Любить того, кто рядом

За следующую неделю мысли о Лео почти напрочь выветриваются из головы, и все благодаря мужу, новости Марго и, главное, работе. Просто удивительно, как благотворно действует на душу неделя хорошей продуктивной работы. С работой мне страшно повезло; Марго бы сказала, что работа мне «ниспослана свыше», придав несколько мистическую окраску обычной жизненной лотерее. Во всяком случае, работа для меня — надежное убежище. Я читала, если за работой время бежит незаметно, значит, ты нашел свое предназначение. Что касается меня, то, хотя бывает по всякому, мне определенно знакомо это чувство полнейшей погруженности в любимое занятие.

Сейчас у меня свое дело — я фотограф-фрилансер. Заказы для меня находит агентство: то съемку товаров для рекламы за кругленькую сумму, иногда несколько тысяч баксов всего-то за пару дней работы, то небольшие оформительские задания от издательств, что мне гораздо больше нравится — там есть, где творчески развернуться.

Больше всего я люблю, как ни странно, портреты, хотя сама довольно замкнута и с незнакомыми людьми схожусь трудно. Хочется преодолеть в себе эту черту, и работа над фотопортретом здорово помогает. Обычно мы знакомимся за ленчем или кофе, после чего можно приступать к делу. Я обожаю сам процесс проб и ошибок — усадить модель, поэкспериментировать со светом и все такое. И вот, наконец, получается тот самый, идеальный снимок, который представляет мою версию сущности сидящего передо мной человека. Так сказать, его индивидуальность моими глазами. Такое никогда не надоест! А выполнять заказы для издательств — все равно, что писать на разные темы: например, сфотографировать предпринимателя для «Бизнес уик» — совсем не то, что сделать серию фото для странички моды в «Нью-Йорк таймс» или глянцевого разворота в «Таун энд кантри».

Только за последнее время моими моделями стали знаменитый писатель, актеры, снявшиеся в одном арт-хаус фильме, чемпион колледжа по баскетболу и его легендарный тренер, а также модный шеф-повар — восходящая звезда на кулинарном небосклоне. Короче говоря, я прошла длинный-длинный путь с тех пор, как проявляла пленку на Второй авеню. Вспоминая встречу с Лео, я теперь жалею только о том, что не рассказала ему о личной карьере, раз уж судьба свела нас еще раз. С другой стороны, я успела похвастаться Энди, а, как ни крути, муж важнее. В идеале, конечно, хорошо бы упомянуть и то, и другое. А потом, о моих успехах он может узнать из других источников; вполне возможно, он так и сделал, просто виду не подал. Он, наверное, поэтому и не спросил меня о работе — нашел мой сайт в Сети или случайно наткнулся на мое имя в глянцевом журнале. Я-то ведь тайком обмерила всю прессу, отыскивая материалы с его подписью.

Его статьи я читала со странным чувством — смесью жгучего интереса и отстраненности, гордости и скептицизма. Любопытство в этом случае непреодолимо, и если кто-то всерьез утверждает, что ему совершенно неинтересно, как сложились дела у бывшего или бывшей, — я не верю. Такой человек либо врун, либо бесчувственный чурбан. Спорить не буду: маниакальный интерес ко всем бывшим — это не здорово, но интересоваться тем, кого когда-то любила, — вполне нормально.

Если Лео отыскал мою веб-страничку и посмотрел мои работы, то неминуемо должен заподозрить, что наш разрыв сработал как детонатор, подтолкнув меня к действиям и головокружительным переменам. Впрочем, я далека от того, чтобы винить Лео за собственную лень и бездеятельность, которые имели место, пока мы были вместе.

Тут я недовольно морщусь, вспоминая собственное благодушное настроение и отсутствие амбиций в дни нашего романа. Фотографировать я любила, но относилась к делу с прохладцей. Все, даже любимое занятие, отступило на второй план — только наша любовь имела значение. Я думала только о Лео, мечтала только о нем. Он настолько занимал меня, что сил ни на что другое, включая фотографию, просто не оставалось. Никаких планов на будущее, никаких мыслей о карьерном росте — один и тот же автобус каждое утро, та же самая фотомастерская, где Квин уже научила меня всему, что могла. По пути на работу я убеждала себя: «Зачем искать другое место? Деньги не главное. Главное счастье, а оно у меня есть».

