Лабиринт

Пролог

Итак, что у неё есть на Мэтта Крайтона? А ничего у неё на него нет. Как не было вчера, так нет и сейчас. Конечно, если не считать того, что можно узнать из деловой прессы и светской хроники. Не то чтобы «Бизнес Уику» Мэри предпочитала «Татлер», но в кафетерии на двенадцатом последний цитировался намного чаще.

Лёжа на полуспущенном надувном матрасе, Мэри Рейнольдс предавалась размышлениям о том, насколько её знания о Мэтте Крайтоне согласуются с человеком, который в данный момент спит на её узкой девичьей кровати.

Получалось, что не очень.

О чём она только думала, приводя его в свой дом?! Да ни о чём, просто… Просто бесчеловечно было оставлять мистера Крайтона одного в подобном состоянии. Ну, может, и не бесчеловечно, но, по крайней мере, некрасиво. Неправильно. Да и корпоративная этика обязывала.

Перед глазами встал клишированный образ: очки в тонкой оправе, юбка-карандаш, неулыбчивый рот. «Корпоративная этика» грозила Мэри пальцем с ненакрашенным ногтем регламентированной длины. Постепенно этот образ принимал черты её начальницы. Мисс Бенфорд вряд ли понравится то, что сделала Мэри, но, если бы она этого не сделала, это вряд ли понравилось самой Мэри. Оставление в опасности - так, кажется, это называется.

Девушка сердито мотнула головой: хватит заниматься ерундой, что сделано, то сделано. Лучше сосредоточиться на том, что сделать предстоит.

Нехотя и стараясь не шуметь, Мэри соскользнула с матраса и на цыпочках пробралась в ванную. Быстрей, быстрей. Две минуты на зубы. Одна на лицо. Три на душ. Как всегда, вода чуть тёплая. Чёрт, почему о неработающем нагревателе вспоминается только под холодными струями? Дав себе обещание обязательно позвонить домовладельцу, Мэри выскочила из душа, насухо вытерлась тонким полотенцем и отработанным движением закрутила волосы в тугой жгут. Старые джинсы и тёплая спортивная кофта с эмблемой университета помогли унять дрожь.

Бросив последний взгляд в зеркало, Мэри осторожно приоткрыла дверь. Из спальни по-прежнему не доносилось ни звука. Теперь надо решить, что делать дальше.

Впрочем, здесь и решать-то нечего: она уже минут двадцать как должна быть в дороге. Вряд ли миссис Стенхоуп понравится опоздание, и, если Мэри не поторопится, некоторое время придётся выслушивать недовольства старой леди по поводу неуважения так легко проявляемого молодыми людьми. Ничего, у неё есть чем поднять миссис Стенхоуп настроение.

Узкое окошко маленькой кухоньки едва пропускало тусклый утренний свет, но этого оказалось достаточно, чтобы, открыв холодильник, нащупать большую коробку. Чёрт, ещё один повод позвонить мистеру Лири: лампочка в холодильнике не работает целую вечность.

Вроде бы всё.

Мэри решила позавтракать в дороге и оттуда же позвонить Элис, чтобы та попозже зашла, проверила квартиру. Хотя это вовсе необязательно: брать у Мэри нечего, а мужчина, что в данный момент крепко спит на единственной в доме кровати, не производит впечатление воришки.

Эх, многое бы Мэри отдала, чтобы посмотреть, как он проснётся. Как откроет глаза, как зевнёт, потянувшись. Правда, представить мистера Крайтона зевающим у Мэри не получалось. Наверняка, он встаёт с постели бодрым, гладко выбритым, одетым в идеально отглаженный костюм. Он не зевает, он пьёт чёрный кофе и просматривает свежие биржевые сводки.

Хм, а вот с последним сегодня не повезло: телевизора-то в доме нет, а свой ноутбук Мэри забрала с собой. Так что, извините, мистер Крайтон, никаких сводок в моём доме.

Будто услышав, как девушка позвала его по имени, мужчина заворочался.

Мэри замерла. Её гость перевернулся на живот, просунул под подушку руки и со стоном зарылся в неё носом.

Что-то необычно тёплое разлилось у девушки в груди. А ведь не такой уж он и страшный - этот мистер Крайтон. Да, в жизни он умеет наводить ужас - Мэри не раз слышала о его стальном взгляде. Испытавшим на себе его силу редко когда удавалось уйти без эмоциональных потерь. Но сейчас мистер Крайтон спит в обнимку с её подушкой, накрытый одеялом в мелкие сиреневые цветочки.

