Люди сумрака

ПРОЛОГ

У каждого ребенка есть свой собственный воображаемый монстр. У них разные имена, они по-разному выглядят и даже пахнут. Если верить детям, воображаемые монстры чаще всего обитают на чердаке. Преисполненные уверенности в их существовании, дети слышат шаги, вздохи и скрипы, которые почему-то не слышат взрослые.

В нашем доме не было чердака, а под кроватью не оставалось места даже для кота, не говоря уже о каком-то там чудовище. Мой воображаемый монстр жил в подвале. Он никогда не издавал звуков, не чудил в доме, гася свет или пряча наши вещи. Мой монстр был молчалив, но я знала — он существует.

Переходя из прохожей в гостиную или кухню, я всегда опасливо смотрела себе под ноги, ожидая, когда тяжелый люк распахнется, и черные руки затянут меня вниз. Вставала на цыпочки и быстро перебегала опасный участок, вызывая у матери нервную ухмылку, день ото дня становившуюся все раздраженней.

Но еще до того, как меня заперли в подвале на долгие два года, я осознала горькую истину — в нем никогда не было монстра. Была лишь моя тень, терпеливо ждущая воссоединения со своей хозяйкой. Молчаливая, невидимая, слившаяся с другими тенями. Оказавшись в полумраке, начиная забывать, что такое — солнечный свет, я представляла, как много лет спустя новая семья, которая поселится в нашем опустевшем доме, будет говорить о монстре, который жил в подвале. Обо мне.

А я — не монстр, я всего лишь девочка, которой очень не повезло.

Женщина, которая посвятила всю свою жизнь исправлению одной-единственной ошибки.

ГЛАВА 1

Карма. Рок. Фатум.

Нарекая меня столь странным именем Кармаль, моя мать наверняка считала, что я — долгожданный ребенок, — буду особенной. Знай она, какой я стану, назвала бы меня Бедой. Или Проблемой.

Первого призрака я увидела, когда мне было шесть лет. Правда, тогда я еще не знала, что они очень не любят, когда их называют призраками.

Я вошла в ванную, чтобы отмыть перепачканные после игр во дворе руки. Включила свет и испуганно застыла. В огромной ванной, где мама частенько любила понежиться в воде с большой, вкусно пахнущей шапкой пены, лежала женщина. Мне был виден только ее профиль — очень красивый, как мне тогда показалось. Кажется, она даже что-то напевала себе под нос, зачерпывая пену рукой и проводя ею по коже. Накрашенные алой помадой губы казались слишком яркими, вызывающими на фоне белой эмали ванной. А затем вдруг поблекли, будто кадр с черно-белого фото, став темно-серыми. Вода словно смыла цвет — светло-серой стала и кожа незнакомки.

Я прочистила горло, чтобы спросить, почему она принимает ванную в моем доме. Отреагировав на звук, незнакомка лениво повернула голову и в упор уставилась на меня. Левая половина ее лица, прежде скрытая от моих глаз, была ужасна. Глаза не было, изуродованную, искромсанную щеку залило кровью — пусть она и была серой, как все в этой странной женщине, но я знала, что это кровь.

Я закричала. Кричала и кричала, и не могла остановиться. В ванную вбежала мама. Прижала меня к себе, встревожено спросила: «Что случилось, малышка?». Я указала дрожащей рукой в сторону ванной, подняла взгляд. В тот же миг рыдания прекратились — ванная была пуста. Ни пены, ни воды, ни, уже тем более, прекрасно-ужасной незнакомки.

— Там лежала женщина, ее лицо было в крови, — растерянно проговорила я, перемежая слова испуганными всхлипами.

— Детка, там никого нет. — Мама убрала руки, прежде ласково гладящие мои волосы. Теперь в ее голосе звучало раздражение.

— Но я видела ее! Это, наверное, был призрак.

Мама присела, чтобы ее лицо оказалось на уровне моего. Взяла меня за руки, заставила заглянуть ей в глаза.

— Не говори глупостей. Ты же знаешь, что призраков не существует.

Я знала. Знала, что после ухода — так мама для меня, маленькой, называла смерть — люди перерождаются вновь. Уходит старик, и на другом конце земли его душа появляется в теле младенца.

— Но… но она же была тут! Женщина. А потом исчезла…

— Это Сатана играет с тобой. — И без того узкие губы мамы сжались в одну тонкую линию. — Он хочет обмануть тебя, но ты не должна поддаваться.

Я задрожала — как всегда при упоминании Сатаны. Обхватила себя руками. С трудом кивнула.

— Извини, — прошептала я, не зная, за что прошу прощения.

Но мама лишь кивнула в ответ. Поднялась и вышла, по пути щелкнув выключателем. Оставшись в кромешной темноте, разбавляемой лишь льющимся с прихожей светом, я вздрогнула и кинула испуганный взгляд на ванную. Она по-прежнему пустовала. Я выскользнула из комнаты как испуганная мышка, чувствуя, как колотится сердце в груди. И только оказавшись за ее пределами, облегченно выдохнула.

После того случая я стала видеть странные сны. Часто я просыпалась, трясясь не от страха, а от отвращения. Я не помнила деталей этих снов, не помнила лиц, знала лишь, что в этих полукошмарах царствовала серость.

В тот день в нашем доме было много гостей — я отмечала свое семилетие. Мама пригласила всех моих подруг, которые пришли с родителями. Мне вручили подарки, и сразу после этого дом разделился на две половины — в моей спальне собрались «младшие» с колпачками на головах и тарелками с большими кусками кофейного торта в руках, гостиную заняли взрослые. Лимонад закончился и я, чувствуя себя вполне взрослой и самостоятельной — как-никак, мне сегодня исполнилось семь лет, и именно я была хозяйкой вечера, — взяла кувшин и направилась на кухню, чтобы его наполнить. Мама готовила чудесный лимонад — вкусный, с кислинкой, потому неудивительно, что он закончился так быстро.

Путь мой проходил мимо прихожей у лестницы. Там стоял книжный шкаф, старинные бабушкины часы и мягкое кресло. Дом был хоть и двухэтажным, но не слишком большим, поэтому отдельной библиотеки у нас не было. Папа читал именно здесь, в кресле, считая вредной привычку читать за столом или на кровати. Здесь же под толстым ковром скрывался люк в подвал, где родители держали всякий хлам — тот, что не уместился в гараже. Именно там скрывался мой невидимый монстр.

Но не он стал причиной моего тогдашнего испуга. Ступая по мягкому ворсу ковра и лениво размышляя, сколькими куклами пополнится и так немаленькая коллекция после того, как я распакую подарки, краем глаза я заметила какое-то движение. Резко развернулась.

В кресле вольготно расположился мужчина в светлом костюме, словно вырванный кадр из черно-белого фото. Положив ступню в кожаном ботинке на колено, он лениво раскуривал сигару. И все бы ничего, я бы даже простила незнакомцу его серо-черно-белость, вот только половина головы — там, где должен был начинаться лоб, — у него отсутствовала напрочь. Вместо нее виднелось что-то… что-то жуткое, мерзкое и неправильное. Кажется, именно под этим мой старший приятель Ал подразумевал «вышибить себе мозги». Я терпеть не могла Ала за то, что он дразнил девочек и часто задирал нос, но обожала за умение рассказывать по-настоящему жуткие истории, после которых ночная темнота пугала посильнее какого-то там монстра из подвала.

Кувшин выпал из моих ослабевших пальцев и с красивым звоном рассыпался на осколки, упав за пределы пушистого ковра. Одновременно с этим я вскрикнула. Что-то обожгло мне ногу — осколок, отлетев в сторону, пропорол голую кожу.

Справа от меня, в гостиной, разговоры сменились озадаченной тишиной. Мама подошла ко мне — почти подбежала. Склонилась надо мной и, взяв за плечи, развернула в сторону — так, чтобы ее спина загораживала мое лицо от взрослых. Я начала что-то быстро шептать про сидящего в кресле мужчину. Лицо мамы перекосила странная гримаса. Много позже, вызвав в памяти то мгновение, я поняла, что в тот момент она едва сдержалась, чтобы не влепить мне оплеуху. Удержало ее лишь близкое присутствие гостей.

— Заткнись, — процедила мама сквозь сцепленные зубы.

Я и впрямь замолчала, удивленно и обиженно глядя на нее. Не знаю даже, чего было больше — обиды или удивления, ведь прежде мама никогда так грубо со мной не говорила.

— Им я скажу, что ты запнулась об ковер, выронила кувшин и поранилась. Но запомни: никому и никогда не говори о том, что ты видишь! — прочеканила она, словно надеясь вбить эти слова в мое сознание.

И урок я усвоила. Я научилась держать себя в руках при виде странных серых призраков — не кричать и не ронять посторонних предметов. Не сразу, но я начала воспринимать их как пугающую, но неотъемлемую часть своей жизни.

Но когда мама спрашивала меня, видела ли я кого-то, я говорила правду — ведь это моя мама, я не могла ей лгать. Как оказалось, лучше бы солгала.

ГЛАВА 2

Утро выдалось на редкость паршивое. Моросил противный дождь, небо затянуло тучами. Серое, мрачное, оно как нельзя лучше передавало мое настроение.

Я снова не выспалась — что неудивительно, если учесть, что последние несколько месяцев я не высыпалась совсем. Начавшийся год назад затяжной кошмар и не думал заканчиваться.

Звонок шефа, находящегося за сотни миль от родного города — с удовольствием бы последовала его примеру, — и «приятные» новости, брошенные мне мимоходом: «У тебя новое дело. — И почти тут же: — Кстати, познакомишься с новым напарником. Введи его в курс дела, познакомь с отделом, ну… ты знаешь».

Отлично. Просто прекрасно.

Я проскользнула под ленту, и тут же заметила его. Сразу видно — чужак. Нордический блондин, облаченный в белое пальто, которое смотрелось невероятно неуместно посреди осенней слякоти и разлитой на мощеной тропинке крови. Четко очерченные скулы и пронзительно-голубые глаза — две льдинки, тонкий нос — лицо, не лишенное мужского изящества, но взгляд… С обладателем такого пристального, холодного взгляда шутки плохи…

Ну что ж, посоревнуемся, кто из нас опаснее?

Молодая стажерка — длинноногая и немного неуклюжая Карли — засмотрелась на моего «нового напарника» так, что едва не споткнулась о торчащий посреди парка камень. Я уберегла беднягу от позора, вовремя придержав за локоть, чем заслужила ее благодарный взгляд.

Я не разделяла интереса Карли — и восхищения, промелькнувшего в бледно-серых глазах… За внешностью нордического красавца в белом пальто я видела его истинную сущность — само олицетворение тьмы. Выжигатель. Бывший, что, впрочем, никак не влияло на мое к нему отношение.

Так что же заставило Выжигателя оставить орден и примкнуть к рядам полицейских? Пока это тайна за семью печатями, которую мне не смог открыть даже шеф, но… не в моих правилах оставлять вопросы без ответов.

Я поприветствовала «нового напарника» сдержанным кивком.

— Кармаль Лунеза.

— Феликс Флетчер.

Он протянул мне руку, но я предпочла оставить его жест без внимания — сделала вид, что не заметила. Просто не смогла себя пересилить. Трудно забыть, что стоящий передо мной когда-то был Выжигателем.

— Убитую звали Эмили Роуз Монаган, — сообщил мне Флетчер. Несмотря на раннее утро, дождь и пронизывающий ветер, выглядел он бодрым и выспавшимся. В этот миг я его ненавидела.

Осторожно ступая по влажной траве, я подошла ближе. Присела рядом с распростертым телом. Женщина лет тридцати пяти, светловолосая. Не красавица, но ухоженная: аккуратный маникюр на длинных ногтях, неброский, но умелый макияж. Белый костюм с юбкой-миди залит кровью, из сместившегося декольте блузки выглядывает край ажурного бюстгальтера, явно дорогого.

— Я ее помню, — задумчиво сказала я, вглядываясь в глаза жертвы, словно надеясь увидеть там облик убийцы. — Местная знаменитость.

— Певица? — предположил Флетчер.

Я мотнула головой.

— Писательница. После нескольких лет в инвалидном кресле сумела встать на ноги. Написала об этом книгу.

— Магия? — заинтересованно осведомился детектив.

Я смерила его неприязненным взглядом.

— А тебе не кажется, что далеко не все в этой жизни, что кажется невероятным, может объясняться чем-то другим, кроме как магией? Чудеса медицины, волей и силой духа…

— Милый у тебя характер, — усмехнулся Флетчер. — Мы знакомы не больше пяти минут, а ты уже успела выпустить коготки. Неудивительно, что место твоего напарника пустует.

— Ханга повысили и перевели в другой город, — раздраженно бросила я. Поморщилась — прозвучало как оправдание.

Я знала подобный тип людей, и среди детективов таких мне попалось немало — тех, кто по-своему одержим в стремлении отыскать следы магии в любом странном и непонятном деле. Наверное, каждый из них мечтал однажды поймать настоящего одержимого и сдать его в руки Выжигателей, чтобы потом рассказывать своим детям, как боролся с истинным — сатанинским — злом. С такими людьми я всегда держалась максимально отстраненно, делая все возможное, чтобы наши отношения не выходили за определенные рамки.

Но ситуация с Флетчером осложнялась тем, что он сам когда-то ставил клейма на грудь «детей Сатаны».

— Удар нанесли спереди, но жертва не сопротивлялась. Либо сработал эффект неожиданности, либо…

— … она хорошо знала убийцу, — закончила я за Феликса.

Я хотела было подняться, но мое внимание привлекла любопытная деталь. Рукав белого пиджака жертвы задрался, обнажив застарелые рубцы. Я закатала его повыше. Старые шрамы шли параллельно от запястья до самого локтя — ровные, белесые, тонкие. Задрав второй рукав, я обнаружила там ту же картину.

Флетчер тихо присвистнул, заглядывая мне через плечо.

— Она резалась? Никогда бы не подумал.

— Это было давно. Возможно, когда она была в кресле. Многих, знаешь ли, подобное выбивает из колеи, — пробормотала я. Хотя и для меня увиденное оказалось полной неожиданностью — образ Эмили Монаган никак не вязался у меня с попытками покончить с собой или же — что вероятнее — причинить себе боль.

Я поднялась и огляделась. Небольшой парк, в котором нередко встретишь бегунов, любителей прогуляться перед сном или выгульщиков собак. Я и сама часто бывала здесь, когда снимала квартиру неподалеку. Район тихий и безопасный, за парком — выстроившиеся в ряд коттеджи.

— Кто обнаружил тело?

— Две студентки. Вышли на пробежку до пар и почти сразу же на нее наткнулись. — Флетчер поплотнее запахнул полы кашемирового пальто. — В сумочке — сотовый с десятком пропущенных звонков от мужа, деньги целы, документы тоже. Судя по следам крови на траве, тело не перемещали.

— Орудие убийства нашли?

— Прочесывают округу, но пока безрезультатно.

Солнце вставало, но теплее не становилось. Кожаный плащ не дарил ни тепла, ни защиты от ветра, капли дождя нахально лезли под воротник. Я перекинулась парой слов с экспертом — по ее словам, жертва была мертва уже более девяти часов, и направилась к выходу из парка. Флетчер с легкостью меня догнал, что вызвало мимолетную вспышку раздражения. Бывший Выжигатель… плечом к плечу со мной. Я рефлекторно сделала шаг вправо, увеличивая расстояние между нами.

Я не стала говорить Флетчеру, что была лично знакома с Эмили Монаган — просто не видела смысла: роли этот факт не играл никакой, а объяснять пришлось бы много. Правда, наши дороги пересеклись лишь однажды, если не считать случайные столкновения в торговом центре, которые мы сопровождали дежурными улыбками, или в книжном магазине, где я заставала ее на очередной встрече с читателями — неизменно улыбчивую, вежливую и элегантную.

Однажды она постучалась в дверь моей квартиры. Тогда она еще передвигалась в инвалидной коляске, но уже начала посещать специальные занятия, чтобы вновь обрести контроль над своим телом. Эмили нанялась в нашу местную газету внештатным репортером, писала, в основном, для таких же, как она — тех, кого удача обошла стороной, но кто не привык плыть по течению. Собирала материал для своей «воодушевляющей» колонки, как она говорила с саркастической улыбкой. И хотела, чтобы ее коллекция пополнилась рассказом молодой женщины, в прошлом пережившей страшную, по ее мнению, трагедию — на целых два года стать пленницей в собственном доме. Моим рассказом.

Мне на тот момент уже исполнилось двадцать и, вероятно, Эмили Монаган считала, что молодой девушке захочется выплакаться в жилетку кому-то вроде нее. Мое нежелание делиться с остальными своей историей ее удивило. Покидая мой дом, она оставила визитную карточку — на случай, если я передумаю. Как только за ней закрылась дверь, я разрезала визитку на десятки кусочков и выкинула в ведро.

Я вспоминала Эмили Монаган — всегда элегантную, но не надменную — чего ждешь от успешной женщины, — а открытую, дружелюбную. Написав книгу о том, как она сумела встать на ноги, Эмили воодушевила тысячи людей, и продолжала делать это до сих пор — устраивала семинары, встречи, занималась благотворительностью.

Зачем кому-то понадобилось ее убивать?

Первым делом мы решили наведаться к ее мужу, Рори Монагану. Несколько лет назад он основал клинику, где распространял разработанную им методику для людей с ограниченными возможностями. Эмили была одной из первых его пациентов. Я читала ее книгу — в ней немало строк было посвящено мужу, по признанию Эмили, и поднявшему ее с инвалидного кресла.

Я видела их интервью для газеты — реклама клиники Рори Монагана, облаченная в красивый фантик трогательной истории любви. О нем я знала только понаслышке. Видела его с Эмили — открытое симпатичное лицо, располагающая улыбка — на такого никогда не подумаешь, чтобы он мог причинить боль жене, не говоря уже о том, чтобы убить. Но чужие семьи могут хранить множество секретов…

Кому, как не мне, знать, что самые близкие люди порой наносят самые глубокие раны.

ГЛАВА 3

Я часто просыпалась по ночам от этих странных снов, лишенных каких бы то ни было красок. Долго лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в тишину. Часто слышала приглушенные разговоры родителей, которые подолгу не могли уснуть. Они говорили обо мне. Как у них могла родиться такая странная девочка? Девочка с примесью крови Сатаны.

Ведь всем известно — Сатану слышит только тот, в ком есть частица его крови. А значит, я — порченная, проклятая, одержимая. От таких мыслей меня неизменно начинало колотить. Я безутешно рыдала в подушку и, выплакавшись, засыпала, чувствуя щекой мокрую ткань.

Со временем я поняла, что призраки все реже посещают мой личный мирок, все меньше тревожат меня своим присутствием. Может быть, появиться в моем доме им мешало то, что я отчаянно не желала их появления. Я словно бы воздвигла невидимый, но нерушимый барьер между нами.

Зато случилась новая напасть — со мной вдруг заговорила моя кукла Дарлин. Подарок матери на мой девятый день рождения — красивая, роскошная кукла величиной с мою руку до локтя, с крупными шоколадными кудряшками, обрамляющими пухлое личико, и открытыми голубыми глазами. Поначалу мама даже шила для Дарлин одежду — не очень умело, по правде говоря, — но довольно быстро потеряла к этому интерес.

Я не знаю, была ли этому виной я или мамино непостоянство.

Однажды, устраивая чаепитие для моей милой Дарлин и ее друзей — плюшевых котов, я вдруг услышала тоненький голосок. Определенно, исходил он из закрытого рта моей куклы.

— Кармаль, — протянула она грустно.

Я даже удержала Дарлин в руках, хоть те и задрожали. Кинула на куклу злой взгляд и усадила ее за столик.

— Кармаль, — все не унималась она.

Я упорно игнорировала ее голос — столько, сколько могла. Кажется, минут десять. Но мне было откровенно скучно, а что может стать для скучающего ребенка лучшим развлечением, чем оказавшаяся вдруг говорящей кукла?

И мы разговорились. Дарлин поведала мне, что она вовсе не Дарлин, но я наотрез отказалась ее переименовывать. Мы обсудили порванную лапу моего кота Рича, и Дарлин предложила оказать ему необходимую помощь. Пришлось признаться, что делать этого я не умею и вообще ни разу в жизни не держала в руках иглы. Дарлин удалось вселить в меня уверенность, и кончилось все это тем, что я побежала вниз за маминым набором для шитья. Вернувшись, приступила к операции.

Высунув от усердия кончик языка, я мелкими стежками зашивала лапу бедного Рича. Дарлин повернула так, чтобы она видела весь процесс, но, кажется, ей это не особо требовалось. Она давала мне краткие указания, благодаря чему дело двигалось споро. Закончив, я обрезала нитку и торжественно подняла целого и невредимого Рича. А потом кинулась вниз, едва кубарем не скатившись по лестнице, чтобы явить родителям все грани моего таланта.

Мама, едва взглянув на Рича, ответила мне рассеянной улыбкой. Папа оказался более внимательным, взял кота в руки и восхищенно поцокал языком.

— Это меня Дарлин научила! — похвасталась я.

Судя по изменившимся лицам родителей, сказала я это зря.

— Шить тебя научила твоя кукла? — странным, похожим на механический, голосом спросила мама. Вот теперь-то ее внимание целиком сосредоточилось на мне.

Я сглотнула и опустила голову, так что светлые пряди почти полностью закрыли лицо.

Мама подошла ко мне, взяла тонкими пальцами за подбородок, заставив поднять голову вверх. Некстати промелькнула мысль: какая же мама худая! Скулы выпирают, кожа бледная, не слишком чистые русые волосы заправлены за уши. Она выглядела какой-то болезненной, и мне вдруг стало страшно: а вдруг причиной этому была я?

Я бросила взгляд на отца. Мне так хотелось увидеть на его мужественном лице подбадривающую улыбку. Но он молчал, как и мама, в ожидании моего ответа.

— Да ничего такого, — пролепетала я. — Мы просто болтаем о всяких… пустяках. О погоде. О школе. Она не ходит в школу, она же кукла. Но она многое знает.

Рука матери с моего подбородка переместилась на мою кисть. Сильно сжала и притянула к себе — так, что наши лица оказались на одном уровне. В какой-то момент я подумала, что мама хочет меня обнять, успокоить, унять страх, прозвучавший в моем голосе. Но хватка тонких пальцев была слишком сильной, а серые глаза — точь-в-точь, как мои, — потемнели, предвещая бурю.

— Я что говорила тебе о Сатане? — голос мамы больше не казался отстраненным, он звенел от напряжения и гнева. — Ты не должна слушать его, ты не должна поддаваться на его мерзкие уловки!

— Но, мамочка, Дарлин — не Сатана, — протестующе воскликнула я. — Она милая и добрая, ну и что, что всего лишь кукла! Она говорит не как кукла, а как человек! И говорит, что раньше была человеком. Она скучает по той, прошлой жизни.

Несколько минут мама буравила меня взглядом. Резко разжала руку, и я по инерции отпрянула назад.

— Чтобы больше я не слышала ни слова о тебе или твоей кукле! А если я еще хоть раз услышу, как ты говоришь с ней — я ее сожгу!

Я знала, что это не пустые угрозы. Бросила умоляющий взгляд на папу — ну почему он молчит, почему не вмешается? Он казался таким сильным, но когда мама выходила из себя, внезапно притихал и замыкался в себе. Папа очень ее любил.

Даже тогда, будучи ребенком, я понимала, что маму он любит гораздо больше, чем меня. Горькая, несправедливая правда, с которой мне оставалось только смириться.

Я развернулась и ушла в свою спальню. В приступе злости опрокинула чашки со столика, Дарлин заперла в шкафу, не обращая внимания на ее жалобные причитания и мольбы. Забралась с ногами на кровать, и долго лежала, обнимая Рича и пропитывая его коричневый мех слезами.

Помня о словах матери, я старательно делала вид, что не слышу голоса Дарлин. После нескольких попыток достучаться до меня она обиженно замолкала.

Мне исполнилось десять, но многие взрослые — мамины друзья и подруги, говорили, что я куда взрослее и рассудительнее, чем большинство моих сверстников. И это правда — мне было скучно с ними, мои школьные подружки казались мне глупыми и несмышлеными. А тут под боком был такой интересный собеседник! И в конце концов, я сдалась.

Снова начались долгие разговоры. Дарлин очень многое знала — обо всех и обо всем. Рассказывала мне о дальних уголках, где я никогда не была и вряд ли когда-нибудь побываю. Она знала сотни — а, быть может, и тысячи — разнообразных историй: грустных и смешных, коротких и бесконечных. Развлекала меня долгими пустыми вечерами, когда у мамы не находилось времени для того, чтобы со мной поиграть или почитать мне книгу. А с тех пор, как я начала видеть и слышать то, что нормальной девочке видеть и слышать не пристало, у мамы никогда не находилось для меня времени.

Я старалась вести себя осторожно: говорила с Дарлин тихо, перед этим убедившись, что дверь в мою комнату закрыта. Но в один из дней я все же потеряла бдительность: мамы не было дома — она ушла на какую-то вечеринку к давней знакомой, тете Фэр, а папа возился в гараже, изредка напоминая о себе доносящимся из приоткрытого окна оглушительным шумом.

Я сидела в своей комнате, играла с Дарлин. Легкий сквозняк, проникающий сквозь окно в приоткрытую дверь и обратно, обдувал мои щеки. Лето в этом году выдалось невероятно жарким, и я радовалась тому, что наступил вечер, потеснив душный день. Из-за непрекращающегося стука молотка я не услышала, как в проеме двери появилась мама. Увлеченная беседой с Дарлин, я не сразу увидела ее. Увидев, вздрогнула и выпустила куклу из рук.

Кажется, мама была сильно пьяна. Ал называл это «навеселе». Чтобы сохранить равновесие, она прислонилась к дверному косяку. Между пальцев тлела сигарета. Я нахмурилась, позабыв про страх. Мама никогда не курила в доме, по правде говоря, я вообще не знала, что она курит.

Мама направилась ко мне нетвердой походкой.

— Встань, — коротко приказала она.

Я подчинилась. Дарлин притихла, глядя на меня с пола своими большими голубыми глазами — глазами, которые никогда не закрывались.

Мама села на край кровати, затянулась и выпустила в сторону дым.

— Я, кажется, говорила тебе, что будет, если я услышу, как ты разговариваешь с куклой.

— Мамочка, пожалуйста, не сжигай Дарлин, — шепотом попросила я. — Я больше не буду…

— Ты знаешь, что Выжигатели делают с теми, в ком течет кровь Сатаны?

Я молчала, опустив голову вниз. Я знала — они выжигают дар клеймом.

— Знаешь? — взревела мама.

Я начала всхлипывать. Я — порочная, порочная, порочная…

Она схватила меня за запястье — так сильно, что не вырваться. Быстро сунула сигарету в рот, прижав ее зубами. Освободив руку, принялась расстегивать верхние пуговицы на моем платье. Я дернулась один раз, другой, но мама держала крепко. В ярости дернула ворот платья в сторону. Несколько пуговичек — маленьких, глянцево-черных, как глаза у дешевых тряпичных кукол, отскочили в сторону. Лежали на пору, с укором глядя на меня.

Мама перехватила мои кисти, зажав их одной рукой, и ткнула горящей сигаретой мне в грудь на уровне сердца. Я завопила от боли, начала вырываться — сигарета плотно прилегала к коже, удерживаемая мамиными пальцами. Стук молотка затих — папа услышал мой крик.

— Вот что будет с тобой, если ты и дальше будешь вести себя как одержимая! — выпалила мама.

Отпустила меня, плачущую. Я прижала руку к груди, постанывая от боли. Дарлин молча лежала на полу, как и я, ошеломленная произошедшим. Но почему-то, глядя на нее, я читала в ее глазах: одержимая, одержимая.

И хотя мама забыла сжечь Дарлин, больше я никогда не заговаривала с ней.

ГЛАВА 4

Открывший нам дверь Рори Монаган выглядел неважно. Глаза покраснели, темные круги говорили о ночи, проведенной без сна. Пшеничного цвета волосы растрепаны, на щеках — колкая щетина

— Мистер Монаган? Детектив Лунеза, — я показала значок. — Это — детектив Флетчер…

— Вы нашли ее? Нашли мою жену? — перебил меня

— Да, нам… очень жаль.

Некоторое время он просто оторопело смотрел на меня. Потом судорожным жестом закрыл рукой рот и обессилено прислонился к косяку.

— Как это случилось? — он прошептал это так тихо, что я не сразу различила слова.

— Ее нашли в парке рядом с вашим домом, — вклинился Флетчер. Он вообще не умел долго молчать.

— Как? — выдавил мистер Монаган. — Ее… убили?

— Да, — ответила я. В памяти всплыла зияющая рана в груди некогда привлекательной Эмили Роуз — от ножа, которого мы так и не нашли.

Рори резко развернулся и ушел вглубь квартиры. Переглянувшись, мы вошли следом. Обнаружили его в гостиной — дрожащими руками он наливал воды из кувшина. Залпом осушил стакан — уверена, сейчас он предпочел бы что-нибудь покрепче. Дерганым жестом указал нам на диван, а сам принялся мерить шагами пространство комнаты.

— Что Эмили вообще там делала? — воскликнул мистер Монаган.

— Может быть, решила прогуляться? — предположил Флетчер.

Рори помотал головой.

— Она должна была встретиться с подругами…

— Когда вы в последний раз разговаривали с женой? — спросила я.

Он покусал губу, припоминая.

— Днем мы не виделись — я уехал на работу раньше, а Эмили в этот день в клинику не приходила — у нее намечалась какая-то встреча. С литагентом, по-моему. Часов в шесть мы созвонились. Я сказал, что задержусь, она рассказала мне о своих планах. Разумеется, парк в них не фигурировал.

— Где вы были вчера вечером? — осведомилась я.

К счастью, он не стал закатывать истерику из серии «Вы что, думаете, что я убил собственную жену?», а ответил предельно спокойно:

— В баре. Эмили — очень понимающая женщина… была… — Слово — острое, едкое, отдающее обреченностью и безнадегой, далось ему нелегко. — Ей не слишком нравились мои друзья, а мне нравились далеко не все ее подруги. Поэтому мы решили так — субботу проводим так, как хочется каждому. Эмили с подругами или устраивают домашние посиделки или идут в суши-бар. Мы с парнями отдыхаем отдельно. Так было и вчера.

— Вы звонили ей?

Рори Монаган с усилием кивнул.

— Раза два в течение всего вечера. У меня нет привычки донимать жену звонками, к тому же, я знал, где она и как проводит время. Точнее, думал, что знал. — Он помолчал. — Я вернулся домой уже ближе к часу ночи. Увидел, что ее нет. Начал звонить. Она по-прежнему не брала трубку, и тогда я всерьез забеспокоился. Позвонил Канди — ее лучшей подруге. И та сказала… сказала, что Эмили написала ей смс, что не придет — голова разболелась. Я позвонил в полицию — как и ожидалось, к моему заявлению они отнеслись прохладно. Я бы еще понял, если бы речь шла о молодой девчушке, но Эмили-то — взрослая и неглупая женщина, и загуливать совсем не в ее…

— Мистер Монаган, — сухо сказала я.

Он вздрогнул и перевел на меня растерянный взгляд.

— Да, простите. В общем, я решил найти ее сам. Проехался по всему району, даже доехал до «Острикса», хотя подруги Эмили и утверждали, что она там не появлялась. Просто подумал — мало ли, может, что-то случилось по дороге… Вот только в парк зайти я не догадался — даже и мысли такой не возникло.

— Назовите нам имена подруг вашей жены, — попросил Флетчер.

Рори Монаган послушно принялся диктовать. Я понаблюдала за аккуратным — почти девичьим, буковка к буковке — почерком детектива, но мысли вертелись вокруг рассказа мужа Эмили. Она ли отправила смс или кто-то, хорошо знающий о ее планах, сделал это за нее, чтобы выиграть время? Если второй вариант, то убийца — кто-то из ее близкого окружения.

Я вгляделась в лицо Рори Монагана, пытаясь считать его эмоции. Как обычно — подавленность, опустошенность. Смог бы он убить жену? А какой резон? В Дейстере они слыли замечательной парой, но кто знает, что происходило за закрытыми дверьми их дома?

