам задержаться и предоставить тот самый единственный шанс, которого мы все ждем.

– Что? Опять мне играть роль живца? – возмущенно крикнула Софья.

Себастьян удивленно обернулся на Тредиаковского. Тот усмехнулся.

– Не только живца, но и разведчика. Разве не об этом вы мечтали, Софья Николаевна? Если случится так, как задумал барон, вы проникнете – вернее, вас приведут – к остальным пленным девушкам и, с нашей помощью, конечно, вы поможете им бежать.

– Я ничего не понимаю, – прошептала она, – барон только что сказал, что с меня не будут спускать глаз, а теперь вы говорите…

– Ну да, следя за тем, куда вас повезут, мы сможем обнаружить тайник работорговцев…

Соня попробовала себе представить, как она будет организовывать побег девушек, и растерялась. Та домашняя ученая девица, которой совсем недавно она была, да что там, не просто была, другой она себя и не представляла, – вознамерилась теперь стать чуть ли не девой-освободительницей.

Побег – это наверняка передвижение с большой скоростью, возможно, преодоление всяческих преград, а она… даже бегать толком не умеет, не говоря уже о том, чтобы, например, плавать!

– Что такое, ваше сиятельство? – заставил ее прийти в себя голос Тредиаковского. – Уж не испугались ли вы дела, к которому еще и не приступили?

– Нет. Просто я подумала… раньше мне не приходило в голову, что я не умею плавать.

– Будем надеяться, такое умение вам и не понадобится. А что еще вас беспокоит?

– Больше ничего, – твердо сказала Соня. Снисходительная улыбка Григория вывела ее из себя. Он по-прежнему продолжает сомневаться в ее способностях… Правда, она и сама не знает, есть ли они у нее? Но она ему покажет, чего при желании могут добиться женщины рода Астаховых!

Во время своей мысленной тирады она перехватила устремленный на нее взгляд барона и смутилась: что он так смотрит-то, с жалостью? Не такие женщины, наверное, могут приглянуться сему изнеженному красавцу.

– Теперь я думаю, что был не прав, – вдруг вымолвил барон. – Не должно быть так, чтобы мужчины прятались за спиной женщины! Мне стыдно, что такая мысль вообще пришла мне в голову. Простите меня, ваше сиятельство!

– А вот это уже пусть вас не волнует! – усмехнулся Тредиаковский. – Я хочу напомнить, дорогой барон, что мадемуазель Софи работает у меня, и я за нее отвечаю, а ваша жена она всего лишь по документам, которые могут и не понадобиться, ибо никто не знает, как в Марселе станут происходить события.

Барон де Кастр обиженно замолк.

– Не надо делать такого сурового вида, Софья Николаевна. – Теперь Тредиаковский смотрел на нее безо всякой улыбки. – Неужели вы серьезно могли подумать, будто я отправлю вас в вертеп разбойников?

– Подумала, – растерянно подтвердила Соня. – Я как раз и подумала, что наша с вами работа прежде всего опасна…

– Что ж, я поздравляю себя с выбором, – вдруг привычно улыбнулся ей Тредиаковский. – Главное, вы не трусиха, а если в какой-то момент вам и было страшно, вы справились со своим страхом и, по моему мнению, сделали шаг вперед. Собственно, моя бы воля… Для чего-то же ваша судьба устраивает вам эти испытания. В противном случае теперь вы сидели бы в Петербурге, в богатом особняке, генеральской женой…

Соня покраснела. Барон де Кастр лишь украдкой переводил взгляд с одного на другого. Если он и был удивлен, то старался не показывать виду.

Карета катила по проселочной дороге почти бесшумно. Видимо, кучер Себастьяна не раз ездил этим путем.

Глава третья

Приехали путешественники в Марсель под утро. Софья даже успела подремать. Проснулась она оттого, что карета остановилась, под ее головой оказался плащ барона, которым он пожертвовал, видимо, потому, что во сне она невольно билась головой о высокую спинку сиденья.

Она смущенно поблагодарила Себастьяна, но тот пробормотал, что это слишком незначительная услуга и что он будет счастлив служить ей и в дальнейшем.

Он вышел из кареты первый и подал руку Соне, а вот Тредиаковский вылез последним, не делая попыток хоть как-то за нею поухаживать.

Первое, что княжна почувствовала, это запах соленой воды и водорослей – ей случалось бывать на Балтийском море. Наверное, оно очень отличалось от Средиземного, но одно было несомненно – воздух был именно морской.

Теперь она заметила стоящего несколько поодаль немолодого, но подтянутого человека, который что-то быстро шептал барону де Кастру.

«Дворецкий Валентен!» – поняла Соня.

Себастьян повернулся к ней и предложил руку, кивая на видневшийся за кованым металлическим забором двухэтажный особняк.

– Валентен снял этот дом вчера, и я вынужден просить прощения у баронессы: ему удалось привести в порядок всего две комнаты. Дом оказался слишком запущенным.

– Послушайте, мсье Себастьян, а не стоит ли нам наедине обращаться друг к другу как обычно? Я ведь на самом деле никакая не баронесса…

– Понятно, Грегор пояснил мне, что мадемуазель Софи – княжна, но если мы привыкнем общаться в подобной манере, то можем нечаянно проговориться при незнакомых людях.

– В чем дело, Софья Николаевна?

Это подоспевший Тредиаковский услышал последние слова барона. И все понял.

– Ну уж нет, голубушка! – проговорил он гневно. – Взялся за гуж – не говори, что не дюж! Этого я и боялся. Вот что значит связаться с женщиной. Мне впредь наука будет! Еще и до дела не дошло, а вы уже капризничаете?

Таким суровым Соня Тредиаковского еще не видела.

– Не вижу раскаяния на вашем челе, одно лишь упрямство. Вы отказываетесь мне подчиняться, хотите вернуться в Россию?

– Нет, не хочу, – пролепетала Соня. – Простите, больше этого не повторится.

– Хорошо. Кто это перед вами?

– Барон Себастьян де Кастр. Мой муж.

– Ну так пожелайте ему спокойной ночи, и пусть дворецкий вас проводит.

– Спокойной ночи, дорогой! – покорно выговорила Соня.

– Подойдите и поцелуйте Себастьяна.

Вот так Софью Астахову прямо по ходу дела обучают искусству мгновенно приспосабливаться к обстоятельствам и не показывать, что тебе это неприятно, или непривычно, или, вот как теперь, стыдно. Что может подумать Себастьян? Что Григорий имеет на нее какие-то права?

В то же время она понимала, что никакая наука не дастся ей прежде, чем она научится преодолевать себя.

Соня подошла к Себастьяну, коснулась его щеки губами и повторила:

– Спокойной ночи, дорогой!

Барон де Кастр покраснел, смутился и излишне громко позвал:

– Валентен! Проводи баронессу в ее комнату. У дворецкого не дрогнул ни один мускул на лице. Он взял со столика канделябр и поклонился Соне:

– Прошу вас, мадам!

Вот у кого нужно было учиться умению владеть собой! Уж он-то наверняка знал, что эта незнакомая ему женщина не баронесса де Кастр, но, раз господин сказал, что это так, он даже не стал напрягать свой ум в попытках усомниться, так ли это на самом деле.

Покои, в которые проводил ее Валентен, были приготовлены если и не для нее, то уж точно для женщины. Небольшая, но чистенькая комната. Кровать с балдахином и нарядным, в кружевах покрывалом. Она, конечно, не думала, что ей придется делить с бароном одну спальню на двоих, но с некоторых пор опасалась, что Григорий ради дела может подвергнуть ее и такому испытанию.

