Леди и наследство

— Ева, душа моя, быть может, хватит уже прятаться от наших иберийских друзей? — с откровенной иронией осведомился брат, когда нам принесли чай в библиотеку, которую я упорно не покидала с самого утра.

Эдвард без устали отмечал, что со стороны выглядело так, словно бы я держала оборону от незримого врага. Впрочем, как по мне, враг был вполне зрим, ощутим и на диво упорен в своем желании видеть мою скромную персону.

Начавшийся разговор был мне не по душе, однако в этот момент оставалось лишь набраться терпения, поскольку брат имел привычку высказать собеседнику абсолютно все, что только пожелал высказать, даже если этот самый собеседник постарается прямо во время беседы сбежать, крича от ужаса. Исключений близнец не делал даже для меня, хотя в этом как раз имелась определенная извращенная логика: мы с братом никогда не щадили друг друга, когда речь шла о правде.

— Эдвард, Мануэль меня домогался, разумеется, мне невыносимо его видеть, — почти возмущенно напомнила я, округлив глаза в совершеннейшем недоумении. Ну, должен же, в самом деле, брат вступаться за честь сестры. И совершенно неважно, что сестра может и сама постоять за честь как свою, так и всей семьи разом. — Грубо домогался, между прочим. Мне теперь так… Неловко?

Верного слова для этой нелепой ситуации подобрать никак не удавалось.

— Положим, не тебя, а Чергэн, — напомнил с усмешкою Второй и ласково потрепал меня по щеке, чем возмутил до глубины души, а заодно заставил задуматься: неужели настолько сильно сдала, если Эдвард позабыл, что я все-таки Первая? — И она, как тебе самой прекрасно известно, ничего общего с леди Евой не имеет. Но ты скрываешься от Де Ла Серта не только как Чергэн, но и как моя сестра тоже. Как мне объяснять это Мануэлю и Теодоро? Моя фантазия не так безгранична, как тебе кажется.

Все верно, Чергэн — женщина иного сорта, совершенно другого положения, нежели леди Ева Дарроу, и пусть отношение к дочери лорда Николаса Дарроу имеет, но настолько опосредованное… Однако это в любом случае я. Отделять одну личину — личность? — от другой уже как будто бы и не получалось с привычной легкостью, я не могла принять неуважительное отношение к цыганской шувани настолько же легко, как и прежде. Или все дело в Мануэле Де Ла Серта?

Впрочем, и у леди Евы есть повод избегать старшего сына иберийского посла, что по мнению света, которое звучало тихо, пусть при этом и внятно, вел себя по отношению ко мне не самым лучшим образом.

В общем и целом, после того, как Мануэль настолько открыто и откровенно сказал о своей низкой недостойной страсти к цыганке предмету этой самой страсти, я всеми правдами и неправдами избегала общества иберийца, будучи в равной степени и возмущенной, и раздосадованной поведением своей тайной любви.

И вот теперь Эдварду приходилось бесконечно изобретать приличные и правдоподобные причины моего постоянного отсутствия, но с каждым разом у Второго получалось все хуже и хуже, да и желание лгать все еще близкому другу постепенно таяло, хотя в моей голове упорно не укладывалось, как можно все еще считать своим другом того, что пытается отбить у тебя любовницу, пусть и фальшивую. Даже при условии, что любовница, да еще и простолюдинка не представляет для благородных джентльменов особой ценности.

— Я хотела бы назвать рациональную причину своего поведения… Но, кажется, ее попросту не существует. Мне, разумеется, неловко вот так скрываться… Но не настолько, чтобы терпеть общество Де Ла Серта.

Второй всем видом своим изображал немой укор, однако я стойко проигнорировала попытки апеллировать напрямую к моей многострадальной совести. У нее и так было слишком уж много дел, чтобы обращаться внимание еще и на такие пустяки.

— Ева, ты ведешь себя до крайности глупо. Совершенно на тебя не похоже.

Я смолчала. Порой даже самые умные люди начинают вести себя глупо, а я натворила столько, чтобы хоть о каком-то уме или хотя бы о здравом смысле говорить уже не приходилось. Если бы только брат дознался, что я с кем-то вслепую заключила сделку ради нашего спасения… Подозреваю, он пришел бы в ужас, а заодно и посчитал меня совершеннейшей идиоткой. Я и сама начала подозревать, что мой ум переоценивали все, в том числе я сама, однако в случае со сделкой меня оправдывала полная безнадежность той ситуации, в которой оказались иберийцы, да и мы с братом заодно. Мы со Вторым не могли совладать с разбушевавшейся фэйри без помощи.

Однако, если в случае со сделкой у меня еще были оправдания, то в случае с моими прятками с Де Ла Серта я вела себя поистине глупо, о чем без устали твердили все, даже Эмма, которая едва лишь узнала о ранении Эдварда, наотрез отказалась оставаться в доме дяди Уоррингтона и вернулась в столицу с решительностью, подобающей истинной Дарроу. Убедившись, что Второй не собирается оставлять наш бренный мир, младшая быстро пришла в себя и принялась увещевать меня, пытаясь уговорить сменить гнев на милость и снова подарить Де Ла Серта сомнительную радость общения со мной.

Но, право слово, я положительно не могла ничего поделать с собою. Холодный рассудок покинул меня, и я чувствовала себя обычной молоденькой девицей, нервной и впечатлительной сверх меры. И, как и подобает юной барышне, я трусливо избегала братьев Де Ла Серта всеми доступными способами.

— Перестань прятаться, пока не пошли слухи. Ты снова должна сиять в свете, очаровывать молодых людей. В конце концов, ты же дочь лорда Дарроу.

Все верно, я дочь лорда Дарроу, но и притом внучка цыганской ведьмы, да и сама шувани не из последних. Меня передергивало от авансов старшего Де Ла Серта.

— Я услышала тебя, Второй, и постараюсь взять себя в руки. Приложу для этого все усилия.

Эдвард удовлетворенно вздохнул, отлично зная, что его старшая сестра не говорит "приложу все усилия" лишь для того, чтобы ее перестали на какое-то время тревожить. Если я прикладываю все усилия, справляюсь непременно, как может быть иначе, если речь идет о дочери лорда Дарроу? И не просто его дочери — первенце.

Соответственно, уже через несколько дней я появилась на музыкальном вечере у Греев вместе с Эдвардом и Эммой, где должны были появиться и наши иберийские друзья. Младшая переживала, кажется, невероятно, и старалась держаться подле меня. В ее глазах стыла растерянность и тревога, которые младшая пыталась прятать, но безуспешно.

— Ты посмотри только, Де Ла Серта появились. А я думал, траур они будут носить глубокий подольше, — шепнул мне на ухо Второй, кивнув в сторону дверей.

Сыновья посла действительно появились на музыкальном вечере. Приглашения Греи им не высылали из уважения к их потере, однако в доме наших родственников Де Ла Серта с некоторых пор стали желанными гостями. Даже несмотря на то, что иберийцы нередко выказывали мне, кузине хозяйки дома, свое пренебрежение.

— Хотя бы не бал, правила приличия, в целом, соблюдены, — покачала головой я, подозревая, что несмотря на то, что обычно для детей потеря матери становится огромным горем… Мануэль и Теодоро Де Ла Серта, вероятно, в глубине души готовы были пуститься в пляс от радости, учитывая, какое именно "наследство" получил старший из братьев от госпожи маркизы. Нет, сперва разумеется, Мануэль и Теодоро страдали, но время их скорби быстро миновало. Можно было сказать, братья оправились от своей потери молниеносно.

— И на том спасибо, — покивал Эдвард, явно с трудом сдерживаясь от улыбки. Второй считал, что, несмотря ни на что, следовало выказывать друзьям сочувствие, даже если сейчас они не очень-то в нем и нуждались. — И мне думается, наши иберийские друзья пришли в том числе в надежде увидеть тебя, Ева. Постарайся быть полюбезней и не выдать себя каким-нибудь неосторожным словом, ни Мануэль, ни Теодоро не дураки и однажды могут заметить кое-какие… признаки твоих необычных склонностей. Нам ведь не нужно, чтобы кто-то узнал о твоих увлечениях?

Как изящно назвал мою "вторую жизнь" Эдвард, в словесной эквилибристике он подчас превосходил меня, быть может, все дело в том, что Второй превосходил меня в остроумии, притом в разы, а для тренировки этого таланта необходимо виртуозно владеть речью.

— Не стоит лишний раз повторять мне то, что и без того знаю, — шепнула я близнецу, приняв самый благопристойный вид, который, по словам Эммы, напоминал ей о воскресных службах, благотворительности и непереносимой скуке. Именно такого впечатления я и добивалась.

Братья Де Ла Серта не обманули ожиданий и устроились прямо позади нас. Пришлось оборачиваться и здороваться. Напоровшись на мой взгляд, холодный как зимняя ночь, Мануэль сперва как будто смутился, но почти тут же вскинулся с возмущением, и в его глазах читался вызов. Уж не знаю, чего ради старшему сыну иберийского посла понадобилось бросать вызов именно мне, женщине.

— Вы, кажется, нам не рады, леди Ева? — напрямик спросил у меня Теодоро. Не без иронии, стоит сказать, да и спрашивать очевидное обычно младшему Де Ла Серта было не свойственно.

— Ну что вы, сэр, я чрезвычайно рада вас видеть, — ответила я настолько чопорно, что в глазах Второго затанцевали веселые черти, а иберийцы едва не заскрипели зубами.

Пусть их. Главное, чтобы не могли даже и мысли допустить о том, что леди Ева Дарроу окажется той же самой девицей, что танцует по площадям и просит позолотить ручку. После того предложения, которое получила от Мануэля Де Ла Серта Чергэн, узнай он обо мне всю правду… Даже страшно было думать.

— Ваши слова принесли мне и моему брату подлинное счастье, — ответил дежурной, наверное, затертой до дыр любезностью Теодоро и после уже не промолвил ни слова, готовясь внимать барышне, что решила развлечь собравшееся общество наверняка милой балладой. Поскольку иных баллад юные прелестные девушки знать по определению не могли.

А Чергэн пела под гитару песни о гибельной страсти, смерти и цыганской воле… Вот только такому в гостиной дома Греев не место, да и вообще ни в какой гостиной не место. К тому же леди Ева попросту не знала цыганских песен, ее бабку звали Люсия, не Лачи.

Выступило несколько одаренных музыкантш, после чего стали оборачиваться уже на меня. Вышло так, что если я появлялась на музыкальных вечерах, не выступить просто не могла. Если красота моя казалась для большинства чем-то эфемерным, то прекрасный голос и виртуозную игру на фортепиано отмечали все, а так как в остальном я мало заслуживала комплиментов, восхвалять мои музыкальные дарования не уставали все, кто желал так или иначе пользоваться благосклонностью моего батюшки, лорда Николаса Дарроу, и матушки, что тоже обладала определенным влиянием в свете, причем не только из-за всемогущества мужа.

Я без ложного стеснения уселась за рояль, несколько секунд поразминала пальцы, заодно думая над тем, что же можно сыграть, учитывая, что наиболее популярные в этом сезоне пьесы и баллады уже успели исполнить другие гостьи. Не повторять же, право слово.

Неожиданно у меня появилась шальная мысль шокировать гостей семейства Грей. Не слишком сильно, однако достаточно чувствительно, чтобы обо мне еще какое-то время говорили, причем тем самым шепотом, которым пересказывают самые пикантные сплетни. Быть леди Евой Дарроу подчас так невыносимо душно, если нет возможности сбежать в табор и походить по улицам, шурша длинными цветастыми юбками и звеня браслетами.

Конечно, Эдвард просил не давать Де Ла Серта поводов для подозрений… Но, право слово, что эти два слепца могут понять?

От бабки Лачи осталось многое, в том числе и ноты. Цыганская шувани, став леди Дарроу, не могла уже петь под гитару в свете костра, но до конца со своей участью не смирилась и, освоив фортепиано, принялась перекладывать песни своего народа так, чтобы они могли звучать и в особняке своего мужа. И пусть где-то пришлось менять слова, где-то — музыку, все равно душа рома в них звучала, пусть ее и обрядили в иные одежды.

И когда я смолкла, аплодировать мне решились далеко не сразу, как будто гостям пришлось пару минут свыкаться с мыслью, что холодная и сдержанная леди Ева Дарроу может исполнить произведение настолько пропитанное страстью и тоской. Даже голос мой звучад иначе, глубже, с теми переливами, что можно услышать лишь среди рома. Выходка, разумеется, была в какой-то мере скандальной, но репутация моя как леди Евы была настолько белоснежной, что от нее у многих должно было слепить глаза. Одна песня ничего не изменит, меня уже привыкли видеть прежней, строгой и отстраненной настолько, что даже если однажды мне взбредет в голову явиться на бал босиком, к примеру… Все просто подумают, что я решила удариться в религиозное благочестие.

Когда я с видом святой невинности поднялась из-за рояля, мне выдали положенную долю оваций, правда смотрели все равно с долей растерянности. Благовоспитанные пожилые леди хмурили брови и поджимали губы, но высказывать что-то не осмелились, ведь ничего по-настоящему шокирующего я все еще не сотворила, а наставлять на ум дочь третьего человека в государстве не самый разумный поступок.

— Ты сегодня удивляешь меня, Первая, — шепнул мне на ухо Эдвард. — И даже немного пугаешь.

Эмма глядела круглыми от восхищения глазами. Кажется, мое поведение ее не шокировало, а привело в полный восторг. Второй тоже выглядел скорее довольным, чем нет, хотя и временами показательно хмурился. Однако Эдвард все равно явно предвкушал продолжение. Я представила, какую реакцию вызовет пересказ этой восхитительной сцены у моих глубокоуважаемых родителей. Подозреваю, и отец, и матушка изрядно повеселятся, узнав, что себе позволила в гостях их старшая дочь, признанная всеми семейная гордость. Мало кто подозревал, что лорд Дарроу, черная тень за плечом его величества, обладал прекрасным чувством юмора и предпочитал на мир смотреть именно с иронией.

