Любить того, кто рядом

Наступило первое воскресенье июня и наше последнее восересенье в Нью-Йорке. Утром пришли трое коренастых грузчиков, и мы все вместе девять часов как сумасшедшие паковали вещи. Квартира пуста, если не считать чемоданов у входной двери, кусочков скотча, прилипших к кухонному столу, и бесчисленных клубков пыли на деревянном полу. Мы с Энди, потные и уставшие, стоим в центре бывшей гостиной, где приглушенно шумит кондиционер, разгоняющий жару.

— Кажется, нам пора, — говорит Энди, и его голос отражается от белых стен, которые мы так и не собрались перекрасить в более интересный цвет. Он промокает лицо рукавом старой футболки с пятном, одной из тех тридцати, что предназначены «для переезда или ремонта». Я иногда поддразниваю Энди — мол, его вещей достаточно, чтобы переезжать каждый день в течение целого месяца.

— Да, действительно пора, — киваю я, переключившись на мысли о предстоящих делах: мы поедем на такси до отеля, там примем душ и переоденемся, а потом отправимся на прощальную вечеринку, которую устроили для нас два университетских друга Энди. В конце концов, было решено пригласить всех наших нью-йоркских друзей. Даже Марго и Уэбб ради такого события собрались прилететь из Атланты, чтобы наутро вернуться туда с нами и официально приветстствовать нас уже от лица другого города. Я беру Энди за руку и с наигранным оживлением восклицаю:

— В дорогу!

Энди некоторое время молчит, а потом замечает:

— Знаешь, нужно как-то отметить этот момент.

— Как, например? — спрашиваю я.

— Ну, не знаю… Может, сфотографируемся?

Я отрицательно качаю головой, думая, что Энди уже пора было понять, что хоть я и фотограф, но терпеть не могу снимать «знаменательные моменты» наподобие праздников и вечеринок. Намного больше мне нравится фотографировать людей в обычной обстановке, и это часто вызывает недоумение, а иногда и разочарование у родных и друзей.

— Нет. — Я перевожу взгляд на голубя за окном, который неуклюже приземляется на зацементированную площадку напротив.

Какое-то время мы оба молчим, а потом Энди берет меня за руку и спрашивает:

— Ты что?

— Все хорошо, — отвечаю я и с облегчением понимаю, что это правда. — Мне просто немножко грустно.

Он кивает — совершенно естественно грустить, когда с чем-то прощаешься, даже если впереди тебя ждет что-то необыкновенно интересное. А потом мы без всяких церемоний поворачиваемся и покидаем наше первое семейное гнездышко.

Через несколько минут такси привозит нас к отелю «Грамерси-парк», и на меня накатывает волна сожаления и паники, когда я понимаю, что мы с Энди в своем городе внезапно превратились в приезжих — в туристов.

Однако когда мы оказывается в вычурном и эклектичномм вестибюле отеля с мозаичными марокканскими полами, ткаными коврами и люстрами из венецианского стекла вперемежку с картинами Энди Уорхола, Жана-Мишеля Баския и Кита Харинга, я говорю себе, что знакомство с городом с новой стороны имеет определенные преимущества.

— Ух, ты! А здесь правда здорово, — сказала я, разглядывая камин из камня и мрамора и лампу в виде головы рыбы- пилы.

— Здорово — в лучших богемных традициях. В твоем стиле, — улыбается Энди.

Я улыбаюсь в ответ, и мы идем к стойке портье, из-за которой знойная брюнетка — по имени Беата, если верить пейджу, — приветствует нас с ярко выраженным восточно-европейским акцентом.

Энди говорит в ответ «здравствуйте» и, так как он получил приличное воспитание и был хорошим мальчиком, считает нужным объяснить наш непрезентабельный вид и бормочет извиняющимся тоном:

— Мы только что съехали со своей квартиры.

Беата понимающе кивает и вежливо интересуется:

— И куда вы переезжаете?