Но нет, она зря волновалась. И отметила про себя цветы в вазах, фрукты и сладости, оставленную на столе, будто невзначай открытую книгу.

Слуга зажег еще один стоящий в комнате канделябр, показал Соне умывальные принадлежности.

– Если будет угодно баронессе, завтра приедет горничная, но сегодня в вашем распоряжении только я, – проговорил он бесстрастно.

– Спасибо, Валентен, вы можете идти, – благодарно проговорила она.

Слуга вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, а Соня подумала, что по причине своей прежней бедности Астаховы не могли пользоваться услугами вот таких отлично вышколенных слуг, которые не теряются ни при каких обстоятельствах.

Соня вынула из саквояжа легкую ночную сорочку.

В голове ее теснилась уйма мыслей. Сплошные «почему» да «зачем», которые она хотела бы задать Тредиаковскому или хотя бы Себастьяну. Но Соня так устала от дороги и впечатлений, от сомнений, которые вдруг стали ее одолевать: а прилично ли девушке из княжеского рода быть помощницей у тайного агента, были ли и прежде в истории такие случаи или Софья первая – как славно, если бы это было так!

Она решила, что завтра непременно спросит об этом у всезнающего Тредиаковского. Уж вроде здесь не должно быть никакой тайны, и он перестанет хранить многозначительное молчание, которое, надо признаться, очень задевает княжну.

С тем она и уснула.

Утром ее разбудил осторожный стук в дверь. Не будь ее сон на исходе – Соня дремала и решала про себя, пора просыпаться или нет, – она бы этот стук и не услышала.

– Войдите! – крикнула она по-французски, с некоторых пор русский язык для общения ей пришлось оставить. Григорий упорно говорил с нею только по-французски.

Вошла молоденькая девушка в белом кружевном чепчике и таком же передничке, такая свеженькая и хорошенькая, такая улыбчивая, что Соня невольно потянулась навстречу ее улыбке.

– Могу я одеть и причесать мадам? – проговорила она, слегка приседая в поклоне.

Однако при всем внешнем простодушии и некоторой кажущейся наивности Соня чувствовала, что девушка внимательно следит за выражением ее лица. Не выкажет ли госпожа раздражение ее ранним приходом, не проснулась ли она в дурном расположении духа и не набросится ли потому на бедную служанку?

То ли она получила самый строгий наказ от дворецкого ей угождать, то ли девушка была уже опытной горничной, несмотря на свою юность. И, надо сказать, Соне нравилась ее готовность услужить.

Видимо, на всякий случай девушка поспешила уточнить:

– Господин барон наказал мне уведомить мадам, что завтрак уже накрыт в гостиной и он нижайше просит вас поторопиться.

Девушка помолчала, но, не дождавшись ни гнева, ни раздражения госпожи, заговорщицки прошептала:

– Если мадам плохо себя чувствует, я могу сообщить об этом господину барону и принести мадам завтрак в постель.

– Нет, этого не надо! – заторопилась Соня. Будет она разлеживаться в постели, когда бедная девушка… бедные девушки находятся в плену и каждая минута пребывания в заточении для них кажется часом. – Помоги мне только умыться, одеться и сделать прическу попроще.

– Как будет угодно мадам! – заторопилась было девушка и тут же остановилась. – А почему попроще? Я могу сделать любую прическу…

– А как звать тебя, девица-красавица? – Соня образовала эту фразу на русский манер, но служанка расцвела от ее мимолетной похвалы.

– Флоранс, с вашего позволения, мадам. Соня рассмеялась, потихоньку приходя в хорошее настроение.

– Это имя очень тебе подходит, потому что ты и вправду похожа на цветок.

Девушка сноровисто одела и причесала Соню, не переставая восхищаться то цветом ее волос, то нежностью кожи, то глазами, похожими на изумруды.

– С таким веселым нравом и умением угождать ты могла бы прислуживать и при дворе самой королевы, – пошутила Соня.

Но девушка приняла ее слова за чистую монету.

– Ах, если бы ваше сиятельство взяли меня с собой, – она посмотрела на княжну влюбленными глазами, – вы бы никогда о том не пожалели!

– Я подумаю об этом, – сказала Соня, несколько смущаясь оттого, что поневоле обманывает девушку.

Ей даже пришлось в последний момент ухватить за руку горничную, которая уже приготовилась упасть к ее ногам.

А почему, собственно, обманывает? Такая ловкая, сообразительная девушка вполне может пригодиться Соне когда-нибудь…

Оба мужчины – Тредиаковский и Себастьян де Кастр – ждали ее прихода, сидя за накрытым столом. Григорий от нетерпения барабанил пальцами по столу и, когда Соня подошла и поздоровалась, буркнул что-то себе под нос. Княжна услышала конец фразы о неженках, которые слишком долго спят.

Рыцарем оказался барон. Он вскочил, поклонился и придвинул Соне стул.

– Говорят, голодные мужчины почти не обращают внимания на этикет, – словно между прочим заметила она и улыбнулась Себастьяну: – А вот о вас, Себастьян, этого не скажешь.

– Все французы служат одной богине – Венере, – ответил улыбкой на улыбку барон.

Соня села за стол и лучезарно улыбнулась Тредиаковскому:

– Как бы ни настаивал Грегор, вначале я позавтракаю, а потом стану вникать в то, чем мне предстоит сегодня заниматься.

– Можете есть, ваше обжорство, целый час! – буркнул Григорий.

Они все время старались побольнее задеть друг друга. Княжна отвечала на уколы Григория по принципу: как аукнется, так и откликнется, решив про себя, что она ежели и стала его подчиненной, то не перестала быть женщиной.

Валентен по знаку Сони налил ей кофе и придвинул блюдо со свежими булочками.

– Мы ждем одного… м-м… человека, – решил пояснить ей обстоятельства дела барон, – который пообещал свести нас с похитителями девушек. И его, кажется, устраивает обещанная нами сумма.

– Вы хотите заплатить за них выкуп? – изумилась Соня. – И похитители не понесут никакого наказания?

– У барона лишние деньги, – раздраженно бросил Тредиаковский.

Очевидно, такое решение было результатом долгих споров. Возможно, до утра – вон у обоих красные глаза, не выспались. Теперь уже де Кастр не выглядел растерянным, позволявшим Григорию увлекать его за собой. Было видно, что он принял решение и будет следовать ему до конца.

– Никакие деньги, – спокойно проговорил он, – не стоят человеческой жизни, каковая представляется мне бесценной. И уж тем более мужчины не должны во имя достижения своей цели рисковать безопасностью женщины… Да-да, Грегор, и не смотрите на меня зверем! Я понимаю, вы не хотите платить деньги разбойнику… Ничего, разбойника вы еще покараете. Разве рано или поздно даже самая хитрая лиса не попадается в зубы гончей собаки?

Пока мужчины таким образом общались между собой – барон полушутя-полусерьезно уговаривал Тредиаковского не переживать, а тот нехотя отвечал ему, – Соня даже перестала есть, задумавшись. Конечно, спасибо барону, он настоящий рыцарь, пытается уберечь женщину от неприятностей, но тогда ей при Тредиаковском нечего будет делать, а он сам сможет лишь ходить на переговоры да торговаться с разбойниками насчет суммы выкупа…

Она была разочарована, ибо уже представляла себе, как ее похищают, завернув, к примеру, в ковер, и приносят туда, где содержатся остальные похищенные девушки. Как она разговаривает с Варенькой Шаховской, обещая ей долгожданную свободу… Ах да, там же еще сестра барона де Кастра. Соня даже не спросила, как ее звать.