Няня Шарлотта как-то сказала, правда, оглядевшись предварительно, и убедившись, что никто, кроме нас троих, ее воспитанников, не слышит, что если бы не отцовское чувство юмора, мисс Кэтрин Уоррингтон не то что леди Дарроу не стала бы, а даже и до нынешнего возраста не дожила, поскольку любой другой человек такое шило в неудобоваримом месте, вероятнее всего, убил бы собственными руками.

— Вы пели просто сегодня прекрасно, — решил выразить свое восхищение моими талантами и Теодоро Де Ла Серта. Мануэль молчал и, покосившись на него, я поняла, что старший сын посла смотрит на меня как будто бы с подозрением, причину которого я вот так сразу понять не могла, хотя и считала себя человеком прозорливым.

В какой-то момент даже показалось, будто моя двойственная натура, что нашла выход сегодня в песне, подвела меня и заставила обоих Де Ла Серта подозревать меня в чем-то еще более странном и опасном, чем ведьмовство.

Но нет, и Мануэль, и его брат смотрели на меня так же, как и прежде. Разве что к привычной неприязни прибавилась капля недоумения, но не слишком большая, она не могла бы ничего изменить.

— Благодарю вас, сэр, однако я не превзошла тех в высшей мере одаренных музыкантш, которые радовали сегодня собравшихся своим искусством, — ответила я в обычной манере, присущей леди Еве Дарроу.

Благовоспитанной молодой леди подобает быть скромной.

Теодоро разразился нескончаемым потоком славословья, который захлестнул меня с головой. Я узнала много нового и о своем изяществе, и о элегантности, и о уме, и о музыкальной одаренности. Хорошо хотя бы у Теодоро хватило ума не распинаться о моей несравненной красоте, спасибо и на том. Старший Де Ла Серта снова смолчал, и это было настолько непохоже на обычно энергичного и деятельного молодого человека, что поневоле заставляло нервничать и жалеть о том, что так неосторожно вела себя этим вечером.

Быть может, вовсе и не я стала причиной такого его безмолвия и задумчивости? В конце концов, я не начало и конец мироздания для людей подле меня, и не каждая перемена в Де Ла Серта должна быть связана со мной. Молодые люди многое пережили за время своего пребывания на чужбине, и каждое перенесенное испытание должно было оставить свой след на их душах.

— Мы с братом счастливы были видеть вас сегодня, леди Ева, — решил еще раз выказать мне дружеские чувства Теодоро Де Ла Серта с совершенно обезоруживающей улыбкой, которая наверняка поразила не одно женское сердце.

На свое счастье, я уже успела пасть жертвой чар Мануэля, так что находилась в полной безопасности рядом с его братом. Обаяние Теодоро не трогало меня.

— Я рада слышать это, — с вежливой улыбкой ответила я, впрочем, смотрела спокойно и строго, как и прежде. Такого же пристального взгляда удостоился и второй Де Ла Серта, следы чар на Мануэле по-прежнему можно было заметить, для него все еще ничего не закончилось… Значит, эта погибель моя еще надолго останется рядом, и придется терпеть, смотреть на него, вспоминать все нанесенные мне осознанно и неосознанно обиды и мучиться от любви, что все еще теплится в истерзанном сердце.

И защищать его.

"Захочешь — твоим станет, ноги целовать начнет", — прошептал прямо в моей голове вкрадчивый шепот.

И я знала, со мной говорит то же существо, что помогло мне сразиться с фэйри в миг беды. За такую услугу придется рано или поздно платить дорогую цену… И не пришел ли сейчас час оплаты счета?

"Ты будешь властвовать над его сердцем и душой безраздельно", — продолжал сулить некогда самое желанное, самое сокровенное голос.

Я ведь все еще любила Мануэля Де Ла Серта. Влюбленность прошла, сгорела в огне как осенняя листва. Влюбленность не может существовать долго, особенно, если кормить ее только обидами и душевной болью, а вот любовь — эта тварь более живуча и ядовита, она вцепляется в тебя зубами намертво и порой кажется, что вырвать ее можно только с куском собственной плоти.

"Ты же шувани, Чергэн, могущественная шувани. Пожелай только — и будет по воле твоей", — продолжали соблазнять меня легкой иллюзией счастья.

Я и правда была могущественной шувани. Разумеется, мне было по силам внушить страстную любовь к себе иберийцу, и Мануэль Де Ла Серта действительно стал бы целовать мне ноги. Вот только нет большего греха, чем лишать другого свободной воли, да и нет на всей земле таких чар, которые зародят в сердце человека подлинную любовь.

Все будет действительно по воле моей, и моя воля такова — пусть Мануэль Де Ла Серта живет и дальше. Свободный. Цыганское сердце любит долго, но тоже способно разлюбить, пусть для этого и потребуется много времени.

Голос больше не звучал, ни на что не уговаривал и ничего не сулил, однако я пребывала в полной уверенности, что в момент моей слабости, этот искушающий демон вновь начнет нашептывать мне, толкать на поступки, за которые я после начну ненавидеть самусебя.

— Надеюсь, вы и далее не станете лишать нас счастья видеть вас? — решил выяснить сразу весь расклад Теодоро Де Ла Серта.

В чем же его выгода от моего присутствия? Не пожелал бы этот молодой человек просто оказаться в обществе женщины ему не слишком приятной, если бы не ждал от этого какой-то пользы для себя.

— Не могу в этом поклясться, сэр, — покачала я головой, всей душой мечтая избавиться от такой докуки, как братья Де Ла Серта, однако притом понимая, что не покину иберийцев, пока Мануэль не будет, наконец, в безопасности от притязаний колдуна.

— Мы вероятно чем-то обидели вас, леди Ева, что сперва вы нас избегаете, а после держитесь так холодно, — подал голос уже Мануэль Де Ла Серта, кажется, первый раз за этот вечер. Темные глаза буквально прожгли меня насквозь, сердце истошно заколотилось, подбираясь к самому горлу, но сохранить ту самую знаменитую невозмутимость, которую приписывают уроженцам Альбина мне, наверное, все-таки удалось.

— Но Ева со всеми и всегда держится так, — прозвенел серебряным колокольчиком голосок Эммы.

Младшая с удивительной чуткостью и мудростью, почти невероятной для столь юного создания, умела разряжать обстановку. И сказала она, между прочим, истинную правду: будучи в ипостаси леди Евы я не позволяла себе ни на йоту отходить от приличий.

— Даже матушка без устали твердит: у нашей Первой холодная кровь, — продолжила сестра с такой очаровательной улыбкой, что Мануэль Де Ла Серта, что весь вечер удивлял гостей Греев угрюмостью, не сумел удержаться от ответной улыбки.

Разумеется, ничего подобного обо мне матушка не говорила и говорить попросту не могла, ведь она знала меня настоящую, знала, какой костер разожгла в душе цыганская кровь. Но эта совершенно невинная ложь младшей сестры пришлась очень кстати и избавила от необходимости говорить что-то еще. В очередной раз подумала, как бы жила наша семья, не появись на свет наша чудесная Эмма.

— Быть может, вы примете наше приглашение на ужин? — спросил Мануэль слишком уж умоляюще, слишком уж мягко, слишком… не в своей манере.

И, пожалуй, подобное поведение Де Ла Серта показалось настолько странным, что даже слегка пугало. Такого Мануэля Де Ла Серта я не знала, следовательно, не понимала, что от него можно ожидать.

— Разумеется. Как можно отказаться от такого предложения? — чуть напоказ удивился Второй.

Тут стало понятно, что на Эдварда старший Де Ла Серта смотрит с некоторым напряжением и словно бы ждет от него чего-то неприятного.

"Да Мануэль ведь боится, что Чергэн рассказала о его предложении" — сообразила я, едва на рассмеявшись от собственной догадки.

По-видимому, теперь Де Ла Серта живет в постоянном ожидании скандала от Второго из-за любовницы. Ситуация дикая, неприятная, однако же до чего забавная.

— Но вы же настолько заняты, — не очень убедительно пояснил свои сомнения относительно нашего согласия ибериец, однако, подозреваю, даже сам Мануэль посчитал такое объяснение не самым убедительным из всех возможных.

Теодоро меж тем наблюдал за беседой со стороны и не спешил говорить хоть единое слово, но на старшего брата смотрел едва не с насмешкой.

— Они вернулись в дом отца после похорон маркизы, — в экипаже сообщил нам с Эммой Второй. — Маркиз, как говорят, сильно страдал, потеряв жену, думаю, без сыновей все обернулось бы вообще дурно.

В какой-то момент мне даже стало неловко, что я упустила столько новостей из жизни, погрузившись с головой в размышления о тленности бытия.

— То есть он не знал, — пробормотала себе под нос Эмма с самым серьезным выражением лица, — ну, про маркизу.

Вот теперь стало понятно, что все-таки наша младшая еще сущий ребенок, причем ребенок, выросший с мыслью, что колдовство вполне реально, и в нем нет ничего плохого или опасного. Оно и неудивительно, ведь любимый папа — колдун, любимые брат и сестра — тоже преуспели по колдовской части. И даже тот откровенный ужас, что продемонстрировали Мануэль и Теодоро Де Ла Серта, узнав о моем ведьминском даре, не поменял мировоззрения Эммы.

— Иберия — страна суровых нравов, — усмехнулся Эдвард, потрепав сестру по щеке. — Если бы маркиз Де Ла Серта был в курсе того, как именно его супруга стала его супругой… Словом, Марисоль Де Ла Серта не понадобилось бы травить.

Младшая повздыхала и смолкла.

— Мне показалось, теперь Мануэлю неловко в твоем обществе? — не без иронии поинтересовалась я у Эдварда, когда мы устроились с ним за вечерним чаем в одной из гостиных.

Младшую мы уже благополучно отправили спать, и пришло время для очень взрослых разговоров, которые могут шокировать юное невинное создание.

Эдвард сбросил сюртук и развалился на диване с видом подпившего гуляки, лихим и самую малость придурковатым.

— Разумеется, ему неловко, он ведь пытался увести у меня любовницу, — расхохотался от всей души Второй, сверкнув темными глазами. — А теперь все еще и ухудшилось, ведь он до сих пор не понимает, знаю я или нет об этом пикантном эпизоде. И если знаю, то почему он, коварный соблазнитель, до сих пор не умирает в муках.

Теперь уже смеялась и я сама, хотя ситуация все-таки до сих пор в каком-то смысле казалась мне отвратительной до дрожи, хотя и на удивление логичной и предсказуемой. Мужчина становится джентльменом только рядом с леди, а рядом с уличной бродяжкой он может позволить себе роскошь стать тем грязным похотливым животным, о которых с благоговейным придыханием в голосе твердят благообразные маменьки своим не менее благообразным дочерям, внушая, что мужчин нужно опасаться.

— Вот ты смеешься, а Мануэль осаждает цыганский табор в тщетной надежде узреть недоступную и неприступную шувани Чергэн. Барон уже грозится сняться с места и убраться куда подальше, если этот сумасшедший не оставит цыган в покое.

Тут, признаться, стало на самом деле неловко, поскольку мне никак не хотелось доставлять беды рома, моему второму народу, который любил меня, наверное, и больше, и ярче, и искренней.

— Может, сказать ему, что Чергэн уехала? — неуверенно произнесла я, прикидывая, как бы отбить у старшего Де Ла Серта желание портить жизнь ни в чем не повинным людям.

Эдвард только рукой махнул.

— Чергэн уже и уезжала, и пропадала… Что только ни случалось, но, по-видимому, у нашего дорогого друга Мануэля своеобразный пунктик на цыганках. Не смог получить одну, так теперь гоняется за другой в надежде на взаимность. Но есть что-то действительно ироничное в том, что каждый раз он сходит с ума именно по тебе.

Ирония и правда имелась, вот только все больше какая-то злая и даже, наверное, жестокая. Молодой человек, которого я имела глупость полюбить, явно томился от страсти. Но при этом не ко мне, а к тем моим личинам, которые показывать было никак нельзя. Разве же это справедливо, скажите на милость?

— Твои шутки подчас совершенно неуместны, — расстроенно вздохнула я и разлила чай. Ну, как чай, скорее уж, один из травяных сборов, что заготавливала няня Шарлотта для всей нашей семьи. На вкус, цвет и запах напиток был просто превосходен, а заодно успокаивал.

Второй фыркнул.

— Скорее уж, неуместна твоя угрюмость. Никто, в конце концов, не умер, помимо маркизы, но вот ей я, знаешь ли, не сочувствую совершенно. Сама вырыла себе могилу.

С тем, что Марисоль Де Ла Серта собственными руками сотворила свою судьбу, я не могла не согласиться… А вот насчет того, что никто не умер… Тот голос, точней, та сущность, которая говорила со мной — вот кто действительно пугал до дрожи. Чем бы оно ни было, оно обладало огромным могуществом, перед которым не устояли даже могущественным фэйри Благого двора, и если в момент нужды подобная необоримая сила стала истинным даром, то сейчас союзник пугал не меньше, чем напавшие фэйри.

— Ева? — вдруг тронул меня за плечо близнец, отставив в сторону чашку. — Ты ничего не хочешь сказать мне, Первая? Почему-то, думается, я знаю не все.

Я отвела глаза, не зная, что именно сказать брату, да и стоит ли вообще говорить хоть что-то. В конце концов, не в его голове звучит этот вкрадчивый голос, значит, это и не беда Эдварда. Не хотелось добавляться ему тревог и забот.

— Ты определенно знаешь все, — ответила я спокойно, ровно, точно так, как говорила всегда. Вот только мы с Эдвардом если и не могли читать мысли друг друга, то эмоции-то точно улавливали, и вот сейчас подобный талант был не с руки.

Близнец продолжал глядеть на меня, я кожей ощущала его тяжелый вопрошающий взгляд.

— Ева, мне казалось, что нам не стоит врать друг другу, — проворчал Второй с откровенным неодобрением. — Ты могущественная шувани, а твоя воля сильна, но выстоять против фрейлины Благой королевы… Сейчас тебе не по силам подобный подвиг. И ведь не Охотник помог тебе, не так ли?

Видимо, придется все-таки признаться Эдварду, как именно я спасла всех нас, отцу, возможно, тоже.

