Легенда о Чёрном ангеле

26. Карл

— Шеф, мы с вами? — спрашивает один из охранников и выбрасывает окурок в большую железную урну возле выезда с Промзоны.

— Нет, парни, сегодня я один. — Хлопаю активиста охранного движения по плечу, и он медленно кивает, не решаясь спорить. — До утра свободны, езжайте, покатайтесь, выпейте.

— Уверен? — интересуется, глядя на меня недоверчиво, но я давно уже не был так уверен в своих словах.

Потому отмахиваюсь и молча ухожу. Сегодня мне никто не нужен, сегодня есть лишь я, Спартак и наша вражда, родившаяся двадцать лет назад.

Двадцать лет. Это ведь целая жизнь — так много и так мало одновременно.

Во всяком случае, никого из одноклубников — тем более охранников — я брать с собой не собираюсь. Есть вопросы, которые нужно решать, не закрываясь стеной сплошь из чужих людей.

Подхожу к своему байку и провожу рукой по прохладному угольно-чёрному корпусу, пытаясь наполниться так нужной мне сейчас энергией. Я совсем не умею молиться или о чём-то просить небесные силы, но если бы верил в бога, попросил у него защиты. Не для себя, нет — на это Владыка рая вряд ли бы согласился. Я бы попросил защиты для Марго — женщины, которую пришлось сейчас оставить.

В мире же должна быть справедливость, правильно? И если невидимому Всевышнему и нужно кого-то охранять и о ком-то заботиться, то почему бы и не о ней.

В нашем мире острый дефицит хороших и чистых людей, всё больше Спартаки да Алёны.

Так, ладно, пора ехать.

Я стараюсь не задумываться о том, как сильно обидел Маргаритку. Но мог ли поступить иначе? Нет. Она любит своего сына, а я люблю её. И позволить Спартаку причинить парню вред я не могу, потому что это убьёт женщину, которая значит для меня слишком много. Но взять её с собой? Дать Максу шанс использовать материнскую любовь против меня? Лучше сдохнуть, правда. Нахер тогда нужна такая жизнь.

Размышляя, прохожу вдоль плотного ряда байков, пока не выхожу за ворота. Нужно быстрее уходить, пока не передумал и не вернулся. Фома отвезёт Марго домой — это лучший вариант, потому что я действительно не хочу волноваться, что сделает с ней Спартак. Я практически убегаю, стремительно отдаляясь от Промзоны, чтобы не остановить, не наделать глупостей.

Долгие проводы — лишние слёзы, а они мне сейчас точно ни к чему.

Мне хочется, чтобы Марго поняла меня. Поняла, что я не мог иначе. Не справился бы. Верится, что она знает, что значит для меня, а всё остальное можно пережить.

Лишь бы она ждала.

Многое бы отдал, чтобы не нужно было оставлять её одну, но судьба вносит свои коррективы. Можно послать всё на хер, но пока я не найду Мишу, покоя не будет.

Единственное, в чём можно быть уверенным сейчас: Макс умеет держать своё слово. И от этого тошно, но это хотя бы даёт гарантию, что он не убьёт парня раньше времени. Уже кое-что.

Чуть поодаль, в тени высоких деревьев, стоит моя машина. Я редко на ней выезжаю — она небольшая и не очень удобная, — однако сейчас это лучший транспорт. Мне не нужен громоздкий Гелендваген, а на байке я свою заложницу не довезу — соскочит. Расшибётся ещё раньше времени.

Распахиваю рывком дверь. Алёна сидит, сжавшись в комочек на заднем сидении, а запястья туго обмотаны широким кожаным ремнём. Лишь смотрит затравленно, точно я её, как минимум, сожрать собрался. Нет, девочка, ты мне пока нужна живая и здоровая.

— Вы меня убивать будете? — спрашивает, а я замечаю, что кожа на тощих ручках покрыта мурашками. Несмотря на то, что в салоне духота. — Но я не хочу… — всхлипывает, а я влезаю на водительское сидение.

Ещё бы ты хотела. Подыхать таким, как она, неинтересно.

— Миша, наверное, тоже умирать не хочет, но твой приятель спрашивать не будет, когда пузо ему вскроет.

