Леди, которая любила готовить

Глава 1

Глава 1

Василиса сделала глубокий вдох, выдохнула и закрыла глаза.

- Вася! Вася, не смей этого делать! – в дверь ударилось что-то тяжелое, но мореный дуб выдержал. А Василиса поморщилась. Вот неугомонный. – Не вздумай даже!

Она подняла руку. Солнечный свет, пробиваясь сквозь тончайшее полотно бумаги, окрашивал ее во все оттенки золота. И в золоте этом терялись буквы. А Василисе подумалось, что будет совсем даже неплохо, если буквы эти вовсе потеряются. Мысль вдруг показалась совершенно замечательной. И собственная сила ее, обычно неподатливая, неудобная, отозвалась легко. Повинуясь ей, вспыхнула нарядная розовая свеча. Невыносимо запахло цветами, причем запах был резким, раздражающим и совершенно не соответствующим моменту.

- Вася!

Дверь выдержала еще один удар, правда, с потолка посыпалась побелка. Василиса вздохнула и сказала достаточно громко, чтобы ее услышали.

- Не заперто.

- Вась? – а теперь дверь приоткрылась осторожно. Александр заглянул в комнату. – Вась, ты как? Ты же не собираешься сделать какую-нибудь глупость?

- Какую-нибудь – нет, - Василиса поднесла лист к свече. Тонкий рыжий огонек потянулся, а дотянувшись, пополз по бумаге, уродуя золото черными пятнами ожогов.

- Вась, я серьезно. А то ж мне сказали, ты как письмо прочла, прям вся переменилась и к себе пошла. И я подумал… что… ну, мало ли… потому и серьезно. Вот, - Александр вошел бочком, что было странно и, пожалуй, даже забавно. Огромный, в деда, он сутулился, стараясь казаться меньше, незаметней. Но скромный синий студенческий мундир, украшенный девятью золочеными пуговицами, лишь подчеркивал и неуместность этой вот позы, и стати.

- И я серьезно, - она перехватила лист за другой уголок и вздохнула. – Успокойся. Ничего я не буду делать. Разве что… не знаю, торт испеку?

- Шоколадный? – Александр окончательно успокоился и расправил плечи, отчего в гостиной стало тесновато.

- Может, и шоколадный.

- Тогда хорошо… - он переминался и смотрел все еще виновато, хотя уж его-то вины в случившемся точно не было.

Ничьей не было.

Просто…

Так получилось.

- Ты сильно расстроилась? – Александр все-таки решился присесть. На самый краешек софы, памятуя, что в дамских комнатах мебель все-таки довольно хрупка.

- Даже не знаю, - Василиса разжала пальцы и позволила листу упасть. Правда, огню коснуться наборной поверхности комода не позволили. Он погас.

И свеча вонять перестала.

Хотя… надо будет велеть, чтобы окна открыли.

- Я его все равно на дуэль вызову, - теперь, когда беспокойство за сестру отступило, Александр позволил себе злость.

И пальцы его стиснули рукоять шпаги. Пусть нынешняя, положенная уставом Высшего имени Его императорского Величества Николая I Дворянского Института, и была неказиста с виду, да и вовсе не особо нужна человеку столь одаренному, как Александр, но владел ею он весьма неплохо.

- Зачем?

- Чтобы знал, как порядочных девушек перед свадьбой бросать.

- Не он первый, - Василиса пожала плечами и устроилась у окна. То выходило на парк, и прежде Василисе нравилось разглядывать, что удивительную вязь желтых дорожек, что ковровую зелень газонов, что разноцветье клумб.

- Вась… я… вот увидишь… - светлые брови сошлись над переносицей. – Все еще образуется. И не надо обращать внимание на одного идиота.

На одного – не стоит.

Но…

Снова слухи пойдут. После прошлого раза еще не все утихли, а тут надо же… снова… и полетят письма с выражениями сочувствия, со словами поддержки, ибо положено поддерживать брошенных невест…

Василиса с трудом, но сдержала вздох.

…выйти придется. И из комнаты, и из дому. Правила игры давно известны. Нельзя показывать слабость или обиду. Радковские-Кевич не могут позволить себе ни того, ни другого.

Улыбаться.

Принимать притворное сочувствие с притворным же вниманием, болтать о пустяках и казаться беззаботной, как и положено девице ее положения.

А она устала.

Василиса поняла это неожиданно ясно.

Устала от игр.

И от сплетен.

От шепотка за спиной… та самая, проклятая… четвертый жених… или уже пятый? Можно понять бедолагу… ни одно приданое не окупит…

От взглядов, от которых не скрыться. И приходится держать спину ровнее. И улыбаться все беззаботней, пока щеки не заболят, пока лицо не одеревенеет, пока самой Василисе не станет казаться, что она – лишь кукла, в которую по недоразумению вдохнули каплю жизни.

- Вась, ну Вась, - Александр дотянулся и дернул за рукав. – Хочешь, я нового жениха найду?

- Зачем?

- Не знаю, - он смотрел снизу вверх, заискивая и всем видом своим выражая готовность помочь. – Чтоб был?