— Кто-то обратился ко мне в том доме. Предложил помочь. Я не хотела соглашаться, не хотела вовсе… но выбора не оставалось. И призрачный шанс на спасение с последующей расплатой показался куда предпочтительней неизбежной гибели. Я согласилась, а сегодня… сегодня тот же голос заговорил со мной и предложил приворожить Мануэля Де Ла Серта, напомнил, что я могу заставить его сделать все, что только пожелаю.

Признаваться в подобном было нелегко. Наверное, та злосчастная сделка стала самым большим безрассудством в моей жизни. Второй повздыхал немного, а потом осведомился:

— Но я так понимаю, привораживать беднягу Мануэля ты не пожелала?

Я покосилась на близнеца так, словно подозревала его в помешательстве.

— Мне с ним бед и без колдовства хватает. Страшно представить, чем обернется приворот.

Хохотали оба от всей души, хотя смех имел явно истерический оттенок. И слышал нас весь дом… Так что ни Второй, ни я не особо удивились, когда на пороге гостиной появилась черная зловещая тень нашего отца.

— Кажется, что-то случилось с вами, мои дорогие? — осведомился батюшка, переводя чрезвычайно выразительный взгляд со Второго на меня и обратно.

И я потупилась, чувствуя крайнюю степень смущения, что случалось со мною не так уж и часто, и обычно в присутствии нашего родителя. Недовольство и беспокойства отца вся семья, в том числе и наша матушка, переносили одинаково — мы переживали и неописуемо сильно стыдились того, что заставили папу расстраиваться. По пустякам лорд Николас Дарроу предпочитал не беспокоиться сам и не беспокоить других, так что каждый раз, когда он выказывал неодобрение, мы ощущали важность и даже некоторую трагичность происходящего.

— Помимо того, что нас гоняли фэйри, а после в меня стреляли? — осведомился Эдвард с таким кристально-чистым детским взором, словно действительно не знал вообще ничего.

На маму такой фокус изредка действовал, а вот отец — тот всегда оставался непоколебим как скала.

— Помимо, Эдвард, — отрезал он холодно и даже раздраженно. — Ева, быть может, ты в присущей тебе манере проявишь благоразумие и объяснишься со мной?

Каждое слово папы, каждая его интонация ясно говорила о том, что мое благоразумие поставлено под большое сомнение, и это расстраивало едва не до слез. Я привыкла быть родительской гордостью, не больше и не меньше.

— Я не хотела вот так… Просто выбора не было… — почти прошептала я, потупившись. На глаза все-таки начали наворачиваться слезы от собственного бессилия, которое можно было позволить себе, когда рядом папа, самый сильный, самый умный, самый смелый. И вообще — самый.

Наверное, если кто-то увидел бы в тот момент всесильного лорда Николаса Дарроу, наверняка бы подумал, что помешался. Потому что мало кто мог увязать образ горячо любящего своих детей, обнимающего расплакавшуюся дочь, с тем жестким, а подчас и жестоким человеком, каким был для всего мира лорд Дарроу.

Отец сел рядом со мной на диван, прижал к себе и позволил плакать в его плечо.

— Что стряслось, девочка моя? — спросил снова папа, когда я немного затихла.

К этому моменту уже болела голова, да и нос заложило. Хороша же могущественная шувани — вся заплаканная и с опухшим лицом.

— Первая вытащила нас из того дома не сама, ей помогли, и, очевидно, не просто так, — поспешил выдать меня и мои сомнительные "достижения" Второй, за что захотелось его стукнуть от всей души, точно как в детстве.

Отец подал голос далеко не сразу, дал мне немного успокоиться.

— Это так, Ева?

Это было до абсурда нелепо, однако же почему-то больше всего в тот момент меня пугало неодобрение папы, а не опасности, которые наверняка несло соглашение с неизвестной, но необоримой силой.

— Да, так и было. Оно, чем бы ни было, говорило, что мой друг и друг бескорыстный, но я же отлично знаю, такого просто бывает, — прошептала я, не имея никаких душевных сил, чтобы оторваться от папы. Рядом с ним казалось, будто ничего дурного произойти не сможет.

Папа погладил меня по голове.

— Да, обернуться все может и дурно, Ева, но зачем так корить себя, если в тот момент только так ты могла спастись сама и спасти брата?

О Де Ла Серта никто многозначительно не произнес ни единого слова, из чего я сделала вполне логичный и закономерный вывод, что говорить о молодых иберийцах отец не желал. Вероятно, ни Мануэлю, и Теодоро не стоило рассчитывать на какую-то особенную приязнь со стороны моих родителей.

— Никакой возможности не было…

Или же в тот момент я другого шанса на спасение просто не увидела… Однако времени подумать не оставалось, счет шел уже на секунды, а ставкой были четыре жизни разом.

— С тебя потребовали плату, Ева? — серьезно спросил отец, явно готовящийся услышать, что угодно, вплоть до продажи души.

Второй молчал. Он также наверняка думал о подобной возможности, попросту не мог не думать. Эдвард обладал удивительной прозорливостью, которая редко присуща молодым людям нашего возраста, и не пытался тешить себя пустыми надеждами.

— Пока нет, — едва слышно произнесла я, и ответом стал синхронный вздох облегчения отца и брата. — Но что, если оно потребует в итоге именно душу?

Подобная перспектива пугала до дрожи. Я пыталась утешать себя тем, что хотя бы спасла брата и обоих Де Ла Серта, однако подобные мысли помогали мало.

Папа потрепал меня по щеке, как делал это давным-давно, в детстве, когда я еще была просто Евой, а леди Евой себя почувствовать не успела.

— Такие вещи оговариваются сразу, уж тебе ли не знать, дочка, — поспешил успокоить отец.

Теперь я буквально лежала у него на груди и слушала стук сердца, размеренный, спокойный, как метроном в музыкальной комнате, который прежде запускала матушка во время наших занятий. И этот звук успокаивал меня.

— Я знаю… Но сегодня оно, чем бы оно ни было, уговаривало приворожить Мануэля Де Ла Серта. Думала, больше никогда не услышу этого голоса, однако же сегодня он снова звучал в моей голове. Снова, — прошептала я, с огромным трудом подавляя рыдания, которые буквально рвались из груди.

Как же хотелось, чтобы папа взмахнул рукой, сказал несколько слов — и по его воле и его колдовству я освободилась разом от всех бед своих. Вот только не всемогущ даже он, чтобы ни думали о лорде Николасе Дарроу прочие. Есть беды, которые только ты сам в состоянии решить, и никто на всей земле тебе не поможет.

— Таково было твое желание? Получить молодого Де Ла Серта любой ценой? — спросил отец без экивоков. Он был человеком настолько прямым, что многие считали его крайне невежливым, но, разумеется, это говорили исключительно дрожащим шепотом, и когда отец точно не мог услышать злословие в свой адрес.

— У меня подобного желания нет и не было с самого начала, папа, — твердо произнесла я и отстранилась.

Получить счастье ценой чужой воли я не желала. Да и как можно привязать кого-то к себе силой, а после еще и найти в этом радость? В конце концов, я не желала опуститься настолько же низко, как Марисоль Де Ла Серта.

Слезы я поспешно вытерла платком, что Второй украдкой вложил в мою руку. И все равно щеки пощипывало от соли, стоило при первой же возможности сходить и умыться. Не дело ходить с опухшим лицом и слипшимися ресницами, да и пудра наверняка стекла с лица вместе со слезами.

Плечи я расправила, подбородок вздернула вверх. Дарроу не могут себе роскоши быть слабыми, именно это я заучила еще с пеленок.

— Верю, что именно так и есть, — улыбнулся на мгновение отец с явным удовлетворением. — Ты должна помнить, что нет таких заклинаний, нет таких зелий, которые бы заставили полюбить по-настоящему. Колдовством можно лишь сломать и подчинить чужую волю, счастья подобное никому еще не принесло.

Отец говорил то, что я уже не раз и не два слышала от него за всю свою жизнь. Второй тоже заучил наизусть эти простые истины.

— Я знаю, папа. И действительно никогда бы не стала привораживать Мануэля Де Ла Серта. К тому же, все больше мне кажется, будто моя любовь к нему — страсть гибельная и несчастная, которую просто нужно пережить.

Учитывая, насколько легко ибериец решил утолить зов плоти с первой женщиной, которую посчитал и достаточно привлекательной, и достаточно доступной, сложно ждать от подобного мужчины к кому бы то ни было искренних и если не чистых, то хотя бы сильных чувств. Так и стоит ли лелеять в своем сердце привязанность к тому, кто не достоин любви?

— Ты всегда была склонна прислушиваться к разуму, когда он спорил с твоим сердцем, Ева, — произнес отец. — И по сей день я не могу понять, приносит это твое свойство благо или же зло.

Брат подсел ко мне вплотную, обнял за плечи, заставляя прижаться спиной. Стало куда легче с этой безмолвной поддержкой рядом. Подчас мне даже казалось, будто бы сила моя на самом деле вся в Эдварде, и из него я черпаю ее, когда потребуется.

— У тебя уже есть одна нежная и эмоциональная дочь, так пусть будет и разумная, — неуверенно улыбнулась я. Кажется, полегчало. — И моя разумность позволит мне в дальнейшем избегать всех возможных искушений.

В том числе и тех, которые исходят от моего неизвестного союзника, что затаился где-то невидимый, готовый сделать еще несколько весьма заманчивых предложений бедной девушке, томящейся от неразделенной любви.

— Странно, что я не ощущаю никого подле тебя. Сильные сущности оставляют след на человеке, пусть недолго, но оставляют. На тебе же его нет вовсе, — сказал отец как будто с легкой растерянностью, но и мгновения не миновало, как он взял себя в руки. — Идите спать, дети. Время уже позднее, а вам стоит как следует отдохнуть.

Я получила поцелуй в лоб, брата папа потрепал по плечу, после чего, пожелав доброй ночи, удалился. Мы допили с Эдвардом чай и отправились спать тоже.

Утром выяснилось, что встреча с братьями Де Ла Серта у Греев имела последствия. В частности, у старшего из иберийцев хватило смелости на глубоко личный разговор с моим Вторым. Молодые люди прибыли к нам после завтрака, старший из Де Ла Серта казался встревоженным и бледным, младший словно бы злорадствовал, но это выражалось только в его взгляде. Брат поприветствовал иберийцев точно так, как приветствовал бы добрых друзей, Эмма улыбнулась со сдержанным кокетством, однако не усердствовала, памятуя о том, что ненароком может разбить и мое сердце. Сама я предпочла держаться с обычной сдержанной вежливостью.

— Я хотел бы переговорить с вами наедине, друг мой, — осторожно промолвил Мануэль Де Ла Серта, — разумеется, если это возможно.

Второй бросил на меня недоуменный взгляд. Я в ответ едва заметно пожала плечами и кивнула на Эмму, что все поняла без слов и тут же связала Теодоро Де Ла Серта по рукам и ногам своим жизнерадостным щебетанием. Занятый нашей младшей сестрой ибериец позабыл обо всем на свете, в том числе и обо мне.

— Разумеется, возможно, — с чуть деланным удивлением произнес мой близнец. Конечно же, он догадывался, о чем пойдет речь, как и я.

Де Ла Серта устал мучиться от неопределенности и решил объясниться уже с другом, у которого попытался отбить любовницу. Трагедия моей жизни понемногу начала оборачиваться фарсом, и было бы грешно пропустить сцену между братом и человеком, которого я все еще любила.

Эдвард повел своего друга в библиотеку, за стеной которой скрывался тайный ход, один из тех, что пронизывал особняк Дарроу сверху донизу. И в этом тайном ходе имелось весьма удобное окошко, позволявшее и слышать, и видеть то, что происходило в библиотеке. Я украдкой скользнула в потайной ход, пока Эмма занимала собой Теодоро, разумеется, под присмотром недреманного стража — нашей няни Шарлотты, которая появилась как по волшебству (или не как?) в гостиной, едва лишь мне пришло в голову уйти. Разумеется, было нельзя оставить юную девицу наедине с мужчиной, тем более темпераментным. Вряд ли Теодоро Де Ла Серта придет в голову покуситься на честь Эммы, но он вполне мог напугать бедняжку каким-то своим необузданным порывом, да и девушке благородного происхождения стоило печься о своей репутации.

Когда я расположилась в тайном ходе, Мануэль все еще стоял посреди библиотеки в растерянном молчании, не в силах подобрать нужных слов для начала тяжелого разговора.

— Что с вами такое, друг мой? — бросил пробный камень мой брат, так и не дождавшись от иберийца ни единого слова. — На вас нет лица.

Де Ла Серта тяжело вздохнул и, наконец, заговорил. Голос его был куда более хриплым, чем обычно.

— Я… Я поступил подло по отношению к вам, Эдвард. Не по-дружески. И теперь меня это мучит.

С трудом удалось удержаться от язвительного смешка. Не вина мучила все это время Мануэля Де Ла Серта, вовсе не она. Ведь ибериец посягнул не на жену или невесту Второго, только на любовницу, причем даже не даму полусвета, которую бы выставляли напоказ, а всего лишь нищую цыганку, постыдную тайну, что прячут ото всех. Де Ла Серта тяготился лишь неопределенностью. Он не имел ни малейшего представления, известно ли Эдварду о том разговоре с Чергэн, и все еще для Мануэля оставалось тайной, как именно Второй отнесся к такому поползновению. К тому же, как говорят в народе, признанная вина наполовину прощена.

— О чем вы? — спросил Эдвард как будто бы с растерянностью.

Подумалось, что брат бы сумел выжить, даже не имея титула и родового состояния. В конце концов, актер из него просто превосходный.

— Я… Я говорил с Чергэн, Эдвард, когда вы лежали раненым. И просил ее стать моей любовницей. За вашей спиной.

Что же, Де Ла Серта действительно не обманул наших с братом ожиданий, притом изрядно повеселив, хотя в моем веселье все-таки имелась изрядная доля злости. Цыганская гордость тоже сильна, порой казалось даже, что куда сильней гордости благородной леди.