После работы я сразу ехала к Лео в Куинс и была в его полном распоряжении, возвращаясь к себе, только если у него были свои планы на вечер или у меня кончалась чистая одежда. В редкие вечера без Лео я ходила куда-нибудь с Марго и нашими общими друзьями, но сидеть дома мне нравилось гораздо больше. Я проводила время в мечтах о Лео, строила планы о том, что мы будем делать вместе, или записывала для него альбомы любимых групп на кассеты. Песни я выбирала самые крутые, интеллектуальные и душевные — чтобы угодить своему крутому, интеллектуальному и душевному Лео. Как мне хотелось произвести на него впечатление, убедить его и себя в том, то он меня любит не меньше, чем я его!

Сначала, кажется, так и было. Лео тоже был по уши влюблен, но без сентиментальности, а на мужской манер. Однако работой он, в отличие от меня, не пренебрегал. К тому же, будучи старше, он успел продвинуться выше по карьерной лестнице — выполнял серьезные задания в сжатые сроки. Сначала он по возможности включал меня в свою профессиональную жизнь — брал с собой на интервью или в офис (но это только в выходные), где я раскладывала папки или смотрела, как он печатает. А еще он соблазнял меня на офисном столе. И главное, с легкостью пренебрегал и друзьями, и родственниками, чтобы иметь лишнюю возможность побыть наедине со мной.

Это блаженство продолжалось несколько месяцев, словно какое-то волшебство. Мы разговаривали с Лео без устали. Мы неизменно оттягивали момент расставания, даже по телефону, и каждый раз прощались словно навсегда. Нам не хотелось тратить время на сон, когда мы были вместе, — лишь для этого мы задавали друг другу бесчисленные вопросы о прошлом. Ни один мало-мальски значительный эпизод из детства не ускользнул от нашего внимания, а это верный признак если не любви, то одержимости. Лео даже повесил у себя над кухонным столом мою детскую фотографию (шесть лет, не хватает двух передних зубов), утверждая, что это «самая прелестная прелесть на свете».

Я ничего от него не утаила, поведала все свои секреты. Я открылась перед ним полностью, отключив все защитные механизмы. Все мои слабости и болевые точки стали ему известны — начиная с глупого комплекса по поводу собственных якобы уродливых коленок и заканчивая более серьезными сомнениями, когда я поневоле сравнивала себя с Марго и ее обеспеченными друзьями. Что еще важнее, я рассказала Лео о своей матери, все, включая детали, которыми прежде ни с кем не делилась. Как она исхудала за время болезни, точно узница концлагеря; как один раз при мне отцу пришлось пальцами прочищать ей горло, потому что она не могла дышать, — мне эта сцена до сих пор снится. Однажды я даже молилась, чтобы конец пришел скорее, чтобы мама избавилась от страданий — и чтобы из дома исчезли все работники хосписа и запах болезни. Я молилась, чтобы папа избавился от тяжелых обязанностей, налагаемых смертью близкого человека, — при моем приближении он прятал записную книжку с телефонами похоронных компаний. После похорон меня придавило ужасное чувство вины, как будто мама прожила бы дольше, если бы не моя молитва. Я рассказала Лео о чувстве стыда за то, что у меня нет матери, словно всеобщая жалость — клеймо, которое не смоешь, как ни старайся.

И всякий раз Лео утешал и поддерживал меня, находя нужные слова. Он говорил, что мама сформировала меня как личность, несмотря на то, что рано ушла; что воспоминания о ней никогда не сотрутся из моей памяти, а хорошие воспоминания со временем полностью вытеснят плохие. Он утверждал, что видит мою мать как живую — так явственно она предстает перед ним в моих рассказах.

Наша откровенность была взаимной. Лео делился со мной секретными переживаниями, которые касались главным образом несчастливой семейной жизни родителей; у него была кроткая, пассивная мать, домохозяйка с низкой самооценкой, и властный недобрый отец, чью похвалу Лео не мог заслужить, как ни старался. Денег на приличный университет у него не было, и ему тоже случалось чувствовать себя неловко рядом с «богатыми детками» Манхэттена, дипломами престижных факультетов журналистики. Трудно было поверить, что мой замечательный Лео мог считать себя ниже кого бы то ни было. Впрочем, уязвимость только добавляла ему привлекательности в моих глазах.

