Любить того, кто рядом

Не помню, что я ответила на первый вопрос Лео; но помню только, что мы оба изо всех сил старались не говорить о наших прошлых отношениях и о том, как они закончились; вообще на протяжении всего полета пытались не касаться личного. Обсуждали нейтральные темы: кино и музыку, путешествия и работу. Об этом обычно беседуешь человеком, которого не знаешь, но хотел бы узнать поближе, или с приятелем, которого давно не встречал. Такой разговор ни к чему не обязывает, вопросы и ответы рождаются без напряжения, а паузы не угнетают. В паузах можно сидеть в тишине, которая так располагает к откровенному разговору.

Все происходит само собой: я рассказываю Лео про свой предыдущий заказ — фоторепортаж о горах Адирондак.

— Есть что-то удивительное в съемках природы и маленьких городков, там все по-другому и люди особенные, — говорю я. — Так необычно…

Чувствую на себе взгляд Лео и умолкаю. Поворачиваюсь к нему.

— Как ты любишь свою работу, — говорит он.

В его голосе столько восхищения, что мое сердце начинает биться сильнее.

— Да, — тихо говорю я. — Очень.

— Сегодня я это заметил. Мне понравилось наблюдать за тобой.

Я улыбаюсь, едва сдерживаясь, чтобы не сказать ему, что мне тоже понравилось смотреть, как он берет интервью. Между тем Лео продолжает, уже как бы размышляя вслух:

— Забавно, в чем-то ты все та же Эллен, которую я знал когда-то, а в чем-то кажешься… совершенно другим человеком.

Интересно, что он имеет в виду? После нескольких лет разлуки мы не провели вместе и часа. При этом, однако, следует заметить, что и я воспринимаю Лео по-другому. Мне приходит в голову, что восприятие того или иного события не только различно у разных людей, но и часто изменяется. У каждого в отдельности по прошествии определенного времени.

Лео потягивает из пластикового стаканчика газировку со льдом, и вдруг я вижу себя его глазами. Тогда и теперь. Два абсолютно непохожих человека, а сущность одна и та же. Вспоминаю, какой я была раньше — выросшей без матери сироткой, у которой в огромном городе не было ни одной близкой души; бедной девочкой, изо всех сил пытавшейся найти свое место в жизни, понять, кто она, вдали от надоевшего родного города, вне надежных стен университета. Что она собой представляет? Может ли хоть что-нибудь без своего потрясающего парня?

Помню, как впервые влюбилась, как всепоглощающая любовь — любовь к Лео — стала ответом на все мои вопросы. Он был именно таким, какой хотела быть я, — энергичным, эмоциональным, сильным. Находясь рядом с ним, я чувствовала, что в какой-то мере обладаю этими качествами. Однако чем больше я цеплялась за наши отношения, тем неувереннее становилась. Тогда казалось, в этом виноват исключительно Лео, но теперь-то понятно: я тоже виновата. По крайней мере, ясно, почему я ему перестала нравиться.

Кажется, теперь Лео сказал, что он слишком серьезно относился к себе. Возможно, это и так. Я же относилась себе недостаточно серьезно. Именно в этом и скрывалась неизбежная причина нашего разрыва.

— Да, смею надеяться, что я изменилась в лучшую сторону, — говорю я наконец. В памяти мелькают воспоминания о нашем прошлом — разговоры, сцены, события, о которых хочется забыть. Помню, например, как Лео любил поспорить и как злился, если у меня не оказывалось собственного мнения по тому или иному вопросу. Помню, как его огорчала моя несамостоятельность, как раздражало стремление подчиниться обстоятельствам и следовать легким путем, будь то работа или образ мыслей.

— Нам обоим пришлось повзрослеть… Мы многому научились на собственном опыте, многое поняли, — говорит Лео, подтверждая тем самым, что не я одна сейчас думаю о нашем прошлом.

— И как? — интересуюсь я нерешительно. — Что ты понял?

— Пожалуй, одной фразой это не опишешь, — уклончиво отвечает он. — Жизнь — штука длинная. Согласна?

Я киваю, думая о маме. «Это уж как повезет».

Проходит несколько минут, и я впервые со времени нашего знакомства в суде присяжных осознаю, что больше не могу точно сказать, кем был для меня Лео. Он не был мужчиной моей мечты или идеальным парнем, я сама вознесла его на пьедестал; впрочем, негодяем, повинным во всех смертных грехах, каким его представляла Марго, он тоже не был. Его вообще нельзя было охарактеризовать однозначно. Правда в том, что мне в то время требовался другой мужчина. Не больше и не меньше.