— Я знаю, она сказала мне сразу же, — спокойно ответил мой близнец и бросил долгий взгляд туда, где скрывалось мое окошко.

Де Ла Серта словно бы окаменел. Я видела, как неестественно прямо развернулись его плечи и показалось даже, что молодой человек подсознательно ждет удара.

— Она сказала… И почему же ты…

Ибериец смолк, не закончив фразы. Верно, не мог подобрать подходящих для этой неловкой ситуации слов."…не попытался меня убить"?"…не разорвал нашу дружбу?" "…не ударил меня?". Столько вариантов просятся на язык, но ни одного не вымолвить. Я могла только представить, каково сейчас Мануэлю Де Ла Серта.

— Потому что знаю Чергэн, знаю, как на нее смотрят. Знаете, друг мой, ее имя означает "звезда", и завораживает Чергэн действительно как звезды в ночном небе, — произнес задумчиво Второй… а Мануэль Де Ла Серта не спешил отвергать этот первостатейных бред.

С каких же пор Чергэн вдруг стала действовать на сильный пол как-то магнетически? Одна из многих в таборе, да и лицо… В нем нет ничего примечательного, о чем то и дело говорят за спиной леди Евы Дарроу.

— И вы ничем не встревожены? — поразился такому спокойствию Эдварда Мануэль. — И не обижены?

Второй пожал плечами.

— Тревожиться за Чергэн? — хмыкнул он насмешливо, даже не пытаясь скрывать своего веселья. — В своем ли вы уме? Она из тех, кто может постоять за себя и сама. И если Чергэн все еще не с вами, значит, отказала, так и о чем речь вести?

Де Ла Серта растерялся совершенно. Мужчинам свойственна если не ревность, то чувство собственничества, что заставляет с оскаленными клыками отстаивать женщин. Разумеется, иберийцу невдомек было об истинном положении вещей. Сестер подчас тоже ревнуют, но иным образом, отличным.

— Как у вас все просто… Но теперь она словно бы пропала, — как будто бы с обидой воскликнул Мануэль, и его акцент словно усилился от волнения.

Второй не выдержал — расхохотался.

— Ну, все же, вспомните о совести, друг мой. То, что я не вызвал вас на дуэль за свою цыганскую даму, вовсе не означает, что стану теперь помогать с ней увидеться. Это уже изрядный перебор, не находите?

Де Ла Серта словно бы смутился, но не настолько, чтобы отступить.

— Что вам в цыганке? Тех, кого желают, — ревнуют, могут они постоять за себя или нет. Отдайте ее мне, Эдвард.

Но я ему не вещь.

Во мне подняла голову злость, которая, кажется, поутихла с момента возмутительного, оскорбительного разговора.

— Живого человека — и отдать? — с издевкой спросил Эдвард, которого тоже переставала понемногу забавлять тема разговора. — Чергэн сама принимает решение, друг мой. Она свободная женщина и обладает собственной волей.

Сама концепция свободной женщины, конечно же, Мануэлю показалась дикой, ведь всем известно, что за нас, слабый пол, всю жизнь решают мужчины, отцы, мужья, порой, и сыновья. А сами за себя решают разве что зовущиеся падшими, да и то, лишь те, кто продают себя на короткий срок. А вот если речь заходит о содержанках — тут уже иной разговор.

Какое счастье, наш отец иначе смотрит на жизнь и женскую участь. И наша мать, и я, и Эмма никогда не чувствовали себя бесправными придатками к мужчинам нашей семьи. А меня так и вовсе ставили даже выше Эдварда. Первая — и этим сказано все.

— Но если вы от нее откажетесь, не станет ли она искать иного… покровителя? — все не унимался Де Ла Серта, в котором желание получить недоступную игрушку, кажется, заглушило сам здравый рассудок.

Я сумела разглядеть, что брат улыбаться уже перестал, на его лице застыло выражение угрюмости, которая обычно Эдварду была совершенно несвойственна.

— Чергэн вам не по зубам. Ищите себе другую куклу на забаву, Мануэль. Прекратим этот разговор, если не желаете поссориться со мной всерьез, — отрезал мой Второй с усталым недовольством. — И мне казалось, вы искали цыганку с бала, девушку нашего круга, что вращается в свете, остроумную и образованную. Так что же, позабыли любовь под маской?

Де Ла Серта как будто стушевался, не сразу найдясь с ответом. Пока он молчал, мое сердце стучало все быстрей и замерло на пару мгновений, когда молодой человек подал голос.

— Она ведь не покажется сама. Скрывается от меня как от чумы, словно бы тот поцелуй в саду стал для нее позором и проклятьем… И что на самом деле в той цыганке? Она же все-таки была фальшивой, изображала ту свободу и живость, которых в ней и не было на самом деле. Были бы — она бы уже ответила на мой призыв. В Альбине подобных дам и не найти, не так ли? Здесь идеал — твоя сестра. Строга, сурова, холодна как мраморная статуя… Такие только притворяться могут живыми… Чергэн же настоящая. Пусть и дикарка.

Ну, что же, хотя бы он оставит свои попытки разыскать таинственную леди с бала-маскарада, и мне чуть легче будет, не придется ожидать подвоха и путать следы. И все же стало немного… грустно. Неужто все эти бесконечные недели я все еще надеялась на нечто особенное, на то, что Мануэль меня узнает, узнает и примет такой, какая я на самом деле?

Подчас я не умней всех прочих девиц в свете и так же падка на привлекательную внешность и страстные взгляды. Какая жалость.

"Опомнись, Чергэн, — прозвучал в голове все тот же странный голос. — Страдать так из-за мужчины? Страдать из-за гаджо?"

Я обмерла, осознав, кто снова заговорил со мной, и что именно сказал. "Гаджо" — цыганское слово. Быть может, конечно, неизвестная сущность нашла его в моих же мыслях… А если нет? Если чтобы это ни было… оно цыган или цыганка? Стоило поговорить с тетей Шантой обо всем случившемся, как колдунья отцу она если и уступала, то немногим, а там, где речь идет о магии рома, спрашивать лучше именно у рома.

А пока следовало вернуться к Эмме и Теодоро и играть хорошую хозяйку дома, пока матушка отъехала по делам благотворительности. Впрочем, леди Кэтрин Дарроу милостиво позволяла нам, своим дочерям, принимать наших гостей без ее участия, дома она или нет.

Младшая уже читала младшему Де Ла Серта какой-то любовным роман. Голос сестры казался преисполненным вдохновением и восторгом, а в глазах светилось фамильное злорадство семьи Дарроу. Эмма с огромным удовольствием мстила младшему Де Ла Серта. Подозреваю, за все его большие и малые прегрешения разом.

Заметив меня, няня Шарлотта бесшумно как тень удалилась. В моем присутствии за честь Эммы беспокоиться не было нужды.

— "О, прелестная Гортензия…" — томно выдохнула сестрица, и тут ее многострадальная жертва подорвалась при виде меня. Давно не удавалось увидеть в чьем-то взоре такую чистую и искреннюю радость, обращенную на меня.

— Леди Ева, мы без вас скучали.

Как не рассмеялась, сама не поняла, но торжественное и строгое выражение лица сохранить все же удалось. Младшая поспешно спрятала лицо за книгой, она-то точно злорадно ухмылялась, я в ее возрасте не умела держать лицо так же хорошо, как и сейчас, и тоже вот так пряталась за книгой или нотами.

— Мне приятно слышать это от вас, сэр. Хотя я и расстроена, что вы скучали.

Эмма затрепетала длинными ресницами и бросила в сторону джентльмена томный нежный взгляд.

— Сэр, но разве вам не понравился этот чудесный роман? — милым голоском пропела младшая, и над Теодоро Де Ла Серта повисла угроза пережить еще одну главу любовной истории до возвращения Эдварда и Мануэля. Эмма тоже не была любительницей настолько уж сентиментального чтения, хотя, в целом, не брезговала романами для леди, но ради мелкой и подлой мести Де Ла Серта сестра готова была пережить небольшой дискомфорт.

Сказать "нет" Теодоро просто не мог, из страха обидеть девицу, к которой испытывал нежные чувства, но сказать "да" означало бы приговорить себя к продолжению литературной пытки. Перед молодым человеком встала поистине неразрешимая дилемма, которая буквально приводила его в ужас.

Спасло сына посла появление его брата и Второго. Я отметила, что Мануэль выглядел смущенным и словно бы потерянным, а Эдвард… Эдвард показался не таким веселым, каким мы все привыкли видеть его. Вероятно после того, как я покинула свой "наблюдательный пост", молодые люди успели обменяться еще несколькими фразами.

— Быть может, нам всем отправиться на прогулку в парк? — предложил со странной неуверенностью Мануэль Де Ла Серта и посмотрел почему-то на меня, словно бы от кого-то другого решение исходить не могло.

И брат, и сестра мои последовали примеру гостя, и теперь я оказалась на перекрестье вопрошающих взглядов.

— Погода чудесная, почему бы и нет? — отозвалась я, задним числом осознавая, что сама же приговорила себя как минимум к паре часов в обществе Мануэля Де Ла Серта и его брата. Пусть мне и удалось держать в узде собственные чувства, однако для этого приходилось избегать предмета своей привязанности.

— Я велю приготовить коляску, — тут же заявил брат и поспешно вышел из гостиной. И невозможно понять, от кого именно Эдвард сбегает. Вполне возможно, что и от меня.

Прогулка была, как ни странно, вполне приятной, чего я, признаться, вовсе не ожидала. Иберийцы были предельно милы и остроумны, и являли эти качества даже мне. Погода тоже исключительно радовала, солнце сияло необыкновенно ярко, и ни одного облака в небесах. Пожалуй, такая погода могла бы исправить даже самое отвратительное настроение.

Словом, прогулка проходила приятно, пока я не услышала тихий разговор Де Ла Серта.

— Ты что, действительно решил жениться на старшей из сестер? — украдкой спросил старшего брата Теодоро на иберийском. Говорил он тихо, однако я все равно расслышала, и подобная смена планов Мануэля Де Ла Серта ошарашила.

— Да. В конце концов, она богата, родовита, умна и может защитить от того, кто за мной охотится, — отозвался как будто потеряно молодой человек, покосившись на меня.

Я успела вовремя отвести взгляд и изобразила, будто увлечена разговором с младшей сестрой. Кажется, иберийцы ничего не заподозрили.

— Возможно, наша мать была не настолько уж и неправа, когда настаивала на моей женитьбе на леди Еве.

Как же забавно устроен человек — стоит только убрать давление извне, как он начинает понимать, что навязываемое ему прежде ненавистное решение было верным. Не прошло и полугода с того момента, как госпожа маркиза смолкла навсегда, и мысль о женитьбе на мне показалась Мануэлю Де Ла Серта приемлемым и разумным выходом.

— Наш альбинский друг все-таки постарается тебя убить, если хотя бы заикнешься о чем-то подобном, — нахмурился Теодоро, который, будучи человеком куда менее оптимистичным, чем Мануэль, сперва предполагал, с какими проблемами предстоит столкнуться. — Подумай сам, ты заявляешь ему, что хочешь увести его любовницу, а после делаешь предложение сестре? Это форменное безумие. Да и вряд ли ведьма не в курсе, что на досуге ты волочишься за уличными побродяжками. Думаешь, она посчитает тебя подходящим женихом?

Ведьмой наверняка величали меня, здесь можно было не сомневаться. Капля презрения, океан страха звучали в одном-единственном слове. И все это обо мне. Впору возгордиться от того, как предо мной трепещут мужчины высокого происхождения, с влиянием и деньгами.

— Брак — это в первую очередь сделка между двумя семьями, Теодоро. Леди Ева живет разумом, а не страстями, если найти для нее нужные аргументы, она вполне может дать согласие. Да и откуда вдруг ей знать о том, что я желаю взять на содержание цыганку? Вряд ли кто-то стал бы в здравом уме делиться с сестрами подобными подробностями.

Насчет страстей иберийцы ошибались и даже не представляли, насколько сильно. Впрочем, Де Ла Серта ошибались во многом.

— Мне кажется, ты переоцениваешь разумность леди Евы, особенно в свете тех обид, которые мы ей нанесли.

А было их немало за время нашего знакомства…

— О чем вы там шепчетесь, джентльмены? — почувствовала отсутствие должного внимания к своей персоне и тут же пошла в атаку Эмма.

Прирожденная женщина во всем, она умела с легкостью и непосредственностью становиться центром внимания. И совершенно непонятно было, от кого младшая могла унаследовать подобную счастливую способность, ведь матушка наша обладала множеством достоинств, однако не отличалась естественным женским кокетством, которое так привлекало большинство мужчин. Разумеется, наш отец не относился к большинству мужчин.

— Ни о чем серьезном, леди Эмма, ни о чем серьезном, — весело отвечал Теодоро Де Ла Серта и тут же включился в беседу с ней, впрочем, старательно избегая любых намеков на романтику. Видимо, столкновение с любовным романом оказалось для несчастного джентльмена слишком травмирующим опытом, и теперь младший из братьев Де Ла Серта всеми силами пытался избежать повторения.

Мануэль же глядел на меня теперь чаще обычного и словно бы со странной задумчивостью. Так глядят со скалы в море, пытаясь понять, нырнешь благополучно или же сломаешь шею. Пока, как мне думалось, старший сын маркиза Де Ла Серта считал, что "скала" для него высоковата.

Вернулись мы с братом и сестрой домой к обеду, а после него, обрядившись в яркий цыганский наряд я уже неслась стремглав по улице, лавируя среди шарахающихся от меня в сторону горожан, что боязливо косились на молодую рома. Ну да, кто коней — уводит? Только цыгане. Кто детей крадет? Опять же цыгане. Ну, всякое, конечно, бывало, так можно подумать, словно бы среди гаджо все с нимбами и крылышками ходят. Несусветная глупость.

Сама я чувствовала себя в таком облике в полной безопасности, уж не знаю, что именно видели во мне окружающие, когда я шла по улицам в цветастых юбках, с шалью на плечах и звеня браслетами, однако дорогу мне никто не рисковал заступать. Мама говорила, что люди обычные, без колдовского дара, чувствуют подсознательно опасность и стремятся не приближаться. Теория была бы хороша, однако ее подрывал Мануэль Де Ла Серта, который, напротив, положил на цыганскую шувани глаз. И что ему только глянулось в этом моем обличии?

