Марш энтузиастов

Татьяна

Татьяна стояла на причале и плакала. Не навзрыд, конечно, не так, как в тот ужасный вечер, когда Мотя радостно сообщил ей, что ему предложили прекрасную высокооплачиваемую работу в …СССР, в Москве. Всего на два года, по контракту. Теперь они могут не бояться угрозы безработицы. Их ребёнок родится почти на земле предков, они поживут там пару лет и вернутся обратно. Когда-то судьба занесла их обоих по-отдельности с окраин огромной империи в новый мир, полный возможностей как универмаг перед чуждым, но прекрасным Рождеством. Она же подтолкнула их к неизбежной встрече, дала шанс присмотреться друг к другу и понять, что они именно как пара смогут устоять перед мощным давлением окружающего мира.

Принимающая сторона оплатит дорогу, предоставит в столице хорошее жилье. Они, бывшие жители российского захолустья, Польши и Белоруссии, а ныне полноправные американские граждане, Москву никогда не видели, но хорошо ее себе представляли по многочисленным фотографиям в газетах, журналах, буклетах, да и просто по описанию наезжавших в Нью-Йорк советских специалистов, с которыми в силу полного владения русским часто встречались по служебной необходимости. Семья сможет прожить на очень привлекательное жалованье Матвея, пока Таня будет сидеть с ребенком, а через два года пара будет вспоминать эту поездку как неожиданное счастливое приключение.

Слезы почему-то все текли и текли, капали на новое лёгкое тёмно-синее пальто, купленное специально для этой поездки, на заметный уже и под пальто живот, окрашивали в розовый цвет тонкий нос, выделяющийся на бледном лице не только из-за чистой семитской крови владелицы, но и из-за общего её состояния. Ожидание ребёнка сделало молодую женщину более тревожной и плаксивой, чем была: "Боже мой, где же Ребекка? Она всегда опаздывает, неужели я больше ее не увижу, вдруг не успеем попрощаться…". Таня обожала свою отважную веселую кузину, с которой много лет назад отправилась покорять далекий и пугающий континент.

Эта безалаберная девчонка вчера на последних посиделках перед отъездом смеялась над Таней:

– Ты всегда приезжаешь за полдня, нельзя быть такой беспокойной и суперответственной. Это мешает окружающим, заставляет их чувствовать себя неполноценными, дорогуша, и не смотри на меня «кес кесе, что случилось?» – это была их общая шутка из детского стихотворения про муху.

Как назло, Матвея не было рядом, чтобы успокоить жену. Он ушёл выяснять судьбу багажа, сданного накануне: доставлен ли на борт, где размещён, внесли ли в каюту чемоданы с необходимыми в плавании вещами.

Багаж был достойным далёкого путешествия! Две портативные печатные машинки Ремингтон, с латинским шрифтом и кириллицей, два сундука с хозяйственным барахлом и вещами, пара чемоданов.

Сундук с одеждой представлял собой непотопляемый и похоже даже несгораемый черный гардероб, жёсткий, кожаный, с медными заклёпками и уголками. Внутри в двух его частях располагались вешала с костюмами и пальто и выдвижные ящики с обувью, одеждой и бельём. Покрытый изнутри весёленькой пёстрой тканью он мог служить комодом, и даже спальным местом, хотя бы на первое время. Сундук куплен в специализированном магазине, был лучшим в своём сегменте, но совершенно неподъемным – даже пустым его тащили двое.

Публика вокруг шумела, двигалась, обнималась, прощалась, а Таня, оставленная мужем в сторонке в безопасном месте, пыталась высмотреть в этом круговороте своих друзей, которые божились приехать вовремя, чтобы сказать им "последнее прости".

Наконец она заметила летящую в её направлении зелёную шляпу друга и коллеги Джейкоба, он, как обычно, возвышался над толпой. Ниже показались подпрыгивающие пёрышки на шляпке раскрасневшейся кузины, а рядом прихрамывающий силуэт Лео, брата Матвея и теперь жениха Ребекки. Слезы тут же прекратились – Татьяна не хотела, чтобы её видели в растрёпанных чувствах, не хотела слышать насмешек сестры и сочувственных слов Джейка. Это было ни к чему. Все слова "про и контра" были сказаны, никто никого не убедил, и Таня вынуждена была подчиниться неукротимому решению мужа гарантированно заработать начальный капитал и заодно увидеть давно покинутую ими страну детства.