— Ты, наверное, устала? — спрашивает Лео после очередной паузы. — Поспи.

— Да нет, все в порядке. Давай еще поболтаем…

Лео вспоминает, улыбаясь:

— Да, именно так ты обычно и говорила…

В голове проносятся десятки мыслей, таких несуразных, что я не могу озвучить и половину из них. Поэтому перевожу разговор на другую тему и задаю вопрос, который, если помню, не терпелось задать с того момента, как судьба вновь свела нас.

— У тебя сейчас кто-нибудь есть?

Пытаюсь сохранять спокойствие и держать себя в руках независимо от того, каким будет ответ. Боюсь набегающей волны ревности, отчаянно пытаюсь подавить ее в себе. Но когда он кивает, я с неожиданным облегчением представлю себе фигуристую красавицу с легким иностранным акцентом, острым умом и интригующей неотразимостью стервы. Настоящую роковую женщину вроде той, о которой поет группа «Вельвет Андеграунд». Наверняка у нее есть лицензия пилота, она с удовольствием хлещет текилу в мужской компании и при этом вяжет Лео свитера и готовит как минимум на трех разных сортах оливкового масла. Она высокая, стройная и выглядит одинаково хорошо как в вечернем наряде, так и в шортах и футболке Лео.

— Здорово! — реагирую я, быть может, даже чересчур восторженно. — Ты… У вас все серьезно?

— Да вроде бы. Мы вместе уже года два, — отвечает Лео.

К моему удивлению, он вынимает из кармана бумажник и достает фотографию. Никогда бы не подумала, что Лео из тех, кто носит снимки девушек в бумажнике и демонстрирует их желающим. Я удивляюсь еще сильнее, когда, включив свет над сиденьем, вижу на снимке совершенно обычную, ничем не примечательную блондинку, позирующую на фоне гигантского, в рост человека, кактуса.

— Как зовут? — спрашиваю я, разглядывая ее сильные загорелые руки, короткую стрижку и широкую улыбку.

— Кэрол.

Я мысленно повторяю ее имя, думая, что она выглядит точь-в-точь, как должна выглядеть девушка по имени Кэрол. Добропорядочная, простая, покладистая.

— Миленькая, — говорю я и отдаю Лео ее фото.

Кажется, больше нечего добавить, это самое подходящее и, пожалуй, единственно возможное слово в данной ситуации.

Лео убирает фото и кивает, как бы соглашаясь с моей оценкой и в то же время давая понять, что не считает ее внешность чем-то чрезвычайно важным для себя.

И все-таки, несмотря на заурядный вид Кэрол я чувствую укол ревности. Возможно, мне было бы легче, окажись на фото сногсшибательная красавица. Ведь одно дело проиграть сопернице с внешностью Анджелины Джоли и совсем другое — когда с твоим бывшим парнем оказывается серая мышка, ничуть не лучше тебя.

Но я напоминаю себе, что о соперничестве речи не идет, выключаю свет и спрашиваю:

— Где вы познакомились?

Лео покашливает, словно обдумывая ответ, потом говорит:

— Да так, обычная история.

Такой ответ, разумеется, меня радует.

— Ну расскажи, — настаиваю я, почти не сомневаясь в том, что их свели общие знакомые, то есть менее романтической ситуации не придумать.

— Так и быть, — говорит он. — Мы познакомились в баре… в самый отвратительный вечер года. В Нью-Йорке, по крайней мере.

— В канун Нового года, что ли? — спрашиваю я, смеясь и притворяясь, что мне совершенно все равно.

— Почти, — подмигивая, отвечает Лео. — В День святого Патрика.

Улыбаюсь при мысли, что и сама вполне разделяю нелюбовь Лео к семнадцатому марта.

— Да брось. Неужели ты хочешь сказать, что тебе не по нраву шумные толпы гуляк, курсирующих по пабам? Крики, шум, свист — это же так весело! А еще веселей — самому хлебнуть зеленого пива, прямо с утра.

— Ну разумеется! — отвечает Лео. — А еще больше мне по душе толпы подвыпивших студентов, штурмующих метро.

Смеюсь.

— А все-таки как тебя угораздило оказаться в пабе в День святого Патрика?

— Ты, пожалуй, сочтешь это невероятным… Я, конечно, по-прежнему не претендую на приз в конкурсе «Душа любой компании», но с некоторых пор перестал быть бирюком, как раньше. Думаю, вполне мог сойтись за кружкой пива с каким-нибудь ирландским корешем.