— Мистер Монаган, постарайтесь подумать — кто мог желать вашей жене смерти?

— Никто! — категорично сказал он, едва дав мне договорить. — Нет, вы не понимаете — Эмили, она… Люди любят ее — и есть за что. Я никогда не встречал человека более чуткого и отзывчивого. Эмили каждый день вкалывает… вкалывала… со мной в клинике — и не ради денег — она, увы, пока не приносит особого дохода.

— Разве книга Эмили не послужила вам своеобразной рекламой? — поинтересовалась я.

Флетчер приподнял бровь, но я предпочла оставить его осуждающий взгляд без внимания. Коллеги не раз выговаривали мне за мою прямоту, отчего-то называя ее циничностью.

— Можно сказать и так, — неохотно признался хозяин дома. — Клиентов прибавилось, но вместе с ними прибавились и расходы. Пришлось в срочном порядке достраивать целое крыло, нанимать персонал.

Больше ничего путного из Рори Монагана вытянуть не удалось. Он был готов с пеной у рта доказывать, что никто в здравом уме не пожелал бы смерти его жене. Усилием воли я сдержала готовую вырваться фразу: «Но ведь кто-то же все-таки ее убил». Мистер Монаган продолжал настаивать на ограблении — неудачном, дескать, преступника могли спугнуть чьи-то голоса. Я не стала его разубеждать.

— Значит, она начала жизнь сначала. Жаль, что уже без меня, — сказал Рори едва слышно. Он вновь наполнил стакан до краев и вновь осушил его одним махом.

Я еле удержала раздраженный вздох. Впрочем, разве виноваты люди, что верят в то, что им усиленно вдалбливают в головы с самого детства? Реинкарнация, бесконечный шанс прожить жизнь так, как надо, уже в новом теле. Нам рисовали смерть как очищение от старых грехов, возможность начать новый, бесконечный виток жизни, в уже новом теле — правда, полностью потеряв воспоминания о старой жизни. Не скажу, что вера — взращенная и старательно лелеемая церковью — в цикличность жизни и перерождение полностью освобождала от чувства утраты, от горечи потери близкого человека, но, безусловно, притупляла ее. Я встречала людей, которые, пережив смерть близких, вздыхали и говорили, что даже завидуют им — ведь ушедшие могут все начать сначала.

Я не могла рассказать им о том, что знаю — о том, что видела своими собственными глазами. О том, что перевернуло бы их представление о жизни и смерти с ног на голову.

Есть тайны, которые должны оставаться тайнами.

Я уже была на пороге, когда Рори вдруг сказал мне:

— Кармаль Лунеза, верно? Эмили часто говорила о вас.

Флетчер послал мне недоуменный взгляд, я лишь пожала плечами. Хорошо, что в городе он совсем недавно.

— Не она одна, — сухо сказала я и вышла.

— Местная знаменитость? — с интересом спросил Флетчер, когда за нами захлопнулась дверь.

Я повернулась, вперив в него взгляд, способный превратить человека в камень. Этот наглец в белом пальто с иголочки даже бровью не повел. Я вздохнула, признавая поражение. Местные знают, что с вопросами о личном ко мне лучше не лезть — и о прошлом расспрашивать не стоит.

Жаль, что Феликсу это невдомек.

Я не удостоила его ответом. Развернулась и пошла к машине, позволяя любоваться моей облаченной в кожаный плащ спиной.

В свое время история обо мне нашумела в интернете, но хуже всего было другое: Дейстер — не такой уж большой город, и слухи здесь распространяются довольно быстро. После обретения долгожданной свободы счастья я не обрела.

Я знаю, что в Дейстере находились те, кто подозревал меня в одержимости, в «сатанинской крови», объясняя это простым вопросом: как мог любящий отец и примерный семьянин запереть свою дочь в подвале без всякой на то причины? Я не была удивлена: всегда найдутся те, кто задаст вопрос — а вдруг жертва вовсе не была жертвой? Я постоянно ловила на себе косые, оценивающие взгляды — меня словно считывали невидимым сканером, гадая: могла, не могла?

Но хуже фанатиков веры, поборников чистоты, видевших во мне дочь Сатаны, были те, кто жалел «бедную малышку Карми». Я задыхалась от их заботы, их жалость меня раздражала. Они не хотели замечать, что я не желаю считать себя жертвой, что я хочу просто забыть о прошлом и жить настоящим, чего два года была лишена.

Благодаря затворничеству мне открылся особый мир, но этого не людям я объяснить не могла. Многие спрашивали меня с затаенным ужасом: как можно выдержать десятки месяцев одиночества?

Но правда в том, что там, в подвале, одинокой я никогда не была.

ГЛАВА 5

Я дала себе зарок, что покончу со всеми пугающими событиями, мало-помалу разрушающими мою жизнь. Отворачивалась, если краем глаза замечала на улице, в школе и дома тех, кто выглядел иначе, чем остальные. Паренька с разбитой коленкой, сквозь которого на моих глазах проехал автомобиль, девочку с рюкзачком, мокрыми волосами, одутловатым лицом и неестественно темными губами. Женщину с наклоненной набок шеей, на которой отчетливо виднелись рубцы от веревки. И многих, многих других. И все они — серые, лишенные красок, словно вырванные из другой реальности, где цвета оказались не в почете.

То я практически не видела их, то они окружали меня, как мухи — мед: как я полагала, когда я была подавлена, и слабел мой внутренний барьер — невидимый щит, ограждающий меня от мертвых.

Дарлин я передарила одной из подруг. Она скривилась — серьезные одиннадцатилетние девочки в куклы не играли, но поставила ее на каминную полку. Всякий раз, приходя к ней в гости, я старалась не встречаться взглядом с Дарлин. А та молчала, так и не простив мне предательства.

Я надеялась, что все наладится. Моя странная жизнь, отношения с папой и мамой. Особенно, с мамой. Но она все так же сторонилась меня. Я была предоставленная самой себе и привыкла проводить время в одиночестве. Теперь я этому даже рада — весьма своеобразная, но все же подготовка к тому, что ждало меня дальше.

Я так старательно поддерживала иллюзию обыденности! Хотела уверить маму, что моя одержимость Сатаной осталась в прошлом. Я не хотела, чтобы мне выжигали на груди клеймо, но еще больше я страшилась этого странного выражения в глазах мамы, появляющегося всякий раз, когда она смотрела на меня. Я боялась, что так будет всегда, и старательно ломала свою личность. Мне было одиннадцать, но иногда, в особо тяжкие минуты, я чувствовала себя немощной, уставшей от жизни старухой. Ужасное для ребенка чувство.

Я много слышала историй об одержимых, порченных — людях, обладающих магией. Магия, как утверждала религия — точнее, мама, эту религию мне проповедующая, — творение Сатаны. Дар, которым он заманивает людей, искажая и извращая их души. Любое проявление магии — знак, что в крови человека течет кровь Сатаны.

А одержимость каралась сурово.

Я никогда не понимала такого страха людей перед магией. Ведь она может действовать не только во зло, но и во благо — лечить людей, находить пропавших. Но все, с кем я осмеливалась говорить на подобную щекотливую тему, убеждали меня: магия — не дар, а проклятие. Зло. И это еще одна вещь, с которой мне пришлось смириться. Ведь я не в силах была что-то изменить.

Я убедила себя в том, что самое страшное осталось позади, но судьба лишь жестоко посмеялась над моей самонадеянностью. Однажды, на рубеже моего тринадцатилетия, мы втроем обедали на кухне. Я оторвала взгляд от тарелки с ненавистным брокколи и на щеке мамы заметила странный след: не круг, скорее, овал, оставленный рядом острых зубов. Щека кровила, сквозь нее просвечивало что-то белое. Мамины зубы, поняла я. Мне резко поплохело, я отодвинула тарелку подальше от себя. Выдавила:

— Мам, что с твоей щекой?

Она перестала жевать, подняла голову. Нахмурившись, посмотрела на папу. Тот лишь пожал плечами, внимательно разглядывая ее лицо — бледное, с темными полукружьями и морщинами возле усталых глаз. Мне бы насторожиться, но я продолжала упорно настаивать, чтобы мама взглянула на свою щеку.

— Там как будто… Как будто чей-то укус, — сказала я, борясь с тошнотой. Слишком уж жутковатой выглядела эта рана.

Недовольная, мама отложила вилку и отошла к зеркалу в прихожей. Я видела ее худой силуэт — как и папа совсем недавно, она лишь пожала плечами.

А когда вернулась, никакой раны на ее щеке не было.

— Ну и что за шутки? — грозно спросила мама, вновь усаживаясь за стол. Глаза ее метали молнии.

— Просто показалось, — покорно пролепетала я.

А на следующий день папа ворвался в мою комнату. Обычно спокойный и невозмутимый, сейчас он был просто вне себя. На его лице я читала и ужас, и ярость, и… что-то очень похожее на холодную ненависть. Такое странное выражение в глазах, взгляд которых почему-то ассоциировался у меня с черной змеей.

Ничего не объясняя, папа приказал мне одеться.

— Куда мы? — спросила я, поспешно натягивая любимый ярко-синий комбинезон.

— В больницу.

Ответ короткий и страшный, подействовал на меня как обжегший кожу хлыст. Случилось что-то нехорошее.

Интуиция, как и память, никогда меня не подводила.

Мы приехали в больницу на старенькой папиной машине, все время дребезжащей как недовольная ворчливая старушка. Папа ринулся в палату первым, а я отстала еще в коридоре — пальтишко зацепилось за край скамьи. Больничный аромат, который не спутаешь ни с каким других, настойчиво проникал мне в ноздри. Столько больных людей, когда в мире существуют те, кто могут им помочь. Они называли себя целителями, а люди их — одержимыми Сатаной. Я отказывалась это понимать…

Когда я наконец добежала до двери, ведущей в мамину палату, она резко распахнулась. Папа перегородил мне проход, сказал, старательно пряча взгляд:

— Солнышко, побудь снаружи.

— Но я хочу увидеть маму! — воскликнула я.

— Зато она не хочет видеть тебя, — тихо сказал папа.

Небо будто обрушилось мне на голову. Я отступила на шаг, словно слова обладали физической силой и оттолкнули меня назад. Папа скрылся за дверью, а мне оставалось лишь прижаться носом и ладонями к холодному стеклу. За ним я увидела маму — еще более уставшую и осунувшуюся, чем прежде. Тушь потекла, образовав под глазами черные круги, издали напоминающие страшную маску. Щека была заклеена куском бинта — на том самом месте, где вчера я увидела след от чьих-то зубов.

Я знала — мама видела меня за стеклом, но ни разу не встретилась со мной взглядом. Потом вышел папа, и мы направились домой.

— Ее укусила собака, — проговорил он по дороге к машине, хотя я молчала и не осмеливалась даже посмотреть на него. — Наложили шесть швов. Щека заживет, но шрам останется.

Я не хотела слушать, но не могла же я взять и заткнуть уши?

— Она думает, что это случилось из-за меня — из-за того, что я сказала вчера? — Я задала вопрос ровным, ничего не выражающим голосом, но сердце при этом колотилось как ненормальное.

Папа молчал. Плохой знак.

Мама пролежала в больнице три недели. Что-то все время шло не так — швы воспалялись, рана никак не хотела заживать. И все это время меня не пускали к ней — точнее, это она не хотела меня к себе пускать. Мне приходилось довольствоваться лишь рассказами отца.

Но даже после выписки мама домой не вернулась. Не дала мне шанса объяснить, что я не виновата в происходящем. Не знаю, как в мою кровь попала кровь Сатаны, насылающая на меня все эти жуткие видения, но как я могла быть к этому причастна?

Мама уехала жить к бабушке — еще одному человеку, который меня сторонился. Строгая, серьезная, она никогда меня не любила — и я отплачивала ей той же монетой. Редкие визиты бабушки Мины к нам всегда заканчивались моей истерикой — а все потому, что однажды мама рассказала ей о моей одержимости. И каждый раз я с ужасом ждала страшной пытки: вечных лекций, укоризненного взгляда и режущих до боли слов. «Ты — выродок, — говорила бабушка. — Пожалуешься родителям — получишь розгами по мягкому месту». И я молчала, а если папа или мама все же заставали меня в слезах, говорила, что ударилась.

Папа был сам не свой. Мрачный, понурый — как пес, лишившийся любимого хозяина. Даже обросшие темные волосы, сейчас больше напоминавшие патлы, и двухнедельная щетина усиливали его сходство с каким-нибудь сказочным оборотнем. Хорошо, хоть на луну не выл.

Я чувствовала, как мир рушится вокруг меня: медленно, по кирпичику. Папа постоянно названивал маме, а она даже трубку не брала. Все чаще он стал запираться — но не в гараже, как прежде, а в подвале. И днем, и изредка ночами до меня доносился странный шум. Я успокаивала себя: это не монстр, это — папа. Но воображение вдруг нарисовало жуткую картину, позднее сформировавшуюся в пугающий вопрос: а вдруг они — единое целое?

Знаю, глупо. Вот только некому было убедить меня в обратном. Я все реже общалась с школьными подругами, чувствуя себя на их фоне слишком… другой. Дарлин я потеряла, а больше у меня и никого не осталось.

Мама все-таки вернулась домой. Помню, как я безумно радовалась ее приходу, старательно не замечая суровое выражение лица, словно высеченного из камня; устремленного вперед — но только не на меня, — жесткого взгляда. Так же старательно я отводила взгляд от ее изуродованной шрамами щеки.

— Милая, я… Пожалуйста, остановись хоть на мгновение! — умолял папа, чуть ли не пританцовывая возле мамы. Но она решительно шла вперед, не обращая на его слова никакого внимания.

— Милая, обещаю, мы что-нибудь придумаем! Мы ведь можем отдать ее Выжигателям. Они выжгут клеймо, и все станет как прежде!

— Да? — Он все-таки вынудил маму остановиться. Брови яростно взметнулись вверх как две птицы с русым оперением. — Чтобы все узнали про наш позор, чтобы все соседи вокруг говорили, что наша дочь — одержимая Сатаной? Что тогда станет с нами? Что, если начнут подозревать и нас двоих? Ты хочешь однажды увидеть Выжигателей на своем пороге?

Они говорили так, словно я не стояла в трех шагах от них. Или так, будто меня и не существовало вовсе.

— Нет, дорогой! — Мама выплюнула эти слова, прозвучавшие отнюдь не ласково и нежно. — Я не собираюсь жить в одном доме с…

Мама запнулась, указывая вытянутой рукой на меня. Я читала по ее глазам, по губам, знала, что она хочет сказать. С этим отродьем.

— …с ней! Это — не моя дочь, это что-то иное. Может, Сатана подменил ее в колыбели, я не знаю. Но моя дочь никогда не стала бы… такой!

И она собрала вещи — торопливо, спихивая все в чемоданы, даже не пытаясь разложить аккуратно. Папа как пес на привязи по пятам ходил за ней из комнаты в комнату, замирая у порога — растерянный, опустошенный. Делал робкие попытки заговорить, тут же пресекаемые властным голосом мамы. А я, машинально потирая кругляшек от ожога на груди, думала: может, оно и к лучшему? Ненавидела себя за такие мысли, но никак не могла избавиться от них.

И мама ушла. В этот же день я потеряла и отца. Точнее, почти потеряла: он все еще был жив, жил со мной в одном доме, но отдалился настолько, что это «почти» стало несущественным.

Папа не вылезал из подвала — что-то вносил, вывозил, чинил, строил. Все мои попытки узнать подробнее успехом не увенчались. Иногда, осмелившись, я открывала люк, но уже несколько секунд спустя поспешно его захлопывала, напуганная злобным рыком папы. И этот рык каждый раз напоминал мне о том, кто живет в подвале. Наверно, им было неплохо вдвоем внизу, тогда как мне, наверху, было ужасно тоскливо.

Тот вечер, когда мы в первый раз за очень долгое время ужинали с папой вместе, врезался мне в память — как слова, высеченные на гранитной плите — страшные и неотвратимые. За эти месяцы с момента ухода мамы папа сильно исхудал — брюки висели, и ему приходилось туго подпоясывать их ремнем, что выглядело странно и неопрятно. Щеки совсем заросли — брился он почти так же редко, как разговаривал со мной.

Однако в тот день все было иначе. Ужин закончился, папа сгреб тарелки со стола, положил в раковину. И присел перед моим стулом.

— Солнышко, нам нужно серьезно поговорить.

Сердце затрепетало испуганной птичкой. Я округлила глаза и замерла в тревожном ожидании.

— Одни не очень хорошие люди хотят забрать тебя у меня.

— Забрать? — эхом отозвалась я. Вышло жалко — голос дрожал и не слушался хозяйку.

Папа кивнул.

— То, что говорила мама… — Он замялся. — Отчасти правда. Я не говорю, что ты — одержимая, но те люди считают именно так.

— Они хотят выжечь на мне клеймо? — Я вновь неосознанно прикоснулась к ожогу на груди. Кажется, я ощущала жар сигаретного следа даже сквозь платье.

— Не только, милая. Они хотят забрать тебя насовсем. И тогда мы больше никогда не увидимся.

Я всхлипнула. Я очень хотела быть сильной, но получалось плохо. Да, мы в последнее время не слишком ладили с папой, но покидать дом, уезжать с незнакомыми людьми, которые считают меня сатанинским отродьем… Все, что угодно, но только не это.

И папа, видя мое отчаяние, поспешил бросить мне соломинку.

— Я говорил, что они хотят тебя забрать, но не говорил, что позволю этому случиться.

Как по мановению волшебной палочки я перестала плакать. Подняла на него взгляд.

— Правда? — с надеждой спросила я.

Папа кивнул. Подался вперед, взял мои худенькие ручки в свои, большие, теплые и огрубевшие. Заговорщицки зашептал, словно кто-то в доме мог его подслушать:

— Если ты будешь вести себя тихо-тихо, то рано или поздно плохие люди уйдут. Мы просто обманем их. Ты спрячешься, так, чтобы они не смогли тебя найти. А когда они окончательно удостоверятся, что тебя здесь нет, то ты выйдешь наружу, и все будет по-старому.

— Наружу? — непонимающе переспросила я.

— Единственное место в доме, где ты можешь спрятаться и остаться никем незамеченным — это подвал. Люк спрятан под ковром и, если ты будешь вести себя тихо, то никто не догадается туда заглянуть.

Я сглотнула острый комок, появившийся в горле.

— Но там же… — С моих губ чуть не слетело слово «монстр». К счастью, я успела удержать его внутри.

— Знаю, ты думаешь, что подвал — неподходящее жилище для тринадцатилетней девочки… Но пойдем, я покажу тебе, как там сейчас уютно.

Послушно, как во сне, я последовала за ним, по-прежнему крепко цепляясь за его большую ладонь. Папа откинул ковер, поднял люк и спустился по складной лестнице. Она шаталась под ним, но казалась крепкой.

— Давай, — подбодрил он меня снизу.

Я повернулась и опустила ногу вниз, рукой тут же судорожно вцепившись в верхнюю перекладину. Проделала то же самое с другой ногой. Спустилась ниже, еще и еще, пока не коснулась тапочком холодного каменного пола. Лампочка, сиротливо свесившись с потолка, уже освещала пространство подвала, когда мы спустились. Я огляделась по сторонам и даже тихонько ахнула. Подвал преобразился. Больше не было хлама — видимо, папа все-таки уместил его в гараже. Деревянная кровать с пуховым одеялом, взятым сверху — новехонькая, еще пахнущая лаком. У кровати — ковер, наподобие того, что устилал пол в прихожей. Шкафчик — небольшой, но достаточно вместительный, с шахматами, пазлами, настольными играми и несколькими книгами из «библиотеки». Внизу, за дверцей шкафчика я обнаружила часы, пачку батареек, мой старенький плеер, который я почти не слушала, фонарик и еще кучу разных мелочей. Еще там стояла коробка с лампочками, свечами и спичками. Задумчиво разглядывая их, я подумала: а папа знает, что детям со спичками играть нельзя?

Еще был старенький абажур — для чтения, кривовато прикрепленный к стене у кровати. В отдалении от «спальни» небольшая ванная. Там раньше стояла наша стиральная машинка. Сейчас на ее месте был унитаз и ванная. В другом конце — самодельный подъемник. Сначала я приняла его за какое-то подобие шкафа — открыла, посмотрела, закрыла вновь. Его истинное предназначение открылось мне чуть позже.

Подвал действительно уже не представлялся мне каким-то жутким местом — логовом для моего монстра. К тому же, я видела, что его тут попросту нет. И все-таки я чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Тревога накатывала волнами — то усиливалась, то отпускала. Папа сжал мою руку, будто что-то почувствовал.

— Тебе лишь надо спрятаться ненадолго, а потом все будет хорошо.

Я сосредоточенно кивнула, стараясь казаться храброй и взрослой.

— Ну вот и славно!

Поцелуй в щеку — быстрый, почти мимолетный, и папа начал подниматься наверх. Задрав голову, я наблюдала, как открывается люк, как папа встает в полный рост, и как задирает наверх складную лестницу.

Он смотрел на меня оттуда, свысока, и почему-то больше не улыбался. Мягкость, с которой он разговаривал со мной, куда-то ушла, сделав его лицо жестким и пугающим. В какой-то момент мне даже показалось, что я вижу в его глазах то же выражение, что было у матери, когда она пришла забирать свои вещи. Или просто так обманчиво падал свет?

Я не успела обдумать это как следует. Папа захлопнул люк, оставив меня одну в мягком полумраке. Вот тогда-то паника накрыла меня с головой.

ГЛАВА 6

Длинные волосы развеивались как змеи — глянцево-черные, готовые в любой момент раскрыть ядовитую пасть. Ее лицо мертвенно бледное и раздутое, похожее на лицо утопленницы. Впалые глаза беспокойно мечутся. А затем она разевает нечеловечески длинную пасть и кричит. Крик вышибает стекла, разрывает барабанные перепонки. Я чувствую, как из моих ушей льется кровь — теплая, она согревает мое оледеневшее тело. Я хочу зажать уши, чтобы не слышать этот выворачивающий наизнанку крик, но руки мне не подчиняются. А она все кричит…

Я резко открыла глаза. Крик звучал не только в моем сознании, разрушая тишину реальности.

Сегодня кошмары снились не мне одной.

Я рывком откинула одеяло и вскочила с кровати. Бегом преодолела расстояние до комнатки Лори, ворвалась внутрь. Дочка ерзала на кровати, поднимая с пола сбитое одеяло. Увидев меня, притихла.

— Я снова кричала? — виновато спросила малышка.

Я благодарила небеса, что она не помнила половину из уже увиденных снов — иначе страшно представить, как все это могло сказаться на ее нежной психике.

— Ничего, зайка. — Я улыбнулась Лори так искренне, как могла улыбаться ей одной. Подошла и подоткнула одеяло, мягко убрав с персиковой щечки светлую волнистую прядь. — Хочешь, посижу с тобой, пока ты не уснешь?

Лори задумалась ненадолго и кивнула. Впрочем, глаза ее уже слипались, и не прошло и нескольких минут, как дыхание стало ровным и глубоким. Я на цыпочках вышла из комнаты и тихо закрыла дверь. Оказавшись в полутьме длинного коридора, обессилено прислонилась к стене. Все мои надежды были напрасными.

Ничего не кончилось.

Я знала, что мне больше не уснуть. Добравшись до комнаты, взглянула на часы — полчетвертого утра. Поспала четыре часа, и ладно.

Душ освежил и смыл с меня остатки ночного кошмара. Знать бы еще, как очистить свою душу от вины… Я высушила волосы, наслаждаясь теплым ветерком фена — меня знобило. Вытерев зеркало, взглянула в свое отражение, скривилась. Корни волос, которые я уже несколько лет красила в холодный блонд, уже немного отрасли — пора было покупать краску. Я втерла крем в кожу, взглянула на себя устало. Я ощущала себя старше своих двадцати шести. Отчасти сказалось мое прошлое, отчасти — настоящее. Трудно жить с грузом на душе и чувствовать себя жизнерадостной и юной.

Но больше всего на свете я не хотела, чтобы подобная участь повторилась с Лори. Ей всего девять, а ее мучают кошмары. И не просто жуткие сны, а сны, порожденные магией. Такое не проходит бесследно. Расти, зная, что ты иная… В нашем мире это не только страшно, но и невероятно опасно.

Выжигатели…

Лори не должна пройти через этот ад.

Я налила себе огромную чашку кофе, улеглась на кровать с ноутбуком. Пузатая чашка изображала довольного жизнью рыжего кота с хвостом, обернувшимся ручкой. Эту чашку я обожала и каждый раз, глядя на нее, ощущала укол мимолетной грусти — сама не знаю, почему. Ее подарила Лорен на мой последний день рожденья.

Кофе обжег горло и согрел желудок. Подтянув ближе ноутбук, я вбила в поисковик знакомое до боли слово: «Зеро». Замелькали ссылки. Многие из них были выделены другим цветом — я их уже читала, и не единожды. В каждую статью, где упоминались Зеро, я вчитывалась до рези в глазах. Пришлось смириться с поражением — ничего нового меня не ждало.

Едва дотерпев до семи утра, я решилась позвонить Франческе, впервые радуясь разнице во времени. Трубка жгла мне руку, мне не терпелось услышать ее голос, хотя я знала — если бы у нее были хоть какие-нибудь новости, она непременно позвонила бы мне.

— Франческа?

— Привет, солнышко. Все… нормально?

Я вздохнула, устало потерла лицо.

— Слышу, что нет, — упавшим голосом сказала Франческа. Спросила сочувственно: — Снова кошмары?

— Неделю не было, я уже было решила… — Голос сорвался. Я закрыла глаза и продолжила уже спокойнее: — Франческа, мне нужна твоя помощь.

— Кармаль, я делаю что могу! — В ее голосе звучало отчаяние. — Никто из моих… осведомителей ничего не знает. Я же сразу предупреждала — это могут быть просто слухи.

— Я в это не верю. Если есть яд, всегда существует противоядие.

— Клеймо — это не яд, Кармаль, а куда сложнее. — Франческа вздохнула. — Я делаю все возможное, но каждый раз натыкаюсь на глухую стену. Неудивительно, что Зеро стараются держать свое существование в секрете…

— Как тогда о них узнают другие? Те, кто обращаются к ним за помощью?

— Я не знаю. Кармаль, просто поверь — я делаю все возможное. Хотя до сих пор не одобряю твоего стремления найти Зеро, и не уверена, что во всем этом будет какой-то смысл…

— Франческа, не начинай! — взмолилась я.

— … но я всегда на твоей стороне. Есть и еще один вариант помочь Лори, куда более реальный. Я сейчас пытаюсь связаться с одним целителем…

— И чем он лучше прежних? — сухо осведомилась я.

Подруга не обиделась, хотя стоило бы. Она вылезала из кожи, чтобы помочь мне и Лори, а я в благодарность срывала на ней свою злость.

— Тем, что он сильнее. Одареннее, — спокойно ответила Франческа. За нашу не такую уж и долгую дружбу она уже успела привыкнуть к моим вспышкам злости и ненависти — по отношению ко всему окружающему миру, но чаще всего — к самой себе.

С Франческой мы познакомились два года назад, хотя иногда казалось, что мы знакомы целую вечность — так многое мы знали друг о друге и так многим могли поделиться.

После того, что случилось со мной в пятнадцать, я никогда не думала, что в моей жизни появится человек, которому я смогу открыться по-настоящему. Вряд ли меня можно в этом винить — когда тебя предают родные отец и мать, сложно научиться доверять людям. Я так и не научилась. Единственным исключением оказалась Франческа. Я понимаю, почему так произошло — у нас обеих было достаточно горя и разочарований в прошлом. Это куда более глубокие, сильные узы, нежели одинаковый вкус на шмотки, дешевые сериалы или парней.

Франческа проходила свидетельницей по делу о поджоге. Она едва не сгорела в пожаре, а вот ее отчиму повезло куда меньше — из дома, охваченного пламенем, он выбраться так и не сумел. Тогда я сразу заметила странности в ее поведении — молодая девятнадцатилетняя девушка была выбита из колеи произошедшим, хотя ее отношения с отчимом, судя по свидетельствам знакомых, близкими не назовешь. В глазах Франчески читался явственный испуг, и я довольно быстро поняла, чего она боялась.

Того, что отправится к Выжигателям.

Тогда я поговорила с ней глазу на глаз, объяснила, кто я такая. Расплакавшись от облегчения, Франческа все мне рассказала. Она безоговорочно поверила мне, не допустив и тени мысли о том, что я, как детектив, могла просто воспользоваться своим прошлым, чтобы вывести подозреваемую на чистую воду. Но правда жгла ее изнутри, требуя выхода. Франческа жаждала быть услышанной и понятой и обрести поддержку.

Отношения с матерью у нее не складывались, но Франческе приходилось жить в ее доме — экзамены в столичный колледж она провалила, пришлось вернуться в родной город и поступить в местный, работу найти не могла. Столкновение двух импульсивных характеров — матери и дочери — нередко выливалось в скандалы и ссоры. Усугубило ситуацию появление в доме отчима — тот сразу положил глаз на очаровательную юную Франческу — более молодую и привлекательную версию его сожительницы. Спустя какое-то время начались приставания, которые дерзкая Франческа с успехом отбивала — один раз в самом прямом смысле. С тех пор лоб отчима рассекал кривой шрам от разбитой о его лицо чашки.

Она даже не пыталась рассказать матери — знала, что та не поверит. Все, что ей оставалось — считать дни до окончания колледжа, когда она сможет наконец уехать в Импагро.

Эта история могла бы закончиться иначе, если бы не ее пробуждающийся дар. С шестнадцати лет она чувствовала в себе разгорающуюся искру, которая с каждым годом становилась все ярче. Пыталась контролировать, зная, к чему приведет обратное. Случилось так, что отчим стал невольным свидетелем проявления ее способностей — видел, как на ее ладони появился крохотный огонек. Он тогда был пьян, но не настолько, чтобы забыть о случившемся или же посчитать его плодом своего воображения.

С тех пор его приставания стали еще агрессивнее и напористей. Когда Франческа грозилась пойти в полицию, он с мерзкой ухмылкой отвечал, что ему есть, о чем им рассказать. И Франческа молчала, стоически отражая его нападки. Страх предстать перед Выжигателями, быть провозглашенной одержимой и заполучить клеймо на груди оказался сильнее страха изнасилования.

Но так не могло продолжаться вечно. В один из особо кошмарных для Франчески дней ее дар вырвался из-под ее контроля. Дом объяло пламенем. Она успела убежать, отчим — нет. Счастье, что матери не было дома.

Да, я пошла на должностное преступление, умолчав о некоторых найденных уликах, доказывающих причастность Франчески к пожару. И никогда не жалела, что это сделала. Мой напарник — вечно угрюмый, молчаливый Ханг, — шел на повышение и все его мысли были заняты переездом в столицу. Дело о каком-то там поджоге на тот момент его интересовало мало. Так что мне все сошло с рук, и у полиции не появилось ни малейшего подозрения об одаренности Франчески.

Тварь получила по заслугам, а Франческа наконец смогла свободно вздохнуть. Через месяц она улетела в Импагро, обратилась к столичным магам, которые помогли обуздать ее дар. Я знала, что сейчас она в полной безопасности — Руаре — тайная организация магов — делали все возможное, чтобы избежать внимания Выжигателей.

Флетчер бы выпал в осадок, если бы узнал, кто является моей лучшей — точнее сказать, единственной подругой.

— Кармаль, держись. Мы… справимся. — Ее голос вернул меня из событий двухлетней давности в сегодняшний день.

Я кивнула через силу, забыв, что она не может меня видеть. Попрощавшись, отключилась. Еще долго сидела, глядя прямо перед собой — и ничего не видя. Знакомое уже оцепенение — я могла впадать в него на несколько мгновений, не слышать, что происходит вокруг, не слышать, как меня окликают люди. Потом возвращалась в себя, с неловкой улыбкой объясняя, что просто сильно задумалась. Задумалась, как же.