Как ни важна была психология, самым главным в нашем романе оставалось все-таки физическое притяжение. Влечение. Обалденный секс, от которого крышу сносило, именно такой вдохновляет поэтов и продюсеров порнофильмов. У меня раньше никогда ничего похожего не было. Первый раз в жизни я не стеснялась ни себя, ни его; ничего запретного для нас не существовало — с Лео и для Лео я могла сделать все, что угодно. Мы сходились на том, что секс у нас — лучше не бывает. Как оказалось, бывает! С каждым разом нам становилось все лучше и лучше друг с другом.

Одним словом, мы испытывали бешеное взаимное влечение. Такой любви не бывает, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Стоило ли удивляться, когда выяснилось, что так действительно не бывает.

Сейчас сложно вспомнить, как это началось, но примерно через год отношения стали меняться. Нет, никаких особенных, драматических событий не произошло. У нас не было споров по важным вопросам. Мы не бросали друг другу пошлых и жестоких слов в пылу ссоры. Не было ни вероломных измен, ни подлой лжи, ни попыток побега, ни угрожающих ультиматумов.

Все произошло незаметно, лишь едва уловимо изменилось соотношение сил. Какое-то время я думала, что дело во мне. Нельзя превращаться в типичную зависимую плаксу, твердила я себе, — ведь на самом деле я не такая! Тем более нельзя так себя вести с Лео. Однако вскоре я убедилась, что дело вовсе не во мне. Лео по-прежнему говорил, что любит меня; значит, так и было — иначе он не произносил бы этих слов. Однако в наших отношениях произошел сбой. Равновесие нарушилось лишь чуть-чуть, но ведь в любви каждая мелочь становится видна как на ладони, приобретая силу бесспорного доказательства. Например, Лео перезванивал мне через час, вместо того чтобы перезвонить сразу же, или звонил только вечером. Он проводил больше времени с друзьями и регулярно уходил с ними по вечерам. По субботам он играл в хоккей, записавшись в любительскую команду. Вечером мы все чаще смотрели телевизор, а не разговаривали, как раньше. Иногда Лео говорил, что он не в настроении для секса, слишком устал за день — заявление, немыслимое для прежнего Лео (раньше его требовательные ласки будили меня даже среди ночи). Появилось какое-то отчуждение и после любовных объятий — Лео отодвигался от меня с отсутствующим видом, взгляд его был рассеянным, а мысли блуждали в неведомых пространствах, куда он меня не приглашал.

— О чем ты думаешь? — интересовалась я, ведь раньше мы без устали спрашивали так друг друга и давали подробные ответы. Сейчас же этот вопрос действовал на Лео как красная тряпка на быка.

— Ни о чем, — бросал он.

— Как это, ни о чем? — спрашивала я. Это же невозможно — всегда о чем-нибудь да думаешь.

— Вот так, Эллен, ни о чем, — повторял он, а я, похолодев, отмечала, что он опять назвал меня «Эллен», а не ласково — «Элли», как раньше. — Бывает, я просто ни о чем не думаю.

— Ну и ладно, — говорила я по возможности спокойно и решала, что не буду настаивать и приставать, однако по-прежнему прокручивала в мыслях каждый его поступок, каждую фразу, пытаясь разобраться, что случилось. Почему я действую ему на нервы — потому что слишком далека от идеала? Может, он все еще любит свою бывшую девушку — художницу из Израиля? Она на шесть лет старше его (значит, на двенадцать лет старше меня по части опыта) и, наверно, лучше меня в постели. Любит ли он меня так же сильно, как ее когда-то? Или, что важнее, как меня когда-то?

Сначала я задавала эти вопросы себе, потом они начали звучать вслух — чаще, когда мы ссорились или когда я обижалась и разражалась слезами. Я донимала Лео подозрениями, засыпала вопросами, припирала к стенке, затевала беспочвенные споры. Один раз даже обшарила квартиру в отсутствие хозяина, нашла дневник Лео — священную книжечку, под завязку набитую фотографиями и вырезками, — и прочла несколько страниц. Лео обычно не расставался со своим дневником, и каждый раз, когда он что-то записывал туда, я чувствовала прилив нежности. Не следовало мне читать чужой дневник. Нет, ничего криминального я там не обнаружила, но сам поступок оставил по себе сосущую боль и сожаление: я оказалась из «таких» девиц. Мы оказались «такой» парой. Я пыталась выбросить эпизод с дневником из головы, но не смогла. Мысли о том, что я сделала — что он меня вынудил сделать, — были невыносимы, и через несколько дней я сдалась и рассказала об этом Лео. Последовала яростная ссора, в ходе которой он признал, что не готов к серьезным отношениям — ни со мной, ни с кем-либо еще.