- Не надо, чтоб был, - Василиса улыбнулась. И Александр улыбнулся в ответ, добавив:

Глава 2

Глава 2

Окна палаты выходили на Екатерининскую улицу, где жизнь не затихала ни днем, ни ночью. И ныне вот один за другим загорались газовые фонари. В открытое окно ворвался свежий ветер, принес с собой запахи города, заставив зажмуриться, жалея, что только и остается, что нюхать.

Прислушиваться.

Приглядываться.

Демьян поморщился, когда по телу прошла очередная волна целительской силы. Ощущалась она холодною, и до того, что он с трудом удержался, чтобы не отряхнуться. Будто льду за шиворот сыпанули. Впрочем, лед этот вскорости растаял, унося с собой и то малое неудобство, которое вовсе причинял, и ставшею привычной боль.

Непроизвольно дернулась рука, и закованные в повязку пальцы вцепились в одеяло.

- Спокойнее, дорогой мой, спокойнее, - Марк Львович поправил пенсне, которое носил исключительно создания образа ради, ибо зрением обладал преотменнейшим. – Сейчас закончим. Прогресс наметился и немалый. Однако…

Он замолчал и на узком породистом лице его появилось выражение обиженное, будто произошедшее с Лапшиным каким-то неведомым образом задевало самого Марка Львовича.

- Я буду настоятельно рекомендовать вам покой. В ближайшие полгода точно…

- Но… - у Демьяна получилось сесть. Пусть не сразу, пусть тело, переполненное силой, становилось тяжелым, неподъемным, а перины, напротив, мягкими, и сопротивляться этой их мягкости было выше сил человеческих, но у него получилось.

И Павлуша помог.

Подскочил.

Подушки под спину сунул. Протянул флягу с водой, которую Демьян взял осторожно. Руки еще слушались плохо, пальцы и вовсе не гнулись, но Марк Львович обещал, что тело всенепременно восстановится. Вот только не уточнял, когда.

- Дорогой мой, - Марк Львович снял-таки пенсне и куда-то вдруг сразу подевались и острота черт, и породистость. Лицо вдруг сделалось мягким простоватым, с кругленьким подбородком, под которым наметилась характерная складочка, с пухлыми щечками и пухлыми же, какими-то совершенно женскими губами. – Вы ведь должны понимать, сколь вам повезло.

Повезло.

Демьян понимал распрекрасно. И повезло многажды.

…в первый раз, когда не отмахнулся он от того робкого, преисполненного какой-то неуверенности, но все ж написанного кривым почерком доноса о подозрительных личностях, что сняли дом у мещанки Авдотьевой. А ведь едва не отправил в мусорное ведро, к иным подобного толка. Ведь ничего-то по сути в доносе не было.

Студенты?

Или не студенты? Весна забрезжила, вот и съезжается в Ахтиар разный люд, добавляя жандармерии беспокойства. А студентов и своих-то с достатком.

…во второй, когда, мучимый предчувствием, Демьян все ж решил прогуляться по грязной Самощенской улочке, куда и городовой-то собственный заглядывал с немалою опаской.

…и в третий, столкнувший нос к носу с Яшкой Бесноватым, которого Демьян хорошо-то знал по прошлым делам, правда, тогда-то Яшка в политику не лез, приличным был человеком с точки зрения воровского обчества, уважаемым даже. А потому и видеть его в компании юноши бледного, чахоточного, но с характерно горящим взором было непривычно. Тем паче, что паренек также был Демьяну знаком, пускай не лично, но через сводки.

Адольф Азонский, более известный как Серп.

И вовсе не юноша, ибо давно уж четвертый десяток разменял, но то ли из-за чахотки, то ли из-за дара своего, то ли из-за особенностей конституции, а может, от всего и сразу, он гляделся обманчиво юным. И юность эта кажущаяся многих в заблуждение ввела.

Тогда Демьян, понявши, кого видит, лишь чертыхнулся.

Освободители.

Вот только этого дерьма в городе и не хватало.

…повезло, что эти двое были слишком увлечены разговором, слишком уверены в собственной безопасности, слишком… беспечны.

В Ахтиаре, в отличие от Москвы и Петербурга, революций не было.

Нет, время от времени появлялись листовки и прокламации, газетенки, которые распространялись по рынку, чтобы стать частью этого рынка, служа отличною упаковкой для рыбы, будь то вяленой или копченой. Порой на стенах возникали надписи не самого приличного содержания или даже взывающие к бунтам, но всерьез-то их никто не принимал.

Здесь, у моря, было тихо.

Спокойно.

И спокойствие это, как выяснилось, развращало.

Демьян Еремеевич Лапшин поморщился.

За домом он велел приглядывать. Издалека. Ибо слыл Серп человеком в крайней степени осторожным. Да и Яшка, к революционерам примкнувший, тоже опасность шкурой чуял.

Всего их было четверо.

Сам Азонский. Яшка, подвизавшийся при банде, как Демьян решил, проводником, да и вовсе человеком полезным, ввиду знания города и местных обычаев.

Толстый сонного вида парень, что частенько выходил во двор и, присевши на лавчонку, застывал. Он закрывал глаза и казался спящим, вот только силовые потоки окружали его фигуру плотным коконом. Мальчишка был не просто одаренным, но сильным, пусть и дурно обученным. Последним был бритоголовый тип того характерного вида, который заставляет заподозрить в человеке многие страсти, большею частью незаконные.

