Любить того, кто рядом

Просыпаюсь утром, а возле дивана стоит Энди. Он уже принял душ, побрился и облачился в ядовито-зеленую рубашку-поло и полосатые шорты с плетеным кожаным поясом.

— Доброе утро, — говорю я хриплым спросонья голосом, отметив при этом, что полосатые шорты смотрятся нелепо на любом человеке старше пяти лет от роду.

— Доброе, — неприветливо бросает он, и сразу становится очевидно, что мы по-прежнему в ссоре.

— Куда ты собрался? — спрашиваю я, заметив ключи от машины у него в руке и очертания бумажника в кармане шорт.

— Так, по делам, — отвечает Энди.

— Ну и ладно. — Я чувствую, как во мне снова поднимается обида. Он даже не захотел ничего выяснять прошлым исчером — например, почему я постелила себе на диване. Его не интересует, нравится ли мне жизнь в Атланте.

Он крутит ключи на пальце — привычка, которая в последнее время действует мне на нервы, — и бросает:

— Ну что, до скорого?

— Да уж как выйдет, — угрюмо цежу я.

Он беззаботно направляется к двери, и я не выдерживаю.

— Эй! — окликаю я его на северный манер.

Энди оборачивается и холодно смотрит на меня.

— У тебя проблемы? — спрашиваю я враждебным тоном.

— У меня? — Его губы кривятся в иронической ухмылке.

— Ну да. У тебя, — повторяюя, чувствуя, что нашей ссоре явно чего-то не хватает. Может, опыта ругаться? На самом деле я не припомню никаких сколь-нибудь серьезных разногласий за все время нашего брака — похвастаться нечем.

— Это же ты решила спать на диване, — говорит Энди, топчась перед камином и все еще поигрывая ключами. — Хотя мы договаривались, что до этого никогда не дойдет…

Я отбрасываю легкое одеяло, сажусь и наконец-то выкладываю главное:

— Почему ты не заступился за меня вчера?

Энди молчит, словно тщательно обдумывая вопрос, затем говорит:

— Интересно, с каких пор тебе нужно заступничество кого бы то ни было? Ты вроде вела себя вполне независимо в последнее время.

— Ты про что это? — огрызаюсь я.

— Сама знаешь, — бурчит он, и это бесит меня еще больше.

Что он, черт возьми, имеет в виду? То, что я остаюсь дома в то время, пока он играет в гольф? Или что у меня нет ничего общего с соседками? Или что мы почти не занимаемся любовью, а когда занимаемся, то потом нам и поговорить не о чем?

— Понятия не имею, к чему ты клонишь. Одно я думаю, мне было бы приятнее, если бы мой муж нашел что сказать этой стерве и ее тупому краснорожему муженьку, когда она…

— Когда она что? — переспрашивает Энди. — Пошутила насчет вина?

— Хороши шуточки, — фыркаю я.

— Да брось ты, — говорит Энди. — Она просто подумала, что это вино Марго. И из-за этого называть ее стервой?

— Самая что ни на есть стерва. Да еще с таким гонором. И было бы чем гордиться!

Это и есть самое отвратительное в Джинни и Крейге. Снобы вообще отвратительны, но с ними еще можно как-то примириться, если в них есть хоть что-нибудь забавное. Да только в Джинни и Крейге ничего забавного нет: невыносимые зануды, для которых человеческое достоинство измеряется вещами — шикарными машинами, дорогими винами, солидными ювелирными украшениями.

— Согласен, они снобы, — пожимает плечами Энди. — Но ты ведь всегда потешалась над такими людьми! А теперь… теперь вдруг возненавидела из-за этого Атланту и воспринимаешь любую мелочь как оскорбление.

— А что же это было, как не оскорбление? — упрямо возражаю я.

— Я бы мог доказать тебе, что это не так, — заявляет он тоном невозмутимого адвоката, — но допустим, что так.

— Вот именно. Допустим… — Я ослепительно улыбаюсь.

Не обращая внимания на мой сарказм, он продолжает:

— Стоило ли из-за этого огорчать мою сестру и Уэбба?