— Я не верю, нет! — вскрикивает и закрывает лицо ладонями, но из-за связанных запястий получается плохо. — Вы врёте.

— Странная ты. Убить меня хотела, а всё выкаешь. Я такой старый? Так твой ненаглядный такой же.

Алёна молчит, но в зеркало заднего вида замечаю, как она пытается, думая, что я не вижу, освободить руки. Только Фома умеет фиксировать так, что не вырвешься.

— Ты только хуже делаешь, — хмыкаю, заводя мотор. — Прими добрый совет: не трепыхайся.

Выруливаю на дорогу, а машина развивает скорость, всё дальше унося меня от Промзоны. Бумага с адресом жжёт карман, и я боюсь не успеть, потому что время — слишком дорого сейчас.

— И давно у вас любовь? — интересуюсь, скорее, чтобы отвлечься от глупых мыслей, которые крутятся в голове. Мне трудно, потому что думал, что разучился бояться. Оказывается, и мне страх не чужд.

Алёна встряхивает головой, и волосы падают на лицо. Я вижу, что она плачет, но меня меньше всего сейчас волнуют её слёзы. Пусть хоть урыдается, не мои проблемы.

— Я жду, — напоминаю, поглядывая на неё в зеркало.

— Год.

— Прям долго, — усмехаюсь, представляя рядом с этой нимфой Спартака.

Алёна пожимает плечами и шмыгает носом. Не знаю, о чём думает сейчас, да и не очень интересно. Понимаю, что ненавидит меня — больше всех в жизни, наверное, — но это мелочи. Ерунда, о которой мне лень переживать.

Скоро всё кончится. Так или иначе, у любой истории бывает конец.

— Отдайте телефон! — взвизгивает Алёна, когда я достаю из кармана её аппарат. — Зачем забрали?

— Сиди смирно!

— Вы не имеете права!

— Как же ты меня достала, красавица. Просто заткнись и не лезь под руку.

Я устал от всего этого фарса, мне надоела эта истеричка, но пока что она нужна мне, потому придётся потерпеть.

Останавливаюсь у обочины и набираю номер Роджера. Тот хватает трубку после первого же гудка, точно только моего звонка и ждал.

— Отбой, — говорю, а Роджер шумно выдыхает в трубку. Непонятно только: облегчённо или встревожено. — Я сейчас адрес скину сообщением. Пацанов отпускай, нечего им делать там. А вы с Виком подстрахуйте. — И добавляю, хотя слова с трудом удаётся пропихнуть на волю: — Веришь, только вам и могу довериться.

— Верю, — легко соглашается и продолжает: — жду адрес. Сразу стартуем.

Умом я понимаю, что не должен их теребить, но мне нужны они сейчас. Наверно, никогда так сильно мне не требовалась их поддержка, как в этот момент.

— Вы меня точно не убивать везёте? — подаёт голос Алёна, о которой уже и забыть успел.

Что за беспокойная идиотка. И как Спартак её терпит?

— Я баб не трогаю, но для тебя могу сделать исключение, если не заткнёшься и не перестанешь на мозги капать.

Я блефую, но Алёне об этом знать не нужно. Слишком много она болтает, слишком часто что-то от меня требует, будто право имеет, — утомила. Зато, гляди, притихла, точно дохлая бабочка под стеклом замерла.

Отправляю сообщение, сверившись с адресом, и понимаю, что, сам не заметив как, почти добрался до пункта назначения. Ещё пара километров и финиш.

Снова беру в руки телефон припадочной девицы. Пролистывая список контактов, открываю перечень звонков, и вижу то, что мне нужно: номер Максима. Вернее, Максимки, но, судя по всему, его такое положение вещей не коробит. В детство, что ли, впал? Видать, сильно идиота любовь скрутила.

Не удерживаюсь и открываю галерею. Алёна, похоже, любитель фотографировать ненаглядного. Особенно, когда он спит.

Листаю, понимая, что Спартак почти не изменился: такая же причёска, выражение лица и злость в глазах. Это хорошо видно на тех фото, где он смотрит в объектив и даже улыбается. Скалится, вернее сказать.

Случайные кадры, призванные сохранить на память моменты обычной жизни.

