Леди-служанка

Глава 1

Высокий, метра два, блондин, с длинными волосами, смотрит на меня и едва заметно улыбается, больше глазами. На красивых губах лишь уголок чуть приподнят в намеке на радость.

- Айли, - говорит он мне и протягивает руку.

У него большая, мозолистая ладонь и длинные, красивой формы пальцы. В такую хочется положить свою ладошку и будь что будет.

- Айли, - зовет красавец.

И я протягиваю свою руку. Всю в морщинах и пигментных пятнах, с немного дрожащими пальцами. Восемьдесят семь лет – это немало, тело немного поизносилось. Совсем капельку.

________________________________________________________________________________________________

- Олечка Петровна, как ваши делишки сегодня, дорогая?

Вздрагиваю и несколько раз моргаю глазами. Привидится же такое. Средь бела дня. Побочка от каких-то лекарств? Или это уже старческий маразм начинается? Невесело усмехаюсь.

Я как раз поднимаюсь по ступеням на свой пятый этаж, когда меня окликает соседка, милая женщина шестидесяти лет, годящаяся мне в дочери.

- Лучше, Ниночка, спасибо, что спрашиваешь, - ответить сразу не могу, сначала останавливаюсь, несколько секунд пытаюсь отдышаться, и только потом получается говорить.

- И выглядите вы сегодня лучше, - говорит соседка. – Я говорила, что Ковиду вас так просто не взять! Подумаешь, осложнение на сердце. Вы у нас крепкая, правда? А у меня сейчас Антошка гостит, Наташа моя непутевая, очередного хахаля нашла, вот и прислала мне внука, чтобы, как она выразилась, под ногами не путался. Не могу смотреть, как она жизнь свою губит, Олечка Петровна, сердце болит.

- Ниночка, ты уже ничего поделать не сможешь, Наташа выросла и слушать тебя не будет. Просто оставайся рядом с внуком, дари ему свою любовь, а там уже как будет. И Нина, не говори при Антоше ничего плохого на Наташу. Это тебе она дочь, а ему – мама. Понимаешь?

- Спасибо вам, Олечка Петровна. За то, что всегда мне помогали и делом и советом, даже не знаю, как бы я без вас жила, - Нина всхлипывает.

- Прекращай, - останавливаю повышенную влажность строгим тоном, - справилась бы и без меня. А поддержка в трудную минуту любому человеку нужна. Ты мне можно сказать жизнь спасла, когда моего Сан Саныча не стало.

- Ой, да… Сан Саныч наш дорогой… - слезы щедро капают на щеки сердобольной Ниночки и, судя по всему, останавливаться не собираются.

- Ладно, пойду я, - поворачиваюсь лицом к ступеням.

- Ой, подождите, я сейчас Антошу попрошу, он вам сумку донесет. Еще же целых два этажа…

- Не надо, Нина. Я сама могу. Мне полезно понемногу увеличивать нагрузку. Спасибо. Увидимся еще.

И ползу себе дальше, считая каждую ступеньку за достижение. Сердце мое бедное, сколько же тебе пришлось пережить со мной за эти восемьдесят семь лет и исправно работать. А сломала тебя болезнь.

Задыхаясь, вваливаюсь в квартиру, устало опускаюсь на пуфик в коридоре. Захлопываю дверь. Постепенно дыхание приходит в норму, только тогда я снимаю обувь и заношу сумку на кухню. Выкладываю продукты на стол. Понимаю, что после забега в магазин, готовить не в состоянии. Надо полежать. Посмеиваясь сама над собой и своей немощью, ложусь на кровать, не забыв, по уже укоренившейся привычке, взять с подоконника фото, на котором навсегда застыли яркие воспоминания прошлого. Мой муж. Саша. Александр. Высокий, статный, с военной выправкой. Мечта многих женщин. Он улыбается, глядя на меня рядом с ним. Я тоже высокая, почти вровень с мужем, прижимаю к себе его подарок – маленького таксеныша.

Мы прожили чудесную, хоть и непростую жизнь. Жена военного. Вечные переезды, никаких близких подруг, то лютый север, то невыносимо жаркий юг. Мечта о ребенке, которая разбилась вдребезги после четвертого подряд выкидыша.

- Ваше тело неспособно выносить ребенка, - сказал доктор, пожилой, очень уставший мужчина, когда я, получив дозу успокоительного после долгой истерики, лежала в палате, бессмысленно глядя в потолок. – Просто примите это и живите дальше.

Это оказалось самым сложным в моей жизни: принять и жить дальше. Я потратила десять лет на все возможные обследования и лечения. Была у мировых светил и у никому не известных знахарей в деревенских глубинках, в монастырях и святых местах. Не помогло. И всегда со мной рядом был мой муж. Поддерживал, утешал, помогал.