Глава 3

Глава 3

Марк Львович не обманул.

Встать позволили даже следующим вечером. И Демьян, вцепившись в узкое Павлушино плечо, сумел-таки добраться до двери. Правда, у этой же двери сполз на стул, подставленный Марком Львовичем, который за сумадсбродством пациента наблюдал снисходительно, и долго дышал, пытаясь восстановить те жалкие силы, что еще оставались.

Вышло.

- Вот видите, через пару деньков и вовсе домой отправим, - Марк Львович выглядел предовольным, правда, весьма скоро улыбка его поблекла, стало быть, не все было столь гладко и хорошо. – Единственно…

- Говорите уже, - разрешил Демьян, отдышавшись. – Магом мне не быть?

- Понятия не имею. Но подобный исход, как ни печально, весьма и весьма вероятен. Изменения в энергетической структуре есть, однако… столь незначительны, ничтожны даже, что и я не скажу, признак ли это восстановления, или мне просто мерещится в силу большой на оное надежды.

То есть, восстановление все-таки возможно.

Это хорошо.

Пустота так и не появилась, как не вернулась и прежняя сила, но пока Демьян был слишком занят другим, чтобы испытывать от сего факта какие бы то ни было неудобства.

- Если… в отдаленной перспективе… с учетом естественного стремления любого организма к самоисцелению…

- Да или нет?

- Скорее всего, да, но… понимаете, - он вновь принялся тереть круглые свои очочки, явно скрывая волнение. – Пока организм не восстановится в полной мере, вам следует себя поберечь.

На этот раз поднялся Демьян сам, хотя Павлуша и сунулся было с помощью, но остановился. Хороший он парень, толковый.

- И не просто в том плане, что не пользоваться силой. Боюсь, это в вашем состоянии вовсе не выйдет, но вот… исключительно предположение, интуиция, если хотите знать…

Интуицию Демьян весьма уважал.

- Мне кажется, что вам вовсе следует держаться в стороне от любых мало-мальски серьезных магических возмущений.

Значит, все-таки отставка. Если повезет, то почетная, а если нет… пенсию какую-никакую он выслужил. Хватит на скромную жизнь. Только чем в этой жизни заниматься, Демьян совершенно не представлял.

Ничего. Еще придумает.

Чай, времени на придумки теперь с избытком.

- Я вас понял, - Демьян поклонился и сказал. – Спасибо вам.

А Марк Львович отмахнулся.

- Это вам… как подумаю… мои внучки в последнее время совсем голову от танцулек потеряли, и кто бы знал, да… кто бы знал… я их в Петербург отправить думал, да только говорят, что и там неспокойно, что куда более неспокойно, чем тут. А к тетке в деревню не желают-с… что за времена пошли? Я должен думать, чего они там желают, а чего нет… безобразие полнейшее.

Он покачал головой и вышел, велев:

- Выздоравливайте, Демьян Еремеевич… выздоравливайте поскорее, а то этим, пришлым, веры нет…

Пришлые появились на третий день, когда Демьян Еремеевич окреп настолько, что вполне себе свободно разгуливал по палате. Повязки с рук сняли, а вот корсет оставили.

- А что вы думали? Позвонки ваши, считай, едва в пыль не превратились, - проворчал Марк Львович, когда Демьян посетовал, что уж больно корсет жесткий и тесный даже. – Чудо, просто чудо…

Протестовать перехотелось.

Раз чудо.

Зато больничную одежонку, в которой Демьян чувствовал себя до крайности немощным, удалось сменить на домашнюю. В домашней с визитерами и толковать было легче.

- Доброго вам дня, - статский советник Никонов, личность в узких кругах весьма известная, выглядел усталым и даже больным. Сероватая его кожа, характерная для коренного петербуржца, на южном солнце не загорела, но пошла красными пятнами. Кончик носа слегка облез, как и левое ухо, которое Никонов время от времени пощипывал. – Рад, наконец, знакомству.

- И я рад, - Демьян хотел было встать, ибо говорить с людьми подобными, лежа в кровати, было никак невозможно, но Никонов махнул рукой и велел:

- Лягте.

- Но…

- Целители ваши сделали все, что возможно, - сам Никонов облюбовал стульчик, на котором обычно сиживал Марк Львович, - однако мы все же взяли на себя труд…

Сопровождавший статского советника господин был того характерно неприметного вида, который получается при использовании качественных амулетов. И стоило ему приблизиться, как сердце засбоило, а Демьяна кинуло в пот.

- Надо же, - Никонов поднял руку. – И вправду… выключите это.

Господин коснулся галстука.

А после запонки.

Впрочем, лицо его все одно осталось невыразительным. Правда, при приближении его сердце Демьяна больше не норовило из груди выскочить.

Холодные пальцы коснулись висков, сдавили. Серые глаза заглянули в глаза, и… палата крутанулась раз, другой, а после вовсе пошла круговоротом, в который сознание Демьяна затянуло. И он тонул, тонул, но никак не мог утонуть. А когда все-таки круговорот стих, Демьяна вырвало… в ведро, заботливо подставленное статским советником.

Глава 4

Глава 4

…неделя.

И это была самая длинная неделя в жизни Василисы. И даже теперь, стоя на перроне, она до конца не могла поверить, что у нее и вправду получилось.