Впрочем, Творец с ним, с этим вздорным молодым человеком, мне было не до него. Следовало поспешить в табор со всех ног и переговорить с тетей Шантой по поводу голоса, что обращался ко мне. Отец ничего не увидел, это верно, но он все-таки гаджо, несмотря на то, что в нем цыганской крови была половина, в нем она так и не заговорила, поэтому он не рома и ничего не мыслит в колдовстве цыган. А вот четверть в моих жилах не говорит — поет, да еще и во весь голос…

Спешка была так велика, что я даже не сразу поняла, что за мной кто-то увязался, не уловила тяжелый взгляд, который уперся в мою спину. Мало ли кому пришло в голову попялиться на цыганку? Все же такая как я — зрелище яркое, приметное, внимание привлекаю сразу. Однако уже и нырнула в узкий переулок, пропахший отхожим местом и гнилыми овощами, а ощущение взгляда никуда не делось. Замерев, резко развернулась.

Я была готова встретить лицом к лицу, кажется, любую опасность.

А вот встретить Мануэля Де Ла Серта готова не была.

И как только он заступил на мой путь? Что за нелепое совпадение?

Несколько секунд я глядела на молодого человека молча, со злым прищуром, пытаясь понять по его лицу и позе, чего ради иберийцу пришло в голову увязаться за мной, учитывая, что шла я по местам откровенно злачным и опасным для хорошо одетого и явно состоятельного человека.

Молчала я — молчал и Де Ла Серта. Только сверкал темными глазами. Теперь многое зависело от того, кто не выдержит и заговорит первым, между мной и иберийцем шла битва воль.

— Я так долго не видел тебя, Чергэн. С того самого злосчастного дня, — сломался первым Мануэль.

Я уперла руки в бока и посмотрела на иберийца мрачней прежнего.

— Иди куда шел, гаджо. Век бы тебя не видала.

Пожалуй, сказано было от чистого сердца.

Ибериец улыбнулся так, что мне стало на мгновение жарко, но гордость женщины из рома не позволяла погрузиться с головой в трепет перед мужчиной. Тем более, перед гаджо, который меня ни во что не ставил.

— Я шел за тобой, красавица, — поставил меня перед фактом Мануэль Де Ла Серта и сделал несколько шагов вперед. — Ты избегала меня столько времени, что я уже успел забыть, как ты хороша, Чергэн.

Сил удержаться от смеха уже не осталось. Да и Чергэн могла смеяться в отличие от леди Евы.

— Так зачем же тебе засорять память лишним? Забудь обо мне, гаджо, сделай милость.

По одним только глазам Де Ла Серта я видела: подчиняться он мне не собирается, как и оставлять в покое цыганскую шувани, что не желает ее забывать.

— Разве такую хоть кто-то смог бы забыть, Чергэн? — вкрадчиво осведомился Мануэль Де Ла Серта… И я поняла, что отступать он на этот раз не намерен. Быть может, так подействовало все то время, которое он безуспешно разыскивал меня, быть может, после столкновения с фэйри у иберийца отбило весь страх раз и навсегда… Или же дело в том, что только в образе леди Евы я дала понять этому несносному человеку, что весьма опасна и могу лишить его жизни с той же легкостью, с какой это сделали бы фэйри.

— Несомненно смог бы, — ухмыльнулась я, готовясь к тому, чтобы самолично отбить невероятно упорному мужчине всю память. Ну, и не только ее, быть может. Щадить Мануэля у меня сейчас причин не имелось, да и свидетелей поблизости нет, чтобы кто-то помешал вбить немного ума в эту явно пустую голову.

По-видимому, Де Ла Серта понял что-то такое по моему взгляду, потому что больше и шага не сделал.

— Что же тебя так злит, Чергэн? То, что предложил стать моей любовницей, жить в довольстве и роскоши? — спросил с откровенным недоумением ибериец. — Любая другая на твоем месте целовала мне руки.

Каков наглец. Решил сравнять меня с гулящей девкой, да еще и ждет, что руки стану целовать? Оторвать бы ему эти руки, чтобы неповадно было ухлестывать за честной девушкой и склонять к греху. Да еще и притом планируя жениться на богатой невесте. Одна для ночи, другая для дня — не слишком ли многого желал для себя господин Мануэль Де Ла Серта?

— Ну так и предложи другой, той, что руки облобызает, — с откровенной издевкой обронила я, не отводя тяжелого, злого взгляда. Допросится посольский сын, допросится, это точно: у любой цыганки дурной глаз, если она того желает.

— Или решил, на леди Еве женишься, а меня для удовольствия в золотую клетку посадишь? — спросила я с издевкой.

Услышав мои слова, Де Ла Серта изрядно подрастерялся, видимо, принимая их за признаки дары предвидения. Разумеется, иберийцу было невдомек, что сегодня его беседу с братом кто-то услышал и понял.

— Маркизы женятся на благородных леди, Чергэн, браки для людей нашего круга подобны сделкам, где всему своя цена.

Я только хохотнула.

— А что же та неизвестная леди, которую ты столько времени искал, гаджо? Ты быстро влюбляешься и также быстро забываешь. Или же не влюбляешься? Быть может, сердца у тебя и вовсе нет, и все это лишь твои прихоти?

В чем была прелесть моей цыганской личины, так это в том, я могла говорить свободно и без обиняков точно то, что и желала сказать. И сейчас больше всего хотелось узнать, что же на самом деле испытывал Мануэль Де Ла Серта ко мне-в-маске, любил ли, а если любил, то почему же так быстро позабыл, пожелав жениться на другой женщине ради безопасности и богатства? И до чего же смешно было понимать, что ибериец, как заколдованный, каждый раз стремится в том или ином смысле овладеть именно мной.

— Когда любовь не встречает взаимности, она рано или поздно, но гаснет, — обронил словно бы с горечью молодой человек, чем вызвал у меня кривую и горькую улыбку.

Как же слаба, должно быть, оказалась его любовь. Я лелеяла свое горькое невзаимное чувство куда дольше. Или все дело в том, что во мне течет цыганская кровь?

— Что же, значит, тогда погаснет и твое желание сделать меня своей содержанкой, — передернула я плечами. — Да и к Дарроу тебе свататься бесполезно. Гордячка-гаджо знает и видит многое, даже то, что ты так старательно скрываешь. Она не станет твоей женой по доброй воле.

Как леди Ева я не могла сказать этому мужчине все, что рвалось у меня из сердца, а вот Чергэн не к чему было придерживать свой злой язык.

— Она знает… обо всем? — потеряно и почти испуганно спросил ибериец, переменившись в лице. Вероятно, просчитывал, чем обернется для него излишняя осведомленность чопорной и благовоспитанной леди Евы.

Как бы удивился этот человек, стань ему известно, что леди Ева знает все от начала и до конца, каждую нелепую и постыдную деталь происходящего.

— Разумеется. Как и вероятно ее отец, — решила я шокировать до самого конца молодого человека, который теперь и вовсе стал белым как полотно.

Все может измениться в этом мире, однако одно неизменно — лорда Николаса Дарроу боятся до нервного тика абсолютно все, кроме членов его семьи. Правда, мама как-то по большому секрету сообщила мне, что до свадьбы искренне верила, будто отец ее однажды убьет собственными руками. Потому что причин для этого имелось масса. Правда, папа в свою очередь по настолько же большому секрету сказал, что точно никогда бы и пальцем не тронул вздорную и чересчур умную девчонку, которую однажды не иначе как по воле провидения взял в свой дом компаньонкой для племянницы.

Тут Де Ла Серта переменился в лице, и я даже заподозрила, что он вовсе может лишиться чувств от суеверного ужаса, который вызвал в нем страх перед гневом моего всесильного отца.

— Ну что же ты, гаджо? Или как перед колдуном ответ держать нужда появилась, так сразу и спекся? — принялась насмешничать я, наслаждаясь видом смятения на лице молодого человека. — Лорд-то дочек обеих любит одинаково, так что все равно какую обидишь, голову снесет в любом случае.

Оспаривать данное утверждение Мануэль не стал, словно бы находясь в глубокой прострации. А я же взмахнула юбками и пошла в сторону табора, даже не обернувшись ни единого раза, хотя, признаться, хотелось посмотреть, что же сталось по итогу с моим бедовым возлюбленным. Однако куда более важные дела требовали моего немедленного внимания.

В кибитку тети Шанты я по итогу буквально шустрой белкой запрыгнула. Дыхание к тому времени уже было тяжелым, против воли после встречи с Де Ла Серта я шла куда быстрей привычного, почти бежала. Впрочем, бежала не от иберийца, скорее, от самой себя.

— Ну надо же, наша Звездочка снизошла до старой больной тетки, — поприветствовала меня насмешливо тетя Шанта. — Надоело прятаться от всего на свете?

Стало даже как-то неловко, если честно, словно все это время я просто трусливо скрывалась от всех проблем и их источников, за дядей и тетей, за родителями, за братом с сестрой…

— Я… я не пряталась, — одновременно и возмущенно, и пристыженно воскликнула я, едва не с обидой. — Просто не было возможности прийти, Мануэль Де Ла Серта постоянно вился вокруг табора. Вокруг особняка родителей этот несносный человек тоже вился на мою голову.

Тетя улыбалась с хитринкой.

— Рассказывай, Звездочка, рассказывай. И глаза-то отвести ты не могла своему черноокому, и хворь на него напустить — тоже тебе не по силам. Вот о чем ни упомни — ни на что ты не способна, первая шувани на всю столицу.

Настолько пристыженной я не чувствовала уже очень и очень давно.

— Но, тетя… — жалобно воскликнула я. — Как ты можешь говорить…

В ответ шувани уперла руки в бока и напустилась на меня с упреками.

— Я-то еще как могу. Да ты этого мальчишку щелчком пальца убить можешь безо всякого труда, а бегаешь от него как перепуганный кролик. Вспомни о своей гордости, девочка.

Я о ней вообще-то и не забывала, но как демонстрировать гордость иначе, чем делала я в роли леди Евы? Не могла же я в самом деле напасть на Де Ла Серта и выбить из него все то, чем его наполнила неласковая природа? Даже если порой приступы гнева и толкали меня именно к такому неблагоразумному поступку.

— Я о ней помню, тетя Шанта, — вздернула я подбородок. — Но пришла я совершенно не для того, чтобы обсуждать с тобой Мануэля Де Ла Серта. Кажется, я попала в большую беду…

Шувани посмотрела на меня с недоумением, растерянностью и тем беспокойством, что проявляется, когда волнуешься о близких.

— И бедой ты зовешь не своего бестолкового поклонника? — уточнила тетя, наверняка надеясь, что единственная моя проблема заключена в Де Ла Серта.

Я покачала головой и понурилась. Было так неловко, так стыдно признаваться в том, что по собственной глупости нарушила разом все правила, которые мне с самого детства твердили и отец, и тетя Шанта, и даже няня Шарлотта.

— Я не смогла сама спасти себя, брата и Де Ла Серта, когда мы попали в ловушку фрейлины Благого двора, — старательно не смотря на шувани, начала я свою исповедь. — У меня просто не хватало сил, чтобы обороть фэйри.

Тетя поцокала языком, вероятно, сообразив, к чему именно я веду.

— И когда уже казалось, гибель неминуема, ко мне кто-то обратился и предложил помощь, предложил силу… Я согласилась, тетя Шанта, — прошептала я, вжимая голову в плечи. Настолько глупой и никчемной я себя прежде, наверное, никогда не чувствовала.

Цыганка молчала долго, очень долго, словно ей требовалось время для осмысливания всего, что успела натворить ее неразумная племянница.

— Ну, что же, Звездочка моя, ты, конечно, глупость сотворила великую, тут никто не станет спорить, другое дело, что эта глупость позволит тебе, да и тем троим остолопам совершить еще больше глупостей. Так как не ошибаются, Чергэн, только мертвецы. А не согласись ты — полегли бы все, верно я понимаю?

Если смотреть с этой точки зрения, мой поступок выглядел и логичным, и разумным, но все равно не оставляло ощущение, что был еще какой-то способ спастись.

— И что говорит твой отец, Звездочка? — продолжила расспросы тетя Шанта.

Пусть она старалась утешить меня, однако голос моей цыганской родственницы звучал хрипло, надтреснуто, словно бы ее волнение было выше всяких разумных пределов.

— Папа не чувствует во мне совершенно ничего странного, — произнесла я тихо и горько усмехнулась. — Но в этом-то и заключается главная странность, тетя. Дело в том, что теперь голос того существа снова заговорил со мной. Предлагал прибрать к рукам Мануэля Де Ла Серта при помощи той силы, которой я обладаю. Оно не оставило меня. И оно называло меня шувани. Чем бы ни было то существо, тетя Шанта, оно пришло из этой части моей жизни, оно связано с рома.

Ругалась моя тетка долго и вдохновенно, поминая многочисленных знакомых, незнакомых и то, каким образом они поспособствовали продолжению рода человеческого и не только. Как минимум шувани сильно испугалась, как максимум… она начала подозревать что-то, предполагать, кто именно решил вмешаться в мою жизнь.

— Тут не нужно и карты раскладывать, чтобы понять. И правда ведь, с нашей стороны пришло, потому поди папаша твой не видит ничего, не по его части наша ворожба, — пробормотала тетя Шанта.

Она… она ведь боялась. Ее страх был сильным настолько, что я буквально могла его ощутить. Шувани определенно если не знала правду, то имела веские поводы что-то подозревать. И одни только подозрения ее уже приводили в крайнюю степень смятения.

И меня заодно.

Тетя не относилась к нервным и мнительным особам, которые готовы переживать из-за любого пустяка.

Я сжалась еще больше и принялась разглядывать собственные руки, с которых почти невозможно было свести следы трав, и в противовес тому ухоженные аккуратные ногти. Такие руки не могли принадлежать ни цыганке, и благородный леди. Что-то посередине. Так и я вся целиком — что-то посередине.