Конечно, оставленный мужем Могилев, а тем более их польские Сувалки, находились на задах некогда великой Российской империи, а ехали они в столицу, русский язык был для обоих практически родным, что значительно облегчало предстоящую жизнь. Впитанное с молоком матери понимание национальных особенностей главенствующей нации, характеров, привычек и традиций тоже было им на руку, в этом Матвей прав.

– Ой, матка бозка Ченстоховска, змилуйся над нами, а над москалями – як цебе хцешь! – прокричала, хохоча Ребекка, налетая на Таню, но увидев расстроенное лицо, красные глаза и нос, обняла её крепко и прошептала по-польски, обращаясь по-прежнему, закрепленному книгой регистрации, имени:

– Милая моя Тауба, все уже решено, через пару лет вернётесь. И потом, когда бы ты ещё смогла увидеть Сувалки, когда бы накопила на билет? Наши будут в восторге. Представь, столько лет не видели тебя, а?!

И тут же рассказала, что задержка произошла из-за аварии на Вильямсбургском мосту, там перегородили улицу, трамвай не мог проехать, пришлось пересаживаться на другой, и так далее, и тому подобное.

Ребекка была мастером влипать в разные нестандартные ситуации, сохраняя при этом свою яркую жизнерадостность, и только неожиданная для родных свеженькая помолвка со средним братом Матвея Лео давала надежду на то, что подруга и кузина немножко притормозит свои скачки по жизненным тропам и остепенится. Лео на радость близким как-то тихонечко прибрал к своим спокойным и надежным рукам ветреную барышню.

"Отличная у меня сестра, жизнерадостное солнышко, просто амурчик кудрявый, как она всегда умеет увидеть светлую сторону луны, как умеет поднять настроение! Какой могучий свет в этом маленьком теле! Когда опять разнюнюсь, буду думать о Бекки"– сама себе дала слово Таня и, хлюпнув мокрым носом, приободренно посмотрела вокруг.

Лайнер «Левиафан» поражал своей красотой и величием, как бы банально это и не звучало. Черно-белый, с тремя элегантными, раскрашенными в цвета американского флага трубами, и двумя мачтами, он восхищал своим величием, но не подавлял. Таня читала об истории судна. Построенное на германских верфях, оно было реквизировано в Нью-Йорке во время войны, отработало как транспортное средство для солдат, следовавших в Европу, потом его капитально отремонтировали, обновили, и оно красовалось теперь флагманом Американской судоходной компании. Поговаривали, что вне американских вод в его барах даже предлагают алкоголь! Хотя Таню это мало интересовало вообще, а тем более на шестом месяце беременности. Отдать должное Ребекке, она вволю посмеялась над сестрой по этому поводу.

«Ой, по-английски же судно это «she» – она, а не оно. Вот я совершенно незаметно для себя опять начинаю думать по-польски и…по-русски, спасибо гимназии. Это что-то на уровне подсознания работает", – опять загрустила Таня и увидела спешащего к их маленькой компании Матвея. "Боже мой! Это мой муж. Какой красавец. Как же я люблю его. Никак не могу привыкнуть. Не могу поверить, что это со мной произошло. Это моё солнце, и я поеду с ним куда угодно, в любой уголок мира, хоть на дикий остров. Тем более, говорят, что Москва теперь – прекрасный современный город, не хуже Нью-Йорка, что условия у них будут замечательные, что опыт Матвея очень востребован молодой властью, что американские специалисты на вес золота и хорошо оплачиваются. Мы вернёмся домой состоятельными людьми.»

Надо заметить, Татьяну немного удивляло и беспокоило, что государство, созданное ради бедных и презирающее богатых как класс, может достойно обеспечить их проживание и гарантирует благополучное возвращение домой в США, но в семье есть муж и он решает эти вопросы. Матвей предупреждал её перед регистрацией брака, что главные, в том числе экономические, вопросы он будет решать сам. Ну, ему и карты в руки, тем более он и по образованию бухгалтер-экономист.