Она… уезжает?

- Может, еще раз подумаешь? – в отличие от Марьи, которая, единожды приняв решение, больше не возвращалась к нему, Александр был непривычно хмур. Идея Василисы ему не нравилась, причем категорически.

- Я уже думала.

А вот Марья и провожать не пришла.

Зато букет прислала. С карточкой. И теперь Василиса пыталась понять, как ей управиться с огромным этим букетом, из которого норовила вывалиться карточка, сумочкой и дорожным саквояжем. Впрочем, саквояж держал Александр, причем обеими руками, то ли потерять опасаясь, то ли иной какой напасти.

На людей он поглядывал хмуро, с подозрением.

А было людно.

Вокзал кипел жизнью. И, говоря по правде, в толчее этой, в суете, захлестнувшей всех и каждого, от того степенного господина, сопровождаемого тремя молодыми людьми, по виду приказчиками, до шустрого мальчишки-разносчика, Василиса чувствовала себя неуютно.

- Все равно не понимаю, - Александр отступил, пропуская пухлую дамочку во вдовьем темном наряде, но с лицом румяным и донельзя довольным. – Почему нельзя подождать? Через пару месяцев у меня вакации начинаются, тогда бы и поехала. А я тебя сопроводил.

Василиса не сдержала вздоха, благо, тот утонул в протяжном свисте паровоза. Состав, окруженный облаками пара и силы, вползал на перрон. И толпа, до того занятая своими делами, вдруг отступила, подалась назад в едином движении. Если бы не Александр, Василиса не устояла бы. Ее вдруг потянуло, толкнуло на Александра, который подхватил под локоток, не позволив упасть.

- Не надо меня сопровождать, - произнесла она тихо, не сомневаясь, что услышана не была. – В конце концов, я уже взрослая…

Она оглянулась и замолчала.

Не Александр.

Ее держал не Александр, а совершенно незнакомый господин в сером шерстяном пальто. И не жарко же ему! День ныне солнечный, тепло уж совсем по-летнему.

- Простите, - Василиса смутилась несказанно. А господин, отпустив ее, поклонился. И отступил в сторону. И исчез, будто бы его и не было.

- Вася! Вася, ты где?! Вася…

- Тут, - приподнявшись на цыпочки, Василиса помахала рукой.

Она хотела было двинуться навстречу, но люди… вдруг их стало столько, что, казалось, еще немного - и Василиса утонет в этом человеческом море. Одни спешили покинуть вагоны, другие столь же торопливо, будто опасаясь, что поезд уйдет без них, протискивались ко входу. То тут, то там раздавались протяжные свистки. И голоса. Ноющие и возмущенные, преисполненные раздражения, требующие, уговаривающие.

- Не стоит подходить ближе, - ее руки вновь коснулись, потянули от толпы. – Сейчас все успокоится.

- Спасибо.

Василиса сказала это вполне искренне, и знакомый уже господин чуть склонил голову, показывая, что принимает ее благодарность.

- А… это всегда так?

Она крутила головой, пытаясь разглядеть среди толпы Александра.

- Так ведь день субботний, - ответили ей так, будто это что-то да объясняло. А после, верно, поняв, что не понимает Василиса подобного объяснения, сказали. – Многие едут к морю. А те, кто живет у моря, сюда, чтобы по городу погулять или вот на базар.

Мимо, распихивая толпу руками, не замечая вовсе, казалось, куда идет, шествовала весьма корпулентная женщина. На груди ее висела сумка, еще две, раздувшиеся до крайности, она держала в руках. А сзади нее, пыхтя от натуги, волочил тележку тощий мужичонка.

- Тем более, что из-за ремонта путей утренний поезд отменили, вот нагрузка и выросла, - женщину господин проводил рассеянным взглядом.

А Василиса позволила себе разглядеть этого случайного спутника.

Не стар.

И не молод. Не… она с трудом удержала улыбку. Морок был хорош, он не столько менял лицо, сколько рассеивал внимание.

- Вась, вот ты где… - Александр все-таки пробился и смерил господина преподозрительным взглядом. – Тебя ни на минуту оставить нельзя. Идем.

- Спасибо вам, - Василиса произнесла это тихо, отчего-то не сомневаясь, что будет услышана. И легкий кивок подтвердил ее догадку.

- А я Марье говорил, что на автомобиле тебе удобней будет… а она мне… двенадцать часов… ну да, поездом оно быстрее, но все равно… Боже ты мой, какой кошмар…

- Это потому что суббота. И поезд утренний отменили из-за ремонта путей…

- Ремонта? – Александр фыркнул, и звук получился донельзя громким. – Взорвали их.

- Кого?

- Пути. Потому и пускают теперь поезда в обход, - он вдруг спохватился и замолчал, насупился, нахохлился, как в детстве, когда полагал, что его несправедливо обижают. Василиса не торопила. Они шли по перрону, людей на котором не становилось меньше - напротив, они прибывали и прибывали, исчезая в огромных коробах вагонов.

Глава 5

Глава 5

Василиса не знала, как долго разглядывала картинку за окном, завороженная этою сменой пейзажей. Марье бы понравилось. Она бы, может, даже акварель написала. В последнее время в моду вновь вошли пасторали.