Магическое вмешательство в человеческое сознание никогда не проходит бесследно, что бы там церковь ни говорила. Все их пламенные речи о необходимости очищения одержимых — голимая чушь. «Очистив», выжгли важную часть меня — словно отобрали кусочек души, который так и остался серым, незаполненным. Мне часто говорили, что у меня бывает пугающе отрешенный, безжизненный взгляд. Обычно я ничего не помню о том, о чем думала в те мгновения — будто обращаюсь к той, опустевшей частичке себя, где вязнут и превращаются в пепел все мысли и воспоминания.

Поэтому я готова на все, лишь бы дочка не повторила мою участь. Лори расплачивается за мою ошибку, за мое прошлое. И если его я исправить не в силах, то настоящее и будущее своей дочери обязана изменить.

ГЛАВА 7

Я проголодалась, соскучилась, а папы все не было. Я сидела на кровати, крепко прижав к себе Рича, и мысленно просила папу спуститься вниз, ко мне. Кричать боялась — он ведь сказал мне вести себя тихо.

Стала читать, но буквы расплывались от набегающих слез. Оказалось, быть сильной, когда тебя запирают в подвале, не так-то просто. В конце концов книгу я отложила и направилась в дальний конец помещения. Обследовала ванную, подпрыгнула, пытаясь дотянуться до сложенной лестницы. Слишком высоко, я даже кончиками пальцев не могла к ней прикоснуться. Со всех сторон обсмотрела подъемник. Немного повеселевшая, вернулась обратно — никакого монстра в подвале не было.

Но уверенность потускнела вместе с приходом ночи. Окружающий меня мирок не изменился, в нем по-прежнему царил полумрак. Но глаза слипались, тревога нарастала — за весь день папа так и не спустился вниз, и полумрак, совсем недавно казавшийся мне уютным, вдруг стал пугать.

Я лежала, до носа укрытая одеялом. Закрывала глаза, и тут же открывала вновь, потревоженная то ли шорохом, то ли отголоском звука. Долго вглядывалась в дальний конец подвала и, успокоенная, вновь опускала тяжелые веки. Так продолжалось до тех пор, пока я окончательно не сдалась цепким лапам сна.

Странно было просыпаться не от солнечных лучей, скользящих по лицу и норовящих заглянуть под веки, не от шума за окном или крика мамы. Даже будильник и тот не прозвенел — здесь его просто не было. Я проснулась все в том же полумраке, освещаемом лишь бра на стене и голой лампочкой на потолке. Поежилась от холода — во сне умудрилась скинуть с себя одеяло.

Я обула тапочки, прошлепала к лестнице и, задрав голову вверх, позвала:

— Папа!

Тишина. Интересно, меня вообще слышно на верхней половине дома? Вздохнув, я вернулась к кровати, вновь принялась за чтение. Меня отвлек странный шум, раздавшийся несколько минут спустя.

Монстр.

Это и впрямь было похоже на глухой рев затаившегося зверя. Но потом к реву присоединилось странное постукивание, и наступила тишина. Я медленно отложила книгу, медленно спустила ноги с кровати и осторожно направилась в ту сторону, откуда доносился звук.

Вернулась, схватила в руки самую тяжелую книгу. Подкралась к «сейфу» в стене. Открыла, держа наготове книгу и готовясь мгновенно нанести удар. И перевела дух. Смешно было бы, если бы я расколола надвое тарелки и чашки.

В подъемнике стоял поднос, на который мы обычно ставили чистую посуду — стекать. На нем — тарелка с гренками, яичница с подгоревшими ломтиками бекона, апельсиновый сок и маленькая шоколадка с орехами. Я смотрела на этот нехитрый завтрак и пыталась понять, отчего мне так тревожно. Удивительно, но поняла не сразу. Папа не принес мне завтрак сам, а предпочел просто спустить его вниз.

И я готова была поклясться, что раньше в нашем доме никакого подъемника не было. Значит, папа сделал его специально, вместе с кроватью, шкафом и со всем остальным. Он несколько месяцев готовился к тому, чтобы запереть меня здесь.

Ужас вцепился в меня своими ледяными пальцами. Сжал так, что я на секунду забыла, как дышать. На глаза опять навернулись слезы, и я упрямо тряхнула головой. Плакса, плакса. Если бы Ал был тут, он сказал бы именно это, насмешливо тыча в меня указательным пальцем. Наверное, его невидимое присутствие помогло мне. Я взяла поднос нетвердыми руками, донесла до прикроватной тумбочки. Жевала медленно и неохотно, но съела все до последней крошки, только батончик припрятала на потом, а поднос с грязными тарелками вернула на место.

И сидя на кровати, обескуражено глядя на закрепленную наверху лестницу, вдруг с холодной отчетливостью поняла: я здесь надолго.

На третий день после своего заточения я услышала наверху шум шагов и громкие голоса — грубоватые, мужские. Я затаилась внизу, даже дышать старалась тихо. Выжигатели. Те, кто хотят забрать меня от папочки, выжечь на груди клеймо, которое запечатает мой дар, и позволявший мне видеть все эти странные вещи. А что потом? Я не знала… но боялась узнать.

Я сидела тихо как мышка, пока и шаги, и голоса не затихли. Затем робко подошла к лестнице, поймав себя на том, что широко улыбаюсь. Все закончилось. Наконец все закончилось.

Я долго стояла на холодном полу в ожидании момента, когда распахнется люк и появится папа. Ведь Выжигатели ушли, нам больше нечего бояться.

Папа не появился. Ни тогда, ни несколько часов спустя. Моя улыбка давно поблекла, ноги в тонких носочках замерзли. Я забралась на кровать, зарылась в пуховое одеяло с головой, старательно пытаясь заснуть и надеясь, что меня разбудит папа.

Вот только голос, пробудивший меня ото сна, на папин был не похож ни капли. Тихий, девичий, немного робкий.

— Кармаль, — робко позвал он меня.

Поразительно, но этот голос я узнала в то же мгновение, как услышала, хотя с нашего расставания прошло почти два года.

Дарлин. Не знаю, как, но моя кукла попала сюда.

Я распахнула глаза, предвкушая увидеть шоколадные кудряшки и голубые глазищи, и тут же растерянно захлопала ресницами. Перед кроватью стояла девочка, по виду лет двенадцати-тринадцати. Высокая, худенькая, с распахнутыми карими глазами, черными волосами, доходящими до груди.

Я растерянно смотрела на незнакомку, невесть как появившуюся в подвале. Повернула голову, чтобы убедиться — лестница по-прежнему висела наверху, вне моей досягаемости. Тогда как эта девочка попала сюда? Я перевела на нее взгляд и тихо ахнула. Кожа незнакомки стремительно теряла краску. Тускнела, даже не бледнела — серела, словно выцветая. Я не понимала, что происходит, только лишь смотрела испуганно на девочку, словно сошедшую с черно-белого снимка. Сглотнула.

— Я тебя пугаю? — наклонив голову набок, спросила она. Спросила голосом Дарлин — таким знакомым, хоть и почти позабытым.

— Ты разговаривала со мной вместо Дарлин, — внезапно осенило меня.

— Конечно. Куклы ведь не умеют говорить, — серьезно ответила она. — И я пыталась сказать тебе, что меня зовут иначе, но ты не хотела слушать. Ты очень упрямая.

Я не могла понять, сказано это было с раздражением или восторгом? Но не это сейчас меня волновало.

— Кто ты? Я хочу сказать… откуда ты и как попала сюда?

— Меня зовут Лили-Белла. — Она вдруг замялась, опустила глаза в пол, словно не решаясь продолжить.

— Ты ведь мертвая, верно? — спросила я и быстрым движением облизнула враз пересохшие губы.

Девочка с необычным именем подняла на меня взгляд. В нем я прочитала облегчение.

— Значит, ты меня не боишься?

Я неопределенно пожала плечами. Видала и пострашней. Перед глазами всплыли лица тех, кого я видела когда-то. Искалеченные, изувеченные… Выбравшись из-под одеяла, еще хранившего тепло моего тела, я подошла к Лили-Белле. Обошла ее кругом, оглядела со всех сторон.

— Ты невредимая, как будто живая, — хмуря брови, сказала я.

Она улыбнулась какой-то грустной улыбкой.

— Та Сторона запоминает людей такими, какими они были в момент смерти или за несколько мгновений до нее. По большей части, это просто иллюзия. Ну сама подумай, как будет передвигаться человек, которому во время смерти — в автокатастрофе например — отрезало ногу? Не будет же он скакать на одной ноге? Или человек, чье тело растерзано на части — такое редко, но все же бывает, — как будет выглядеть для всех остальных он? Не невидимкой же. Вот Та Сторона и дорисовывает его образ, делая его более-менее цельным. Некоторым из нас повезло выглядеть нормальными, некоторым — не очень.

Лили-Белла говорила жуткие, пугающие вещи — слишком жуткие для двенадцатилетней девочки, — но я старалась отгонять возникающие перед глазами картины и слушала, затаив дыхание.

— Та Сторона? — эхом отозвалась я.

Лили-Белла важно кивнула.

— Ты — ее часть. Ты обладаешь редким даром. Но ты гасишь его, пытаешься от него отстраниться, не понимая, что он — важная часть тебя. Нельзя отказываться от того, что даровано тебе природой.

— Природой? Разве магия — не дар Сатаны?

Лили-Белла пренебрежительно фыркнула. В глазах ее появилась злость и стало очевидно, что она куда старше, чем кажется на первый взгляд.

— Сатана — выдумка людей. Жалких, немощных и трусливых. Религиозных фанатиков, которые с пеной у рта утверждают, что призраков не бывает. А я вот она есть. Ты ведь не считаешь, что я — лишь иллюзия, уловка Сатаны?

Я молчала, не зная, что и сказать. Мне с малых лет внушали, что магия — это нечто порочное, грязное. Проклятие. Одержимость. Крючок, с помощью которого Сатана управляет разумом и поступками других. Я вновь оглядела Лили-Беллу. Она казалась такой настоящей, но уж точно не принадлежала нашему — или, точнее, моему — реальному, миру.

— Я не буду наседать, — мягко сказала моя странная знакомая. — Когда ты перестанешь подавлять свой дар, когда он станет частью твоего существования, ты все увидишь сама.

Она не уточняла, что именно, а я и не спрашивала.

— Я следила за тобой — все это время. Не всегда, конечно, но я появлялась рядом с тобой. Даже тогда, когда ты от меня отказалась. — В голосе Лили-Беллы явственно прозвучала обида. — Но я не пойму, как ты очутилась здесь. И почему пустует твоя уютная спаленка наверху? Нам так хорошо в ней игралось!

Теперь я узнавала в Лили-Белле свою Дарлин, которая когда-то помогала мне зашивать лапу у многострадального Рича. Я вздохнула и поведала странной девочке свою историю — о людях, которые жаждали вырвать меня из привычной обстановки.

По окончанию моего рассказа Лили-Белла впала в задумчивость. Стояла, покусывая нижнюю губу и устремив невидящий взгляд куда-то поверх меня. А я, ежась от холода, вновь нырнула в постель.

— Ничего, папочка скоро выпустит меня отсюда, — бодро проговорила я. — Ему просто нужно убедиться, что Выжигатели больше не вернутся.

— И тебе здесь не страшно? — удивилась Лили-Белла, озираясь по сторонам. — Ты — храбрая девочка.

Мы еще долго болтали о всяких пустяках. Я не решалась расспрашивать ее о жизни на Той Стороне — мне казалось, что она там не такая уж и веселая. Иначе как объяснить, почему мертвая девочка вдруг решила подружиться с живой?

ГЛАВА 8

За завтраком я пыталась связать воедино ниточки уже известной нам информации. Опрошенные вчера подруги Эмили Монаган — те самые, что ждали ее в баре, ничего нового не сообщили. Одна из них показала смс, отправленное в половину десятого ночи, в котором Эмили написала, что опоздает. Алиби Рори Монагана подтвердили несколько человек, включая его друзей и бармена.

Мать Эмили, Кассандра Гринч, после жуткой новости о смерти дочери попала в больницу с подозрением на сердечный приступ.

Единственный, кто сообщил нам хоть что-то полезное, была соседка Эмили, милейшая миссис Кломри. Она рассказала, что видела из окна, как миссис Монаган покидает в дом и идет по направлению к парку. В руках — сумочка, одета в светлый костюм — слишком облегающий и нарядный для обычной вечерней прогулки.

Судя по всему, Эмили Монаган после той роковой встречи собиралась все же навестить в кафе подруг, но кто-то неведомый разрушил все ее планы.

Миссис Кломри указала время, когда видела выходящую из дома Эмили — несколько минут десятого. В девять часов вечера начинался ее любимый сериал. Детективный. Нетрудно представить, насколько ее воодушевило то, что она сама примерила на себя так часто виденную роль важной свидетельницей.

И каждый, буквально каждый опрошенный нами человек, считал нужным подчеркнуть, какая шокирующая эта новость и какой чудесной женщиной была Эмили Монаган. Никто — включая меня саму — не мог понять, зачем кому-то понадобилось ее убивать…

Ее любили друзья, ее глубоко уважали коллеги — за силу духа, за сострадание. Вместо того, чтобы на волне успеха первой книги написать вторую, третью, Эмили предпочла вести скромную колонку в газете и ухаживать за инвалидами в клинике своего мужа. Женщина с чистой душой, теперь уже запятнанной смертью.

Я позвонила лучшей подруге Эмили, актрисе Айрин Нолан, и она, глотая слезы, заверила, что вылетит из столицы первым же рейсом.

Отвезла Лори в школу. Урожденная Лорен Лунеза чинно поцеловала меня в подставленную щеку и зашагала к крыльцу. Ее тут же облепила стайка поджидающих ее подружек. В груди разлилось тепло. Лори не пошла по моим стопам, не стала волком-одиночкой. Она вообще по характеру была совсем другая — более светлая, жизнерадостная. В ее характере было многое от отца, что меня, как любую мать, желающую, чтобы ее дитя была на нее похожа, немного огорчало. А с другой — эти отличия радовали и дарили надежду, что ее жизнь пойдет по совершенно иному пути.

Я проводила взглядом Лори и тронулась с места только тогда, когда она скрылась в здании школы. По дороге в участок попала в пробку — довольно редкое явление для нашего города. Внезапно мучительно захотелось курить. Воровато оглядевшись по сторонам, я вынула из сумочки пачку сигарет. Щелкнула зажигалкой, с наслаждением затянулась.

При Лори я никогда не курила — дочка и понятия не имела о моей пагубной привычке. Первую в своей жизни сигарету я выкурила с полгода назад — в ту пору, когда у Лори начались кошмары. Я знала их природу, и это знание отравляло мне жизнь. Выдыхая ровные кольца дыма, я рассеяно подумала, что этой глупой и бесполезной привычкой лишь добавляла в свою жизнь отравы.

На работу я безбожно опаздывала. Решила, что нет особой разницы — опоздать на двадцать минут или же на полчаса, поэтому зарулила в кафе. Купила кофе себе и Дилану Линну — единственному человеку во всем отделе, которого я могла переносить. Правда, и он не был лишен недостатков — наши вкусы в отношении бодрящего напитка категорически не совпадали: если я пила крепкий кофе, без сахара, сливок и прочей мешающих настоящему вкусу кофейных зерен ерунды, то Дилан, к моему безграничному изумлению, предпочитал каппучино с густой пенкой, щедро обсыпанной стружкой шоколада. Как девочка, ей-богу.

Разумеется, мой новоиспеченный напарник уже был на месте — белые волосы уложены волосок к волоску, на безупречном пальто и светлых брюках — ни единой складки. Как же он меня раздражал! Взгляд Феликса остановился на стаканчике кофе в моих руках.

— Это не для тебя, — бросила я вместо приветствия. Флетчер лишь усмехнулся уголком губ.

Завидев меня, Дилан открыл рот, явно готовясь прочитать нуднейшую нотацию. Ему тридцать два, мне двадцать шесть, и он считал, что ему по статусу положено меня поучать. Но стоило протянуть ему стаканчик с кофе, Дилан тут же сменил гнев на милость. Взгляд глубоких карих глаз подобрел. Линн сделал хороший глоток кофе и стал похож на объевшегося сметаны кота. Я закатила глаза и села за стол, готовясь слушать новости.

Дилана можно было обвинить в чем угодно: в паталогической страсти к куклоподобным блондинкам, в умении в его не таком уж и юном, в общем-то, возрасте, напиваться до беспамятства и с завидным упорством пытаться влезть в драку, от которой его приходилось буквально оттаскивать, да много еще в чем… но только не в халатности. Дотошный, предприимчивый, вникающий в каждую деталь, берясь за любое дело, он непременно доводил его до конца.

Как и многие верующие, Дилан был от меня по другую сторону баррикад — поддерживал жестокие меры церкви вроде Выжигателя, стоявшего в шаге от меня. (Бывшего, напомнила я себе, и тут же отмахнулась от этой мысли — да не все ли равно?)

Наверное, именно влюбленность Дилана в свою работу мешала мне по-настоящему испытывать к нему неприязнь. Я не любила его как человека, верующего в то, что одаренные — дети Сатаны, но как коллегу не уважать не могла.

— Специалисты проверили телефон жертвы, — сообщил Дилан. — Около девяти вечера — накануне встречи с подругами — ей позвонили.

Оторвавшись от стакана с кофе, я вскинула голову. Воодушевленно спросила:

— За кем зарегистрирован номер?

— Увы, телефон одноразовый. — Флетчеру надоело молчать, и он взял инициативу в свои руки. Ну кто бы сомневался. — Получили данные экспертизы. Никаких биологических следов: ни частиц кожи под ногтями, на одежде — ни ворсинок, ни волосков — кроме ее собственных. Идеально чистое убийство. Смерть наступила в период с половины десятого до десяти, что совпадает с показаниями миссис Кромли.

— Значит, тот, кто назначил встречу — и есть убийца, — задумчиво подвела я итог.

Флетчер кивнул.

— У Эмили Монаган есть сестра. Скорее всего, она сейчас в Импагро. Пытаемся до нее дозвониться, пока безрезультатно. Знаешь, как ее зовут? — с загадочной интонацией спросил Дилан.

— Понятия не имею.

— Шейла Макинтайр! — Линн произнес это тоном, словно сообщал мне нечто невероятно важное.

Проходящий мимо стажер Эрик присвистнул и остановился. Я помолчала, ожидая разъяснений. Их не последовало.

— И? — изогнув бровь, произнесла я.

— «Дикая Охотница!»

Выражение моего лица осталось неизменным. Дилан и Эрик переглянулись и почти синхронно покачали головой, всем своим видом изображая глубокое разочарование. Словно я только что призналась, что никогда в жизни не держала в руках букварь. Один только Флетчер сохранил невозмутимое выражение лица, хотя в его взгляде, обращенном на детективов, явственно читалась насмешка.

— Ну даешь! — воскликнул Дилан. — Сериал про вампиров и всякую нечисть. Шел лет десять назад.

— Я бы даже за деньги не стала смотреть сериал с таким дурацким названием, — пробормотала я.

— Много ты понимаешь! — пренебрежительно фыркнул Линн. Порылся в телефоне и протянул его мне. — Вот, смотри.

С экрана на меня смотрела девушка, облаченная в черный кожаный костюм. Длинные волосы развеваются на ветру, в руках — шлем, на заднем фоне — роскошный мотоцикл. Узнаю признаки «болезни» Дилана — светлые волосы, точеная фигурка, миловидное личико. Настоящая куколка, но без накачанных губ, да и цвет волос, похоже, настоящий. Надо же, Эмили Монаган красила волосы в очень похожий оттенок. Пыталась подражать более красивой и популярной сестре? Вряд ли — не вяжется с ее образом.

Я едва успела вернуть телефон Дилану, как зазвонил мой собственный.

— Кармаль Лунеза.

— Это Айрин Нолан, — сообщили мне устало. — Я в городе. Вы не против встретиться в кафе?

Мы договорились встретиться через полчаса. Положив трубку, я доложила Флетчеру, кто звонил.

— Ты говорил, Нолан актриса? Она тоже отметилась тем, что разгуливала в кожаных нарядах и убивала вампиров направо и налево? — поинтересовалась я.

— Кстати говоря, зря ехидничаешь, — вставил Дилан. — Айрин Нолан тоже снималась в «Дикой Охотнице». Ей, правда, досталась роль вампирши.

Я усмехнулась. Тут же озадаченно нахмурилась.

— Любопытно…

— Что именно? — Дилан смерил долгим взглядом экран, прежде чем его выключить.

— Нолан работала с Шейлой Макинтайр, но лучшей подругой является не ей, а ее сестре. Это при том, что их круги общения вряд ли пересекались. Эмили Монаган, в отличие от занятой съемками сестры, всю жизнь провела в Дейстере.

Линн вздернул брови, несколько удивленно протянул:

— Да, ты права, это странно. Ладно, идите, поговорите с ней. А я попытаюсь дозвониться до Шейлы Макинтайр, — с хищным выражением мартовского кота сказал Дилан.

Усмехнувшись, я повернулась к Феликсу.

— Идем?

Жаль, что именно ему наряду со мной поручили это дело. Сама бы я предпочла Линна — во всяком случае, к церкви, которую я на дух не переносила, он не имел никакого отношения.

В кафе в это время дня было шумно и неспокойно. Сновали официанты, облаченные в фирменную одежду режущего глаз алого оттенка. Красный присутствовал и в декоре — кожей цвета крови были обиты диваны и спинки стульев. Я любила этот цвет, но здесь его было слишком много. Разбавить бы белым, и ощущение, что попал в нутро ада, тут же бы исчезло.

Флетчер указал мне на нужный столик, за которым в гордом одиночестве сидела наша свидетельница. Айрин Нолан не слишком соответствовала моим представлениям об актрисе, сыгравшей вампиршу. Конечно, перед камерой и с толстым слоем грима на лице она наверняка выглядела иначе.

Волнистые волосы шоколадного оттенка мягко обрамляли лицо с трогательной ямочкой на подбородке, одета сдержанно, если не сказать скромно — в голубое свободное платье до колен, в тон глазам. Ей было около сорока, но лицо гладкое, а кожа — сияющая. Сразу видно — косметическими процедурами не пренебрегает.

Когда мы подошли и сели за столик, Айрин нервно мяла в руках платок. Глаза покраснели.

— До сих пор не могу поверить, — прошептала она. — Когда проснулась в самолете, вдруг подумала — вдруг мне все это приснилось?

Подошедшей официантке актриса заказала кружку черного кофе без добавок, чем тут же заслужила мою симпатию, и с извиняющейся улыбкой сказала нам:

— Я уже двое суток не спала — если не считать десяти минут в самолете.

— Расскажите, когда в последний раз вы разговаривали с Эмили Монаган, — попросила я. Жестом показала официантке, что буду то же самое, что и Айрин.

— Виделась довольно давно, месяца два назад. Болтали почти каждый день — если я не задерживалась на съемках. Эмили — интересный собеседник, с ней всегда есть о чем поговорить. — Айрин вздохнула, вновь сминая платок тонкими пальцами, словно пытаясь выместить на бедной ткани горечь утраты.

— Как она себя вела, не говорила ли, что чего-то — или же кого-то боится? — осведомился Флетчер. В отличие от нас с Айрин он предпочел кофе с перцем и корицей. Позер.

Меж аккуратно накрашенных бровей мисс Нолан пролегла складка.

— Нет, конечно! — воскликнула актриса. — Кого ей бояться? Хотя, что это я… Если ее убили, значит, повод бояться все-таки был. Может, это просто ограбление? — предположила она с какой-то робкой надеждой.

Флетчер поспешил отмести ее подозрения.

— Кошелек и телефон остались при ней. Вы не замечали никаких перемен, быть может, у вашей подруги был разлад с мужем…

Айрин Нолан помотала головой. Волнистые пряди разметались и снова мягко улеглись по обеим сторонам от лица. Актриса вцепилась обеими руками в принесенную кружку кофе, в глазах ее блеснули слезы.

— Эмили и Рори — прекрасная пара, это вам любой скажет. Достаточно было увидеть их вместе, чтобы понять, как бесконечно они любят друг друга. Знаю, звучит наивно, но… они долго искали друг друга и, найдя, не желали отпускать. Они даже почти не ссорились — у них обоих характеры довольно… мягкие, они оба умели сглаживать острые углы. Никогда не слышала, чтобы они кричали друг на друга.

— Мисс Нолан, я хотела бы задать вам еще один вопрос, — осторожно начала я. — Как так случилось, что вы, долгое время работая с Шейлой Макинтайр, стали подругой не ей, а ее сестре?

Айрин оторвала взгляд от чашки и рассеянно улыбнулась.

— На самом деле, с Шейлой нас долго связывала дружба — она началась почти сразу, когда меня привлекли к сериалу «Дикая Охотница». Шейла — талантливая актриса, ей многие пророчили большое будущее. Я считала, что она сделала ошибку, когда стала сниматься в «Охотнице», ей стоило бы начать с ролей… посерьезнее, чем охотница на нечисть, с ног до головы облаченная в кожу. Я-то — будем откровенны — звезд с неба не хватала и довольствовалась единственной ролью, пробы на которую сумела пройти. А она… я была уверенна, что она многого добьется. — Айрин пригубила кофе. Обжегшись, поморщилась и забавно подула на чашку. — Мы четыре года были близкими подругами, а потом… она изменилась и дружба дала трещину.

— Изменилась? — Флетчер картинно выгнул густую бровь.

— Я ее не узнавала, честно говоря. Была уверена, что с ней что-то случилось, и случилось страшное — слишком уж разительной была перемена. Но чем сильнее я пыталась ее разговорить, тем сильнее она отдалялась. Перемена отразилась и на работе — играла она из рук вон плохо, как будто в первый раз — тогда-то я и поняла, как сильно ее подкосило то, что с ней случилось. Рейтинги сериала падали с каждой новой серией, Ленц — наш продюсер — рвал и метал. Кончилось все плохо: «Охотницу» закрыли, а я потеряла не только работу, но и подругу. С Эмили я виделась раньше, когда приезжала в гости к Шейле, но обычно наше общение ограничивалось парой вежливых фраз. Она была угрюмой и неразговорчивой — неудивительно, если учесть, что ей пришлось пережить. А несколько лет спустя я случайно встретила ее в Импагро. Была поражена, увидев ее без коляски. Мы разговорились, и я с удивлением осознала, какой это удивительный человек. Поняла, как много в ней от старшей сестры — наверное, именно это и позволило нам так сблизиться.

Прищурившись, я смотрела на актрису. Что, если та давняя тайна, заставившая жизнь Шейлы Макинтайр круто измениться, могла быть каким-то образом связанной с убийством Эмили? Они ведь сестры, как-никак.

— И вы так и не узнали, что тогда случилось с Шейлой Макинтайр? — спросила я.

Айрин покачала головой.

— Мы не общаемся. Совсем. Я только передаю… передавала ей приветы через Эмили. Хотя не совсем уверена, что они доходили — Эмили реагировала как-то странно. Я не любитель лезть в душу, но мне показалось, что они с сестрой не ладят.

— Когда закрыли сериал? — спросила я у Айрин.

Она отозвалась без промедления.

— Девять лет назад. В этом году будет десять лет, и мы планируем собраться с некоторыми ребятами — с теми, с кем я еще поддерживаю связь. Вспомнить, так сказать, боевую молодость. — Айрин улыбнулась уголками губ.

— И, если я правильно поняла, незадолго до закрытия сериала вы и заметили перемену в поведении Шейлы Макинтайр?

— Да. Где-то, наверное, за полгода. Мы снимали новый сезон, но на экраны он так и не вышел, — с сожалением сказала Айрин.

— А разлад между сестрами начался в этот же период? — заинтересовалась я.

— Скорее всего. Видите ли, я тогда перестала общаться с Шейлой, а с Эмили стала дружить только через несколько лет, поэтому точно сказать не могу. Я пыталась ее спрашивать о сестре, но она отмалчивалась. Было видно, что ей неприятно о ней говорить. Не знаю, как так вышло. Ведь после той злополучной аварии Эмили переехала жить к Шейле — Шейла сама это предложила, чтобы иметь возможность ухаживать за сестрой. А потом… они вдруг стали друг другу почти чужими.

Флетчер непонимающе глядел на меня, явно не понимая смысла моих вопросов. Я мотнула головой, дескать: «потом объясню».

— Понимаю, что с Шейлой Макинтайр вы не общаетесь, но может, знаете, где она сейчас может находиться? — подал голос Флетчер.

— Знаю, — со странной интонацией ответила Айрин. — Я слышала, что она сейчас нигде не снимается, и уже давно перебралась обратно в Дейстер.

— Вот как? — удивилась я. Пробормотала: — Странно, наши коллеги пытались достучаться до нее, но так ничего и не добились.

— Если хотя бы часть того, что я слышала о Шейле — правда, то у нее сейчас непростой период. Боюсь, что она просто не хочет никого видеть.

— Ну что же, спасибо.

Флетчер протянул Айрин Нолан визитку и наказал позвонить в случае, если она что-нибудь вспомнит. Мы попрощались и вышли из душного кафе. Осенний ветерок радостно взъерошил мне волосы, словно радуясь долгожданной встрече.

Когда мы сели в машину, Феликс повернулся ко мне вполоборота.

— Так что у тебя на уме?

— Меня беспокоит то, что сказала Айрин. Шейла Макинтайр изменилась в одночасье, перестала общаться с сестрой, загубила карьеру… Для подобного должны быть веские причины.

— Но, если верить ей, это произошло около десяти лет назад — какое это может иметь значение?

— Да, и судя по всему, с тех пор ситуация не улучшилась. Просто я подумала… — Я замолчала. Отвернулась и долго глядела в окно. — Иногда прошлое имеет свойство возвращаться. Что, если все эти годы Шейла хранила какой-то секрет, который каким-то образом связан с убийством ее сестры?

— А по-моему, ты цепляешься за воздух, — холодно ответил Флетчер.

— Может, да, — тихо сказала я, — а может, и нет.

Тайны прошлого часто всплывают наружу спустя долгие годы. Мое прошлое настигло меня спустя одиннадцать лет.

ГЛАВА 9

Семь дней в заточении, в ставшем уже привычном полумраке подвала. В одиночестве, нарушаемом лишь визитами Лили-Беллы. Другие призраки не заглядывали сюда — им нечего было тут делать.

Каждый день я неизменно получала еду — трижды в день, если быть точнее. Каждый раз подбегала и, робея, выкрикивала имя отца, но ответа не получала. Но стоило мне только заслышать шаги над головой, притихала. Страх оказаться пойманной Выжигателями шел за мной по пятам.

Наши разговоры с Лили-Беллой становились все длиннее. По ее словам, это был хороший знак — я постепенно разрушала выстроенный мною же барьер, позволяя своему дару проявиться. Теперь я понимала, почему все прежние призраки исчезали так быстро — я просто не желала видеть их. Но с Лили-Беллой ситуация была совсем другой.

Она — умная, забавная, чуткая. Она всегда умела найти нужные слова, чтобы меня успокоить, поддержать или развеселить. Я даже отчасти была рада тому, что мне пришлось променять свою спальню на подвал — если бы не это, возможно, я бы никогда не обзавелась такой чудесной подругой, как Лили-Белла.

Однажды я попросила ее понаблюдать за папой и за Выжигателями, когда они объявятся. Она отсутствовала весь день, а, появившись вечером, встревожила меня своим озадаченным видом.

— Что-то не так? — нахмурившись, спросила я.

— Просто странно. Твой отец объявил о твоей пропаже, — недоуменно ответила Лили-Белла. — Сейчас десятки людей со всего Действера разыскивают тебя. Даже организовали поисковую команду. Горожане ищут тебя в лесу, а полиция расспрашивает соседей и твоих школьных подруг.

Я была поражена не меньше Лили-Беллы. Папа хотел, чтобы я спряталась, зачем тогда сказал остальным меня искать? Хотел ввести их в заблуждение, а потом сказать, что я нашлась — после того, как Выжигатели покинут город? Но тогда мне придется врать, глядя в глаза тем, кто меня искал, а мне бы очень этого не хотелось.

Я решила просто подождать. Время, так или иначе, расставит все на свои места.

Меня искали всем городом, но отыскать не могли — неудивительно, ведь я против воли пряталась там, где никто и не подумал бы меня искать.