Меж тем «Левиафан» подал басовитый голос, могучий и сочный, люди засуетились, начали прощаться, так как до момента, когда будут отданы концы, остался всего час. Многие пассажиры уже поднялись на корабль, они пританцовывали на палубах, махали платками, перчатками и шляпами под громкую музыку духовых оркестров на причале и на главной палубе. Вокруг бегали матросы с рупорами и вежливо торопили пассажиров к трапу.

Обнявшись последний раз с сестрой, Таня глубоко вздохнула, подала руку грустному Джейкобу, он поцеловал тыльную часть ладони и прошептал:

– Только возвращайтесь, Таня, я буду ждать!

– Долгие проводы – лишние слезы. Не ждите отхода, езжайте по домам.

– Ждем вас обратно! С малышом! И пиши чаще, дорогая.

Матвей обнялся с братом, по-настоящему поддерживающим его на протяжении всех пятнадцати лет в Америке.

– Давай, малыш, поцелуй маму и возвращайся, ждём. Ты должен приехать к нам на свадьбу, – пошутил Лео.

Супруги поднялись на борт и прошли в каюту первого класса, любезно оплаченную приглашающей стороной. Таня ахнула. Никакого сравнения с той убогой, размером со шкаф, клетушкой, которую она делила с тремя другими девушками во время пути из Бремена в Нью-Йорк шесть лет назад. Тогда в полутемном маленьком пространстве с двухъярусными полками едва-едва поместились небогатые пожитки отважных путешественниц, отправившихся за тридевять земель киселя хлебать. Та каюта была еще и низенькой, так что соседке приходилось вставать с опущенной к плечу или груди головой., правда, она в основном лежала от морской болезни и даже не имела сил выползать на палубу в отведенное для них время.

Работы в стране не было, Российскую империю раздирала на части междоусобная война, для еврейских девочек дальнейшее обучение было обречено на провал, поиск работы в Варшаве и Гдыне результатов не дал. Зато по слухам блестящее окончание ими гимназии и курсов «пишбарышень» (машинисток) сулило большие возможности в Новом свете. Татьяна была гордостью женской гимназии и не получила медаль за окончание только потому, что ввернула в сочинении на русском польское слово.

Те, кто уже уехал в Соединённые Штаты, писали бодрые письма, хвалились успехами и Ребекка, двоюродная сестра, свято в это поверила. Многие молодые евреи в начале 20-го века обосновались в Новом свете, обзавелись семьями, перетащили туда родителей из Европы, во многих крупных городах образовались общины по национальному признаку, внутри которых жизнь протекала по законам страны, но с особенностями конкретного «племени»: Маленькая Италия, Чайна-таун, Гарлем, куда активно потянулись африканцы и пуэрториканцы, вытесняя своим появлением белые семьи. Кузина уломала строгих Таниных родителей, чтобы те её отпустили. Это было маловероятно, но даже отец-раввин понял, что прокормить полдюжины оставшихся ртов будет трудно. Своих родителей, терпящих её сумасбродства с детства, просто поставила в известность. Собрала по крохам со всех, кто не смог ей сопротивляться, деньги в долг под честное слово и буквально выпихнула Татьяну из дома.

– Ну что я там одна буду делать? Ты отлично знаешь шесть языков, а у меня английский плоховат. Ну, Таубочка, ты же понимаешь, здесь нам или в прислуги, или замуж. Не хочу ни того, ни другого. Да и за кого, все подходящие уже за океаном. С работой сейчас очень трудно. Наши семьи ещё других детей должны прокормить, они нас держать не будут. Поехали!

У каждой из них оставались еще младшие братья и сестры, а денег не было не только в семьях, не было их и в стране. И Таня решилась…

Они взяли по фанерному чемодану и отважно двинулись в будущее. Оставив родной и любимый город за спиной, сестры добрались на поезде до Варшавы, потом до Бремена и на полугрузовом- полупассажирском пароходе с билетами третьего класса, которые они смогли себе позволить, предприняли многодневное трудное путешествие навстречу мечте.

