Мари Вебер

Лучшие Парни


Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

http://vk.com/club43447162


Оригинальное название: To Best the Boys

Автор: Mary Weber/Мари Вебер

Перевод: mariya0812, Vorobiova, owl_sensei

Редактор: Tanya Tregulova



Приглашение

Нет нужды вскрывать письмо, чтобы узнать, что там.

«Все джентльмены университетского возраста, от семнадцати до девятнадцати лет соответственно, радушно приглашаются для испытания на получение ежегодной стипендии, даруемой мистером Холмом на обучение в Стемвикском мужском университете. Подходящих кандидатов просьба явиться 22–го сентября в девять часов вечера, к входу в Замок Холма над приморским городком Пинсбери Порт, во время Фестиваля Осеннего Равноденствия.

Для наблюдателей: закуски для вечеринки будут предоставляться в перерывах. Напитки доступны в любое время. Чаевые и отличное времяпровождение. Те, кто не соблюдает правила, будут изгнаны вон с нашего мероприятия.

Участникам: Тот, кто никогда не рискует, обречен никогда не рисковать. А тот, кто рисковал ранее, будет вытеснен, если попытается снова.

Для всех: Мистер Холм и Холм Мэнор не несут ответственность, или юридических обязательств за любой вред, смерть или обезглавливание, которые могут возникнуть в результате посещения экзаменационного лабиринта.

С Уважением Холм».

Каждая семья получала письмо с приглашением ежегодно, на протяжении последних 54 лет правления хорошего короля Франциска, ровно за неделю до осеннего равноденствия. И каждый год, с ежегодным приглашением, каждая семья облегченно вздыхала, что независимо от того есть ли у них юноши университетского возраста, их принадлежность странной небольшой общины помнили, и что более важно, признавали. Шанс на получение стипендии в гимназии Университета Стемвик в Эмпирическом королевстве Кальдон, было основным моментом жизни большинства мужчин, кроме ежегодной Сырной Ярмарки, поскольку это было в одно время года, такие вещи как ум и физическая сила, превосходили богатство и политические связи.

Для простых, бедных людей из порта Пинсбери конкурс расценивался как шаг вперед к равенству. Для богатых это было безобидное соперничество между собой. И никому не было дела до того, как на это реагировала любая из других провинций Калдона, если они действовали безжалостно и честно, и устраняли беспорядки перед возвращением домой.

Тем не менее, зная содержимое письма, каждый получатель все равно открывал его. Богатые жены проверяли тип пергамента — быстро заказывали его для своих модных приглашений на ярмарки зимнего солнцестояния и охотничьих вечеринок своих мужей. Бедные проверяли и повторно уточняли содержание — чтобы убедится, что ничего не изменилось.

Рен Теллур открыла его, чтобы посмотреть, сможет ли она соскрести чернила и определить, из каких веществ они созданы, используя самодельный микроскоп своего отца. Именно так она определила, что в этот раз надпись была создана из двух типов смолы: связующего клея, частичек золота и капли чего-то, что пахло удивительно, словно магия.


Глава 1

Проблема с откачиванием крови из раздутого трупа заключается в том, что иногда его живот непроизвольно вздрагивает, как только вы наклоняетесь над бледной кожей.

Проблема быть девочкой, ворующей липкую кровь, в том, что пока логика говорит о наличии пояснения для такого феномена, остальной разум твердит, что здесь одно из двух.

Либо клерки хорошего короля пытаются снова воскресить мертвых…

Либо я только что обнаружила первого в городе отъявленного вампира прямо здесь, в подвале местного гробовщика.

В любом случае, это не так важно, потому что — хоть кровосос и был бы интересным поворотом дня — мертвец только что шевельнулся, и спасибо, что я сама не окочурилась от сердечного приступа. Вместо этого, я отскакиваю назад.

— Какого черта… — и налетаю на другой стол с трупом позади меня. Стол громко скрипит на всю крохотную комнатушку в нашем еще более крохотном прибрежном городке, стоящем на границе крохотного зеленого королевства, считающего себя центром Небесного мира.

Я замерла. Черт. Я врезалась в стол так сильно, что он начал съезжать назад от напора моей задней части, куда лицо трупа теперь неграциозно стало прижато, и, когда я обернулась, всё вдруг начало скатываться, а вместе с ним и мертвая женщина, которая лежала сверху.

Я протягиваю руку, чтобы схватить плиту. Но деревянная конструкция тяжелее, чем я думала, и в следующую секунду стол выскальзывает сквозь мои пальцы и — нет, нет, нет, нет! Он попросту опрокидывает окоченевшее тело старой леди на холодный пол. Как белый дуб, сбрасывающий ветви летом.

Я замираю и жду, пока звук растворится. Вот только…

О, ты должно быть шутишь.

Мертвая леди начинает скатываться.

Рывком я протянула руку, чтобы схватить край стола, где она лежала. Но мои пропитанные кровью перчатки скользят по дереву в тот самый миг, когда тело леди скатилось до края, немедленно заставив привести стол в движение.

Стол качнулся и врезался в следующий. А тот в следующий.

И так далее, пока пятеро из восьми трупов находящихся здесь внезапно не восприняли фразу «из праха в прах» буквально, присоединяясь к пожилой леди на полу, что выглядело как в драме «Хищник королевской ярмарки».

Ну и тут, конечно, Берилл начинает вопить.

И это не просто крик, а ужасающий вой, как орут беременные горные василиски перед родами или морские сирены, охотящиеся на моряков. Наш город славится и тем, и другим, ведь очевидно, что славиться вещами, которые могут вас убить, лучше, чем не славиться ничем. А вообще, мама говорит, что это наша собственная версия гордости за город. Что вас не убивает, делает вас неотразимыми.

За исключением Берилла, который вряд ли был неотразимым хоть раз в жизни.

Я направила взгляд в сторону его визжащего лица, которое теперь становилось цвета молока под его вытянутым носом и подстриженной челкой.

Ох, черт…

— Берилл, замолчи!

Посмотрев на меня, его выражение лица обещало мне верную дорогу в ад, куда он обязательно меня отправит. Это, или он собирается взять свои безупречно облегающие трусы и умотать к черному выходу, наружу, где моя кузина Селени бдит на страже деревенской улицы.

К сожалению, он не нападает и не суетится. Он просто продолжает кричать.

Со стоном я хватаю свой стеклянный флакон и карабкаюсь к нему под низким изогнутым сводом, в котором уже слишком сжатый воздух, и другой рукой закрываю ему рот.

— Берилл, заткнись! Ты выдашь нас!

Он отстраняется, чтобы засунуть свой изящный носовой платок обратно в рот, пока его визг сбивается в задушенном фальцете.

Его карие глаза впились взглядом в мои в этом душном пространстве, которое освещено в виде ореола двумя масляными фонарями, свисающими с балки.

— Мисс Теллур. Живот этой штуки только что пошевелился. Я считаю, что выражать свое нервное состояние в такой ситуации полностью приемлемо, учитывая, что оно…, — он сильнее сжал пальцы на платке, закрывающий половину его лица, — живое!

— Оно не живое, — я прошипела, в моей голове наконец-то закрутились шестеренки. — Тело просто вздулось. Живот отреагировал на разрез брюшной полости, который я сделала. Но если ты продолжишь пищать, мы наверняка присоединимся к нему на этих плитах!

Стеклянным флаконом, который я все еще держала в руках, указала на узкую, запятнанную маслом дверь перед нами, за которой находилось церковное помещение, и сверху висел сияющий медный колокол, и затаила дыхание. Этот колокол звонит каждый раз как кто-то входит или выходит, в частности, если мертвые действительно восстают. Будь то религиозное восхождение или восстание мертвых, добрые люди из порта Пинсбери считают, что было бы одинаково важно знать, что именно они пропускают.

Голос Берилла испускал свист:

— Что значит отреагировал? Мертвые не реагируют!

Я качаю головой, вспоминая, что об этом говорил Па.

— Иногда они шевелятся. Это нервы или желудочно-кишечный тракт. Ради бога, Берилл, ты сам захотел прийти, — я прижимаю палец к губам. — Так что цыц!

Он замолкает, но думаю, это только потому, что парень хорошенько вдохнул насыщенных паров разложения.

Я бросаю взгляд обратно на дверь в церковь и отсчитываю шесть ударов сердца, пока смотрю и жду. Священник еще не поймал меня. Однако он слышал мой ропот достаточно часто, чтобы поверить, что в комнате обитают призраки. Думает, что это наша мертвая армия — те, которые по-прежнему восстают ночью на болоте, потому что какой-то дурак забыл сказать им, что война закончилась двести лет назад.

Я жду еще чуть-чуть. Ручка не двигается и колокол не звенит. Я выдыхаю, расправляю плечи и, поворачиваясь к Бериллу, тихо говорю:

— Ты хочешь, чтобы меня и Селени отправили на исправительные работы?

— Конечно, нет, — он поворачивается к задней двери, где Селени отчетливо колотит снаружи. Звуки стука лошадей и повозок появляются, а затем исчезают.

— Они все равно не станут тебя туда отправлять. Отец твоей кузины откупит ее и убедит констебля, что ты сошла с ума. В лучшем случае, они распечатают твой портрет и повесят на доме твоих родителей, чтобы предупредить соседей. Да и вообще, я не думаю, что стал бы их в этом винить, Мисс Теллур.

Он дергает манжеты рубашки и жилет, затем сглатывает, приобретая необычный оттенок зеленого.

Я поджимаю губы. Я начинаю говорить ему, чтобы он взял себя в руки, но внезапно сгибаюсь.

Обстановка начинает тоже влиять на мой желудок.

Я протискиваю свою перчатку через вязаный шарф и натягиваю ее на нос, чтобы плотно заткнуть ноздри и замедлить начинающуюся бурю в животе. Послеобеденное солнце прогревало эту комнату до невыносимой температуры, как на кладбище и в подземных катакомбах в прошлом году, когда из-за штормов затопило болото. Мерзкое испарение задушило почти полгорода и распространило тошнотворный запах гниющей плоти.

— К тому же, — говорит Берилл, продолжая пятиться к двери. — У констеблей есть куда более важные дела, чем разбираться с людьми, ворующими кровь и органы у трупов.

Я смотрю на него.

— Что это еще значит?

— Ничего. Мы можем просто уйти?

В ответ я недовольно хмурюсь. Полагаю, он имеет в виду завтрашние состязания в замке Холма, в которых Берилл участвует, а я мечтала принять участие, сколько себя помню. Но тот факт, что мы с мамой можем вскрыть труп или решить уравнение лучше, чем половина моих сверстников, ничего значит, если речь идет о долгоиграющей традиции Калдонии касательно гендерных ролей. Общество скорее признает вышивку крестиком новым видом спорта, чем отбросит многовековую историю разделения ролей мужчин и женщин. И не важно, что мы с мамой можем сделать вскрытие или решить уравнение точно так же или лучше, чем половина моих одногодок.

Я прикусываю язык, чтобы не отпустить колкость.

— Ладно. Помоги мне вернуть трупы на место, и мы пойдем.

Я быстро подбежала к опрокинутым столам и телам, пока Берилл пялится на мертвяка позади меня, который все еще лежит на вертикальной плите — тот самый, который начал всё это с дергающимся животом.

— Берилл! — шепчу я. — Идем.

Он делает осторожные шаги в мою сторону.

— В мою защиту мисс Теллур, я не привык к трупам, не говоря уже о тех, которые шевелятся. Я могу только представить, как Селени — мисс Лейк, отреагирует. Я предполагаю, что она будет в ужасе.

Я тихо ворчу и останавливаюсь возле первого стола. Несмотря на высокое положение Селени в обществе, она присоединяется ко мне в этом стремлении почти каждый месяц и, хотя от нее можно ожидать чего угодно, паника редко является одной из этих вещей.

Я опускаю глаза и смотрю на флакон, в который сливала жидкость из организма. Отлично. Ни одна из драгоценных капель не пролилась.

Но крышечка…

Я не обращаю внимания на упавший стол и на запах, въевшийся в каждую ниточку моего шарфа… и разглядываю пол. Где крышечка от флакона?

— Рен, давай там побыстрее, — доносится утонченный голос Селени через заднюю дверь. — Берилл, скажи Рен поторапливаться. Нам нужно подготовиться к вечеринке у моих родителей.

— Мисс Теллур…

Я игнорирую их обоих и обыскиваю мертвое тело на полу вокруг стоящего стола. Затем вокруг тела женщины все еще лежащей на полу. Кожа старухи сливается с темно-серыми черепичными плитками, как окаменевшая рука рыцаря, которую я когда-то откопала.

— Мисс Теллур…

— Я слышала, Берилл.

— Отлично, потому что я чувствую необходимость сообщить тебе…

— Я знаю Берилл, но я упустила крышку.

— Не о твоей кузине. Труп. Что-то происходит. Живот снова шелохнулся, и…

— О, ради всего святого, если ты так нервничаешь, просто иди к…

Булькающий звук раздается со стола над моей головой.

Я хватаю стеклянную крышку, на которую только что наткнулся мой ботинок, и медленно поднимаю лицо на уровне трупа. Один взгляд дает мне понять, что вызывает звук. Берилл прав. Это не просто еще одна странная судорога. Раздутый живот парня пульсирует.

Я хмурюсь. Нет, это не просто рябь. Это…

Я закрываю крышку флакона.

— Берилл, иди к двери.

— Что? Зачем? Он на самом деле жив? Я говорил тебе…

Я бросаюсь к нему и тяну нас обоих к черному входу, когда Берилл испуганно вскрикивает.


Глава 2

Я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь настежь, в то время как хлопающий звук доносится со стороны мертвого тела, прямо на том месте, где я сделала первый надрез для осмотра. Я, видимо, сделала слишком глубокий надрез, слишком близко к кишечнику, потому что звук сопровождается внезапным взрывом, и газы вместе с жидкостью извергаются из покинутого душой тела, как из полуразрушенного вулкана. По этой причине капли разлетаются по всей комнате, оставляя пятна на нашей коже, волосах и лицах. Резким толчком я выпихиваю Берилла на мерцающий свет уходящего солнца, мы оба врезаемся в Селени в новой кружевной юбке, и падаем вместе с ней на землю.

— Какого…?