Месяц спустя энтузиазм горожан поутих — они наверняка решили, что им уже никогда меня не найти — живой. А я… я поняла, что папа не собирается выпускать меня отсюда. За все время, что я Лили-Белла поглядывала за отцом, она ни разу не видела, чтобы он разговаривал с людьми, похожими на Выжигателей. На мои крики он не реагировал, делая вид, что меня и не существует вовсе.

Был еще один случай, окончательно убедивший меня в том, что я — не беглянка, а пленница. В очередной раз открывая подъемник, я увидела фисташковое мороженое в хрустальной вазочке — помимо обычного уже обеда из супа в глубокой тарелке, гренок и нескольких ломтиков сыра. Разумеется, мороженое я съела подчистую, даже, стыдливо оглядевшись по сторонам, вылизала креманку. К обеду почти не притронулась — желудок был полон вкусной прохладой.

Не прошло и нескольких минут, как меня вдруг неудержимо потянуло в сон — и это в два часа дня! Я прилегла, на мгновение прикрыла отяжелевшие веки… и провалилась в долгий, лишенный сновидений, сон.

Проснувшись и едва успев открыть глаза, вздрогнула от громкого голоса Лили-Беллы, в котором явственно звучало беспокойство.

— Господи, я чуть с ума не сошла! Ты почему не просыпалась?

Мне и самой хотелось бы это знать. Я перевела взгляд на часы, которые папа чуть кривовато повесил напротив кровати, недоуменно нахмурилась. Три часа.

— Я спала всего час, — недовольно сказала я.

— Тринадцать не хочешь? — хмуро произнесла Лили-Белла. — К твоему отцу приходили гости. Говорили о тебе. Вряд ли это совпадение — думаю, твой отец подсыпал тебе снотворного, чтобы ты не могла дать о себе знать.

Я сглотнула острый комок в горле. Взглянула на креманку, в которой прежде было вкуснейшее мороженое. Папа усыпил меня как собаку — ну и пускай, что всего лишь на несколько часов! А чтобы хоть как-то облегчить вину за свой чудовищный поступок, сделал это с помощью моего любимого лакомства.

Мне показалось, что я тону. В горечи, разочаровании, обиде, как волны, накрывших меня с головой. И хотя я молчала, хотя не проронила слезы, Лили-Белла поняла, что происходит со мной. Села на кровать рядом, положила руку рядом с моей. Друг друга коснуться мы не могли — наши параллельные миры пересекались только визуально. Но я знала — если бы могла, она бы сжала мою ладонь. И в тот миг я словно почувствовала ее прикосновение — ласковое, ободряющее. Стало немного легче.

— Значит, он не хочет меня выпускать, — тихо произнесла я. — Думает, что я одержима Сатаной. Не хочет… чтобы кто-то узнал об этом.

— Может даже думает, что так будет лучше для тебя, — со вздохом сказала Лили-Белла. — Многие люди боятся, что маги — одержимые — могут не совладать со своим даром и причинить вред другим.

— И такое правда бывало?

Лили-Белла кивнула.

— К сожалению, да. Но это не дает право людям винить невиновных. Маги — как псы, уж прости за сравнение. Есть дикие, озлобленные, агрессивные — те самые порченные, о которых постоянно говорят. А есть милые дворняжки…

— Как я? — я улыбнулась сквозь слезы.

— Неет, — протянула Лили-Белла, ласково глядя на меня. — Ты — особенная, в тебе есть порода.

— Глупая, я люблю кошек, — рассмеялась я. — Сравнение с ними нравится мне гораздо больше.

Смех быстро затих, стоило мне подумать: как долго мне еще предстоит пробыть здесь? Лили-Белла не может влиять на мир живых, а значит, не может и рассказать людям обо мне. Папа считает меня чудовищем, хотя и не забывает кормить. По-своему, он заботится обо мне. Но любит ли?

Вряд ли. Боюсь, его любовь ко мне прошла в тот самый миг, когда от нас ушла мама — женщина, которую он любил больше жизни.

Повзрослев, я часто думала о том, что произошло. Поняла, что ошибалась — ненавидеть меня отец начал гораздо раньше. Когда я стала проявлять свои способности. Каждый раз, говоря о том, что вижу «странных серых людей», мертвых, порой искалеченных и обезображенных людей, я словно забивала гвоздь в крышку гроба. Наша семья рушилась по кирпичику каждый раз, когда я, наивная, делилась с родителями своими страхами. А уход матери стал последней каплей для отца…

Да, он мог бы выбрать меньшее из двух зол и отдать меня Выжигателям, которые бы усмирили мой дар, запечатали его — но что потом? Общество жестоко порицает семьи заклейменных, а церковь пристально за ними следит: а вдруг это именно родители — последователи Сатаны, вдруг именно они виноваты в том, что у их детей порченная кровь?

Для истово верующей матери это стало бы ударом. А для отца… я больше не была его маленькой девочкой. Для него отныне я стала монстром, которого приходилось скрывать ото всех.

ГЛАВА 10

Мы планировали заехать к Шейле Макинтайр, но с этим пришлось немного повременить — Лори послала мне смс-ку, что последний урок отменили — учительница заболела. Я отпросилась на полчаса, чтобы отвезти дочь домой. Флетчер лишь равнодушно пожал плечами и попросил подбросить его до ближайшего кафе — мое присутствие, кажется, ему совершенно не требовалось.

Заводя мотор, я с полминуты наблюдала за ним через стеклянную витрину кафе, где мой напарник решил пообедать. Пальто он снял и аккуратно повесил на вешалку — а не бросил на диванчик рядом с собой, как подавляющее большинство постояльцев. Что-то заказал, не реагируя ни на призывные взгляды двух хорошеньких студенточек за соседним столиком, ни на улыбку официантки, сменившуюся разочарованной гримаской. Одиночка — он словно бы отгораживался от всех невидимой стеной.

Наверное, только сейчас я осознала, что вижу перед собой усмиренного мага. Интересно, каково это? Отличается ли от моих ощущений, ощущений заклейменной его братьями по церкви? Что заставило его пойти в Выжигатели? И — что куда важнее — что заставило оттуда уйти?

В самом облике нордического красавца Феликса Флетчера, в его истории было столько темных пятен… Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Он — враг. Мне нельзя об этом забывать.

Заехала в школу, поцеловала тоскующую на скамейке дочь. Она юркнула в машину. Я хотела было последовать ее примеру, как вдруг увидела миссис Грешом, выходящую за пределы школьных ворот. Миссис Грешом преподавала у Лори математику, как и у меня долгих девять лет назад. Сухопарая, невысокая, она всегда отличалась активной жестикуляцией и словоохотливостью. Каждый раз, завидев меня, она приглашала меня домой на чай, я же неизменно отказывалась, ссылаясь на занятость.

— Кармаль, милая, как я рада тебя видеть!

Мне не оставили и шанса скрыться в машине и избежать бессмысленной болтовни.

— Миссис Грешом, я ужасно тороплюсь, — уже привычно покаялась я.

Она вздохнула, а я вдруг отчетливо поняла, насколько же она одинока. Ее муж погиб еще когда я училась в старших классах, детей никогда не было…

— Хотите, я забегу к вам вечером на чай? — слова сорвались с языка прежде, чем я успела их остановить. И откуда вдруг во мне проснулась жалостливость?

Миссис Грешом явно не ожидала от меня подобного предложения, даже Лори забавно округлила глаза, слушая наш разговор из приоткрытого окна машины.

— Конечно, милая! — оживилась преподавательница. Даже румянец засиял на щеках.

— А сейчас мне правда нужно идти. — Я уже подошла к двери, но внезапно пришедшая в голову мысль заставила меня круто развернуться. — Миссис Грешом… Вы помните Эмили Монаган?

— Конечно, — чуть поморщившись, отозвалась она.

Странное выражение, промелькнувшее на ее лице, не укрылось от моего взгляда.

— Кажется, вы не слишком ее любили, — осторожно заметила я.

— Я понимаю, что должна относиться ко всем учащимся одинаково, но мне было не так-то просто закрывать глаза на ее грубые выходки. Я рада, что она переросла это. Слышала, она добилась немалых успехов.

Я озадаченно смотрела на миссис Грешом. Перед глазами всплыло улыбающаяся мне со страниц газеты Эмили, нежно обнимающая мужа.

— Грубые выходки… Вы не путаете ее с сестрой, Шейлой?

Учительница рассмеялась хрипловатым смехом.

— Я не настолько стара, чтобы их перепутать. Шейла была чудным ребенком, обладающей удивительной способностью сплачивать вокруг себя людей. Я ни разу не услышала от нее дурного слова… А Эмили… — Она замялась, явно не желая говорить про бывшую ученицу плохого.

— Миссис Грешом, мне нужно знать, — мягко сказала я. Если Эмили Монаган еще в школьные годы умудрилась нажить себе врагов, то теперь, после того, как она стала знаменитой, старые обиды, приправленные жгучей завистью, вполне могли стать причиной ее убийства. Правда, тогда возникал закономерный вопрос — почему так поздно?

Миссис Грешом настороженно взглянула на меня, но все же нехотя ответила:

— В школе Эмили называли странной девочкой. Она была мрачной, погруженной в себя. Я не раз находила следы от свежих порезов на руках. С Шейлой Эмили никогда не ладила, да и с остальными тоже. Долгое время была изгоем, аутсайдером. А потом влилась в… нехорошую, скажем, компанию. Если раньше издевались над ней, то потом она стала издеваться над другими. Поменяла роли. Я не раз слышала жалобы от учениц, которых она запирала в туалете — чисто смеха ради. Все они были похожи на нее прежнюю — одинокие, запуганные, потерянные. Она словно мстила им за свою собственную жизнь.

Миссис Грешом помолчала.

— Эмили заходила в школу несколько лет назад — провела для детей с ограниченными возможностями презентацию книги, и мне подарила экземпляр. Я смотрела на нее и не могла поверить, что передо мной действительно Эмили Роуз. Надеюсь, это не двуличность ради продвижения книги, надеюсь, она и вправду изменилась. Она даже попросила у меня прощение — за все.

Сказать, что я была поражена — это ничего не сказать. Образ Эмили никак не желал складываться в моей голове, распадаясь на осколки. Вот она — примерная жена, филантроп, успешная писательница, ценой неимоверных усилий вставшая с инвалидного кресла. И вот — ненавидящая окружающий мир грубиянка, издевающаяся над одноклассницами.

Быть может, несколько лет, проведенные в инвалидной коляске, заставили ее по-другому взглянуть на жизнь? Но в то, что люди могут измениться настолько кардинально, мне верилось с трудом.

— Спасибо, миссис Грешом, — искренне сказала я.

— Так что случилось-то? — забеспокоилась она.

Я озадаченно взглянула на нее — хотя… Насколько я знаю, миссис Грешом предпочитала коротать вечера с книгами, а не перед экраном, где наверняка уже вовсю муссировалась тема смерти известной в Дейстере писательницы.

— Эмили Монаган вчера была убита.

Преподавательница некрасиво приоткрыла рот, да так и застыла. Я оставила ее переваривать информацию и скрылась в машине. Пора было навестить Шейлу Макинтайр.

Я надеялась, что она прольет свет на загадочные перемены, произошедшие с ней много лет назад. Те, что и привели к закрытию суперуспешного сериала «Дикая охотница». А судя по тем статьям, что я успела проглядеть, сериал и впрямь был невероятно популярным — как и сама Шейла Макинтайр. Интернет пестрел ее фотографиями на различных крупных мероприятиях и ток-шоу, на которых она была желанной гостьей.

Хотя дочка упорно пыталась убедить меня в том, что может побыть дома одной, я вызвала Эстер. Лори вообще была очень самостоятельным ребенком. Каждый день она давала мне повод для гордости — рассудительная, взрослая девочка, так напоминающая мне саму себя в детстве. Обе мы столкнулись с чем-то необъяснимым. Я — с даром и другой стороной реальности, Лори — с кошмарами, имеющими под собой мистическую природу. Я справилась с выпавшим мне испытанием, но при этом потеряла частичку себя, которая умела верить людям и радоваться жизни. Я не позволю, чтобы и Лори через это прошла…

Я подобрала Флетчера у кафе, где оставила недавно, и поехала к Шейле Макинтайр. Притормозила у особняка в спальном районе города. Флетчер, разумеется, первым подошел к двери. Взглянув на меня, постучался. Стук пришлось повторить еще дважды — никто не торопился открывать.

— Миссис Макинтайр, это полиция, — подала я голос. — Нам нужно с вами поговорить.

Мой расчет оправдался — замок щелкнул в ту же секунду. То ли актриса боялась встречи с журналистами, то ли с надоевшими поклонниками…

Дверь отворилась, и мне потребовалось полминуты, чтобы осознать, что стоящая передо мной женщина и есть та самая Шейла Макинтайр — куколка-блондинка с фото в обтягивающем стройное тело кожаном костюме.

Куколку здорово потрепала жизнь.

Она выглядела старше своих сорока с небольшим. Фигура расплылась, из резинки темных брюк для йоги неаппетитно свисали бока. На слегка отекшем лице — ни грамма косметики, что актрису никак не украшало. Темные волосы легли вдоль бледных щек немытыми прядями, светлые корни отросли на несколько сантиметров, из-за чего прическа Шейлы смотрелась еще жальче.

Я злорадно представила, как вытянулось бы лицо преданного поклонника Макинтайр Дилана. Вряд ли бы сейчас он так радовался встрече с «дикой охотницей».

— Что вы хотели? — хрипло спросила Макинтайр и поморщилась от звука собственного голоса. Вдобавок ко всему, она, кажется, мучилась от жуткого похмелья, потому что не отрывала руки от виска.

— Мы по поводу вашей сестры, Эмили Монаган.

— Да… — Рука дернулась и опустилась вниз. Глаза с красной сеточкой сосудов настороженно впились в мое лицо.

— Нам очень жаль, но… вчера утром она была убита. — Я собиралась добавить, что мы хотели сообщить ей эту новость раньше, но не могли дозвониться…

Не успела. Голубые глаза Макинтайр закатились под веки. Мертвенно побледнев, она рухнула назад, некрасиво распластавшись на полу.

Флетчер вызвал по рации скорую. Осторожно подхватив актрису, перенес ее на диван. Только пройдя следом за ним, я поняла, какой же в доме царил бардак. В гостиной стоял отчетливый запах несвежей еды. Я быстро обнаружила ее источник — на стеклянном журнальном столике валялись засохшие куски пиццы — не самый лучший выбор для актрисы. Сладкая газировка, лужица кетчупа, растекшаяся по стеклу как кровь. Я брезгливо поморщилась.

В кухне, в которую я пришла за стаканом воды для Шейлы Макинтайр, обстановка была не лучше. Гора немытой посуды — это при том, что в доме имелась посудомоечная машинка. Грязное полотенце на столе, полном крошек и подозрительных пятен — то ли соуса, то ли… даже подумать страшно. Да уж, поборницей чистоты, страдающей от мизофобии, Макинтайр не назовешь.

Очевидно, что ни о какой домработнице и речи не шло, а это странно, если учесть былую популярность Макинтайр. Хотя тут стоило сделать акцент на слове «былая» — если судить по ее внешнему виду и пустым бутылкам из-под виски в ведре, дела у нее сейчас шли не слишком гладко.

Скорая не потребовалась — Флетчер в аптечке в ванной нашел нашатырь и быстро привел Макинтайр в чувство. Глядя на его хлопоты, я невольно усмехнулась. Прямо истинный рыцарь, спасающий прекрасных дам. Правда, сомневаюсь, что им руководило желание понравиться Шейле.

Едва «дикая охотница» обрела способность говорить, выдавила:

— Как? Как это произошло?

— По всей видимости, кто-то назначил вашей сестре встречу в парке неподалеку от ее дома. Ее убили ножом в грудь, она не сопротивлялась — похоже, что убийца был ей хорошо знаком.

— Боже, — прошептала Макинтайр. Откинулась на диванную подушку и долго лежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Если бы не вздымающаяся грудь, я бы решила, что она вновь отключилась. — Не верю…

Добиться от нее вразумительных ответов так и не вышло. Она замкнулась, отвечала односложно. В то время, когда убили ее сестру, она была дома. Врагов у Эмили не было, муж любит до потери пульса, окружающие — души не чают. Единственное, что зацепило меня в ее словах — какая-то едкая горечь, промелькнувшая, когда Макинтайр говорила о всеобщей любви к сестре. Не назвала бы это завистью, но… сделала себе мысленную пометку.

На мой вопрос, почему она вернулась в родной городок, актриса ответила, пожимая плечами:

— Решила сделать небольшой перерыв в карьере.

Мы с Флетчером переглянулись.

— Мне плохо, — прошептала Макинтайр обескровленными губами. — Пожалуйста, уйдите. Я все равно больше ничего не могу вам сказать.

Вслед за Флетчером я покинула дом.

— Вот тебе и «дикая охотница»… — пробормотала я.

Феликс усмехнулся:

— Линн будет сильно разочарован. Ощущение, что блондинка на фото и Шейла Макинтайр — два разных человека. Я, конечно, понимаю — грим и прочие ухищрения, но не до такой же степени!

— Сомневаюсь, что тут дело в гриме, — возразила я. — Похоже, Макинтайр сейчас переживает не лучший этап в своей жизни. Может, стоит проверить, когда в последний раз ей вообще давали какую бы то ни было роль?

— Думаешь, все настолько плохо? — нахмурился Флетчер. Открыв дверь машины, сел на переднее сидение. Хлопнул дверью так, что у меня зазвенело в ушах.

— Поосторожнее, не в своей, — недовольно сказала я. То, что он бывший Выжигатель и старше меня на несколько лет, не дает ему право крушить мою машину. — Что касается Шейлы… Зависть — серьезный повод для убийства, а у Эмили Монаган до недавних пор дела шли, похоже, куда лучше, чем у ее сестры.

И все-таки что-то в этой версии мне не нравилось. Даже если Шейла Макинтайр была неплохой актрисой — в чем лично я сомневалась, — вряд ли сейчас она играла. Шейла казалась действительно раздавленной вестью о смерти сестры.

Было еще кое-что, что сильно меня смущало. Место убийства идеально чистое — эксперт даже волосинки там не нашла. А то, что я видела в доме, никак не вязалось с образом аккуратного и чистоплотного убийцы.

— Я все никак не могу понять, как выведать, что случилось с Шейлой Макинтайр десять лет назад.

— Да почему ты так за это зацепилась? — воскликнул Флетчер. — Ну, допустим, произошла с ней некая трагедия, которая повлияла на ее жизнь и ее карьеру, но сестра ее тут причем?

— Я привыкла доверять своей интуиции, — холодно отозвалась я. — А она подсказывает мне, что к этому факту биографии Шейлы стоит присмотреться. Та давняя трагедия может оказаться ключом к убийству Эмили.

Феликс молчал, оценивающе глядя на меня. Признаюсь, под этим нордическим взглядом на миг мне стало неуютно.

— Я ведь тебе не нравлюсь, верно? — с усмешкой сказал блондин.

— Какая удивительная наблюдательность, — съязвила я.

— Вот только не пойму, отчего? — пропустив мои слова мимо ушей, продолжил Флетчер. — Что со мной не так? Я напоминаю тебе твоего бывшего? Отца, который бросил твою семью ради молоденькой секретарши? Дай мне хотя бы шанс все испортить — или же шанс доказать, что я не так ужасен, как ты обо мне думаешь.

Этого еще не хватало. Предложение было настолько неожиданным, что я даже не сразу нашлась с ответом.

— К тому же, ты меня так толком и не познакомила с отделом. А мне, как-никак, работать с этими людьми.

Я мысленно застонала. Шеф будет в ярости, если узнает, что я проигнорировала просьбу Флетчера — церковь он боялся как огня, и тот факт, что ряды полицейских пополнились бывшим Выжигателем, не мог не сыграть свою роль. Догадываюсь, кто с недавних пор стал любимчиком капитана.

— Ладно, хотя я понятия не имею, зачем тебе все это нужно… — Я сделала паузу, глядя в льдистые глаза напарника, но он остался невозмутим. — По выходным мы иногда собираемся с ребятами в «Дейстерском льве».

— Отлично!

Привычная усмешка сменилась ослепительной улыбкой, а я невольно поймала себя на мысли, как же она ему идет, как преображает строгие черты. Вот только глаз улыбка не затронула — они остались холодными, а взгляд — цепким.

«Кармаль, очнись!» Я что, действительно сейчас рассматривала Феликса Флетчера? Не дай бог еще возомнит, что я им заинтересована — как бедняжка Карли, которая настойчиво, но безуспешно пыталась привлечь его внимание.

Я отвернулась и нажала на газ, резко трогаясь с места. Я не могла себе позволить интрижки с Выжигателем — не говоря уже о том, что сама мысль вызывала у меня стойкую неприязнь. Я должна была держать Феликса как можно дальше от себя и Лори.

Прошлое должно оставаться в прошлом.

ГЛАВА 11

Лили-Белла выглядела, как моя ровесница, но угадать ее истинный возраст я не могла, а спрашивать стеснялась. Она то бесновалась, как игривый котенок, то с горящим и немного смущенным взглядом рассказывала мне о мальчике, которому однажды неловко призналась в любви, то говорила вещи жуткие и пугающие. Странные. Их смысл порой ускользал от меня, тогда еще слишком юной, чтобы его понять.

— Не люблю темноту, — призналась она как-то. — Не боюсь. Просто не люблю.

— Почему?

Лили-Белла постояла, отрешенно глядя перед собой, потом сказала тихо:

— Когда гаснет свет, умирают ангелы.

Я не знала, о ком она говорит. Боялась выдать это — не хотела разочаровать. Но Лили-Белла все поняла с полувзгляда. Улыбнулась странной, печальной улыбкой. Много позже я услышала фразу — «светлая грусть» и поразилась, как точно она олицетворяла мою новую знакомую — ее улыбку, взгляд, привычку, чуть наклонив голову и приподняв уголки губ, смотреть куда-то вдаль и видеть то, чего не видели другие.

— Это создания света. Они невидимы, неосязаемы. Они оберегают нас от тьмы — не той, что за окнами домов, а той, что в людских душах.

— Почему же они уходят ночью?

— Тьма сильнее — разрушать легче, чем созидать. — Вздохнула и сказала тише: — Белое можно закрасить черным, но черное белым — нет.

Я не знала, что ответить Лили-Белле, но навсегда запомнила ее странные слова.

Я постоянно боялась, что, рано или поздно, перегорят все имеющиеся у меня лампочки, оставив меня в кромешной темноте. Что засорится ванная. Что перестанет работать подъемник. Вспоминая прощальный взгляд папы, я боялась, что он просто откажется спускаться вниз, когда все это произойдет. Наверное, он, как и мама, боялся меня, считая меня сатанинским отродьем. Просто у него куда лучше получалось это скрывать.

Я совершенно потеряла счет дням и уже не могла сказать, как давно я сижу в подвале, заменившим мне и спальню, и дом, и целый мир. Лили-Белла почти не покидала меня. Я научила ее играть в шахматы и переставляла фигуры за нее. Мы даже вместе читали — она стояла за моей спиной и заглядывала через плечо. Я, приученная к чтению с малых лет, проглатывала строки куда быстрее Лили-Беллы и томилась в ожидании, когда она дойдет до конца страницы. И все равно мне нравилось читать вместе с ней. Мне нравилось, что она была рядом.

В один из дней Лили-Белла поразила меня неожиданной фразой:

— Кармаль, я думаю, ты уже готова.

— К чему? — оторвав взгляд от книги, спросила я.

— Прийти ко мне. Увидеть мой мир.

Я молча смотрела на нее, даже не зная, что сказать.

— К тебе? — запнувшись, переспросила я наконец.

— На Ту Сторону. — Она улыбнулась. — Не навсегда, конечно. Просто я подумала, что тебе это может быть интересно.

Заглянуть туда, где обитают призраки? Ну разумеется! Я едва не подпрыгивала от нетерпения. Книжка была мгновенно забыта.

— И что мне нужно сделать?

Лили-Белла на мгновение задумалась.

— Из того, что я слышала о странницах, я поняла, что им не обязателен какой-то толчок извне. Достаточно просто желания перейти на Ту Сторону и концентрации на своем желании. Но в твоем случае, думаю, все немного иначе. Все-таки для тебя это в первый раз. Я попробую тебе помочь — правда, не обещаю, что из этого выйдет что-то путное. Я лишь могу подтолкнуть, размыть границы и облегчить тебе переход, но ты, в свою очередь, должна максимально постараться и высвободить свой дар. Подойди ко мне.

Страшно волнуясь, я приблизилась к Лили-Белле. Стоя напротив меня, она подняла руки, держа ладони прямо, словно опираясь о невидимую стену. Легким кивком она предложила мне последовать ее примеру. Я протянула руки на ее манер — если бы Лили-Белла была живая, наши ладони бы соприкоснулись. А так я лишь почувствовала странное, зовущее чувство. Меня магнитом тянуло куда-то… в пустоту.

Закрыв глаза, я отдалась этому чувству. Мое тело вдруг стало невесомым — я просто перестала его ощущать. Остались только мысли, беспокойно мечущиеся в голове, и спокойный голос Лили-Беллы. Он отдалялся, и я следовала за ним, как будто плывя на невидимых волнах.

В какой-то миг вдруг все прекратилась. Я открыла глаза, разочарованная провалом. И обмерла. Я по-прежнему находилась в своем подвале, вот только подвал был каким-то… нетаким. Черно-белым, как на старой фотографии, потерявшим все цвета, словно их стерло время. Именно такой я всегда видела Лили-Беллу. Повернулась к ней — теперь она не выделялась, а выглядела частью этого странного мирка.

— У тебя получилось! — восторженно вскрикнула она и схватила меня за руку.

Я изумленно опустила глаза вниз. Прикосновение было настоящим, вот только рука была холодной. Но этот холод не вызвал во мне отторжения — ведь это была Лили-Белла. Она никогда не пугала меня.

— Все так чудно, — прошептала я, прохаживаясь по подвалу. — Так вот он какой, твой мир?

— Та Сторона гораздо интереснее, чем ты себе можешь представить. Здесь нет границ и нет запретов, ты сама все увидишь… со временем.

Я посмотрела на моего славного Рича — серый, на стежки от давней «операции», до сих пор украшающие лапу — белые. Его глаза — черные, хотя на самом деле были коричневыми. Лили-Белла наблюдала за мной, улыбаясь.

Я взяла в руки книгу, которую читала до того, как Лили-Белла предложила мне «прогуляться» в ее мир. Я на самом деле ее взяла! Перелистывала страницы, скользила пальцами по бумаге. Обернулась на Лили-Беллу, загадочно на меня глядящую.

— Почему я могу касаться ее? Я думала, я здесь призрак, как и ты.

— Все так, — ответила она. — Здесь для живых — странников — действуют те же законы, что и для мертвых. Ты — призрак, и не можешь влиять на реальный, живой мир.

— Тогда почему…

— У мира, который тебе знаком, два слоя, две копии, одна из которых принадлежит живым, вторая — мертвым. Все призраки могут взаимодействовать с предметами из реального мира, но во внешнем мире при этом ничего не меняется. Книга, которую ты сейчас держишь в руках, в реальном мире продолжает спокойно лежать на своем прежнем месте. Я это вижу — очень зыбко, но все же, — и ты скоро научишься. Есть призраки, которые могут влиять на мир живых — передвигать предметы, создавать шум или кое-что… посерьезнее, но они — другие. Таких немного, и я не из их числа, — грустно закончила Лили-Белла.

— А мне всегда говорили, что это беснуются слуги Сатаны, — тихо пробормотала я.

Лили-Белла пожала худыми плечиками и ответила просто:

— Теперь ты знаешь, что это не так.

Кажется, я повернулась слишком резко, потому что комната вдруг заплясала в глазах и стала стремительно размываться. Предметы сливались в одно неразборчивое пятно, становясь похожими на небрежную кляксу. Я почувствовала дурноту и присела, коснувшись пальцами ковра, и быстро заморгала.

— Ой, тебе, кажется, пора обратно, — с беспокойством проговорила Лили-Белла. — У меня нет опыта общения со странницами, но выглядишь ты не очень. Давай возвращаться.

— Давай, — согласилась я. — А как?

Лили-Белла вздохнула и подвела глаза к потолку. И, словно повторяя за мной, заморгала. Но лицо ее выглядело растерянным и я поняла: она не знает.

Неизвестно, чем бы закончилась моя первая вылазка на Ту Сторону, если бы я не увидела… себя, преспокойно лежащую на кровати. Медленно поднялась и нетвердыми шагами приблизилась к своему телу. Смотреть на себя было жутко и странно. К тому же, я выглядела как и все в этом чудном месте — серой, обезличенной. Я шагнула к кровати и повторила наш с Лили-Беллой недавний фокус — постаралась прикоснуться к себе и отчаянно пожелала вернуться.

Вернулось знакомое ощущение — меня будто качали на невидимых волнах. Когда все прекратилось, я открыла глаза.

Я снова оказалась в мире живых. Красочном, цветном и ужасно обыденном.

ГЛАВА 12

Визит к миссис Грешом пришлось отложить до завтрашнего дня — в Дейстер прилетела Франческа.

Она ничуть не изменилась — все такая же сияющая и жизнерадостная. Медно-красные волосы блестели, как и голубые глаза, худенькая фигурка, облаченная в узкие джинсы и свободный топ, открывающий загорелую полоску живота, почти бежала мне навстречу на пятнадцатисантиметровых шпильках. Франческа крепко меня обняла и шумно поцеловала в щеку. Прилипший блеск пришлось оттирать взятой со стола салфеткой.

По телефону она сообщила мне, что прилетела в Анвур — соседний город, и не могла не воспользоваться случаем, чтобы встретиться со мной. С моей единственной подругой виделись мы нечасто.

Ближайшее кафе, в которое мы завернули, порадовало ненавязчивой музыкой и приятной атмосферой. Я заказала кусочек пирога и неизменный кофе, Франческа, всегда отличающаяся здоровым аппетитом — полноценный ужин из двух блюд и десерта. Глядя на ее точеную фигурку, я пыталась понять, куда все это вмещается.

— Как ты? — уплетая сочный стейк, спросила подруга.

Я пожала плечами.

— Нормально.

— А выглядишь не очень, — «обрадовала» Фран. — Понимаю, тебе нелегко сейчас приходится… Тебе бы развлечься немного, развеяться. Хочешь, приезжайте с Лори ко мне на выходные?

— Уехать сейчас точно не смогу. Дел невпроворот. — Я бы не стала говорить Франческе о Феликсе, но раз уж она сама начала этот разговор… — У меня намечается одна встреча…

— Да ладно! — Глаза подруги возбужденно засверкали. — С молодым человеком? Карми, так это же замечательно! Это отличная идея — тебе уже давно пора выбраться хоть куда-нибудь. Когда тебя в последний раз куда-то приглашали? Неправильно выразилась — когда ты в последний раз принимала подобные приглашения?

— Фран, перестань. Это не свидание. Просто я должна познакомить нового напарника с ребятами.

— Подожди. — Подруга медленно отложила вилку. — Новый напарник? Выжигатель?

— Бывший Выжигатель, — поправила я Франческу.

— Кармаль, бывших Выжигателей не бывает.

Помолчав, она выпалила:

— Беру свои слова назад. Это черт знает что такое!

— Фран, успокойся, это не свидание, — раздраженно бросила я. — Я дала слово капитану. Кто же тогда знал, кем окажется мой напарник?

— Смотри сама. Но, Кармаль, прошу тебя — будь с ним осторожнее. Помни — он когда-то ставил клеймо на таких, как мы.

На некоторое время за нашим столиком повисла напряженная тишина. Вздохнув, нарушила ее Франческа:

— Жаль, я не успею увидеть Лори. Но, обещаю, в следующий раз остановлюсь у тебя на несколько дней!

Я чуть не поперхнулась кофе. Вот уж отличная новость! Особенно если учесть, что от меня приглашения не поступало.

Фрэн, конечно, милая, и я обожаю ее за прямоту и некую бесшабашность, но уж больно она шумная, а я привыкла к тишине и спокойствию родного дома. Но Лори любила Франческу, а этого мне было достаточно, чтобы на время смириться с изменившимися порядками в доме.