Прошло шесть лет, и насмешница-судьба снова выкинула фортель…

…Эта каюта была роскошной! Мягкие ковры, уютные шторы и мебель, большая кровать с пологом, умывальник с зеркалом и унитаз за дверцей из орехового дерева. Мягкий свет с потолка и от бра на стенах. Слабый свет из иллюминатора добавлял загадочности всей картине. «Какие же тогда каюты у класса «люкс», Татьяну охватило ощущение нереальности и участия в немой кинематографической сцене.

– Присядь, милая! Пусть ножки отдохнут,– сказал Матвей. – Отчаливаем через 15 минут, можно будет выйти на воздух.

И правда, через некоторое время брюхо корабля напряглось, заурчало, задрожало. Молодая семья вышла на палубу. Внизу суетились шесть или восемь маленьких буксирчиков, упираясь всем, чем можно, они надрывно тянули громадину лайнера на разворот, сипели и пыхтели с великим упорством. Оркестры, оба, и на корабле, и на причале, играли нечто бравурное, какофония стояла ужасная, но радостная и обнадеживающая.

У Татьяны внутри, вопреки её желанию, что-то оборвалось и заныло, ей показалось, что шесть лет, прожитых в труде, напряжении и радости от небольших побед, куда-то унеслись, а впереди ждало совершенно непонятное и потому тревожное будущее. Расстояние до причала все увеличивалось, уже с трудом можно было различить провожающих, клубы дыма валили из труб, корабль слегка покачивался, маневрируя в сторону открытого моря, и слезы опять предательски потекли из уже наплаканных глаз.

– Родная, все будет хорошо. Я обещаю, – прошептал Матвей, целуя густые волосы жены.

Интерьеры "Левиафана" поражали воображение. Ковры, зелень, хрусталь…Роскошный ресторан, прекрасная библиотека, спортивные уголки на палубах, кресла в холлах и вдоль палубного променада. Уютно устроившись на бархатной софе, Татьяна впервые за последнее время расслабилась и погрузилась в воспоминания.

Шел 1920-й год. Две еврейские девушки отстояли многочасовую очередь на паспортно-таможенном контроле, на удивление лихо ответили на вопросы сурового представителя власти и вышли прямо в волшебную страну грёз. Многие новоприбывшие с содроганием вспоминали процесс прохождения санитарной и миграционной служб, но готовым ко всему девушкам показалось, что не так страшен черт, как его малюют. Самым тяжелым оказался вопль пустых желудков, которые наполняла только вода из фигурных фонтанчиков.

– Мне показалось или твой английский лучше, чем у этого дядечки, – хихикнула Ребекка и вдруг громко закричала: «Златаааа, мы здеесь!»

Старая знакомая, покинувшая родные польские пенаты три года назад, стояла на пристани и пыталась углядеть в толпе усталых плохо одетых людей своих подруг. Злата приехала в порт после работы, понимая, что появятся подруги после выполнения всех формальностей поздно. Она уже освоилась в Нью-Йорке, ей удалось заполучить место телефонистки в большой компании и отселиться в малюсенькие, но собственные апартаменты.

Именно на неё и рассчитывали вновь прибывшие эмигрантки. Злата пообещала, что найдёт место для пары матрасов и даже не будет брать с них плату первые две недели. Это было очень щедрое предложение. Ребекка была уверена, что они моментально освоятся, быстренько найдут себе какое-нибудь место на первое время, а уж потоом…большая страна – большие возможности.

Прошло несколько лет, натурализация состоялась. У Тани до сих пор сердце начинало трепетать при воспоминании о клятве гражданина, исполненной хором в 30 голосов в муниципальном суде округа. С работой, правда не сразу, но все тоже получилось. И в тысячный раз Таня с благодарностью вспоминала отца, который, видя успехи дочери в учёбе, настоятельно требовал учить ещё и английский язык в дополнение к немецкому и французскому. Польский, русский и идиш она знала «с младых ногтей». Редкие письма из дома подтверждали правильность их побега в Новый Свет. Работы не было совсем, две сестры вышли замуж и перебрались в Варшаву. Сувалки вместе со всей Польшей вышли из состава России и тихо увядали теперь на окраине другой страны. Семнадцатилетний Хаим удрал из дома, из города, где большая часть населения была иудеями, и находился сейчас где-то на трудном пути в Палестину. Он твердо верил, что евреи, наконец, обретут там свою государственность. Твёрдая его вера, впитанная с молоком матери, гнала юношу как парус, с силой урагана, в страну обетованную. "Надо же, какие мы оба оказались непоседливые"-, с нежностью думала девушка. Стоя перед зеркалом, она приводила в порядок свои густые слегка вьющиеся волосы. Уже год как по настоянию Бекки (так теперь все звали жизнерадостную сестричку) она остригла косу, и теперь они обе носили модное каре в стиле свинг. В случае с кузиной это скорее был овин или осиное гнездо, но его обладательница ни капли не расстраивалась и только, смеясь, высматривала на блошиных рынках лошадиный скребок вместо постоянно ломающихся расчёсок.