Подали чай в высоких стаканах. Подстаканники сияли серебром, как и щипцы для сахара, и серебряные ложечки. Белел фарфор. Сдоба пахла ванилью, но чересчур уж резко, почти назойливо. И Василиса поморщилась. Хотя вряд ли кто-то, кроме нее, обратит на сию мелочь внимание.

Девица, избавившись от шляпки, – под ней обнаружилось облако золотых кудряшек – взяла маковый крендель и поднесла к глазам, разглядывая его весьма пристально. И даже нахмурилась, но после все же снизошла и отщипнула крошечку.

Кинула в рот.

И уставилась на Василису.

Правда, вскоре ее вниманием завладел тот самый господин, которому все же следовало бы представиться, раз уж судьба столь часто их сводит. Но он промолчал, а сама Василиса не обладала той смелостью, которая досталась Настасье. Вот уж кто не стеснялся нарушать приличия и первой представляться. Господин же прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет, хотя Василиса и слышала его дыхание – ровное и спокойное, но вовсе не такое, как у спящих.

Пускай.

А девица перевела взгляд на толстяка, который не притворялся, но сосредоточенно жевал ватрушку, прихлебывая сладкий – а после пяти кусков сахару он иным быть не может – чай. А под взглядом этим он вдруг засмущался.

Покраснел.

И ватрушкой подавился.

- Нюся! – с легким упреком произнесла женщина. А девица лишь дернула плечиком. И одно это слово, разрушив блаженную тишину, будто дозволило ей говорить.

- А что я? Я ничего… скукотень какая, правда? А мы в Гезлёв едем. А вы куда?

Ответом было молчание. И Василисе вдруг стало жаль эту девушку, которая ничего-то дурного не хотела. Вон как сцепила тонкие, почти хрустальные руки. И в огромных лазоревых очах появилось обиженное выражение, того и гляди расплачется.

- И я в Гезлёв, - ответила она.

- А куда? Маменька хотела в «Талассу»[1], но оказалось, что там мест совсем нет! Представляете, ужас какой!

- Нюся…

- А я ведь говорила, что надобно еще с зимы договариваться, там санатория приличная. Зато маменькина подруга собиралась на villa «Carmen», но после передумала, потому что у ней дочка замуж выходит. Такая дура…

- Нюся!

- Так ведь дура и есть! Зачем выходить за первого попавшегося, кто предложение сделал?! И ладно бы красавец какой или богатый, так нет, чиновник из этих… из жандармов, - Нюся скривила прехорошенький нос.

- Что плохого в жандармах? – подал вдруг голос господин.

Он избавился от серого своего пальто, оставшись в сером же невыразительном костюме, впрочем, весьма недурного качества.

- А что хорошего? – Нюся тряхнула кудряшками. – Они волю народа подавляют! Кровавые псы режима…

- Нюся! – женщина даже привстала. – Извините, она у меня…

- Очень непосредственна, - господин позволил себе улыбку.

- К сожалению, - мрачно произнесла женщина и, приложив ладонь к груди, представилась. – Ефимия Гавриловна. Рязина. Из мещан… и вправду… подруга предложила… места оплачены, не пропадать же. Хотя и неудобно получилось. Но…

- Ой, мам, говори уже прямо, что свадьбу никак не перенести. И без того младенчик на свет недоношенным появится, - Нюся захихикала.

А Василиса подумала, что эта девушка ей совершенно не нравится.

- Демьян Еремеевич, - представился господин.

- Курагин. Степан Федорович, - произнес толстяк неожиданно тонким голосом. – Писатель.

- Василиса… Александровна, - Василиса слегка запнулась – ей нечасто приходилось представляться по батюшке.

- Тоже на море?

- Да, - она робко улыбнулась женщине.

- В санаторию?

- У меня там дом. От тетушки остался.

- Повезло, - влезла Нюся. – А от нашей тетки, если что и останется, то только куча барахла…

Женщина вздохнула и виновато произнесла:

- Одна растила… недоглядела. Муж преставился, когда Нюся совсем крошкой была. Пришлось дело в свои руки брать, а оно времени требует. На нянек понадеялась, а теперь… - она махнула рукой. А Нюся обиженно выпятила губу, впрочем, надолго ее не хватило.

- У маменьки окромя фабрик еще пять лавок имеется, суконных… скукотень. Я ей говорила, что надобно модный дом открывать, а она не хочет.

Упомянутая маменька поджала губы.

- Я ж уже и согласная была фасоны рисовать! У меня очень хорошо рисовать получается… вот видели мою шляпку?

- Чудесная, - согласилась с ней Василиса.

- Мне маменька в Петербурге купила. А я еще лучше могу! – она замолчала, правда, ненадолго, явно раздумывая, о чем же заговорить вновь. По лицу было видно, что нынешняя компания Нюсе категорически не нравится, что все эти люди скучны и приземлены, и говорить с ними не о чем, однако же приходится. – А кто вас провожал? Муж?

Глава 6

Г

Глава 6

Демьян чувствовал себя до крайности глупо.

Пора бы уже привыкнуть.

Тот, чьего имени ему так и не сказали, собственное обличье Демьяна примерил легко, и видно было, что не испытывает он ни малейшего неудобства. А вот на себя Демьян со стороны смотрел и удивлялся, неужели он и вправду такой?

Крупноватый.