К тому же я еще успею возненавидеть лелеемое мной одиночество — когда Лори повзрослеет и уедет в колледж. Я вздрогнула и поставила чашку на блюдце — вышло чуть громче, чем ожидала. Даже сейчас, когда до этого события оставалось несколько лет, думать об этом было невыносимо…

— Как она вообще реагирует на кошмары? — тихо спросила Франческа.

— Слава богу, что она практически их не помнит. Только пару раз сказала мне, что видела чье-то лицо. Вот только я боюсь, что так не будет продолжаться вечно.

— Думаешь, это тварь из Сумрачного мира пытается до тебя добраться?

Я с усилием кивнула.

— А что еще? Лори отлично учится в школе, общается с другими. Психологи так ничего и не выявили… Да и по времени сходится. Срок, отведенный мне, истек. Я исчезла из Сумрачного города, ушла за пределы ее досягаемости. Видимо, ей очень нужно, чтобы я отдала долг — или она просто не привыкла прощать. — Я с укором взглянула на соседний столик, где слишком громко веселилась парочка друзей. Сказала глухо: — Если бы я знала про то, что благодаря нашему родству она может дотянуться до Лори… я бы никогда не подвергла ее такой опасности.

— Кармаль, перестань себя винить! Ты куда меньше меня знаешь о магии, но и я сама о магии кровных уз узнала совсем недавно. И к тому же, даже зная это, ты бы все равно ничего не могла поделать! Но я по-прежнему считаю, что тебе нужно подумать о Выжигании…

— Никогда, — отрезала я.

— А что, если это единственный способ? — вздохнула Франческа.

— Не единственный, — стиснув зубы, процедила я. Мне стоило невероятных усилий заставить лежать руку на столе — всякий раз, как речь заходила о Выжигании, меня так и тянуло прикоснуться к клейму, выжженному на уровне сердца. Той, что выжгла не только мой дар, но и способность видеть мир в светлых тонах. После Выжигания какая-то частичка моей души умерла, и я не могла позволить, чтобы подобное случилось с Лори.

— Кармаль…

Я заглянула в ее глаза. Сказала, чеканя слова:

— Просто найди мне Зеро.

Франческа снова вздохнула, сдаваясь без боя. Знала, что все попытки меня переубедить обречены на провал.

— Я делаю все возможное, — заверила меня подруга. — Но они были бы никчемным тайным сообществом, если бы их можно было так легко найти. Я подключила к этому делу все свои связи, раскинула своеобразную сеть по всей стране — каждый из моих помощников подключает своих.

— Ты многого добилась в магическом сообществе, — заметила я с улыбкой.

— Я нашла свое место, — просто ответила Франческа.

Ее слова внезапно заставили меня задуматься. А нашла ли свое место я?

Я бы слукавила, если бы сказала, что работа в полиции — предел моих мечтаний. Да, мне нравилось сажать ублюдков за решетку, нравилось наблюдать, как справедливость торжествует в очередной раз. Не нравилось все остальное — кровь, бессонные ночи, поломанные судьбы, идиотские решения суда, идущие вразрез с моим мнением. И все же я не могла сказать, какого цвета в этой черно-белой зебре было больше.

Франческа не раз укоряла меня, что со своей способностью видеть Ту Сторону я бы добилась куда большего. Наверное, это правда. Но я никогда не жалела, что отказалась от своего дара, поставив клеймо на груди. Я навсегда отрезала Сумрачный мир от себя и себя от Сумрачного мира. И никогда не жалела.

Ровно до того дня, как мою дочь начали мучить кошмары.

ГЛАВА 13

Неудивительно, что после того случая я жила в предвкушении нового путешествия на Ту Сторону. Лили-Белла говорила, что я еще не готова, и я была склонна поверить ей: всякий раз, когда она появлялась, она выглядела более чем странно. То ее голос резко обрывался, хотя она продолжала говорить, то звучал глухо и не разборчиво — словно помехи на радио. Ее образ тоже казался неправильным, неоднородным — то четкий и ясный, то размытый и едва видимый.

Лили-Белла объяснила, что мне нужно восстановить силы. Что я и делала, высыпаясь, отдыхая и съедая подчистую все, что приносил отец. Я больше не пыталась до него достучаться — просто затаилась на время, не желая вновь отведать снотворного.

Все мои проблемы вдруг отошли на второй план — моим сознанием всецело завладела мысль о новом путешествии на Ту Сторону. Я решила, что мои новообретенные способности помогут мне выбраться отсюда. Тогда я еще не знала, как далека была от истины.

Когда Лили-Белла сказала мне, что я готова для нового путешествия, я была вне себя от счастья. Коснулась ее привычным жестом и растворилась в мире живых, чтобы через несколько мгновений появиться в мире мертвых. Я-живая, бесчувственная, лежала на кровати. Странно, но меня это не пугало.

— А теперь попробуем взять новый уровень, — с загадочной улыбкой сказала Лили-Белла. — Притом в прямом смысле. Пора нам покинуть этот подвал.

Я непонимающе глядела на нее.

— Глупышка, ты же призрак! — рассмеялась она.

— Я могу проходить сквозь стены? — недоверчиво спросила я.

Лили-Белла тяжко вздохнула — совсем как учительница, объясняющая нерадивому ученику прописные истины.

— А ты видишь, чтобы я была бесплотна? Просвечивалась? Ты видишь сквозь меня комнату? — сложив руки на груди, осведомилась она.

Разумеется, ничего такого я не видела — Лили-Белла выглядела как обычный человек, сошедший с черно-белой фотографии. Лишенный красок, но совсем не бесплотный.

— Но ты же говорила, что я призрак…

— На Той Стороне все обладают магией — хотя бы ее толикой, — объяснила Лили-Белла. — Иначе как бы я попадала к тебе всякий раз? А истории о том, как призраки проходят через стены, забудь. Открою тебе маленький секрет — призраки терпеть не могут, когда их так называют. Потому что мы — не призрачны, а реальны, просто реальность наша немножечко другая.

— Ладно, — протянула я. — Как же мне тогда вас называть?

Лили-Белла мило улыбнулась.

— Ту Сторону очень часто называют еще и Сумрачным миром — ты еще видела слишком мало, чтобы оценить, насколько точное это определение. А его обитатели предпочитать себя людьми сумрака или сумрачниками.

— Ладно, — снова повторила я. — Значит, я тоже… сумрачница?

— Пока ты здесь — да, — рассмеявшись, ответила Лили-Белла. — Но, думаю, тебе, как и мне, не терпится поскорее покинуть порядком поднадоевший подвал. Моя магия не очень сильная, но думаю, она нам поможет.

Я почти не слушала ее, хотя и, без сомнения, жаждала вырваться из душного плена. Но слово «магия» стучало в моей голове как колокольный набат.

— Но раз я… странница, да еще и сумрачница, значит, и я смогу творить магию здесь?

— Помедленней! — Лили-Белла вновь рассмеялась. — Ты в моем мире сейчас как новорожденный котенок — только открыла глазки и делаешь свои первые шаги. Перед тем, как творить магию, тебе нужно освоиться и укрепить свой дар. К тому же, не рассчитывай на что-то особенное — наша магия легкая, простая. И не может влиять на мир живых — по большей части.

Я вспомнила, что она говорила мне уже об этом прежде. О призраках… сумрачниках, которые могут дать живым о себе знать.

— От чего это зависит? Сила магии, которой вы обладаете?

Лили-Белла нахмурила тонкие бровки.

— Ты задаешь правильные вопросы, — со вздохом произнесла она. — И гораздо раньше, чем я того ожидала. Не могу сказать, что у меня не готов ответ, просто я не уверена, что ты готова его принять.

— Не понимаю, — честно призналась я.

— Кармаль, этот мир отнюдь не прекрасен — ты и сама видишь, во что превращается окружающая реальность, когда из нее вымывают цвета, — и не безопасен. Мертвые… не бессмертны — не знаю, как иначе сказать. Если ты слышала истории о призраках, то наверняка считаешь, будто они существуют среди людей года, века или тысячелетия. Но это не так. Люди сумрака могут уйти. Но не это самое страшное — их могут к этому принудить.

— Ты хочешь сказать: убить, — непослушными губами выговорила я.

Покусав тонкие губы, Лили-Белла кивнула, глядя на меня со странным выражением, в котором смешались сочувствие и печаль. Словно страдала оттого, что нас — людей, живых или мертвых — повсюду окружала жестокость.

— Когда сумрачников убивают, они распадаются на мириады искр и гаснут в воздухе. Думаю, они сливаются с этим миром, становятся его частью — каплями воды, ветром, воздухом. Они всюду, но мы больше не слышим их.

— Как это жестоко — умереть дважды! — воскликнула я. Поняла, что неосознанно сжала руки в кулаки, только когда отросшие за время заточения ноготки больно впились в ладони. — Но зачем? Кому это нужно?

Я думала, что больше не способна удивляться — после того, что узнала о своем даре, о Той Стороне и людях сумрака, но Лили-Белла все же сумела меня поразить.

— Пожирателям магии — людям, которые не желают довольствоваться теми крохами магии, что имеют. Магия — это не только сила. Это власть — над людьми и поступками. Магия открывает многие двери, и всегда находятся люди, которые хотят открыть как можно больше дверей.

Я отчаянно пыталась нащупать, уловить связь между сказанным Лили-Беллой, но она сама поспешила мне все объяснить.

— Люди сумрака, умирая, оставляют после себя след. Пожиратели используют остаточную энергию канувших в лету людей как магическую энергию. Проще говоря, выпивают магические силы умерших сумрачников.

Я сглотнула. При одной мысли, что кто-то может выпить сущность — назовем это так — другого человека после его смерти, мне становилось нехорошо.

В глазах Лили-Беллы зажглось понимание.

— Вот поэтому я не хотела говорить тебе об этом, — тихо сказала она. — Но, помни — не все люди таковы. Не все готовы убивать ради того, чтобы стать сильнее.

Она направилась к дальнему концу подвала, но я осталась стоять, слишком потрясенная услышанным.

— Хочешь сказать, что на Той Стороне тоже есть полиция? Или что-то в этом роде?

— Мы называем их просто законниками, — отозвалась Лили-Белла. — Чаще всего, это те, кто обладает магией и может заключить совершивших преступление в магическую клетку. Но их — законников — слишком мало, а людей сумрака слишком много. Представь, сколько поколений живет в одном этом городе. Невозможно придерживаться старых порядков, когда весь мир стал иным. Сумрачники свободолюбивы и не привыкли отчитываться перед другими. По большей части, тут все делают только то, что хотят. Если кто-то пожелает вмешаться — только на свой страх и риск.

Я невольно поежилась, хотя в замкнутом пространстве подвала неоткуда было взяться сквозняку. Сумеречный мир казался мне все более мрачным и неприветливым… и вместе с тем — необычайно притягательным, как любая тайна для любой тринадцатилетней девчушки.

— Но зачем все это? — Я обвела рукой подвал. Попыталась объяснить, что имею в виду, но нужные слова не находились.

К счастью, Лили-Белла меня поняла.

— Никто не знает, — повернувшись вполоборота, сказала она. — Но думают, что Та Сторона — это место для заблудших душ, а лучшие, достойные здесь не задерживаются. Кто-то говорит, что они растворяются, чтобы вновь стать частью природы, которая их же и создала. Кто-то — что они перерождаются. Ответов нет. А там, где нет ответов, бесчисленное количество догадок.

Она постояла так, словно пребывая в каком-то трансе. Мне был хорошо виден ее профиль в обрамлении темных прямых волос, в Сумрачном мире кажущихся абсолютно черными. Лили-Белла так долго находилась во власти своих мыслей, что я успела встревожиться. Что-то угнетало ее — что-то, о чем она не хотела рассказывать мне, только пришедшей в ее мир. Думаю, просто не хотела взваливать на меня груз собственных проблем.

Лили-Белла тряхнула головой, отгоняя оцепенение, и я вздохнула облегченно. Отвела взгляд в сторону… и обомлела. Лестница была спущена вниз. Я указала на нее рукой и красноречиво вскинула брови. Лили-Белла улыбнулась — мои эмоции ее забавляли.

— А как, по-твоему, я к тебе приходила? Немного магии — и никакого мошенничества! — рассмеялась она.

— Жаль, что я не видела, как ты проделала все это.

Лили-Белла задумчиво постучала пальцем по губе.

— Ладно, — решилась она. — Смотри.

Она встала под лестницей, сделала маленький шажок назад и подняла вверх тонкие и бледные руки. Странно заструился воздух — так бывает, когда смотришь поверх костра. Он преломляется, искажается, изменяя и окружающее пространство. Лестница медленно, плавно поднялась, замерев у самого потолка. Лили-Белла оглянулась назад — удостовериться, что я смотрю. Вновь повернулась, сосредоточив все внимание на лестнице.

Я не сразу заметила, как что-то переменилось — лестница вдруг осторожно скользнула вниз. Еще и еще. Я, открыв от удивления рот, подошла поближе — я впервые видела проявление магии. Лестница опускалась все ниже, кончики пальцев Лили-Беллы уже почти могли коснуться ее, но я видела, что это даром для нее не прошло. Лицо ее исказилось, будто от зубной боли, на лбу блестели бисеринки пота. Мне даже показалось, что она побледнела, хотя из-за тональности Сумрачного мира не могла сказать наверняка.

Когда лестница упала к моим ногам, Лили-Белла едва не рухнула следом. Испуганно вскрикнув, я поддержала ее.

— Ничего страшного, — прошептала она, облизнув губы. — Сейчас пройдет.

Я встревожено глядела на нее. Ужасно эгоистично с моей стороны, но как только Лили-Белла немного оклемалась, я тут же обрушилась на нее с очередным вопросом:

— Ты сейчас опустила лестницу, но в том мире она продолжает оставаться наверху?

Она кивнула. Я вздохнула, не скрывая разочарования, и предприняла новую попытку докопаться до истины:

— А если я найду того, в ком магии больше, он сможет сделать так, что лестница опустится и в моем мире?

— Кармаль, — устало проговорила Лили-Белла. — Те, кто обладают достаточной для этого магией, не станут помогать девочке выбраться из подвала. У них есть гораздо более важные дела. Во всяком случае, они так считают.

Я замолкла. Но ненадолго — стоило Лили-Белле вновь повернуться к лестнице, чтобы взобраться по ней, я спросила:

— Но лестница в Сумрачном мире так и останется опущенной, верно? Я имею в виду, для всех остальных.

— Ну конечно, — с досадой проговорила она. — Существует только одна копия мира живых — если, конечно, считать Ту Сторону копией. В отношении вещей здесь действуют те же законы — если ты открыла дверь, она останется открытой. Все как всегда.

Обиженная раздраженным тоном Лили-Беллы, я замолчала. Легко ей говорить, когда она в Сумрачном мире — как рыба в воде. А для меня каждый шаг по Той Стороне казался чем-то новым и неизведанным. Трудно вообразить, что он не так уж и сильно отличается от привычной для меня реальности — ну, кроме, разве что, магии, Пожирателей, черно-белых тонов и… вседозволенности.

Нет, пожалуй, все-таки отличался.

Крышка люка распахнулась — на Той Стороне она уже была открыта Лили-Беллой. Я выбралась на поверхность, упрямо проигнорировав протянутую мне руку. Пересекла пространство комнаты — я пока не была готова встретиться со своим отцом. Распахнула дверь, едва не подпрыгивая от превкушения.

Я стоически сохраняла молчание — ровно до тех пор, пока не оказалась на черно-белых или, точнее, черно-серо-белых улицах Дейстера. Я бродила среди толп людей, каких никогда не было в нашем достаточно спокойном городе. Протискивалась сквозь толпу сумрачников, бросающих на меня равнодушные взгляды.

Я позабыла о том, как стремилась к свободе, я была околдована этим странным, поистине сумрачным, Дейстером, замершим во времени между рассветом и закатом.

Конечно, я понимала, что Дейстером Сумрачный мир не ограничивается, что он вмещает знакомые и незнакомые мне города и страны. Но с тех пор, как я впервые оказалась в черно-белом Дейстере, я наотрез отказалась называть Ту Сторону Сумрачным миром.

Для меня он навеки остался Сумрачным городом.

Я жила, разрываясь между двумя мирами. В мире живых я была пленницей, запертой в подвале собственным отцом. В мире мертвых я была… свободной.

Лили-Белла не раз признавалась мне, как тяжело ей находиться под вечно сумрачным небом, как невыносимо смотреть на лишенный красок мир. Я понимала ее, но не чувствовала того же — мне, сумрачнице-по-желанию, все происходящее было в новинку. Я шла по Сумрачному городу, и по спине ползли мурашки — казалось, некие чары по ошибке заключили меня на страницу книги с черно-белыми фото. Я слышала стук каблучков по мостовой, хотя знала, что мое настоящее тело сейчас неподвижно. Продиралась сквозь толпу людей, хотя там, за гранью, оставалась в одиночестве.

Ошеломленная происходящим, я даже не сразу сообразила, что нахожусь не только среди мертвых. Но и среди живых. Различить легко: если тебя толкнут — значит, имеешь дело с сумрачником, если пройдешь насквозь, не ощутив сопротивления — значит, пересеклась с живым, существующим в параллельном мире.

Открытие меня озадачило. Прежде я была твердо убеждена, что Та Сторона существует только для мертвых, а потом тут же осознала свою ошибку: как тогда Лили-Белла могла меня найти?

Я окончательно осознала, что Сумрачный мир — это черно-белая копия мира живых, перенесшая на полотно вселенной не только города, флору и фауну, окружающую обстановку и вещи, но и людей. Два этих мира пересекались, правда, знали об этом только мертвые. Каждый день они наблюдали за живыми — родственниками, любимыми или же врагами. Могли сопровождать их всюду… или отпустить и уйти самому — куда глаза глядят.

Сумрачный мир — это выбор: стать свободным, начать все сначала или вечно следовать за теми, кто остался по Ту Сторону. Я — не мертвая, но свой выбор сделала. Я предпочла свободу. Правда, я и не подозревала, что однажды мне предстоит свое решение изменить.

Во время одной из прогулок по Сумрачному городу наш путь проходил мимо обычной автобусной остановки. И именно в тот момент к ней подъехал междугородний автобус — копия того, который в мире живых следовал из Дейстера в Канвер. Разумеется, я тут же восприняла это как знак и уговорила Лили-Беллу запрыгнуть в автобус. В Сумрачном городе мне часто попадались брошенные без присмотра машины — люди не привязывались к ним и не особо ими дорожили, ведь всегда можно было взять любую другую, — но водить-то я не умела! Конечно, арестовать меня за ужасное вождение в Сумрачном городе было некому, но ловить укоризненные взгляды сумрачников как-то не хотелось. Что уж говорить о том, что я элементарно боялась кого-нибудь задавить.

А вот автобусы — дело совсем другое — надежное и универсальное.

Я никогда не уезжала дальше родного города — даже с родителями. Им вечно было некогда, а меня одну они отпустить, конечно, не могли. Торопясь по утрам в школу, я тоскливым взглядам провожала междугородние автобусы, представляя, как это прекрасно оказаться где-то, где ты никогда не был.

И только в тринадцать лет и только в Сумрачном городе мне выпал подобный шанс. Мы с Лили-Беллой беспрепятственно проникли в автобус. Почти все места были заняты уставшими мужчинами и женщинами, жующими жвачку подростками с проводками наушников, неугомонными детьми, беспрерывно ерзающими или глядящими в окно. Лили-Белла, равнодушно пожав плечиками, уселась прямо на темноволосого мужчину, разумеется, пройдя сквозь него. Теперь я видела их обоих, только образ мужчины размылся и потускнел из-за вторжения сумрачницы в его пространство. Я решила, что это чересчур, и, пройдя дальше по салону, уселась на свободное место.

Рядом со мной сидела престранная девица — челка у нее была розовая, глаза густо подведены черным. Покачивая обутой в кроссовок ногой, она слушала плеер. Миг — и краски стерли, словно их окатило волной. Розовая челка стала серой, и теперь незнакомка ничем не отличалась от окружающих меня людей. В такие моменты, когда мой дар странницы давал сбои, показывая мир живых привычным, красочным, я каждый раз думала — а каково людям сумрака вечно жить в этой серости, позабыть, что такое — цвета?

Я как зачарованная наблюдала за девицей, в очередной — и далеко не последний — раз поражаясь тому, как близко соприкасались два параллельных мира. Робко протянула руку, коснулась белого проводка и вырвала наушник, по-модному украшенный стразами, из ее уха. Разумеется, девица даже не шелохнулась, продолжая покачивать ногой в такт мелодии. А я, прищурившись, изучила наушники, на всякий случай протерла их краем блузки и вставила в уши. Зазвучала музыка — громкая и заводная, а я рассмеялась, радуясь непонятно чему. Молодой мужчина справа смерил меня недовольным взглядом — ну надо же, сумрачник! — и демонстративно отвернулся к окну. Я едва удержалась, чтобы не показать ему язык — все-таки, я слишком взрослая для подобных глупостей.

Через три остановки девушка с челкой вышла, даже не заметив мое присутствие, оставив в моих руках новехонький плеер. Пожав плечами, я сунула «подарок» в карман. На освободившееся место села Лили-Белла. Долго молчала, отрешенно глядя вдаль, а потом вдруг, ни с того ни с сего, сказала:

— Почему-то люди привыкли считать, что духи — люди сумрака, то есть — привязаны к месту. Все эти глупые истории про дома с привидениями, обвалившиеся шахты, откуда доносятся голоса шахтеров, или про призраков в сумасшедших домах, — полнейшая ересь. Да, каждый из нас хоть когда-то навещал родной дом, но кто будет жить там, когда в твоем распоряжении — не то, что целый город — целый мир! Люди сумрака привязываются не к месту, а к людям, причем не обязательно близким или любимым. Они могут годами ходить рядом со своим убийцей. Наблюдать, выжидать…

Она надолго замолчала. Что-то было такое в ее лице, отчего у меня сжалось сердце. Под влиянием проникновенного голоса Лили-Беллы, этого странного момента, очень похожего на некое откровение, я вдруг решилась задать вопрос, который давно меня мучил:

— А как ты умерла?

Лили-Белла грустно усмехнулась.

— Я уж думала, что ты никогда не спросишь.

Она повернулась ко мне, без стеснения задрала вверх топик, явно позаимствованный с витрины магазина или чужого шкафа. Я ахнула — в груди Лили-Беллы зияла незаживающая рана. Выглядело, мягко говоря, не очень.

— Громкое было дело, — вполголоса сказала она, опуская топ. — В Анвари тогда орудовал маньяк, я стала его третьей жертвой. Его поймали, но… жизни мне это не прибавило. Из-за него я лишилась возможности видеть цвета и сны, чувствовать вкус шоколада и ощущать тепло человеческих рук.

— Так ты не отсюда?

— Нет, я всю жизнь прожила в Анвари. С тех пор, как умерла, не могла больше там оставаться. Приехала сюда — на первом же автобусе. — Лили-Белла улыбнулась, похлопав по спинке сидения перед ней. — Мне здесь понравилось, и я решила остаться. Жизнь вечной путешественницы — не для меня. Я с трудом завожу друзей — и среди живых и, тем более, среди мертвых. Люди сумрака, знаешь ли, весьма специфический народ.

— А… твои родители? — нерешительно спросила я. — Они остались там?

— Они ушли раньше. Я была сиротой, приютской. Когда попала на Ту Сторону, конечно, попыталась их найти — большинство сумрачников видят нити, связывающие их с родными и близкими. А мои оказались оборванными. Неудивительно, если учесть, что родители отказались от меня, едва я родилась. Я не была неизлечимо больна или… не знаю…. уродлива. Они просто не хотели детей — я была для них ошибкой.

— Ты это знаешь или думаешь? — не поняла я.

Лили-Белла не ответила. Отвернувшись к окну, она смотрела куда-то вдаль. И правда: какая разница? Самым близким ее людям нет дела до нее, так важно ли, почему так случилось?

Именно тогда я вдруг поняла, насколько Лили-Белла была одинока.

ГЛАВА 14

Когда Франческа упорхнула свободной птицей, взявшей курс на Импагро, я вернулась домой. Лори сидела за столом с включенной лампой и настолько погрузилась в чтение, что даже не заметила, как я вернулась.

— Почему не встречаем? — деланно суровым тоном спросила я. Не выдержав, расплылась в улыбке, когда Лори метнулась ко мне, едва не опрокинув по дороге стул. Подлетела ко мне, радостно повисла. Присев, я уткнулась лицом в мягкие волосы, изумительно вкусно пахнущие клубничным шампунем. В такие моменты я жалела, что не могу позволить себе работать дома, чтобы расставаться с Лори только на несколько часов ее школы. Я знала, что многие соседи осуждают меня — слишком часто мать Лори заменяла Эстер — худосочная блондинка, лелеющая мечту однажды стать известной моделью.

Я уложила дочку спать, подоткнула одеяло. Мама никогда не делала этого, казалось бы, такого простого жеста. После фразы: «Пора спать» я просто ложилась в кровать, выключала свет и еще долго ворочалась в мучительных попытках уснуть. С Лори мы давно завели традицию разговаривать перед сном — вспоминать какие-то особые моменты, произошедшие за день. Этим нехитрым ритуалом я хотела научить дочь ценить жизнь в мелочах.

Вот только порой казалось, что она куда лучше обладает этим умением, чем ее собственная мать. Неизвестно, кому из нас у кого нужно учиться…

— Сегодня я видела белку! — с сияющими глазами сообщила мне Лори. — Она сидела на ветке на двух лапках и что-то быстро-быстро ела. Так забавно! Еще Онари сказала мне, что я хорошая подруга — я не рассказала ее секрет никому, как и обещала!

— А мне расскажешь? — прищурившись, заговорщицким шепотом сказала я.

Милая мордашка погрустнела, лобик сморщился, но Лори все же помотала головой.

— Молодец, — улыбаясь, сказала я. — Ты и впрямь хорошая подруга.

Пожелав Лори спокойной ночи, я закрыла за собой дверь. Пожелание не было дежурным — я действительно надеялась, что сегодня обойдется без кошмаров.

Надежды не оправдались. Я до трех утра караулила сон дочери, прислушиваясь к каждому звуку, раздающемуся в ночи. Все-таки заснула, чтобы проснуться спустя несколько минут от истошного крика Лори.

Она снова ничего не помнила. Когда я разбудила ее, она лишь растерянно поморгала.

— Что-то случилось? — сонно пробормотала она.

— Нет, зайчонок. Спи.

Я поцеловала ее в теплую щечку, ощутив на губах солоноватых вкус. Лори послушалась и уже спустя несколько минут тихо сопела. Ненормальные это кошмары, если не помнишь ни их самих, ни даже сам факт, что тебе они снились. Я чувствовала себя марионеткой — я могла лишь наблюдать, как терзают мою дочь, но была совершенно бессильна что-либо сделать.

Если только Франческа не найдет этих чертовых Зеро.

Я вернулась к себе, прекрасно осознавая, что уже не усну. Проворочалась до рассвета. В голове крутился ворох мыслей и воспоминаний, чужие, едва знакомые и родные лица — Эмили Монаган, Шейла Макинтайр, Франческа, Лори с мокрыми от слез щеками и без тени страха в глазах.

Безумная карусель угомонилась, лишь когда я выбралась из кровати и, разбитая и злая, встала под душ. Мощные холодные струи быстро привели меня в чувство. Забравшись в кровать с ноутбуком и чашкой свежесваренного кофе, я набрала в поисковике имя Шейлы Макинтайр.

Уже спустя несколько минут я убедилась в собственной правоте — одновременно с растущим успехом Эмили на писательском поприще жизнь ее сестры начала стремительно катиться вниз. Единственное, в чем я ошиблась — роль в «Дикой Охотнице» не стала для нее последней. В год, когда объявили о закрытии сериала, некогда снискавшего безумную популярность, Шейле предложили роль роковой красотки в фильме «На краю мира». Фильм провалился в прокате, критики разнесли его в пух и прах — как утверждали антифанаты Макинтайр, во многом благодаря ее заслуге. Хейтеры называли ее блеклой тенью прежней Шейлы и просто бездарной актрисой.

За первым провалом последовал и второй. Спустя несколько месяцев после показа «На краю мира» на экраны вышел фильм «Безумные», где Макинтайр вместе с коллегой по «Дикой Охотнице» Мартином Омсом сыграли влюбленную пару вне закона. Фильм вышел поудачнее прежнего, но игру Макинтайр называли откровенно слабой, дилетантской, а экранную любовь героев — совершенно неубедительной. Интернет пестрел сообщениями примерно одинакового содержания — «какого черта Шейла играет так, будто впервые оказалась перед камерой?!» или «Мартин — умничка, но Шейла…» и далее — в зависимости от уровня воспитанности комментатора.

Потом стало хуже. Роли в кассовых фильмах Макинтайр больше не предлагали. Видимо, от безысходности и безумной боязни исчезнуть с экранов, она перешла на второсортные фильмы. Сначала малобюджетный (и малосодержательный) боевик, где сыграла жертву похитителей и впоследствии подружку главного мачо, который, разумеется, героически ее спас, полфильма пробегав с размазанной по щекам тушью. Потом Макинтайр досталась роль в эротической драме, где от нее требовалось разве что вовремя скидывать с себя ту или иную деталь одежды. И пошло-поехало — за первой эротикой последовала вторая, затем третья, а затем… долгих пять лет, когда о Шейле Макинтайр ничего не было слышно.

Я прощелкивала фильмы одним за другим, лишь изредка задерживаясь на сценах с ее участием и тихо недоумевала: и этой посредственностью когда-то восхищались миллионы?

Ради интереса скачала первые сезоны «Дикой Охотницы». Удивительно, но просмотр сериала про охотников на нечисть неслабо меня увлек! Да что там, у меня даже кофе успел остыть — а это говорит о многом.

Я едва не забыла разбудить Лори и готовила ей завтрак, одним глазом косясь в ноутбук. Закончилось все тем, что у экрана уселись мы обе. Крови и кишок там не было, да и сериал, скорее, был рассчитан на подростковую аудиторию — что, в общем-то, не мешало мне с увлечением его смотреть. Жуя мюсли, мы досмотрели первый сезон.

— Лори, опаздываем!

Дочь, посмеиваясь, направилась к выходу — знала ведь, маленькая негодница, что на часах уже десять минут! Торопливо натянув алый плащ — красный — это единственный цвет, способный пошатнуть мою любовь к черному, — я вылетела на улицу.

Пока довозила Лори до школы, успела позвонить Флетчеру. Сообщила ему все, что узнала насчет Шейлы Макинтайр.

— Я тоже глянул, — сообщил он. — Дилан утверждает, что во времена «Дикой Охотницы» она и впрямь играла на порядок лучше.

— Может, алкогольная зависимость? — предположила я, вспомнив пустые бутылки из-под виски.

— А с чего вдруг? Сериал-то был успешным, пока его не закрыли.

— Может, проблемы начались гораздо раньше… Звездная болезнь или личные неудачи. Как бы то ни было, у Шейлы Макинтайр имелись причины не любить сестру. Кто знает, что творилось у нее в голове. Возможно, она не видела в ней соперницу, пока та сидела в инвалидном кресле, но потом… Одновременно с тем, как рушилась карьера Макинтайр, у Эмили Монаган она шла в гору. Даже личная жизнь у них разнится — Эмили вышла замуж, а Шейла годом раньше развелась. Они словно поменялись ролями, — задумчиво заключила я. — Младшая сестра встала с кресла и стала известной писательницей, а старшая напрочь испоганила свою карьеру.

Стоило мне договорить, как меня молнией пронзила мысль — их судьбы ведь действительно диаметрально противоположны. Там, где у одной — черная полоса, у другой — белая. Но что если это имеет под собой магическую природу? Если это что-то вроде проклятия?

— Нужно снова навестить Шейлу Макинтайр, — хмуро сказал Флетчер. — Встретимся там.

Не прощаясь, я нажала отбой. Тут же набрала номер Франчески.