Еле сдерживаюсь, чтобы не сказать, что, мол, тоже была совершенно асоциальна, так что мы вполне подходили друг другу. Вместо этого спрашиваю:

— А Кэрол ирландка?

Дурацкий вопрос. Но Лео позволяет продолжить разговор на тему его личной жизни.

— Типа того. Англичанка, шотландка, ирландка — каким разница. — И добавляет как бы между прочим: — Из Вермонта.

Через силу улыбаюсь и чувствую отвращение, представляя, как бодрящим осенним утром Кэрол распахивает дверь сарая и с гордостью демонстрирует своему городскому бойфренду умение доить корову… Потом оба покатываются со смеху, оттого что он не справляется с таким плевым делом, молоко брызжет ему в лицо, он пытается сесть на крашеную деревянную табуретку, но падает… разумеется, на сено… Она падает на него, сбрасывает одежду…

Кое-как справляюсь с разыгравшейся фантазией и позволяю себе последнее вторжение в жизнь Кэрол:

— А чем она занимается? Где работает?

— Она научный сотрудник Колумбийского университета Нью-Йорка. Изучает сердечную аритмию.

— Ничего себе! — восклицаю я с восхищением, которое испытывает всякий правополушарный человек по отношению к левополушарному (и наоборот).

— Да, она очень умна.

Смотрю на Лео и жду, что он добавит о Кэрол еще что-нибудь, но он усаживается поудобнее, кладет ногу на ногу и произносит намеренно беззаботным тоном:

— Теперь твоя очередь. Расскажи об Энди.

Говорить об Энди мне непросто с кем угодно, не то что с бывшим парнем.

— Знаю я эту твою профессиональную манеру смело задавать личные вопросы. Может, уточнишь, что именно тебя интересует?

— Хорошо. Хочешь вопрос поконкретнее? — уточни Лео. — Хм… Энди любит играть в настольные игры?

Смеюсь, потому что Лео всегда отказывался играть со мной в настольные игры.

— Да, любит.

— Тебе повезло.

Улыбаюсь, киваю и спрашиваю:

— Еще вопросы будут?

— М-м… Он предпочитает не завтракать или, наоборот, считает, что утром нужно поесть поплотнее?

— Второе.

Лео кивает, как будто мысленно составляет досье на моего мужа.

— Он верит в Бога?

— Да, — говорю я. — Он христианин, как и я.

— Замечательно. А… он… завязывает разговор с попутчиками в самолете?

— Иногда, — отвечаю я, улыбаясь. — Но только не с бывшими подружками, насколько мне известно…

Лео смущенно смотрит на меня, но, похоже, не клюет на мою наживку. Он громко вздыхает и продолжает интервью:

— Ладно, как насчет такого вопроса?.. Твой муж сильно удивится, если откроет колу и обнаружит на крышке, что мол, блин, на сей раз он ничего не выиграл?

— Забавно, но, ты знаешь, — да, удивится! — смеюсь я. — Потому что он действительно ожидает выигрыша. Он у меня неунывающий оптимист.

— Итак, — провозглашает Лео, — похоже, ты обрела надежного спутника жизни: играет в шашки, на завтрак ест овсянку, богобоязненный, один из тех, у кого стакан всегда наполовину полон, а не наполовину пуст.

Смеюсь, но вскоре начинаю волноваться, не дискредитировала ли я Энди в этом блиц-опросе, не рассказала ли о нем лишнего. Поэтому я заканчиваю интервью на уверенной ноте:

— Да, Энди у меня потрясающий. Он очень хороший человек… Мне так повезло!

Лео поворачивается и смотрит на меня. Он вдруг становится неожиданно серьезен.

— Ему тоже повезло.

— Спасибо, — говорю я и чувствую, что начинаю краснеть.

— Это правда, — говорит Лео. — Эллен… я не понимаю, как мог позволить тебе уйти…

Я смущенно улыбаюсь: удивительно — столь простая фраза может одновременно исцелять душу, волновать и выбивать из колеи.

Но что еще хуже — или, может, лучше, — в этот момент Лео опускает спинку сиденья и кладет свою ладонь рядом с моей. Наши руки соприкасаются, от локтя до запястья. Закрываю глаза, стараюсь глубоко дышать и ощущаю такой жар, что перехватывает дыхание. Когда хочешь чего-то очень сильно, желание превращается в потребность — меня буквально захлестывает его сила и напор.