— Почему? — убитым голосом спросила я.

— Семья не для меня, — сказал он, небрежно пожимая плечами.

— Но почему, почему? — вопрошала я. Я хотела еще объяснений. Мне всегда было мало.

Со вздохом он пояснил, что женитьба не что иное, как он контракт между двумя сторонами. Люди подписывают контракт, когда не доверяют друг другу.

— Совсем как ты, — ответил он, свалив, таким образом, всю вину на меня.

Я в слезах попросила у него прощения, сказала, что полностью доверяю ему, что не знаю, что на меня нашло. Заявила, что вовсе не нужно на мне жениться. Я просто хочу быть рядом с ним, всегда.

С непроницаемым лицом он отчеканил:

— Мне двадцать девять. Я не хочу даже слышать слово «всегда».

— Хорошо, — безвольно согласилась я, чувствуя подступающую слабость. — Прости меня.

Он кивнул и сказал:

— Ладно, давай просто забудем об этом.

Я кивнула и притворилась успокоенной. Потом мы занялись любовью, и мне удалось убедить себя, что все наладится. Просто в наших отношениях сейчас сложный период и все, что мне нужно, — проявлять терпение и не придираться к Лео по пустякам. Я напомнила себе, что любовь надо беречь и бороться за нее, а это в моих силах. Я так люблю Лео, что моей воли хватит на нас двоих.

А через несколько дней мы окончательно поссорились. На сей раз без драматических деталей, кроме одной: день был особый — новогодняя ночь, канун нового тысячелетия.

— Новогодняя ночь — развлечения для любителей, а я к ним не отношусь, — твердил Лео в ответ на просьбу пойти со мной на вечеринку к Марго.

Разговор повторялся каждую неделю: Марго пригласила меня уже давно, и я обещала быть.

— Ты знаешь, меня раздражает шумиха по поводу миллениума. А уж эти разговоры о грядущем компьютерном сбое — просто идиотизм! Подумаешь, начинается очередной год.

— Пойдем, ну, пожалуйста, — ныла я. — Марго так просила!

— Вот пусть Марго и празднует.

— Я тебя тоже прошу.

— А я тебя прошу — дай мне спокойно посидеть дома.

Я пробовала торговаться:

— Пойдем ненадолго, всего лишь на пару часов. А потом вернемся домой.

— Посмотрим, — сказал он в заключение, что почти всегда означало «нет».

В новогоднюю ночь я продолжала цепляться за соломинку и верить, что Лео придет, решив удивить меня. Представлялся залитый мерцающим светом зал, глаза Лео, расступившаяся толпа и поцелуй ровно в полночь. Точно как в фильме «Когда Гарри встретил Салли». Всю праздничную ночь я не сводила взгляда с часов. Сердце щемило, но надежда не покидала меня вплоть до того момента, когда до наступления нового, 2000 года осталась одна минута. Я стояла в углу одна и слушала ремикс старой песни Принса «1999-й», потом финальный отсчет секунд. Внутри все переворачивалось. Через несколько минут на мне повисла хохочущая Марго с бокалом в руке и восторженно поведала, как она меня любит и как счастливы мы будем в новом тысячелетии. Потом она вернулась к своему парню, а я… Я пошла домой и легла спать, положив телефон рядом, на подушку. Перед сном я, кажется, молилась.

Но Лео не позвонил мне в новогоднюю ночь. Я прождала его звонка все следующее утро и поняла, что не выдержу больше ни одной минуты. Тогда я собралась и поехала к нему на метро. Он был дома — читал газету и смотрел МТВ.

— Ты так и не пришел, — горестно констатировала я свершившийся факт.

— Извини, — сказал он без малейшей вины в голосе, — я хотел пойти, но заснул в половине одиннадцатого.

— Я встретила Новый год совсем одна! — обвиняющим голосом воскликнула я.

— Я тоже, — засмеялся он.

Туг я рассердилась:

— Это не смешно!

Лео ощетинился:

— Я тебе ничего не обещал.

Я сразу же пошла на попятную и села смотреть футбол, прильнув к плечу Лео. Потом он приготовил свое фирменное блюдо — омлет по-гречески, и мы занялись любовью на кушетке. Когда он встал и сказал, что ему надо работать, я опять расстроилась.

— Но ведь сегодня праздник, Новый год, — захныкала я, так что самой стало противно от звука собственного голоса.

— Мне нужно успеть к определенному сроку, — равнодушно сказал он.

