Легенда о Чёрном ангеле

27. Карл

Пока Роджер вызванивает Фельдшера — человека, ни единожды выручавшего нас в довольно щекотливых вопросах, я закуриваю. Настроение — полное дерьмо, и, кажется, мне вовек не избавиться от этого мерзкого гнилостного привкуса во рту. Не помогают сигареты — в моей ситуации не помогут, наверное, даже три упаковки транквилизаторов. Разве что пустить себе пулю в лоб, но смерть хоть и лёгкий выход, самоубийство — акт трусости. Я на такое вряд ли способен, а не то давно бы уже отправился к праотцам жариться на адской сковородке.

— Чего делать будем? — спрашивает Викинг, обводя рукой с зажатой в ней сигаретой поляну. В этом жесте вложено намного больше, чем он решается озвучить вслух.

— Веришь, но я впервые не знаю, что тебе ответить.

— Ещё эта девка в машине… — замечает Вик, делая глубокую затяжку, и щурится, глядя на меня сквозь сизый дым.

— Точно вам говорю: заложит она. Сразу в ментуру побежит. — Роджер возвращается к нам, на ходу пряча телефон в нагрудный карман кожаного жилета.

— Пусть докажет для начала хоть что-нибудь, — отмахиваюсь, потому что менты — последние, о ком я думаю сейчас. — Девка не видела ничего… существенного.

— Оно-то да, но мало ли, — не прекращает параноить Роджер.

— Ну и что ты предлагаешь?! Шею ей свернуть? — не выдерживаю и почти ору, забыв, что передо мной сейчас лучшие друзья. Но я ненавижу, когда начинают истерить. — Пусть катится на все четыре стороны.

— Уймись и возьми себя в руки! — говорит Викинг, хлопая меня по плечу, отвлекая от яростного припадка, возвращая в реальность. — Оба уймитесь, не до этого сейчас.

Викинг, как всегда, прав, и я постепенно успокаиваюсь. Время близится к вечеру, и заветные три часа уже почти на исходе, а я до сих пор ни на миллиметр не приблизился к тому, где сейчас может быть Миша. Наоборот, всё стало только ещё более запутанно.

Чёрт! Марго там одна. Даже представить больно, насколько она сейчас подавлена. Вспоминаю о том, как ей стало плохо в Промзоне, и от этого видения сжимаю кулаки, а костяшки на пальцах белеют и отзываются глухой болью.

Нет уж. Спартак слишком рано сдох, но у меня ещё остался адрес, так что я найду пацана, чего бы это мне ни стоило.

Отправляю короткое сообщение человеку, к услугам которого прибегаю крайне редко. “Чёрные ангелы” давно уже не нуждаются в услугах чистильщика, но в этот момент я готов наступить себе на горло, потому что другого выхода просто нет. От тела нужно избавляться, а Спартак — не тот человек, кому положены пышные похороны и посмертные почести.

Я беру этот грех на душу не ради себя. Не потому, что боюсь нести ответственность, нет — тем более, что моей прямой вины в смерти Спартака нет. Да и наплевать, если честно. Я беру его ради Фомы и Марго. Ради памяти тех, кого эта гнида успел сделать несчастными. А особенно ради тех, кого ещё только собирался.

Сегодня Максим Спартак исчезнет с лица земли, словно его никогда не существовало, и ни одна живая душа не в силах будет его найти.

Ответа, как обычно, не приходит, да он мне и не нужен. Я прекрасно знаю, что чистильщик сделает всё хорошо, качественно, об остальном я подумаю потом.

Приезжает Фельдшер, как всегда, собранный и молчаливый. Он не психиатр — хирург с золотыми руками, но в его клинике есть отличное отделение закрытого типа, где, соблюдая полную анонимность, за весьма приличную сумму, можно лечить близких и родных от душевных недугов. Я не знаю, поможет ли это Фоме, но мне не жалко никаких денег, чтобы попробовать. Ведь, по сути, что такое деньги? Просто бумажки, которых иногда становится слишком много. Они не имеют смысла сами по себе, если не вкладывать их во что-то хорошее. Я не знаю, сотрёт ли это хоть часть моих грехов, но однажды я пришёл к выводу, что расставаться с накоплениями ради благого дела очень даже радостно.

