Глава 1.
– О чём вы думаете? – спросил его чей-то голос. Но Марк не ответил, он пристально всматривался в какую-то точку. Она постоянно росла, превращаясь в большую черную дыру, вокруг которой бушевал океан, заливая всё оставшееся пространство, весь темнеющий, мрачный небосклон. «Вот они, врата! – думал Марк. – Название написано вверху: “Мгновенье”, здесь сталкиваются два пути – прошлое и будущее».
И он опять услышал голос:
– Войдите в эти врата, друг мой, и вопрос всего и вся: «хочешь ли ты этого снова и снова, бессчётное число раз» ляжет тяжелейшим грузом на все ваши действия. Если вы скажете «да» радости, тогда вы также скажете «да» и всем горестям. Все вещи связаны и переплетены…
И Марк вошёл в это пространство.
Он сморщился от боли – нет, не физической – от эмоционального шока.
Память начала рассыпаться на мелкие неорганизованные детали.
Перед ним проносились какие-то видения: ажурные чулки, толстые молодые задницы, застолья с изобилием еды и завистливыми рожами. Роскошные автомобили с гордыми как павлины их владельцами; люди, утром спешащие на работу, не всегда понятно для чего выполняемую; страстные, красные от возбуждения деловые лица, вцепившиеся в мобильные телефоны; ресторанные столики, а за ними осоловелые физиономии, восхищенные собственным бытием. Какие-то ссоры, скандалы, кукольно-красивые женские ноги и больная сексуальная страсть с поллюциями, переходящими в ненависть. И почему-то бесконечное множество черных мужских костюмов, и постоянные собрания. И среди всего этого – страсть к творчеству, преследовавшая его всю жизнь, как наркомана.
«Опять! Это, наверное, все-таки расшатанные нервы», – подумал Марк и оглянулся.
Вокруг не было ни души. Только ласковый ветер деликатными порывами гладил его лоб и волосы. Он подставил своё лицо его ласкам, свежие, тёплые струйки гладили лоб, как ладони матери, в том далеком мире, когда он только появился на свет.
Когда он родился, ещё был жив великий садист – Иосиф Сталин. И уже несколько лет, как закончилась война с другим извергом – Адольфом Гитлером. Кстати, отца Марка тоже звали Иосифом.
А к слову сказать, и имя многоуважаемого отчима нашего Иисуса Христа тоже было Иосиф. И оба они были иудеями.
Но Марк стеснялся своего еврейского происхождения в том далеком мире, где когда-то жил. Вероятно, его там за это «стесняли».
Но здесь, теперь, ему всё это было даже интересно, он самодовольно и ехидно улыбнулся при мысли, что так близок к истине.
Впрочем, еврей он только наполовину. Мать была православной, она познакомилась с его отцом, когда тот, ещё совсем юный, вернулся с фронта, после победы над Германией.
Это был период романтичных послевоенных лет, когда весь народ искренне верил в непобедимость коммунизма и его вождей. Когда все вокруг, сам воздух, был напоен прекрасным танго. Когда молодые, полные светлых надежд и мечтаний, влюблялись, ходили на концерты, создавали семьи, боролись за правду, жертвовали своей молодостью ради чего-то важного и верили.
Страна «оживала и бурлила весенним цветением». Впрочем, народ понимал, что это только лозунги, но при этом был уверен, что, «во всяком случае, именно так должно и быть».
Может, оно так и было: и цветы, и танго, и любовь; но весь этот весенний сад разрастался только сверху – как в последний раз прорезывающийся волосяной покров на уже тлеющем трупе. Запах и смрад ощущали все, но не хотели верить, что чья-то любовь разбилась о барьер всеобщей нищеты, чья-то вера сломалась в лапах садистов-коммунистов, а кто-то вообще не вернулся с фронта. Еще где-то – загубленная судьба, или арест, или расстрел. Ошеломляющие аплодисменты идущей мессии коммунизма и ликование всех народов страны не помогали. И «волосяной покров» официального счастья поредел и выпал.
Страна рухнула! Встала на колени! А потом с болью и стыдом начала строить новое – должно быть, человеческое общество.
Но всё это – ещё будет!