— Рен, попрошу изв…

Я не отвечаю, просто подпрыгиваю и тяну их за собой, вдыхая соленый океанический воздух, изгоняя зловоние смерти, затем поворачиваюсь и толкаю дверь гробовщика за нами. Черт. Я толкаю ее слишком резко и нить, прикрепленная к колокольчику над дверным проемом — нить, которую я всегда приподнимаю перед входом или выходом, чтобы не дать ему зазвонить — вздрагивает и звенит.

Звук слишком пронзительный, слишком громкий в каменном проходе, нарастающий эхом вверх по крышам, пробуждая комендантов, и вниз в старые подземные катакомбы, пробуждая упырей.

Селени судорожно делает вздох и вскакивает, в то время как ее кавалер Берилл становится цвета переспевшего яблока.

— Рен, во имя короля Фрэнсиса, что…?

— Ничего. Просто беги! — я хватаю ее за руку и толкаю к Бериллу, затем защелкиваю дверной засов, прежде чем помчатся за ними по узкому каменному проулку, который весь в грязи и булыжниках под нашими ногами. Стены гнилой древесины по обе стороны от нас, тонкая лента сапфирового неба, виднеющаяся сквозь дырявый карниз над головой.

Высокие, двухэтажные дома скользят мимо нас, темные и скрипучие, пока мы бежим сломя голову по извилистым улочкам. Левой рукой в перчатке я сжимаю запечатанный флакон, а правой поправляю тонкий плащ ближе к себе, укутываясь от леденящего холода, который пронизывает каждую выемку, каждый темный уголок нашего, более чем перенаселенного прибрежного города.

Позади нас, начинает звонить колокол во внутреннем дворе. Церковный страж.

— Сдаешь позиции, Рен, — я почти слышу, как говорят Сэм и Уилл.

— Наверху! — верещит Селени.

Я поднимаю голову и замедляюсь. В одночасье водопад помоев выливается на дорожку, на пятнадцать шагов впереди нас. Они разбрызгиваются на землю, стены и наши сапоги, пока женщина, закутанная в шаль и сбрасывающая их в окно, даже не удосуживается взглянуть на нас.

Вприпрыжку мы с Селени проскакали мимо кучи грязи в той же манере, что и в детстве, когда играли в прыг-скок вдоль реки Тинни. Мы ждем, пока Берилл осторожно ее обойдет, а потом поворачиваем за угол и снова бежим по узкому лабиринту еще множества других проходов.

Чуть выше середины улицы, которую по ширине пересекают кренящиеся холмики из хижин и аллей, мы добегаем до ступеней, которые пересекаем одним махом, и попадаем в центр мощеного сердца Пинсбери-Порт. А именно в забитый и дурно пахнущий послеобеденный рынок.

Взгляду открываются магазинные бутики и снующиеся туда-сюда люди, а высокий, эффектный флейтист, пытается заработать деньги, пока дети танцуют и хихикают. Я втаптываю свою подошву в землю, чтобы не задеть людей, впрочем, это не останавливает мое тело, и я продолжаю лететь прямо в человека, идущего перед магазином продающий травы.

— Взгляни… — мой сдавленный визг застревает в горле, когда лицо врезается в широкую спину господина, прямо между его массивными лопатками, именно в тот момент, когда Берилл и Селени останавливаются позади меня.

Бедняга отодвигается вперед достаточно, чтобы мое лицо отодвинулось от его влажного плаща рыбака.

— Извините, сэр, — с трудом произношу я. — Я…

Он оборачивается с темные глазами и темным взглядом, и мои слова пропадают, как влажные осенние листья, разбросанные у наших ног.

Ох.

Если бы я могла раствориться в воздухе как морская пена, я бы это сделала. Вместо этого, я стою на месте, с похищенной кровью в руке под раздраженным взглядом Люта Уилкса. Лучший рыбак в порту и школьный приятель, который учился двумя классами старше меня, пока пару лет назад я не перешла на домашнее обучение, а он должен был помогать своей семье на траловой лодке своего покойного отца. На его полных губах осталась та же трещина, от которой девушки приходили в дикий восторг. Та самая, о которой я несколько раз задавалась вопросом, была ли она на самом деле создана для поцелуев. Однажды я представила, как вскрываю его лицо, чтобы это узнать.

Глаза Люта отражали бурю эмоций, предположительно прервав его в каком-то деле. Его хмурый взгляд мелькал между моим растрепанным внешним видом, запятнанными трупом руками, помятому плащу и волосами, которые в какой-то момент распустились из пучка и стали как лес диких шиповников. В его взгляде медленно появляется осведомление, пока он смотрит то на Берилла, а затем на тяжело дышащей Селени согнутой пополам.

Спустя две секунды, его внимание снова переключается на меня. И вместе с этим, в его глазах появляется нечто благостное, по обыкновению отражающие цвет земляного погреба за домом Сары Гетрис, о котором никто из нас не должен знать, но в котором мы все равно продолжали слоняться.

Я моргаю, и кожа на моих запястьях становиться цвета граната. Мои кровавые пальцы, покрытые перчатками, внезапно кажутся очень кровавыми, а мои волосы очень растрепанными. Всё, о чем я могу думать — что, может быть, все эти разговоры про прилив чувств, всё же имели смысл, потому что они довольно таки анатомически сбалансированы.

— Рен, какого лешего? — Селени полу-смеётся, полу-вопрошает. — Ты включила сигнал тревоги!

Я сглотнула и кивнула в ее сторону, но мой взгляд все еще на Люте, который пахнет солончаками, утренними морскими приливами и свободой. Его кожа стала более загорелой, с того последнего раза, когда я врезалась в него несколько месяцев назад, и Рой Беллоу назвал моего Па сумасшедшим, а мою маму независимой женщиной. Тогда, Лют помогал своей маме и брату в магазине стекольщика, где я «одалживала» специфический набор увеличительных стекол. Лют неодобрительно посмотрел на Роя. Но я взяла на себя ответственность высказать, что быть сумасшедшим и независимым намного лучше, чем быть испуганным ручным зверьком.

Этого определенно не стоило говорить.

С того случая, Рой дважды пытался напугать меня в переулке.

Лют немного наклоняет голову вниз, и прядь черных волос падает вперед, и вместе с солнечными лучами, подхватывающими его темные ресницы, отбрасывает тень в виде россыпи тонких линий по загорелым щекам. Как свет от вечернего костра. Он с умным видом поднимает одну бровь, будто понимает в чем дело, и бросает легкую улыбку.

— На этот раз вы хотя бы спрятали тело, мисс Теллур?

Я прикусываю щеку и замираю.

— Тело? Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Уилкс.

Он бросает быстрый взгляд позади нас, затем сжимает эти невероятно симметричные губы и кивает на мои окровавленные перчатки. — Я полагаю, одна из ваших словесных речей, избавила Порт от еще одного глупца.

Ямочки. Глубокие, искренние, и дурацки отвлекающие, пока моя голова пытается обработать его слова. А когда поняла, я нахмурилась и почувствовала, как краснеют щеки. Ох. Я фыркаю.

— Если бы избавились от такого глупца, мистер Уилкс, то это ему было бы на благо и наверняка заслуженно.

Он посмеивается. Повседневный тон его голоса и взгляд серых глаз заставляют мою голову кружиться, как приторный запах рынка, оказывая влияние на мои чувства. Я хмурюсь, потому что у меня нет намерений ощущать такую сентиментальность, особенно в окружении Берилла и Селени. Поэтому, разумеется, я делаю единственное, о чем могу думать.

Я бросаю свирепый взгляд.

— Рен, я спросила, что случилось! — Селени стучит по моей руке. Взгляд Люта скользит по ней, затем переходит на Берилла.

Я моргаю. Точно. Кровь и сирены.

Прочистив горло, я поворачиваюсь.

— Ничего не случилось. Просто недоразумение. Я шла слишком быстро и Берилл закричал. Прости, что мы врезались в тебя, Лют, — я тянусь, чтобы отряхнуть от пыли его рукав плаща, но оставляю кровавую полосу. Я вздрагиваю и многозначительно смотрю на Селени, подавая сигналы головой «пошли». — Рада была снова повидаться.

Моя кузина не шелохнулась. С насмешкой ставит руку на пояс и указывает на своего парня.

— Пошли? Ты только посмотри на бедного Берилла. Он не может никуда идти! Ты травмировала его!

Что? Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он не травмирован. Он просто… Я вздыхаю. Похоже, он еле сдерживает в себе съеденный обед.

— Ладно, он травмирован. Но я не наносила ему никакой травмы. Тело мертвого человека было слишком вздутым и я…

— Мертвое тело? — Лют откинулся назад и скрестил на груди руки. Эти ямочки стали еще больше.

Я замираю, слыша, как в моей голове разливается мамин голос.

— Рен, людей не так впечатляют мертвые тела как тебя. Нельзя просто так говорить о них на публике.

Я щипаю свои ладони и поворачиваюсь в сторону аллеи, чтобы найти взглядом священника. Ведь сейчас был бы самый удобный момент для его появления. Вместо этого, я вижу группу ребятишек с размазанными от соплей лицами, весело перешептывающихся и указывающих в сторону северных холмов, где располагается дорогая недвижимость. На самой высокой точке находится дом мистера Холма.

— Холм выдернет твои глаза своими торчащими зубами, если ты попытаешься туда залезть, — говорит девочка.

— И отгрызет твои пальцы! — попискивает еще одна.

— Мой старик говорит, что Холм спускается сюда по ночам, ищет детей, чтобы украсть, а потом когда кого-то поймает, запирает их в своем лабиринте. Это и есть тот самый тест на стипендию — увидеть, сколько ты сможешь освободить человек, прежде чем он их съест.

Самый маленький в компании кивает.

— Он тоже самое делает с теми, кто забирается к нему в дом. Запихивает под свой замок и напускает на них старых стражников.

Мальчик возле него содрогнулся.

— Так вы все равно завтра пойдете? — говорит внезапно с дрожью в горле первая девочка.

— Конечно. Я хочу знать кто умрет первый, — буркнул ее друг. Он небрежно смотрит в нашу сторону, и я с улыбкой ловлю его взгляд. Он отвечает свирепым выражением лица и оценивает взглядом причудливо смятый плащ Берилла. Он указывает на него своим друзьям, и они все начинают хихикать. — Очень надеюсь, он будет первым, кто там умрет, — говорит младший, перед тем как его взгляд становится восторженным, когда он видит красивые туфли Селени.

— Слабо поспорить на них? — говорит другой.

Я бросаю взгляд на Берилла. Одновременно с этим пекарь из ближайшей лавки рявкает на детей:

— Крысеныши, хватит бездельничать и слоняться туда-сюда! Я предупреждать вас больше не буду. Вы отпугиваете мне клиентов.

Берилл громко сглатывает, распрямляет грязные манжеты на рукавах и делает вид, будто не слышал как дети только что делали ставки на его скорую кончину.


— Мисс Теллур, наверное, мне стоит объяснить затруднительное положение, в которое вы меня только что поставили. Селени, то есть мисс Лейк, пожалуйста, извините меня за мою нынешнюю невразумительность, но я должен проинформировать вас, что ужасное положение вещей, которое сейчас имеет место быть, совсем не то, на что я надеялся, когда вы пригласили меня на такую инициативу. И, таким образом, я едва ли хочу говорить об этом, в страхе, что расстрою вашу хрупкую комплекцию.

— Замечательно. Тогда и не надо.

Селени вскидывает руку.

— Комплеция-момплекция. Кто-нибудь выкладывайте уже, пока я не придушила вас.

Только не перед Лютом. Я сверлю взглядом Берилла, чтобы он держал свой рот на замке. Девятнадцатилетнее лицо становится серьезным, но он стискивает губы и приподнимает узкий подбородок.

— Ладно. В таком случае, мисс Лейк. Тут ваша кузина… — его тон становится уверенней, как только он снова поправляет манжеты на рукавах и кивает на группу детишек с круглыми глазами, которые все еще наблюдают за нами возле пекарни. — Ваша кузина

только что взорвала тело.

— Что сделала? — Селени поворачивается ко мне.

— Да неужели? — шепчет Лют.

— Поначалу, я думал, что бедный парень был жив, — Берилл откидывает свои короткие пряди со лба, — что в свою очередь устрашающее зрелище. Советую не представлять себе это, чтобы не упасть в обморок.

— Учитывая запах, который исходит от вас двоих, я удивлен, что она до сих пор не упала, — Лют с усмешкой смотрит на меня, пока щека Селени внезапно начинает дергаться.

— От него хоть что-нибудь осталось? — Селени требовательно спрашивает. Я тихонько покашливаю в свое плечо.

Беррил поднимает палец, чтобы поправить помятый воротник.

— Не уверена, — я наконец-то признаю. — Там будто извержение было. Даже на стены попало.

— Как и на ваши лица, очевидно, — Селени смотрит вниз, будто до неё только что дошло, что на нашей одежде и коже действительно есть частички трупа. — О, Боже, — ее щека снова подергивается. — О, нет.

— В свою защиту могу сказать, что газы в животе могут накапливаться и…

Глаза Берилла чуть не выпадают из глазниц. — Газы, вы серьезно мисс

Теллур? Может, будете говорить тише?

Впрочем, в этом не было необходимости, потому что Селени начала заливаться таким пронзительным хохотом, что заставила наблюдавшую кучку детей глазеть еще сильнее. Даже несколько продавцов оборачиваются, чтобы посмотреть, пока их посетители колеблются между выбором покупок от кожаных ботинок до объедков.

— Мисс Лейк! — Берилл говорит это своим вторым устрашающим голосом, который он обычно использует для таких вещей как открытые локти, свободомыслие и каждый раз, когда я говорю о нижнем белье. — Я не вижу в этом ничего смешного, а так же в том, что наши лица в этой жидкости. Я непременно хочу пойти домой и принять ванну.

— О, Боже, Берилл! — Селини начинает отходить назад от повышающегося количества любопытных глаз, но внезапно доносится голос из магазина напротив нас.

— О, Селениии! А я всё думаю, ты или не ты!

Я замерла. Мне не нужно видеть владельца, чтобы узнать, кому он принадлежит. Она замужем за одного из владельцев бумажных магазинов в городе, к кому мой дядя привел меня на стажировку два лета назад. Дама протиснулась между двумя прилавками, держа в охапке свежие яйца.

— Твоя мать получила карты, которые она заказывала, дорогая? Наш посыльный отнес их в поместье.