Мэтт Крайтон и цветочки - кто бы мог подумать! Могущественный, непотопляемый, великий Мэтью Ф. Крайтон спит в её доме. Боже, о чём она только думала, приводя его сюда, в который раз задала себе вопрос Мэри. Что он подумает, проснувшись здесь. Наверняка, незнакомая обстановка только усилит головную боль, а в том, что она у него будет, девушка не сомневалась.

Подвергаясь внезапному порыву, Мэри вернулась на кухню. Достав из шкафчика тубус с аспирином,  она налила в стакан воду и поставила их на середину стола. Ещё через секунду вырвала из прикреплённого к холодильнику блокнота страницу и что-то быстро на ней написала.

Прочитав написанное, девушка нахмурилась и с раздражением смяла листочек. Закинув его в стоящую под раковиной мусорную корзину, она снова взялась за карандаш.

На этот раз написанное её удовлетворило. Перечитав записку, Мэри согнула листок пополам и прислонила к стакану.

Теперь всё.

Подхватив стоящую у стола тяжелую сумку, Мэри Рейнольдс вернулась в комнату. Ещё раз взглянув на спящего мужчину, она чему-то улыбнулась и, выйдя из квартиры, аккуратно прикрыла за собой дверь.

Глава 1

Перепробовав всё, что можно перепробовать, не выходя за рамки закона, разумеется, испытав всё, что можно испытать и насладившись всем, чем можно насладиться, Мэтью Крайтон пришёл к выводу, что истинная ценность чего бы то ни было или кого бы то ни было в способности удивлять.

Это редкое качество предметов и людей оставалось, пожалуй, единственным, от чего Мэтт до сих пор получал удовольствие. К своим тридцати двум он, к большому сожалению, всё реже испытывал это чувство, но сегодня утром неожиданно для себя сполна им насладился.

Всё началось с запаха.

Нечто давно забытое, спрятанное глубоко внутри, всплывало на поверхность. Образы и звуки, воспоминания о которых раньше сопровождались болью, отозвались в душе радостью.

Бескрайнее сиреневое марево и витающий над ним горьковатый запах.

«Это лаванда, дорогой».

Ласковый голос и рука, протягивающая ему веточку, похожую на маленький кустик, с сиреневыми мелкими цветками. А затем нежное прикосновение тёплой ладони к его щеке.

Нет, не тёплой - горячей.

Обжигающей. Пламенной.

Мэтт открыл глаза и тут же зажмурился от бившего прямо в лицо яркого солнечного света.

«Какого чёрта!»

Резко вскинувшись, он бессмысленным взглядом уставился перед собой. Сердце молотящими ударами едва не пробило грудную клетку.

Мэтт снова закрыл глаза.

Понадобилась минута и дюжина глубоких вздохов, прежде чем дыхание выровнялось и сердцебиение успокоилось. Всё это время Мэтт опирался на локти и вскорости почувствовал, как напрягаются на руках мышцы. Только это и заставило его открыть глаза и…           

… и отпрянуть от изображённой на подушке лохматой мультяшной морды с большущими клыками. 

«Чудовище», гласила надпись.

Из груди вырвался смешок. Часто заморгав, Мэтт стремительно развернулся и...

… и понял, что не имеет ни малейшего представления, где находится.

В недоумении оглядываясь по сторонам, он пытался вспомнить, как очутился в этом помещении – то ли спальне, то ли гостиной, то ли комнате в студенческом общежитии. Правда, для комнаты в общежитии здесь было довольно чисто.

Глаза выхватывали отдельные предметы, ни на чём особо не фокусируясь. Шкаф, кресло в углу, небольшой письменный стол, кровать.

Спустив ноги, мужчина принял сидячее положение. Взгляд уткнулся в нечто, похожее на низкий узкий топчан, накрытый линялым вязаным пледом. Задев его ногой, Мэтт с удивлением заметил, как тот шевелится. Стоило наклониться, чтобы удостовериться, что это ему не почудилось, как боль немедленно прострелила голову от лба до затылка, так, что, застонав, мужчина снова повалился на кровать.

И зачем он так напился! Ведь знал, что алкоголь только усугубит головную боль. Надо было сразу ехать домой, а не вливать в себя виски в безуспешной попытке её заглушить. Но будучи тем, кто он есть, Мэтт не признавал слабости ни в себе, ни в других. Тем не менее сейчас отдал бы что угодно за стакан воды и таблетку обезболивающего.

Собрав волю в кулак и стараясь не делать резких движений, мужчина осторожно приподнялся и снова сел в кровати.