Этих фотографий в телефоне Алёны целая куча: сотни, если не тысячи, а я криво улыбаюсь, размышляя, как бы отреагировал на мои изображения Спартак. Забавное, похоже, могло бы получиться зрелище: его перекошенная в приступе ярости физиономия.

Закрываю галерею, потому что от рожи Максимки уже тошнит, и выхожу из машины. На улице такая жара, что на спине мгновенно выступает испарина. Снимаю жилет, бросаю его на водительское сидение, хотя это мало помогает, но дышать становится немного проще.

Подсознательно жду услышать звук моторов. От моста до этих тихих мест — рукой подать, а, зная своих друзей, уверен, что приедут они с минуты на минуту. Резвые парни.

Подставляю лицо обжигающему ветру, закрываю глаза и прячу их за стёклами очков. Слишком яркое солнце, ослепительное.

Когда вдали показываются два байка, я машу рукой и набираю номер Спартака. С телефона Алёны. Уверен, для него мой голос станет очень приятным сюрпризом.

Когда Вик с Роджером тормозят рядом, я слышу голос того, кто выпил у меня так много крови за жизнь, что не измерить.

— Детка, я же просил мне пока не звонить, я занят, — шипит в трубку, а я усмехаюсь.

— Детка твоя с перерезанным горлом в канаве окажется с минуты на минуту, — говорю прежде, чем Спартак психанёт и повесит трубку.

— Мать твою, — выплёвывает, а я смеюсь, не сдерживаясь.

— Советую поторопиться, а то хуже будет.

— Гонишь, — утверждает, но в голосе замешательство.

— Рискни проверить.

— Где она?

— Возле окружной дороги, рядом с рощей, у спуска.

— Только тронь её, сука, пальцем…

— Баш на баш, Максимка, — говорю, останавливая поток ругательств и угроз в свой адрес. — У тебя есть тот, кто мне нужен, у меня твоя девка. Решайся.

И вешаю трубку.

Теперь я знаю: счёт пошёл на минуты.

— Нам-то что делать? — спрашивает Роджер, когда я прячу телефон Алёны в задний карман. Больше он мне не нужен, но и отдавать его девице желания не имею. — Снова в кустах прятаться?

Узнаю своего друга, летящего всегда голой грудью на амбразуру, готового закрыть своей широкой спиной всех и каждого. Но мне меньше всего нужно, чтобы они с Виком рисковали своими жизнями ради меня — не хватало ещё, чтобы с ними что-то случилось только потому, что мы со Спартаком не можем поделить игрушки в песочнице. Мне лишь нужно чувствовать их поддержку, потому что один боюсь не справиться. Нет, не струсить, а сорваться и убить кое-кого.

Марать руки в крови этого подонка не хочется. Не тогда, когда моя жизнь наполнилась смыслом. Точно не тогда.

— Нет, просто будьте рядом, но никуда не лезьте. Ясно? — Перевожу взгляд с задумчивого Викинга на раздосадованного Роджера, и они не спорят. Только кивают, а Вик тихо говорит:

— Это же уже всё было когда-то… помните?

Помним ли мы? Однозначно. Когда-то Спартак снова попытался вернуться в город. Тогда пострадало ещё больше людей, чем сейчас, и однажды ночью, на пустыре за Текстильной фабрикой, мы с ним встретились лицом к лицу. За нашими спинами были члены клубов, и рубилово началось колоссальное. Тогда Фома получил свой шрам — не только на лице, но и на сердце. Второй оказался, хоть и невидимым, но куда более страшным и глубоким.

Раны на сердце никогда до конца не заживают. Лишь гниют и медленно кровоточат, постоянно напоминая о себе.

Тогда, за моей спиной, двумя крыльями маячили Вик и Роджер — люди, которые не обязаны были закрывать меня собой, но не умеющие по-другому.

И пусть я не умею много и красиво говорить, верю, что они знают, как важны для меня.

— Смотри! — говорит Роджер, указывая рукой вдаль.

Там, поднимая из-под колёс сухую пыль, едет машина. Огромный чёрный внедорожник, номера которого заляпаны грязью — не разобрать. Нутром чую, что в нём мчит Спартак, и чем ближе к нам машина, тем легче мне становится. Словно именно сегодня, именно эта встреча может окончательно расставить все точки на системе наших координат.