— Кто с тобой говорил? Мужчина или женщина? — почти шепотом спросила тетя Шанта.

Неужто у той силы, что ко мне обратилась, мог вообще быть пол? Верилось в подобное с трудом.

— Не знаю, наверное, голос мог бы быть как мужским, так и женским, — после недолгих раздумий ответила я.

Тетя Шанта расстроенно вздохнула, а после как будто наоборот воспряла духом.

— Ладно, Звездочка моя, не будем сейчас о худшем. В конце концов, может все и не так страшно, так и нечего звать…

Вот тут стало действительно жутко, до мурашек. Что же на самом деле "так страшно, худшее"? О чем же настолько ужасном не желает рассказывать тетя Шанта?

— Что звать? — спросила я, титаническим усилием воли заставив себя выпрямиться и посмотреть в глаза родственнице. — Расскажи прошу, я должна понимать, с чем имею дело.

Я всегда была именно такой — не пряталась от опасности, как бы страшно не было, сражалась, лишь одна неизвестность страшила и только. Кому как не тете Шанте, моей наставнице в колдовском искусстве, было знать, какова я была? И все одно, шувани отводила взгляд и словно не решалась говорить о своих догадках мне. На ее лице отражалась непередаваемая смесь страха, смущения и стыда. Но тетя была одним из честнейших людей. Даже по меркам гаджо.

— Это тот случай, Звездочка моя, когда благо в неведении, — с печальной улыбкой ответила тетя Шанта и тут же принялась лазать по многочисленным мешочкам, что были развешаны в кибитке как неведомые украшения.

Такие слова заставили буквально зашипеть от злости. Мне противело оставаться в неведении и дрожать от неизвестности. Я была Чергэн, внучкой шувани Лачи, леди Евой, дочерью лорда Николаса Дарроу, мне не подобало бояться и прятаться.

— Ну-ну, уйми норов, Звездочка, — бросила через плечо тетя Шанта с некоторой снисходительностью. Так обращаются лишь к малым детям. — Я больше повидала в этой жизни и лучше знаю, как быть с твоей бедой.

Вот как разбираться со своенравным возлюбленным — так первая шувани в столице, а теперь вдруг "я больше повидала в этой жизни"? Право, где логика в такой резкой перемене?

В итоге тетя нашла в каком-то кульке то, что упорно искала несколько последних минут. Мне протянули деревянную подвеску, кажется из сосны, по крайней мере, пахло похоже.

— Это будешь носить хоть днем, хоть ночью, Зведочка. И следи, чтобы к телу прилегало. На подкладку сорочки приколи, да понадежней.

Амулет я приняла с некой оторопью, потому как едва мне сравнялось десять лет, как чужие обереги и амулеты я носить перестала — хватало своих. Да и проще было именно с теми магическими предметами, которые создавала своими руками. Вот только на этот раз тетя Шанта посчитала, что мне никак не обойтись без ее помощи.

Чужая сила ощущалась как крохотные холодные иголочки, которые беспрестанно покалывали кожу. Не тетя создавала тот амулет, что ныне мне предписывалось носить.

— Кто сделал эту вещь? — напряженно спросила я, не понимая, почему такой трепет вызывает во мне та сила, что я чувствовала теперь.

Шувани усмехнулась грустно и самую малость задумчиво.

— Твоя бабка, Лачи. Она ведь была невероятно могущественна, Звездочка, пожалуй, никого сильней нее мне видеть не доводилось. Даже твоя прабабка, думаю, послабей была…

Никогда прежде при мне никто не упоминал мою прабабку, словно бы бабку Лачи мою действительно нашли в капусте как убеждают подчас взрослые слишком уж доверчивых детей. Никто за всю мою жизнь не произносил вслух ее имени.

— Как звали мать Лачи? — спросила я с растерянностью и почти трепетом.

Я всегда знала правду происхождении своей семьи, всегда знала, чья кровь течет в моих жилах и говорит во мне. Однако никому и в голову не пришло рассказывать о прабабке. Значит, с ней что-то было не так…

— Не стоит ее поминать, Звездочка, — кивнула тетя Шанта. — Сильна она была так, что ее и твой отец опасался. Таких и после смерти не стоит звать.

Тетя тоже была не из слабых, более того, я не могла с уверенностью сказать, кто бы победил, вздумай она сразиться с моим отцом, однако же тети Шанты папа не опасался. А моей прабабки почему-то да.

— Она невзлюбила моего деда, не так ли? — спросила я, почти не сомневаясь в том, какой ответа получу.

Гордость цыган подчас превосходила и гордость благородных людей, прабабка могла и не считаться с тем, что зять — лорд и один из богатейших людей в стране. Гаджо он гаджо и есть, так и чего говорить?

— О таком "невзлюбила" не говорят, — только и сказала тетя Шанта. — Но все пустое, Звездочка, умерла старуха, еще ты на свет не родилась, а она уже небо не коптила. Так и нечего попусту поминать ее, особенно на ночь глядя. Амулет только носи постоянно, Чергэн, ни на минуточку не снимай.

Мне оставалось только пообещать тете сделать точно так, как она и сказала, хотя… на самом деле, я не была уверена, что сумею вести себя настолько осторожно и осмотрительно, как того хотела бы моя родственница. Подобное поведение попросту противоречило моей истинной натуре, которую я не хотела менять ни в угоду чьим-то пожеланиям, ни в угоду собственным страхам.

Когда я покинула табор, оказалось, Мануэль Де Ла Серта вовсе не угомонился, более того, теперь к нему присоединился и его младший брат, правда, Теодоро выглядел до крайности недовольным, кажется, его к погоне за норовистой цыганкой привлекли, исключительно манипулируя на чувстве родственной привязанности.

— Гаджо, тебе жить надоело? — уточнила я с закономерными подозрениями, поскольку вот так преследовать цыганку, подходить вплотную к табору, может оказаться и опасно для жизни. Я шувани, меня уважают среди рома настолько, что и против благородных пойдут, если потребуется для моей защиты.

— Он попросту помешался, — проворчал Теодоро, глядя на меня словно бы виновато. — Если что, ведьма, я просто стою рядом и не имею никакого отношения к безумствам моего брата. И вообще, Мануэль, по чину ли тебе волочиться за цыганкой? Оставь это Дарроу, раз уж ему так хочется.

Я почти кровожадно ухмыльнулась и произнесла:

— Послушай брата, гаджо, в отличие от тебя, его еще не оставил здравый смысл.

Вообще, к Теодоро я испытывала даже некоторую симпатию, и подозревала, что если бы полюбила его, а не старшего из братьев Де Ла Серта, бед было бы куда меньше. Но судьба оказалась ко мне жестока и наградила таким вот возлюбленным… И быть вместе нельзя, и заставить его отступиться от меня возможности нет. Стоит только Мануэлю Де Ла Серта отказаться от одной моей ипостаси, как его тут же чем-то прельщает другая. Впору рыдать над этой безысходностью.

— Ты слишком хороша, красавица, чтобы вот так запросто тебя позабыть. Да и если жениться на приличной девице мне не светит…

Я закатил глаза и раздраженно перебила молодого человека:

— На Еве Дарроу тебе жениться не светит, а на других — так всегда пожалуйста. Иди, очаровывай богатых невест. Или боишься, женишься на другой — Дарроу тебе откажут в покровительстве? Так зря. Не из того теста члены этой семейки, раз взялись тебе помогать, то уже и не бросят.

Не считая того, что отец, мягко говоря, не пришел в восторг, когда узнал, что проворачивают в Альбине без его ведома коварные колдуны. Их величества правили во всем, что касалось людей обычных, однако там, где речь заходило о делах колдовских, всем ведал единолично мой батюшка, лорд Николас Дарроу, и стоило только ведьме или колдуну нарушить тот неписанный свод правил, который был установлен в Альбине, как на голову преступника обрушивался весь гнев лорда Дарроу, который не ведал жалости и милосердия.

Приносить в жертву людей и продавать души нечистой силе в нашей стране было категорически запрещено, так что Де Ла Серта могли не сомневаться в том, что в беде мой отец их не оставит.

— Можно подумать, только из-за этого я желаю заключить брак с леди Евой. Породниться с Дарроу, знаешь ли, Чергэн, весьма почетно. А тебе просто стоит смириться с тем, что таким как ты уготована участь любовницы, не больше.

Я огляделась, на самом деле опасаясь, что кто-то из моих сородичей-цыган появится, и Де Ла Серта получит то, что заслужил уже давно. К счастью Мануэля, свидетелей у нашего разговора, по крайней мере, тех, каких бы я приметила, не наблюдалось.

— Меня тебе не получить.

Ни в одном из моих видов, как бы отчаянно я сама ни любила этого упрямца, который совершенно слеп, а подчас и глух. Впрочем, недогадливость иберийца мне исключительно на руку, если вдуматься.

Возвращаться в родительский дом в сопровождении таких упорных сопровождающих было делом совершенно невозможным, я не могла показать, куда иду, ни под каким видом. Пришлось по итогу сперва перепуганным зайцем прыснуть в сторону, а после бросить себе за спину щепоть заговоренной травы, что отвела бы преследователям глаза на несколько минут, за которые я уже успею раствориться в толпе. Поймают они меня, как же. Не от таких ноги уносила.

Уже спустя четверть часа я шла в толпе по бедному району столицы, то и дело приставая к прохожим с предложением рассказать, что было и что будет. Добропорядочные горожанки пятились и поспешно прятали за юбки детей, буде те шли с ними. Да и мужчины тут, на окраине, были не настолько состоятельны и упорно не желали потратить пару монет на то, чтобы узнать собственную судьбу. К тому же наверняка они думали, будто цыганки разве что наврать горазды. Как это ни парадоксально, однако же более образованные люди верили в предсказания куда охотней и даже находили занимательным поговорить с кем-то вроде бедной гадалки.

Двигаясь в людском потоке, я продолжала зорко оглядываться по сторонам, понимая, что после двух столкновений подряд с Мануэлем во мне зародилась паранойя, и предупреждала о возможности встречи с упорным молодым человеком и в третий раз. Словно бы сама судьба все чаще и чаще сталкивает нас. Лбами. До звона в ушах.

Как бы то ни было, за ужином я уже сидела в родительском доме за столом, сохраняя видимость спокойствия. Под платьем скрывал амулет тети Шанты, надежно приколотый к лифу изнутри. Пусть я и была раздражена ее нежеланием давать ответ на мой главный вопрос, пренебрегать советом шувани стало бы верхом глупости. Но если цыганка не желает давать мне ответ на этот вопрос, возможно, удастся что-то вызнать у отца… Конечно же, он не разбирается в колдовстве рома, но зато может что-то знать о народе своей матери и, возможно, поможет разобраться, кто же решил обратить внимание на мою скромную персону.

А уж о моей цыганской прабабке отец знает наверняка…

— Ты что-то бледновата сегодня, дорогая, — посмотрела на меня матушка, которая, разумеется, неладное почувствовала и безо всякого колдовства. В этом она была непревзойденным мастером. — Что случилось?

Я покачала головой и с чуть натянутой улыбкой ответил:

— Ничего, что могло бы тебя взволновать, мама. Просто устала немного.

Были вещи, которые мы со Вторым попросту не могли рассказать нашей матери, потому что… ну в чем смысл беспокоить ее, если справиться с колдунами и ведьмами нашей маме просто не под силу? О нет, о таких вещах мы рассказывали всегда только отцу.

— Дорогой? — уставилась матушка на отца с откровенным подозрением.

Папа хранил полнейшую невозмутимость, которая, предполагаю, давалась ему нелегко. Жене лорд Николас Дарроу врать не любил, но в ситуации, подобной этой, говорить правду не спешил. Он любил супругу искренне, в этом не сомневалась ни сама мама, ни мы с братом и сестрой, именно поэтому папа и не спешил посвящать супругу в ту часть жизни семьи, которая касалась магии и колдовства.

— Что такое, милая? — уточнил с невозмутимым видом отец, поднимая на маму спокойный расслабленный взгляд.

Матушка поджала губы и отложила в сторону вилку.

— Дорогой, мне кажется, тебе стоит быть со мной пооткровенней. Или ты намереваешься сказать, что происходящее с нашими детьми меня не касается?

В голосе матушки проскользнули достаточно опасные нотки, которые могли предвещать большие неприятности для нашего всемогущего отца. Пусть матушка и не была колдуньей, однако же обладала той сакральную властью, которую обычно получают любимые жены над своими супругами.

Отец дрогнул, однако устоял.

— Я предельно откровенен с вами, моя милая, — произнес он и скупо улыбнулся, впрочем тут не было совершенно ничего странного, не в его обычае демонстрировать эмоции, и это свойство передалось и мне.

— Я уже не так слепа и доверчива, как до нашей свадьбы, — упорствовала в своем стремлении к правде мама, буравя взглядом сидящего на противоположном конце стола отца. Кажется, после ужина кому-то грозит полноценный допрос, даром, что обычно именно папе приходится добиваться правды от врагов короны.

— Драгоценная моя, будь вы слепы и доверчивы до нашей свадьбы, я бы не стал на вас жениться, так что не стоит преуменьшать свои неоспоримые достоинства, — принялся улещивать любимую супругу папа. Он терпеть не мог ее обманывать, однако расстраивать терпеть не мог еще больше. — Вам совершенно не о чем волноваться, Кэтрин. Откуда эти странные фантазии?

Матушка обвела по очереди взглядом всех членов нашей семьи и изрекла:

— Сердцем чувствую. Материнским.

Пресловутое материнское сердце помогало подмечать спрятанные разбитые коленки, ссоры между нами, которые пусть и были редкостью, а все же случались, мелкие шалости и те опасности, которые неизбежны, если ступаешь на поприще колдовства. Мы, дети, старательно прятали все неприглядное или хотя бы опасное, что происходило в нашей жизни от матери… с огромным искусство прятали, что признавал и отец, и няня Шарлотта, но мама все равно что-то замечала, делала выводы, а после задавала вопросы, на которые нам категорически не хотелось отвечать.