Неловкий какой-то. И двигается будто урывками, и имеет неприятную привычку замирать, уставившись взглядом куда-то за спину собеседника. И хмурится постоянно. Тот, другой, он ведь неспроста. Он сперва дня два подле Демьяна находился, почитай, неотлучно. Наблюдал. Повторял.

Перенимал.

Копировал столь тщательно, что под конец Демьян сам едва не поверил, что этот вот человек, сидевший напротив, и вправду он сам. Человек был определенно болен и за время болезни исхудал. И добротный, пусть и слегка поношенный костюм из собственных запасов Демьяна откровенно был ему великоват. Мешком повис пиджак, а брюки удерживались единственно на ремне, в котором пришлось для того дырки добивать.

- Может… - робко предложил Демьян себе же, другому, - новый…

- В Петербурге, - отмахнулся он сам. – Старые вещи придают облику достоверности. А нам нужно, чтобы все поверили, что в столицу прибываете именно вы.

Он улыбнулся, чуть кривовато и неловко, будто извиняясь, что вынужден был взять облик, а собственный его оказался каким-то…

Не таким?

Пожалуй.

Обряд прошел обыденно. Правда, после него Демьян почти сутки пластом лежал. И Марк Львович, вызванный в квартиру, долго качал головой, а во взгляде его виделась укоризна – все ж людям надо больше внимания уделять собственному-то здоровью. Впрочем, говорить ничего он не стал, и за это молчание Демьян тоже был ему благодарен.

Никонов появился уже потом, после, и, оценив результат, хмыкнул:

- Это лучше, чем вовсе ничего…

Именно тогда Демьяну подали зеркало, и он понял, что обряд, если и прошел, то вовсе не так, как ожидалось. Отражение было… знакомо.

Лицо гляделось одновременно и чужим, и своим, будто кто-то свыше взялся вдруг переменить привычные черты его, да после передумал, бросив дело на половине.

Подбородок вот тяжеловат получился.

А брови и глаза вовсе не переменились.

Нос стал тоньше и горбинка на нем, бывшая, пожалуй, единственным, кроме дара, явным свидетельством иной, немещанской крови, переменилась. Теперь в ней виделся не этакий намек на высоких предков, а скорее след давнего неудачно сросшегося перелома. Волос посветлел, но опять же неровно, и пегая этакая шевелюра раздражала неимоверно.

Руки стали тоньше и изящней, вот только смотрелось это с прежним массивным телом по меньшей мере нелепо.

- Да, от пляжных костюмов вам лучше воздержаться, - вынес свой вердикт Никонов. – И амулет мы вам дадим, чтоб внимание рассеивать. Раз уж оно так… неудачно вышло. Хотя, конечно, странно, да… странно…

Он обошел Демьяна кругом, потрогал даже, словно желая убедиться, что глаза не обманывают. Покачал головой.

- Должно быть, ваше состояние тому причиной, да…

Состояние не сказать, чтобы сильно изменилось. Огня в себе Демьян не ощущал, как и прежде, но и опустошенности не было, скорее ощущение этакой легкой неправильности, которая никак не исчезала, однако и объяснения, что именно было не так, он не находил.

- Ничего, амулет возьмете, и ладно будет, - решил советник, амулет и выдавший. – Как оно вам? Не мешает?

- Слабое поле я вовсе не ощущаю, - признался Демьян, который, чего греха таить, не удержался, полез эксперименту ставить, пусть и с простыми, слабенькими амулетами, коих в любой приличной квартире дюжина сыщется. – Если ненаправленное. Направленное хуже, но… терпимо.

Целительские, выданные Марком Львовичем, воспринимались особенно неприятно. Ледяные. Колючие. И главное, цепкие донельзя. Сила, в них укрытая, так и норовила впиться в тело, расползтись, да и после долго еще мучила этакими льдинками, которые все не желали таять.

Правда, после становилось легче, но все же само…

- От и ладно. От и замечательно, - Никонов ответу обрадовался, а уж амулетов принес целую шкатулку, этакую, из меди и серебра сплетенную, о семи печатях и замочке прехитром, на крови заговоренном. – Заодно и защитой озаботиться стоит… на всякий случай, так сказать. Да и вовсе негоже человеку вашего статуса путешествовать без всякого рода полезных мелочей.

Мелочей в шкатулке нашлось изрядно. В другой раз Демьян, может, и обрадовался бы этакому богатству, которое нашлось бы куда применить, а теперь же испытал лишь самому ему непонятное раздражение.

С чего бы, спрашивается?

- Вы пока осваивайтесь, - велел советник, оставив шкатулку. – Привыкайте.

К телу Демьян привыкал долго.

К имени…

Его вовсе решили не менять.

- Ни к чему, - Никонов полюбил захаживать вечерами, проверяя, как идет процесс перевоплощения. – У вас, уж простите, нет того опыта, который позволит носить чужое имя, как собственное. Замешкаетесь где ненароком, не отзоветесь, возбудите подозрения ненужные… и мало ли, у кого? А имя у вас распространенное. С отчеством сложнее, но вот… тоже не сказать, чтобы слишком уж редкое. Фамилию же сменим. Шипшиным походите.