Стало легче, когда пришел климакс. Рано, в сорок лет. Я поняла, что моя борьба с самой собой окончена. Наверное, тогда только и началась моя жизнь. Да, не такая, какой я себе ее представляла - без детского смеха и праздников. Но я смирилась. И прожила счастливые сорок лет. До того черного дня, когда умер мой муж. Просто во сне.

Вздохнула, глядя на фото. Семь лет прошло, а ощущение, словно все произошло вчера. Это неправда, что время лечит. Оно просто притупляет боль. Боль… у меня все болит при воспоминании о муже, поэтому я не сразу понимаю, что мои ощущения вызваны не душевными переживаниями, а вполне физическими реакциями организма. Сердце. В груди печет, рука немеет. Становится как-то холодно и в то же время спокойно. Все? Это конец? Перед глазами туман, яркий свет. И я повторяю вопрос.

- Это конец?

И кто-то у меня спрашивает:

- Это конец?

- Да, - отвечаю. – Но так хотелось бы еще…

- Хотелось бы еще? – снова вопрос.

- Да. Новую возможность. Снова. Мужа, семью, детей… - на последнем слове голос дрожит. Нет, так и не переболела этой темой.

- Мужа, семью, детей?

- Да! Если можно…

- Можно…

Резкий удар такой силы, что забивается дыхание. Все тело вспыхивает невыносимым огнем боли. Сжав зубы, терплю судорогу. Где-то вдалеке плачет ребенок. Боль проходит, отпускает так же резко, как началась. Открываю глаза. Это не моя спальня. Детский плач внезапно становится громче и ближе. Кровать с балдахином, шикарное постельное белье. С удивлением рассматриваю свои руки – молодые, белые, без единой мозоли и старческого пятна. У меня таких тонких пальцев и изящных узких ладоней отродясь не было. Что вообще происходит?!

Резко принимаю сидячее положение и в удивлении вытаращиваю глаза. Первое: у меня не закружилась голова от внезапного подъема. Второе: комната, в которой я нахожусь, явно принадлежит кому-то богатому. Шитые золотом тяжелые портьеры на окнах, пушистый ковер, резная мебель. И третье: я – это не я. Рассматриваю в зеркале напротив кровати лицо молодой девушки. Красивая, но какая-то бледная и тощая совсем.

А где-то рядом продолжает заходиться в плаче ребенок. Не выдержав, встаю с кровати, чувствуя во всем теле какую-то противную слабость, словно я не молодая девушка, а все та же сильно пожилая Ольга Петровна. Кряхтя, обуваюсь в обитые мехом тапки, обращая внимание на странного вида платье на мне: очень длинное, из плотной ткани, какое-то… средневековое, что ли? Пошатываясь, выхожу из комнаты.

Плач ребенка раздается из-за двери соседней комнаты. Открываю ее и растеряно замираю на пороге. В кроватке стоит маленький ребенок, возможно, немногим больше года, весь уже красный и мокрый, дрожащий и икающий от долгого плача. Мое сердце сжимается, а затем внезапно, совершенно неожиданно для меня – открывается навстречу этому малышу.

- Мама, - говорит ребенок, посылая мне неожиданную волну такого счастья, что я едва не задыхаюсь.

Уже делаю шаг в комнату, чтобы взять его на руки, успокоить, приласкать, когда меня кто-то грубо толкает в спину и к кровати подбегает высокая девочка-подросток. Дергает малыша, словно куклу, и почти кидает на пол, только в последнюю секунду замедлившись и все-таки усадив его, а не уронив.

- Мама, - снова говорит ребенок и тянет ко мне пухленькие ручки.

- Рози! – девочка-подросток кидает на меня злобный взгляд. – Сколько раз говорить, она не мама нам! Она - злая мачеха, жена нашего отца!

И столько ненависти в ее еще детском голосе, что я даже теряюсь, не зная, что сказать.

Впрочем, моя растерянность длится недолго. Через несколько секунд я прихожу в себя и, склонившись над малышкой, поднимаю ее с полу и прижимаю к себе.

- Ты зачем ее схватила? – девочка пытается забрать у меня ребенка.

- Ты что себе позволяешь? – одной рукой держу кроху, другой отодвигаю пыхтящего подростка. – Не надо выхватывать у меня… Рози.

- Ты опять что-то специально ей вывихнешь! – кричит девочка и продолжает попытки силой забрать малышку.

Боже, что за дурдом тут происходит? С чего бы мне причинять вред крохе? И тут чужая память услужливо подсказывает, посылая внезапное воспоминание. Мои руки вытаскивают ребенка из кроватки, почему-то развязывается распашонка, и малышка падает на пол, некрасиво изогнув маленькую ножку.