Селени как всегда придает своему голосу оживленность:

— Да, миссис Холдер. Моя мама получила их этим утром, спасибо. Рада повидаться с вами!

— О, ну что ж, хорошо. Я бы хотела услышать, все ли ей понравилось. Если да, то возможно, она могла бы упомянуть об этом друзьям твоего отца в парламенте, — дама делает достаточно длинную паузу, что мне кажется она закончила свою речь, но я ловлю ее взгляд на себе и Люте. Я задерживаю дыхание, но ее действия не меняются, она только поправляет свою ношу в руках, будто предлагает, чтобы мы несли это вместо неё. Когда мы ей этого не предлагаем, она, очевидно, передумывает и отворачивается. Я позволяю себе расслабить плечи, но она останавливается, и что-то меняется в выражении её лица, пока женщина поворачивает назад в нашу сторону. Она делает шаг еще ближе, и мои легкие вонзаются мне в спину.

— Мисс Теллур, — резко говорит она. — Я еле узнала вас.

Она вглядывается в мои вещи, затем всецело на нас и нахмуривается. — Юная леди, не хотелось бы рассказывать родителям юного Винсента о том, как вы проводите свое время. Не думаю, что они бы это одобрили, — она надувает губы, будто хочет еще что-то добавить и верит, что этим она делает мне одолжение. Но вместо этого, к счастью, она крепче сжимает руки вокруг своих покупок и больше ничего не говорит. Просто разворачивается и уходит, оставляя меня сгорать от стыда внутри, что отражается на моем лице при упоминании Винсента и понимании какими следующими могли бы быть ее слова.

То, что молодая женщина, сидящая посреди рынка — это соответствующее поведение, то же касается и Селени, у нее есть перспективы. Но для меня? Это еще одно доказательство того, что я не смогла удержаться в ученицах магазина «изящных писем и рукописей» ее мужа. «Апатия неприемлема для женщины любой должности», — сказала она клиенту в моем присутствии за день до того, как меня выгнали.

Селени бросает на меня взгляд, в котором читается, что если бы это не раскрыло мой секрет — это никогда бы не считалось апатией. Эти слова и письма нарушали порядок в моей голове столько, сколько я себя помню, и чистка лотков на стеллажах с письмами день ото дня, только подогревало возможность случится неразберихе. Я путала договора слишком много раз и меня уволили спустя две недели.

— Неудивительно, что они с мужем так часто пьют, — тихо произносит Лют, старательно избегая моего взгляда.

Селени усмехается.

— Как я сказал, — прерывает Берилл. — Я бы хотел пойти домой и вымыться.

Селени кидает на него взгляд.

— Я не могу идти домой с такими туфлями — мама меня прибьет. К тому же в доме Рен нет столько воды, чтобы вымыть ее одежду и волосы, — она хватает меня и визжит. — И сегодня вечеринка! Маме не понравится, если мы опоздаем, особенно когда там члены парламента! Нам сейчас же нужно привести себя в порядок, Рен.

Я машу рукой в сторону пристани.

— Да все в порядке. Мы быстренько окунемся в море. Полностью одетыми, — добавляю я, когда вижу что Берилл становиться как помидор.

— Ведь миссис Холдер права в одном, — продолжает говорить Селени, будто я ничего не говорила. — Винсент не должен видеть тебя такой. Нам нужно сделать тебя презентабельной.

— Винсент? Винсент Кинг? — Лют переводит взгляд с Селени на меня.

Я скривилась и обратила внимание на изменение в выражении его лица. Она кивает.

Хватая флакон покрепче, я надеюсь, что она промолчит, даже если я не знаю, зачем и почему мне важно, что думает Лют, но это зачем-то важно.

— Он пытается добиться внимания мисс Теллур, — выпаливает Берилл.

— Берилл, не… — но слишком поздно. В груди все сжалось, когда я вижу, как прежнее настроение Люта возвращается к своему изначальному омраченному состоянию.

Пару секунд он изучает меня, будто поглощает эту информацию и анализирует мое выражение лица. Чтобы он там не увидел, парень будто захлопывает свои мысли и сжимает губы в презрении. Он отстраняется от меня и смотрит вдаль. А когда его взгляд возвращается, отрешенность читается на его лице.

— Это напомнило мне. Прошу извинить, у меня есть кое-какие дела.

Он срывается пулей, будто не может убежать достаточно быстро, а я остаюсь смотреть ему вслед, задаваясь вопросом, что насчет Винсента его так расстроило. Или может быть тот факт, что мы идем на вечеринку богатого отца Селени?

Наверное, и то и другое. Лоуеры не слишком хорошо воспринимают индульгенции богатых.

В горле стоит ком, и я не обращаю внимания на сжимание в груди, которое только я сама могу понять.

— Мы должны поторопиться, — рывком Селени дергает мою руку, пока Лют растворяется в толпе.

Я отталкиваю желание пойти за ним. «Ну, серьезно, Рен, ну что ты ему скажешь?» И вместо этого позволяю ей протискивать меня вперед по пешеходным дорожкам между текстильщиком и магазином с дамскими шляпками, в то время как Берилл осторожно указывает на находящегося поблизости травника. Его пальцы зажимают нос, а поверх головы покосившаяся красная шапка. Располагаясь за шаткой серой стойкой, он снизу до верха проводит по нам взглядом и его глаза округляются, вероятно, от нас дурно пахнет лекарственной мятой и потом.

Я засовываю флакон с украденной кровью вместе со своими перчатками во внутренний карман пальто — тайный, который я вшила в подкладку несколько месяцев назад после того, как воры выхватили бутылку из моей руки и уронили на булыжники, после чего она разбилась. Они не знали, что разливая кровь таким образом, способствуют распространению чумы.

— Солдаты, на помощь! Чудовища! — разносится голос сквозь ряды рыночных прилавков позади нас. — Воры! Кто-то вскрыл тело и…

Мы не стали дожидаться пока священник закончит свою речь. Мы спускаемся по переулку к развилке, которая разбивает холм на две части, одна сторона ведет к дому, а другая — вниз к океану. Сворачивая в сторону последней, мы бросаемся по затененной каменной дорожке, в виде серпантина. Тропа вьется мимо покатых домов, смотрящих на море, точнее, вглядывающихся в жизнь нашего города и в лодку мертвого отца Люта.

На старый причал Пинсбери-Порт.


Глава 3

Все таки есть что-то в осознании того, что смерть не за горами. Что жизнь висит на нескольких нитях генетического материала, и что единственная надежда на лекарство может лежать в маленьком стеклянном пузырьке внутри моего ботинка, прямо здесь, на пляже, в сорока шагах от Селени и ее бойфренда.

На берегу единственного города, в котором я жила.

По словам папы, кроме аномальной смертности, Пинсбери Порт ничем не отличается от других мест. У нас обычное разделение на бедных и богатых, стариков и младенцев, болтливые констебли и разодетые старушки — всё аккуратно спрятано в нижней части крошечного зеленого королевства под названием Кальдон, так же известное как Изумрудное сердце короля Фрэнциса.

Оно расположено в центре более крупных скоплений королевств под общим названием Изумрудные земли.

Мама говорит зелень Кальдона и горы Рейн просыпаются с приходом рассвета и проводят день, растянувшись вниз по долинам и склонам холмов, пока не достигают нашего маленького городка вдоль Средиземного моря, где им нравится высасывать последние лучи послеобеденного солнца и несколько жизней. Потому что, по-видимому, зелень и смерть — это самое лучшее, что у нас есть.

А я упоминала о мамином настоящем озорном образе?

Комок слез подступает к горлу, когда я представляю, как она говорит это, и всё сжимается в груди, когда проплываю на спине по океану среди слишком реального осознания того, что прямо сейчас, в этот самый момент, ее жизнь высасывается вместе с множеством других. Реальность всего этого выбивает из меня воздух и заставляет отчаянно работать с Па.

Или прятаться здесь.

Я моргаю и пытаюсь сфокусироваться. Не хочу об этом думать.

Сокол Уитби верещит над головой, и Селени кричит с берега:

— Рен, как сегодня чувствует себя мама? Твой па придумал что-нибудь новое?

Волны накатывают на меня и вокруг меня, я позволяю вопросам раствориться вместе с лопающимися пузырьками, пока руки морской пены толкают меня к берегу, прежде чем они утягивают меня обратно на стеклянную поверхность океана.

Я притворяюсь, что не слышу ее, отчасти потому что мои ответы всегда одинаковые: «Не очень. Еще нет, но мы надеемся. Я не знаю…». Главным образом потому, что я не представляю, как объяснить тревожный страх и горе, которые приходят с такими вопросами. Это нельзя сравнивать с вещами, где ты можешь сунуть свой нос и сбежать. Эмоции накапливаются и обрушиваются волнами, а затем разбивают тебя о скалы, пока ты с криками в них не утонишь, а иногда просто хочешь раствориться.

Я проглатываю ком в горле. Если сегодня снова встану на эту дорожку, то не буду знать, как вернуться обратно, я не могу себе это позволить.

Вместо этого, я делаю вдох, отталкиваюсь ступнями и плыву на спине под лучами солнца отражающие гавань, погружаясь в мысли о логической устойчивости анализа крови и стволовых клеток. Я раз за разом прокручиваю проблему в голове, пытаясь найти решение того, что мы с Па упускаем. Как в нашем городе может происходить такая яркая жизнь, когда за последние десять месяцев мы так и не разобрались, как остановить критическую угрозу смерти человека.

— Решение здесь, в стволовых клетках, — он продолжает говорить. — Мы даже выделили странную мутацию, которая порождает эту недавнюю болезнь.

Как только мы думаем, что нашли лекарство, подопытный образец умирает.

И вскоре это будет мама.

Затем, это пугает меня. Потому что эта новая болезнь, кажется, порождается без всякой на то причины, кроме того, что она сосредоточена среди бедных в Порту.

— Рен! — звенит голос Селени, раздражая мои уши. — Святые мошки! Я с тобой разговариваю!

Я поднимаю голову и вижу, что она стоит в воде по щиколотку, подняв юбку до колен. Она хмурится и машет мне. — Ты сказала, что поторопишься! Солнце садится и скоро вечеринка. Если ты не высохнешь, придешь домой мокрая, и твои волосы не возможно будет привести в порядок!

Я киваю и рассматриваю голубую даль неба, где солнечное пятно огибает золотистый шельф океана. Затем сокола, ныряющего вдоль долины, которая впадает в реку Тинни, где в военное время старинные рыцари разбили лагерь. У нас остался час, но в моем доме мало тепла, переодеться уже будет недостаточно. Как только наступит ночь, проснутся морские сирены, и любой, кто ценит свою жизнь, не будет настолько глупым заплывать в бухту так далеко.

Со вздохом я наклоняю голову назад, чтобы позволить воде покрыть мое лицо, пока один подбородок не остался на поверхности соленой воды, позволить холодной влаге унести запах трупа из моего носа, с кожи и одежды. Смыть с себя смерть. Смыть с себя всё на несколько ценных минут. Затем я выпрямляюсь и, окунувшись в последний раз, доплываю достаточно близко, чтобы почувствовать под ногами хрустящий песок, затем дойти до своей кузины и Берилла.

Селени только что закончила распрямлять жилетку Берилла, а большие мокрые пятна на его бриджах и рубашке говорят о том, что он чистил вещи на себе, чтобы не окунаться в воду. Когда я подхожу к ним, он кидает взгляд на Селени, затем краснеет как свекла, переместив взгляд куда-то вдаль.

Я смеюсь и слегка брызгаю в него водой.

— Если мокрая одежда и голые щиколотки приводят тебя в ужас, тебе лучше избегать зеркал, Берилл.

— Не дразни его за вежливость, — упрекнула Селени. — Было бы лучше, если бы он смотрел на меня как те двое мужчин на пляже? Неудивительно, что они не смоли поймать и рыбешки, таращившись сюда.

Я кидаю взгляд на двух невеж, рыбачащих с берега недалеко от нас. Я хмурюсь и борюсь с желанием обхватить себя руками вокруг своей плоской груди.

— Или они могут просто смотреть на женщин как на обычных людей, — бормочу я. Такой домысел. Так же как смотрит Па. Вперед перед собой, как будто мы все его друзья.

Селени сильно трясет жилетку и делает притворный вздох, как делала миссис Менч, когда я забываю надеть чулки под юбку. Селени копирует мимику и высокий голос женщины:

— Рен Теллур, твоя голова так забита мужскими идеями, что ты забываешь как вести себя среди женщин. Очевидно это вина твоих мамы с папой.

Я смеюсь, хватаю свой выполосканный плащ из ее руки и взбираюсь на берег, попутно выпрямляя юбку и волосы. Лопаясь от смеха Селени и Берилл следуют за мной по песку мимо лежавшей кучки нашей обуви, в которую я еще раз заглянула, чтобы убедиться в сохранности своего флакона. Затем я на мгновение останавливаюсь, чтобы впитать в себя последнюю каплю тепла, отдаваемого пляжем, подтягиваю чулки, и возвращаю на место пузырек и вымытые перчатки в карман плаща.

Хохот Селени и Берилла продолжается, и я встаю на ноги чтобы идти, когда Селени спрашивает:

— А вы оба получили свои Письма на Лабиринт?

Волны бьются и шипят, смешивая свой шум с её голосом. Я оборачиваю плащ вокруг руки и подхожу к своей обуви.

— Вчера получила, — я отвечаю, отжимая последнюю влагу из своей юбки, и поворачиваюсь в сторону загруженного и дымящегося причала, начинаю идти.

— Моей семье пришло два дня назад, — белый песок хрустит под ногами Берилла, когда они с Селени поднимаются и следуют за мной. — Что насчет вашего, мисс Лейк?

Селени взвизгивает:

— Оно пришло вчера. Правда, я не могу понять, почему в этом году с опозданием, но оно пришло на тисненой льняной бумаге с милой печатью. Мама уже заказала один из таких вариантов для наших приглашений на зимнее солнцестояние. Она говорит, что почтовая бумага так же важна для человека, как и его стиль — и то и другое говорит о статусе, благочестии и то, как ты к себе относишься.

Я молчу.

— Отлично. Получается, обе ваши семьи посетят мероприятие?