Я безнадежно смотрела на него. Голова кружилась — так мне было горько. Наконец я открыла рот и произнесла те самые злосчастные слова.

— У нас с тобой ничего не получается, — бросила я, просто чтобы проверить его реакцию. Эта тактика должна была подстегнуть Лео к действию; по крайней мере, я так считала. — Нам надо расстаться.

Я думала, он возмутится и начнет протестовать или потребует объяснений. Но Лео не раздумывая согласился. Он нежно, почти любовно ответил, что я права, и обнял меня. Облегчение в его голосе чувствовалось безошибочно, и это было гораздо хуже, чем гнев.

Пришлось доигрывать взятую на себя роль до конца. Предложение ведь исходило от меня.

— Пока, Лео! — бодро сказала я.

— Всего тебе хорошего, Эллен. — Лео изобразил печаль.

Я сама отрезала все пути к отступлению. Оглушенная, отвергнутая, я вышла от него и поймала такси, не в силах думать о метро.

Когда я добралась до дому, Марго сидела в общей комнате с журналом на коленях.

— Что с тобой? — встревожилась она.

Я ответила, что не знаю, и, когда она спросила, что случилось, выдавила:

— Мы с Лео расстались.

Можно было бы рассказать обо всем, включая все ужасные подробности, но я против воли ушла в себя, отгородившись от подруги.

— Какой ужас, — сказала она. — Расскажи, как было дело.

Но я только покачала головой:

— Ну, не знаю… Все так сложно.

В тот момент мне все действительно казалось очень сложным и запутанным; наверное, так и бывает при расставаниях. Однако причина расставания бывает очевидна: например, кто-то из двоих разлюбил или просто понял, что любви никогда не испытывал, и тут же пожалел о клятвах и обещаниях. Сейчас мне кажется, что между мной и Лео получилось именно так. Как часто говорила мама, самое простое объяснение — самое правильное. Но тогда я не хотела в это верить.

Как многие девушки в моей ситуации, я надеялась на невозможное: Лео вдруг очнется, увидит, что наделал, и поймет, какое сокровище потерял в моем лице. Он неминуемо обнаружит, что мое место не может занять никто. Я была убеждена, что «никто не сможет любить его так, как я». Я так и твердила сестре и Марго, не понимая, что для мужчин это не аргумент. Да и для женщин тоже.

Хуже того. В голове моей постоянно вертелась дурацкая сентенция: «Если любишь — отпусти». Как-то в старших классах моя сестра написала эти слова на большом листе ваттмана и повесила на видном месте в спальне (после особенно болезненного расставания с очередным бойфрендом). Буквы были огромные, раздражающе-лилового цвета, который почему-то служит для выражения соболезнования, а на заднем плане просматривались заснеженные вершины, и парил орел. Меня плакат откровенно раздражал — какой, интересно, орел добровольно вернется в неволю? «Черт побери, Сюзанна, он твоим никогда и не был», — так и хотелось сказать сестре.

Я отпустила Лео, как орла, и что же? Я свято верила, что он станет исключением из правил. Дикой птицей, которая вернется.

И я ждала, ждала стоически, отчаянно уверяя себя, что мы расстались «только на время». Невероятно, но мои чувства к Лео еще более обострились после разрыва. Если раньше я была им одержима, то теперь я в нем просто тонула. Лео заполнял собой каждую минуту моей жизни. Я превратилась в брошеную женщину: изводила себя, слушая его голос на автоответчике или меланхоличные песни вроде «Наш последний день» Шинед О’Коннор; часами валялась на неубранной кровати; начинала бурно рыдать в самый неподходящий момент и писала Лео длинные письма, которые никогда не отправляла. Но собой я совершенно не занималась, если не считать ритуальных ванн, которые принимала, чтобы поплакать в окружении горящих свечей. Аппетит у меня совершенно пропал; единственное, что я ела, — мороженое, кукурузные чипсы в огромных количествах и донельзя банальные дешевые шоколадки.

Даже во сне я не могла избавиться от Лео. Ни до, ни после мне не снилось таких живых и правдоподобных снов — и всякий раз про Лео, про нас. Сны были плохие и хорошие. В плохих снах Лео ускользал, отворачивался, высокомерно отгораживался от меня стеной непонимания. Но были другие сны — мы с ним коротали время в кафе или страстно занимались сексом; вот эти сны и были хуже всего. После них, проснувшись, я забывала, что мы расстались. Мне казалось, все наоборот: наше расставание — дурной сон; стоит лишь открыть глаза, и я увижу рядом Лео. А потом наваливалась мрачная действительность: у Лео теперь своя жизнь, одна.