– Софья Николаевна, что же это вы совсем перестали есть, хотя перед тем требовали не отвлекать вас от еды. О чем вы сейчас думали? Отвечайте мне быстро, не отводите глаз!

– Грегор! – попробовал было вмешаться барон.

– Не мешай, это мое дело! – движением руки остановил его Тредиаковский. – Я жду, княжна, вашего откровенного ответа.

– Я подумала, что вы не до конца честны со мной, – ответила Соня, устремив на него пристальный взгляд и мысленно радуясь промелькнувшему в его глазах смущению. Так-то! Ишь, захотел ее мысли узнать. Вот и получай. – Чего-то вы недоговариваете, как говорила моя нянька, тянете кота за хвост, хотя вам все равно придется мне все сказать!

И, довольная собой, она принялась за прерванный завтрак.

Как раз в это самое время послышался стук дверного молотка, а чуть позже в гостиную вошел Валентен. Он неслышно приблизился к барону и что-то шепнул ему на ухо. Тот с шумом вскочил, опрокинув стул.

– Минуточку! Я сейчас приду! – сказал Себастьян и почти выбежал из комнаты.

Григорий поспешил следом за ним, взглядом приказав Соне оставаться на месте.

Она не знала, что и думать. Случилось что-то хорошее или плохое? Отчего эта суета, в которой ей не разрешено участвовать?

Но вот оба мужчины появились на пороге гостиной. Лица их были задумчивы.

Они уселись на свои места и погрузились в молчание.

– Нет, я – против, – сказал наконец Григорий, покосившись в сторону княжны. – Чтобы гнусный работорговец ставил нам свои условия…

– Я тоже не могу на это пойти, хотя у него в руках моя сестра! – тоскливо сказал Себастьян и тоже посмотрел на Соню.

– Да что происходит? – разозлившись на их недомолвки, спросила Соня. – Почему вы не расскажете мне, что случилось?.. Впрочем, я и так могу догадаться: дело каким-то образом повернулось так, что без моего участия вам не обойтись. Так кто же здесь был?

– Обычный портовый мальчишка, которому дали десять су, чтобы он господам кое-что сообщил. Кто его попросил об этом, неизвестно. Мой человек говорит, что лицо работорговца всегда до глаз закрыто черным платком, под которым он якобы прячет идущий через всю правую щеку шрам, – проговорил Себастьян, отчего-то не в силах смотреть ей в глаза. – Наверное, это так и есть, иначе почему те, кто с ним сталкивался, дали ему кличку Меченый? Так вот, он согласился на предложенную нами сумму выкупа и пообещал отпустить обеих девушек при условии, что деньги ему принесете вы.

– Я?! – не поверила Соня.

– Именно вы! Меченый так и сказал: деньги пусть принесет баронесса де Кастр. Придет одна, без сопровождения.

– Но ведь Григорий Васильевич отчего-то возражает? – сказала Соня, обращаясь к барону, а не к Тредиаковскому: она все еще сердилась на то, как он ведет себя по отношению к ней.

Княжна с некоторой тоской вспоминала дни, когда они вместе с Григорием ехали из России в почтовой карете. Как на станциях он ухаживал за нею, как объяснял все увиденные непонятности и как тепло было ей подле него прежде. Что случилось, отчего он так изменился к ней, она не понимала.

Впрочем, нет. Вчера он приоткрылся, на некоторое время вернулся к прежнему общению, но только на время.

– Возражает, – между тем со вздохом согласился барон.

– Я возражаю, потому что не понимаю, зачем ему это надо, – раздраженно отозвался Тредиаковский, – а все, что непонятно, мне подозрительно.

– Как я понимаю, самое страшное, что может произойти, – это Меченый заберет деньги и меня, а девушек не отпустит? – высказала свое мнение Соня. – Но какой смысл ему похищать замужнюю женщину? Да-да, я и в первый раз усомнилась в вашем плане. Насколько я знаю, на Востоке в гаремы владык берут только девственниц…

Нет, девушке не идет на пользу постоянное общение с мужчинами. Кажется, изменяется сам склад ее ума. Княжна смутилась.

Но мужчины не заметили ее смущения, потому что обсуждали куда более важный момент.

– Тогда, может быть, он захочет получить еще один выкуп, – предположил барон, – но уже за баронессу де Кастр. И он опять получит деньги, не нарушая договора и своего слова. Мы ведь не успели потребовать от него безопасности нашего посредника – то есть мадемуазель Софи.

– Вы беспокоитесь, что на меня денег может не хватить?

Это Соня обратилась к Григорию.

– Да бог с ними, с деньгами! – яростно поднялся тот со стула. – Больше всего я беспокоюсь за вас, дура вы этакая!

Он выпалил свой монолог по-русски, чего прежде себе не позволял.

– Дура? – растерянно повторила Соня; она не знала, плакать ей или смеяться – такой, как ей казалось, выдержанный и суровый начальник, не слишком переживающий за ее безопасность, ради своего желания добиться успеха любой ценой не останавливающийся перед тем, чтобы делать из нее «живца», вдруг о чем-то там беспокоится! Неужели Софья ему небезразлична?

Барон де Кастр, естественно, ничего не понимал. Однако он понял, что между его русскими друзьями возникло некое раздражение, потому деликатно попытался повернуть разговор в нужное русло.

– Давайте решим, что мы ответим Меченому. Ведь до встречи с ним, – он щелкнул крышкой своих часов, – осталось всего сорок минут.

Тредиаковский с силой потер лоб.

– Не знаю, что ему ответить. Не нравится мне все это. Какое-то во всем нашем предприятии, простите, барон, французское легкомыслие. Что будет, мол, то и будет. Обычно я стараюсь не плыть по течению, а просчитывать свои действия, но Меченый, кажется, не дает мне времени.

– Мне тоже все небезразлично, – обиделся де Кастр, – и я тоже беспокоюсь за мадам Софи, но надо же что-то делать. Меченый предупредил, что более ни на какие переговоры не пойдет.

– Тогда о чем раздумывать? – сказала Соня. – На чаше весов жизнь двух девушек. О Вареньке Шаховской горюют отец с матерью, для коих она единственный ребенок, смысл их жизни, о сестре заботится брат, который заменил ей родителей. Если уж на то пошло, немного людей пожалеет о моей пропаже…

Только произнеся это вслух, Соня осознала свое одиночество и невольно вздрогнула. В гостиной же после ее слов повисла тишина. Так получилось, что княжна поневоле поставила под сомнение порядочность обоих мужчин в отношении ее.

Теперь она пыталась что-то срочно придумать, чтобы убедить их не отменять первоначальный план. Потому постаралась сказать как можно мягче:

– Мне кажется, нет ничего странного в том, что разбойник требует, чтобы в качестве посредника деньги ему принесла женщина, жена барона. Он заботится прежде всего о своей безопасности. И в самом деле, его требование беспроигрышно. Себастьян не захочет рисковать жизнью жены, потому не станет обращаться к властям, не будет следить за Меченым, а тем более устраивать ему засаду…

– А если он захватит вас, ваше сиятельство? – мрачно проговорил Тредиаковский.

– Но ведь у нас нет другого выхода! Или есть? Молчите? Значит, нет. Тогда можно послать вслед за мной какого-нибудь опытного, сметливого человека, который хорошо знаком с Марселем и сможет проследить, куда направится разбойник, если он и его люди все-таки решат меня захватить. А вы сможете потом напасть на это разбойничье гнездо и освободить меня. Тем более, насколько я знаю, Григорий Васильевич вполне может обратиться за помощью к марсельской полиции, и никто ему не посмеет отказать.