Я продолжаю путь в сторону площадки и даю слово Селени, потому что вопрос Берилла все равно больше адресован ей. Она ликует уже несколько недель. Моя кузина во всех отношениях похожа на меня, ей тоже семнадцать лет, такие же темные волосы и загорелая кожа, исключение только в положении и интересах наших семей. Она светский человек, а я пролетарский ученый. Ей нравится говорить о захватывающих текущих событиях, а мне нравится их исследовать.

Поэтому она отвечает сбившимся голосом:

— Конечно мы посетим! Мы уже выбрали место, где будем сидеть на соревновании. И, Берилл, ты будешь потрясающим соперником. Только представь, каково это! О, я точно знаю, что ты победишь!

— Мой отец тоже надеется.

Я напряглась и почувствовала толику нарастающего чувства ревности, каково это соревноваться за такое дело.

— Берилл Джеймис, — прикрикивает Селени. — У тебя есть голова на плечах, чтобы всё это разрешить. Ты знаешь числа и уравнения как никто другой. И к тому же, ты сильный.

— Да. Как и все мои одноклассники, о чем отец мне постоянно напоминает.

Я немного сбавляю шаг, чтобы идти рядом с ними, поглядывая на Берилла.

— Возможно. Но тот факт, что ты сам это понимаешь, сыграет тебе на руку. Ты не будешь переполнен самоуверенностью. И ты один из самых умных людей, которых я знаю, Берилл. Даже если ты так много вопишь.

Он смеется и мягко со стеснением кивает мне головой.

— Спасибо, мисс Теллур. Я полагаю, что это просто практический опыт, которого, я боюсь, мне не хватает.

Моя кузина слегка касается меня худой рукой.

— Именно по этой причине Рен взяла тебя с собой на темное дело. И почему её отец отдал тебе свои старые записи и на прошлой неделе позволил присутствовать на опытах. Подумай обо все этих знаниях, которых нет у других участников. Ты даже исследовал мертвое тело!

— Мисс Лейк, вы мне льстите, — но лицо Берилла сияет от признательности, и он поднимает руки, чтобы уверенно одернуть свой намокший жилет, пока мы шагаем по песку, — у меня не было должной подготовки, хотя вы правы, у меня было больше опыта, чем у других ровесников. И если бы я хотел получить степень в медицине, это бы мне помогло. Увы, я иду в бизнес.

Я прикусываю язык и не позволяю этим словам еще больше жалить меня по больному месту. И отказываюсь упоминать о том, что если подготовку можно измерить, то у меня она как минимум так же хороша, как и у многих претендентов сражающихся на тесте за стипендию Стемвика в областях науки, инженерии, технологии и математики. Вместо этого, я продолжаю устало слоняться и притворяться, что это не колет меня в груди. Та боль, из-за которой я всё представляю, что могла бы сделать с теми знаниями, к которым стремятся Берилл и другие молодые люди. Какие вещи я смогла бы изучить. Какие болезни смогла бы исследовать и излечить.

Я скольжу взглядом по горизонту, а потом по лодкам, которые формируют порт в деревянных доках, где одна из них, принадлежащая Люту, уже пришвартована, и как обычно, блестит чище, чем остальные.

— Что на счет твоей семьи, Берилл? — щебечет Селени, провожая взглядом маму с двумя малышами. Моя кузина пристально проводит их взглядом. — Они пойдут на испытание Лабиринта?

В ее голосе звучат внезапные нотки укора, и мне не нужно спрашивать, дабы понять, на что она надеется. Она часто об этом говорит в течение последних семи месяцев, которые они с Бериллом официально встречаются, даже если он был сторонним механизмом в нашей жизни с тринадцати лет. Её желания хорошо известны нам троим — чтобы его семья находила время в надежде провести с ней, и, возможно, поприветствовала ее, как цветок в своё цветоложе, с распростертыми руками — усиками.

Иногда я думаю, что быть женой Берилла и завести детей её высочайшее стремление. Но есть определенные вещи, которые ни деньги, ни статус не смогут купить — благословление избранника или брак. Не взирая, на то, каким бы высоким не был статус у этой семьи. Особенно, если в глазах отца Берилла нет никого, кто занимает достаточно высокий статус для своего единственно сына.

Непрерывное молчание Берилла затянулось, поэтому я бросаю на него взгляд, в то время как мы поднимаемся на широкую набережную с ее дурно пахнущими рыболовными повозками и рядами лачуг с белыми занавесками, тянущиеся бесконечно, пересекая главную улицу, ведущую домой. Его поведение столь же сжатое, как и его голос.

— Да. Они придут.

Сладкая, обнадеживающая улыбка Селени остается на месте, даже когда вспышка разочарования и обиды застилает ее глаза.

Я кусаю щеку и придаю лицу невинное выражение.

— Так же как и семьи Шаффера и Ньютона, — я говорю обычным голосом. — Селени, твой отец упоминал, что они оба сильно жаждут узнать тебя поближе. Я слышала, что их сыновья надеются на большее, чем просто одобрение твоих родителей.

Берилл кашляет и чуть не спотыкается.

— Мисс Лейк, я не думаю что в этом есть необходимость, я сомневаюсь…

— О, это очень важно, если отец так пожелает. Так же как и твой отец требует от тебя что угодно, Берилл, — прежнее настроение Селени испаряется, взглядом выражая мне благодарность, и, несмотря на то, что ее отец никогда не говорил ничего подобного, я уверена, что он смог бы. Я ухмыляюсь, когда она поднимет подбородок вверх. — Я буду чрезвычайно рада узнать их ближе.

Громкий крик глушит ответ Берилла, каким бы глупым он не был, и толпа приближается к наклонной улице перед нами. Между парой разодетых финансистов и группой рыбаков с щетинистыми лицами, которые только что закончили разгружать свой груз, возникла суматоха. Судя по голосам, ни одна из сторон не проходит к согласию.

Я ускоряю шаг, но когда мы подходим к мужчинам, их голоса перешли в бормотание. — Не нужно расстраивать город неподтвержденными новостями, — кто-то говорит.

— Это касается Порта, — отвечает другой. — Это слух, который существует.

Я нахмуриваюсь и оборачиваюсь к Селени и Бериллу. Еще одна болезнь?

— Знаешь, что я тебе скажу, — рычит один из рыбаков. — Если это правда, я их убью.


Глава 4

Я прижимаюсь к двум женщинам, чтобы мы смогли встать ближе, когда до меня доносится речь краснолицых мужчин, чьи волосы и тяжелые пальто пахнут солью и водорослями. Сплетни, о которых судачат, стихают настолько быстро, что я не могу уловить их контекст, если не считать упоминания о болезни. Что бы это ни было, это связано с причалом.

— Посмотрите, как их семьям нравится поддерживать своих детей, — говорит один из рыбаков крупного телосложения.

Я озираюсь вокруг в поисках Люта. Может, по этой причине у него было плохое настроение.

— Вот она! — некто вскрикивает. — Эй, Рен!

Уилл и Сэм Финч сотрясают воздух позади нас своими шумными голосами. Я поворачиваюсь и вижу их, одетых в узкие туники поверх бриджей, которые слишком обвисли, чтобы выглядеть прилично, с улыбками до ушей, которые уже не сулят ничего хорошего. Я улыбаюсь. Кое-кто в Верхнем секторе, вероятно, найдет свой двор перевернутым вверх дном к завтрашнему утру.

— Мы слышали, что кто-то навел шумиху у определенного гробовщика, — Уилл ухмыляется Селени и мне. Его каштановые волосы на затылке выглядят как хвост павлина. — Кое-что о призраке кровавого короля Генриха взрывающего тело, а затем звонящего в колокол. И тогда я говорю Сэму: «Сэм, это похоже на кое-кого. Почему бы нам в этом не разобраться?». И Сэм согласился, потому что он такой податливый. Так в чем, потрудись ответить, ты замешана и почему нас не пригласили?

— Разве не очевидно, Уилльям? — Сэм указывает на Берилла. — Они пытались убить того, кого на них вырвало. Посмотри на этого парня.

— В таком случае, всё же ответьте, почему нас не пригласили?

Я улыбаюсь им двоим. Ребят с разницей в возрасте меньше года, можно было бы счесть за близнецов, и говорю тихим голосом:

— Если бы Берилл или я имели причастность к телу или колоколу, то это была бы случайность. И мы вроде бы выяснили, что вы оба не переносите вскрытие, не говоря уже о виде крови.

Сэм игнорирует мои слова и поправляет узкую тунику. — Значит, говорите, вы действительно совершили убийство? Потому что если это правда, Уилл точно упал бы в обморок, а я был бы полезен, — из неизведанных недр своих свободных брюк он достает рыболовный клинок и ловко перебирает его пальцами, как будто он некий фокусник. Затем подмигивает Селени. — Когда-нибудь видела битву на клинках?

Она закатывает глаза, а Берилл подавился слюной. Я жестами указываю на рыбаков, которые становятся все более взволнованными. Толпа становиться больше, а голоса всё громче. — Кто-нибудь из вас знает что происходит?

Сэм морщит лоб и озирается, будто внезапно понял, что тут вообще есть какой-то переполох. — Без понятия, а что?

— Не важно, — перебивает Селени. — Потому что у нас нет на это времени верно, Рен? У нас итак достаточно проблем на сегодня, и я не хочу оказаться замешанной в чем-то ещё.


Я качаю головой. Может она и не хочет вмешиваться, а я хочу. Я хочу остаться и послушать, чтобы понять, почему лица этих мужчин перекошены от страха и беспокойства. И будто читая мои мысли Селени хватает меня за руку и шепчет,

— Рен, я серьезно. Нам нужно идти.

Сэм смотрит на неё, затем направляет свой клинок на меня. — Найди нас позже, и мы объясним тебе, что тут происходит. И ещё, мы расскажем тебе, что мы видели на восточной стороне час назад. Кажется, что смертоносная чертовщина добралась и сюда.

Я вздрагиваю, пока Селени продолжает меня тянуть. — Стойте. Вы видели доказательства болезни?

— Приходи ночью, Рен, — кивает Уилл. — Мы поговорим, а взамен нам нужны все взрывные подробности вашей последней жертвы. Так же, ты сможешь пожелать мне и Сэму удачи, перед тем как завтра мы пожертвуем наши бесподобные тела соревнованию в Лабиринте.

— Рен с удовольствием пошла бы, но у неё сегодня вечеринка, — Селени перемещает руку на мое плечо и сжимает его пальцами. — Но возможно, потом. А теперь, прошу нас извинить, — она пытается развернуть меня в сторону дома, но Сэм остается сосредоточен на чем-то позади нас, и когда я прослеживаю взглядом, в пятнадцати шагах от нас стоит Лют.

— Эй, Уилкерс, какого сухопара? — взывает к нему Сэм — Почему шум?

Лют всматривается в нашу сторону, его лицо хмурое. В его глазах отражается то же, что и в его тринадцатилетнем возрасте, когда он поймал кучку задир, смеющихся над внешностью его маленького брата, и то, как он раскачивался вперед-назад. Лют нашел их в переулке, после школы прижал в угол Бена, и разобрался со всеми остальными единолично. Несмотря на кровь из носа и разбитую челюсть, он выиграл.

Я предложила ему одежду и попросила Па зашить рану. И хотя мама Люта была не в восторге, Па сказал, что он хороший ребенок и эти мальчишки не имели права дразнить младшего за его особенный склад ума.

Это был единственный раз, когда я видела, как дерется Лют.

Я пытаюсь поймать его взгляд, но он занят приветствием парней, которые направились к нему. Если Лют и заметил меня, то он не подал вида, и я не знаю почему, но я хотела бы, чтобы он обратил на меня внимание, ведь это так глупо. Но я хочу. Затем Селени отталкивает меня, сопровождая речью о том, что солнце почти село и их ждет вечеринка ее родителей. И тут до меня доходит, что пузырек с кровью, выжигающий дыру в моем кармане, тоже ждет.

— Отлично, Рен, ты здесь, — женщина делает шаг в нашу сторону, когда мы выныриваем из толпы. — У тебя же есть мой заказ на завтра, верно? Три булочки и пять пирожных Лабиринта, — это миссис Лейси.

— И мой тоже, — добавляет ее сестра. — Только мне нужно шесть пирожных.

Я согласно киваю женщинам, после чего бросаю взгляд на Люта и парней.

— Конечно. Я приготовлю их сегодня вечером и принесу к утру, — я вежливо улыбаюсь женщинам, затем мы вместе с Селени поворачиваем в сторону, куда следует Берилл, и направляемся домой.

— Похоже, у вас будет насыщенная ночь, мисс Теллур, — говорит Берилл, когда мы его догоняем.

Я рассеяно воспринимаю попытку Берилла пошутить, и пытаюсь игнорировать желание снова взглянуть на Люта и толпу. Я бы предпочла провести вечер с ними.

Через четверть мили мы идем на мою улицу, где грязный воздух со слоями серого, витает по кровлям из дранки нашей покосившейся деревни, которая становится розового цвета в вечерних лучах. Как пар, собранный в расщелинах далеких гор, где редкостные василиски дышат огнем. Уже зажглись печи, и запах тлеющих щепок из навоза скота жалит ноздри и глаза, пока быстро готовятся ужины, прежде чем иссякнет дешевое топливо.

— Ладно, дорогая. Увидимся через час, — Селени с надеждой смотрит на мои волосы и машет рукой вместе с Бериллом, и в следующее мгновение они уходят, спешно поднимаясь на холм, подальше от сломанных домов и разбитых улиц, к речке, которая словно нить разделяет Низших от богатых домов. Это отделяет таких людей как Па, маму и меня от тех, которыми я раньше хотела стать: мои тетя и дядя, и мистер Холм из замка Холм, владельца легендарных экзаменов Лабиринта, которые Берилл и любой другой подходящий молодой человек собираются пройти завтра. На котором дети трясутся в страхе, а женщины и девушки подбадривают юношей чашками чая и пирожными Лабиринта, которые я буду печь сегодня.

Я смотрю как исчезают Селени и Берилл, затем проскальзываю к своей двери, прежде чем пожилая миссис Менч сможет заметить меня сквозь свое окно и поспешить с вечерними нравоучениями: «Ночью ты невероятно шумная, Рен. Кого сейчас лечит твой отец? Как твоя мама? Чем ты занималась весь день?»

Я втягиваю воздух и открываю защелку. «Я гуляла с мальчиками и показывала им свои щиколотки, миссис Менч».