Пока я стою, слегка дезориентировано хлопая глазами, девочка пользуется возможностью и все-таки выхватывает у меня малышку. После чего тут же отбегает на добрый десяток шагов, яростно прижимая к себе еще больше раскричавшегося ребенка.

- Шарлотта что… - в комнату заходит мальчик, внешне очень похожий с девочкой-подростком, и я делаю вывод, что они брат и сестра. – О! Она опять хотела навредить Рози?!

И смотрит на меня такими же злыми глазами, как это недавно делала его старшая сестра.

- Я никому не пыталась навредить. Малышка плакала, я просто пришла ее успокоить, - пытаюсь все-таки объяснить детям свои мотивы, но, похоже, мои слова не вызывают доверия у детей.

- Уходи! – шипит на меня та, которую брат назвал Шарлоттой. – Мы тебе не верим и все расскажем отцу, как только он вернется!

Я смотрю, как она грубо и недовольно снимает с Рози штанишки, кривится и бросает их в корзину, а потом уверенными движениями складывает чистую ткань в несколько слоев и делает подгузник. Такие использовали и женщины моего поколения, до новомодных памперсов, потом на ребенка натягиваются штаны, а в рот суется какая-то круглая тряпочка, похожая формой на соску. Ребенок моментально успокаивается, сосредоточив все свое внимание на сосании.

- Роберт, твоя очередь стирать пеленки!

- Но Шарлотта, - пытается отнекиваться мальчик, ему это занятие явно не нравится.

- Не ной, Роберт. Это не пристало наследнику славного рода!

Мальчик мгновенно замолкает и, насупившись, хватает корзину с грязными тряпками. Я понимаю, что дети прекрасно и сами справляются, мне тут не рады, да и вообще, неплохо бы разобраться, что собственно происходит и где я оказалась. И кто теперь я? Поэтому выхожу из комнаты и возвращаюсь туда, откуда пришла.

Еще раз осматриваю спальню, в которой проснулась. Богатая обстановка, но очень… грязная. Подоконники - черные, в углах – пыль, на полу валяется белье и нижние юбки. Если дом богатый, то должны быть и слуги. Тогда где они?

Пожалуй, стоит их пойти поискать. Заодно узнать, почему не занимаются своими прямыми обязанностями? Поправив платье, в котором я почему-то спала, переплетаю длинную косу, немного удивленно рассматривая свой новый облик. Хорошенькая. Даже красивая. И очень молодая. Лет девятнадцать-двадцать. Белая кожа, не знающая солнца, холеные ручки – никогда не работавшие, тоненькая, очень изящная фигурка, словно фарфоровая статуэтка. Интересно, как такая молоденькая девочка оказалась в подобном доме, да еще и с немалым количеством детей? Насильно выдали замуж? По идее, муж должен быть старше. Лет на пятнадцать точно, если судить по возрасту старшей девочки, Шарлотты. К сожалению, в этот раз никакие воспоминания меня не посещают. В голове пусто, подсказок нет. Ладно, сама как-то разберусь.

Выхожу из спальни, спускаюсь по ступеням на первый этаж. По идее, помещения для слуг должны быть где-то здесь. Но, увы, все комнаты, которые я открываю – пусты. И только в кухне я натыкаюсь на крупных габаритов даму, что-то перемешивающую в кипящем котле.

- Добрый… день, - здороваюсь, обращая внимание, что и здесь, как во всем доме, полнейший беспорядок.

- Добрый день, госпожа. Вы что-то хотели? – кухарка вытирает руки об ужасно грязный фартук и угодливо улыбается.

- Да… Завтрак скоро будет?

- Так… это… дети ели уже. А вы обычно не завтракаете. Я вот на обед варю похлебку. Хорошая будет, наваристая, - кухарка причмокивает губами.

- Хорошо. Горячее – это всегда хорошо. А что слуги? Где все? Почему в доме такой бардак?

- Бардак? – непонимающе переспрашивает кухарка.

- Грязь, мусор, - поясняю.

- А-а-а… так это… нет слуг. Неделю назад последние ушли. Вы же не платили, почитай месяц скоро. Как господин граф уехали. А задаром никто работать не хочет, так то.

- А вы?

- Кто мы? – кухарка оглядывается, и я быстро понимаю свою ошибку.

- Ты! Почему не ушла?

- Так это… некуда мне идти. Почитай тут всю жизнь прожила. Мужа схоронила, - по щекам кухарки, как по заказу, начинают бежать крупные капли слез, - так тут и живу. Еще первая супруга графа были живы. Ой…

Кухарка резко замолкает, испуганно глядя на меня коровьими глазами. Испугалась? Почему? В доме запрещены разговоры о первой жене графа?