— Атланта, Джорджия, — отвечаю я за нас обоих с самым величественным видом, какой мне удается изобразить. Я говорю это так, как будто раскрываю самый главный американский секрет: Атланта — настоящая жемчужина среди городов, и Беата непременно должна ее посетить, если до сих пор этого не сделала. Не знаю, зачем мне понадобилось расхваливать Атланту перед совершенно незнакомым человеком — то ли для того, чтобы на душе полегчало, то ли для того, чтобы преодолеть защитную реакцию. Подобная реакция неминуемо возникает, когда я говорю, в какой мы переезжаем, а собеседник всякий раз сочувственно смотрит на меня или напрямую спрашивает: «Но почему именно в Атланту?»

Энди принимает такое близко к сердцу — прямо, как и тогда, когда кто-нибудь плохо отзывается о Питсбурге. Вообще никто не желает оскорбить Атланту — это просто комплекс превосходства, свойственный Нью-Йорку, самодовольное сознание того, что весь остальной мир (или, по крайней мере, страна) бесплодны и однообразны и, так или иначе, проигрывают в сравнении. Сейчас меня задевает подобное отношение, но горькая правда заключается в том, что я сама в глубине души согласна. Когда кто-нибудь из моих друзей уезжал из Нью-Йорка — по работе, или по личным обстоятельствам, или чтобы растить детей в пригороде, — я реагировала также. Думала: хорошо, что не я. Это, кстати, не мешало мне ругать Нью-Йорк каждую минуту. В конце концов, именно бесцеремонность манер и несдержанность в общении — самые неотразимые черты ньюйоркцев, и я буду скучать по ним больше всего.

В любом случае мой упреждающе гордый тон в случае с Беатой, кажется, сработал — она улыбается, кивает и говорит: «О, замечательно!», как будто бы вместо «Атланта» я сказала «Париж, Франция». Потом Беата нас регистрирует и немного рассказывает об отеле, перед тем как вручить Энди ключ от номера и пожелать нам приятного отдыха.

Мы в ответ благодарим ее и по возможности незаметно идем через вестибюль в обратную сторону — к бару, так же богато декорированному, с бильярдным столом, обитым красным бархатом, и с еще одним Уорхолом поистине угрожающих размеров. Я мыслями возвращаюсь к Лео и тому времени, когда я последний раз была в ультрамодном баре, но поспешно отгоняю эти мысли, когда Энди с наигранной церемонностью спрашивает меня:

— Желаете аперитив?

И просматриваю коктейльное меню и говорю, что мохито с ананасом и корицей звучит весьма неплохо. Энди соглашается и заказывает два с собой, и несколько минут спустя мы уже оказываемся в нашем шикарном ярком номере, из которого открывается вид на Грамерси-парк. Это одно из моих самых любимых мест в Нью-Йорке, несмотря на то, что я никогда не была за его закрытыми воротами, — а может, именно потому, что я там никогда не была.

— Здорово, — говорю я, потягивая мохито и рассматривая романтичный, надежно охраняемый частный парк.

— Ну, ты же всегда мечтала взглянуть на него, — говорит Энди, обнимая меня за плечи. — Вот я и подумал, что это отличный способ попрощаться.

— Ты всегда такой внимательный, — говорю я, тронутая до глубины души.

Энди усмехается в ответ, как бы говоря «да ну, пустяки», одним глотком допивает коктейль, а потом раздевается до трусов, и во весь голос вдохновенно заводит песню «Дьявол отправился в Джорджию».

Я смеюсь и качаю головой.

— Иди в душ, — говорю я, обещая себе, что сегодня вечером буду счастлива. Даже, несмотря на то, что ужасно устала. Даже если ненавижу находиться в центре внимания. Даже если не люблю прощаться. И даже если кое-кто с Ньютон-авеню не придет и, более того, не узнает о том, что я уезжаю.