Когда я вхожу, в доме горит приглушенный свет и внутри пахнет остатками дрожжей и специй, оставшиеся со вчерашней пробы испечь пирожные. Я заглядываю в маленькую кухню с умывальником, деревянной печью и маленьким круглым столом, окруженным тремя грубо высеченными стульями, на которых теперь, большинство времени, сидим только мы с Па. Я кидаю взгляд на родительскую комнату, где, скорее всего, лежит мама. Мои живот и легкие сражаются с желанием выбежать обратно, где воздух не ощущается как кокон, а мой страх не звучит так громко. Потому что здесь… Скорбь и страх как тикающие часы на каминной полке, которые все время нужно заводить.

Я сглатываю ком в горле и на мгновение останавливаюсь, чтобы послушать.

Шорох под половицами говорит, что Па все еще работает в подвале.

Отлично. Я иду к лестнице.

— И где ты была весь день? — он спрашивает меня, когда я спустилась по изогнутым, шатким ступеням в комнату, заставленную полками, где располагаются книги по медицине и алхимии, многие из его собственного творения. Он стоит между двух столов, а его усыпанные сединой волосы торчат в разные стороны, напоминающие клубок дыма. Один из этих столов мы используем для нарезки ингредиентов, а на втором храним коллекцию его изобретений оборудования и машин, последнее из которых было трансформирующим в нашей работе. Он называет это фракцией клеток.

— Я думал, ты вернешься в кровать, когда я ушел утром. С доставкой всё прошло хорошо? — он наклоняется над ближайшим столом, где сидит Розовая Леди — самая маленькая крыса, над которой мы ставим опыты. Как правило, я не даю имена нашим подопытным, но с того момента, как Па принес её сюда, я почувствовала, что именно она поможет нам дать разгадку к лекарству. Она дергает своим розовым носиком и кусает его за палец сквозь толстую перчатку. В целом, она довольно ручная, по сравнению с остальными десятью из нашего текущего имения.

Я приближаюсь, наблюдая за движениями мышц крысы. Па сказал, что если мы сможем найти лекарство, нам нужны живые подопытные. Я настояла, чтобы мы использовали только инфицированных мышей, которые до сих пор существуют в нескончаемых объемах.

И до сих пор, она продержалась дольше всех.

Я погладила ее по голове, затем достаю несколько монет, которые я получила за свою выпечку, и кладу их на полку, где собираю накопления. Мой скудный бизнес приносит немного, но прибавляя их к доходу Па, это прибавляет сбережений нам на жизнь. И это работа, которую я понимаю — то, как смешиваются ингредиенты, создавая химическую реакцию. Это успокаивает.

— Остальные пирожные были готовы к четырем, — я возвращаюсь назад. — Я доставила их все к десяти, и поэтому подслушала, как два констебля говорили о северянине, который умер за городом во вторник утром. Я проскользнула к могильщику, чтобы добыть немного образца из трупа для опытов, до того как эта жара превратить его в жидкость.

— Отличная мысль, — Кивает Па — Кто он?

— Продавец масел из деревьев, который приехал с караваном две недели назад. Они все уехали сегодня, кроме него.

Па удивленно приподнимает брови.

— Тот, который клялся, что масло излечило его от болезни?

Я достаю пузырек с кровью из своего плаща.

— Он самый.

Я ставлю его на поднос с металлическими петлями, расположенный на столе для оборудования, затем поворачиваюсь, чтобы снять с себя мокрый пиджак и вешаю его на крючок возле крошечного очага, который едва выделяет достаточно тепла, чтобы обогреть эту комнату.

— Там также попало немного брюшной ткани, — я беру длинное полено и кладу в крошечную железную печь.

Впервые услышав заявление этого парня на прошлой неделе, мы с Па сразу протестировали немного этого масла, но выяснили, что оно содержит не более, чем дешевое касторовое масло, смешанное с цветочной эссенцией. Но в утверждениях других людей из каравана, которые сказали, что продавец действительно восстал от некой «смертельной болезни», было что-то, что я не могла не заметить.

— Очень дельная мысль, Рен, — он поднимает тонкую, серебристую иглу и аккуратно втыкает её под кожу Леди. Крыса издает писк, но успокаивается сразу, как Па достает из кармана крошки от пирожного и кладет их перед ней. Она немного надкусывает их, неплохое утешение, и затем он смотрит на меня.

— Итак, что тебе удалось найти? — я стаю возле очага и позволяю слабому теплу касаться моих щек, перед тем, как я дам ответ. Чего бы я только не отдала, чтобы выпить сейчас чашку чая, ведь еда и напитки запрещены в лаборатории, чтобы избежать загрязнения.

— Без понятия.

Он поднимает бровь.

Я киваю. Именно. Возможно, здесь люди и умирают толпами, но есть только несколько тому причин, о которых я достаточно узнала от Па, чтобы опознавать большинство из них.

Я подхожу к ведру для стерилизации.

— Я бы провела более детальное вскрытие, если бы у меня было время, но со мной был Берилл. От умершего пахло ликером и на вид ему было двадцать пять лет. Все кости целые и цвет кожи был таким, как и ожидалось, так как уже началось вздутие. На губах следы асфиксии, но от чего-то внутреннего, не от человеческой руки. В любом случае, не было признаков удушения или сердечной недостаточности. — Я беру немного спирта и быстро растираю его между ладонями и по рукам. И тут я кое-что вспомнила. — О, еще возле его рта было немного запекшейся крови.

Он хмурится и прекращает возню с Леди.

— Запекшаяся кровь? Будто бы она выделилась при кашле?

Я насухо вытираю руки и смотрю на него.

— Возможно, это был вирус?

— Без доступа к телу я не могу сказать точно, но… — Па помрачнел еще больше. — Ты надевала перчатки, когда делала вскрытие?

— Конечно.

Он вздохнул.

— Хорошо. Проверь, чтобы они были продезинфицированы. И еще, передай мне мой фонарик, — он протягивает руку, пока второй удерживает крысу и ждет, как я найду его любимый фонарик, который он просит. Тот, который располагается на одной из полок, расположенных вдоль двух дальних стен и занимающих пространство от пола до потолка. Деревянные выступы покрыты разваливающимися книгами, полупустыми бутылками и кусочками скелета — как человека, так и животного. К четырем годам я уже могла назвать каждую часть любого из них и нарисовать в точности все детали.

Я прохожу мимо черепа молодого василиска, который мы вытащили из заболоченного места в прошлом году, и беру фонарь за ним. Пустые глазницы жестокого чудовища смотрят на меня, когда я поворачиваю фитиль, а затем иду и поджигаю его свечой, после чего вкладываю в руку Па. Я киваю на Леди, — Как она?

На его лице материализовалась осторожная улыбка. — Это четвертая доза твоего пробного изобретения, которую я ей дал, и ее мышцы стали сильнее. Смотри… — он кладет на стол еще немного крошек, на этот раз, вставая перед крысой, от которых она пищит и выпрямляется, затем идет к ним, едва хромая на пути. Улыбка Па становится шире.

Я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Трепет надежды вспыхивает в моей груди. Не просто вспыхивает — взрывается. Я не могу остановить улыбку, которая за этим следует — как отчаянная жажда услышать его слова о том, что мы, возможно, действительно сделали это. Это может быть лекарством для мамы. Потому что это самый определенный признак надежды, который я видела, среди всех подопытных.

— Думаю, подождем и увидим, да? Кстати, ты виделась с мамой?

К горлу подкатил ком вины.

— Я сразу спустилась вниз. А что… с ней все в порядке?

— Нормально. Сегодня ей просто немного больнее. Она поела раньше, чтобы вернуться назад и лечь, и я отходил ненадолго, навестил семью Строув. Я уверен, она хотела бы тебя увидеть до вечеринки, — он понижает голос до проницательного тона. — Это бы подняло ей настроение, Рен. Для вас двоих было бы полезно провести время вместе.

Я кусаю губу. Раньше мне нравилось приходить домой после проведенного дня вместе с Па и его пациентами. Мы с мамой сидели перед домом, смотрели, как мимо проходят соседи, придумывали истории об их жизни. Как, например, мы решили, что пожилая миссис Менч, на самом деле, дракон, застрявший внутри тела, что объясняет ее темперамент и помешанность на бижутерии. А мистер Кэмдон — её верный слуга, который всегда носит трость, когда идет рядом с ней.

Я поднимаю предметное стекло под микроскопом, которое, наверное, использовал Па. На нем засохшие коричневые капли крови. Откладываю его в сторону и продолжаю говорить ровным голосом, пока беру чистое стекло и осторожно капаю на него немного новой крови, которую принесла с собой, затем ставлю его под микроскоп. — Я зайду к ней, перед тем как уйду. Как там девчонка Строув?

Его ответ затягивается, поэтому оторвав взгляд от стёклышка, я вижу его тучное выражение лица. Он наклоняет голову в привычной для него манере, означающее что лучше и не спрашивать.

Её болезнь развивается быстрее, чем мы когда-либо видели. Из здорового, задорного человека, к прикованному к постели ребенку в считанные недели.

— Кажется, что болезнь прогрессирует, — тихо говорит он. Затем добавляет, — Как ты сегодня себя чувствуешь?

— Нормально, — я отхожу от лупы и поднимаю верхнюю губу, чтобы показать свои десна, затем поднимаю руку, чтобы он осмотрел мои суставы. Когда он закончил, я подхожу к полкам, где достаю лоток с пузырьками, заполненными химикатами и связующими веществами.

Я вытаскиваю пробку и окунаю чистую, стеклянную палочку внутрь, чтобы достать одну каплю жидкости, затем капаю её на предметное стекло возле свежего образца с кровью.

— Вот, я начну тестировать эту следующую партию, прежде чем уйду.

— Нет, нет. Иди, готовься к вечеринке дяди Николая. Судя по тому, как выглядишь, ты уже опоздала. — Он поднимает Леди и возвращает ее в клетку.

— Не важно, опоздала я или нет, — я размазываю кровь по стеклышку, чтобы смешать с жидкостью. — Единственная, кто это заметит — это Селени.

Он посмеивается.

— Если тебе неважно опоздаешь ты или нет, это означает, что ты вообще туда не пойдешь. Это может подождать. А теперь иди.

Я пододвигаюсь ближе, чтобы посмотреть в микроскоп на предметное стекло. Как и все предыдущие, кровь мертвого мужчины проявляет признаки болезни. И, как и во всех предыдущих, в нем легкие ноты узнаваемости — то, как клетки обретают форму вокруг друг друга. Я качаю головой. Кому важно, если я опоздаю? Прогресс Розовой Леди ощутимый, и реальность того что мы, возможно, нашли лекарство я не могу просто игнорировать. Что если мама и девчонка Строув смогут излечиться?

— Я должна остаться здесь и изучить новый образец крови. Похоже, что у него была эта болезнь. Я схожу туда в другой раз.

— В следующий раз ты, возможно, упустишь шанс. Завтра равноденствие, там будет орда народа, и тебе нельзя игнорировать социальные обязательства ради просиживания над микроскопом и рудиментирования с экспериментами в темноте, Рен. Я посмотрю его кровь.

— Это намного важнее, чем посещение их вечеринки. Что если это настоящий прорыв, Па?

— Хорошая точка зрения, но сейчас остается только смотреть и ждать, а это я могу делать точно так же, как и ты, — его тон становится тверже. — Мама и Леди будут здесь, когда ты вернешься. Сейчас ты ничего для них не сможешь сделать. Так что иди и сделай что-нибудь там.

Он, конечно, прав. Селени сказала, что там будут члены парламента и университета.

Я киваю.

— В таком случае, я снова попытаюсь объяснить представителям из университета и правительства, насколько плохо обстоит дело с болезнью. Возможно, когда они услышат то, что мы видим, они пересмотрят…

— Это не то, что я имел в виду. Ты должна встречаться с людьми своего возраста, танцевать, отдышаться хоть чуть-чуть.

— Сегодня я провела время с людьми своего возраста.

Он хмыкает и поворачивается к клетке с Леди.

— Судя по твоему запаху, они все были мертвы. К тому же, я знаю, что это понравится твоей маме. Иди, смой с себя это, сделай что-нибудь с волосами, потанцуй с Винсентом Кингом и сделай маму счастливой.

— Знал бы ты, как от меня пахло до того, как я окунулась в океан, — бурчу я, но не спорю. — Я постараюсь, чтобы на этот раз они меня услышали и сделали что-нибудь, в конце концов.

— Ладно, — прочистив горло, он внезапно говорит уставшим голосом. — Только постарайся сделать так, чтобы тебя оттуда не выгнали, хорошо?

С небольшим чувством достигшей цели и гигантским всплеском первой надежды за долгие месяцы, я поднимаюсь по лестнице и обратно, где я быстро принимаю ванну с мочалкой, затем, дрожа от холода, выхожу в одной рубашке и сушу волосы перед крошечным очагом.

Когда перестала капать вода с волос, я расчесываю их и заплетаю длинные темные пряди в косы, связывая их нитью у основания моей шеи. Я надеваю одно из своих двух платьев, которые мне отдала Селени. Оно вполне модное для вечеринки Высших. Густая тафта со слишком свободным лифом для моей маленькой груди нашита над пышной юбкой, которая достаточно длинная, чтобы скрыть мои изношенные туфли.

Я смотрю на свое отражение в кухонном окне и посмеиваюсь. И почему я ожидала, что что-то измениться с последнего раза, когда я носила его. Не стоит принимать желаемое за действительность. Я выгляжу как кукла-фея, вырядившаяся на похороны. Я перевожу взгляд и проглатываю стыд, который грозился выбраться наружу. Это нужно сделать.

Прихватив одну из маминых шалей висящей на крючке на стене, я накидываю её, затем делаю паузу, чтобы выпрямить спину и грудь, прежде чем кладу руку на дверь её комнаты. «Ты не заплачешь, просто дыши».

Я сглатываю ком в горле и сжимаю губы. «Давай же — ты вскрываешь трупы и проводишь тесты на крысах. Для того чтобы встретиться с мамой не нужно храбриться». Но мои руки все равно потеют, а горло сжимается так, что хочется вырвать. Потому что всё, что я чувствую в такие моменты это страх, злость и слабость. И этот раз не исключение.