– Иными словами, мы станем воплощать в жизнь авантюрный роман, главной героиней которого станет княжна Софья.

– Перестаньте, Гриша, – мягко сказала ему княжна, сама удивляясь новому для нее обращению. – Ничего у нас без риска не получится. Будем думать, что все обойдется, и не надо рвать попусту свое сердце.

В глазах Григория мелькнула подлинная мука, но, когда барон вопросительно взглянул на него, тот лишь нехотя кивнул.

Себастьян, опять взглянув на часы, поспешно вышел из комнаты, а Григорий за ним не последовал.

– Откровенно говоря, Софья Николаевна, я уже жалею, что втянул вас в это дело, – после некоторой паузы заговорил Тредиаковскии и впервые за утро прямо посмотрел ей в глаза. Как-то непривычно ласково. – Вы просто глупая девчонка, которая засиделась в четырех стенах и думала, что работа тайного агента всего лишь захватывающее приключение. Кто знает, что может сделать с вами этот разбойник! Вы будете бессильны перед ним, ведь вы и сами знаете, что не умеете ни бегать, ни прыгать с высоты… да и хладнокровия вам вряд ли надолго хватит. Одно дело, если бы вы случайно услышали нечто интересное в светском разговоре, сообщили мне, тем самым оказав настоящую помощь, и совсем другое – оставаться с глазу на глаз с опасным преступником… Дорого же мне придется заплатить за свободу Вареньки!

– Ах, Григорий Васильевич, иной раз можно пожертвовать жизнью одного человека, чтобы спасти жизнь другого. Мне же выпадает счастье вернуть свободу сразу двоим. Так давайте отдадимся на волю провидения…

– Софья Николаевна, Соня, опомнитесь, что вы говорите? Это вам не любовный роман! Воля провидения… Чего только не придумают эти женщины! Считать Меченого провидением – да вы просто безбожница!

Тредиаковский казался по-настоящему рассерженным.

– А вы можете придумать для освобождения девушек что-нибудь другое? – тихо спросила она.

В это время в комнату вернулся барон, и Григорий опять перешел на французский.

– Мне нужно подумать, – буркнул он, вышел из комнаты, да и из дома тоже, оставив своих товарищей лишь молча переглядываться между собой.

На всякий случай Соня решила закончить свой завтрак, ведь неизвестно, как сложатся обстоятельства и когда ей удастся поесть в следующий раз…

Себастьян, извинившись, опять покинул ее некоторое время спустя.

В гостиную заглянула Флоранс.

– Мадам, я разобрала ваш гардероб. Вы не желаете переодеться?

Соня подумала, что, пока Григорий ходит где-то и размышляет, она вполне может приготовиться к прогулке с мешком денег. Тем более что ей надоело сидеть одной в гостиной и ждать неизвестно чего. Мужчины прикидывали, крутили вопрос и так и этак, но действовать все равно придется ей самой.

Руки у Флоранс оказались проворными. Не прошло и получаса, а она уже помогла мнимой баронессе одеться и соорудила ей прическу, уверяя, что ее сиятельство очень хороша. По совету Флоранс Соня надела светло-зеленую шляпку с золотистым пером в тон своему зеленому полотняному платью с богатой вышивкой.

Она поблагодарила горничную и пошла к выходу, надеясь встретить кого-либо из мужчин и сообщить им, что она готова исполнить роль курьера и передать разбойнику деньги. Тем более что до назначенной им встречи оставалось теперь уже пятнадцать минут.

Глава четвёртая

Оба мужчины стояли на крыльце дома, вглядываясь в синеющую морскую даль. Что они там надеялись разглядеть, непонятно…

Вышла княжна из дома в сопровождении Григория Тредиаковского и барона Себастьяна де Кастр и пошла с ними по улочке, ведущей к морю. Порыв ветра взметнул её юбки, и она придержала их рукой.

Все трое молчали. Да и о чём было говорить, когда уже всё сказано?

В свете солнечного утра Соне хорошо был виден порт со стоящими на рейде парусными судами. На небе не было ни облачка, порт шумел и гудел, словно пчелиный улей. Где-то пели песню под гитару, и над всем этим разноголосьем ощутимо витал запах свежей рыбы. Видно где-то поблизости разгружался траулер с уловом.

Троица шла в стороне от портовой суеты, но ничто не мешало Соне отмечать про себя увиденное, пока они опять не свернули в какую-то улочку. Деньги – выкуп за двух похищенных девушек – были сложены в ковровый саквояж с удобными деревянными ручками. Подумать только – целое состояние…

Соня шла, слегка поддерживая подол платья. Неизвестно почему она решила его надеть, это платье, самое лучшее из её гардероба. Соня купила его в Дежансоне за такую сумму, за которую можно было купить пять модных, но не слишком дорогих платьев. Наверное, разумная девушка, идя на встречу с разбойником, постаралась бы одеться попроще, но Соня так часто вынуждена была отказываться от нравящихся ей нарядов по причине отсутствия денег, что теперь пыталась хоть частично вознаградить себя за перенесённые ограничения. Григорий тоже одобрил её выбор – он заметил, что светло-зеленое платье очень идет к её пшеничным волосам и зелёным глазам.

Впрочем, Тредиаковский добавил, что это платье достаточно светлое, а потому за ним легко будет наблюдать и не потерять из виду на фоне грязно-серых камней и пыльной листвы. Дальше княжне предстояло идти одной.

Соня медленно поднималась по тропинке на пригорок, где лежал огромный круглый валун, неизвестно как сюда попавший. Возле него похититель и назначил встречу с посредником, то есть баронессой де Кастр.

Понятное дело, что ни ту, ни другую пленницу она прежде не видела, но у Тредиаковского с собой был медальон с написанной миниатюрой Варвары Шаховской, а у Себастьяна де Кастр – небольшой портрет его сестры Габриэлы. Обе девушки были очень красивы, с запоминающейся внешностью, хотя вряд ли Соне попытались бы подсунуть каких-то других пленниц. Таких красавиц природа во множестве не производит.

Соня дала себе слово: если она благополучно выберется из этой передряги, непременно научится фехтовать, стрелять, плавать и что ещё там нужно делать, чтобы о ней можно было сказать: «Эта девушка невредимой пройдёт через огонь и воду!»

Соня запыхалась, не так уж и много пройдя по тропинке, которая, после того как город остался позади, вела теперь на пустынный пригорок.

Она не сразу поняла, что наконец добралась до места, потому что последние шаги делала как усталый мул – уперев взгляд в землю.

Раздавшийся рядом с нею мужской голос заставил Соню вздрогнуть от неожиданности. Так и есть, разбойник по кличке Меченый. Лицо почти полностью прикрыто черным платком.

Этот мужчина возник перед нею на тропе, держа в одной руке ружье, а другой, свободной, рукой он делал знак, который чуть позже пояснил словами.

– Поднимите вуаль! – приказал он глухо. Голос мужчины, хоть и измененный, показался Соне знакомым, но тот не стал больше ничего говорить, а всего лишь удовольствовался взглядом на её открытое лицо. Все, мол, в порядке. Нырнул на мгновение за валун и вывел на тропинку двух девушек, связанных между собой веревками, точно козы.

Пожалуй, разбойник и в самом деле не собирался их обманывать и привёл тех девушек, за кого Соня принесла ему выкуп.

– Как вас зовут? – спросила она сначала одну девушку, темноволосую.

– Ва… Варвара Шаховская.

Девушка смотрела на Соню, едва сдерживая волнение от предчувствия долгожданной свободы.

– А вас? – Соня перевела взгляд на светловолосую.

– Габриэла де Кастр.