Через несколько месяцев в эти мелодраматические страдания вмешалась Марго. Был ранний субботний вечер, я в очередной раз отказалась идти с ней на вечеринку. Марго выглядела ослепительно: необыкновенный свитер цвета индиго, джинсы в обтяжку и остроносые черные ботинки. Своипрямые волосы она эффектно завила, а на зону декольте нанесла ароматизированную мерцающую пудру.

— Классно выглядишь, — сказала я ей. — Куда ты идешь?

— Куда-нибудь посидеть с девочками, — ответила она. — Может, передумаешь и пойдешь с нами?

— Нет, — отказалась я. — Сегодня по телевизору хороший фильм, «Девушка в розовом».

Она скрестила руки на груди и презрительно скривилась.

— Ну и почему ты так киснешь? Ты его никогда по-настоящему не любила, — сказала она спокойно и уверенно, словно напоминала прописную истину типа «Гаррисберг — столица Пенсильвании».

Я посмотрела на нее как на сумасшедшую. Надо же так заблуждаться! Конечно, я любила Лео, и мое великое горе служило тому доказательством.

Марго продолжала:

— Это была физическая страсть, а не любовь. Их часто путают.

— Нет, это была именно любовь, — ответила я и подумала, что физическая страсть входила в нашу любовь как непременный компонент. — Я его все еще люблю, и буду любить всегда.

— Ничего подобного, — сказала она. — Ты любила не его, а саму идею любви. А сейчас ты влюбилась в идею собственного страдания, вот и ведешь себя как невротичная малолетка.

Серьезное обвинение для женщины, которой немного семнадцать.

— Ты ошибаешься, — возразила я, берясь за ведерко с мороженым.

Марго посмотрела на меня свысока, как на маленькую, и со вздохом спросила:

— А тебе никто не говорил, что настоящая любовь возвышает? Делает человека лучше?

— С Лео я стала лучше. — Я вонзила ложечку в мороженое. — Он меня очень возвышал.

Марго тряхнула головой и прочла мне целую лекцию. Когда она кого-то в чем-то горячо убеждала, южный акцент прорезался сильнее обычного.

— Хочешь знать правду? Когда ты была с Лео, ты была невыносима. Он сделал из тебя скучную, безвольную тряпку, зависимую и ограниченную. Я тебя узнать не могла. Ваши отношения с самого начала были… нездоровые.

— Ты просто ревновала, — тихо возразила я. Не знаю, что я имела в виду — то ли, что она завидовала моей любви, то ли, что Лео был для меня важнее, чем она. Обе версии казались мне вполне убедительными, несмотря на то, что у нее был свой парень.

— Ревновала? Отнюдь, Эллен. — В голосе Марго звучала непоколебимая убежденность. Кажется, ее забавляла мысль о том, что наши с Лео отношения достойны зависти.

Я залилась краской и, не найдя что возразить, упрямо заметила:

— Но я стала лучше с Лео.

Мы с Марго никогда не подходили так близко к ссоре. Во мне поднималась ярость, и вместе с тем я не могла смотреть подруге в глаза.

— Да? — скептично спросила она. — Ты сделала хоть одну по-настоящему хорошую фотографию за время этого романа? Докажи мне, что я не права, — продемонстрируй, на что Лео тебя вдохновил.

Я поставила ведерко с мороженым на апрельский номер журнала «Таун энд кантри», который читала Марго, демонстративно прошла к своему столу в гостиной, вытащила из ящика большой конверт с фотографиями и швырнула их веером на кофейный столик.

Она стала невозмутимо перебирать их, словно тасовала колоду, перед тем как разложить пасьянс.

— Эллен, вот что я тебе скажу, — произнесла она, наконец. — Эти фотографии… Они плохие.

— Что это значит «плохие», — растерянно переспросила я, глядя через ее плечо на фотографии. Лео смеется. Лео задумался. Лео спит в обнимку со своей собакой Джаспером (никогда не любила этого ворчливого боксера, но сейчас даже он казался мне родным).

— Вот смотри. — Марго выбрала фотографию, сделанную прошлым летом: Лео в шортах и футболке с надписью «Атари» расположился на скамейке в Центральном парке. Взгляд — прямо в камеру (на меня, отметила я), улыбаются только глаза. — Например, вот эта фотография, — сказала Марго. — Хорошее освещение, хорошая композиция, но… это все. Фотография откровенно скучная. Он, конечно, красавец и всякое такое, ну и что? Здесь ничего не происходит — смазливый парень сидит на скамейке. К тому же он… слишком старается.