Я просто хочу видеть маму такой, какой она была прежде. Здоровую. Жизнерадостную. Имеющую достаточно сил, чтобы в нужные дни дать мне толчок, когда я не могу этого сделать сама. И удержать меня, когда я не знаю, кто я — потому что в последнее время, больше всего я думаю, что понятия не имею, кем являюсь.

Вместо этого, я всё равно держу её — слабо угасающее тело из кожи и костей, которое является моей мамой. Я так отчаянно благодарна за то, что она здесь, но так отчаянно испугана, что не смогу удержать ее достаточно крепко. Я не могу исправить ее состояние. И когда ее не станет… Я не знаю, как потом исправить Па.

Делая глубокий вдох, я выпрямляюсь, проглатываю всхлип и стучу в дверь.


Глава 5

Мама сидит на кровати, в освещенной комнате с уловимым запахом дыма, ее голова лежит на приподнятой подушке.

Даже в ее состоянии усталости, она выглядит так же чудесно, как северные нимфы, приплывающие в полнолуние. Свет от ее лампы не сильный, но достаточный, чтобы мерцание освещало ее мягкие коричневые пряди и разглаживало ее болезненное лицо. Она расплывается широкой улыбкой.

— Ты выглядишь очень красиво, — ее голос звучит так, словно волны рассекаются о скалы. — Ты идешь на вечеринку Сары?

Я киваю и присаживаюсь на краешек ее ржавой металлической кровати.

— Замечательно. Ты проведешь там чудесное время, — мягко говорит она.

Я молчу, дабы не сказать ничего лишнего, что могло бы заставить ее почувствовать себя взаперти. В свое время у нее тоже были свои чудесные дни, когда была моложе. Мама никогда не говорила, но я знаю, что она по ним скучает. Вечеринки, платья, яркие огни и еда. Ребенком среди Высших, мама росла в роскоши со своей сестрой — моей тетей Сарой, пока не появился Па. Он был умным и выдающимся, его должность в университете по очистке трупов позволила получить больше образования, чем фактические студенты. Мама была лишена наследства сразу, как вышла за него замуж. Даже тетя Сара и дядя Николай запрещали Па посещать их дом, хоть и продолжали посылать мне и маме приглашения.

За все восемнадцать лет брака, мама ни разу их не посещала.

Однако она настаивала на том, чтобы их посещала я.

Я придвигаюсь ближе и сжимаю её холодную руку. Она едва заметно сдавливает в ответ. Я запрещаю своему сердцу тоже сжиматься, чтобы не расчувствоваться и не расклеиться. — Как бы я хотела, чтобы ты тоже пошла.

— И позволить многим из них считать себя выше твоего отца? Нет уж. Я сделала свой выбор, и сегодня снова поступлю так же, — она говорит то, что говорит и всегда. Улыбаясь, добавляет, — сын Уилла Кеннета тоже будет там?

— Будет, — я держу свой голос ровно и держу ее руку, пока привычно рассматриваю ее запястье и шею. Ее пальцы слабые в моих руках, и я не могу увидеть темнее ли кожа под ее левым ухом — синяки возле лимфатических узлов.

— Как думаешь, он пригласит тебя на танец?

Я выжимаю улыбку, хоть и сама мысль о Винсенте Кинге перехватывает у меня дыхание. — Ожидаю, что да.

— Его мать была моей старой подругой, — она пытается шевелить пальцами, чтобы погладить мои. — Винсент хороший мальчик. Вы двое всегда подходили друг другу, — взгляд на ее лице говорит о том, что её надежды не изменились, что я подчиню этого хорошего мальчика себе. До того, как она и Па состарятся. И до того, как ей станет намного хуже.

У меня не хватило духа сказать ей, что в настоящее время мы не так уж и совместимы. Где-то около 14 месяцев назад, если быть точным. И даже если бы мы были…

Мои мысли смущенно переключаются на Люта. На то, как недавно он заставил краснеть мои щеки. На то, как парень смотрел на меня, когда я говорила о трупах, как он не смотрел на меня, когда миссис Холдер говорила об унизительных вещах.

Мама поднимает бровь и глазами ищет мои.

— Если только…?

— Там много других хороших мальчиков из Высших, — быстро добавляю я, чтобы увидеть

как ее голова расслабиться от мыслей, даже если я чувствую вину, говоря об обнадеживающих вещах. Жениться на девушках из Низших для парней из Высших не является в порядке вещей. В отличие от девушек из Высших, которые выходят замуж за парней из Низших, что является, как говорит отец мамы «полнейшим крахом». Таким образом, я пыталась найти интерес в Высших для финансовой стабильности моих родителей, особенно в Винсенте Кинге, чья страсть к науке такая же ярая, как и моя, так было до прошлого года. Только сейчас…

Я поднимаю взгляд на мамину улыбку и сглатываю ком. Только сейчас я ничего об этом не знаю.

Потому что вот она я. В этот час. В этой реальности. Где львиная доля моего сердца умирает прямо на глазах, и в некоторые дни я не уверена, останется ли от меня хоть какая-то часть, которую могу отдать парню, не говоря уже о будущем. Не тогда, когда будущее моей мамы не определено.

Не тогда, когда я продолжаю хоть что-то с этим делать. Не тогда, когда созданное пробное лекарство действительно работает на Розовой Леди.

Я озираюсь по комнате в направлении порта, будто могу видеть тех людей сквозь стены. Чувство голода, которое испытывают они, которое испытываю я, чтобы мир изменился. Я прикусываю щеку. Мне не нужно беспокоиться о поиске мужа для себя, хочу сказать я. Я обещаю, что дам тебе что-то лучше. Вместо этого я найду для тебя лекарство. Но я не говорю этого, потому что я больше не могу обещать ей — принести звезду с неба. Поэтому я просто наклоняюсь и целую ее в лоб, стараясь не обращать внимания на то, как ее волосы сегодня кажутся еще тоньше. — Мама, я должна идти. Я вернуть так скоро, как смогу.

— Не спеши, — посмеивается она. — Я никуда не денусь.

Я аккуратно закрываю за собой дверь, но перед тем как она закроется, она шепчет, — Я люблю тебя, Рен.

Моргнув девять раз и подавив вырывающуюся наружу бурю в груди, я сильнее закутываюсь в ее шаль и выхожу через парадную дверь.

«Я тоже тебя люблю, мама».

Шум какофонии доносится снизу улицы, когда я выхожу наружу. Люди стучат в железные барабаны, а громкие голоса заглушают топот бегущих людей. Я хмурюсь. Вечеринки по случаю фестиваля устраиваются бессчетное количество, но раздающиеся звуки смеха и громких возгласов кажутся почти сердитыми. Что там перед этим узнали Уилл и Сэм об этой суете?

«Забудь про тетю Сару», — говорит мне внутренний голос. «Иди, посмотри, что там за проблема».

Но разум также говорит: «Селени порвет тебя на кусочки, а мама будет разочарована, если ты не придешь. Шум просто от повышенного волнения».

Скорее всего, так и есть. Если бы случилось что-нибудь серьезное, поднялся бы бунт, еще когда я была внизу, а не перешептывания. Возможно, Сэм, Уилл и множество других соревнуются друг с другом за стакан крепкого, а полгорода их подбадривают. Люди Порта были бы сами не свои, если бы не гордились своими парнями, они неделями делают ставки на то, кто одержит победу. Даже если Низшие выигрывали только семь раз за последние пятьдесят четыре года. Сегодня они веселятся перед тем, как все начнется завтра.

Пожевывая губу, на секунду я задумываюсь, присоединяться ли к ним.

Вместо этого, я поворачиваюсь и начинаю двигаться вверх. Фонари мерцающим свечением ведут через мост в район Высших, где проходит вечеринка года тети Сары и дяди Николая.

Восхитительные усадьбы и пастбища, сады и мини лес из роз располагаются на верхушке как короны, возвышаясь над нашим прибрежным городом и берегом. Даже в вечернем сумраке они создают живописный образ под усыпанным бриллиантами небом.

Я стряхиваю с себя знакомый страх от того, что думаю, кто еще сидит в этом сумраке и что случиться, если призрак болота учует мой запах. Я уже чувствую их усики — их аура тянется вдоль притоков и дорог в поисках глупых путешественников, чтобы затащить в подземелья кладбищ.

Пронзительный крик разносится в воздухе, заставляя мою кожу будто разорваться. Он где-то за океаном — сирена ищет свою жертву. Я быстро молюсь затерянным морякам, и затем, звучно глотая ком в горле, сжимаю юбку, чтобы ткань не зацепилась и быстрым беззвучным шагом направляюсь к изгороди из крапивы и ягодной лозы.

Взметающаяся вверх пыль, ржание лошадей и хруст колес по гравию, проносящихся мимо меня карет с гостями, одна за другой сопровождают меня к дому дяди, который расположен всего в пяти владениях ниже от возвышающегося холма мистера Холма и его знаменитого Лабиринта на Холме.

Селени говорит, что лучшее время для расточительного праздника — это ночь перед равноденствием. Особенно это касается молодых девушек, надеющихся на замужество. Пускай же все, о чем будет думать будущий бизнесмен, будут воспоминания о красных губах и лиловой коже. Потому что неважно, какая семья победит, все они запомнят лишь девушек и вечеринку, которые заставят их чувствовать себя победителем. И насколько я слышала, это чувство — одно из тех качеств, которые мы должны искать в будущем супруге.

Завязав резинку на волосах потуже, я осторожно открыла ворота и начала лавировать по тропинкам запущенного сада моей тети, который в детстве я обожала. Раньше среди грязи и камней Селени и я играли в больницу для червяков, вскрывая беспозвоночных в добавок к «исследованию, как спасти их».

Это продолжалось до тех пор, пока об этом не узнали ее родители, ужаснувшись, какой же ребенок будет заниматься такими вещами.

— Одержимый, — прошептала я, просто чтобы мы могли посмеяться над реакцией моей тети.

С тех пор они решили, что мои визиты должны сопровождаться уроками вышивания крестиком от няни Селени, что считается более подходящим для юных леди, у которых слишком много свободного времени.

Я улыбнулась своим воспоминаниям. Обойдя эльфовидные кустарники и заросшие решетки, я подошла к заднему входу в дом Селени с освещенными теплым светом окнами и двойными дверями.

Атмосфера внутри напоминает сказку из книжной коллекции моей тети. Сияние свеч в кристальных люстрах отражается во всех окнах. Гобелены, камины и букеты свежих цветов придают комнате богатую атмосферу. Этому также способствуют группа официантов, несущих серебряные подносы с пирожными и напитками. В моем животе раздалось урчание. Гости наполняли свои тарелки, бродя среди столов с едой и фонтанчиков, а пикантный запах предвещал много тушеного мяса и овощного ассорти.

Я вдыхаю носом и разглаживаю плохо прилегающий лиф.

И только потом стучу в дверь.

Двери распахиваются.

— Я видела, как ты крадешься, шалунья! — прокричала Селени. — Пойдем, поможешь мне, — прошептала она, схватив меня за локоть и потащив в сияющую комнату с мраморным полом.

Музыка и свет льются сквозь нас. На клавесине играют вальс, который, по моему мнению, прекрасно отражают натянутую атмосферу среди гостей. Улыбаясь, я встречаюсь взглядом с ее мамой, моей тетей Сарой. Она стоит позади Селени и таращится из-под кучи каштановых кудрей, которые, по всей видимости, были уложены в замысловатую прическу. Приседая в реверансе и кивая головой, я спешу закрыть дверь, чтобы не впустить внутрь холод.

— Тетя Сара, благодарю за приглашение.

— Не за что, дорогая. Как твоя мама? — выражение ее лица меняется, как только она видит мои все еще влажные волосы и мятую юбку. Она наклоняется и принюхиватся, затем хмурясь, смотрит на меня. — Рен, дорогая, ты снова барахталась в океане? — обращается она ко мне, ее щеки немного краснеют.

— Я барахталась дома, но пришлось поспешить. Я помогала па с кое-чем, но…

Тетя Сара опускает взгляд. Вздыхая, она машет рукой, будто спрашивая, зачем она даже пытается.

— Возьми немного еды для мамы, когда будешь уходить.

Кивнув, я снова извиняюсь и отхожу от нее, пока чувство стыда, пробирающее до самых костей и возникающее с тех пор как я здесь, снова не появляется в моей голове. Я проталкиваюсь на другую сторону комнаты, где находится самый большой камин. Размерами он превышает пять стоящих рядом мужчин. Камин ревет пламенем, а рядом подают вкусные напитки.

Селени стоит позади меня. Волосы прекрасно уложены, на ней кремовое с поясом платье, которые напоминает пирожное. Длина у него по-своему скандальная, так как оно не доходит ей до лодыжек.

— Все в порядке. Мама была в ужасе, потому что я выглядела «слишком ветрено», когда вернулась домой. В итоге она заставила няню потрать приличное количество времени, исправляя эту «атмосферу». Понятия не имею, о чем она.

— Она делает это из лучших побуждений, — все, что я ответила. Потому что верю, что это скорее всего правда. Или потому что в это верит моя тетя, будто все, что она делает, исходит из лучших побуждений. Не ее вина, что весь мир никогда не сможет стать достаточно респектабельным, чтобы заслужить одобрения моего дяди и тети.

— Я, правда, пытаюсь, — однажды сказала я им, много лет назад.

— Попытать и достигнуть — это два понятия, которые отражают, насколько сильно человек хочет достигнуть цели, — ответил мой дядя. — Мы можем лишь предоставить тебе подходящие возможности, дорогая. От тебя зависит, как ты ими воспользуешься.

То же он сказал, когда узнал, что мой отец забрал меня из школы для домашнего обучения. Так же было и с моей краткосрочной стажировкой в издательстве мистера Холдера, моя борьба за образование была не просто попыткой — это было связано с моей проблемой — совмещать буквы и цифры в голове. Даже мой школьный учитель согласился, что идея моего Па о повторяющейся науке и документации была правильной, а спустя два года он достиг огромного прогресса. Но это не значило ничего для моего дяди. Он просто не мог этого понять.

Впереди меня Селени хватает бокал глинтвейна с подноса и передает его мне. Я выпиваю его за пять глотков, мой желудок громко напоминает мне, что не ела весь день.

— Пойдем. Я представлю тебя. Здесь много друзей Берилла, я уверена, что ты ими заинтересуешься. О, и здесь также парочка политических пап, — сказала она тихим, высоким голосом.