Часом позже наша вечеринка в «Блайнд тайгер», пабе-пивоварне на Бликер-стрит, в самом разгаре. Приглушенный свет, не слишком громкая музыка и мой четвертый бокал за вечер. Мой выбор пал на эль, которому я пока не изменяю, хотя это может привести к опьянению. Во всяком случае, я отодвинула в сторону все свои заботы и провела время еще лучше, чем себе обещала. В немалой степени из-за того, что остальным необыкновенно весело, хотя это редко бывает на столь разношерстных сборищах. У моих друзей-фотографов мало общего с друзьями Энди, юристами, или с представителями индустрии моды Верхнего Ист-Сайда, которые обычно составляли компанию нам с Марго, пока она жила в городе. Моя подруга заслуживает уважения за то, что сумела свести их. Она — связующее звено любой вечеринки. Общительная и грациозная, Марго способна найти общий язык со всеми и привлечь к разговору даже самого стеснительного, почти ни с кем не знакомого гостя. Вот она идет по залу: розовое открытое платье с завышенной талией, серебристого цвета туфли на шпильках, в руке безалкогольный «Дайкири». Необыкновенно хороша, хотя почти на шестом месяце, маленький круглый живот уже заметен, но в остальном она совершенно не изменилась, а волосы, ногти и кожа даже еще красивее, чем раньше. Марго утверждает, что все это витамины для беременных, но, скорее всего, помимо этого, над ней сегодня неплохо поработали в спа-салоне. Короче говоря, беременность ей необычайно идет, и за вечер я слышала эту сентенцию по крайней мере от пяти человек, в том числе и от бывшей коллеги Энди, которая примерно на том же сроке, что и Марго. В отличие от моей подруги выглядит бедняжка так, будто ее, как воздушный шарик, надули гелием — нос, лодыжки и даже мочки ушей.

— Отойди от меня, — в шутку говорит она Марго. — Рядом с тобой я выгляжу ужасно.

— Рядом с ней все так выглядят, даже не беременные, — говорю я.

Марго отмахивается и скромничает, но знает, что это чистая правда. К счастью, она к тому же еще и самая обаятельная из нас, так что никто не держит на нее зла, даже самые что ни на есть непривлекательные беременные.

Мы с ней встречаемся взглядами, и она присоединяется ко мне, Джулиану и его жене Хиллари за расшатанным столиком в задней части бара. Хиллари как раз надумала произнести восторженную речь о том, как она восхищается решением Энди оставить мир больших корпораций. Я уже не первый раз за вечер слышу эти слова от недовольных адвокатов и радуюсь за Энди — все-таки не зря мы уезжаем.

— Семь лет собираюсь уволиться, — говорит Хиллари, смеясь и без конца поправляя светлые, собранные в длинный хвостик волосы. — И все никак не могу собраться.

Джулиан качает головой:

— Если бы каждый раз, когда она это говорит, я получал доллар, мы бы оба давно ушли на заслуженный отдых! А она вместо этого…

— Что? — хором спрашиваем мы с Марго.

Джулиан хлопает жену по плечу и гордо говорит:

— Взяла и стала партнером в своей конторе!

— Не может быть! Почему ты нам не рассказал? — восхищаюсь я, толкая Джулиана в плечо.

— Мы только вчера узнали, — признается он.

Я думаю: а ведь сколько будет обстоятельств в его жизни, мелких и не очень, о которых я ничего не узнаю, потому что мы больше не будем вместе работать. Мы пообещали друг другу оставаться на связи, и, наверное, изредка будем переписываться по электронной почте или созваниваться время от времени, но это совсем не то же самое! Страшно представить, что Джулиан, Сабина и Оскар перейдут в категорию друзей, которым раз в год посылаешь открытку на Рождество.

Однако я дала себе слово не расстраиваться! Поворачиваюсь к Хиллари, поздравляю ее.

— Энди говорит, в большой фирме стать партнером почти невозможно!

— Особенно для женщины… — согласно кивает Марго.

Хиллари смеется:

— Ну, думаю, это ненадолго. По крайней мере, надеюсь… Вот залечу и сразу же возьму отпуск по уходу за ребенком!

Я говорю:

— Что ж, дело решенное!

— А у вас скоро будет свой? — спрашивает меня Джулиан.

Этот вопрос нам с Энди постоянно задают с тех пор, как мы объявили о переезде, поэтому я уже успела придумать и отрепетировать ответ.