Приказываю себе убрать руку, понимая, насколько важно вести себя правильно. Мой разум кричит: «Я только что вышла замуж! Я люблю своего мужа!» Но это не помогает. Я буквально не могу двинуть рукой. Не мо-гу! Вместо того опускаю сиденье на один уровень с сиденьем Лео и обхватываю пальцами подлокотник, отчаянно надеясь, что нежданный попутчик сделает то же. Лео кладет руку на подлокотник, неуверенно и робко, наши мизинцы соприкасаются, потом перекрещиваются, сплетаются теснее, как будто волна прибивает его к моему берегу, накрывает меня.

Интересно, он смотрит на мое отражение в стекле салона? Я не хочу открывать глаза, надеясь, что темнота спрячет под своим покровом часть моей вины, сделав мои поступки менее реальными. Но происходит прямо противоположное: чувства только обостряются, становятся реальнее и сильнее — так всегда бывает. Когда сосредотачиваешься на себе, другие отходят на второй план.

Проходит какое-то время. Мы оба молчим. РукаЛео. Она тяжелая и теплая, покоится на моей, словно тогда, в кафе у Одиннадцатой и Бродвея, когда это все началось. Однако на сей раз прикосновение наполнено совершенно другим смыслом: оно не просто сопровождает разговор, это и есть разговор. Своего рода приглашение. Приглашение, которое я принимаю неторопливым поворотом руки, открытой ладонью. Наши ладони встречаются, и теперь мы по-настоящему держимся за руки. Я твержу себе, что это самый невинный из жестов. Первоклассники держатся за руки. Родители и дети держатся за руки. Друзья держатся за руки.

Но не так, как мы. Совсем не так.

Слышу дыхание Лео, его лицо совсем рядом, наши пальцы сплетаются, разжимаются, меняют положение. И мы летим на восток, держась за руки и постепенно засыпая. Между небом и землей, между прошлым и будущим — вместе.

Все, что происходит потом, помнится как в тумане: я то засыпаю, то просыпаюсь. Сквозь дремоту слышу объявления стюардессы, но окончательно прихожу в себя, лишь, когда самолет начинает снижаться, готовясь к посадке в аэропорту Кеннеди. Спросонья смотрю в иллюминатор и вижу огни города, потом поворачиваюсь к Лео — он еще спит и держит во сне мою руку. Он слегка склонился ко мне, его лицо освещают лампы салона. Я разглядываю его, стараясь запомнить черты его лица: усы, немного растрепанные баки, длинный прямой нос, тяжелые веки.

Желудок урчит, и я вдруг осознаю, что чувствую себя так, как наутро после первой близости с Лео. Тогда я точно так же проснулась до восхода солнца. Хорошо помню, что ужасно замерзла. Лео спал рядом, его грудь мерно поднималась и опускалась, а я думала: «Что будет дальше?»

Сейчас я задаю себе тот же вопрос, но на сей раз ответ совсем другой. Надежды нет. Это не начало, а конец. Через несколько минут руку Лео придется отпустить. Потом мы простимся.

Вскоре самолет резко идет на посадку и касается земли, Лео открывает глаза, зевает, потягивается в своем сиденье и улыбается мне как-то странно.

— Привет, — говорит он.

— Доброе утро, — тихо отвечаю я.

В горле пересохло: то ли от жажды, то ли от грусти и напряжения. В сумке лежит бутылка с водой, но разве можно разорвать сплетение наших рук ради глотка воды?

— Уже утро? — спрашивает он, глядя в иллюминатор на темную взлетную полосу.

— Почти, — отвечаюя. — Полседьмого… Мы прилетели раньше.

— Черт! — восклицает Лео.

Его лицо выражает те же противоречивые чувства, что испытываю я.

— Что-то не так? — Может, он выразит словами наши общие мысли и чувства и скажет, что не в состоянии поверить, будто мы уже в Нью-Йорке и должны начинать новый день. Врозь. Он смотрит на наши сплетенные руки и говорит:

— Сама знаешь что.

Киваю. Потом в последний раз жму руку Лео и отпускаю.

Мы обреченно идем за остальными пассажирами, надеваем куртки и безмолвно движемся к выходу. Подходим к туалетам, обмениваемся взглядами. Это означает, что подождем друг друга.

И все-таки я немного удивляюсь, когда, почистив зубы и причесавшись, выхожу и вижу, что Лео стоит, прислонившись к серой стене, и ждет меня. Он так красив, что перехватывает дыхание. Едва заметно улыбается мне, потом достает пластинку жвачки и начинает ее разворачивать. Кладет в рот, жует и протягивает мне пачку:

— Угощайся.