— На этот раз материнское сердце ошибается, — отозвался папа мягко.

Взгляд, полученный им в ответ, мягкостью не отличался.

— Вы каждый раз говорите мне это. И что после?

Мы со Вторым переглянулись с плохо скрываемым волнением. Каждый раз после дело оборачивалось не лучшим образом. Нет, разумеется, мы выкручивались каждый раз, отделываясь малой кровью то в прямом, то в переносном смысле… Но все равно матушка сообразит, что ее в очередной раз надули.

— Да все же в порядке было, — обезоруживающе улыбнулся Эдвард, которому досталась как минимум большая часть обаяния, которое отсыпали на нас двоих. От Второго млели даже домашние, не в силах не умиляться.

В игру тут же включилась и Эмма, начав трескотню о ближайших званых вечерах, нарядах и кавалерах, которые увивались за ней. Излишнее количество поклонников младшей дочери беспокоило леди Кэтрин Дарроу не меньше, чем колдовские подвиги старших детей, так что отвлекающий маневр Эммы сработал просто идеально. Мама считала, что младшенькой еще рано слишком увлекаться молодым людьми, и это сестре начали доходчиво и обстоятельно разъяснять.

После ужина я намеревалась с глазу на глаз переговорить с отцом, однако сразу по окончании трапезы он отбыл — получил послание от его величества, а монархов не заставляют ждать. Ну, по крайней мере, пока речь не идет о неминуемой гибели.

Ночи я опасалась, и сильно, когда сон завладевал сознанием и контроль ослабевал, к колдунам и ведьмам частенько являлись сущности, пытающиеся смутить, толкнуть на темные дела. Но, видимо, амулет тети Шанты работал без нареканий… А может, та сущность, что пожелала прийти на помощь, и вовсе не планировала постоянно преследовать меня.

Однако стоило мне расслабиться и начать засыпать, как тут же пришла в себя: зеркало засветилось синеватым призрачным светом. Стало быть, гости все-таки пожаловали, пусть и вовсе не те, каких ждала. Я села на постели, и уставилась в стекло, которое перестало отражать мою спальню. Теперь зеркало стало окном, и через него на меня смотрел Охотник Неблагого двора. Как же все-таки иронично сложилась жизнь моих родителей и моя собственная — мы враждовали с Благим двором, однако же с двором Неблагим отношения сложились в каком-то смысле теплые, если вообще так можно говорить о сотрудничестве с фэйри, нечистью, чья суть изначально враждебна людям.

И все-таки расслабились мы, перестали переживать о безопасности в собственном доме, зеркала висели даже в спальнях. А через зеркала многие могут смотреть, и кто-то даже мог прийти.

— Здравствуй, ведьма, — вполне дружелюбно произнес Охотник, не пытаясь перейти из своего мира в наш. В случае фэйри так проявлялась своего рода вежливость, а также демонстрировались добрые намерения.

— И что тебя ко мне привело? — спросила я, не приветствуя нечисть.

Фэйри нельзя было желать здоровья, нельзя было говорить, что рад встрече, нечисть может посчитать, что ее желают видеть, и в покое уже не оставит никогда.

— Да вот замучило любопытство, — усмехнулся бледными губами Охотник. — Все-таки не каждый раз видишь подобные занятые истории. Можно даже гордиться, что в какой-то мере поучаствовал.

Если только фэйри вообще способны испытывать гордость или иные подобного рода чувства. И поди догадайся, что на самом деле привело ко мне Охотника, чего он на самом деле сейчас желает.

— В чем поучаствовал? — задала я именно тот вопрос, который и хотели от меня услышать.

Да, разумеется, нечистая сила решила поиграть в собственную игру, которая может обернуться мне и на беду, да и не только мне, но отказываться от сведений фэйри было не с руки.

— В становлении сильнейшей из ныне живущих колдуний. Как бы ни были сильны твой отец, твои дед и бабка, твоя прабабка — твоя судьба превзойти каждого из них. К твоим ногам будут падать все, вымаливая милость.

Растерянности моей не было предела, ведь отлично я понимала, какими силами обладаю и на что способна. Чтобы предо мной преклоняли колени и молили о милости? Слишком смелые предположения для цыганской колдуньи, что могла много, однако всесильной не была.

— Если будет на то воля твоя, сумеешь сокрушить и Благой двор, — почти мечтательно протянул фэйри, и я, кажется, начала понимать цель визита Охотника ко мне посреди ночи.

Война между Неблагим и Благим двором длилась тысячелетиями еще с тех пор, когда люди были дики и невежественны, именно так говорил отец, когда рассказывал о нечистой силе. Победу одержать не мог ни один, поскольку силы их были равны, да и кто знает, что случится в мире, если однажды не станет одного из дворов народа Холмов? Быть может, само мироздание покачнется от такой потери.

Но подобная опасность никогда не останавливала фэйри, страх смерти был им несвойственен, как и вообще большинство страхов, а также боль, сочувствие… Все это оставалось на нашу долю, людскую.

— Зачем же мне сокрушать Благой двор? — с закономерным сомнением уточнила я, начиная понемногу подозревать, что Охотник желает от имени своего Короля подтолкнуть меня к авантюре, равно глупой и опасной для любого смертного.

Мне украдкой удалось подслушать когда-то разговор между родителями, из чего я сделала вывод, что некогда отцу уже приходилось схватиться с фэйри Благого двора, и та стычка по сути окончилась ничем: сам лорд Дарроу не сумел уничтожить докучливую нечисть, а фэйри пусть и не победил, все-таки убрался в Страну холмов, потрепанный, но несломленный. Если мой отец не смог окончательно уничтожить одного фэйри, пусть и сильного, на что могла я вообще рассчитывать, если речь шла о целом Благом Дворе?

— Быть может, потому, что Благой двор желает отомстить всему твоему роду, ведьма? — осведомился Охотник с насмешливой улыбкой, от которой я похолодела. — Для вас два десятка лет — почти вечность, для моего народа — мгновение, к тому же в стране холмов время идет иначе. Когда-то твой отец и твоя мать посрамили Шута Благой королевы, тем самым оскорбив весь двор разом. Поэтому теперь и ты, и твой брат, и твоя сестра, и даже мать — желанные жертвы для всех фэйри Благого двора.

Мысли в голове просто заметались…

Могло ли на самом деле так быть, что Благой двор выступил на стороне неизвестного колдуна, только чтобы нарушить мои планы, нарушить планы Дарроу? Если б только знать наверняка… И что делать теперь? Действительно вступать в союз уже с Неблагим двором, которому только с руки устранить извечных противников чужими руками?

К тому же разве не может Охотник попросту обманывать меня во благо своего сюзерена? Фэйри лукавы и жестоки по отношению к людям, жизнь любого смертного не стоит для дивных и ломаного гроша.

Я пыталась понять, что и как можно говорить нечистому, чтобы не попасть впросак, ввязавшись, к примеру, в невыгодную для себя сделку с Неблагим двором. Самым забавным лично мне казалось то, что на самом деле невозможно было заключить выгодной сделки с фэйри, рано или поздно такие договоры все равно обернутся бедою.

— Никогда прежде еще мне не доводилось сталкиваться с Благим двором, — усмехнулась я многозначительно. — Кажется, они совершенно не заинтересованы во мне или моей семье. И только Де Ла Серта и тот, кто продал душу одного из братьев, волнуют фэйри Благого двора.

Убедить меня в правдивости собственных слов Охотнику не удалось бы при всем желании, я не верила в добрые намерения нечисти. В корысть — да, и эта корысть меня изрядно пугала хотя бы потому, что я не знала ее сути.

— Лишь потому, что подданным Благого двора было велено не показываться никому из вашей семьи. Дичь боятся спугнуть раньше времени, — отозвался Охотник, лукаво сощурившись. — Или ты считаешь, в наших обычаях предупреждать перед тем, как начать охоту?

О нет, вот подобных признаков чести в фэйри никогда не слышала. Правда, люди подчас были не лучше. Стрелял в моего брата уж точно не один из дивных, свои постарались, из плоти и крови.

— И зачем ко мне явился, а не к отцу, если решил предупредить? — задала я, наверное, самый каверзный вопрос, после которого лицо Охотника в зеркале начало красноречиво таять.

Вот кто настолько грубо уходит от ответа? Одни лишь дивные.

И за что только все эти беды свалились на мою несчастную голову?

За завтраком отца не было, мама сказала, что он так и не вернулся ночью. Подумалось, что матушка наша в каком-то смысле святая женщина, раз покорно сносит постоянные отлучки мужа, который, как мне порой казалось, куда больше времени отдавал государственному благу, чем своей семье.

Совета по поводу фэйри просить было не у кого, и от этого накатывало чувство беспомощности, да и расспросить о прабабке я могла только отца. Мое расстройство не укрылось ни от кого за столом, однако удалось легко отговориться плохим сном и сильной мигренью. Почти не соврала, потому как спала и правда отвратительно, а виски ломило нестерпимо. Другое дело, что у дурного самочувствия имелась весьма особенная первопричина, о которой не нужно было рассказывать матери или младшей.

Со Вторым я намеревалась поделиться дурными новостями после завтрака. Ну не портить же любимом брату аппетит, в самом деле?

— Ты бледней покойницы, Первая, думаю, это неспроста, не так ли? — поинтересовался близнец после трапезы, когда мы решили провести время вдвоем в саду. Эмма тоже хотела пойти с нами, но один мой предостерегающий взгляд — и младшая без слова протеста отправилась вышивать.

— Неспроста, — подтвердила я подозрения брата. — Ночью мне нанес визит фэйри. Охотник. Он несколько туманно намекал на мое грядущее величие, а также склонял объявить войну Благому двору.

Под ногами шуршал едва слышно песок, который уже старательно сдувал ветер. Опять садовнику Джереми работы прибавится. Дорожки были его особенным, любимым поводом для причитаний.

Эдвард держал меня под руку, со стороны можно было бы даже предположить, что заботливый брат старается не дать сестре споткнуться во время прогулки. Вот только у меня не имелось привычки спотыкаться на ровном месте, просто когда мы касались друг друга с близнецом, всегда становилось спокойней и даже казалось, что наши силы увеличивались.

— Воевать с Благим двором? — озадаченно переспросил брат, недоверчиво сощурившись. — И что, ты хочешь совершить этот эпический подвиг и войти в легенды?

Конечно, Эдвард знал, насколько сильно мое здравомыслие, но на всякий случай предпочел уточнить, не желаю ли я поколебать основы мироздания. На его счастье меня не тянуло добывать лавры героини.

— Храни меня творец от подобного, — фыркнула я недовольно. — Даже если бы на самом деле обладала той необоримой силой, на которую намекал Охотник, и то бы не стала влезать в распри дворов фэйри. Кто знает, что произойдет, если одна из сторон в итоге все-таки проиграет?

Брат как будто с облегчением выдохнул. Ну не мог же он в самом деле хотя бы на секунду предположить…

— Жаль, отца нет дома, — посетовал на нашу судьбу близнец и принялся озираться, словно бы услышав что-то. — По-моему, Де Ла Серта приехали.

На мой недоуменный взгляд брат пояснил:

— Чары на них следящие повесил при последней встрече. О таких гостях лучше знать заранее.

Я едва по лбу рукой себе не хлопнула с досады. Нужно было и самой так поступить, скольких бы неприятных встреч удалось избежать. Если леди Ева встречать гостей в родительском доме обязана в любом случае, то уж Чергэн могла с полным правом удирать до докучливого обожателя, подобрав юбки.

— Пусть только Мануэль посмеет завести разговор о свадьбе, — прошипела я, позволяя выплеснуться накопившемуся за долгое время раздражению. — Сглажу — и сломает он себе обе ноги. Глядишь, и перестанет столько времени проводить в нашем доме. У меня уже от обоих Де Ла Серта в глазах рябит.

Близнец рассмеялся и потянул меня к дому. Видимо, он упорно верил, что ничего подобного с нашими иберийскими приятелями я делать на самом деле не стану. Мне же думалось, мое человеколюбие Эдвард определенно переоценивал.

Де Ла Серта уже успели захватить нашу гостиную, нашу матушку и нашу младшую сестру, которая с самым неприступным видом вышивала, не поднимая глаз от своего рукоделия. Обаяние иберийцев на нее уже давно перестало действовать, что одновременно и радовало нашу маму, и расстраивало.

— Эдвард, леди Ева, доброе утро, чрезвычайно рады снова видеть вас, — расплылся в широкой довольной улыбке Теодоро, подскакивая на ноги при нашем со Вторым появлении. Мануэль встал молча и только склонил голову в знак приветствия.

На меня старший сын посла смотрел долгим тяжелым взглядом, словно бы я воплощала собой его злой рок. Не отвернуться в кои-то веки стоило колоссальных сил, однако я сумела все-таки бестрепетно выдержать это испытание.

— Рады вашему визиту, джентльмены, — произнесла я и даже позволила себе улыбнуться, правда, почему-то иберийцы принялись нервно переглядываться.

Очевидно, с очаровательными улыбками у меня в последнее время категорически не складывается.

— Молодые люди были столь милы, что пригласили вас сегодня на обед, — сообщила мне с откровенным довольством матушка. — Насколько я поняла, вы уже дали свое согласие.

Вот же незадача. Кажется, нас буквально спроваживают в гости в дом посла, чего на самом деле не хотелось. И ведь действительно мы уже согласились нанести визит Де Ла Серта.

— Миледи, но мы же приглашали и вас тоже, — умильно улыбнулся маме Теодоро.

Все ясно, иберийцы заподозрили, что от их приглашения попытаются увильнуть и решили схитрить, заманив и нашу матушку тоже. Мама же наблюдала за всеми этими интригами с высоты своего крайне богатого жизненного опыта и умилялась потугам молодых джентльменов.

— Нет-нет, дорогой сэр, — покачала она головой, — право, сегодня я чрезвычайно занята. Визит в приют отложить никак нельзя, бедные сироты ждут.