Хоть от чего-то в этой жизни ещё может быть радостно.

Фельдшер с помощью пары крепких ребят из своей клиники уводит нового пациента, а Фома даже не сопротивляется. Просто бредёт, послушный чужой воле, а мне больно смотреть на него. Безумие забрало его у нас, и ничего больше не остаётся, как надеяться, что разум хоть когда-нибудь, но вернётся к нему.

— Уходим? — спрашивает Роджер, кидая мимолётный взгляд на распластанного на земле Спартака.

Киваю, потому что мысли в голове носятся, точно с цепи сорвались. А ещё такое чувство, что если пробуду здесь хоть одну лишнюю минуту, задохнусь, настолько прогорклым и тухлым кажется воздух в роще.

Но вдруг, будто по чьей-то команде, в небе раздаётся оглушительный треск и грохот. Стремительно темнеет, и красноватое солнце скрывается за плотными тучами. Мгновение, и на землю обрушивается дождь. Нет, это не дождь, это предвестник Апокалипсиса, не иначе.

— Вашу мать, — орёт Роджер, но я всё равно плохо слышу его, до такой степени меня оглушают звуки стихии. Викинг тоже что-то пытается сказать, но вскоре понимает тщетность любых попыток перекричать бушующий внезапный ливень.

Дождь стоит стеной — непроглядной и плотной, и я почти ничего не вижу, кроме мутной пелены. Пара мгновений, и одежда полностью намокает, а футболка липнет к телу. Ливень ледяной и неумолимый, и я делаю шаг, выставив для надёжности руки перед собой. Чтобы в этом сумасшествии, что дарит нам природа, не убиться, столкнувшись с первым попавшимся на пути деревом. Ноги вязнут в грязи, в которую стремительно превращается земля, и я скольжу при каждом шаге, с трудом выбираясь из этого ада, в который превратилась, тихая ещё пару минут назад, роща.

Вода, кажется, везде: в носу, за шиворотом, в голенищах сапог. Я ни разу не видел такого дождя, и это могло бы испугать. Можно принять происходящее за зловещий знак, но я в такие фокусы не верю.

Упорно пробираюсь вперёд, потеряв в этой разбушевавшейся стихии всякие ориентиры. Главное, выйти к трассе. Там машина, в ней можно спрятаться и переждать. Чёрт, девица же в ней, но да ладно, как-нибудь и с этим разберёмся.

С каждой секундой становится всё темнее, а гроза грохочет в небе так, озаряя округу редкими вспышками молнии, что уши закладывает. Когда ж это всё закончится?

Я не вижу и не знаю, где Вик с Роджером, но не оборачиваюсь. Просто бреду, надеясь, что буря скоро выдохнется, сойдёт на нет. Ветер свистит над головой, норовя сбить с ног, повалить на землю. Ветка, подхваченная им в воздух, больно бьёт по плечу, но наплевать. Не стеклянный, не рассыплюсь.

В памяти оживают воспоминания, как лет в четырнадцать я сбежал из Интерната и долго бродил по городу. Не помню, куда шёл — тогда у меня почти не было цели. Хотелось просто почувствовать себя свободным от любого давления жестокого мира взрослых, в чьих руках были наши неокрепшие души. До сих пор не знаю, каким образом ноги принесли меня к аэропорту. Тогда я впервые услышал невообразимый гул взлетающих в небо самолётов.

Так вот, тот шум — полная хрень, писк комара, по сравнению с тем, что творится сейчас.

Кто-то хватает меня за плечо, но я пру вперёд буром, не обращая ни на что внимания. Нужно выбираться из этого проклятого места, пока нас не смыло к чёртовой бабушке. Вдруг становится немного светлее: достаточно для того, чтобы не брести вслепую. Протираю озябшими пальцами глаза, убираю назад прилипшие ко лбу волосы и останавливаюсь, чтобы перевести дух. Чёрт, такое чувство, что марафон пробежал на предельной скорости, а не из рощи пытался выбраться.

Шум постепенно стихает, и я даже слышу чертыхание идущего следом Роджера. Когда смотрю на него, мокрого и несчастного, не могу удержаться от смеха. Представляю, как сам выгляжу, и принимаюсь ржать ещё сильнее, буквально сгибаясь пополам. Упираюсь ладонями в колени и хохочу, несмотря на льющую на спину при этом воду. Наплевать, мне уже на всё наплевать. Пацана бы только найти.