Он ещё раз обвёл глазами странное помещение, дивясь тому, как человек в здравом уме может здесь жить. Самым ярким пятном в комнате была эта нелепая подушка, на которой он проснулся. Именно по ней, а также по одеялу в цветочек Мэтт понял, что квартира принадлежит женщине. Всё остальное – мебель, стены, блеклые жалюзи на окне, были чистыми, но не несли на себе отпечаток дома.

Разве не то же самое можно сказать о его двухуровневом пентхаусе с видом на озеро? Никакой разницы между ним – местом, где обстановка меняется раз в полгода согласно модным тенденциям – и этой квартирой не было. Помещение, где можно переночевать – ничего более. Но если для него, одинокого мужчины, это осознанный выбор, то что за женщина выбирает подобный аскетизм?

Надо прекратить анализировать. При пульсирующей в висках боли это явно лишнее.

Мэтт поднялся с кровати и на нетвёрдых ногах прошёлся по комнате. Кто-то снял с него ботинки, оставив в брюках и рубашке, которые после проведённой в них ночи выглядели изрядно помятыми. Это ерунда, главное - найти пиджак, в котором должны быть телефон и бумажник, хотя, судя по обстановке, на последний надежды мало.

Пиджак нашёлся на кухне вместе со всем содержимым. Аккуратно разглаженный, он висел на спинке старого деревянного стула рядом с покрытым дешевой бумажной скатертью столом. А на середине этого стола стоял полный стакан воды и - о, чудо! – знакомый бело-зелёный бутылёк аспирина.

Спасибо Господу за малые радости!           

Бросив в воду сразу три таблетки, Мэтт еле дождался, когда они растворятся, и жадными глотками осушил стакан. После этого опустился на стул, вытянул руки на столе и положил на них голову.

«Хорошо-о!»

Когда боль начала отступать, мужчина позволил себе открыть глаза. Взгляд сразу натолкнулся на сложенный пополам лист бумаги, который он пренебрежительно отбросил, потянувшись за стаканом.

Взяв его одной рукой, Мэтт развернул листок и попытался сфокусироваться на расплывающихся строчках.

Глава 2

- Организованность! Организованность, Мэрилин, краеугольный камень всего. Все сильные личности в детстве убирали свои комнаты.

- И Александр Македонский?

- Уверена, что царь Филипп, не потерпел бы во дворце разбросанных фантиков и полусгнившей банановой кожуры.

- Хм. - Мэри задумчиво почесала коротко остриженную светловолосую головку. - А в древние времена были конфеты?

- Конфеты не конфеты, но какие-нибудь запрещённые сладости наверняка были.

Миссис Стенхоуп старалась, чтобы голос звучал строго, но при виде этой белокурой малышки ей всякий раз трудно было сдержать улыбку.

- Даже если и были, вряд ли они заворачивались в фантики. Бумажной пормышленности-то не было!

Эта «пормышленность» едва не прорвала плотину. Женщина отвернулась от девочки, чтобы украдкой стереть выступившие от смеха слёзы.

- И я не уверена, что за забытую банановую кожуру Александра Македонского заставили бы дежурить ещё на сутки. Вряд ли он вообще знал, что такое швабра. Если тогда вообще были швабры. А были, миссис Стенхоуп?

Огромные фиалковые глаза уставились на неё в ожидании ответа.

Мэрилин Рейнольдс всегда была любознательной. Вайолетт нравилось за ней наблюдать. В девочке она видела большой потенциал, неосознанно выделяя её среди окружающих. Конечно, делать это запрещалось и даже регламентировалось правилами организации, которую Вайолетт возглавляла. Более того, по истечении сорока лет службы женщина научилась ограничивать себя в подобных привязанностях: слишком больно, слишком расточительно для души привязываться к детям, попадающим в жернова государственной машины. Работа в органах опеки заставила Вайолетт Стенхоуп запереть своё сердце на замок.

Она начинала обычным воспитателем. В её подчинении всегда находилось несколько девочек. Будучи старшей из четырёх сестёр, Вайолетт предпочитала работать именно с девочками.

Она всей душой любила своих воспитанниц и очень переживала расставание, когда кого-нибудь из них удочеряли. Не менее сильно Вайолетт расстраивалась, когда этого не случалось. Детские лица сменяли друг друга, детские судьбы на какое-то время пересекались с её судьбой, но приходило время, и она оставалась одна.