— Ну, не прямо сейчас, — неопределенно улыбаюсь я, — хотя вообще-то скоро…

Хиллари и Джулиан улыбаются в ответ. Кажется, в моем ответе друзьям больше всего понравилось, что я сказали «скоро». Больше всех этому радуется Марго, которая прижимается ко мне и берет за руку, обдавая запахом духов. Она объясняет:

— Мы с ней хотим, чтобы наши дети были примерно одного возраста.

Хиллари говорит:

— Ой, в самом деле! Это будет так здорово! Хотела бы иметь кого-нибудь, с кем вместе можно пройти через рождение ребенка и все такое прочее. Но все мои друзья уже обзавелись детьми, так что теперь отправляют их по детским садам, а это совсем другое дело… Вам так повезло, что вы будете жить рядом!

Мы с Марго хором отвечаем, что да, мы знаем, как нам повезло, и в этот момент я с удовлетворением осознаю: это чистая правда. Понятно, невозможно идеально рассчитать время. Может, я не вполне готова уехать из Нью-Йорка и мои дети будут на несколько лет младше ребятишек Марго, но это все мелочи, ведь все в целом получается просто чудесно. Моя дружба с Марго, мой брак с Энди, наш дом в Атланте — все это и в самом деле здорово.

Только я успеваю об этом подумать, как в бар врывается мой агент Синтия. Она окидывает взглядом помещение и несется ко мне. Как бывшая модель и театральная актриса, Синтия обладает невероятно роскошными формами и необычным чувством стиля, и когда она проходит мимо, все оглядываются на нее и гадают, не знаменитость ли это. Как они мне однажды рассказывала, ее часто принимают за Джину Дэвис, и иногда она даже дает за нее автографы и отвечает на вопросы о съемках в «Тельме и Луизе» и в «Битлджусе». Она походя приветствует Энди поцелуем в обе щеки и покровительственно ерошит ему волосы, а потом целенаправленно движется ко мне, увлекая его на буксире.

— Только взгляни, что у меня есть! — начинает рассказынать Синтия. Спустя мгновение они подходят ко мне.

— Спасибо, что пришла, — говорю я, и тут у меня падает сердце. В приступе нарастающей паники я понимаю, что она сейчас раскроет мой секрет прямо на прощальной вечеринке.

И точно — ее полные, пурпурного цвета губы изгибаются в торжествующей улыбке, из своей белой с бахромой сумки она вытаскивает большой журнал и раскатисто заявляет собравшейся толпе:

— «Платформа»! Только что из типографии!

— Я думала, он выйдет не раньше чем через месяц, — говорю я, ощущая полную растерянность, потому что перед глазами у меня стоят не фотографии Дрейка, на которые я потратила столько времени и сил, а строка с именем автора статьи.

— Ну да, ты права, он не появится в киосках еще пару недель, — говорит Синтия. — Но я поколдовала и заполучила сигнальный экземпляр для тебя… Ведь это идеальный прощальный подарок, солнышко. — Она наклоняется ко мне и в шутку щелкает меня по носу.

— Вот круто! — Энди потирает руки и зовет к нашему столику своих друзей, в том числе Уэбба.

— Ты же уже видел снимки, — взволнованно шепчу я, как будто этим можно остановить напор Синтии, которая вознамерилась привлечь как можно больше внимания.

— Видел, но не на глянцевой обложке, — говорит он, стоя позади меня и массируя мне плечи.

Проходит еще одна долгая и мучительная минута. Синтия подогревает всеобщий интерес, прижимая журнал к своему впечатляющему декольте и вдохновенно продолжая шекспировский монолог о моей гениальности, о том, как она гордится тем, что представляет мои интересы, и что мне суждено стать великой независимо от того, где я буду жить.