— Придурок, — орёт Роджер, но и сам смеётся. Оскальзывается, падает на задницу и буквально воет от хохота, закрыв лицо руками, а могучие плечи сотрясаются, точно у Роджа истерика.

Викинг показывается, когда мы уже почти выдохлись, а дождь хоть и стеной, но уже не настолько непроглядной.

— Давайте двигаться к машине, — кричит он, стараясь заглушить очередной раскат грома. Получается еле-еле, но я слышу его, и это уже хорошо.

Точно, нужно идти в безопасное тепло автомобильного салона.

Но не успеваю сделать и шага, как замечаю здоровенный джип, несущийся по трассе в нашем направлении. Не знаю, может, водителю стало плохо, что он не нашёл ничего умнее, чем в такую непогоду мчать навстречу приключениям, но автомобиль, развив непостижимую скорость и виляя задницей, не думает тормозить.

Не знаю, возможно, сегодня такой день, когда где-то, наверху, проводят перепись грешных душ, забирая жизни. Не понимаю, что вообще происходит, когда джип этот, в очередной раз не справившись с управлением, таранит мою, чёрт их подери, машину.

— Мать их, девка! — орёт Роджер и рвётся вперёд, но Вик хватает его за шею, останавливая.

А я смотрю, как моя машина делает пару оборотов по мокрому асфальту и впечатывается задницей в толстый ствол дерева у обочины.

Скрежет покарёженного металла слышен даже сквозь грозовые раскаты, а я закрываю глаза, понимая, что слишком устал от всего этого дерьмища.

Джип, было, пытается снизить скорость, притормозить, но потом до водителя, наверное, доходит, что он наворотил, и через пару мгновений он скрывается в мутной пелене дождя.

Так просто. Будто жука переехал.

На всё это уходит не более нескольких минут, а мне кажется, что целая вечность. Выжила ли Алёна? Не знаю, но сердце, привычное к плохому, глухо стучит о рёбра, пророча беду.

Дождь стихает почти так же быстро, как начался до этого. Я бегом несусь к машине, пытаюсь распахнуть дверь, но удаётся это далеко не с первого раза — от удара о дерево её слегка заклинило, но всё-таки, пусть с пятой попытки, но удаётся с ней справиться.

— Твою ж ты мать, — выдыхает Роджер совсем рядом. А я почти и не заметил, что он тоже здесь. — Не было печали.

На Алёну смотреть больно, но даже ничего не понимая в смертях от несчастных случаев, понятно, что умерла она быстро.

Почти как в сказке: они любили друг друга и умерли в один день.

Чёрт, я стал, наверное, старым и сентиментальным, но эту поломанную куклу мне жаль. У неё, идиотки такой, есть родители, которым будет больно от мысли, что больше никогда не увидят свою дочь. Да и не должна она была погибнуть. Но почему-то нить её жизни решила оборваться именно сейчас.

И именно, чёрт возьми, в моей машине, чтоб его.

Достаю из ножен в голенище сапога свой нож и одним движением разрезаю ремень, которым связаны руки Алёны. Не нужно, чтобы кто-то видел работу Фомы — лишнее это. Отхожу на пару шагов, понимая, что машина моя — практически всмятку.

Мозг лихорадочно работает, подбрасывая разные варианты дальнейших событий. Я так устал за сегодня от смертей, крови и гнилостного привкуса во рту, от которого не избавиться, от чужой вины на своих плечах, что ничего толком придумать не получается. В висках стучит боль, и я зажмуриваюсь, чтобы прийти хоть к какому-то внутреннему равновесию.

Радует хоть, что трасса эта богом забытая сейчас свободна. Мне не нужны лишние зрители. Не сейчас, когда не выходит справиться с усталостью и привести мысли в порядок.

Я то ли задумался так глубоко, то ли отключился, но пропустил момент, когда рядом остановился автомобиль чистильщика. Это угрюмый тип в потёртом пиджаке, похожий больше на сотрудника какого-то НИИ давно прошедших времён. С извечным чемоданчиком в руках, он молчалив и хмур, а ездит исключительно на подержанных автомобилях советского автопрома. На вид ему лет пятьдесят, и знакомы мы так долго, что уже и не нужны слова, чтобы понимать друг друга.