Сегодня у Тани было назначено важное собеседование. На днях она увидела в газете, что новая американо-советская компания АМТОРГ (Amtorg Trading Corporation)– ищет секретаря, владеющего машинописью, стенографией, английским и русским языками для работы в центральном офисе на Бродвее. Девушка позвонила, от волнения с трудом сдерживая дыхание, и получила приглашение на собеседование.

Это было акционерное общество, учрежденное с целью содействия развитию американо-советских отношений, оно фактически выполняло еще и функции посольства и торгпредства, служило главной закупочной организацией молодой страны в Америке. Ну и, конечно, источником экономической информации о США – в прессе периодически всплывали какие-то шпионские скандалы. Верить газетам в приличном обществе было не принято, и девушка очень хотела занять открытую вакансию секретаря. В трудные годы, названные в последствии Великой депрессией, Амторг объявил о наличии десятков тысяч рабочих мест для приглашаемых в Союз квалифицированных специалистов, а тут вот оно вожделенное место, прямо в центре!

И вот теперь, поправляя аккуратный воротничок, она бросила последний взгляд в зеркало, глубоко вздохнула и взялась за ручку двери. Из комнаты показалась растрёпанная заспанная Бекки, шутливо и размашисто перекрестила сестру, и сказала:

– Як пошчелешь, так и вышпишь (как постелешь, так и выспишься). Ничего не бойся и место твоё. Может квотер положишь под пятку на счастье?

– И сотру ногу или буду хромать как больная лошадь.

Ребекка засмеялась, а Таня выскочила за дверь, послав воздушный поцелуй своей любимой, но иногда просто невыносимой сестре.

Она была точна и аккуратна "до изнеможения" по словам Бекки. Поэтому приехала на Бродвей загодя и ещё минут 15 бродила на слабых от волнения ногах вокруг дома 165, на седьмом этаже которого расположился кабинет менеджера по персоналу.

За семь минут до назначенного времени она вошла в лифт, пять раз глубоко вздохнула и выдохнула, и вышла в широкий холл. Вдоль стен стояли стулья, на которых сидело несколько девушек разного калибра, цвета кожи и возраста. Татьяна подошла к стойке и представилась, её попросили занять место среди прочих претенденток. Краем уха она услышала шепоток соседок: "…а кто тут может русский знать…, выучу если надо, только бы место получить". Таня приободрилась и через несколько минут услышала, как называют её фамилию, видимо сидящие рядом девушки пришли заранее, надеясь на лучшее и случай.

Собеседование прошло очень продуктивно, проверили рекомендации, попросили застенографировать несколько фраз по-английски, напечатать на пишущей машинке полстраницы текста на латинице, полстраницы на кириллице, потом вызвали какую-то мегеру, она задала несколько вопросов по-русски, Таня ответила, ей сказали "очень хорошо" и назначили день следующего собеседования. Слегка краснея и извинившись, девушка попросила немножко сдвинуть предложенное время, так как оно не увязывалось с режимом имеющейся работы. Ей пошли на встречу, что было удивительно. Почти подпрыгивая, девушка вышла из мощного гранитного здания на полный спешащих людей Бродвей.

-Похоже ты их убила своей квалификацией, – прокомментировала за ужином Бекки. Сестры теперь общались на "форшмаке" по выражению сестры, мешая идиш, польский, русский и английский в зависимости от обсуждаемой темы. Уже три года, как они съехали от Златы, которая позже вышла замуж и переехала в другой штат. Квартирка была тесная, почти на чердаке, зато в многонациональном квартале, где никто ни на кого не смотрел, не поучал, а если осуждал, то про себя. Здесь было много работающей молодежи, мало детей и старух.