Тем временем я не отрываю взгляд от задней стороны обложки, черно-белой фотографии Кейт Мосс, которую всегда считала лучшей моделью и мечтала сфотографировать. На фото ее губы полуоткрыты, разметавшиеся по лицу волосы частично закрывают правый глаз, и выражение лица одновременно безмятежное и вызывающее. Я смотрю в ее подведенные глаза, и меня охватывает чувство, что на этой обложке она появилась не для рекламы часов от Дэвида Юрмана, а специально для того, чтобы меня изводить. «Тебе нужно было раньше им все рассказать, — словно говорит она со своим английским акцентом. — Ты еще несколько недель назад могла это сделать, но лишь ждала последнего вечера в Нью-Йорке, когда все вещи уже упакуют. Отлично сработано».

— Давай же, Синтия! — Возглас Энди прерывает мои бредовые мысли. — Показывай свой журнал!

— Ладно-ладно! — говорит Синтия со смехом. Она разворачивает Кейт Мосс лицом к себе, поднимает журнал высоко над головой и, медленно поворачиваясь, демонстрирует всем Дрейка во всем его великолепии. Несколько секунд небольшая, но восторженная аудитория выражает свое одобрение свистом, криками и апплодисментами, а я переживаю сюрреалистическое чувство удовлетворения, что это все-таки моя обложка. Моя фотография Дрейка Уоттерса.

Но страх возвращается с удвоенной силой, когда Синтия вручает журнал Энди и говорит:

— Страница семьдесят восемь, лапочка.

Я задерживаю дыхание и замираю. Энди садится рядом Джулианом и в нетерпении листает страницы в поисках статьи о Дрейке. Тем временем все столпились вокруг него, охая и ахая над фотографиями, над которыми я столько работала, которые я помню в мельчайших деталях, но сейчас не могу заставить себя даже посмотреть на них. Я не свожу глаз с Энди и чувствую огромное облегчение, как только понимаю, что он немного пьянее меня и не способен сейчас ни читать статью, ни тем более искать на странице какие-то слова. Муж расплывается в улыбке, наслаждаясь одобрительными комментариями моих друзей-фотографов, которые добродушно обсуждают художественные достоинства снимков. Остальные наперебой задают вопросы о том, какой Дрейк в реальной жизни, а Марго в типичной для нее манере просит окружающих быть осторожнее и не помять и не пролить что-нибудь на журнал. Некоторое время продолжается болтовня, журнал передается из рук в руки вокруг стола и, наконец, оказывается перед нами с Марго, раскрытый на последней странице статьи.

— Поразительно, — шепчет она. — Я так тобой горжусь!

— Спасибо, — говорю я, наблюдая, как она пролистывает пять страниц обратно к началу.

— Думаю, эта мне нравится больше всего, — говорит Марго, указывая на самое первое фото Дрейка, обрамленное текстом Лео, с именем Лео наверху, в центре страницы. Я так и уставилась на черные буковки. Оказывается, размер шрифта не такой большой, как я боялась, да и сам шрифт не слишком черный и жирный. Так что пока Марго рассуждает о том, какой Дрейк сексуальный и как здорово мне удалось передать его характер, я заключаю, что сегодня мне, пожалуй, удастся избежать разоблачения. А может, и не только сегодня. Ощущаю прилив адреналина, и радостное облегчение вытесняет стыд, более уместный в этой ситуации. Точь-в-точь магазинная воровка, которая говорит «до свидания» охраннику и при этом ощущает вес украденных вещей в своих карманах.

Но мгновение спустя удача мне изменяет, и Марго удивленно отшатывается. Мы смотрим друг на друга. Я точно знаю, что она увидела имя Лео и просекла ситуацию. Понятно, она не знает наверняка, что я сделала и чего не делала, но она уверена, что я обманула ее и, что более важно, ее брата. Если бы это был кто-нибудь другой, не Марго, на меня бы обрушилась волна гнева или поток вопросов и обвинений. Но я знаю Марго. Я знаю, как она сдержанна, как тщательно выбирает слова. Она не выносит сцен. Ни за что жизни Марго не испортит эту вечеринку, любую вечеринку. Меня ждет наказание похуже. Она замолкает, с непроницаемым лицом закрывает журнал и отворачивается от меня на весь оставшийся вечер.