– Вот. Можете пересчитать, – предложила Соня, поставив саквояж у ног разбойника.

Меченый бросил веревку, которая связывала девушек между собой, на землю и опять проговорил явно измененным голосом:

– Передайте тем, кто вас ждёт: мы с мадам Софи будем пересчитывать деньги. И пусть они не торопятся. Я проверю всё до последнего су! Только после этого баронесса сможет вернуться.

Девушки стали медленно отступать в том направлении, откуда только что пришла Софья, а потом, посмотрев на неё одинаково жалеющим взглядом, сбросили с рук веревку и припустили по тропинке бегом.

– Пойдём, красавица-беглянка! – всё так же глухо проговорил мужчина, цепко хватая княжну за руку.

И тут Соня вдруг поняла, кто этот таинственный разбойник. Будь она повнимательнее, сразу узнала бы этот пронзительный взгляд черных глаз. Она уже приготовилась позвать на помощь, но почувствовала, как острое лезвие кинжала чувствительно ткнуло её в бок.

– Только попробуйте крикнуть, ваше сиятельство, и я проткну эту восхитительную нежную кожу до самых печенок! – дохнул ей в самое ухо Флоримон де Баррас, а это был именно он.

– Вы не станете пересчитывать деньги? – спросила Соня, чтобы хоть такой обыденной фразой успокоить себя.

– Кто станет пересчитывать серебро, имея в руках золотые слитки? Я же не меняла! – сказал Флоримон и засмеялся при виде её страха. – Назад, в Дежансон, моя беглая птичка! Ваша золотая клетка ждёт вас… Что вы все оглядываетесь? Никто не бросится вас спасать. Ваш соотечественник получил то, за чем он так долго гонялся. Барон тем более не станет вас выручать – ведь это он согласился отдать мне вас в обмен на свою сестрицу…

– Это неправда, – немеющими губами прошептала Софья.

– Ох уж эти женщины! – с притворным сожалением произнёс Флоримон. – Всему верят, что ни скажи! Да, Себастьян сам меня нашёл, сам предложил деньги за сестру, но, когда я выдвинул условие, чтобы принесли их вы, согласился, хотя и понимал, что обратно вы не вернётесь!

– Не может такого быть! – воскликнула поражённая Софья. – Зачем же тогда нужно было представлять нас семейной парой?

– А ему какая разница? – довольно хмыкнул Флоримон. – Небось это ваш прежний «муж» придумал, а барон и не стал возражать. Ему бы только сестру домой вернуть. Кто вы для него такие? Иностранцы! А вот у меня с юности в подельниках кого только не было – и турки, и португальцы, и англичане – да разве всех перечислишь! Вот и вас я взял бы в жены безо всяких обманов, с венчанием в церкви и обетом быть рядом в горе и радости…

– Вы хотите сказать, что Григорий… тот русский не знал о вашем сговоре?

– Понятное дело, не знал. Мы все обстряпали с Себастьяном шито-крыто… Всё-таки вы, русские, люди не слишком острого ума. Вцепитесь во что-нибудь одно и ничего больше вокруг не видите. Его зачем послали, вашего Грегора? Найти девушку. Вот он её и нашел! Этим-то он наконец и утешится.

– Думаете, он не станет меня разыскивать?

– Думаю, не станет! – Флоримон оскалился в хищной улыбке. – Да и где искать-то? С этих пор Меченый в Марселе больше не появится, пусть весь город хоть вверх дном перевернут. Мы с вами, княжна, отправимся к нашему золоту. Я, знаете ли, ему уже и применение нашёл. Мне на него пару кораблей построят, и возьму я всё дело в свои руки. А то в последнее время моряки что-то слишком дорого стали брать за свои перевозки. К тому же условия… В таких условиях мой хрупкий товар доходит к покупателю частенько в попорченном виде… Нет, я своё дело разверну совсем иначе…

– И вы хотите всерьез заниматься работорговлей? – спросила Соня.

– А почему бы и нет? Если быть точным, я этим давненько занимаюсь и могу вам признаться: торговля людьми – очень прибыльное дело. О, я здорово поднаторел в подобных сделках. И я не отношусь к ним так бездарно, как это делают некоторые пираты. Или скряги. Перевозят рабов целыми сотнями, а потом продают почти за бесценок. Нет, мои рабы – а точнее, рабыни! – стоят очень дорого. И пусть их совсем немного, но это лучшие из лучших. Жемчужины в людском море. Достойные ублажать правителей: султанов, королей, императоров. Поэтому и придётся потратиться. Не перевозить же эти хрупкие цветки в каком-нибудь вонючем трюме или тесном кубрике. Значит, будущие суда необходимо отделывать со всевозможной роскошью. Представляете, моя дорогая, сколько денег на это понадобится?..

Внезапно его взгляд переместился Соне за спину. Она почувствовала присутствие кого-то сзади, хотела обернуться, но не успела. Что-то сильно сдавило её горло, и княжна потеряла сознание.

Пришла Софья в себя оттого, что ей было холодно. К своему ужасу, она обнаружила, что… полностью обнажена! Причем лежала на каком-то возвышении в странной комнате с высоким потолком, с которого свисала на цепи старинная лампа, и было здесь довольно прохладно, даже сыро, и немудрено, что княжна вся покрылась пупырышками гусиной кожи.

Она попыталась пошевелиться, но не смогла, потому что на ноги и на руки её были накинуты ременные петли, поддерживающие Соню в распятом положении.

Чуть поодаль она услышала мужские голоса – несомненно, Флоримона де Баррас и незнакомого мужчины, который ему что-то доказывал, а Флоримон с ним не соглашался.

– Это хорошо, что она девственна. Честно говоря, я побаивался, что после всех её приключений княжну можно будет использовать лишь для немецкого заказа. Теперь же… Султан будто её описывал: золотоволосая, зеленоглазая, аристократка. Вот только возраст… И почему она до сих пор не вышла замуж?! В её возрасте многие женщины имеют уже по несколько детей…

От осознания положения, в котором она оказалась, Соня ещё плотнее смежила веки, будто создаваемая ими темнота закрывала её от нескромных взглядов мужчин.

– Посмотри, Леон, какая прелестная у неё грудь!

Кто-то из мужчин взял её за сосок и довольно крякнул.

– Она даже в беспамятстве откликается на мужскую ласку. Тот, кто разбудит в ней женщину, будет многократно вознаграждён.

– Что же делать с её возрастом? Такой бриллиант – не хотелось бы продешевить.

– Ты меня удивляешь, Флоримон! – сказал второй, незнакомый Соне мужчина. – Можно подумать, тебе никогда не приходилось подделывать документы. Лет семь ты смело можешь убрать, никто и не догадается.

– Спасибо тебе, дружище Леон! Кажется, ты прав, со всеми этими передрягами даже моя природная сообразительность от страха куда-то спряталась.

Они засмеялись.

– Оставляю тебя наедине с твоей прекрасной пленницей, – сказал тот, кого звали Леоном, и вскоре Соня услышала, как отворилась дверь, громко заскрипели петли и дверь со стуком захлопнулась.

– Довольно, ваше сиятельство, притворяться! – громко сказал Флоримон у самого её уха. – Вы уже давно пришли в себя, так что пора нам поговорить о наших делах насущных.

Соня открыла глаза и покраснела. Что может быть унизительней, чем лежать обнаженной под насмешливым взглядом мужчины в таком вот положении, не в силах хоть как-то прикрыть свою наготу!

– Развяжите меня, – сказала она.

– Э нет, – не согласился Флоримон. – Я вовсе не собираюсь уравнивать наши шансы. Тогда вместо переговоров мне останется лишь торговаться с вами.