— Фрэн, существуют ли чары, способные… ну, скажем, отобрать удачу у одного человека и передать ее другому? — протараторила я.

В трубке на несколько секунд воцарилась тишина.

— Ну, во-первых, привет. Во-вторых… теоретически — возможно, но на практике с таким я не сталкивалась. Но это должна быть действительно мощная магия — ведь это слияние двух весьма сложных в исполнении чар. А настолько сильных магов в Дейстере и его округе нет.

— Может быть, ты просто не всех знаешь?

— Не вижу смысла магу с таким уровнем дара скрываться, — парировала Франческа. — Либо у него на то должны быть веские причины.

— Ладно, спасибо, — со вздохом сказала я.

Закончив разговор, погрузилась в размышления. Моя новосозданная теория казалась мне все привлекательнее. У обеих сестер приблизительно в один и тот же год случились кардинальные перемены в жизни — Эмили встала с инвалидного кресла, суперуспешный сериал с Шейлой в главной роли закрыли. И далее — Эмили вышла замуж, у Шейлы случился громкий развод, где муж поливал ее в соцсети не слишком лестными словами. Эмили написала книгу, фильмы Шейлы проваливались одним за другим. Куда-то исчез ее талант, благодаря которому она и стала известной.

Что, если Эмили сыграла однажды в нечестную игру, забрав себе былую удачу сестры — популярной актрисы, белокурой красотки, кумира сотен тысяч людей? Разумеется, не сама — если бы Эмили была магом, Франческа давно бы об этом прознала. Возможно и то, что Шейла решила восстановить справедливость, убив сестру — быть может, считая, что тем самым разрушит чары.

Или же я брежу и у всей этой истории куда более приземленное объяснение. Может, идиотская привычка во всех необычных преступлениях видеть магию, присущая доброй половине полицейских нашего отдела, оказалась заразной?

Шейла Макинтайр выглядела не лучше, чем вчера. Я изучающе разглядывала ее лицо в попытках определить признаки фальши. Действительно ли ее настолько поразила смерть сестры или ее похоронный вид — лишь притворство? Но эти темные круги под глазами, измученный вид, затравленный взгляд…

Комнату со вчерашнего дня даже не пытались прибрать. Единственное улучшение — со стола исчезла коробка с засохшими остатками пиццы. А вот пятно кетчупа никуда не делось. Меня посетило вдруг глупое желание макнуть палец в пятно — а вдруг это не кетчуп, а кровь?

Шейла даже не стала извиняться за царящий в ее доме хаос, как это принято делать в подобных случаях. Просто махнула нам в сторону дивана, на который я уселась не без опаски — кто знает, что лежало на нем минуту назад?

— Вы вовремя, — заявила вдруг хозяйка дома, заправляя за уши пегую бело-черную прядь. По-прежнему, грязную. — Я вчера была не в состоянии говорить и соображать, а сегодня кое-что вспомнила. Когда вы, говорите, убили Эмили?

— Около половины десятого вечера.

Макинтайр кивнула.

— Где-то с девяти до десяти или даже половины одиннадцатого я торчала на чертовой автостраде, ждала, когда мне пришлют ремонтника — машина заглохла.

Шейла без запинки назвала адрес. Я прикинула — далековато от дома Эмили Монаган и парка, где произошло убийство.

— И куда же вы направлялись? — осведомилась я.

— Выходной вечер, хотела немного развеяться. — Актриса пожала плечами.

— Вчера вы сказали, что были дома, — заметил Флетчер.

— Я же сказала, не сразу сообразила, про какое время вы ведете речь. Вчера я плохо себя чувствовала, вот и… — Голос сорвался на хрип, а затем и вовсе затих на середине фразы. Шейла не плакала — просто уставилась прямо перед собой остекленевшим взглядом, судорожно сжимая край домашней блузки.

Я смотрела на нее и пыталась найти следы той дерзкой молодой женщины в черной коже, чья игра и яркая внешность так восхищали поклонников по всей стране. Что стало с ней? Куда она исчезла? Как появилась та, что стала обнажаться ради грошовых ролей?

— Кто это может подтвердить?

— Работник автотехпомощи. — Шейла Макинтайр напряженно наморщила лоб, что привлекательности ей не прибавило. — Кажется, он представился Эриком. Попросил у меня автограф. Больше болтал, чем делал, — добавила она раздраженно. — Вот он и провозился так долго. Настроение было вконец испорчено, и в бар ехать я передумала. Как только Эрик отладил машину, я поехала домой.

Покопавшись в объемной сумке, Шейла протянула Флетчеру прямоугольный пластик — визитку автотехпомощи.

— Мы проверим, — кивнул он, убирая визитку в карман.

Актриса замерла у окна, сложив на груди руки. Весь ее вид выражал нетерпение, я так и читала в ее глазах немое: «когда же вы наконец уберетесь из моего дома?!». Такого удовольствия я доставлять ей не стала, спросила, чуть подавшись вперед:

— Миссис Макинтайр, в школе у вашей сестры были враги?

Она дернулась как от удара. Зрачки расширились.

— Я… не знаю… почему вы спрашиваете?

— Мы узнали, что ваша сестра в школьные годы не отличалась миролюбивым характером. А ненависть, смешанная с завистью к успешному человеку — весьма взрывоопасная смесь.

— Вы думаете, что ее мог убить кто-то… нет, прошло столько времени… да и я мало об этом знаю. Она в ту пору не слишком любила откровенничать — ни со мной, ни с кем-либо другим.

Из ее сумбурной речи я смогла понять лишь одно — о прошлом Эмили ей отчего-то говорить было неприятно. А значит, вразумительных ответов нам снова не добиться.

Я вздохнула, сдаваясь, взглянула на Флетчера. Он поднялся и, попрощавшись с Макинтайр, направился к двери. Она не ответила — повернувшись вполоборота к окну, смотрела куда-то вдаль. Шейла Макинтайр запустила пальцы в волосы и нервно сжала. Манжет блузки сполз немного вниз, обнажив два ровных, параллельных друг другу пореза. Две свежие алеющие полоски.

Я отвернулась, чтобы Макинтайр не успела заметить мой взгляд. У Эмили Монаган на руках и ногах были побелевшие старые шрамы от порезов, у Шейлы Макинтайр — порезы были свежими. Любовь причинять себе вред — одна болезненная мания на двоих?

Что-то тут не так. Определенно не так.

Я вышла за Флетчером, отрывисто сказала:

— Ты пока проверь алиби нашей звезды, а мне нужно съездить по одному адресу.

Детектив нахмурился, замер в полушаге от меня в ожидании объяснений. Их не последовало. Я села в машину и завела мотор. Трогаясь с места, в зеркале заднего вида увидела обескураженное выражение на его лице. Мгновением позже его сменит гримаса злости.

Плевать. Мне сейчас было не до Флетчера.

То, что я увидела на руке Шейлы Макинтайр — не просто след от ножа, а ниточка к сумасшедшей идее, которая начала созревать в моей голове. И теперь мне нужно было понять: или я — безумна или мир окончательно сошел с ума.

ГЛАВА 15

Мне казалось, что проведя столько времени в Сумрачном городе, я уже перестала чему-либо удивляться. Но потом стало ясно: в мире, где магия и жизнь после смерти — вещи почти обыденные, всегда найдется место сюрпризам. Таковым, хоть и не слишком приятным, стала для меня встреча со странной незнакомкой. Утонченные, аристократичные черты лица, бездонные темные глаза и темные волосы до поясницы. Я увидела ее на одной из улиц города и почему-то задержала взгляд: таких женщин сразу представляешь в роли актрисы, певицы — в общем, медийного лица, потому что такая красота не должна пропадать даром.

Я уже было отвернулась, но странная сцена снова приковала мой взгляд к красивой незнакомке. Мимо нее проходил парень, в ушах — наушники, в руке — рюкзак. Неспешной походкой он направился по пешеходному переходу, даже не соизволив оглядеться по сторонам. Я чувствовала, что произойдет нечто страшное — трудно это объяснить, просто в воздухе вдруг запахло грозой. Я увидела автомобиль, на полной скорости вылетающий из-за угла. До парня — несомненно, живого, — оставалось совсем немного. Видя, что трагедия неминуема, я зажала руками уши — не знаю, почему их, а не глаза. Наверное, надеялась, что в последний момент беспечный паренек все-таки заметит опасность.

Но случилось иное. Та женщина, словно сошедшая с экранов, вдруг неистово закричала. Я ошеломленно уставилась на нее — звук ее голоса был такой силы, что проникал даже сквозь тесно прижатые к ушам ладони. А она все кричала, не переставая. Я уже научилась распознавать живых и мертвых — живые все-таки были немного бледней, словно Сумрачный город не желал тратить на чужаков лишние краски. Так вот кричащая была мертвой, но парень почему-то услышал ее. Обернулся назад с изумлением на лице, словно смог услышать ее крик даже через звучавшую в наушниках музыку. Это спасло его — следующий его шаг мог бы стать роковым, последним в его недолгой жизни. Машина пронеслась прямо перед ним, так, что длинные патлы паренька на мгновение взметнулись вверх. Смерть прошла мимо, перед самым кончиком его носа. Он долго еще стоял на дороге, глядя на то место, где должен был оказаться сейчас. А незнакомка как ни в чем не бывало неторопливо направилась вперед.

— Что это сейчас было? — выдавила я.

— Баньши, — спокойно ответила Лили-Белла. — Очень могущественные создания, наделенные и даром, и проклятием одновременно. Даром — потому что могут спасать людей. Наверняка, ты не раз слышала о людях, про которых говорили, что они чудом избежали смерти. Не сели в самолет, который разбился, передумали идти в кафе, которое сгорело дотла. Или, как сейчас, находились в полушаге от гибели, но каким-то чудом ее избегали. Это и есть те, кто услышал баньши — но, к сожалению, не всем это дано.

— А почему ты называешь это проклятьем? — нахмурилась я.

— Только представь, каково это — знать, когда умрут люди? Предупреждать их криком — против своей воли, — и наблюдать за тем, как этот крик потонет в тишине между миром живых и мертвых; как тот, кого она пыталась предупредить, умрет на ее глазах.

Нахмурив лоб, я вспоминала, что слышала о наделенных магией людях сумрака. Лили-Белла как-то сказала мне, что обладающие даром живые не теряют его и после своей смерти — то есть после перехода в Сумрачный мир.

— Так эта способность была у нее всегда? — спросила я.

Лили-Белла покачала головой, провожая баньши задумчивым взглядом.

— Не думаю. Эта магия — потусторонняя и слишком сильная для мира живых. Да и падальщикам такую силу вряд ли можно получить — для этого нужно выпить не одну душу. А для этого необходимо целенаправленно их искать по всему Сумрачному миру — бесхозными душами здесь не разбрасываются. Нет, я почти уверена, что все баньши — пожиратели.

— Подожди. — Я озадаченно нахмурилась. — Что еще за падальщики?

Лили-Белла удивленно взглянула на меня, как будто позабыла о том, что она — мой единственный проводник по незнакомому миру мертвых.

— Грубое это, конечно, определение, — вздохнула она, — но другого им не дали. Падальщики — это люди, которые присутствовали при чужой смерти, здесь, в Сумрачном мире, или случайно наткнулись на душу ушедших, и в любом из этих случаев выпили душу, тем самым получив силы. Магию, проще говоря. — Лили-Белла помедлила, прежде чем сказать: — Даже ты, как странница, можешь выпить чужую душу и завладеть магическими силами ушедшего.

— Ни за что! — Я отчаянно помотала головой. — Это же… чудовищно!

Лили-Белла пожала худыми плечиками.

— Тем, кто растворился в пустоте, душа больше не нужна. Ты ни у кого ничего не отбираешь.

— Все равно, — категорично заявила я, — это мерзко.

Лили-Белла ничего не ответила. Она не из тех, кто будет спорить до хрипоты. Но не нужно обладать даром ясновидения, чтобы понять: мою точку зрения она не разделяет. Я же не хотела терять единственного близкого мне человека в Сумрачном городе, и потому промолчала тоже.

Больше на эту тему мы не заговаривали.

После того, как я открыла в себе способность путешествовать по Сумрачному городу, встреча с отцом стала неизбежна. Не знаю, почему я так долго откладывала ее — наверное, боялась увидеть в его глазах равнодушие. Или счастье — в то время как я, его родная дочь, томлюсь в подвале, почти позабыв, что такое солнце. Ведь и на Той Стороне его не видно.

Справедливым было бы заметить и то, что, окрыленная свободой и абсолютной вседозволенностью, я подчас забывала о моем незавидном положении в мире живых. За несколько месяцев я исколесила страну вместе с лучшей — и единственной — подругой, пожила в десятках домов — в которых, к слову, не было такой уж необходимости: человеческие потребности в еде и сне здесь просто не существовали. Но приятно было жить то там, то там, сидеть на подоконнике с кружкой чая и через окно смотреть на черно-белый город. Такой привычный ритуал, призрачная иллюзия свободы…

Иногда мне приходилось буквально заставлять себя вернуться — время в обоих мирах двигалось одинаково, и, если в Сумрачном городе я чувствовала себя прекрасно, то в мире живых мой бедный организм страдал от того, что его хозяйка забывала поесть.

Я понимала, что поступаю странно и неправильно — ведь настоящая жизнь — она там, в мире живых! Но Сумрачный город очаровал меня настолько, что все сомнения отступали, стоило мне вновь окунуться в этот странный черно-белый водоворот.

Лили-Беллы не было со мной, когда я решилась подняться наверх, к отцу. Крышка люка опрокинулась со скрежещущим звуком, от которого заледенели пальцы. В фильмах ужасов с таким же звуком открывается дверь, из которой вот-вот должен появиться маньяк или призрак. И если призраков я уже не боялась, то мысль о маньяке немного выбила меня из колеи. Сразу вспомнились страшные слова Лили-Беллы; как я могу жаловаться на судьбу, когда ее постигла такая ужасная участь? Умереть, но не освободиться, а продолжать жить в бесцветном мире среди бесцветных, равнодушных людей под грузом собственных воспоминаний? Каково это помнить, как ты умерла? И, что хуже — мгновения, когда ты умирала?

И наверняка надеялась на свет и на уход в лучший мир. А получила… Ту Сторону, где снова нужно сражаться за внимание людей или же смириться с жизнью одиночки.

Стоя там, на верхней перекладине лестницы, поглощенная мыслями и позабывшая, что нужно сделать еще один шаг, я вдруг поняла: Сумрачный город изменил не только мою жизнь и мое представление о смерти, потерях, одиночестве, — он менял и меня саму. Казалось, дни там превращались в годы — я стремительно взрослела, все чаще задумываясь о вещах, которые прежде совершенно меня не волновали. О смерти, потерях, об одиночестве.

И было бы, наверное, странным остаться прежней, когда каждый день видишь мертвых. Когда находишься в мире, который его жители называют последним шансом — ведь, умерев там, на Той Стороне, они навсегда растворяются в пустоте.

В какой-то момент, под влиянием нахлынувших на меня эмоций, я чуть было не повернула назад. Однако все-таки сумела себя заставить выйти из подвала в полумрак прихожей. Огляделась по сторонам — ничего не изменилось? Ничего, только слой пыли на книжных полках стал толще — отец совсем перестал читать. Словно подспудно желая отстрочить момент нашей встречи, я неторопливо прошлась по дому. Гостиная была пуста, как и кухня. Повсюду — беспорядок, ясно говоривший, что этому дому не хватает хорошей хозяйки.

Моя комната вызвала мимолетный приступ щемящей ностальгии — она осталась точь-в-точь такой, какой я ее запомнила. Даже загнутый уголок одеяла и ручка, завалявшаяся под шкафом, которую я все забывала поднять. Я полистала книги над прикроватной полкой — не все отец отнес в мой подвал, ведь нужно было сохранить иллюзию, что я пропала внезапно, а пустые полки навели бы полицейских на определенные размышления. По той же причине здесь остались многие вещи, которые я любила — мой альбом с рисунками, оставшаяся от мамы шкатулочка с бижутерией — я представляла, что это мой ларец с сокровищами, выкопанный в саду, огромная пантера, с которой я любила спать в обнимку и использовать вместо подушки, и многое, многое другое.

С трудом, но я заставила себя уйти. Вышла в коридор, прислушалась. Из комнаты отца доносился шум телевизора. Я направилась туда, и каждый шаг давался мне невероятно тяжело. Я чувствовала себя русалочкой, только обретшей возможность ходить, или девочкой, идущим по битым стеклам. Достигнув конца коридора, я отворила отцовскую дверь.

Он сидел на диване с бутылкой пива в руках. Футболка осыпана крошками от чипсов, волосы засалены и взъерошены. Прошел почти год, как я видела его в последний раз. Он похудел еще больше, словно мое исчезновение с верхней части дома выпило из него соки. Наверняка причина была в другом — в уходе моей матери, что вероятнее всего, но мне хотелось хоть на мгновение поверить, что он скучал обо мне, что он раскаивался в своем поступке оградить меня от окружающего мира. Или же мир оградить от меня.

Ничего этого я, конечно, не увидела. Отец смотрел какой-то на редкость нудный фильм, и на лице его читался интерес. Я приблизилась к нему, взяла пульт из его рук и выключила телевизор. Тот, что был в моем мире — потух, но сквозь черный экран просвечивались призрачные отголоски.

Я повернулась к отцу, вгляделась в его лицо. Долго стояла, сама не зная, чего жду или чего хочу увидеть. Странное это было ощущение — присутствовать здесь, совсем рядом с ним, но знать, что я для него — невидимка.

По телевизору в папином мире, по всей видимости, началась реклама. Он отставил пиво в сторону и с хрустом потянул шею. Бросив быстрый взгляд на настенные часы, поднялся и направился на кухню. Я тенью следовала за ним.

Там отец собрал на подносе обед — суп, в котором плавала одинокая куриная ножка, несколько овсяных печеньиц и стакан молока. Водрузил поднос в подъемник — я впервые видела его с этой стороны, и отправил вниз. Все это время я наблюдала за выражением его лица, ждала, когда на нем промелькнет хоть что-то похожее на сожаление и… сочувствие, что ли. Быть может, виноватость. Ничего, лишь бесстрастная сосредоточенность, как у человека, который выполняет привычную рутинную работу.

— Зачем ты так со мной?

Он, конечно же, не ответил.

А я, постояв в одиночестве на кухне, с невыразимым облегчением покинула дом, который давно уже стал для меня чужим и едва знакомым.

ГЛАВА 16

Я намеревалась сию же секунду увидеться с Кассандрой Гринч — матерью Эмили и Шейлы. Пришлось отложить — недовольным голосом миссис Гринч уведомила меня, что направляется на важную встречу и может встретиться со мной только через пару часов.

Видимо, из больницы ее уже успели выписать и безутешная мамочка и, по совместительству, достаточно успешный юрист, ринулась налаживать свои дела. В мире, где вера в перерождение человека после его смерти незыблема и нерушима, такое в порядке вещей.

Все они носят розовые очки, но кто я такая, чтобы их ненавидеть? Если бы Сумрачный мир не открылся передо мной однажды, я бы сейчас была одной из них — толпы, слепо верующий, что жизнь циклична, что смерть — лишь начало нового этапа, а потому она совершенно не страшна.

«Дура, — беззлобно подумала я. — Твоя дочь сейчас мечется на Той Стороне, проклиная своего убийцу. И всех тех, кто продолжает жить так, словно с ее смертью не потеряли ничего».

Время до встречи с Кассандрой Гринч я решила потратить с пользой и заглянуть в школу к миссис Грешом и порасспрашивать ее о странном прошлом Эмили Монаган, в котором было немало темных пятен. Моему приезду она обрадовалась.

— Простите, что не смогла вчера к вам зайти.

Преподавательница махнула рукой.

— Что уж там, я понимаю, работа. — Она устало опустилась на стул перед большим письменным столом. Мне указала на хлипкий диванчик. — Ты ко мне, небось, опять по поводу Эмили Монаган…

Я извиняюще улыбнулась.

— Ничего, я все понимаю. Что молодым до старух… — сказала та, в ком энергии кипело больше, чем у некоторых юнцов. Поправила собранные в элегантную прическу волосы, в которых не было ни единого волоска. — Но хорошо, что ты зашла. После твоего ухода я вдруг задумалась…

Я насторожилась.

— И о чем же?

— Когда Эмили была в старшем классе, к нам из Вествела перевели ученицу. Она переехала в Дейстер вместе с матерью. Фиби… Фиби Гордес, кажется. Ребята сразу невзлюбили ее. Мать ее едва сводила концы с концами и Фиби редко появлялась в новых вещах. Она была хорошенькой, но уж больно угрюмой, замкнутой. Видно было, что перемены потрясли ее — ей было некомфортно в новой школе. Училась неплохо, другим помогала не то, чтобы охотно, но… думаю, не хотела давать лишний повод для издевательств. Потому ее и не трогали — даже Эмили. Она просто не обращала на новенькую никакого внимания, словно бы смотрела сквозь нее. Признаться, я даже вздохнула с облегчением. Эмили… вся эта боль, что пряталась внутри нее, ее не просто обозлила, но и научила обороняться. Она как маленький дикий зверек набрасывалась на тех, до кого могла дотянуться. А Фиби… она казалась слишком хрупкой, мне казалось, что травли она просто не выдержит.

Миссис Грешом откашлялась, отпила чаю из кружки с потемневшим ободком. Поморщилась — холодный, и поспешно отставила в сторону. Я следила за ней с неослабевающим интересом, пытаясь понять, почему бедному аутсайдеру Фиби миссис Грешом отвела главную роль в своей истории.

— А потом одноклассники Фиби начали замечать, что у них пропадают вещи. Обычно всякие мелочи типа ручек или помады из косметички. Никогда не исчезали ни телефоны, ни плееры, которые тогда были чуть ли не у каждого третьего.

— И подозрения, разумеется, пали на нее — Фиби.

Миссис Грешом кивнула, вновь взглянула на остывший чай, словно надеясь, что он согрелся от одного ее присутствия. Но пить не стала.

— Верно. На Фиби стали коситься, шептались за ее спиной — определенно, что-то замышляли. Потом, как я поняла, у Эмили, тогда еще Гринч, пропал медальон — не драгоценный, но очевидно, для нее весьма дорогой.

— И что произошло? — Я невольно подалась вперед.

Миссис Грешом тяжко вздохнула.

— Эмили поймала Фиби за школой. Разумеется, всего этого я не видела… Говорили, что она действительно нашла в кармане Фиби пропавший медальон — правда это или нет, я не знаю. Знаю только, что Фиби досталось. Эмили пришла в ярость — бешеную, неконтролируемую. Ее одноклассники уверяли меня, что им пришлось силой оттаскивать Эмили от Фиби — она едва не забила ее до смерти. Сломала несколько ребер и запястье, живот был весь в синяках… Фиби бросила школу и, едва выйдя из больницы, уехала в другой город. Я долго ничего не слышала о ней. Мать ее осталась здесь, но со мной не здоровалась. Всякий раз, завидев любого из учителей, поджимала губы и отворачивалась — уверена, она винила нас в том, что случилось с ее дочерью. И, знаешь, отчасти она права.

Я молчала, пытаясь переварить сказанное. С трудом верилось, что миссис Монаган — филантроп, вежливая и элегантная женщина, которой жители Дейстера привыкли Эмили видеть, в детстве была такой… агрессивной, жестокой, злобной.

Миссис Грешом спохватилась:

— Так к чему я тебе это все рассказывала! Она — Фиби то есть — вернулась полтора года назад. Я сразу поняла, что дела у нее не задались. А потом еще и оказалось, что ее мать болеет. Я не любитель собирать слухи, но ты прекрасно знаешь, как быстро они разносятся здесь. В общем, выяснилось, что Фиби посадили в колонию — за кражу.

— Ого, — только и сказала я.

— Да, и произошел даже небольшой скандал — я узнала о нем на презентации новой книги, на которую меня пригласила Эмили в нашу последнюю встречу в школе. Там была мисс Лерфи — может, помнишь ее, она недолго у нас преподавала. Жуткая сплетница! Села рядом со мной и всю презентацию не закрывала рта! Я человек тактичный и затыкать ее не стала, вот и пришлось одним ухом слушать рассказ Эмили, а другой — сплетни мисс Лерфи. Тогда-то она и рассказала мне про некрасивый скандал с Фиби — дескать, та, сильно пьяная, заявилась в дом Эмили и начала обвинять ее в том, что она поломала ей жизнь. — Миссис Грешом, вздыхая, покачала головой. — Муж Эмили выставил Фиби за порог. И когда ты сказала мне, что Эмили убили… я подумала…

— Что это могла сделать Фиби? — закончила я. Задумалась. — Да, она отсидела за кражу и у нее были поводы злиться на Эмили, несомненно, но убить… в любом случае, спасибо, что рассказали. А вы… не знаете ее адреса?

— Знаю, как же не знать, когда она живет в нескольких домах от моего дома. — Миссис Грешом каллиграфическим почерком вывела на листке адрес.

Я поблагодарила бывшую учительницу и направилась по указанному адресу.

Дверь мне открыла потрепанная жизнью брюнетка с большими серыми глазами, с какой-то детской обидой глядящими на мир. Ключицы выпирали, ноги, обтянутые выцветшими шортами, словно спички — того и гляди, переломятся пополам. Похоже, Фиби — если, конечно, это была именно она, — страдала анорексией. Или ей просто редко перепадало нормально поесть.

По-детски тонкая шейка пришла в движение — хозяйка дома сглотнула при взгляде на мой значок.

— Детектив Лунеза. Вы — Фиби… Горлис? — спросила я, досадуя, что забыла уточнить фамилию.

— Гордес, — растерянно поправила она меня. — Вы по поводу Эмили, да?

Такого вопроса я не ожидала и в первое мгновение даже не нашлась, что сказать.

— Когда я узнала, что ее убили, я сразу поняла, что ко мне придут — кто-то наверняка сообщит о наших с ней… — Она замялась, подбирая слова.

— Непростых отношениях? — с усмешкой подсказала я. — Я могу войти?

— Да-да, конечно!

Голова на тонкой шее закивала так часто, что я побоялась, как бы она не отломилась. Все в фигуре Фиби казалось таким хрупким, ненадежным… Ей определенно стоило больше есть, если она планировала дожить до старости.

По дороге в гостиную я прикидывала — если Фиби была одноклассницей Эмили Монаган, то ей не меньше тридцати семи. А выглядит моей ровесницей.

Вопреки моим ожиданиям, в гостиной царил порядок. Кресла накрыты цветной органзой, на каминной полке — всевозможные статуэтки, в основном, всяческого зверья. Автоматический освежитель прыснул в мою сторону свежую струю яблочно-мятного аромата, словно негодуя на появление незнакомки в доме. Но ничто не могло заглушить повисший в воздухе запах смерти — сильнейший запах лекарств.

Должно быть, Фиби заметила мои затрепетавшие ноздри и скупо обронила:

— Мама тяжело больна.

Точно. Миссис Грешом говорила об этом. Но тогда выходит, что болеет она уже несколько лет. Неудивительно, что Фиби выглядит так, словно вот-вот растает.

Фиби кивнула мне на диван, накрытый ярко-лазуревой органзой, призванной скрыть дыры и потертости. Сама уселась напротив, наполовину утонув в глубоком кресле. Медленно выдохнула, собираясь с духом или успокаиваясь.

— Ту мою выходку не обсуждал только ленивый. Ненавижу Дейстер за это! — выпалила она. Прикрыла лицо руками, но тут же опустила их. Весьма нервная особа. — Хотя, знаете, я не жалею, что все ей тогда высказала — хотя не помню и половину из того, что говорила. Мне немного надо, если вы понимаете, о чем я… Два бокала шампанского — и все, в голове туман. Потому я и не пью больше. А Эмили я не убивала. Ненавидела — да, но не убивала. Я бы никогда… просто рука бы не поднялась.

Я открыла была рот, чтобы спросить Фиби, где она была во время убийства Эмили Монаган, но не успела.

— А книгу я все равно напишу, — угрюмо сказала она.

— Книгу?

— Ну да, — с вызовом произнесла Фиби. — Чем я хуже ее? Я хочу открыть людям глаза. Мне надоели эти причитания — «Ах, вы представляете, Эмили встала на ноги, без всякой магии!», «Ах, милая Эмили, она пожертвовала все свои сбережения очередному инвалиду», «Ах, Эмили собирается основать собственный фонд для помощи детям с ограниченными возможностями» и прочее бла-бла-бла. Я не верю, что она изменилась — она просто пытается замолить свои грехи, чтобы не попасть в котел Сатане! Все это — сплошное лицемерие! — Она сорвалась на крик, но, кажется, даже не заметила этого. — Люди забыли, какой она была! А я не забыла, и забывать не собираюсь. Я знаю, многие простили ее — дескать, ну она же изменилась! Стоило ей стать популярной писательницей, как все тут же позабыли об издевательствах, которых от нее натерпелись — мигом приползли за автографами! Но я ее прощать не собираюсь! Я напишу разоблачительную книгу об Эмили Монаган, и она станет куда популярнее, чем ее собственная!

В этом я, конечно, сильно сомневалась. Все-таки Эмили — не суперзвезда, какой с большой натяжкой можно было бы назвать ту же Шейли Макинтайр в прошлом. Никому не будет дела до погибшей писательницы, которая в детстве отличалась агрессивностью. Такими историями уже никого не удивишь.

Но вслух я сказала совершенно другое.

— Где вы были…

— Весь вечер я была дома, — хмуро отозвалась Фиби Гордес, даже не дослушав вопрос. — Маме стало плохо, пришлось вызвать скорую. Позвоните им, они подтвердят, что приезжали. — Поймав мой взгляд, направленный на лестницу, которая вела на второй этаж, она сказала: — Мама после приступа с трудом разговаривает, так что вы только зря потеряете время.

Я подавила вздох и попрощалась. Сердце чуяло, что и здесь мы ничего не добьемся.

Переступив через порог, я невзначай опустила глаза вниз и рассвирепела. Круто развернувшись, процедила:

— Брелок верни.

Фиби, не успевшая закрыть за мной дверь, побледнела как смерть.

— Я… я…

Клептоманка, однозначно — или же совершенно двинутая, раз решилась красть у детектива полиции. Дрожащей рукой она протянула мне зажатый в руках серебряный брелок с моей сумки. Она так сильно сжала его в ладони, что на ней остался отпечаток в виде фигурки балерины.

Я выхватила потеплевший от ее руки брелок и напоследок пронзила ее убийственным взглядом. Уже сев в машину, набрала номер Флетчера и обо всем ему рассказала. Услышав про стычку Фиби с Эмили, он приободрился и тут же поведал, что алиби Шейлы Макинтайр подтвердилось. В автотехпомощи действительно был зарегистрирован вызов от имени Шейлы Макинтайр, и на место отправлен мастер Эрик Лески. Он подтвердил, что пробыл на месте не меньше сорока минут и вернулся домой в половину одиннадцатого. У Макинтайр просто не было возможности оказаться в парке рядом с домом сестры и убить ее.

Нажав «отбой», я направилась к месту встречи с Кассандрой Гринч. Как назло, попала в пробку — явление в Дейстере достаточно редкое. Проторчала полчаса, двигаясь со скоростью пьяной черепахи. Каждую минуту косилась на часы — с миссис Гринч станется отменить встречу, объяснив это моим опозданием, и упорхнуть по своим неотложным делам. Ищи ее после этого… А мне необходимо было с ней поговорить.

Стоило мне выехать на свободную полосу, как раздался звонок. Флетчер со вздохом сообщил, что и Фиби Гордес не подходит на роль подозреваемой — ее слова насчет злополучного вечера подтвердил врач скорой помощи.

Судя по голосу, Флетчера терзали плохие предчувствия, что первое же его дело превратится в «висяк». Надежда оставалась только на мою версию, но не все ниточки сплетались в ровный клубок. Слишком много дыр и слишком безумна сама идея. Хотя мне ли, бывшей страннице между двумя мирами, говорить о безумстве…

Но прежде, чем признать, что во всем происходящем магия играет далеко не последнюю роль, я должна во всем убедиться.