Глава 7

Глава 7

Обед проходил в неловком молчании. Василиса совершенно не представляла, о чем следует говорить. И Марья бы, конечно, разозлилась, потому как уж она точно не стала бы теряться в присутствии мужчины, пусть и довольно странного.

А тема?

О чем говорят приличные девушки из благородных семейств? О погоде. О театре. Или вот еще о книгах можно. Василиса дважды собиралась, но… ее спутник выглядел столь задумчивым и сосредоточенным, что она так и не решилась.

В конце концов, ее ведь не обязаны разговорами развлекать. И вообще ничего не обязаны. И… поезд тронулся, дрогнул столик, зазвенели бокалы, коснувшись друг друга сияющими боками. А Демьян Еремеевич вздрогнул и очнулся.

- Извините, - сказал он, в который уж раз. – Филей и вправду хорош.

- Вот только трюфелей здесь нет, - Василиса выдохнула. О еде тоже говорить было можно. Впрочем, та же Настасья утверждала, что запретных тем вовсе не существует, что все это – глупости прошлого, с которыми следует бороться найрешительнейшим образом. А Марья, услышав этакое, поджимала губы и слегка хмурилась. Самую малость.

Но в отличие от Марьиного супруга, Настасья этакой малости не замечала. Или замечать не хотела.

И Василису наверняка одобрит.

Может, даже вновь позовет к себе, в Париж. Или она уже не в Париже? И придется придумывать достойную причину, чтобы не ехать. Или все ж поехать? Посмотреть? Хотя… Настасья заговорит про образование и университет, а в университет Василисе хотелось еще меньше, чем замуж.

- Думаете?

- Трюфельное масло. Оно дешевле. И вкус дает схожий весьма, - Василиса сложила вилку и нож, и руки убрала. – Но самих трюфелей я ни кусочка не нашла…

- А по цене будто только их и ели.

Он проворчал это и тут же спохватился.

- Не подумайте, я…

- У меня есть деньги, - поспешила сказать Василиса.

- Нисколько не сомневаюсь. Но все же позвольте оплатить счет. Или вы из этих… которые… полагают, что женщине никак нельзя позволять… ну… - он явно смутился, не зная, как завершить фразу. И рукой взмахнул, а поезд покачнулся, и рукав задел за край высокого стакана, опрокидывая его на пол. Потекла лужа, расплылась, впитываясь в ковер.

- Извините, - вздохнул Демьян, хоть бы беды в том не было никакой. Ковры наверняка зачарованы, вон, темное пятно почти исчезло, а половой, появившийся будто из ниоткуда, стакан убрал. Спустя мгновенье на столе появился новый, столь же высокий, как прежний. – Порой я неловок.

- Я тоже, - Василиса отлично понимала нынешние его чувства.

Ее платье, которое имело несчастье пострадать от вишневого пунша, в отличие от ковра зачаровано не было. Да и людей в гостиной собралось куда больше, чем в ресторации, где ныне никому-то до Демьяна Еремеевича с его неловкостью дела нет. А вот на Василису смотрели все.

Неприятный был случай.

И Марья, пусть ничего не сказала, но…

- Бывает, - она ободряюще улыбнулась. – И нет, я не из суфражисток. Да и вовсе… даже моя сестра, которая воистину суфражистка, полагает, что порой они чересчур уж… активны.

Парфэ оказалось весьма неплохим, вот только вновь же вместо ванили использовали новомодный ванилин, который, пусть и обладал весьма схожим ароматом, но тот был каким-то слишком уж ярким, не столько оттеняющим истинный вкус сливок, сколько напрочь его перебивающим.

Хорошо, что Василиса не поленилась и потратила время, упаковывая приправы. Александр, конечно, ворчал, что она тратит время на пустое, но как знать, удастся ли ей в Гезлёве настоящую ваниль купить? И будет ли она свежею, или же, как часто водится, пересушенной и утратившей часть волшебства? А корица? Сколько ее портится лишь оттого, что в лавках ленятся разобрать ящики, разложить хрупкие палочки по отдельным пакетам, убрать их в защищенную от сырости зону…

Мысли свернули не туда.

А на нее смотрят, верно, ожидая продолжения беседы.

- Сестры у меня очень… разные. Марья живет здесь. Она замуж вышла. Давно. И детей у нее двое… мои племянники. И она княжна. Муж ее обожает. И не только он. Марью обожают все. Она красивая.

Только не в красоте ведь дело. Точнее не в одной красоте. И как рассказать, что даже у Василисы, к сестрициной магии привыкшей, сердце сбивается, когда Марья вплывает в комнату. Что вокруг нее-то, словно вокруг единственного солнца, собираются все, будь то капризные старухи, что с превеликим удовольствием в каждом ищут недостатки, но в Марье не находят, что совсем юные барышни, взирающие на Марью с восторгом. А о мужчинах и говорить не приходится.

- А Настасья уехала. Давно уже. Она училась, но потом поняла, что здесь, в Империи, женщин долго всерьез воспринимать не станут. Она так сказала, - Василиса аккуратно доела парфэ, хотя привкус ванилина сделался до крайности навязчив. И даже ледяная вода с лимонным соком от него не избавили. – Ей предложили работу во французской лаборатории, при тамошнем университете. Она согласилась и вполне довольна. Изучает теперь способности некоторых веществ к накоплению магических эманаций. Или к передаче? Я совершенно ничего в науке не смыслю.