– Ну хотя бы прикройте меня, – жалобно попросила Соня, а поскольку Флоримон медлил, она твердо сказала: – Или я больше и рта не открою!

– Вы мне угрожаете? – изумился де Баррас. – Да я кликну сюда Рауля, и он сделает с вами то же, что и с вашей горничной. Помните? Правда, я не смогу выполнить заказ султана. Но это пока. Найдутся и кроме вас золотоволосые да зеленоглазые.

Но, посмотрев на её закаменевшее в упорстве лицо, закушенную губу, неохотно пробурчал:

– Хорошо, хорошо, пойду вам навстречу.

Он прикрыл лежащую мягким шерстяным пледом. Неужели Флоримон настолько сообразителен и коварен, что предвидел даже такое развитие их переговоров?

– Понятное дело, предвидел, – кивнул он, с насмешкой наблюдая её попытки осмыслить своё положение и предвосхитить его поступки.

Ах, вот оно что! Флоримон де Баррас придумал и разыграл спектакль для русской княжны Софьи Астаховой. Какая девица не испугалась бы на месте девушки после такого жестокого урока? Теперь Флоримон небось ждёт, что Соня станет умолять его о снисхождении и согласится на все его условия.

А все условия – наверняка всё золото.

– Кажется, моя жизнь ценится очень дорого, – медленно произнесла она. – Сколько же вы хотите золота?

Но нет, он слишком умен, этот негодяй! Вслух он не собирался признаваться, что намерен отобрать у неё именно всё. Решил, что спугнёт свою жертву раньше времени.

– Как и договаривались, половину, – сказал он, сладко улыбаясь.

– А что или кто будет порукой нашей предстоящей договоренности? – спросила она. – Я осталась одна, без всякой защиты, и пока вы не знаете, где золото, можно надеяться, не причините мне значительного вреда. А когда узнаете место, где оно лежит, что помешает вам избавиться от меня?

– Ничто не помешает, – ехидно ощерился он. – Однако вы непременно хотите услышать от меня какую-нибудь клятву? В этом, милочка, вы неоригинальны. Сколько мужчин ежедневно даёт женщинам всяческие обещания… Какая вы, право, упрямая! Неужели вам достаточно будет моего честного слова?

– Конечно, нет! – возмутилась она. – Придётся вам подумать, как вам вашу жертву убедить в добрых намерениях… Теперь развяжите меня. Вы можете быть довольны: я ужасно напугана! К переговорам готова. Дело за небольшим: как провернуть всё так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Вы куда, мсье Флоримон? – окликнула его Соня.

– Я пришлю кого-нибудь из женщин. Они помогут вам одеться. Вряд ли мадемуазель Софи доставит удовольствие моя помощь!.. Или нам пора привыкать друг к другу?

Он гнусно хихикнул.

– Вы не могли бы прислать ко мне Мари? – попросила Соня.

От неожиданности у Флоримона даже лицо вытянулось.

– Мари? Вам понравилась эта крокодилица? Или вы понравились друг другу?

Опять пошлая улыбка.

Софье не хотелось бросать ни малейшего подозрения на женщину, которая, наверное, ни у кого не вызывала симпатии и которую ей отчего-то было ужасно жаль.

– У неё красивое тело, – выпалила Соня и сама удивилась своим словам. Когда это прежде она с мужчиной могла обсуждать достоинства женщины?

Однако Флоримон не усмотрел в её словах ничего странного.

– Что есть, то есть. Господь ошибся. Тело ангела он отдал дьяволице. Вынужден огорчить вас, ваше сиятельство, Мари к вам я прислать не могу… Странно, что вы о ней вспомнили. Но вы, наверное, думаете, что мы с вами в Дежансоне?

– А разве нет?

– Мы бы не успели доехать до него так быстро. Это всего лишь одно из моих многочисленных убежищ. Так что, если бы даже ваш нежный друг Грегор, имеющий такие большие связи в полиции, знал о них всех, и тогда вряд ли сумел бы меня поймать!.. Впрочем, зачем я вам это говорю? Всё равно вы с ним больше не увидитесь.

Он вышел, закрыв за собой дверь, и даже загремел замком, словно Соня смогла бы самостоятельно освободить руки и ноги, а потом выйти в дверь.

Бедная княжна лежала на дурацком столе и размышляла – что ей ещё оставалось? Как это ни смешно звучит, она одержала первую победу: захотела узнать, где она находится, и почти узнала! Какая разница, кто развяжет её – Мари или какая другая несчастная, но она обманула Флоримона, и он на её обман купился. Значит, можно что-то пытаться делать даже в самых на первый взгляд безвыходных ситуациях?! Почему прежде она об этом не задумывалась? Почему раньше позволяла обстоятельствам распоряжаться ею без всякого сопротивления?

Надо прикинуть, с чем она осталась. Получается, ей на помощь никто не придёт. Значит, надо постоянно быть настороже и искать возможность улизнуть. Для начала у неё есть два выхода.

«Два выхода! Ха-ха, ни одного!» – попробовал было лишить её последней надежды дрожащий внутренний голос. Молчи, подлый, не мешай думать!

Итак, у неё есть два выхода: первый – покориться и выполнять все требования Флоримона де Баррас; второй – придумать, как отсюда выбраться…

«Это невозможно! – опять прорвался несчастный голос. – Что можешь ты, слабая женщина!..»

Понятно, кое-что Софья всё-таки умеет делать. Значит, нужно думать… Осмотреться вначале, а потом уже паниковать! Не всегда же она будет вот так привязана. А кроме того, они ещё в Дежансон не приехали, а там… Не зная плана, по подземельям замка можно бродить очень долго, но так и не найти выхода наружу… Несмотря на все золото!..

Глава пятая

– Никто из девушек не болел! – откровенно веселился Флоримон де Баррас, отвечая на вопросы Софьи. – Это мы так с бароном решили сказать, но потом… Посланник султана стал торопить нас, хотя ему сразу сообщили, будто две девушки умерли. В конце концов он согласился, что не так важно, из Европы пленницы или из Азии. Снеслись с пиратами, и Питер Бич уступил нам пару китаянок, тоже очень красивых. Как говорят художники, для колорита… Знаете, ваше сиятельство, сколько я заработал на этом выкупе? Семерых девушек я продал вдвое дешевле, чем этих двоих. Это к вопросу о работорговле. Будь я глуп, как большинство работорговцев, я мог бы вполне удовлетвориться этой суммой. Но для меня это ничего не стоит – особенно когда можешь получить в сотни, да что там, в тысячи раз больше… А теперь у меня есть возможность наслаждаться вашим прекрасным обществом. Причём, заметьте, я ни в чем не нарушил данного вашим друзьям слова. Я обещал отпустить пленниц за выкуп? Я их отпустил. А насчёт вас, моя дорогая, никаких договоренностей не было.

Флоримон с каким-то особым мстительным удовольствием возвращался к обстоятельствам ее пленения, доказывая, что мужчины Соню всего лишь использовали и не станут ничего предпринимать для её освобождения.

– А кто такой Питер Бич? – спросила Соня.

– О, Питер – самый гнусный из пиратов, каких я видел. Жертвы его, которым по воле провидения удалось выжить, называли его исчадием ада. Мне довелось как-то, сидя с ним в портовом кабачке, выслушивать его хвастливые речи. «Если я за два-три дня не убью кого-нибудь, – говорил он, – ко мне потеряют уважение!» Люди послабее духом при одном виде его цепенели от ужаса и покорно подставляли свои шеи под его нож, точно овцы.