- Но все равно, это не дело, жить в такой грязи. Закончишь с обедом, займемся уборкой. Начнем с детских комнат…

- Так это… непривычная я, - возражает мне кухарка. – Не мое это занятие. Тяжело мне уже.

- То есть? Мне, графине, по статусу нормально заниматься уборкой, а тебе, кухарке, нет?

- Так точно, госпожа.

И смотрит на меня все с той же подобострастной улыбкой. Боже! Это просто дурдом какой-то!

- Хорошо, - говорю сквозь зубы. – Значит, я сама уберу в спальнях, а ты, будь добра, приберись на кухне. Это твое рабочее место, а тут грязи в два пальца!

- Но я…

- Слышать ничего не хочу. Не приберешься – складывай вещи и уходи!

- Но мне некуда…

- Значит, займись делом, - снова перебиваю кухарку. – Я все сказала и дальнейшая дискуссия мне не нужна.

Не дожидаясь, пока наступит обед, сама беру тарелку, к счастью чистую, наливаю в нее похлебки, на столе замечаю горбушку хлеба и ложки на салфетке. Все это поставив на поднос, сопровождаемая укоризненным взглядом кухарки, поднимаюсь к себе.

Желудок жалобно воет. Ощущение, что я не ела очень и очень давно. В теле какая-то слабость, мышцы, словно желе, в голове – туман. Сначала нужно поесть, а уже потом – разобраться, что же происходит. Сажусь за стол, отпиваю из ложки похлебку… и едва сдерживаюсь, чтобы не выплюнуть ее. ЧТО ЭТО? Я свиньям у бабушки в деревне варила вкуснее. Соли нет. Бульон замыленный, овощи переваренные. Фу! Желудок вопит еще громче, отчаянно требуя еды, но меня просто воротит от вкуса блюда. Сделав просто героическое усилие, откусываю от горбушки и заливаю в рот несколько ложек того, что тут называют похлебкой. Таким образом съедаю все, борясь с тошнотой. Не до сантиментов нынче. Силы нужно откуда-то брать.

Вернувшись на кухню, вымываю столовые приборы. Кухарки нет, вокруг по-прежнему царит грязь. Ну что же, у нее есть время до вечера. Не сделает, как я сказала – пожалеет. Леность – это то качество, которое я никогда не приму!

Отыскиваю в кладовке тряпки, ведро и веник. Первой в моем списке значится комната малышки. Захожу туда с замиранием сердца ожидая увидеть ребенка в кроватке. Но его нет. Вздыхаю, чувствуя странное разочарование, и принимаюсь за работу. Несколько часов у меня уходит на то, чтобы привести хоть в какой-то порядок спальню Рози. Ощущение, что тут не убирались дольше, чем месяц. Затем я стучу в детскую, но там меня принимают в такие штыки, что приходится ретироваться, чтобы не раздувать и так ярко горящее пламя ненависти в глазах Шарлотты. Единственное, на что удается продавить детей, так это на то, что они подметут полы у себя сами. Оставляю им веник с совком и иду к себе.

Сначала складываю все разбросанные вещи. Грязные – в корзину, чистые – в гардеробную. Во время уборки нахожу одну очень интересную бутылочку. Маленькая, с узким горлышком, из темного стекла. В ней была какая-то жидкость со сладким, приторным запахом. Что это может быть? Убираю ее в дальний угол верхнего ящика комода, потом разберусь.

В том же ящике мне попадаются бумаги. Свидетельство о браке, где указана баронесса Айли Вустер и граф Росс Бонвилл. Как я и думала, у супругов большая разница в возрасте. Айли, то есть мне – двадцать, а моему нынешнему мужу – тридцать восемь. Там же, в комоде, детские бумаги с именами и датами рождения. Согласно брачному договору, я – сирота, и все мое состояние, включая движимое и недвижимое имущество, перешло в руки мужа ровно год назад. Как раз сегодня годовщина. Ох, не нравится мне все это, включая исчезновение благоверного. Где его носит целый месяц? И почему бросил молодую жену и детей без средств существования? Потому что, если судить по документам, Айли, то есть я, бедной не была. Столько вопросов – голова пухнет.

Мои раздумья прерывает громкий стук во входную дверь. Я даже вздрагиваю от испуга, настолько он резкий. Понятное дело, раз слуг нет, то и открывать некому. Кухарка же не дворецкий. Вздохнув, поправляю платье, сбегаю на первый этаж и подхожу к двери.

- Кто там? – спрашиваю.

Не знаю, принято ли так спрашивать, но мне как-то неуютно, учитывая, что уже темнеет, а в доме только женщины и дети.

- Констебли Биго и Квинси. У нас срочное сообщение для графини Бонвилл.

Констебль – это же полицейский? Дурное предчувствие сжимает сердце ледяными тисками.