- А брат?

Глава 8

Глава 8

В Гезлёв прибыли ближе к вечеру. Поезд вполз на раскаленный перрон, выдохнул клубы белоснежного дыма, добавляя местному, пропахшему морем воздуху, тяжелой железной вони. Скрежетнул состав, столкнул железо с железом и содрогнулся, едва не опрокинув Нюсю, которой вздумалось встать вот тут же, немедля. И если б не весьма своевременная помощь Аполлона, она бы упала.

Но нет, поймал.

И что-то сказал.

И от этого сказанного Нюся, заалевши, смутилась. Но тут же смущение поборола и ответила, верно, достойно и дерзко, если Аполлон рассмеялся. Смех его показался вдруг неприятным, как и сам этот человек, чересчур громкий и назойливый.

Марья сумела бы с ним справиться. Взгляда бы хватило.

А Настасья взглядом не стала бы ограничиваться, высказалась бы… Василиса подавила вздох и сумела лишь не заметить протянутую руку. Никогда-то у нее не хватало ни сил, ни смелости ввязываться в споры с другими людьми.

- Позволите вас проводить? – Аполлон, отпустивши Нюсю, которая к явному маменькиному недовольству явно желала продолжить столь приятное знакомство, обратился к Василисе.

- Нет. Благодарю. Меня должны встречать.

- Вот и проверю, чтобы точно встретили. А то мало ли…

- И проводить есть кому, - сказала Василиса, понадеявшись, что ее верно поймут.

- Да? – прозвучало скептически. – Неужели вы и вправду предпочтете мое общество… чьему, простите?

- Моему, - Демьян Еремеевич поднялся. – Позволите ваш саквояж?

- Конечно.

Было… до крайности неудобно. Но уж лучше краткий миг неловкости, чем знакомство, избежать которого, как Василиса подозревала, не выйдет, как и избавиться от последующих бессмысленных ухаживаний. Хотя, конечно, странно донельзя. Чем она вовсе привлекла этого человека?

Пускай себе.

Больше всего Василиса боялась, что Ляля не приехала.

Перепутала время.

Или день.

Или вагон, и теперь мечется где-то там, в толпе. А на вокзале было людно. Почти столь же людно, как на том, оставшемся много верст позади. И появилось вдруг ощущение, что она, Василиса, на самом-то деле никуда и не уезжала.

- Барышня! – громкий Лялин голос перекрыл и гомон толпы, и вопли чаек, что кружились над вокзалом. – Барышня, я туточки!

Она и рукой помахала.

- Это ваша…

- Горничная. И компаньонка. Компаньонкой ей нравится быть больше, - Василиса позволила себе выдохнуть. Все же, не будь Ляли, пришлось бы как-то добираться самой.

А она не умела сама.

Она, кажется, вовсе была куда более беспомощна, чем ей думалось.

- Понимаю.

- Спасибо вам…

- Видишь, - раздался слева знакомый голос. – Разумная барышня сразу поняла, что типус этот есть обыкновенный прохвост…

- Мама…

- Мама знает жизнь. Мама видела этаких… с деньгами, конечно, но надолго ли? Как батюшки не стало, пустился во все тяжкие…

Мимо прошла Ефимия Гавриловна, волоча за руку Нюсю, которая то и дело оглядывалась, надеясь, верно, отыскать в толпе потерявшегося поклонника.

- …завод разорил, продал за копейки, и мануфактуру вот-вот выставит. Долгов понаделал. Пока есть чем платить, только деньгам он счету не знает…

Этот голос исчез средь других.

- Ох, барышня, а вы совсем ехать замучились, - Ляля пробилась сквозь толпу с легкостью. – Ваш братец три раза телефонировать изволивши был. А я ему так и сказала. Мол, едет поезд. И от этих вот звонков, от которых у меня в голове свербеть начинает, быстрее ехать он не будет.

- Куда телефонировал?

- Так… в дом… пришли тут, стены расковыряли, ковры затоптали, потянули проводов, не было печали. Вот попомните мои слова, да поздно будет, одни беды от этой телефонации. А братец ваш точно ругаться станет.

- Станет, - Василиса отпустила руку, на которую опиралась, пожалуй, чересчур уж вольно. – Возможно, вас подвезти?

- Не стоит, - Демьян Еремеевич покачал головой. – Возьму коляску.

- И все же…

- Давайте я вас все же провожу. А ваш багаж…

- Акимку за ним послала. Привезет-с, - отмахнулась Ляля. – Мы туточки недалече стали. На саму вокзалу с экипажами не пущають. Говорят, что лошади порой пужливые, что в тым годе страсти…

Она любила говорить, пожалуй, даже чересчур, чем вызывала вновь же недовольство. Марья не единожды предлагала горничную сменить, мол, столь болтливой девице место в поместье, но никак не в городе, где болтливостью своей она причиняет ущерб хозяйской репутации. И Василисе давно пора бы найти себе кого-то более сдержанного.

Знающего моду.

И способного волосы уложить двадцатью семью способами.

А Ляля… Ляля шла и поглядывала искоса, явно пытаясь сообразить, что за человек несет Василисин саквояж, откуда он взялся и имеет ли смысл рассчитывать, что хозяйке он глянется.