Внутри отчего-то всё скручивается тугим узлом. Это не страх, нет. Предвкушение.

И правда, не проходит и минуты, как внедорожник с оглушительным скрипом тормозит. Такое чувство, что корпус, несмотря на кажущуюся надёжность, вот-вот на куски рассыплется.

Секунда, и водительская дверца распахивается. Мгновение, и Спартак возникает пред очи, медленно обводя нас взглядом. Хлопает дверца со стороны водителя, но Макс не торопится идти к нам. Просто стоит и смотрит на нас, пытаясь просверлить дыру тяжёлым взглядом. Ну-ну.

Он бледный, хотя и горят вызовом глаза, а на губах застыла хищная ухмылка. Он мало изменился за годы: всё такой же лощёный позёр.

— Где она? — спрашивает, и я впервые вижу вспышку страха на его физиономии. Неужели и правда, втрескался так, что на всё согласен ради её безопасности? Или она знает о его делах то, что другим знать не положено? Загадка, не иначе.

Однако так быстро расставаться со своим козырем я не намерен. Пусть девица пока посидит в машине, подумает над своим поведением.

Словно в ответ на мои мысли раздаётся стук в стекло: Алёна бьётся внутри раненой птицей, но я надёжно запер её, не выскользнет. У меня нет цели мучить её. Мне просто нужны гарантии.

— Где надо. Пацана привёз?

Спартак встряхивает головой и мгновение смотрит в небо, словно решает, что ответить. Мне не нравятся эти паузы, но таков Макс: ни слова в простоте.

— Сначала бабу мою покажи, потом поговорим.

Знаю, что за тонированными стёклами моей машины Алёну не разглядеть, но она так остервенело бьётся, пытаясь выбраться, что, не ровен час, Спартак найдёт её раньше времени.

— Нет, Максик, так дела не делаются. Ты же деловой человек, должен понимать, — отрицательно качаю головой и слышу лязг за спиной.

Мне не нужно поворачиваться, чтобы понимать: Роджер достал свою цепь. Давненько он не брал её с собой. Я думал, что всё это осталось в прошлом, но как же легко похороненные на дне души призраки оживают, стоит только им захотеть.

— Смотрю, вся гоп-компания в сборе, — усмехается Спартак, обходя машину, и опирается задницей на капот. Складывает руки на груди и, в общем и целом, вроде не торопится никуда. Весь такой расслабленный и ленивый, а у меня зубы ломит, до такой степени он противен мне сейчас. — Давненько не виделись… друзья.

— В заднице моржа я такого друга видел, — говорит Роджер и снова звенит цепью.

— Боюсь, я туда не пролезу, — смеётся Спартак и смотрит на меня в упор. — Что, без своих придурков, один на один, зассал со мной встретиться? Карл, не узнаю прямо тебя.

— Пошёл ты! — Впрочем, его слова и провокации мне до лампочки. Пусть дальше городит свою чушь, лишь бы пацана вернул в целости и сохранности.

— Ух, грозный, — снова смеётся, а в глазах такая злость неприкрытая, ярость, что, кажется, способна испепелить на месте. — Пойдём, поговорим. С глазу на глаз. Я, как видишь, один. Может, до чего и договоримся.

— Карл, не дури, — просит тихо Викинг, но я уже принял решение. — Пусть отдаёт пацана и валим.

Ступаю вперёд. Шаг, второй, третий, и вот уже оказываюсь в метре от человека, от которого в любой момент можно ждать подлости, но мне уже всё равно.

— Ну, пойдём, коли не шутишь.

Спартак кажется ошарашенным, но замешательство, мелькнувшее на долю секунды на хищном лице, уступает место расслабленности и даже улыбке. Не знаю, чему он радуется, да и не очень интересно, если честно.

А в голенище моего сапога спрятан нож.

Мы идём вперёд, огибаем автомобиль и сворачиваем вправо — туда, где меж деревьев вьётся узкая тропинка. Идём по ней, почти гуляем, а я напряжён сейчас так, что жилы рискуют порваться. Цепляюсь за ускользающую мысль о Маргаритке. Знаю, что всё делаю правильно — ради неё. Всё остальное отходит на задний план.