Я прямо-таки задохнулась от гнева. Это оскорбление было хуже сравнения с тинейджером.

— Старается?!

Нет, Марго меня окончательно достала.

— Да не ты, а он, — продолжала она. — Посмотри на выражение его лица: он собой любуется. Знает, что его фотографируют, что его боготворят. Весь такой харизматичный, мол, помосмотрите, что я за фрукт. Серьезно, Эллен, фотография ужасная. Любая фотография, которую ты сделала раньше, даст этой сто очков вперед.

Она вернула фотографию на столик. Я всмотрелась в нее лучше и почти поняла, что имела в виду Марго. В душе шевельнулось что-то похожее на стыд, оживив давнее воспоминание. В седьмом классе я написала несколько неумелых стихов, что-то на тему лета в Нью-Джерси, самонадеянно отправила их в какой-то литературный журнал — и искренне удивилпсь, узнав, что их не приняли.

Довольно долго мы с Марго смотрели друг на друга. За все годы нашей дружбы, возможно, не было момента более важного, чем этот. Я одновременно любила и ненавидела Марго. Наконец она нарушила молчание:

— Понимаю, тебе больно, Эллен… Но пора перестать жить прошлым.

Говоря это, она собирала фотографии и складывала в конверт. Как будто больше не считала нужным рвать изображения Лео пополам — он того не стоил.

— А как? Как перестать жить прошлым? — тихо спросила я. Вопрос был не праздный. Я действительно хотела знать, как мне жить и действовать дальше.

Прежде чем ответить мне, Марго помолчала.

— Сегодня вечером, так и быть, сиди дома в растянутой футболке и смотри на свою Молли Рингуолд. Но завтра утром поднимайся и постой под душем подольше. Высуши полосы феном, подкрась ресницы. Потом бери фотоаппарат — и за работу. Он не вернется, Эллен, а тебе надо жить своей жизнью… Пора.

Я смотрела на нее и понимала, что она права. Я, как и раньше, оказалась на жизненном перепутье и знала, что должна последовать совету Марго и вернуться к фотографии.

На следующий день я купила новый фотоаппарат (самый лучший, какой был мне по карману) и поступила в Нью-Йоркский институт фотографии. В течение следующего года я узнала все о фототехнике, начиная от линии фильтров и заканчивая лампами — магниевыми, вольфрамовыми и импульсными. Я педантично изучала диафрагму, выдержку и экспозицию, а также фотопленку и ее международную стандартизацию; овладевала теорией композиции, цвета, рисунка и обрамления, включая знаменитое «правило третей» (вот его-то, как мне кажется, я всегда знала на уровне инстинкта); училась использовать линии для получения более выразительного образа. В области фотопечати я и без того имела немалый опыт, но теперь у меня появилась возможность оттачивать навыки, используя новое, более сложное оборудование. На курсе портретной фотографии мы изучали освещение и композицию. Я проходила фотографирование пищевых и промышленных продуктов, съемку архитектуры, пейзажей и даже спортивных соревнований. Затем углубилась в премудрости цифровой фотографии, учась работать с программой «Фотошоп» и разбираться в языке мегапикселей и размере кристалла (тогда это было совершенно новой областью знания), даже прошла курс «Фотография: бизнес и особенности маркетинга».

Каждая новая неделя, каждый приобретенный навык, каждая снятая фотография приближали мое возрождение. Отчасти это объяснялось тем, что время теперь было до отказа заполнено, а занятость — необходимый элемент эмоционального выздоровления. С другой стороны, мое выздоровление заключалось в медленной, постепенной замене одной страсти другой страстью. Я пережила такое лишь однажды, и поэтому не могу считаться знатоком разбитых сердец, но, по-моему, без этих двух ингредиентов — времени и равновеликого увлечения — не обойтись.

Прошло чуть меньше года после расставания с Лео, и только тогда я почувствовала внутреннюю готовность сменить работу. С этой мыслью я подготовила портфолио и стала искать место ассистента. Через знакомого друзей я узнала, что некоему Фрэнку Брайтмену, коммерческому фотографу, требуется второй ассистент. Фрэнк в основном выполнял заказы для журналов мод и снимал для рекламы, но он делал и что-то более серьезное. У него был удивительный стиль, в духе богемного кинематографа, который сразу же захотелось перенять (с некоторыми изменениями, конечно).