Воспоминания текли, переливаясь одно в другое. О том, как на следующем собеседовании в комнату заглянул яркий красивый молодой человек и поселился в Танином сердце навсегда.

О том, как однажды, торопясь на работу, уронила из кармана в общественном туалете кошелёк со всеми оставшимися до конца месяца деньгами. Как она рыдала, а толстая чернокожая уборщица, пожалев рыдающую взахлеб девушку, натянула резиновые перчатки и достала его из стока, обмыла под краном и отдала, а Таня не догадалась сразу её отблагодарить по-настоящему, а потом заходила несколько раз с подготовленным долларом в кармане, но тётки этой больше не встретила. И это безрадостное приключение неожиданно стало точкой отсчёта в отношениях с Мотей, правда тогда она называла его Максом. Мотя или Моня – домашнее имя, ещё могилевское, оно тоже не соответствовало бумагам, но так часто звала его мама. Ярко и победно звучащее «Макс» он выбрал для новых документов при натурализации в Штатах.

Макс, глава экономического департамента, часто приглашал Таню для стенографирования переговоров. Особенно, когда приезжал кто-нибудь из советских руководителей и специалистов. Ее лёгкое обращение с языками, умение переходить с одного на другой моментально, без запинки, стенографировать речь на обоих, вызывало огромное уважение у всех сотрудников. В тот несчастный "день кошелька" Макс увидел красные зарёванные глаза молодой сотрудницы, попытался узнать, что произошло, совершенно смутил молодую женщину и зачем-то пригласил на ланч. С этого все и началось. Руководство не поощряло внеслужебных отношений, поэтому долгое время их встречи носили только служебный характер. Макс, красавец, и почти плейбой, пользовался очевидным успехом у женщин любого возраста. Молодой человек был хорош собой, умён, совершенно чётко и с большой долей юмора понимал, принимал и использовал свою привлекательность. Он умел вести беседу с представителями любого возраста и пола, легко подстраиваясь под собеседника, что одновременно украшало ему жизнь и портило, так как он должен был постоянно держать себя в руках и не расслабляться в домах, где подрастали молодые, прекрасные и не очень, девушки. Любой флирт в почтенном семействе мог закончиться требованием немедленно жениться, чего он в ближайшем будущем совсем не собирался делать.

Командировки по стране с гостями из СССР требовали подготовки и усиленного внимания. Председатель Амторга часто брал Макса в поездки для того, чтобы, не тратясь на переводчика, иметь свободу общения в любом месте и на любые темы с представителями американского бизнеса. Макса это вполне устраивало, холостяцкая жизнь позволяла совершать поездки любой длительности без домашних истерик и недовольства. Пару раз командировки были даже в Европу. В одной такой поездке Макса представили симпатичному доброжелательному человеку, успешному советскому дипломату Майскому. Во время пары спокойных прогулок по историческим развалинам он повёл с молодым человеком беседу об экономике вообще и в Америке в частности, об образе жизни среднего класса, о российском детстве Макса и судьбе его родительской семьи, о его служебных перспективах. Макс с удовольствием общался со старшим опытным собеседником, совершенно не подозревая, к чему приведёт его откровенность.

Примерно в это же время Амторг начал вести кадровую экспансию, во всех больших газетах публиковали объявления о вакантных местах для инженеров и других специалистов, на работу по контрактам в Советском Союзе. Во времена явного экономического спада, закрытия предприятий и сокращения рабочих мест в Америке, удалось получить тысячи заявок от квалифицированных служащих, составить огромный список претендентов и вести работу по привлечению в молодую быстро развивающуюся индустрию СССР опытных инженеров и управленцев.

Первый Танин год на фирме прошёл в уважительных, с намеком на дружеские, служебных отношениях. Встречи на работе исчерпывали их контакты, когда однажды Макс приостановил девушку, спешащую из его кабинета с деловыми бумагами, и спросил:

– Мисс Познански, что Вы делаете 4 июля? Вы заняты? Едете куда-нибудь в гости?