ГЛАВА 17

Путешествуя по Сумрачному городу, я сталкивалась с разными людьми — по большей части, зацикленными на своих собственных проблемах, тех, кому не было дела до других. Но были и исключения — люди добрые, милые, не потерявшие внутреннего света и теплоты даже после смерти.

Лили-Белла не искала новых знакомств — она привыкла к одиночеству, и менять ничего не желала. Да, мы были с ней очень близки — я считала ее уже не подругой, а сестрой. Она всегда была рядом, и скучала, когда я уходила, чтобы поесть и подпитать свой организм необходимой ему энергией. Мне нравился Сумрачный город, но я не хотела доводить себя до истощения. Я знала, что, рано или поздно, но выберусь из подвала в живой мир.

Но как бы мне ни нравилось проводить время с Лили-Беллой, все же хотелось общения и с другими людьми. Она была замкнута, а я тянулась к людям и с интересом слушала их истории.

Так я однажды познакомилась с молодой парой — им обоим едва исполнилось по двадцать лет. Элика — голубоглазая блондинка с милыми ямочками на щеках (про цвет волос и глаз мне поведал Райс, ее парень, мне же самой она, конечно, виделась серой и безликой), рассказала мне историю их любви, преодолевшую серьезное испытание.

Она знала о том, что Райс — невзрачный паренек с веснушчатым лицом, — уже три года сходит по ней с ума, но не обращала на него внимания — ровно до того дня, когда он бросился в воду, чтобы спасти ее, тонущую. Уходя под воду, она чувствовала его руки и на короткий миг увидела его глаза — это было последним, что она видела в своей жизни. Как и толщу воды, захлестнувшую их с головой. Райс не сумел спасти ее, и подняться на поверхность не успел. Они умерли оба, но с тех пор между ними протянулась призрачная нить. Она нашла его по этой нити, чтобы больше уже не отпустить. Их кожа посерела, как у всех в этом мире, по странной прихоти Той Стороны с волос и одежды постоянно текла вода. Но никого из них это не смущало. Теперь они всегда были вместе.

А на одном из концертов на городской площади (да, даже после смерти люди не позабыли, что значит развлекаться) мне повстречалась певица Аркеланна — уверена на все сто, что это вымышленное имя, как бы она ни убеждала меня в обратном. Я подошла к ней за автографом и завела беседу. На то, чтобы разговорить Аркеланну, много усилий не потребовалось — как любая медийная персона, она любила находиться в центре внимания и обожала, когда ее слушают. Хорошенькая, цветущая, она радостно рассказала мне, что после смерти получила все, о чем только желала. Прежняя ее карьера не задалась — в ней видели серую посредственность, муж ушел к совсем юной старлетке, а она жила во власти постоянного страха однажды постареть, потерять красоту и голос, и вовсе стать никому не нужной.

Однако Сумрачный город дал ей то, чего она так желала — вечную молодость и… встречу с давно умершим кумиром. Исчезновения, забвения Аркеланна не боялась. «Все мы уйдем однажды, — спокойно говорила она, — но для меня важно прожить этот отрезок времени так, чтобы не жаль было и умирать. Снова. Взгляни на меня — мне добрая сотня лет, а выгляжу я на двадцать пять — ну разве не прелесть? Я остановила время!»

Но из всех людей сумрака, с которыми мне довелось познакомиться, больше всего я запомнила Робера Монгерфа — несмотря на свой почтенный возраст, он упорно просил называть его Робером, а я охотно следовала его просьбе, чувствуя себя взрослой и значимой. Этот невероятно светлый старичок выглядел на семьдесят, а сколько ему было на самом деле, я даже не знала.

Я не раз потом бывала у Робера в доме после нашей нечаянной встречи в парке. Иногда с Лили-Беллой, но чаще — одна. Мы пили чай — разумеется, не из-за того, что испытывали жажду, а для того, чтобы следовать традиции, — и болтали о разном.

Робер говорил, что счастлив в Сумрачном городе — теперь он может всегда приглядывать за детьми и внуками, присутствуя при каждом моменте их взросления, его не мучают боли и больше не нужно зарабатывать деньги, рискуя жизнью и здоровьем. И едва ли не самое главное — теперь у него есть целая вечность, чтобы перечитать все книги, которые он хотел прочитать.

Вдохновленная его словами, я задумчиво спросила: «Так значит, для вас Сумрачный мир — утопия?» Он долго молчал, прежде чем сказать: «Единственное, что меня огорчает — я не знаю, какой цвет глаз у моей только что родившейся внучки».

Истории этих людей заставили меня по-новому взглянуть на оба уже привычных мне мира — мир живых и мир мертвых, в который я впервые ступила бесконечно далеких семнадцать месяцев назад. Я внезапно поняла огромную разницу между собой и ними.

Они нашли себя в этом мире, сумели смириться и стать счастливее. А я… так и не смогла.

Рано или поздно, но это должно было случиться.

Я устала от Сумрачного города.

Да, Та Сторона — это свобода, но свобода, окрашенная исключительно в серые тона. Если бы я умерла и у меня просто не было выбора, кроме как находится в Сумрачном городе, я бы смирилась. У меня были Лилли-Белла, вседозволенность и независимость от других. Но знание, что где-то там, за невидимой стеной находится живой, дышащий и красочный мир, понемногу отравляло мне жизнь. Восторг поутих, чувства новизны и погружения в неизведанную реальность порядком истерлись, поблекли. Я истосковалась по запаху прелых листьев и соленого моря, ощущению стекающих по лицу дождевых капель и солнечных лучей, обжигающих обнаженную кожу.

Мне было пятнадцать, и я все чаще стала понимать, что жизнь проходит мимо меня: школа, общение со сверстниками, мысли о будущем — поступление в колледж, быть может, переезд в другой город, экзамены, волнения, первая влюбленность… То, что я никогда не смогу всего этого познать, угнетало.

У меня появилась привычка наблюдать за знакомыми, друзьями и бывшими одноклассниками через призму Сумрачного города. Как они обмениваются шуточками на уроках, устраивают первые вечеринки или веселятся на школьном балу. Я с горечью понимала, что все это могло быть моим… но не стало. Родители, увидевшие во мне монстра, одержимую, мою судьбу решили за меня.

Чаще, чем за другими, я наблюдала за Алом. Ему уже исполнилось семнадцать, он возмужал, вымахал, почти сравнявшись ростом со своим отцом. Девчонки со школы все чаще исподтишка бросали на моего приятеля заинтересованные взгляды. Те, кто посмелее — приглашали попить кофе после уроков или съездить в кино. Меня удивляло, что Ал до сих пор ни с кем не встречался — на него, общительного и любящего находиться в центре внимания, это было совершенно не похоже.

Однажды, навестив Ала в доме его родителей, я стала свидетельницей удивительной картины. Он сидел на кровати, зажав в руках фото и неотрывно на него глядел. Глаза Ала влажно поблескивали. Я встала рядом, ненароком коснувшись бедром его руки. Удивленно приоткрыла рот.

На фотографии была я.

Этот снимок сделала мама Ала три года назад — за год до моего «исчезновения». Я вызвалась помочь им в саду, желая хоть как-то отблагодарить за чудесный сливовый пирог, которым меня накормили. Неумело полола сорняки, подсматривая, как это делал Ал. Потом нам обоим это наскучило и мы принялись дурачиться, поливая друг друга из шланга. Фото запечатлело нас в мокрой одежде и с перемазанными землей руками. Мы широко улыбались. Щурясь от яркого солнечного света, Ал прикрыл один глаз, из-за чего его лицо приобрело лукавое выражение.

За первой фотографией пряталась и другая — со дня его рождения. На ней мне было лет одиннадцать. В светлом платье до колен, перевязанном атласным бантом на талии, ободком с бантиком на шее и светлыми волосами, закрученными в тугие локоны, я походила на куколку. Симпатичную, надо признать.

Меня захлестнула нежность. Ал так смотрел на мои фото… Он до сих пор тосковал. Прошло два года, но он по-прежнему за меня переживал. Быть может, даже надеялся, что я однажды вернусь.

Мне вдруг стало неловко. Ал не знал, что за ним наблюдают и вряд ли бы хотел, чтобы его застали в минуту слабости. Поэтому я просто вышла, по привычке закрыв за собой дверь.

Лили-Белле было скучно наблюдать за совершенно чужими ей людьми, и она все никак не могла понять, чем это так меня привлекает. Всякий раз, когда я объявляла, что направляюсь в школу, подруга кривила губы. Поначалу ходила со мной, но ей это быстро надоело. Я все чаще оставалась наедине с призраками из другого, живого, мира.

С каждым днем Лили-Белла все больше мрачнела и замыкалась в себе. Я не тяготилась ее присутствием, не избегала ее ради призрачной встречи с живыми, но чувствовала, что мы все больше отдаляемся друг от друга.

Я поняла, что не в моих силах избавиться от навязчивого желания видеть обратную сторону реальности. Я устала от мертвых. Я хотела вновь стать живой.

ГЛАВА 18

Кассандра Гринч сидела в кабинете напротив меня, закинув ногу на ногу. Несмотря на притаившиеся в уголках глаз и у рта морщины, для женщины, вплотную приблизившейся к отметке в шестьдесят лет, миссис Гринч выглядела просто роскошно. Шейле Макинтайр стоило бы поучиться у своей матери, как стареть достойно. Дорогие туфли на высоком каблуке, строгий деловой костюм, обтягивающий стройную фигуру, чуть прищуренные глаза, словно выискивающие в тебе малейшие изъяны, прическа — идеально гладкая, ни одного выбившегося волоска.

Истинная адвокатесса. Я так и представляла ее в кожаном кресле мэра Дейстера. Не удивлюсь, если эти фантазии и ей не были чужды. Хотя, прямо скажем, в ее возрасте мечтать о стремительном взлете карьеры несколько поздновато…

— Как я понимаю, вы все еще не поймали убийцу моей дочери, — хорошо поставленным голосом сказала Кассандра Гринч.

— Мы этим занимаемся, — ответила я дежурной фразой.

— Очевидно, недостаточно активно.

Я равнодушно промолчала — подобными инсинуациями меня не пронять.

— Миссис Гринч, вы знали, что Эмили раньше резала себе руки?

Маска снежной королевы треснула, обнажив истинное лицо Кассандры Гринч — матери, потерявшей своего дитя. Знаю, это неуместно и совершенно по-детски, но я была довольна тем, что хотя бы на несколько минут сумела сбить спесь с этой великосветской особы.

— Видимо, не знали, — кивнув, сказала я.

— Эмили росла проблемным ребенком, — глухо ответила она. — Зациклилась на мысли, что Шейлу я люблю больше, чем ее. Знаю, я не могу называться примерной матери — слишком много сил и времени я отдавала работе, иногда и в ущерб собственной семье… к сожалению, это понимание пришло ко мне слишком поздно. Я не замечала, что происходит с Эмили — до истории с избиением той девочки из школы.

— Фиби Гордес, — подсказала я. Уверена, она и имени-то ее не помнила.

Адвокатесса с усилием кивнула.

— Мне с трудом удалось замять скандал — это едва не стоило мне работы. Я думала, понимание того, что Эмили едва не отняла жизнь у человека, хоть как-то ее образумит… Она и впрямь стала… сдержаннее, но проклятая авария…

Она прервала себя на полуслове. Вызвала секретаршу, приказала (не попросила, просьбы таким тоном не высказывают) стакан воды, мне же ни чая, ни кофе не предложила. Иного я и не ожидала.

Только осушив стакан на половину, продолжила прерванный монолог.

— Когда Эмили лишилась возможности ходить, она окончательно замкнулась в себе. Отстранилась от семьи, порвала все связи. Даже тех немногих друзей — в основном, по институту, — кого я не против была видеть в своем доме, и кто подходил под определение «нормальных», она от себя отрезала — жалостью к себе и вечным плаканьем в жилетку. И нас постоянно доводила. Это было невыносимо — при ней нельзя было говорить о хороших новостях, иначе начиналась самая настоящая истерика, всегда заканчивающаяся теми же словами, но в разной вариации — что отныне она инвалид, а мы, пока она страдает, наслаждаемся жизнью. Упражнения, которые прописывал ей доктор для того, чтобы встать на ноги, не помогали. Но знаете, что я вам скажу? Для этого нужно было каждый день пересиливать себя. Каждый день проходить через дикую боль, через нежелание вставать и заниматься. Эмили была на это неспособна. Все, что она могла — это беспрестанно жалеть саму себя и ненавидеть весь окружающий мир. В этих двух вещах она стала истинным мастером.

Кассандра поняла, что сказала лишнего. Прикрыла глаза, откинувшись на спинку кресла, обитого дорогой кожей, и сжала руками подлокотники с такой силой, что побелели костяшки.

Все, что копилось в этой женщине годами, вдруг выплеснулось на совершенно чужого ей человека. Представляю, как сильно она сейчас жалела о своей тираде.

— Миссис Гринч, а какой была в детстве Шейла?

На ее лице отразилось облегчение, несомненно, она была рада сменить тему.

— О, Шейла была сущим ангелом! Хорошенькая, отзывчивая, очень талантливая. С ней никогда не было проблем — она часто была предоставлена самой себе, как и Эмили, но, в отличие от сестры, не видела в этом проблемы и всегда находила, чем себя занять. Она рисовала, писала наивные, но милые стишки, перешла на короткие рассказы — ей тогда едва исполнилось четырнадцать. Я была уверена, что Шейла нашла свое призвание, но она снова удивила меня. Начала активно сниматься в школьных пьесах. Ей пророчили большое будущее, и она нас не подвела. Поначалу. — Кассандра скорбно опустила уголки губ. — Потому-то я и удивилась, когда узнала, что именно Эмили решила написать книгу. В какой-то момент даже заподозрила, что ей в этом помогала Шейла, вспомнив свои детские увлечения. Как оказалось, на тот момент они практически не общались, так что ни о какой помощи и речи быть не могло.

— Как оказалось? — Я приподняла бровь.

— Меня в тот момент не было в городе. Уезжала на длительную командировку, общалась с дочерьми исключительно по телефону — даже на видеозвонки не было времени. Приехав, несказанно удивилась, узнав, что книга Эмили имела ошеломительный успех, а Шейла… такая талантливая девочка, до сих пор не могу поверить, что она собственными руками разрушила свою карьеру. — Кассандра Гринч потянулась к стакану. Золотое кольцо с огромным рубином — дорогая, но совершенно безвкусная вещица — стукнуло о стекло. Адвокатесса осушила стакан до дна и сказала едва слышно: — Я совсем перестала узнавать своих девочек.

Уже в дверях я спросила, подозревая, каким будет ответ:

— Эмили завидовала сестре… в детстве? Таланту Шейлы, тому, что к ней тянулись люди?

Мой вопрос удивил миссис Гринч.

— Я… даже не знаю, никогда об этом не думала.

Я кивнула. Я получила ответ на свой вопрос — в тот самый момент, когда по выражению ее лица и секундной запинки поняла, что она лжет.

Значит, все же завидовала.

Попрощавшись, я покинула кабинет Кассандры Гринч. Дальнейшие расспросы были практически бессмысленны — недостающие кусочки пазла встали на свое место.

Две сестры. Две посланницы света и тьмы. Одна — красавица, любимица остальных, душа компании. Талантливая и сильная личность. Другая — угрюмая, ненавидящая всех и вся. Пыталась заглушить душевную боль физической и резала руки. А затем — некий переломный момент, после которого поменялись не только судьбы двух сестер, но и их характеры. Грубиянка превратилась в обожаемую всеми особу, писательницу, вдохновляющую людей своим примером. Всеобщая любимица — и в школе, и на экране — растеряла весь свой талант и скатилась до банальной обнаженки. А еще любовь к причинению боли, вдруг передавшаяся от Эмили Шейле. Ведь именно на запястьях Шейлы я обнаружила свежие порезы.

Мне это не нравилось. Совсем не нравилось.

Но было еще кое-что, что беспокоило меня куда сильнее. С момента грандиозной метаморфозы в характерах и судьбах сестер прошло чуть больше десяти лет — примерно столько лет назад из-за бездарной игры Шейлы Макинтайр закрылась «Дикая Охотница» — момент, ознаменовавший начало нового для нее этапа, когда карьера и личная жизнь пошли под откос. И именно в том памятном году, судя по словам Рори Монагана, Эмили Монаган впервые обратилась за помощью в клинику и начала делать первые успехи. А затем — белая полоса, пришедшая на смену черной: выход книги, удачное замужество, признание и популярность.

Десять лет. Каждый раз, когда я думала об этом, то мучительно пыталась убедить себя, что ошибаюсь.

Но слова Франчески «я бы знала, если бы в Дейстере был настолько сильный маг» звучали в моей голове колокольным набатом. Все верно. Она и не могла знать, если этот маг находился не здесь

Я надеялась, что я ошибаюсь. Потому что проявившаяся картина, признаюсь, совершенно меня не радовала. Я не знала, как смогу противостоять тому, кому однажды уже проиграла битву — одиннадцать лет назад. Потому что я совершенно не была готова встретиться с прошлым лицом к лицу.

Вечером я, следуя данному Флетчеру обещанию, встретилась с ним и ребятами в «Дейстерском льве». Удивительное дело, но Феликс действительно очень быстро нашел с детективами общий язык.

Эрик пригласил Карли на танец, Дилан с Дэном курили на улице, что-то бурно обсуждая, и за столиком неожиданно остались только мы вдвоем. Чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу, я спросила Флетчера о его родителях.

— С родителями у меня… не самые легкие отношения, — с горькой усмешкой признался он. — Как только у меня обнаружились способности к магии, которые я, будучи мелюзгой, контролировать никак не мог… Родители — ярые фанатики, они тут же сдали меня церкви. Вместо обычной школы я учился в церковной. Не лучшие, признаюсь, годы моей жизни.

— То есть ты этого не хотел? — тихо спросила я. — Не хотел становиться Выжигателем?

— Я был совсем мальчишкой. Я хотел нормальной жизни, Кармаль. А что получил? Усмирение. Тотальный контроль. Церковные маги — такие же усмиренные, как и я, могли заглядывать в мое сознание, чтобы удостовериться, что я не пойду против церкви. А я и не думал об этом. Даже мысли подобной не допускал. С детства меня воспитывали так, что неусмиренных магов я воспринимал детьми Сатаны.

— Я никогда этого не понимала. Если церковь считает магов детьми Сатаны, то как она может брать их под свое крыло? Позволять входить в дом Господний?

— Каждый, по мнению церкви, имеет шанс на искупление. Ребенок ведь не виноват, что родился порченным, но и среди "нормальных", — и снова эта горечь в голосе, — людей существовать не может. Вот ему и дают возможность измениться — и любая из этих возможностей ведет к усмирению. Либо — к усмирению дара через клеймо, либо к усмирению души — чтобы маг и подумать не смел использовать свой дар против церкви и общества. У меня были нужные им способности, и я стал Выжигателем.

Я не смогла не задать вопрос, который вертелся у меня на языке:

— Почему ты ушел из Выжигателей?

Привычная усмешка, заледеневший взгляд — я коснулась чего-то очень личного. Я ненавидела, когда вторгаются в мою жизнь — ту, что была тщательно скрыта от глаз посторонних, поэтому тут же отступила.

— Извини. Ты не обязан отвечать.

— Не обязан. — Феликс кивнул, сделал большой глоток виски и еле заметно поморщился. — Но отвечу. Все дело в моей младшей сестре, Лиз. Когда я уже был Выжигателем, способности к магии обнаружились и у нее. Лиз отказывалась становиться Выжигателем, даже пыталась сбежать из дома… Я должен был доказать свою верность церкви. Меня заставили выжечь на кожи Лиз клеймо. Боюсь, она так меня и не простила.

Он говорил сухо, равнодушно роняя слова, но я видела боль, которая скрывалась за маской безразличия.

— И во мне что-то перевернулось тогда, сломалось. Все мои убеждения вдруг рассыпались в пыль. И я оставил церковь.

— Они тебе позволили? — Я была удивлена.

— Почему нет? Ведь любой, кто уходит из Выжигателей, обязан поставить клеймо. А раз теперь я заклейменный, то не опасен для общества.

Феликс еще говорил что-то о сестре, которую родители забрали в Импагро, о книгах, которые остались с ее детства и которые непременно должна прочитать моя Лори, но мыслями я была далеко.

Я не хотела этого признавать, но не могла не видеть… у нас с ним, с тем, кто когда-то называл себя Выжигателем, было куда больше общего, чем с любым человеком из Дейстера. Наши судьбы и души искромсала церковь. Ее мерзкие, алчущие крови руки коснулись даже наших тел — у нас обоих на груди было выжжено клеймо. Вечное напоминание и печать для нашего дара.

А значит, у меня стало еще меньше причин его ненавидеть. И такая привычная формула "Он — Выжигатель", вдруг в одночасье работать перестала.

ГЛАВА 19

Лили-Белле совсем не понравилось, когда я начала расспрашивать ее о способности сумрачников на живых людей.

— Ты же как-то достучалась до меня! — возбужденно говорила я, вся во власти новой идеи. — Я слышала твой голос, когда думала, что со мной говорит Дарлин! Я видела тебя — так же отчетливо, как и сейчас.

— Это потому, что ты странница, — терпеливо объясняла Лили-Белла. — Ты с самого детства видела крупицы Той Стороны — призраков. Остальным этого не дано. Они не увидят людей сумрака, даже если очень захотят.

— А что, если я найду других странников? — Я приложила ладони к пылающим от возбуждения щекам. — Если попробую достучаться до кого-то из них, рассказать, что я заперта?

Губы Лили-Беллы сложились в жесткую линию.

— И как ты себе это представляешь? Для нас, сумрачников, визуально они ничем не отличаются от остальных людей. Ни тебе нимба над головой, ни… не знаю, особого биополя или энергетического следа… Люди и люди.

Я приуныла. После недолгих раздумий протянула:

— Ладно, а что, если зайти с другой стороны?

— С какой? — В голосе Лили-Беллы прозвучали усталость и нотка раздражения. Было заметно, что ее тяготил наш разговор. Правда, причины этому я не понимала.

— Еще в первые наши встречи ты рассказывала мне, что некоторые призра… люди сумрака могут незначительно влиять на мир живых. Двигать предметы и тому подобное.

— Помню. Но это доступно лишь пожирателям или падальщикам. — Она передернула плечиками.

А я в который раз задала вопросом: сколько уже лет Лили-Белла выглядит двенадцатилетней девочкой? Почему-то она не торопилась удовлетворить мое любопытство, всякий раз уходя от ответа.

— А ты знаешь, где можно взять немного… магии? — осторожно спросила я. Мне претила мысль красть чужую энергию — пусть даже и после смерти ее владельца, но другого выхода выбраться из подвала я просто не видела.

Лили-Белла мотнула темноволосой головой.

— Она может оказаться где угодно — там, где умер сумрачник. Умирают они нередко, так что шанс найти остаточную магию есть. Вот только охотников на нее… не счесть. Некоторые даже посвящают всю свою жизнь поискам ушедших людей сумрака и магии, оставшейся после них. Каждый из них преследует свою цель, но будь уверена — они не потерпят, если будешь путаться у них под ногами.

Мне казалось, что я в тупике. Стою и смотрю на глухую стену, чувствую щекой шероховатость камня. Наваждение исчезло с мыслью: я — странница. Во мне живет магия, а значит, не все еще потеряно.

Первоначальный мой план, признаться, довольно бесхитростный и неоригинальный: кричать, когда кто-то придет к нам домой, с треском провалился. Да, нас с неведомым гостем разделяла бы толща камня, но кто-нибудь однажды мог все же услышать меня. Проблема была лишь в том, что в нашем доме уже давно никто не бывал.

А раз без помощи магии выбраться на свободу не получалось, значит, оставался единственный путь — к ней обратиться.

Мои попытки воздействовать на мир живых были тщетными и жалкими. Я забиралась в чей-нибудь дом и часами стояла посреди комнаты, уставившись на тот или иной предмет — обычно что-то легкое или бьющееся. Максимально концентрировалась и пыталась сдвинуть предмет с места. Ведь именно так поступают те, кого живые называют призраками? Хоть и наполовину, но я все же сумрачница, притом обладающая даром пересекать границу двух миров. Я надеялась, что моих сил хватит, чтобы со временем научиться воздействовать на живой мир.

Если времени у меня было много — целая жизнь, то с терпением дело обстояло куда хуже. И все же я часами простаивала без движения, внутренне закипая, когда понимала, что и этот день не принесет для меня долгожданного результата.

Все мои попытки стать «призраком» и привлечь внимание живых оказались совершенно бесплодны. Но я не собиралась так просто сдаваться.

Следующий мой шаг Лили-Белла сочла закономерным, но вот мне он дался не так уж легко. Однажды подслушав телефонный разговор отца, я решила наведаться в Тапурри — небольшой городок на юге страны, где сейчас проживала моя родительница. Точный адрес я узнала благодаря разорванными на клочки письму в корзине для бумаг — отец хотел написать матери, но вовремя понял беспомощность этого поступка.

Лили-Белла отказалась ехать со мной, сославшись на какие-то дела, чем повергла меня в недоумение — какие неотложные дела могут быть у мертвых в Сумрачном городе? Ее отказ неожиданно ранил меня, поселив в душе едкую обиду. Лили-Белла должна была понимать, каково мне сейчас. Пусть даже будучи почти невидимкой, встретиться с женщиной, связанной со мной узами крови, но так легко отказавшейся от меня.

Наша дружба дала трещину уже давно, и с каждым днем она разрасталась лишь все больше. Я теряла единственного близкого мне человека — единственного близкого во всем Сумрачном мире, — и ничего не могла с этим поделать…

Я дождалась автобуса, затерялась среди живых людей, никем из них не замеченная. На одной из остановок вошла сумрачница. Определив во мне «родственную душу», мимолетно мне улыбнулась. Но хотя место рядом со мной было свободно, она предпочла занять место ближе к водителю, и отвернулась к окну, рассеянно наблюдая за пейзажем за окном. Я едва слышно вздохнула и покачала головой — никогда не могла понять так тщательно сберегаемое людьми сумрака одиночество. Смерть должна была объединять нас… их… но почему-то этого не происходило.

Через несколько остановок сумрачница сошла в Атле. Торопливо направилась вдоль по улице как человек, который точно знает, куда и зачем идет.

Вскоре, судя по указателю, мы уже въезжали в Тапурри. Наверное, в живом мире городок выглядел чудесно — зеленый, дышащий свежестью и покоем. Недалеко от въезда в городок раскинулось озеро, так и манящее окунуться в его прохладные воды.

На поиски матери у меня ушло несколько часов. В мире живых день плавно сменился вечером — часы на торговом центре показывали восемь вечера, но в Сумрачном мире все осталось неизменным — все тот же бесконечный пасмурный день. Ни дня, ни ночи — Та Сторона словно зависла между ними, погрузившись в вечные серые сумраки.

В череде безликих и одинаковых домов я не без труда нашла дом матери. Открыла дверь, в мире живых оставшуюся запертой. Вошла в гостиную. Царивший в ней беспорядок меня поразил. На столе в кухне справа от меня — гора немытой посуды. Жир и остатки пищи намертво присохли к тарелкам.

Я невольно отшатнулась, когда мимо меня промчался неопрятный мужик с пивным животом и немытыми волосами. Вслед ему неслись проклятия — я узнала этот голос, даже два года спустя.

— А я тебе говорила — на что мне варить тебе еду, если ты денег в дом не приносишь? — истеричный крик матери неприятно резал мои уши.

Из редких бесед отца с бабушкой, я поняла, что после расставания с отцом мама меняла сожителей как перчатки. Она уже не была той, что раньше, а потому все ее ухажеры вызывали у бабушки Миры нервную дрожь — в основном, завсегдатаи местных баров. Мама никого из них не любила, но мучительно боялась остаться одна, а потому цеплялась мертвой хваткой в любого мало-мальски адекватного мужчину. Что и говорить, что бабушка ее вкусы не разделяла совершенно.

Вскоре показалась и та, ради которой я проделала весь этот путь. Светлые волосы собраны в хвост, на домашнем платье засохшие следы от соуса, но на лице — полный боевой раскрас — черные тени и яркая помада, в свете дня смотревшаяся совершенно неуместно. К тому же, края алой подводки расплылись, делая мать похожей на одну из сдвинувшихся на пластике актрис, которые не остановятся, пока не увеличат губы на пол-лица. Она пыталась выглядеть женщиной «еще хоть куда», и наверное считала себя роковой красоткой — из тех, что и после сорока выглядят лучше молодых вертихвосток, — но выглядело это смешно и жалко.

— А сама работу поискать не пробовала? — Лицо материного сожителя сравнялось по цвету со спелым гранатом. — Хоть бы что-то полезное сделала, вместо того, чтобы целыми сутками сериалы смотреть.

Изможденное лицо матери пошло пятнами.

— А ты? Что же делаешь ты?

— Надоела! — внезапно взревел сожитель, да так, что я аж подпрыгнула. Схватил с вешалки куртку и широкими шагами направился к двери.

— Грег, не уходи! — Ярость матери куда-то испарилось, стоило ей только понять, что она снова может остаться одна.

Но он просто хлопнул дверью. А мама, закрыв рот ладонью, разрыдалась. Траурные дорожки туши потекли по щекам.

— Мама, — позвала я. Боль и надежда во мне боролись с отвращением. Она ведь была такой сильной, такой волевой и… самодостаточной. Что время сделало с ней?

Или виной тому не время?

Глупая, а я ведь ехала сюда, ведомая надеждой, что мама сможет меня услышать. Верила, что узы крови, связывающие нас, помогут ей хотя бы почувствовать мое присутствие. Но сколько бы я не касалась ее плеча, сколько бы я ни кричала: «Ну я же здесь, мама!», она оставалась глуха.

А ведь когда-то — очень давно — наша семья была по-настоящему счастливо. Что стало со всеми нами? И неужели во всем произошедшем виновата лишь я одна?

Когда я говорила о том, что наша жизнь — моя, матери и отца, — рушилась по кирпичику, я не лукавила. И если в отрезке моей жизни, который я провела в подвале, нашлось место и взлетам и падениям — радости от осознания того, что я странница, восторгу ребенка, открывшего для себя новый мир, и скуке подростка, жаждущего жить настоящей жизнью, — то мои родители, казалось, с каждым месяцем все глубже погружались в вязкую трясину.

Неразборчивость матери в мужчинах приводила к все новым скандалам и истерикам. В какой-то момент, наблюдая за очередной ее ссорой с очередным сожителем, сопровождающейся криками, руганью и черными потоками слез, я поняла, что с меня, пожалуй, хватит. Я перестала наведываться к ней — все равно ни к чему это не приводило.

А отца начали мучать жуткие головные боли. Все чаще я заставала его в одной и той же позе — ладони плотно обхватывали виски. Сквозь крепко сжатые зубы наружу вырывался протяжный стон. Все чаще замечала в его руках виски — или пиво, когда деньги начали заканчиваться. Все чаще, просыпаясь по утрам с жестоким похмельем, он не находил в себе сил отправиться на работу.

Головные боли не оставляли его ни на день. Однажды начавшись, они не прекращались. На столике отца белела россыпь всевозможных таблеток и пилюль, которые он заглатывал едва ли не горстями. Я знаю — он думал, что умирает. А я знала, что это его расплата — за то, что он сделал со мной.

Его увольнение стало вполне предсказуемым итогом. Но вот его реакция…

— Это ты! — брызжа слюной, орал отец, в стельку пьяный. Склонился над люком, зная, что я услышу его крик, и орал во всю глотку. — Ты делаешь это со мной! Алвери была права — ты — дитя Сатаны! Ну давай, убей меня — этого ты хочешь?

Я стояла не внизу, как он думал, а в полушаге от него. Обмерев от ужаса и несправедливости слов отца, я смотрела на его перекошенное покрасневшее лицо. Когда ударивший в голову алкоголь чуть отпустил, отец вернулся к люку. Сказал с мерзкими просительными нотками в голосе — настолько жалкими, что меня передернуло от отвращения.

— Милая, прости, я… погорячился. Ну ты же понимаешь, что это для твоей же безопасности, да? Я просто… мы с мамой не хотим, чтобы ты причинила кому-то вред, а потом всю жизнь себя в этом винила. Когда ты справишься со своим даром, мы выпустим тебя.