А в то послевоенное время его юные родители решали вопрос – быть Марку или не быть. Несмотря на высшее образование, материально они нуждались, впрочем, как и весь могучий и великий советский народ. И решение выпало «не быть», то есть травить его хинином. Но ни они, ни Гамлет не могут управлять этим. Свыше распорядились иначе. И его душа вселилась в то тело, которое они потом с такой любовью лелеяли и берегли.
А вот он уже двухлетним ребёнком носится по школьному двору маленького провинциального городка, где они тогда жили.
Была осень, он собирал золотые и красные листья клёнов, которые в изобилии росли в том дворе. Но за это только что проснувшееся чувство прекрасного пришлось рассчитаться тут же, на месте. Огромная немецкая овчарка одиноко и без присмотра бродила неподалеку и с недовольной физиономией поглядывала в его сторону. Будучи увлечённым своим творчеством, он не обратил на неё никакого внимания. Когда он нагнулся за очередным листиком, раздались рычание и лай. То ли дождливая погода испортила ей настроение, то ли не понравилось, что Марк бестактно повернулся своей пухлой задницей в её сторону. Ведь она была высокого происхождения. Овчарка с рёвом бросилась на него, повалила и, прокусив ягодицы, стала подбираться к горлу. Марк молча лежал на мокрой земле, отдавшись Богу и ей. Но почувствовав острую боль, он закричал. Хозяин выбежал, не сразу поняв, что происходит, поскольку её тело, в два раза больше Марка, покрывало его полностью. Хозяин оттащил собаку, и Марк, таким образом, отделался легким испугом.
«В чем я провинился тогда перед ней? – задумался он. – Может быть, увлёкся, как всегда, своими высокими идеями, забыв о других, несчастных и обиженных».
Во всяком случае, в том что «собака друг человека», он уже стал сомневаться тогда – скорее всего, в народе эта истина поселилась оттого, что человек ощутил явную нехватку друзей среди себе подобных. А впрочем, все зависит от того, как относиться к тому или иному существу.
Как-то его мать принесла в дом двухмесячного кутёнка, только что оторванного от сосков породистой овчарки. Всю ночь он жалобно скулил, а она ходила и на руках укачивала его, как грудного младенца, завернув в детские пелёнки. Марк спрашивал: «Почему он плачет?». Она отвечала, что он тоскует по своей маме.
Вскоре они вместе со щенком носились по школьному двору. Маленький Марк убегал, а тот, догоняя, дружески кусал его за пятки. В это время мать готовила блины, и ароматный запах привлекал их обоих к сковородке. Наевшись, они опять убегали и погружались в свои игры. Вечером перед сном, когда Марка обычно купали, пёсик сидел рядом и с ехидной мордой, улыбаясь, наблюдал, как Марк фыркает от неудовольствия. А утром они вместе выбегали во двор, где росло большое дерево урюка, пёс визгливо лаял, а Марк истошно орал – они звали толстого соседа. Тот выходил и тряс урючину. Сладкие фрукты сыпались как град, разбиваясь об их головы.
Как-то перед сном мать читала Марку юмористические рассказы Носова. От хохота тот свалился с кровати. Это была его первая встреча с настоящим юмором. Пёсик испугался и отскочил в дальний угол, хотя обычно ночевал под кроватью. На его морде было больше удивления, чем испуга: чему это, мол, Марк мог так радоваться, да еще без него?
По прошествии многих лет, когда они уже жили в другом городе, отец Марка как-то приехал в Андижан, город, где они жили прежде, чтобы навестить своих друзей. В одном из дворов он увидел Барсика – так когда-то Марк называл своего любимого щенка. (Тогда, при переезде, его пришлось оставить.) Однако это уже был грозный, мощный волкодав. Отец его и не узнал. Пес жил теперь у друзей Иосифа. Барс посмотрел на отца и грозно, как положено, залаял.
Но потом почему-то умолк. Посмотрел ещё раз грустными глазами, отвернулся и ушёл. Больше в этот день он не появился.
Барс, с его красивой озорной мордой и улыбающимися глазами, остался у Марка в памяти как первый преданный друг. Больше таких друзей в этом маленьком городке у него не было.
Хотя были ровесники, с которыми он дрался, проказничал и проводил единственные в своей жизни счастливые дни.