— Мне говорили о мужике на поляне, — замечает он, глядя на покарёженый автомобиль и девушку на заднем сидении. Если не присматриваться, то кажется, что она спит. Просто поза для этого больно неудобная.

— Её не нужно… утилизировать, — выдавливаю, глядя на спины удаляющихся к забытому Спартаком внедорожнику.

— Понял, — кивает, а высокий лоб пересекают три глубокие морщины.

Чистильщик закрывает дверь моей машины, чтобы никому, случайно проезжающему мимо, не открылись лишние подробности.

— Сделай так, чтобы она не стала подснежником, — прошу, а чистильщик секунду размышляет, но в итоге снова кивает.

Я знаю, что могу на него положиться: этот человек способен на чудеса.

— С машиной что делать?

— Наплевать. Но салон отмыть. А так, хоть в реку, хоть в кювет — без разницы. И с этой, — взмах рукой в сторону внедорожника Макса, — тоже что-то сделай.

Снова кивок лысеющей головы. Хлопаю верного чистильщика по плечу и ухожу к Вику с Роджером, о чём-то тихо переговаривающимся у машины Спартака.

Надо уносить отсюда ноги и двигать в сторону адреса, где ещё, искренне надеюсь, находится живой и здоровый Миша.

— Дождь кончился, потому погнали, — говорю, поравнявшись с парнями.

— Замётано, — кивает Роджер, а Викинг потирает лицо ладонями.

Понимаю, что творится у них внутри. Я, сам того не ведая, подписал их в соучастники всего этого дерьма. Но без своих парней, боюсь, не справился бы сегодня.

Ничего, когда всё закончится, мы с ними напьёмся в хлам и, буду верить, что станет проще. Всем станет легче.

Вдруг какой-то звук привлекает внимание, но сразу и не разобрать, что это. Вроде хлопков или стука, но откуда, мать его?

— Рожд, ты слышишь? — спрашиваю, а Роджер замирает, нахмурившись.

— Стучит кто-то, — задумчиво замечает, оглядываясь по сторонам.

Нет, всё не может быть настолько просто.

— Неужели? Да ну нахер.

Меня переполняет надежда, но я гоню её от себя. Прислушиваюсь, но стук становится громче, явственнее, а следом слышится и приглушённый крик. Да ну нет. Блядь!

— Кажется, кто-то в багажнике наружу просится, — замечает Роджер, и улыбка на его веснушчатом лице лучше всяких доказательств, что я не свихнулся к чертям собачьим.

— Миша, — выдыхаю и лихорадочно соображаю, как его вытащить оттуда.

— Отойди, — просит Роджер, доставая из кармана что-то, слабо поблёскивающее в лучах закатного солнца.

Скоро на город опустятся сумерки, и оживёт всякая нечисть. Хотя, кажется, что на сегодня уже хватит всего этого.

Роджер, оглянувшись по сторонам, примеряется к замку. Отмычки всегда с ним, и сегодня это как нельзя кстати.

Когда раздаётся щелчок открывшегося замка, я снова радуюсь тому, что мы забрались в такую глушь, где почти никогда нет случайных путников. Разве что тот упырь, расплющивший мою машину о дерево, но об этом потом буду думать.

— Он? — спрашивает Роджер, всегда всё понимающий без лишних объяснений. — Ты гляди, живой.

Заглядываю в багажник, а Миша смотрит на меня так, точно привидение увидел. Протягиваю к нему руку, а он хватается за неё, как за спасательный круг, и такое облегчение на лице, что впору и самому сдохнуть от радости. Я нашёл его, чёрт возьми, нашёл! И будь я проклят, если это не самый счастливый момент за сегодняшний день.

Теперь мы поедем к Марго, и я знаю, что, глядя на её радость, смогу забыть обо всём том дерьме, что случилось сегодня.

Я ни в чём не могу быть уверен, но только рядом со своей Маргариткой снова смогу почувствовать себя живым. И чистым.

А всё остальное пусть катится в адскую пропасть.