– Неужели человек может бояться до такой степени? – дрогнувшим голосом спросила Соня, мысленно уверяя себя, что Флоримон рассказывает ей всё это, чтобы еще больше напугать.

– Ещё как может! – усмехнулся Флоримон. – Я, конечно, не Питер Бич, но видел страх и в своих… овцах!

Карета, в которой Флоримон сидел рядом с Соней, ехала, по его словам, в Дежансон. Княжне опять связали руки и ноги.

– Бережёного бог бережёт! – ухмыляясь, сказал негодяй.

Правда, путы её не давили, потому что охватывали запястья и щиколотки широкими ремнями из кожи, после которых вряд ли останутся следы. Всё-то у них предусмотрено!

Надо сказать, что как бы Соня ни храбрилась перед этим преступником и перед самой собой, но с каждым часом ей становилось всё труднее справляться с унынием.

То, над чем она в Петербурге, читая, проливала слезы, то, что до сих пор помнила наизусть, теперь казалось ей всего лишь сказками для взрослых, неизвестно для чего написанными. Как всё же отличается тот выдуманный мир, в котором она прежде существовала, от действительности!

Она горько заплакала.

Плачь не плачь, а не думать о будущем возможно ли? Она окинула взглядом безмятежное лицо Флоримона де Баррас. Вот кто не испытывает угрызений совести, не страдает от собственного злодейства.

Заметив, что она плачет, Флоримон достал надушенный платок и смахнул с её лица слезы. Промолвил с усмешкой:

– Женские слезы – всего лишь вода. Однако от них краснеют и опухают глаза. Не будьте глупы. Красивая женщина, явись у неё желание, так может устроить свою жизнь, как иной мужчина и не мечтает.

– И что вы мне посоветуете? – нарочито смиренно спросила Соня, моментально придя в себя от его язвительного тона: и правда, стоит ли показывать врагу свою слабость!

– Вы могли бы помогать мне…

Глядя на её изумленное лицо, Флоримон решил, что она не понимает, о чём он говорит, хотя Соня удивлялась, как вообще ему могло прийти в голову, будто она станет подручной бандита.

– Красивые девушки больше склонны доверять своим сверстницам, чем, к примеру, той же Альфонсине.

– Говорят, её посадили в тюрьму? – позлорадствовала Соня.

– Я мог бы выкупить у казны дом Альфонсины и поселить вас там. О, перед нами открылись бы такие возможности!

– Послушайте, мсье Флоримон! Но зачем вам такое опасное дело? Рано или поздно вы попадётесь, а в подземелье вашего замка столько золота, что хватит вашим внукам и правнукам!

Флоримон с сожалением посмотрел на неё.

– И что вы предлагаете мне делать? В тридцать лет сидеть в своем замке, проедая это самое золото, и умирать со скуки?

– Но есть на свете много интересных дел. Наука…

– О нет, я никогда не был прилежным учеником. Над книгами я зеваю. Возможно, лет через сорок такое времяпрепровождение меня бы и увлекло…

– Вы могли бы жениться. Завести детей…

– А если у меня родятся такие же сыновья, как я сам? Потом жалеть, отчего не удушил их в колыбели?

– Как вы жестоки! – тихо сказала княжна. – Но, может, будь рядом с вами кроткая, добрая супруга, она повлияла бы на вас благоприятным образом.

– Вы считаете, что меня ещё можно исправить? – откровенно развеселился он. – Тогда не займетесь ли вы этим, моя милая наставница?

– Я говорила это серьезно.

– Я тоже, – кивнул он. – У вас есть прекрасная возможность сделать дело, угодное богу. Обратить к добру и милосердию отщепенца и злодея. Сделать его примерным семьянином и любящим отцом. Выходите за меня замуж. Я делаю вам предложение руки и сердца.

В какой-то момент она поддалась на прозвучавшую в голосе Флоримона искренность. Не смогла просто сказать «нет», а стала чуть ли не оправдываться перед ним.

– Но я люблю другого человека!

А кстати, кого именно? Леонида Разумовского? Григория Тредиаковского? Ведь именно с этими мужчинами столкнула Соню судьба в последние три месяца. До того она жила себе спокойно в мире книг и грез, но вовсе не о любви и семейной жизни грезила, а о чём-то возвышенном, недоступном… Но в то же время она вовсе не помышляла ни о каких авантюрах. Она считала их уделом людей низких.

Флоримон посмотрел на нее, как на ребенка. «Люблю»! Правильнее было бы сказать – «любила». Странно, но наивность русской княжны даже умилила его. До чего всё-таки доверчива эта нация! Одно плохо – уж больно русские упрямы. Если такая девушка что-нибудь заберёт в свою прелестную головку, никакой Рауль её с пути не собьёт!

Как жалко возвращать это дитя в жестокую действительность! У них, говорят, необозримые просторы, сплошь покрытые снегом, а в лесах уйма медведей, на которых они ходят с рогатиной и с ножом. Понятное дело, откуда взяться в их характере хитрости и изворотливости, изяществу, с которым француз обделывает свои самые неблаговидные, на взгляд простодушного человека, дела.

– Вам, Софья Николаевна, лучше позабыть о том, что с вами прежде было. Вы любили – вас любили. Всё это прошло навеки. Теперь я ваш судья, ваша фортуна, ваш господин. Как решу, так и будет. Покоритесь неизбежному, и судьба, возможно, обратит к вам свой изменчивый лик!

Соня отвернулась от него и сделала вид, что дремлет. А пока она так притворялась, де Баррас заснул по-настоящему – с открытым ртом, храпя и посвистывая. Она ещё не видела, чтобы так смешно спали, и какое-то время с интересом смотрела на совсем некрасивое лицо спящего.

Однако это зрелище пленнице быстро наскучило, она стала машинально блуждать взглядом по его одежде и вдруг увидела, что из кармана у него торчит кусочек белого конверта.

Спроси Соню в этот момент кто-нибудь, зачем ей это письмо, княжна, наверное, не сразу нашлась бы, что ответить. Но поскольку она не знала, что собирался сделать с нею Флоримон де Баррас, то Соня легко оправдала несвойственное ей любопытство чрезвычайными обстоятельствами, в которых она оказалась. Но как достать письмо?

Встать она сможет и даже осторожно вытащит двумя связанными впереди руками этот конверт, ну а вдруг карету качнет? Тогда она просто упадет на Флоримона, разбудит его своим падением, и это будет для него лишним поводом впредь не спускать с неё глаз.

Прежде всего она осторожно подвинулась на сиденье, чтобы очутиться точно напротив его кармана. Потом постаралась потверже поставить ноги на пол, приподнялась и, упираясь локтями в собственные согнутые колени, осторожно потянула к себе письмо.

Никогда, наверное, она так горячо не молилась богу, чтобы он помог ей: не дал карете качнуться, не дал Флоримону проснуться… Оп-ля! Письмо удалось вытащить гораздо быстрее, чем княжна к этому готовилась.

Хорошо, что печать была сломана, конверт открыт, но каково же было удивление Софьи, когда она прочла собственное имя, написанное на конверте и отправленное в отель Дежансона «Золотой лев». Значит, она украла у Флоримона де Баррас письмо, адресованное ей?! И ясно, кто его написал, – уж княжне ли не знать почерка своей ученицы Агриппины!

Она вдруг поймала себя на том, что с удовольствием думает о себе: «Я украла письмо!» И ее это ничуть не смущает. Неужели у нее в крови есть еще и преступные наклонности?

Права народная мудрость: в тихом омуте черти водятся!