Андижан, где они тогда жили, был зеленым, солнечным городом с очень плодородной землей. Узбеки, местные жители, говорили: если съесть фрукт и косточку бросить на землю, то в том месте вырастет дерево. И это была правда. Земля узбекская была невероятно щедра. За дувалами – городскими стенами из глины – простирались необъятные поля с растущими на них арбузами и дынями, сладость и аромат которых обволакивали и растворялись в горячем воздухе.
Вокруг полей – овраги и арыки с прохладной водой. А дальше заманчиво выглядывали фруктовые сады и маленькие хижины из глины. Целыми днями ребята бегали по этим полям, а когда было жарко, разбивали арбузы ногами и умывали лицо сладким нектаром. Или с визгом, как стая обезьян, ныряли в прохладные воды арыков.
Кроме солнечного гостеприимства и очень богатой земли, Андижан, впрочем, ничем другим не отличался от таких же провинциальных городков необъятной Страны советов с ее бесконечными горкомами, обкомами, облисполкомами и партийными комитетами.
В этих партийных аппаратах проводились систематические чистки советских коммунистов и решались все жизненно важные вопросы разлагающегося государства.
Отец Марка, как и другие члены компартии, истерически боялся этих партийных чисток, чем-то напоминающих химчистки советско-еврейских подпольных дельцов.
В таких аппаратах могли вычистить всё духовное и физическое, что есть в коммунисте. А иногда не оставить от него и следа.
Но хотя вся страна, как пчелиный улей, была утыкана этими партийными ячейками, молодость, любовь, искусство, юмор, мечты и надежды текли своей собственной медовой рекой, и никто не мог повернуть ее вспять.
Образованные, молодые, красивые съехались в этот край со всех концов необъятной страны в поисках свежей, новой жизни. Захудалая провинция превратилась в интернациональный, цветущий детьми и красивыми женщинами городок. Это, конечно, стимулировалось (как впрочем, и все остальное) политикой коммунистической партии, но, как ни удивительно, иногда приносило и здоровые плоды. Не всё видно, было так плохо, тем более что вся коммунистическая мораль полностью состояла из заповедей, подаренных пророку Моисею. Правда, с маленькой поправкой: запрет верить в того, кто эти заповеди ему подарил.
Возможно, эта небольшая поправка и разрушила коммунистические мечты. Впрочем, не исключено, что коммунизм когда-нибудь всё-таки явится миру. Да, но уж конечно не как мечта в венке из кроваво-красных роз, а скорее, как закон Бытия, установленный не нами.
«Ну да разве дело в том, в какой общественной формации надо было жить? – задумался вдруг Марк. – Ведь господин Ницше прав – “ценности”! – в них весь непреходящий мир».
Почему-то каждая деталь из прежней жизни резала как бритва по его памяти. «Вероятно, это “ценности”, – рассуждал Марк, – в окружении которых я жил, постепенно тонул, задыхался, как в болоте, в котором тонут не несколько минут, а всю человеческую жизнь».
Марк теперь увидел всю свою жизнь в одно мгновение. Он был взволнован от необычности и свежести этих новых ощущений. Его память, совсем недавно ещё блуждавшая в каких-то странных туманах, изменявшая ему, как легкомысленная женщина, стала теперь ясной и строгой и сама погружалась в прошлое или будущее – трудно сказать, ибо «все вещи вечно возвращаются и мы вместе с ними». Так утверждает господин Ницше. Во всяком случае, Марк видел всё, все подробности своего рождения. Ни о какой шизофрении не могло быть и речи. Он с облегчением вздохнул.
Вот он видит крохотный городок и домик, в котором они жили.
У крыльца стоит кушетка, на которой он лежит и смотрит, как белоснежные облака грациозно плавают в высоком солнечном небе. Его мать, как всегда, плачет; он спрашивает почему, а она вместо ответа восхищается его наблюдательностью.
Впрочем, причина была одна и та же. Молодой отец опять увлёкся какой-то «очень интересной женщиной», как он всегда любил выражаться. И считал, что именно эта любовь должна быть отмечена на небесах. Что туда попадёт раньше – его любовь или её слёзы, неизвестно. Но интриги и любовные приключения в этом маленьком городке текли своей счастливой рекой. Коммунистическая мечта была далека, а красивые молодые женщины и высокие остроумные мужчины – рядом. Щедрое восточное солнце своими лучами возбуждало их любопытство, а южная природа обволакивала все тайны романтичным покрывалом.