Не дав себе времени передумать, я позвонила и напросилась на интервью в его маленькую студию в Челси. Фрэнк произвел на меня впечатление с первой минуты знакомства. У него была серебряная шевелюра и приятная доброжелательная манера держаться. Одет он был безупречно, а говорил негромко. Легкая женственность, скользящая в движениях, не ускользнула от моего внимания — я подумала, что он, должно быть, гей. Для меня, девушки из рабочего города и выпускницы консервативного южного университета, это было в новинку.

Фрэнк прихлебывал капуччино и, одобрительно хмыкая, рассмагривал мои работы, собранные в папку с переплетом из искусственной кожи. Наконец он закрыл последнюю страницу и посмотрел мне в глаза.

— Можно было бы подсластить пилюлю, но я не стану этого делать. Сразу видно, что вы многообещающий специалист, но у меня уже есть первый ассистент. Нам главным образом нужен помощник — бегать за кофе, в банк и болтаться поблизости, на случай если понадобитесь. Совершенно неинтересно, — закончил он.

— Мне подходит, — серьезно сказала я. — Я работала официанткой, и прекрасно умею болтаться поблизости и бегать по поручениям.

С суровым видом Фрэнк поведал, что до меня сменил четырех ассистентов. У всех было прекрасное образование (лучше, чем у меня), и все без исключения оказались ленивыми и безответственными. После паузы он добавил, что я произвожу совершенно противоположное впечатление.

— В вас есть открытость, — сказал Фрэнк. — И мне нравится, что вы из Питсбурга. Хороший, честный город Питсбург.

Я просияла и поблагодарила его.

Фрэнк тоже улыбнулся:

— Вы приняты. Приходите вовремя каждый день, и мы прекрасно поладим.

Так я и сделала — приходила вовремя каждый день в течение двух лет и с радостью выполняла поручения Фрэнка и Маргерит — первого ассистента Фрэнка, эксцентричной дамы в годах. Они были творческие гении, а я — тихий исполнитель. Я занималась проверкой страховых свидетельств, связанных со съемками, и даже иногда имела дело с полицией. Я брала оборудование напрокат и устанавливала освещение под неусыпным контролем Фрэнка, начиная рабочий день с рассветом. Я заряжала пленку, причем под конец удостоилась высочайшей похвалы Фрэнка — он сказал, что никто никогда не заряжал пленку с подобной скоростью. Я, наконец, сняла буквально тысячи показаний счетчика освещения. Короче говоря, усвоила все хитрости коммерческого фотографа, все больше убеждаясь, что когда-нибудь мне это тоже будет по плечу.

Вот такой у меня был период жизни, когда в ней появвился Энди.

Говорят, всему свое время. Оглядываясь на прошлое, всецело соглашаюсь с подобным мнением. Если бы Энди предложил мне встречаться с ним чуть раньше, я бы приняла это за хитрый маневр с целью отвлечь меня от переживаний и заподозрила бы причастность Марго. Разумеется, я не приняла бы их жалости, а Энди ушел бы в тень, будучи человеком неагрессивным. Так бы все и кончилось, не начавшись. Между тем у меня случались редкие, но весьма необходимые мне свидания со всякими «несерьезными» парнями.

Если бы Энди проявил инициативу позже, боюсь, я успела бы стать слишком циничной. С женщинами до тридцати это редко бывает, но я — другое дело, у меня бы получилось. Или мне бы встретился кто-то другой — человек наподобие Лео, ведь говорят, что женщины все время выбирают мужчин одного типа. Я могла бы слишком увлечься работой и карьерой.

Но ничего такого не произошло. Я была независима, наполнена оптимизма и довольна жизнью, как может быть доволен тот, кто молод, не обременен семьей и живет в большом городе. Я по-прежнему слишком много думала о Лео, ломая голову над вопросом: «Почему у нас ничего не вышло?», — и не желала в этом признаться даже себе. Я по-прежнему замирала, внезапно вспомнив его, и дрожь проходила по сердцу, хотя в целом я научилась контролировать свои чувства. Самое худшее осталось позади — время сгладило мою боль и помогло мне, как оно помогает всем и всегда. Я научилась думать о Лео объективно — как о прошлом, которое никогда не вернется. Потери сделали меня лучше и мудрее. Иначе говоря, я созрела для новых, лучших отношений. Я была готова к Энди.