— Нет, спасибо.

Он кладет пачку в карман пиджака и спрашивает:

— Готова?

Я киваю, и мы идем забирать вещи.

— В багаж что-нибудь сдавала? — спрашивает он, когда мы спускаемся по эскалатору.

— Только фототехнику. Всего одну сумку. А ты? — интересуюсь я, зная, что ответ будет отрицательным: Лео всегда путешествует налегке.

— Нет, — отвечает он, — но я тебя подожду.

Я не возражаю. Подходим к зоне выдачи багажа, и я ловлю себя на мысли: хорошо бы грузчики забыли разгрузить мою аппаратуру. Но увы, я тут же замечаю среди багажа свою черную сумку.

— Дай-ка я возьму… — Осторожно отстранив меня, Лео поднимает сумку с ленты конвейера. Целую секунду я, страдая от чувства вины, воображаю, что это настоящая жизнь: Лео и я, журналист и фотограф, возвращаемся в Нью-Йорк после выполнения очередного заказа на репортаж о жизни какой-нибудь знаменитости.

Лео кладет свой рюкзак на мою сумку.

— Ты заказала машину? — отрицательно мотаю головой:

— Хотела взять такси в аэропорту.

— Я тоже. Ну что, поедем вместе?

И соглашаюсь, зная, что так мы только оттягиваем неизбежное.

Лео оживляется, и мне это кажется одновременно странным и обнадеживающим.

— Отлично, — радостно говорит он. — Пошли.

На улице ранняя весна, довольно прохладно, дует пронизывающий ветер. Нежно-розовые лучи солнца пронзают безоблачное небо. Судя по всему, день будет замечательный. Вмеете с остальными пассажирами мы идем по узкому тротуару к стоянке такси: Лео впереди, я сзади. Минуту спустя Лео кладет наши сумки в багажник машины.

— Куда едем? — спрашивает таксист, как только мы усаживаемся на заднее сиденье.

Лео говорит:

— Нам нужно в два разных места. Сначала, пожалуйста, в Куинс, точнее, в «Асторию», угол Ньютон-авеню и Двадцать восьмой улицы, а потом…

Тут он вопросительно смотрит на меня и ждет, когда я назову свой адрес.

— Угол Тридцать седьмой улицы и Третьей авеню, — говорю я и представляю свою квартиру: задернутое шторы на окнах, тишина, нарушаемая лишь приглушенным шумом машин на улице; Энди в футболке и пижамных штанах спит в нашей постели. Чувство вины вновь охватывает меня, но я успокаиваю себя тем, что совсем скоро буду дома.

— Это ведь Мюррей-Хилл? — интересуется Лео.

В его взгляде я читаю одобрение. Ему никогда не нравился район, где я жила раньше.

— Да, нас обоих он устраивает, — говорю я. — Вид из окон так себе, зато удобно, близко к центру…

«Нас, — думаю я, — моего мужа и меня».

Лео наверняка понимает, что я хочу сказать, и выражение его лица меняется. Впрочем, он отлично себя контролирует и кивает, почти уважительно. Быть может, он ссйчас задумывается о своей половинке — о Кэрол, которая, в очаровательной пижамке, ждет не дождется его на Ньютон-авеню. Едем по скоростной автостраде Лонг-Айленда, приходит в голову, что я совсем не знаю, живет ли он всесте с Кэрол, собирается ли в ближайшее время на ней жсниться… А может, не на ней, а на ком-нибудь еще? Кто его знает?

Еще мне приходит в голову, что я не упомянула о возможном переезде в Атланту. Хочется верить, что я просто упустила это событие из виду, но на самом деле намереннно утаила от него грядущие перемены, даже не знаю почему Может, боюсь, как бы Лео не подумал, что неженка Эллен опять уступает мужчине и тащится неизвестно куда за мужем? Или опасаюсь, что он совсем обо мне забудет, раз уж так далеко? Или не хочу признаться, что сама против переезда, несмотря на то, что уже пообещала Энди?