— А родители Берилла здесь? — спрашиваю я, бросая взгляд на политиков, на которых указывает сестра.

Селени резко смеется в ответ, а затем обнимает меня.

— Тогда они идиоты. Кто не захочет провести с тобой время?

— Вот именно, — вздыхает она, поглаживая мою руку, а затем ведет меня прямо к группе своих друзей. Некоторых из них я знаю, исходя из прошлых событий.

Они болтают, стоя в кругу, под яркой росписью королевского замка Калдона, одетые в такие же причудливые наряды и с гелем на волосах, как и люди на картине. Я застенчиво смотрю на одетых в кружево девушек, сидящих рядом с безупречно одетыми парнями, вокруг которых стоит плотных запах одеколона. Если бы подражание старшим было главным показателем, по крайней мере, десять парней получили стипендию Холма.

— Привет, — говорит девушка с локонами и в тугом корсете. — Мне нравится твое платье. Коричневый подходит к твоим глазам.

Я ожидаю продолжения сарказма, но девушка лишь продолжает улыбаться. Я снова усмехаюсь.


— Благодарю. То же самое подумала о твоем.

— Я Молли.

— Рен.

— Я в курсе. Селини рассказывала о тебе.

— О, а вот и они, — Берилл прочищает горло, сохраняя такое выражение лица, по которому невозможно определить, что всего лишь пару часов назад возился с трупами. — Мисс Лейк, я только что рассказывал Вашим друзьям, что вы двое никогда не пропускаете фестивали Лабиринта.

— Ни одного не пропустили. Даже если бы я была смертельно больна лихорадкой, — отвечает Селени со смехом, взмахивая рукой над головой. — Главным образом из-за того, что познание настоящей личности мистера Холма стало целью моей жизни.

Она опускает мою руку, подходит к Бериллу и, беря напиток из его рук, немного отпивает из бокала. Затем прижимается к нему поближе, по этому жесту я понимаю, как сильно она переживает из-за его родителей.

— О, неуловимый Холм. Человек-загадка или убийца? Вот настоящий вопрос, — говорит высокий парень, который стоит с левой стороны от Селени.

Я смотрю на него и вздрагиваю. Этот парень мог бы отрастить себе полноценную бороду, она хорошо бы смотрелась с его темными бровями. Но больше всего впечатляют его глаза. Они холодные. Отчужденные.

Расчетливые.

Дрожь бежит по телу, и я принимаю решение избегать любых темных углов, где находится он.

— Действительно, страдание, Жермен. Разве ты не слышал, что два года назад рассказывал мой брат о состязании?

Мы смущаемся из-за слов Лоуреса. Я вспоминаю историю о своем брате, которую он рассказывал все те два раза, когда мы виделись. Его брат вырвался вперед после трех испытаний и мог бы победить, если бы не забыл привальную формулу гармонического осциллятора. Он попытался занять место оппонента, после с истерическими смешками вышел из Лабиринта, и единственная вещь, которую рассказал, это что упырь пробрался ему в голову и прошептал: «А, в конце концов, мошенники встречаются с праотцами».

Он поступил в недорогой университет и, судя по рассказам Берилла, больше никогда не врал из страха, что совесть подтолкнет его к безумию.

— Поэтому я и считаю Холма жутким, — Элоиз чопорно смотрит на руку Лоуренса. — Мама всегда говорила, что он общается с мертвыми.

— Я слышал, что он не человек, а существо, созданное двумя выпускниками Стемвика, — говорит парень с огромной тарелкой пирожных.

— Ну, а я слышала, что он волшебник смерти, — замечает Селени тихим голосом, поднимая руки и сгибая пальцы так, что свет проблескивает сквозь них. — Он выходит в ночь перед осенним равноденствием, чтобы напиться кровью своих жертв. А когда он покончит с этим, то украшает стены Лабиринта криками их душ. Поэтому его магия возрождается каждый год, и поэтому чудовища из Лабиринта никогда не бывают голодными.

Я сдавлено смеюсь вместе с ребятами. Селени выдумала эту историю одним осенним вечером, впоследствии мы пугали ею друг друга, а затем и всех детей.

Это длилось до тех пор, пока мы не повзрослели и не осознали, что некоторые моменты могут оказаться правдой.

Так же, как случайные смерти участников соревнований за стипендии не были сказками и слухи о людях, бродивших не далеко от дома Холма, которых больше никто не видел. Сэм однажды рассказал, что однажды утром его мама слышала крики, доносящиеся из садов Холма.

— Она думает о его страсти к экспериментам, — говорит он. — Возможно, проводил опыты на каком — то бедном парне.

— Селени, ты просто ужасна, — хихикает Молли.

— Должно быть что-то, что убивает так много Низших, — пытается пошутить парень с пирожками. — Их болезнь развивается благодаря Холму.

Улыбка пропадает с моего лица. Я убираю свои ноги в красивых туфлях с мраморного пола и отворачиваюсь. Очевидно, он не знает никого инфицированного, иначе ему бы в голову не пришло сказать такое. Но с другой стороны, я должна быть ему благодарна, он напоминает, почему я здесь.

Я медленно осматриваю всю комнату, пока… а вот и они. Мой дядя стоит с другой стороны зала, разговаривая с группой мужчин, которые, если судить по парче на их карманах, могут быть либо политиками, либо членами правления Университета Стемвика. Либо и теми, и теми. Я изучаю их лица и хорошо убранные волосы. Неважно, о чем они говорят, большая часть их речи состоит из беззаботного фырканья.

Отлично.

Я оглядываюсь, чтобы посмотреть, чем занимается Селени. Сестра полностью поглощена Бериллом. Я готова пройти сквозь круг ее друзей, но слышу:

— О, Холм человек, и он точно не волшебник, — это говорит парень с бровями, его тон становится еще мрачнее. Я замечаю, что он наблюдает за нашими лицами. — И могу вас заверить, он еще недолго будет оставаться в тени. Приходите завтра. Я не просто собираюсь раздавить остальных парней в игре… — он опускает на нас свой взгляд и поджимает губы, демонстрируя свой дерзкий образ. — Я собираюсь победить и мистера Холма.


Глава 6

Селени хихикнула.

— Могу ли я узнать, как ты, Жермен, собираешься это сделать?

— Довольно просто. Нарушить правила и показать миру, какой на самом деле шарлатан мистер Холм.

Ребята заливисто смеются, некоторые закатывают глаза.

— Давай не начинай, — говорит Лоуренс.

Высокомерное выражение лица парня с темными бровями отражает искренность его слов.

Молли поднимает руку.

— Многие годы Холм единолично финансировал многочисленные университетские программы. По крайней мере, признай это.

— Деньги-шменьги. Я говорю о игре, — он приподнимает левую бровь и темными глазами внимательно следит за окружающими. — Его «магические фокусы» в Лабиринте просто смешны. Если он так жаждет отдать деньги на благотворительность, почему не устроить обычный процесс? Вместо этого он развлекает себя, устраивая неподобающие фокусы, которые смогут показать даже уличные клоуны. А еще он вовлек всех вас в эту игру. На руках этого человека кровь как минимум пяти участников.

— Справедливо, — говорит незнакомый мне парень. — Но согласно официальному заявлению поместья, все эти смерти были вызваны тем, что мальчики не следовали правилам конкурса.

— Но так ли это? — Жермен смотрит на свой бокал. — Или это то, что он должен был сказать, чтобы продолжать действовать? Посудите сами, в программу какой университетской стипендии входит смерть молодых парней? Не говоря уже о том, как они умерли.

Мы ежимся, будто от холодного ветерка из случайно открытого окна. По коже пробежали мурашки. Вспомнилось последнее событие — четыре года назад тело парня было настолько изуродовано, что пришлось обойтись без традиционных похорон. По слухам, на его теле были следы от укусов размером с кулак.

— Боюсь, мы немного отошли от темы. Вероятно, мисс Лейк уточняла, как Вы планируете разоблачить его.

Жермен во второй раз отпивает из бокала, мне кажется, что он не слышит слов Берилла. Пока коротышка с широкими плечами, которого я замечаю, прежде чем подхожу к компании, не выходит из-за спины Жермена. Он стучит по спине Берилла.

— О, бедный парень… Испугался? И не зря. В лучшем случае, твое участие выльется во что-то непредсказуемое. Ты понимаешь, о чем я. Тебе же лучше остаться здесь с мисс Лейк. Поэтому вы, ребята, можете попытаться показать свои способности, — он скрещивает руки и ухмыляется, точь-в-точь как Жермен. — Иначе нам придется убрать вас по одному.

Я удивленно поднимаю бровь. Берилл, может, глуповат, но только мне и Селени позволено насмехаться над ним.

Я фыркаю и поворачиваюсь к этому олуху.

— Возможно, поэтому мистер Холм устроил состязания именно в таком ключе. Чтобы убедиться, что его не пройдут люди с ограниченным интеллектом.

Широкоплечий парень и Жермен поворачиваются и смотрят мне прямо в глаза.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Жермен.

Я быстро смотрю на Селени и Берилла и продолжаю мысль:

— Я слышала, что в испытании задействуются не только ваши умственные способности, но и психические и интуитивные чувства. Возможно, Холм понимает, что интересы бывают разные, так же как и возможности для обучения. Здесь он поступает справедливо.

— Могу предположить, Вы намекаете на кандидатов из Низших, мисс… Теллур, не так ли? — прищуривается Жермен. — Именно это делает испытание таким нелепым. Сделав испытание доступным для всех, он пренебрег одной верной идеей — отдать награду самым достойным. Зачем тратить деньги на обучение кого-то менее способного?

Я вскипела:

— Менее способного?

— Чем меньше навыков, тем меньше мотивации. Я говорю о тех, кто мог бы улучшить свой статус, если бы они старались лучше. Есть причина, почему Низшие живут именно в своем районе, мисс Теллур. И хотя справедливости ради им позволено бороться за стипендию, но приравнивая их к нашему обществу, мы лишь подчеркиваем, насколько бессмысленно это испытание.

Я открываю было рот, но не нахожу нужных слов. Они застревают где-то между моей головой и разъяренным хребтом.

— Я же считаю, что правильно дать шанс каждому, — тон Селени дает понять, что кому-то нужно следить за языком.

Жермен качает головой.

— Но не когда впустую тратятся деньги. Все мы понимаем, что бессмысленно сравнивать образование Высших с теми, кто едва окончил восемь классов в школе. Поэтому борясь в посредственном конкурсе за свое будущее обучение, мы лишь подтверждаем посредственность системы.

— И все же ты участвуешь, — говорю я тихо.

— Но даже в случае победы участник должен сдать вступительные экзамены в Университет Стемвика, — торопливо меняет тему Молли.

— Хоть кто-то со стипендией не смог их сдать? — продолжает настаивать Жермен. — А деньги есть деньги, мисс Теллур.

Я не против участвовать в игре ради победы. Это не означает, что я рад проходить его наряду с остальными участниками.

Отпивая глоток, я кладу руку на бедро.

— Если таково твое мнение, тогда, возможно, в соревновании должны позволить участвовать и девушкам, — я дерзко оглядываю нашу группу. — В этом случае, у твоих друзей могут появиться настоящие соперники.

Эти слова. Как брызг крови. Я сразу же жалею о сказанном. Выражение его лица лишь подтверждает мои опасения.

Жермен оглядывает меня с головы до ног, задерживая взгляд на моей груди и бедрах. Он похабно ухмыляется и смотрит мне прямо в глаза, хотя свои слова он адресовал Селени.

— Мисс Лейк, я слышал, что Ваша кузина — сплошное удовольствие, но и представить себе не мог насколько. Вам стоит приводить ее к нам чаще. Думаю, мне понравилось бы узнать получше ее… изнутри.

Я краснею, но не отвожу взгляд. Лишь выпрямляю спину в ответ на удушающую атмосферу в этой комнате с ее высокими потолками и разодетыми в нелепые платья гостями с их сияющими лицами.

Опуская взгляд на нижнюю часть его тела, я говорю тихим голосом:

— Мистер Жермен, спешу Вас уверить, если бы Вам была дана возможность узнать получше мою внутреннюю сторону, я бы осталась крайне недовольна вашими стараниями.

Если на мой прошлый комментарий ответом было нервное молчание, то сейчас он сопровождается взрывом смеха и ледяным взглядом.

— Ох, время для торта, — говорит кто-то.

— Думаю, нас зовет мама Селени, — отвечает другой голос.

Жермен сжимает челюсть и наклоняет свою голову ко мне:

— Возможно, Вам стоит проверить свою теорию, мисс Теллур, — говорит он тихо.

Я только открываю рот для ответа, но его дружок с широкими плечами хватает тарелку с каминной полки и берет с нее кусочек торта Лабиринта. Трудно понять выражение его лица. Оно практически злое. Он смотрит на торт, пробует кусочек, прежде поднять его над головой.

Смотря прямо на меня, тихим голосом он произносит:

— Осторожнее, мисс Теллур. Женщины, которые не держат язык за зубами, оказываются не в самом лучшем положении. Например, как твоя мама. Продолжишь вести себя как она — кончишь так же. Умоляя людей купить ее пирожки и живя с сумасшедшим мужем, который убивает своих пациентов.

Я замираю, ощущая двадцать разных эмоций, сжимающих воздух в моей груди. Но продолжаю смотреть ему в глаза и не позволяю волне гнева и стыда отразиться на моем лице. Хотя чувствую, как мои щеки становятся цвета уходящего солнца.

— Рубин и Жермен, — прикрикивает Селени, — хватит. Ваши замечания сквозят неуверенностью, а оскорбительные манеры лишь испортили вечер, как и мнение о вас моей кузины. Я надеюсь…

— Селени, дорогая, — голос моей тети, как стук вилки по фарфору, раздается с другой стороны комнаты. — Приведи своих друзей в большой зал. Время для вальса, — она быстро хлопает в ладоши, стараясь прервать нас и заставить двигаться.

— Ох, и, Рен, — звенящий голос моей тети становится еще громче. — Я попросила мистера Кинга составить тебе компанию для первого танца.

Она хлопает снова, затем подвигается, чтобы пропустить своих друзей вперед. Я поворачиваюсь в указанную ею сторону. Винсент, сын Кеннета, спокойно стоит в кремовом костюме около нашей недавно рассеянной группы. Я хмурюсь. Все это время он был здесь? Он слышал этот разговор?