— Ох, да брось, — сказала я за его спиной. — Мама — последний человек на земле, кто хоть иногда обо мне вспоминает.

Я не верила ни единому его слову. Отец никогда не выпустит меня. Он меня ненавидит. За то, что вырвала из его жизни его любимую женщину — мою маму. За то, что была не такой, как все. За то, что была монстром.

Я проведу в этом подвале всю свою жизнь — пока он будет жить. А потом… Я вернусь в Сумрачный город, уже без права возвратиться.

ГЛАВА 20

Я была на полпути к Шейле Макинтайр, но навязчивый перезвон сотового нарушил все мои планы. Я взглянула на дисплей и не поверила своим глазам: Ал!

— Привет, — сегодня я решила быть банальной.

— Карми, я торчу под твоей дверью добрых полчаса!

— Под моей… Где?? — Я подавилась словами. — Ты в городе?!

— Да. Приехал с дочерью повидаться.

Я закатила глаза. Тоже мне, образцовый папаша.

Ал уже пять лет работал журналистом — весьма успешным, надо признать. Мотался по стране, меняя отели и женщин как перчатки… С завидной периодичностью влюблялся, каждый раз уверяя меня, что на этот раз — навсегда. Я только посмеивалась.

Мы так и не поженились, даже когда родилась Лорен. Я считала пресловутый штамп совершеннейшей глупостью, а Ал и не думал настаивать. Но за эти несколько лет с момента нашего довольно мирного расставания, он успел жениться два раза. Сейчас он был снова разведен и находился в активном поиске новой претендентки на его руку, сердце и кошелек — к слову, почти всегда полупустой. Ал был настоящим прожигателем жизни — если он развлекался, то на полную катушку, если влюблялся, то так, что был готов ради своей женщины горы свернуть.

Влюбленный в свою профессию, Ал без тени страха кидался в горячие точки. Нет, после моего возвращения из Сумрачного города и откровения — тогда я рассказала ему обо всем, ничего не утаивая, — в истории о перерождении он не верил — знал, что после смерти его ждет лишь серый сумрак Той стороны. Наоборот, это осознание сделало его еще более свободным и… безбашенным. «Жизнь одна, Карми», — часто говорил он мне.

После моего добровольного отказа от дара и возможности находиться в Сумрачном городе, после того, как моя душа стала пустой и гулкой, я изо всех сил пыталась научиться у Ала его беззаботности, его легкому отношению к жизни. Не срослось. Но он помог мне справиться с ударом, помог оправиться после Выжигателей. За одно это… и за Лори, я готова была прощать ему любые грехи.

Я подъехала к дому и действительно увидела Ала. Светлый костюм помят, пшеничные волосы как обычно, взъерошены — когда мы были вместе, мне приходилось регулярно напоминать ему о такой важной вещи как расческа, на лице — широкая белозубая улыбка.

Стоило мне выйти из машины, как я тут же попала в плен его крепких объятий и не менее крепкой туалетной воды.

— Ох, Ал, прекрати! — протестовала я.

Он только посмеивался, сминая меня как большую игрушку. Я была рада, что мы на самом деле остались хорошими друзьями — не каждые бывшие любовники будут спокойно обсуждать нынешних друг друга. Правда, любовными похождениями делился в основном он, но регулярно спрашивал «когда я уже перестану маяться дурью и заведу себе кого-нибудь».

— Мама передает тебе привет.

Я улыбнулась, в груди на миг потеплело. Мы частенько созванивались с матерью Ала, и она не уставала говорить, что всегда считала меня подходящей парой для своего оболтуса — в отличие от всех тех, что появлялись у него в последние года как грибы после дождя.

— Со своей не помирилась? — осторожно спросил Ал.

Ключ, уже втиснутый в дверной замок, с предательским звоном упал на крыльцо — рука дрогнула. Я стиснула зубы, порывисто наклонилась и подняла ключ. Ну вот. А как хорошо все начиналось.

— Ал…

— Карми, я просто думаю, что так будет лучше…

— Для кого? — вызверилась я.

— Для вас обеих. — На него мой тон не произвел никакого впечатления. — Ты носишь эту ненависть в себе уже долгие годы. Так нельзя, Карми. Ты должна простить ее — поверь, тебе же самой станет легче, когда ты избавишься от груза ненависти…

Я закрыла глаза, из последних сил пытаясь погасить клокочущую в груди ярость. Не вышло.

— Иди ты … со своим альтруизмом!

Выпалила и рывком распахнула дверь. Не глядя кинула сумку на столик в прихожей и направилась на кухню. Вынула сотовый из кармана, хотела набрать дочь и обрадовать ее вестью о приезде отца, но дрожащие пальцы никак не хотели набирать нужные цифры, а дисплей расплывался…

Все эти воззвания о прощении… Кто бы знал, как я ненавидела их! Не Алу говорить о прощении — не ему, выросшему в хорошей семье, с добрыми, заботливыми родителями. От него не отказывалась мать, отец не запирал его в подвале…

Моя мать приезжает ко мне пару раз в год — только для того, чтобы одолжить денег. И, разумеется, никогда их не возвращает. К слову, я никогда ей не отказываю — просто возвращаю долг за все, что когда-то было куплено мне в детстве. Все по-честному, не так ли?

Всякий раз, замечая выражение моего лица после очередной ее просьбе о деньгах, мать не упускает случая упомянуть, что приютила меня — только подумать, одержимую Сатаной! — когда мне было пятнадцать. Что не выставила меня за дверь. Хотя наверняка все это время она считала, что вина за то, что произошло с отцом, полностью лежит на мне.

И в такой момент мне нестерпимо хочется ее ударить.

Потому что те несколько месяцев, в течение которых я жила у нее — той, что была моей матерью, — я едва не сошла с ума. Каждый день видеть страх в ее в глазах и плохо прикрытую ненависть… Каждую ночь слышать, как она запирает дверь спальни на все замки, боясь, что однажды я нагряну к ней… Знать, что в шкафчике она держит пистолет, который купила только тогда, когда была вынуждена взять меня к себе…

Ал стал моим спасением. Встречаться мы начали через пару месяцев после моего возвращения из подвала и Сумрачного города. Я забеременела, когда мне исполнилось шестнадцать, Алу — восемнадцать. Мы уже начали жить вместе — с согласия его родителей, которые приняли меня как родную. Представляю, с каким облегчением вздохнула моя мать.

Через несколько месяцев на свет появилась Лори — мой главный подарок судьбы. А уж судьба-то немало мне задолжала…

— Извини, Карми. Я не хотел… — Ал показался в дверях кухни.

— Нет, это ты меня извини.

Ал подошел ко мне, прижал к себе.

— Я просто забочусь о тебе.

— Я знаю, — улыбнулась я.

Повеселев, Ал спросил уже бодрее:

— Как на личном? — Он был неисправим.

— Ради бога, Ал! Никак, — отрезала я. Но почему в этот момент перед моими глазами встало холеное лицо Феликса?

Я все-таки набрала номер Лори. Дочь взвизгнула, когда узнала о приезде отца. Соскучилась.

К школе я подъехала вместе с Алом — правда, на разных машинах. Дальше наши пути разделились. Я обняла Лори и отдала ее в относительно надежные руки отца, и он незамедлительно направился устраивать дочери аттракцион невиданной щедрости. А я наконец направилась к Шейле Макинтайр.

Перед ее дверью застыла на мгновение. Медленно выдохнула, поражаясь тому, какой клубок чувств бушевал сейчас в душе. Я была вся наэлектризована, нервы натянуты как струна.

От ответа Шейлы зависело очень многое. Одно имя — точнее сказать, определение той, чьего имени я по-прежнему не знала — и я все пойму по ее лицу. Потому что другой такой быть не может.

Или я ошибаюсь, или весь Дейстер в большой беде.

ГЛАВА 21

Отец все-таки сделал это. Он перестал меня кормить. Он предпочел медленно убить ту, которая — как он считал, убивала его, насылая непрекращающуюся головную боль.

Наверное, это должно было меня шокировать — как это так, морить голодом собственную дочь! Но на самом деле, я давно уже знала: для отца я — не его дитя, а дитя Сатаны.

Всегда полупьяный, он потерял всякую связь с миром. Перестал выходить из дома, по ночам метался по постелям, стонал и проклинал меня.

А я… умирала. Остатки печенья, которые я ела по половинке в день — только чтобы растянуть подольше, уже давно кончились. В последний раз на завтрак мне достались лишь крошки, оставшиеся в хрустящей пачке, которые я вытряхнула на язык дрожащей рукой.

В Сумрачном городе мне не требовалась еда, но в мире живых мой желудок терзала боль — я впервые ощутила, что такое — муки голода. Чтобы забыться, уйти от этой боли, я почти все время проводила на Той Стороне.

Люди бояться смерти по нескольким причинам: не хотят уходить, пока не завершили то, о чем мечтали, не хотят расставаться с близкими и родными и боятся того, что ожидает их впереди. Что же до меня… я не успела прожить достаточно, чтобы обзавестись мечтами — пленницей собственного дома я стала в тринадцать лет. Из близких у меня был только Ал. И я точно знала, что меня ожидает после того, как остынет мое тело. Сумрачный мир примет меня в свои холодные объятия… но я и так не научилась чувствовать себя здесь как дома.

Я не должна была испытывать ни страха, ни сожалений, но… я не хотела уходить. Не хотела лишать себя последнего шанса стать свободной живой! Несправедливо — я успела пожить так мало! Я еще не готова была умереть.

В тот памятный и страшный день, когда моя жизнь и моя вера в людей раскололись на тысячи мелких осколков, я сказала Лили-Белле, что отправляюсь к Роберу. Это означало, что я пробуду там не меньше нескольких часов — наши разговоры всегда затягивались. Робер был мастером рассказывать увлекательные истории из жизни людей сумрака, а я была благодарной слушательницей.

Лили-Белла скривилась:

— И чем тебе так нравится проводить время с этим болтливым стариком?

Я оставила ее ворчание без ответа. Пожав худыми плечиками, подруга обронила:

— Я уж точно не пойду. У меня есть дела поважнее.

Я к этому уже привыкла, и настаивать не стала. Но придя к дому Робера, обнаружила, что он пуст. Расстроенная, я побродила по Сумрачному городу, но поняла, что никто не мог сейчас заменить мне Робера — никто не смог бы отвлечь меня от мыслей, что в мире живых мое тело сейчас медленно угасает.

И тогда я направилась к дому. Чтобы, возможно, в последний раз взглянуть на своего мучителя.

Я не застала его в гостиной, где он по обычаю проводил все свободное время в обнимку с пивом. Прошла в кухню и остолбенела. Ужас разлился по груди, больно колол острыми иголками.

Наверное, что-то человеческое все же осталось в моем отце. Или же это в нем взыграла не человечность, а слабоволие, но морить собственного ребенка голодом он передумал. У подъемника стоял поднос, заставленный тарелками с едой так плотно, что не осталось свободного места. Там были и моя любимая курица, и котлеты, и десерт — папочка решил попросить прощения за неделю, что он не давал мне еды.

А рядом с ним стояла… Лили-Белла. Он никак не мог видеть ее — потому что в его мире ее уже не существовало. Но непременно чувствовал, потому что держался рукой за сердце. Лицо стало мертвенно-бледным, глаза выпучились.

Лили-Белла душила его.

Я закричала, но было поздно. Отец рухнул на пол, неуклюже подвернув под себя ногу, и по его пустым глазам, обращенным в потолок, стало ясно — он мертв.

— Зачем? Зачем? — Я исступленно кричала. Лили-Белла, милая Лилли-Белла, моя единственная подруга, моя спасительница и проводница в Сумрачный мир… Как она могла пойти на такое?!

Ведь убив отца, она обрекла на смерть и меня.

Как скоро обнаружат тело отца? Когда в последний раз у нас вообще бывали гости? Отец уволился, искать его не станут, матери до него нет дела.

— Я не думала, что ты увидишь. Я просто хотела, чтобы ты вернулась ко мне. — Лили-Белла всхлипнула. — Я так одинока, Карми, а ты… ты все больше отдаляешься от меня. Я дала тебе все, я дала тебе целый мир, и чем ты мне отплатила? Постоянными расспросами о том, как вернуться в мир живых, где с тобой обошлись так жестоко!

— Ты, — прошептала я, пораженная догадкой. — Это ты мучила отца все это время. Вот откуда головные боли! Ты стала падальщицей, верно?

— Я сделала это ради тебя! — выкрикнула она. — Я лишь выпила душу того, кому она больше не принадлежала — кому сделалось от этого хуже?

— И ты убила моего отца.

— Но ты никогда его не любила! — в отчаянии воскликнула Лили-Белла. — Я лишь хотела, чтобы мы всегда были вместе!

— Прощай, Лили-Белла, — сказала я. Мое сердце словно заледенело. Я бы даже не удивилась, увидев пар, вырывающийся из моего рта. — Пусть я и умру, пусть и вернусь в Сумрачный город, но тебя в моей жизни уже не будет.

Оглушенная болью и предательством, я ушла из дома в серость Сумрачного города. Лили-Белла все еще взывала меня, когда я уходила. Я не хотела видеть ее, хотела зажать уши, чтобы больше ее не слышать. Но была еще одна причина, по которой я так быстро покинула дом — серая фигура отца, серая копия, поднимавшаяся из его мертвого тела. Я не была готова к этой встрече. Слишком многое мне нужно было ему сказать, слишком жива еще была во мне ненависть.

— Как это ужасно, — вдруг произнес кто-то рядом со мной. Я обернулась и ахнула. Черные волосы, красивое лицо, словно сошедшее с телеэкрана.

Баньши!

Та, что своим криком спасла живого от беды! В душе вдруг зародилась слабая надежда.

— Зачем вы здесь?

— Я всегда там, где смерть — или близость смерти. Бедная дитя… жаль, что я не знала твоей истории раньше… я бы уже давно помогла тебе выбраться из этого замкнутого круга.

— Как? — воскликнула я. В моем воображении баньши, которая прежде меня пугала, предстала вдруг истинным ангелом.

— Ты действительно хочешь этого? Хочешь, чтобы тебя спасли?

Я задохнулась от волнения.

— Да! Да, хочу!

Баньши постучала длинным пальцем по губам, крепко задумавшись.

— Что ж, я могу это устроить, но подобное выпивает из меня много сил. Одно дело, когда моя магия действует непреднамеренно — в те моменты, когда я предупреждаю людей о надвигающейся смерти. Но этот случай совсем иной. Тебе уже пятнадцать, Кармаль, верно? Пора уже научиться платить сполна. Мы заключим сделку — и только тогда я помогу тебе.

— Проси, что хочешь, — хрипло сказала я.

— Я даю тебе десять лет полной свободы. А затем вернусь за своей платой. И тогда ты станешь моим сосудом — не навсегда, нет. Изредка я буду смотреть на мир твоими глазами, стану слышать и видеть то, что слышишь и видишь ты.

— Зачем тебе это?

— Знание дает власть. К тому же, ты и сама, наверное, знаешь, как тоскливо бывает в этом мире серости и обезличенности, как хочется ярких красок мира живых.

Мне было всего пятнадцать, и я безумно хотела жить. Все эти два года я мечтала вырваться на свободу и еще не готова была променять цветной мир на серый. И я дала свое согласие. Десять лет. У меня будет целых десять лет. А там… Я придумаю, как не позволить баньши завладеть моим телом.

— Хорошо, — улыбнулась баньши, услышав мой ответ. — Тогда смотри.

Мимо нашего дома, на крыльце которого мы с ней разговаривали, проходили двое мужчин. Отчаянный крик баньши — такой громкий, что у меня волосы поднялись дыбом, — разорвал тишину сонного города.

Один из мужчин — худой, темноволосый, остановился так резко, будто налетел на невидимую стену.

— Стой. Там кто-то кричал! — сказал он другу, указывая на дверь моего дома.

— Да? — озадаченно протянул второй. — Я ничего не слышал.

— Говорю тебе, я точно чей-то крик слышал! Жуткий такой, аж мороз по коже.

И они бросились к моему дому.

— Давай же, это твой шанс, — пропела баньши, улыбаясь. Схватила меня за руку. Обожгло болью, а на моем запястье появился тонкий след, похожий на шрам.

Мысленным призывом я заставила себя вернуться в свое тело. Скривилась от боли, но тут же позабыла о ней, когда наверху с треском открылась дверь — кто-то из двоих незнакомцев вышиб ее сильным ударом.

Слабая от голода, я закричала что было сил. Услышала топот ног у себя над головой. Когда люк распахнулся, я впервые за долгие месяцы расплакалась — от облегчения.

Все закончилось. Я свободна.

В свои пятнадцать я была настолько глупа и самонадеянна, что решила, что мне действительно удастся обмануть баньши. Я совершила самую большую ошибку в своей жизни просто потому, что безумно хотела жить.

Я боялась, что рано или поздно настанет тот день, когда мне придется отдать долг, и я боялась последствий сделки с баньши. К тому же… после предательства Лили-Беллы мне совсем не хотелось возвращаться на Ту Сторону. Я выжгла свои способности к магии, и на месте застарелого шрама от сигареты матери появилась метка Выжигателей. Я закрыла себе вход в серый Сумрачный мир.

Но я не знала, что мертвых обмануть невозможно.

Дар баньши оказался куда сильнее, чем я себе представляла, и бегство из Сумрачного города мне не помогло. Я даже представить не могла, насколько быстро пролетят эти десять лет.

Настала пора расплаты.

В тот же год, когда истек отпущенный мне баньши срок, у Лори начались кошмары, в которых она видела красивую черноволосую женщину. Я знала — баньши предупреждает меня, пытается через мою дочь и пресловутые «узы крови» добраться до меня, из-за клейма Выжигателей лишенной возможности ее видеть. А я бы и рада отдать свое тело баньши, лишь бы заставить ее перестать мучать Лори, но как это сделать теперь, когда я по собственной воле — и собственной глупости — стала заклейменной?

Это была моя вина. Лори расплачивалась за мою ошибку. И я не успокоюсь, пока не пойму, как ее исправить.

ГЛАВА 22.

Шейла открыла мне дверь, бросила раздраженно:

— Ну что еще? Я уже все вам сказала.

— Я здесь не как полицейский.

Мои слова удивили актрису, но тут же нахальное выражение вновь вернулось на ее лицо.

— Значит, я могу просто выставить вас за дверь?

— Или я могу вызвать вас на допрос уже как полицейский.

Добрую минуту Макинтайр буравила меня взглядом, а затем сказала обреченно:

— Проходите.

С момента нашего прошлого визита в доме актрисы не изменилось ровным счетом ничего — ни беспорядок, ни затхлый воздух, казалось, навеки здесь прижившиеся.

Я села в свободное от хаоса кресло, на самый его край, и жестом пригласила Шейлу последовать моему примеру — разговор предстоял быть долгим. Недовольно кривя губы, она села напротив меня.

— Я расскажу вам одну историю, — спокойно начала я, — которая любому другому человеку могла бы показаться безумной. Но, думаю, только не нам двоим. История о двух сестрах — прелестном ангелочке и девочке, которая жила в тени своей сестры. Возможно, ей даже казалось, что ее сестру любят больше, чем ее саму. А возможно, так оно и было. И тогда она решила пойти на отчаянный поступок — желая примерить на себя такую манящую, такую прекрасную жизнь сестры — и ее личину, она заключила сделку с баньши. Так ведь, Шейла? Или мне звать вас Эмили?

Чем дольше я говорила, тем больше серело лицо «Шейлы Макинтайр».

— Не понимаю, о чем вы.

Вранье. Все она понимала.

— Вы заняли место сестры, но срок, отпущенный вам баньши, уже истек…

— Я не знаю, о какой баньши вы говорите.

— Эмили, — сказала я со вздохом. — Она очень опасна. Хотите, я расскажу вам еще одну историю?

Но прежде я показала ей клеймо, доставшееся мне от Выжигателей. Знаю, это было рискованно и, быть может, безрассудно, но я должна была добиться от Шейлы признания. Не для следствия — оно уже все равно ничего не решит. Вселившись в тело Эрика, работника техпомощи, баньши заставила его дать ложные показания. Он наверняка задолжал ей, в свое время воспользовавшись ее магией — как и я, как и Эмили, которая сейчас называла себя Шейлой. Баньши было невыгодно, чтобы Шейла Макинтайр попала в тюрьму — ведь тогда бы ее сосуд лишился свободы передвижения. А баньши, как и все пленники Сумрачного мира, ценила свободу.

Эмили ахнула, увидев клеймо на моей груди.

— Так вы…

— В свое время я тоже заключила с ней сделку. И решила убежать от расплаты, став заклейменной, зная, что теперь баньши до меня не добраться. И это сработало. Только я не знала, что она может использовать мою дочь. Вот уже год — с тех пор, как мой долг просрочен, Лори мучают кошмары. Эмили, я говорю не как полицейский — как мать. Помогите мне понять. Расскажите мне правду.

Она долго молчала, и я уже решила, что моя мольба останется неуслышанной. Но Эмили вдруг заговорила — глухо, отстраненно.

— Я не знаю, в какой момент моя любовь к сестре превратилась в ненависть. Ей всегда доставалось все лучшее, а я — вы правы — лишь жила в ее тени. Я любила Дэна Макинтайра — самого красивого и популярного парня в нашей школе — пусть это была лишь наивная, детская влюбленность, но год от года она становилась все сильней. А потом я поняла, что он общается со мной лишь для того, чтобы подольше бывать рядом с Шейлой. Это стало для меня ударом, но еще большим стала новость о том, что моя сестра и Дэн теперь вместе. А потом я попала в аварию и лишилась возможности ходить. Это было чудовищное время. Я жалела себя и ненавидела весь окружающий мир. Я срывалась на друзьях — тех, кто в отличие от меня, был полноценен. И ничего удивительного в том, что в какой-то момент их просто не осталось. Мне недоставало силы воли, упражнения, которые прописывали мне, не помогали, и я уже почти смирилась с тем, что остаток своей жизни мне придется провести в инвалидном кресле. И словно решив меня добить, Шейла и Дэн Макинтайр сыграли свадьбу. У сестры вообще все складывалось удачно — пока моя жизнь летела под откос. Посудите сами: она — успешная актриса, любимица миллионов, замужем за первым красавцем школы, в которого я была влюблена всю сознательную жизнь. Я понимала, что начинаю ненавидеть сестру все больше, хотя она, в общем-то, не виновата. А потом, когда моя ненависть достигла точки кипения, появилась баньши. И, заключая с ней сделку, я действительно верила в то, что восстанавливаю справедливость, что расставляю все по своим местам.

— Я одного не понимаю — как баньши удалось достучаться до вас?

— Я с детства была странным ребенком, — тихо сказала Эмили, отводя взгляд. — Слышала в своей голове чужие голоса…

«И резала руки, пытаясь заглушить душевную боль», — мысленно добавила я — но вслух сказала совсем другое:

— То есть вы родились одаренной… как и я.

— Одержимой, — с кривой усмешкой поправила меня Эмили. — И знаете, больше чем у других… одаренных… это действительно походило на одержимость. Я не знала, как избавиться от сидящих внутри меня голосов, однажды даже хотела покончить с собой… но смелости не хватило. А потом, десять лет и пять месяцев назад, я услышала голос баньши. Она сказала, что может помочь мне все исправить. Убеждала, что Шейла заняла место, которое по праву должно было принадлежать мне. Что она заняла мою жизнь. Я отказалась — сначала. Но потом… я уже и не помню, что послужило причиной — какая-то пустяковая ссора с сестрой. И баньши появилась — тут как тут. Я и не верила до конца, что это возможно, когда соглашалось… а потом проснулась в ее теле… но со своей душой.

— И что же произошло после того, как вы взяли себе тело и сестры — и примерили ее жизнь?

— Ничего хорошего. Я все загубила. Все, что дала мне баньши. Да вы и сами видите. Меня не мучили угрызения совести, наоборот, я думала — эй, Шейла, каково тебе там, в теле немощной сестры-инвалида? Какое-то время я пыталась наслаждаться жизнью — я снова могла ходить, и Дэн — моя первая любовь — был моим мужем. Но карьера актрисы не задалась — у меня просто не хватило таланта. Я думала, что мне ничего не стоит сыграть какую-то там охотницу на нечисть — кожаный костюм, роскошная внешность Шейлы Макинтайр — и успех сестры мне обеспечен! Но режиссер, как и зрители, был недоволен — говорили, что я играю без души. — Эмили сопроводила свои слова горькой усмешкой. — Неудивительно. Ее я продала баньши. В конце концов меня вытурили из «Дикой Охотницы», перестали давать роли. А я только-только вошла во вкус роскошной жизни! Все деньги растратила, по уши влезла в долги. Потом я снялась в дешевом фильме, чем окончательно загубила карьеру. У меня появился новый повод жаловаться на жизнь. Наступил момент, когда Дэн не выдержал моих вечных истерик и ушел. Счастье, что не к сестре — наверное, я бы этого не пережила.

Эмили надолго замолчала, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх моего плеча, поэтому мне пришлось ее подтолкнуть.

— И как же отреагировала Шейла? Думаю, она была в полнейшей ярости, когда поняла, что ее собственное тело больше ей не принадлежит.

— Я избегала ее, конечно же, но боялась того, что она расскажет Выжигателям обо всем. Но она не рассказала — быть может, из-за того, что боялась, что ей не поверят, а может, не хотела обрекать меня на Выжигание. Говорят, это мучительно больно и… имеет свои последствия.

Ее взгляд остановился на вороте моей блузки. Наверное, она ожидала, что я поддакну, но я молчала. Не тот это человек, чтобы рассказывать ему обо всем, через что мне пришлось пройти во время и после Выжигания.

Так и не дождавшись от меня ответа, Эмили неохотно продолжила свой рассказ:

— Несколько лет мы вообще не пересекались — я ведь в тот момент была в Импагро, пыталась — смешно представить — построить карьеру актрисы. А потом моя жизнь полетела в тартарары — СМИ с удовольствием смаковали наш развод с Дэном; не стесняясь в выражениях, обсуждали мои последние роли… С карьерой было покончено, и мне ничего не оставалось делать, как вернуться в Дейстер. Однажды Шейла вдруг появилась на пороге моего дома. Она стояла на ногах — помню, как меня это тогда поразило, — и выглядела отлично. Поменяла прическу, образ, а на пальце сверкало обручальное кольцо. Шейла сказала мне, что поначалу хотела мстить. Это помогло ей вытерпеть дни, полные боли и страха — от того, что здоровая еще вчера ночью, она вдруг очутилась в инвалидном кресле. Помогло заставлять себя вставать каждое утро, чтобы делать выматывающие и болезненные упражнения. И в конце концов она встала на ноги. Встретила будущего мужа — Рори Монагана, который стал любовью всей ее жизни. Написала книгу, чтобы вдохновить тех, кто столкнулся с той же бедой. Она наконец обрела себя. — Эмили помолчала, глаза ее заблестели. — Я до сих пор помню ее последние слова, сказанные мне тогда. «Я благодарна тебе за все, что ты сделала, Эмили. Ты предпочла жалеть себя, а я — действовать. Моя прежняя жизнь была фальшивкой. Только сейчас я наконец обрела себя». И она ушла, оставив меня в одиночестве задыхаться от злобы и ненависти.

На долгое время в доме Эмили Монаган, прячущейся в теле Шейлы Макинтайр, повисла тишина. Каждому из нас было о чем задуматься. И если Эмили думала о собственном прошлом, то я — о будущем Лори. Что сотворит с ней та, в ком так много силы? Если баньши может менять человеческие души, на что еще она способна?

— Я знаю все свои грехи, детектив Лунеза, — хрипло сказала Эмили. — Но я не убивала Шейлу. Клянусь. Я бы никогда этого не сделала.

Я верила ей — не в чистоту ее помыслов, и любовь к Шейле, а в ее слабость. Ей бы не хватило духа, чтобы убить сестру.

Это сделала баньши — чтобы сломить Эмили окончательно.

— Я очнулась, а мои руки были все в крови. В ее крови, в крови Шейлы. Я не помню, что было потом — в следующую минуту я уже сидела в своем доме, уставившись в стену. Опустила взгляд — а руки чисты. А потом пришли вы и рассказали об убийстве. Клянусь. Из моей памяти выпала целая ночь. Но я… никогда бы не убила Шейлу.

Я слушала, цепенея — так вот, что меня ждало, когда я согласилась на сделку с баньши? Эти ее «я увижу мир твоими глазами» и прочая чушь — на самом деле означают то, что она будет брать мое тело под свой контроль?

Баньши нужна подавленная душа. И Эмили — идеальный тому пример. Так же, как одиннадцать лет назад баньши знала, что я соглашусь на сделку с ней — лишь бы выбраться из подвала и из плена Сумрачного города, она знала, что Эмили Монаган все равно, рано или поздно, разрушит свою жизнь. Она — идеальная жертва. Мою дочь, наверное, должна была постичь та же участь, но она оказалась сильнее. Лори сопротивляется и не дает баньши завладеть своим разумом и своей душой.

— И что теперь будет? Что будет со мной? — со страхом спросила Эмили. Поднялась, не в силах усидеть на месте. Ходила из угла в угол, как раненый зверь. — Что, если она продолжит заставлять меня убивать? Я не хочу. Не выдержу.

— Способ есть, — я указала рукой в области сердца. — Выжигатели.

— Тогда все узнают о том, кто я есть, — прошептала Эмили. — Они узнают, кто я такая, они все расскажут журналистам. Я не переживу этого.

— В убийстве сестры вас не обвинят.

— Суд, может, и нет, а люди? Конечно, они вряд ли когда-нибудь догадаются о том, что произошло на самом деле. Но они будут говорить, говорить за моей спиной. Строить догадки, как именно я — дитя Сатаны — убила сестру и избежала наказания.

Я поднялась. Смотреть на мечущуюся по дому Эмили было противно. Она заперла душу сестры в собственном искалеченном теле. Из-за зависти Эмили ее руками баньши убила Шейлу Макинтайр — женщину, сумевшую справиться со всеми испытаниями, которые на нее обрушились. Женщину, действительно достойную уважения. Но даже то, что Эмили убила сестру — пусть и следуя чужой воле — перед этим опорочив ее имя и разрушив все, что она создавала долгие годы, — не заставило ее задуматься и осознать свои ошибки. Все, о чем она могла сейчас думать — о том, что люди будут судачить о ней, осуждать ее, называть одержимой Сатаной.

Я попрощалась с Эмили-Шейлой, предоставив ей самой решать свои проблемы. Я знала — дело скоро закроют из-за недостатка улик. Алиби, которое предоставил «Шейле Макинтайр» мастер техпомощи, не опровергнешь без вмешательства Выжигателей. А такими несерьезными делами, как ложные свидетельства, они не занимаются.

Я шла домой, думая лишь об одном. Значит, баньши решила основательно заняться Дейстером? Сначала я, потом Эмили, затем Эрик Лески. Сколько еще в этом городе тех, с кем баньши заключила сделку? Сколько еще крови прольется по ее вине?

…Три дня спустя мне позвонил Флетчер и ошеломленным голосом сообщил: Шейла Макинтайр, легендарная Дикая Охотница, покончила с собой в собственном доме. Рядом с ее телом нашли странную записку, содержание которой так и не удалось никому разгадать.

Никому, кроме меня.

«Я не хочу, чтобы кто-то другой владел моим телом, не хочу повторения. Быть может, я хотя бы так смогу искупить свою вину перед Ш.».

Эта прощальная записка стала определенной точкой в этой странной истории. Эмили сделала свой выбор. Надеюсь сейчас, оказавшись в Сумрачном городе, она не пожалела о нем. Может, она действительно сумела предотвратить новые убийства, но я все равно не одобряла ее решения. Она могла бы бороться. Могла бы выжечь клеймо, наплевав на последствия. Но Эмили предпочла просто уйти из мира, где ей пришлось так нелегко.

Есть люди, которые созданы созидать. Есть люди, удел которых — лишь разрушение. И Эмили Монаган одна из них. Переместив ее душу в тело сестры, баньши дала ей шанс все исправить, а она снова разрушила собственную жизнь…