— Если ты хоть пальцем тронул мою бабу, я тебя на ремни порежу, — говорит Спартак, прислонившись спиной к стволу дерева, когда выходим на крошечную круглую поляну.

В воздухе пахнет смолой и древесной корой, а солнце, рассеиваясь сквозь пышные кроны, отбрасывает блики на стволах и листьях.

— Она не в моём вкусе, — криво улыбаюсь, а Спартак медленно кивает. — Что, скрутила любовь?

Он несколько мгновений смотрит на меня, не мигая, а потом пожимает плечами.

— У девочки талант… во многих областях.

— Какого хрена “Приют” спалил? — задаю давно волнующий меня вопрос. Мне некогда и незачем болтать о талантах девчонки и чувствах к ней Спартака. Мне нужна правда и сын Марго, больше ничего. — Мозги расплавились?

Спартак смеётся, запрокинув голову — ещё чуть-чуть и гланды выплюнет.

— Прости, не смог удержаться. Я следил за бабой — хозяйкой бара, — а тут ты в гости к ней намылился. Сюрприз удался, надеюсь?

Значит, всё-таки из-за меня. В принципе, я знал это с самого начала, просто верить себе не позволял. Не встреть меня Марго, скорее всего, ничего бы с её баром не случилось. Но мои враги и грехи прошлого уродливыми кляксами на жизнях других. Гадство.

— Дерьма ты кусок.

— Не спорю, — пожимает плечами, а на лице ни единой эмоции не отражается. — Но ты же знаешь, я всегда добиваюсь желаемого. Рано или поздно. И клуб твой будет моим, как бы ты ни противился. Ничего личного, просто восстановлю наконец справедливость.

Долбаный ты урод.

— Подавишься, — говорю, поддевая носком дернину и выворачивая кусками из земли. Так, нужно держать себя в руках, потому что Спартак только и ждёт, когда я потеряю самообладание.

— Посмотрим.

— Макс… столько лет ты пытаешься отобрать клуб. Столько лет гадишь, портишь всё. А толку? Даже спалить меня не получилось. Многого этим поджогом добился? Ты же просто мелкий пакостник с огромными амбициями.

Замечаю, как на лице моего собеседника проступает синюшная бледность, а веко на левом глазу слегка подрагивает. Значит, удалось зацепить. Продолжаю, закрепляя эффект:

— Думаешь, я не знаю, скольких братьев ты подкупить пытался, на свою сторону переманить? Киллера даже в прошлом году нанял. А смысл? Ты просто трусливая кучка собачьего дерьма, ничего больше. И баба твоя — визгливая сучка, убить меня вознамерилась, идиотка. Жизнь тебе облегчить хотела. Я знаю, что я урод моральный, но тебя и твою подружку ещё пойди, переплюнь.

Спартак молчит, и это почти зловеще, особенно, когда вокруг шумит молодой листвой роща.

— Зачем тебе “Приют” понадобился? Чего ты вцепился в него? Потому что баба — хозяйка? Думал, легко отберёшь у слабой женщины её кровное? Чего в мою “Магнолию” не пришёл, её не попытался заграбастать? Ну конечно, с бабами бодаться всё ж проще, да?

— Мне нужен был именно этот бар. Вернее, место это.

— И что в нём такого чудесного?

Спартак усмехается, но отрицательно машет головой.

— Много знать вредно. Будем считать, что я там впервые поцеловался. Ностальгия замучила.

Что-то в его словах настораживает, но я не могу понять, что именно. Сейчас, когда этот упырь так близко, мне приходится всеми силами, которые и так наисходе, сохранять контроль над собой.

— Где пацан? — перевожу тему. — Ты же помнишь, баш на баш.

— В надёжном месте. Для начала бабу мою отдай.

Наша беседа со Спартаком сейчас больше напоминает бег по замкнутому кругу, когда нет ответов, а бесконечные бесплодные попытки что-то понять изматывают. Грохнул бы его сейчас, но для начала мне нужно знать, что с Мишей всё хорошо.