В который раз говорю себе, что позже найдется время, чтобы взвесить все «за» и «против». А сейчас единственное чего я хочу, — это наслаждаться настоящим: видом восходящего солнца на горизонте, тихими звуками восточных мелодий по радио, осознанием того, что рядом со мной сидит Лео, а еще думать, что наше путешествие скоро закончится. Через несколько минут мы сворачиваем на бульвар Астория, проезжаем под мостом Трайборо и надземной железной дорогой. Над головой перекрещиваются линии магистралей. Всякий раз, как приезжаю в этот район на метро, меня захлестывают воспоминания. Они становятся еще ярче, когда мы приближаемся к кварталу, где живет Лео: знакомые приземистые дома, выкрашенные в кремовый, красный и розовый цвета, зеленые навесы над входом. Лео указывает на один из домов и говорит таксисту:

— Вот здесь налево, пожалуйста… У белого пикапа.

Таксист паркуется. Лео смотрит на меня, качает головой и почти озвучивает мои мысли:

— Это все ужасно странно.

— И не говори, — соглашаюсь я. — Вот уж никогда не подумала бы, что когда-нибудь снова здесь окажусь.

Лео прикусывает нижнюю губу и вдруг заявляет:

— Знаешь, что бы мне хотелось сейчас сделать?

Мысли, одна непристойнее другой, бешено проносятся у меня в голове, и я нетерпеливо спрашиваю:

— Что?

— Вытащить тебя из машины и привести к себе, — говорит Лео таким вкрадчивым голосом, что его слова действуют на меня как гипноз. — Пожарить яичницу, сварить кофе… а потом сесть на диван и просто… смотреть на тебя… и говорить с тобой весь день.

Сердце начинает биться сильнее, когда я думаю о том, чем еще мы с Лео занимались в его квартире на втором этаже, всего в нескольких шагах от места, где я сейчас сижу. О том, чем мы занимались, когда не говорили. Смотрю Лео в глаза, испытываю слабость и легкую тошноту и изо всех сил пытаюсь убедить себя, что не произойдет ничего особенного, если я сейчас пойду к Лео. Подумаешь, заскочу на пару минут, выпью чашку кофе — что тут такого? Ведь Энди наверняка еще не проснулся. Стало быть, он не будет по мне скучать по крайней мере еще в течение часа или около того. И кто, скажите на милость, от этого пострадает?

Я откашливаюсь и, нервно постукивая пальцами, смотрю на счетчик, на котором, пока мы тянем время, быстро мелькают цифры.

— Ты действительно хочешь… поболтать за чашечкой кофе?

Лео мрачно смотрит на меня.

— Ладно. Ты права. Извини…

Он поправляет волосы, вздыхает и достает из бумажника две двадцатки.

Я мотаю головой, давая понять, что сама заплачу,

— Лео, у меня есть деньги.

— Ну и что?

По крайней мере, в этом Лео и Энди похожи: никогда не позволят девушке платить за себя. Энди всегда платит из рыцарских соображений, а Лео — из гордости. Он сует мне банкноты:

— Возьми!

— Этого много, — спорю я. — На счетчике еще только четырнадцать.

— Эллен, возьми деньги, — настаивает он. — Пожалуйста.

Я не хочу ссориться с ним из-за нескольких долларов, поэтому беру купюры и говорю:

— Ладно. Спасибо.

Он одобрительно кивает:

— Спасибо за все… Спасибо… за прошлую ночь.

Слова звучат сухо, но интонация выдает его. Это не просто слова, Лео и впрямь так думает. Ему было хорошо мной в самолете, так же как и мне с ним.

Таксист скептически смотрит на нас в зеркало заднего вида, потом выходит из машины и закуривает.

— Мы, наверное, производим странное впечатление? — спрашивает Лео.

Я нервно смеюсь:

— Пожалуй.

— Ладно, — продолжает Лео. — Так на чем мы остановились?

— Не помню, — отвечаю я, чувствуя головокружение и невыразимую грусть.

Лео смотрит куда-то вверх, потом на меня.

— Кажется, мы пришли к выводу, что тебе не стоит заходить ко мне?

— Кажется, так, — соглашаюсь я.

— Тогда пора прощаться — говорит Лео, пронзая меня взглядом. — Вот и все.

— Да, пора.

Лео медлит, как и тогда, в ресторане, и мне кажется, что он вот-вот обнимет или даже поцелует меня. Но он лишь улыбается как-то вымученно и грустно, а затем выходит из машины. Дверь захлопывается. Лео перекидывает лямку рюкзака через плечо, переходит улицу, торопливо направляется к своему подъезду и взбегает на крыльцо через две ступеньки сразу. Лео не оборачивается на прощание, просто толкает дверь и скрывается за ней. Когда такси отъезжает от дома Лео, у меня на глаза наворачиваются слезы, и я снова и снова мысленно повторяю его слова: «Вот и все».