Вайолетт помнила каждого воспитанника, прошедшего через её руки. Среди них были и такие, кто оставил след в её душе - дети, не вписывающиеся в рамки, с образным мышлением, необычные, неординарные. Не всегда их понимали сверстники, не ко всем находили подход взрослые, но у неё частенько получалось. Это была увлекательная игра – найти ключик к ребёнку, понять, в чём его сильная сторона и, поняв это, постараться её развить. Думая об этом, Вайолетт всегда вспоминала Питера Блэйка – отъявленного, патологического хулигана в детстве, позже сержанта отдела внутренних расследований чикагской полиции.

Именно Пит привёл к ней маленькую Мэрилин Рейнольдс, единственную, кто выжил в страшной автокатастрофе, унёсшую жизнь пятерых человек. В том числе, и её отца.

Пит служил под его командованием и, как и все в отделе, уважал и любил свеого капитана. Жена капитана Рейнольдса умерла через два года после рождения дочери, и, не помнящая матери, малышка росла обласканной отцовской любовью. Его смерть стала больше, чем катастрофой, ведь кроме отца у восьмилетней Мэри Рейнольдс на свете никого не было.

Вайолетт до сих пор не могла решить, что является большим злом для неокрепшей души: никогда не знать родительской ласки или же, единожды испытав эту всепоглощающую любовь, понимать, что её больше никогда не будет.

Девочка выглядела напуганной, хотя изо всех сил старалась этого не показывать. Маленькая, взъерошенная, словно воробышек, она крепко сжимала руку Пита.

- Ну, ну, стрекоза, иди, не бойся, - подбадривал он малышку. - Это миссис Стенхоуп. Она хорошая, хотя на вид и строгая.

- Здравствуй, Мэрилин.

Маленький подбородок взметнулся вверх.

- Мэри, - произнесла она с вызовом. – Все зовут меня Мэри.

- Хорошо, но я буду звать тебя полным именем, а ты меня миссис Стенхоуп. Хорошо?

- Да.

- Да, миссис Стенхоуп, - поправила она девочку.

- Да, миссис Стенхоуп, - послушно повторила Мэри.

- Я директор этого дома. - Здесь всячески избегали слово «приют». - Теперь он станет твоим.

- У меня уже есть дом.

- Знаю. Но жить одна ты там не можешь.

- Я буду жить с Питом.

- Мы с тобой уже говорили, Мэри-джелли, какое-то время ты поживёшь здесь, а потом я тебя заберу. – Пит поднял глаза на свою бывшую воспитательницу. – Я подал документы на удочерение. Колин был для меня больше, чем капитаном.

Поражённая Вайолетт смотрела на молодого мужчину, гордясь той работой, которую проделала много лет назад.

- Конечно, Питер. Я употреблю всё влияние, чтобы ваше дело было рассмотрено в ближайшие сроки. А пока Мэрилин поживёт здесь.

Да, она могла ускорить дело по удочерению девочки. Его и ускорять-то не надо было, единственное, что могло вызвать задержку – образ жизни Пита - одинокого полицейского, сутками пропадающего на работе. Служба в отделе внутренних расследований не была такой рискованной, как, например, в убойном или отделе по борьбе с наркотиками, это все понимали, и на сторону Питера встал сам шеф полицейского департамента. Дальше по влиянию был только мэр. Под воздействием такого пресса судья без возражений отдал опеку над маленькой Мэрилин Рейнольдс тридцатитрёхлетнему детективу Блэйку.

Глава 3

Мэри не помнит тот момент, когда поняла, что устала. Вот вроде всё шло своим чередом – привычно-обычно, активно-задорно - но тут будто кто-то выключил рубильник и всё - она спеклась. А ведь так долго держалась. Пятнадцать лет почти. И сколько же за эти пятнадцать лет предоставлялось возможности махнуть рукой на всё и начать себя жалеть.

Поначалу она так и делала – жалела себя. Хотя, нет, сначала было просто очень-очень страшно. Дикий страх, помноженный на боль от бесконечных уколов.

Говорят, детская память избирательна, плохое быстро забывается.

Ничего подобного. С ней всё было как раз наоборот. Вся жизнь до аварии – дом, папа, школа – постепенно забылась, будто её и не было вовсе, а даже если и была, то не с ней. Будто подсмотренная в старом кино, название которого вылетело из головы.

Но то, что случилось после, Мэри помнит хорошо. Помнит каждый день, проведённый в больнице. Вернее, это был всего один нескончаемо длинный день, в течение которого она то и дело просыпалась, плакала, ей давали лекарства или кололи лекарства женщины в одинаковых голубых пижамах, с одинаковыми выражениями на лицах. Они называли её «детка» и всё время успокаивали.