— Мисс Теллур, — он протягивает мне руку, сопровождая ее широкой улыбкой, которую я видела на лице его отца, пока он давал консультации. Улыбка, которую он ненавидит, потому что она «выглядит слишком скудной», но сейчас он пародирует ее так идеально, что я съеживаюсь. — Приятно снова видеть тебя. Похоже, ты познакомилась с моими друзьями, — он кивает в сторону Жермена. Взяв мою руку, он ведет меня в большой зал, прямо в центр танцующих тел. Затем берет мои руки в свои.

Музыка звенит и плывет по комнате с сине-белыми стенами, Винсент поднимает руку для танца. Он двигается более умело, чем я, его руки уверенно обхватывают мою талию. Мы начинаем танцевать вместе с остальными тридцатью двумя парами, заполняющими собой сверкающее пространство. Чувствует ли он, как мое тело извивается от его горячих рук?

— Мисс Теллур, у Вас на лице милый румянец, — говорит он приятным голосом. Его светлые волосы по-мальчишески спадают на лоб, хорошо дополняя его озорной подбородок и красиво отточенные черты лица, которые в точности повторяют мимику его отца и которые ни капельки не изменились с детства. Однажды он отрезал локон своих волос, чтобы мы смогли провести генетический эксперимент и отточить свои навыки. Сейчас же эти милые черты лица ловят на себе взгляды девушек, в частности благодаря недавнему его решению оставить науку ради кресла в городском управлении Высших.

Наклоняясь, он говорит тише.

— Я знаю, твоя тетя утверждает о моих притязаниях на этот танец, но я честно признаю, мои родители и я надеялись, что ты будешь здесь.

Я киваю и пытаюсь благодарно улыбнуться, стараясь не упоминать, что хотя внимание его родителей очень приятно, но мое смущение никак не связано с ними. Скорее, это я пытаюсь оценить, какую версию Винсента я получу сегодня вечером — тот, который скоро проигнорирует меня, или тот, который чего-то от меня хочет. В то же время пытаюсь скрыть пронизывающее до глубины души отвращение из-за оскорблений Жермана и Рубина. Мне бросает в дрожь от одного воспоминания. Я вполне в состоянии пойти в другой конец комнаты, где стоят они, следя за другими участниками, за ситуацией в комнате и в частности за мной, и снова вступить в перепалку.

«Они как охотники, выслеживающие добычу» — замечаю я про себя.

Но я не стану. Я остаюсь, сдерживая себя и качаясь в такт музыке, пока Винсент прижимает к себе. Кружа меня, он следит за моим взглядом, указывая подбородком в сторону Жермена.

— Ты немного жестко с ним обошлась, не думаешь?

Я моргаю. И сразу же хмурюсь. Он одаривает меня улыбкой, похожей на ту, которой улыбается мне па, когда я совершаю ошибки в эксперименте.

— Жермен просто высказал свое мнение, не его вина, что оно не совпало с твоим. Тебе не следовало оскорблять его, — тихо говорит он. Притягивая к себе мою руку, он сжимает ее крепче и подмигивает. — Хотя бы не так жестко.

— Мистер Жермен оскорбил моих близких и был груб со мной.

Маска исчезает с его лица, и Винсент, как прежде, пожимает плечами. Незатейливо. По-мальчишески.

— Я полностью поддерживаю. Но я знаю его всю свою жизнь и не думаю, что эти угрозы сказаны впустую. Даже если он перегнул палку, тебе следует простить его в некотором роде ужасные коммуникативные навыки. Вдобавок, его отец — политик. Что ты можешь сделать?

«Как и твой отец», — хотела сказать я. «Как и ты. Или кем ты станешь».

Вместе этого, я изучаю его уверенные голубые глаза и чувствую, как разум мой снова возвращается к диалогу с его друзьями. Неужели это так сложно?

Я не знаю. В голове полнейший беспорядок. Я думаю, что замечания на счет Низших были несправедливы, а комментарии Жермена обо мне неприличны. И я думаю, что все, кого я считаю своими друзьями, чувствуют себя так же. Несмотря на это в свете недавних событий, знакомые Винсента лучше улавливали его меняющийся настрой. Что же касается меня, то я лишь небольшой отголосок наших прошлых отношений, что только сильнее усложняет ситуацию. Я смущенно хмурю лоб и неловко замечаю, что кожа на моих руках покраснела. Возможно, я становлюсь слишком сентиментальной.

Винсент смеется:

— Не нужно огорчаться, моя милая. Просто думаю, женщине, которую я собираюсь представить обществу, нужно быть готовой к будущим испытаниям, — он мило наклоняет голову. Свет отражается в его глазах, и парень игриво добавляет, — однако ты выглядишь очень мило, когда краснеешь.

Я краснею еще сильнее из-за озадачивающей смеси лести и обиды от выговора, вдобавок к неожиданно заявленным намерениям. Я даже не знаю, что из этого правда. В этот момент Селени прокружила мимо нас в такт музыке и прошептала:

— Ты в порядке?

Да. Нет. Я не знаю.

Я чувствую себя словно дикий зверь, запертый в клетке, и который, скорее всего, сбежит.

Я украдкой смотрю на Винсента, затем на золотые часы, свисающие с потолка в виде шара. Сэм, Уилл и другие парни наверняка все еще в пабе, полностью увлеченные своей четвертой кружкой сидра. В мой груди раздается странный трепет — а Лют тоже там?

— Конечно, — отвечаю ей, солгав, среди цокающих туфель танцующих под музыку.

Однако, может быть, это и не ложь. Я выпрямляю спину и сосредотачиваюсь на том, что мама волновалась бы, если бы увидела, как я себя веду. Я представляю ее счастливый образ вместо Жермена, который сейчас сверлит взглядом дырку в затылке Берилла, пока тот ухаживает за Селени. Та в свою очередь улыбается и хохочет, прекрасно умещаясь в объятьях его рук. Я выравниваю дыхание и пытаюсь улыбнуться Винсенту как порядочный человек.

— Как сейчас дела на работе у твоего отца?

— Замечательно. Он оказывает влияние на Дом Лордов, чтобы внести настоящие изменения в Кальдоне.

— А как твои личные стремления? — тихо добавляю я беззлобно и без всякого намека на совместное товарищество, которое было между нами, в отличие от холодной дистанции, которая установилась в этом месте.

Но это не важно. Его взгляд похолодел, и эта напряженность, которая появилась четырнадцать месяцев назад, когда он сменил направление своей карьеры, снова нахлынула на его выражение лица.

— Мой отец взял меня в качестве ассистента в парламент, что, как ты можешь понять, открывает возможность для налаживания контактов. Как только я закончу обучение, мое положение будет обеспечено.

Он говорит это на автомате. По телу бежит дрожь, я хочу узнать больше, спросить, что случилось с ним, напомнить, что он не хотел жить как его отец. Он хотел изучать анатомию и строение клеток, создавать лекарства как я, мой па и его друг Лоуренс.

— Что на счет тебя? — спрашивает он натянутым тоном. — Как продвигается исследование болезни? Обнаружила что-то новенькое?

С этих вопросов вот уже год он начинает каждый наш диалог, будто это единственная позволенная ему связь с прошлым.

— Ты поняла, в чем дело? Знаешь, откуда она взялась? Ты нашла лекарство?

Хмурясь, я честно отвечаю:

— Еще нет, но возможно мы близко. Если бы медицинское сообщество или политики узнали об этом, и провели более подробное исследование, или хотя бы заинтересовались…

Настал его черед хмуриться. Снова он сжимает рукой мою талию.

— У них есть, чем заняться. Недавно стало известно, что они хотят скорее узнать источник болезни, чем найти лекарство.

Я начинаю было спорить, но он, как и все его окружение, говорит тихо и настойчиво:

— Продолжай искать. Я знаю, что ты сможешь найти лекарство. Когда ты это сделаешь, мои избиратели будут обожать тебя. Они даже не будут возражать против твоего острого языка, — добавляет он с ухмылкой, закружив мимо трех старых джентльменов. Затем парень снова берет меня за руки.

Наконец танец заканчивается, аплодируют все, за исключением Винсента, который продолжает прожигать меня взглядом.

— Ну раз мы договорись, давай поговорим о чем-то другом. Например, о тебе. Поскольку признаюсь, у меня были иные причины рассчитывать на твое появление здесь.

Мое тело замирает. Залпом допивая напиток, я ловлю на себе взгляды группы женщин, стоящих за его спиной. С головы до ног разодетые в облегающие лифы и многослойные юбки, сшитые по последней моде, они наблюдают за нами. Поджатые губы говорят о том, как бы они желали, чтобы вместо меня в объятиях Винсента, ловя на себе его полный нежности взгляд, были их дочери. Я подавляю свои эмоции и позволяю появиться чувству вины. Дядя Николас был бы горд.

Винсент оборачивается, будто спиной чувствуя взгляды тех женщин. Он берет меня за руку и ведет из наполненной раскрасневшимися лицами комнаты в более укромный уголок.

— Мои родители надеялись, что ты и твои родные смогут присоединиться к ним завтра на пикнике в честь открытия.

— Я уверена, они были бы счастливы, мистер Кинг, но…

— Хорошо. Остался более интимный вопрос, мисс Теллур… — он тянет меня в укромный уголок, подальше от посторонних глаз, и с самонадеянностью приближает свое лицо к моему. — Надеюсь, я буду почтен получить от тебя некую вещь на память, чтобы она была со мной во время испытания.

Вещь? Он будет почтен? Удивленно поднимая бровь, я вспоминаю, что девушки и раньше дарили подарок участнику, но впервые об этом просили меня. Желудок сжало сильнее.

— Может быть, платок или ленту для волос? — предположил он.

Я не знаю, что ответить, поэтому лишь киваю и с неловкостью произношу:

— Благодарю. Может, я подумаю над этим и дам тебе знать, когда приеду?

— Конечно, — улыбка становится спокойной, как и его дыхание на моей шее. Мне хочется остановить эту бессмыслицу. Умолять его стать другом, по которому я скучаю, с которым мы восхищались совместными открытиями. Это лучше чем та роль, которую он сейчас играет. Когда в последний раз я упомянула это, он раздраженно напомнил, что повзрослел и что самое время мне вырасти тоже.

Я сжимаю челюсть и осматриваюсь вокруг, ища способ сбежать. Взглядом ловлю группу мужчин, идущих по лестнице в конце коридора во главе с моим дядей. Они направляются к его кабинету. Как только они скрываются из вида, Винсент прослеживает мой взгляд.

Он хмурится и смотрит на меня — и вдруг его пальцы оказываются под моим подбородком, наклоняя его к себе.

— Мне очень хотелось бы побольше узнать о твоих экспериментах. Так ты говоришь, что уже близка?

— Да, я…

Он кладет палец на мои губы и наклоняется под неудобным углом, и — О, святой Фрэнсис — мне кажется, он собирается меня поцеловать. Я отшатываюсь.

— Мистер Кинг, что вы делаете?

Он опускает палец и отступает с удивленным видом. Затем кивает.

— Приношу свои извинения за излишнюю прямоту. С вами это очень легко, — он протягивает руку. — Но в качестве покаяния, могу я пригласить Вас на еще один танец?

Я не хочу больше танцевать. Я не хочу танцевать с Винсентом. Что бы он ни делал. Я хочу, чтобы мой желудок перестал сжиматься, и сбросить с плеч этот груз — пульсирующее давление, которое говорит, что что-то не так со мной и Винсентом, его друзьями и этим местом, и что любая другая девушка на моем месте была бы польщена, тогда как я просто хочу уйти.

— Думаю, что один — это предел моих возможностей. Кроме того, я только что поняла, что не отдала дань уважения своему дяде. Вы меня извините?

Он на мгновенье замирает, затем так же быстро расслабляется и кланяется.

— Конечно. С нетерпением жду вашего возвращения.

Я отстраняюсь, надеясь, что он найдет целесообразным пригласить другую девушку, и оставляю его, направляясь к винтовой лестнице, когда о группы, окружающей мою тетю, доносится громкий смех. Они обсуждают отпускные турне, которые совершат в этом году. Я проглатываю комок и протискиваюсь мимо тел гостей, от которых пахнет мылом и духами, и которые, по-видимому, наслаждаются этой темой. Неужели мама и папа надеются, что у меня будет такая же комфортная жизнь?

Потому что я чувствую себя в ней неуютно.

Я ускоряю шаг и протискиваюсь через арку, ведущую в кабинет.

Лестница и площадка безлюдны. На блестящем бальзамическом дереве ни пылинки под моими тихими шагами или пальцами, когда я провожу по обшитым панелями стенам, идя по щедро устланному коврами второму этажу. Наверху меня встречает широкий коридор с тремя дверьми по обе стороны и тени мужских фигур, тянущиеся из второй комнаты справа и голоса. Это часть дома дяди Николаса.

Я натягиваю шаль повыше на плечи и направляюсь в сторону голосов, когда в воздухе разносится голос дяди.

— Они уже знают?

— Сегодня вечером об этом объявили в порту. Мы хотели дать рыбацким лодкам время до того, как правила вступят в силу в следующем месяце.

Мои шаги замедляются.

— Это необходимо было сделать для защиты будущего порта и побережья. Население слишком выросло, чтобы поддерживать нынешний уровень потребления.

— Тем, кто зарабатывает этим на жизнь, будет нелегко, — дядя тихо присвистнул.

Я прищуриваюсь. Рыбацкие лодки? Порт? Делаю последние шаги к открытой двери и, заглядывая внутрь, обнаруживаю там десяток мужчин с напитками в руках, разговаривающих официальным тоном.

— Ну, вы знаете, — говорит один из них. — Мы мало, что можем сделать. Это наша обязанность — принимать трудные решения на благо всем — а не в пользу немногих. — Его глаза вспыхивают и останавливаются на мне, и в комнате внезапно воцаряется тишина.


Глава 7

— Прошу прощения, — бормочу я. — Меня просили принести дань уважения маминому зятю.

Я жду, когда дядя Николас что-то скажет, пока мое сердце колотится так громко, что, наверное, все в комнате это слышат, глядя на меня под проволочными клетками с чучелами экзотических птиц, свисающих с потолка. Дядя купил и развесил их много лет назад, словно замерших в полете или в процессе пения, но даже для того, кто увлечен наукой о жизни и смерти, я всегда воспринимала их болезненно.

Загрузка...