Разумеется, сегодня бедные сироты леди Кэтрин Дарроу не ждали, и если бы ей и пришло в голову появиться в приюте, его служащие и воспитанники пришли бы в ужас. Или восторг. Или что-то среднее между ужасом и восторгом. Однако ради высшего блага матушка не гнушалась небольшой совершенно невинной ложью, которая никому не несла вреда. К примеру, что такого дурного в том, чтобы сказаться безмерно занятой, таким образом сделав свой отказ наименее болезненным?

— Вы так заботитесь о благе бедных, леди Кэтрин, словно спустились к нам прямиком с небес, — снова принялся осыпать мою матушку славословьем Теодоро, улыбаясь так нежно, так умильно…

Матушка милостиво кивала ему, позволяя и дальше разливаться соловьем. За несколько минут она получила от иберийца столько комплиментов, что папе было бы в пору вызывать Теодоро Де Ла Серта на дуэль за слишком уж большое внимание, уделяемое чужой жене.

— Но, быть может, леди Ева, леди Эмма и лорд Эдвард не откажутся отобедать у нас? — поинтересовался как будто без малейшего интереса Мануэль, вот только его глаза горели как угли. О нет, старший Де Ла Серта в действительности очень сильно желал, чтобы наше семейство отправилось вместе с ними.

— О, нет-нет, — покачала я головой с улыбкой. — Мне следует вместе с матушкой уделить время благотворительности.

У меня уже имелись некоторые подозрения относительно того, зачем я понадобилась Де Ла Серта, правда, чего ради для этого требуется увозить меня из дома? Мой ответ Мануэлю всегда останется одним и тем же.

— Вот как? — слегка озадачился Теодоро. — Не знал, что вы рьяно занимаетесь благотворительностью…

Благотворительностью я не занималась вовсе, оставляя заботу о сирых и убогих на мать и младшую сестру. Мое время полностью уходило на обучение колдовству и визиты в табор.

— Разумеется, занимаюсь, — показательно возмутилась я с видом крайне оскорбленной невинности.

Эмма склонилась над своим вышиванием настолько низко, что, кажется, касалась ткани носом. Я подозревалась, что младшая с великим трудом скрывает смех, который буквально рвался изнутри. По крайней мере, у сестры то и дело вздрагивали плечи.

Иберийцы, разумеется, понимали, что я откровенно и нагло лгу им прямо в глаза безо всякого намека на стыд, однако прелесть бытности леди заключается в том, что мало кто решится в лицо обвинять леди в том, что она пытается обмануть, даже если знают наверняка, что так и есть.

— Право, Ева, тебе иногда нужно развлекаться, а не только исполнять свои обязанности. Поезжай, милая, сегодня, думаю, я смогу справиться без тебя.

Такого удара в спину от родной матери я точно не ожидала.

— Но, матушка, как я могу… — попыталась я вывернуться.

Чего ради моя родительница пожелала спровадить меня к Де Ла Серта? Я мешаю ей дома? Или же она решила поспособствовать еще большему сближению с иберийцами? Но никто из родителей не намекал мне прежде на то, что помолвка с одним из сыновей посла и последующий брак желателен.

Что-то изменилось?

— Можешь, милая, можешь. Вели принести свои пальто и шляпку и отправляйся с Эдвардом и Эммой. Тебе пойдет на пользу немного веселья.

На мать я глядела как на предательницу, но не противоречить же было ей при посторонних? Тем более, что брат с сестрой поддержали желание родительницы отправить меня в гости. Пришлось согласиться, хотя и скрепя сердце. Правда, никого за шляпкой посылать я и не подумала. Учитывая все последние происшествия, я просто не могла покинуть дом без своих трав, зелий и пары амулетов. Никогда не знаешь, когда на тебя снова вздумают накинуться фэйри, и к нападению всегда нужно быть готовой.

— Леди Ева, какой приятный аромат, — произнес задумчиво старший Де Ла Серта, поглядев на меня словно бы с подозрением.

Что же, некоторые сушеные травы пахнут достаточно ярко и привлекают внимание, но ведь молодые джентльмены знали, чем я промышляю, так к чему все это удивление?

— Благодарю вас, сэр, — откликнулась я и первая двинулась к выходу.

Всю дорогу к дому Де Ла Серта я молчала, пытаясь смириться с тем, что с какой-то радости матушка пошла на поводу у иберийцев. Зачем ей понадобилось так поступать? Леди Кэтрин Дарроу не из тех, кто делает хоть что-то без причины. Наверное, поэтому она и вышла замуж за нашего отца, несмотря на то, что была бесприданницей из провинции.

Брат пытался меня расшевелить и хотя бы немного поднять настроение, однако в мои планы не входило очаровывать кого бы то ни было. Для Де Ла Серта я собиралась оставаться исключительно ведьмой, притом злой, чтобы один чересчур расчетливый и сластолюбивый джентльмен отказался от своего нелепого намерения жениться на мне.

Маркиз Де Ла Серта оказался на этот раз дома. Он вышел нас приветствовать, и я поразилась тому, насколько сильно на него повлияла смерть супруги. Вместе с жизнью Марисоль Де Ла Серта оборвались и приворотные чары, что привязывали его к жене. Посол словно бы помолодел, как только с него спали оковы магии. И все же насколько большой властью обладал тот колдун, который помог будущей маркизе Де Ла Серта продать нерожденного еще первенца. Я ведь до последнего не чувствовала на иберийском после никаких чар. Странно… Хотя при этом от меня не укрылась тень грядущей гибели на его сыне.

— Как я рад таким юным и элегантным гостям, — просиял при виде Эдварда, Эммы и меня господин посол. В ответ на такую откровенную и искреннюю радость, даже я не смогла удержаться от ответной улыбки.

— Посетить ваш дом для нас большое удовольствие, — ответила я и сделала реверанс. Эмма последовала моему примеру, и, стоит отметить, ее реверанс вышел куда изящней. Я в очередной раз подивилась тому, насколько мы с младшей разнимся во внешности и манерах.

Внезапно как-то вышло, что мой Второй взял под руку Эмму, а вот меня решил сопровождать Мануэль. Вышло на удивление ловко… Я бросила на молодого человека недоуменный и одновременно возмущенный взгляд, безмолвно давая ему понять, что его внимание не доставляет удовольствия.

Старший из братьев Де Ла Серта с привычной своей легкостью отказался понимать намеки и принялся рассказывать какую-то занимательную историю, достаточно остроумную, чтобы немного утишить мой гнев.

Но насколько же этот молодой человек самонадеян в своей попытке обаять меня. Неужели он считает себя неотразимым? И пусть я влюблена в него с первого взгляда, мой здравый смысл после того, как я узнала Мануэля Де Ла Серта получше, всячески противился тому, чтобы рассчитывать на счастливое будущее в качестве его законной супруги.

Обед проходил в дружеской атмосфере. Ее создавал счастливый щебет Эммы и остроумные шутки молодых иберийцев. И вся эта веселая компания задалась целью разговорить меня и втянуть в беседу. Теперь я почти не сомневалась, что и сам маркиз видит меня в качестве будущей невестки: уж слишком собственнические взгляды я чувствовала на себе.

Быть может, следует найти себе достойного жениха и выйти замуж, таким образом раз и навсегда избавившись от поползновений Мануэля…

Прежде я со свойственной горячностью не мыслила, что добровольно откажусь от брака с любимым. Еще со всем недавно я просто не подозревала, что могу полюбить кого-то вроде Мануэля Де Ла Серта, кичливого, эгоистичного и совершенно невыносимого молодого человека. И притом совершенно недогадливого.

После обеда выпускать нас из гостеприимного дома никто не собирался, настаивая на музицировании и приятной беседе. Что характерно, к роялю отправили Эмму, причем раньше, чем я успела даже заикнуться о том, что хочу играть сама. Пришлось остаться рядом с Мануэлем Де Ла Серта, скрепя сердце и скрипя зубами.

Теодоро в свою очередь связал беседой Эдварда, и Второй не слишком сильно сопротивлялся, хотя отлично понимал, почему один из его иберийских друзей так старательно добивается приватного разговора со мною.

— Как жаль, леди Ева, что вы не так часто удостаиваете нас своим вниманием, — с мягкой, практически завораживающей улыбкой произнес Мануэль, который каким-то образом умудрился сесть ко мне так близко, что, кажется, можно было почувствовать жар его кожи.

Я покосилась на него с озадаченностью.

— Сэр, возможно, вы избавите меня от этих пустых любезностей? Я, право слово, не расположена к подобным глупостям, тем более, я знаю, что все они не стоят и пенса, — прошипела я в ответ, сохраняя из последних сил на лице умиротворенное и довольное выражение.

Вовсе не хотелось расстраивать попусту сестру, которая зорко следила за нашей с Мануэлем беседой.

— Вы сомневаетесь в собственной привлекательности? — округлил глаза Де Ла Серта.

Самообладание, наконец, изменило мне.

— Хватит издеваться, сэр, — процедила я недобро, — думается, я не заслужила подобной грубости после того, что сделала для вас моя семья и я сама.

Молодой джентльмен чуть подался ко мне, и крылья носа затрепетали, словно у гончего пса, что принюхивается к следу.

— Кто бы осмелился над вами издеваться, леди Ева? Только тот, кто желает умереть быстрой и мучительной смертью, а я все еще желаю прожить долгую и счастливую жизнь.

Каждое произнесенное иберийцем слово истекало медом, а такой страстный взгляд мог бы стать прежде поводом для бессонной ночи, полной мечтаний о несбыточном.

— Я знаю цену своей внешности, и также известно мне, какое впечатление обычно произвожу. Поэтому оставьте бесплодные попытки обратить на себя мое внимание. И если вы действительно имеете намерение вступить со мной в брак, откажитесь от него немедля. Вы очень обяжете меня, если оставите неуклюжие попытки ухаживать за мной.

Прозвучало почти беспомощно, наверное, даже в какой-то мере жалко, и это злило даже больше навязчивости Мануэля Де Ла Серта.

— Интересно, как же так вышло, что вы знаете об этом моем желании?

Теперь тон у молодого человека никто бы не назвал медоточивым. Как будто он подозревал меня в чем-то недобром, если не преступном.

Я не стала отвечать на такой вопрос, еще и заданный совершенно неподобающим тоном. Однако молчание не стало для Мануэля поводом менять тему.

— Неужели не только наш дорогой лорд Эдвард не чурается общением с цыганами, но и вы тоже? Тот аромат, который вас окутывает сегодня, — именно его я ощущаю каждый раз, когда встречаю одну цыганскую колдунью по имени Чергэн. Вероятно, вы о ней наслышаны.

Признаться, после того, как ибериец договорил, у меня отлегло от сердца. Все-таки на редкость недогадливый мужчина на мое счастье. Он лишь заподозрил меня в общении с цыганами, даже не допустив мысли о том, что сама я могу быть из рома. И хорошо бы, ни один из семьи Де Ла Серта никогда не узнал правды обо мне.

— Цыгане многое могут, — пожала я плечами. — И многому могут научить, если готов с благодарностью принимать знания. Думаю, вам следовало с большей благосклонностью относиться к этому племени, после всех тех благодеяний, что видели от них.

Теперь на меня смотрели долгим нечитаемым взглядом, от которого мне стало даже самую малость не по себе… Прежде не было такого, чтобы я не знала, какие мысли появляются роятся в голове иберийца, он казался открытой книгой. До последнего момента. Сейчас же казалось, нечто я все-таки упустила в молодом человеке, и это могло в дальнейшем обернуться большой бедой.

— Благодеяний я от цыган видел немало, тут вы правы. Вообще, обо мне в этом городе заботятся лишь члены вашей семьи, да цыгане…

Прозвучало слишком многозначительно. Я посмотрела прямо в глаза иберийцу, пытаясь понять, к чему именно Мануэль сейчас клонит. Однако его взгляд был словно черное зеркало, и не удалось пробиться за него.

— Почему все именно так, леди Ева? И откуда вы вдруг узнали о том, что я желаю взять вас в жены? Ваш брат никогда не упоминал о вашем пристрастии к гаданиям, так откуда вдруг такая редкостная осведомленность?

Пришлось надеть на лицо маску таинственности и всемогущества, за которой скрывался панический страх того, что одно неосторожное слово — и Мануэль Де Ла Серта раскроет мою тайну. И хорошо, если только одну… А ведь самое смешное в этой нелепой ситуации, что я просто услышала, как братья Де Ла Серта обсуждали матримониальные планы старшего на иберийском, который мне якобы не известен.

— Вы думаете, о ваших намерениях я могла узнать только от цыганки? — с возмущением и насмешкой, возможно, чуть более наигранными, чем это следовало, осведомилась я у молодого человека, страстно желая сорваться с места и просто сбежать куда подальше от Мануэля.

Какая же нелепость. Ну не боюсь же я в самом деле Де Ла Серта? Он бессилен предо мной как неразумное дитя, тетя Шанта права, в моей воле стереть его в порошок одним лишь движением руки. И все же ему удалось смутить меня и почти испугать, но испугалась я не его самого, Мануэля Де Ла Серта, который ведь и живет все еще только из-за милосердия, моего и моей семьи, и тех чувств к нему, которые все еще сжигали меня изнутри, ненужные и проклинаемые.

Улыбался сейчас молодой человек почти торжествующе, улыбался и молчал. Он наверняка понял мои нынешние колебания, и теперь попытается сыграть на чисто женской слабости. Наверняка в этом Де Ла Серта истинный мастер. А сердце начало ускорять свой стук.

Нет, пора заканчивать бесполезные и даже опасный для меня разговор, пока не случилось чего-то непредвиденного.

— Я прогуляюсь в саду, сэр, — тихо произнесла я и плавно поднялась с дивана.

Молодой человек тут же подорвался следом с явным намерением сопровождать гостью.

— Нет, я хотела бы побыть одна, — твердо пресекла я попытку возлюбленного идти следом. Мне требовалось хотя бы несколько минуту наедине с собой в тишине и покое, чтобы вернуть прежнее самообладание. Тогда я смогу снова давать достойный отпор любым нападкам.

Сад в особняке иберийского посла был невелик и, как ни странно, слегка запущен, что придавало этому уголку особое очарование, куда более притягательное, чем идеальный порядок в большинстве садов, что лишь имитировали естественность.