«Ты поспи, детка, сейчас всё пройдёт»

«Надо поесть, детка. Будешь хорошо есть, быстрее поправишься».

«Вот сейчас сделаем укол, и тебе сразу станет легче».

Легче не становилось. Нет, боль, конечно, уходила, но папа так и не приходил.

Приходил Пит.

Мэри помнит, как он садился рядом на голубой пластиковый стул и долго держал её за руку.

- Я с тобой, Мэри-джелли, - говорил он, и становилось чуточку спокойнее.

Именно Пит сказал ей про папу.

Странная штука – сознание ребёнка. Мэри до сих пор удивлялась, как взрослым хватает глупости думать, что дети ничего не понимают. Дети всё понимают. Всегда всё видят и слышат, как бы взрослые не пытались завуалировать информацию.

То, что теперь она одна, Мэри поняла по лицу человека, вытащившего её из покорёженного автомобиля. Он та-ак на неё смотрел - сочувственно, что ли (это она уже потом подобрала выражение), но тогда… Мэри была вся переломана, в крови, но во взгляде того полицейского увидела не только жалость. В нём была обреченность. Это Мэри тоже поняла после. Она многое вспоминала и о многом думала в больнице, когда приходила в себя.

Все, кто приходил к ней, смотрели одинаково. Но Пит смотрел по-другому.

- Я никогда тебя не брошу, стрекоза.

- Где папа? Хочу к папе.

Это взрослые не желают ничего знать. Они бегут от плохих новостей, отмахиваются от гонцов их приносящих. Они не желают знать то, чего не могут вынести. А у детей нет этого права. Они выносят всё, приспосабливаются – выхода нет потому что. Взрослые могут выпить успокоительного или чего-нибудь покрепче, чтобы отключиться, а у детей такой возможности нет. Детский алкоголь – очередная игрушка или новая серия Спанч Боба. Это они так думают, взрослые. Детям же нужна честность. Недоговорённость пугает их больше, чем самая страшная правда.

- Папы нет, Мэри-джелли.

- Где нет?

- Ты помнишь аварию?

- Да. Нет. Не знаю.

Она действительно не знала и почти не помнила. Она спала на заднем сидении, когда всё произошло. Спала, а в следующий момент уже куда-то летела, падала, ударялась и кричала. И уже тогда она не чувствовала папы.

Он погиб мгновенно. От первого удара. Машина врезалась в них на полупустой дороге. Несколько раз перевернувшись, она вспыхнула, и четверо пьяных парней сгорели в ней заживо. Их же старенький седан долго крутило, переворачивало, и, вылетев с трассы, он упал в озеро.

Это была обычная дорога на обычное место их обычного пикника, куда они с отцом, как обычно, ездили каждый второй выходной лета. Иногда с ними ездил Пит. Он приезжал на своём большом чёрном внедорожнике, и Мэри помогала переносить корзинки со снедью в его огромный багажник. Если бы Пит тогда поехал с ними, может, и не было бы ничего. Его всё равно потом убили бы, так какая разница, когда он умер, зато папа был бы жив, и Мэри не осталась бы одна.

Она стыдилась этих мыслей. Плакала, ругала себя и жалела Пита.

Жалела и ненавидела одновременно, потому что он тоже её бросил.

Все они бросали её. Сначала мама, потом папа, потом Пит. Не многовато ли для восьмилетнего человека?

Мама. Осталось что-то внутри – вряд ли можно было назвать это воспоминаниями, скорее, ощущением. Мама любила печь, как рассказывал папа, и единственное, что Мэри помнила о ней - тёплый запах ванили и свежих булочек.

Обидно было. Мэри копалась внутри себя, пыталась что-то нащупать вдобавок к этому, но ничего не находилось. Лишь ваниль и сдоба. Она много расспрашивала папу и вскорости стала замечать, что выдаёт отцовские рассказы о матери за собственные.

Они хорошо жили с папой. Это всё, что Мэри могла себе позволить вспоминать о прежней жизни. Папа был большой, смешной и добрый. И целовал её на ночь, щекоча жёсткими усами. И друзья у них были такие же - большие и добрые. Они часто приходили к ним домой, смотрели бейсбол или все вместе ходили на бейсбол, сидели на трибунах и ели чипсы с острющим соусом, после которого иногда болел живот. Они были и её друзьями. Их жёны передавали для неё пироги и овощные запеканки. С их детьми она училась в школе.