Она спрятала конверт в складках платья, но письмо, казалось, жгло её: что там написала Сонина служанка? Наверное, теперь уже бывшая, но не желающая вовсе расставаться со своей госпожой.

Княжна потихоньку, вершок за вершком, стала подвигаться к дверце кареты. Там, у окошка, было достаточно света, чтобы Соня могла прочитать письмо своей горничной.

– Уж не собираетесь ли вы, ваше сиятельство, выпрыгнуть из кареты на ходу? – не открывая глаз, спросил её Флоримон; Соня даже вздрогнула от его холодного, сурового тона.

– Куда же я могу выпрыгнуть, ежели с этой стороны бездонная пропасть! – дерзко возразила девушка.

– Вот и я о том же. Вдруг вам жить надоело, решили: ни себе, ни мне…

– Я просто хотела посмотреть на пейзаж, – мирно проговорила она. – Не любоваться же мне всю дорогу вашим открытым ртом!

– Это пожалуйста, я не возражаю, – усмехнулся Флоримон. Вытащил из-под сиденья какой-то тюк, положил себе под голову и, устроившись как следует, крепко заснул.

Теперь Соня смогла, усевшись почти вплотную к дверце и делая вид, что смотрит в окно, вытащить письмо и прочитать его.

«Ваше сиятельство, княжна миленькая, Софья Николаевна! Пишет вам маркиза Агриппина де Баррас…»

«Что? – Соня даже головой затрясла. Наверное, оттого, что через крохотное оконце проникает мало света, ей мерещится всякая ерунда. – Какая маркиза?!»

«Случилось так, что мы с мосье Антуаном гуляли в саду, и слово за слово я поведала ему ужасную историю моего насилия, каковое совершил его сын Флоримон, позволив своему слуге Раулю надругаться над беззащитной девушкой…»

«Чего это вдруг Агриппина стала рассказывать свою историю «слово за слово»? Маркиз Антуан де Баррас и так знал её из уст Сони, разве что без душераздирающих подробностей. Можно представить, как долго повествовала Агриппина, любившая поговорить… Но как же они общались, ежели её служанка почти ничего не знала по-французски, а старый маркиз давно уже, вероятно, забыл русский?»

«…Я поведала ему, как ужасная туча бед моих закрыла для меня солнце жизни…»

– Если бы вы перевели для меня это письмо, я, пожалуй, мог бы отдать его вам, – совсем не сонным голосом проговорил Флоримон де Баррас.

«Ну да, он наверняка хотел узнать, что в письме написано, но не подумал, что Агриппина не знает французского языка. Для него адресованное мне письмо – набор иероглифов, а отдать кому-нибудь для перевода дело хлопотное. Да и не хотелось Флоримону посвящать в свои дела посторонних!»

– Чего вдруг я стану переводить вам письмо, адресованное лично мне? Разве у вас во Франции принято читать чужие письма?

– Могли бы догадаться, мадемуазель Софи, что я крайне редко делаю то, что принято, – усмехнулся де Баррас и неожиданно выхватил у неё из рук конверт. – Вот уж не ожидал, что у княжны могут быть воровские замашки. Только что на меня изливались потоки благородного гнева – некая девица учила меня вести себя по-христиански, – и вот она сама крадёт чужое письмо!

– У нас в России в таком случае сказали бы: вор у вора дубинку украл. Разве это письмо адресовано вам?

– Но вы-то этого не знали! Нет, милая моя, вам прямая дорога ко мне в союзницы. Вам осталось преодолеть совсем немного – какие-то предрассудки… А насчёт адресованного вам письма… Согласитесь, любой на моем месте захотел бы узнать, каким образом она смогла притащить этого старого дурака, моего папашу, к алтарю? Смешно сказать, у меня появилась мачеха чуть ли не вдвое моложе меня… Так что насчет перевода?

– Зачем он вам, если вы и так всё знаете? Моя служанка попросту словоохотлива. Или вы непременно хотите знать про черную тучу, закрывшую солнце её жизни?

Маркиз нарочито равнодушно повертел в руках конверт.

– Ладно, бог с вами, держите своё письмо. Про черную тучу мне неинтересно.

Они помолчали.

– Скажите, – первой не выдержала Соня, – а почему вы не узнаете про вход в подземелье у своего отца?.. Ах да, вы же не знаете, где он.

– До чего женщины всё-таки наивны! Неужели вы верите в то, что я ничего не знаю про мадам Фаншон, чей дом стоит в четверти лье от нашего замка и куда папаша таскался, будучи помоложе, во всякую минуту?.. Ладно, бог с ним, каждый по-своему с ума сходит. В этой ситуации меня радовало одно: мы, мужчины де Баррас, оказывается, сохраняем мужские силы до глубокой старости… Но хватит обо мне, поговорим лучше о вас…

– Вы хотите узнать что-нибудь из моего прошлого?

– Зачем мне это? – пожал он плечами. – Меня гораздо больше интересует сиюминутное. Ведь я нарочно спрятал письмо так, чтобы вы видели его краешек.

Соня смутилась и опять покраснела. И разозлилась на себя за это. Неужели она всю жизнь так и будет выдавать своё смущение тогда, когда, наоборот, его надо прятать! Нет, она и вправду засиделась в девицах, ибо настоящая женщина отличается от девочки именно умением владеть собой в трудных ситуациях.

А вот Флоримон её смущением наслаждался.

– Прежде я считал вас девицей чопорной и пресной, как и многие перезревшие особы… Думал продать вас польскому королю. Он, говорят, любит умных женщин. Или одному англичанину, безродному, но безмерно богатому, который мечтает жениться на аристократке. Мало ли куда можно было бы вас пристроить… Но после того, как вы так мастерски выкрали у меня конверт… Заметьте, я ведь ждал этого, но почти не уловил момент, когда вы это проделали. В воровских шайках новичков такому трюку обучают специально, тратят на это немало времени, а тут – природная хватка! У вас, моя дорогая, воровской талант. Парочка уроков – у меня есть прекрасный вор-карманник, – и вы сможете незаметно изъять откуда нужно любую небольшую вещицу или документ…

– Думаете, я стану воровкой?

– Фу, зачем так грубо! Воровкой! Знатная дама! Нет, мы выведем вас в свет. Найдём вам мужа-аристократа, который умрёт, едва вы с ним обвенчаетесь…

Соня вздрогнула.

– Хотите сказать, вы его убьёте?

– Что вам всё мерещатся всяческие ужасы! Если хотите знать, я вовсе не сторонник убийств. Человека, который вам мешает, можно убрать другим способом. Везде нужны рабы, и прежде, чем умереть, любой человек может поработать на благо другого человека… Но я отвлёкся.

Он вытащил из-за пояса большой, блеснувший золотом пистолет, и Соня невольно отшатнулась, но, заметив, что Флоримон за нею наблюдает, опять смутилась.

– Скажите, мадемуазель Софи, почему вы испугались? Вы боитесь оружия? Мне не показалось, что вы такая уж трусиха.

– Нет, – она взяла себя в руки и спокойно пояснила: – Просто я в какой-то момент подумала, что вы хотите в меня выстрелить.

– А-а, ну это другое дело. Отблеск металла вы приняли за жажду убийства. Наверное, любое оружие в руках человека придает ему зловещий вид… И как вам этот пистолет? – Он положил оружие на ладонь и позволил Софье его как следует рассмотреть.

Хотя княжна и не разбиралась в оружии, оно её почему-то завораживало. Как и в самый первый раз, когда она взяла в руки пистолет Григория. Этот был гораздо больше и, как она решила, красивей. На рукоятке из полированного дерева была узорная золотая насечка. Ствол длинный, слегка конический.