— «Мою сестру», — холодно отмечаю я. Энди никогда раньше не называл так Марго в разговоре со мной, и теперь это выдает настрой его мыслей — абсолютно такой же, как мой, словно отраженный в зеркале. В голове раздается голос Сюзанны: «Ты и они. Ты к ним не принадлежишь».

— Во всяком случае, я поняла все именно так, — заявляю я, размышляя о цене, которую приходится платить за выходки так называемых приятелей.

— А я понял все иначе, — парирует Энди.

Я беспомощно смотрю на него и ощущаю полное одиночество. Невозможно спорить с уверенным в себе, непогрешимым супругом, который только что на все лады втолковывал тебе, что его гораздо больше волнуют чувства других людей — всех, кроме тебя.

— Разумеется, ты гораздо лучше меня. Все ясно, — говорю я.

— Перестань, Эллен. Не придирайся ко всякой ерунде, сколько можно высказывать претензии?

Мне приходит в голову, что он абсолютно прав — претензий у меня накопилось множество. Однако мысль о том, что он прав, отнюдь не смягчает меня. Наоборот, еще больше раздражает — заставляет решительнее настаивать на своем.

— Ступай уж лучше по своим делам. Я займусь глажением, это на целый день.

Он закатывает глаза и вздыхает:

— Ладно, Эллен, мученица ты наша. Как тебе угодно. Пока.

Он отворачивается и направляется к дверям.

Я строю гримасу и показываю у него за спиной неприличный жест. В гараже поднимается дверь, гудит мотор «БМВ», Энди выезжает, и воцаряется оглушительная тишина. Я еще недолгое время сижу, изнывая от жалости к самой себе. Удивительно, как мы с Энди докатились до такого штата, как Джорджия, и до такого кризиса в семейной жизни. А ведь мы еще и года не прожили вместе! Видимо, не зря говорят, что первый год — самый трудный. Притом неизвестно, когда — если вообще когда-нибудь — станет легче. Именно в эти тихие минуты я и решаю сделать то, о чем размышляю с самого переезда в Атланту.

Я поднимаюсь в кабинет, роюсь в ящике комода и с самого дна достаю запретный номер журнала «Платформа», к которому не прикасалась со дня прощальной вечеринки в Нью-Йорке. Даже когда заметила его на стенде у кассы в супермаркете. Даже когда Энди купил заветный номер и с гордостью демонстрировал родителям.

Какое-то время я разглядываю фото Дрейка на обложке. Потом что-то в моей душе шевелится, я глубоко вздыхаю, усаживаюсь и открываю журнал на том самом очерке. Сердце бьется быстрее: набранное жирным шрифтом имя автора, колонки текста Лео и мои фотографии — фотографии, которые так живо напоминают о переживаниях того дня, о волнениях, предчувствиях, желаниях. Как все не похоже на то, что я испытываю теперь!

На мгновение зажмуриваюсь, потом открываю глаза и жадно принимаюсь за чтение. Дойдя до конца, я ещедважды перечитываю статью, медленно и методично, словно в поисках потаенного смысла, скрытого в абзацах, предложениях, словах, — и отыскиваю его снова и снова, пока не начинает кружиться голова, и я уже не могу думать ни о чем, кроме настоятельной потребности поговорить с Лео.

И я поддаюсь этому желанию.

Сажусь за компьютер, набираю известный мне адрес электронной почты и пишу письмо:

Лео!

Я только что прочитала твой очерк. Он превосходен. Все замечательно. Еще раз благодарю тебя за все. Надеюсь, у тебя все хорошо.

Эллен.

Отправляю письмо торопливо, чтобы не передумать. Снова нажав клавишу, чувствую, как вся обида, негодование и гнев куда-то улетучиваются, начисто пропадают. Я поступаю плохо. Уж не намеренно ли я довела дело до ссоры с Энди, чтобы добиться своего? Да, я хитрю сама с собой и осложняю себе жизнь. Но мне хорошо! Так хорошо, как не было уже давным-давно.