Вдруг тишину кромсает на части звук мотоциклетного двигателя, и я прислушиваюсь к нарастающему гулу. Мы ушли недалеко от трассы, потому так хорошо слышно. Так же внезапно звук стихает, но на его место приходят отголоски чьих-то стремительных шагов, будто в это мгновение кто-то большой и сильный пробирается сквозь лесную чащу. Спартак дёргается, лезет за пояс, а я наклоняюсь, чтобы достать нож и метнуть в его тупую башку.

Но на всё, что происходит дальше, уходит не больше пары мгновений. Спартак даже, кажется, охнуть не успевает, сконцентрировав своё внимание на мне. Появившийся стремительно на поляне человек толкает Макса в спину, и он падает, чудом выставив вперёд руки, чтобы смягчить приземление. Пистолет выпадает из его руки и отлетает на пару шагов.

Да что б оно всё сгорело!

— Фома, твою мать! Я тебе где сказал быть?!

Но мой зам, кажется, не способен сейчас ничего услышать. Он, державшийся до последнего, не справился, отдав себя во власть сжирающего годами безумия. И сейчас оно горит ярким пламенем в его глазах, а шрам на щеке выделяется особенно ярко.

Внутри всё цепенеет, когда понимаю, зачем здесь Фома.

— Ты, сука такая, ответишь за всё! — тихо говорит Фома, а я делаю шаг в его сторону. Не хочу, чтобы он ступил за край, но и вытащить его из личного ада уже, наверное, не смогу.

Спартак делает попытку встать, но Фома бьёт его сапогом по рёбрам — раз, другой, третий, вкладывая в эти удары всю свою ярость и неизлитую боль, — и Макс сдавленно хрипит, почти не сопротивляясь.

Делаю ещё один осторожный шаг, но Фома ничего не замечает вокруг. Я должен его остановить, но судьба, похоже, распорядилась в это мгновение иначе.

Снова шум и треск, и на поляну выбегают взмыленные Роджер с Викингом. Отвлекаюсь на них и пропускаю момент, когда Фома достаёт пистолет.

— Твою мать! — выдыхает Вик, и русые брови его лезут на лоб.

Интуиция шагает впереди всех остальных чувств, и я уже понимаю, что остановить Фому я не смогу. Слишком глубоко он ушёл в свой внутренний мир, слишком намертво застрял в своём безумии и жажде мести.

Как муха в янтаре, застываю в этом моменте, словно во вневременьи, и не сдвинуться с места, не продышаться. Кажется, я что-то кричу, но Фома уже запустил механизм, невидимые жернова которого прокручивают последние мгновения жизни Спартака.

Хлопок — почти неслышимый из-за глушителя, но рвущий мгновение на лоскуты.

— Тварь, — раненым зверем ревёт Фома и снова жмёт на курок.

Рука трясётся, но он попадает в цель, потому что слишком долго копил в себе боль и ярость.

— Это тебе за Машу, — выстрел, — а это за сына моего, — ещё выстрел.

— Охренеть, — говорит чуть слышно Роджер, опуская руки, и цепь безжизненно болтается, будто неодушевлённая, она вмиг ощущает свою бесполезность.

Фома тем временем обводит нас диковатым взглядом, а в нём ни тени узнавания, ни крупицы осмысленности. Широкая грудь вздымается и опадает в такт хриплому дыханию, а я лихорадочно соображаю, что дальше делать.

— Да уж, прогулялись, — замечает Викинг и яростно трёт шею. Кожа стремительно краснеет, но Вик лишь усерднее разминает.

Так и дыру портрёт, с него станется.

— Я звоню Фельдшеру, — объявляет Роджер и хлопает меня по плечу. — Фоме нужно в больницу. Совсем с кукушкой рассорился.

А Фома кулём оседает на землю возле трупа своего поверженного врага, словно из него весь воздух вышел. Обхватив голову руками, раскачивается из стороны в сторону, что-то бормоча себе под нос. Знаю, что в том мире, куда заточён его разум, ему сейчас хорошо. Он выполнил свой долг: он отомстил за тех, кого потерял по вине Спартака долгие годы назад. Закрыв свой гештальт, теперь он будет счастлив.

Но, мать их, у нас на руках труп, слетевший с катушек грозный мститель, девица, которая знает слишком много. И, ко всему прочему, непонятно, где Миша.

В сухом остатке у нас полный пиздец.