Таня вспыхнула и каким-то задушенным голоском ответила:

– Наверное съездим с сестрой в Кони-Айленд, сейчас жарко, можно искупаться и позагорать, а с учетом национального праздника там может быть будет поменьше народу, все ведь на семейных барбекю по традиции.

– У Вас есть сестра?

– Да, мы вместе приехали из Польши три года назад.

– Думаю, что там как обычно яблоку негде будет упасть, половина города отправится туда и в Луна-парк. Не хотите ли вместе с сестрой присоединиться к нашей компании? Мы с братом собираемся поехать к самому старшему в Нью-Джерси, у него там домик и сад, жена и дети. Будет барбекю, придут соседи, у брата замечательная семья, и вы не будете чувствовать себя неловко или лишними. Я считаю этот праздник очень важным для нас, вырвавшихся из полицейского государства.

Какой же прекрасный был день! Много шуток, смеха, музыки и пива. Несколько детей добавляли в собравшийся интернационал шум, гомон, вопли, что-то прямо индейское в соответствии с праздником. Разговоры и шутки звучали по-английски и по-русски, "форшмак" главенствовал и здесь. Ребекка и брат Макса Лео, познакомившись, сразу вступили в непрекращающийся спор, который затянулся на пару лет и неожиданно для всех закончился помолвкой незадолго до отъезда Макса и Тани в СССР. Может быть, обоих страшило надвигающееся одиночество, а может быть такая любовь-свара была просто способом их взаимодействия.

После праздника Дня независимости Таня с Максом стали встречаться пару раз в месяц после работы, иногда по выходным. Они ходили в кино, гуляли по городу, заходили в ресторанчики и говорили. Вспоминали детство в еврейских местечках небольших сонных городов, рассказывали о родителях, о братьях и сёстрах. Находили сходство в семейных укладах и образе жизни, в которых ценность образования была наивысшей после религии. Отец Макса был музыкантом, семья славилась отличным музыкальным слухом и игрой на многих инструментах, а Тане медведь на ухо наступил ещё при рождении, о чем она весело доложила другу. Зато в доме Познанских была большая библиотека, полная не только религиозных книг, а и мировой классики. Поэтому походы в дансинги и музыкальные клубы, куда рвался Макс, Таня не любила, но старалась изо всех сил этого не показывать, зато с радостью сходила с ним в Мет на галерку. Один раз даже попали на выступление Энрико Карузо и в восторге рукоплескали так, что отбили все ладони. Макс мечтал когда-нибудь добраться до Калифорнии и насладиться купанием в морских волнах, а Таня ненавидела огромные океанские пространства ещё с парохода в Америку и не могла понять, почему ему не хватает пляжа в Кони-Айленде, куда они всё-таки выбрались вчетвером несколько раз и получили огромное удовольствие.

В апреле следующего года Мотя, как стала называть его Татьяна, сделал ей предложение. Она мечтала об этом, но совершенно не надеялась на брак. Не потому даже, что Макс был слишком хорош внешне, а потому, что он весь был нацелен на карьеру, успех и зарабатывание денег. На то, чтобы превратиться из бедного эмигранта в уважаемого достойного гражданина страны, которая приняла его. Особенно не ласкала, но и не мешала состояться как личности. Здесь он, тощий эмигрант, начинавший чернорабочим, закончил вечерние курсы, а потом бакалавриат Колумбийского университета. Здесь никто не пинал его из-за национальности, здесь по большому счёту он имел широкую возможность добиться успеха, если все свои силы приложит к его достижению. Он прекрасно относился к Тане, был терпеливым, тактичным и нежным, но если у нее в груди бушевал пожар, то в нем никакого пожара не наблюдалось. Макс был старше, холоднее и расчётливее, он был в меру заботливым и понимающим. Он был надёжен. И он был евреем, что должно было порадовать обе родительские семьи, хоть отец Моти к этому времени уже умер. Таня отдала ему сердце навсегда и однажды сказала Бекки, что пошла бы за ним на край света.

– И на Северный Полюс? – насмешливо спросила та.

– Конечно.

Не зря мама когда-то обронила: "Когда Господь хочет наказать нас, он исполняет наши молитвы". Только теперь, сидя в уютном кресле посреди Атлантики, Таня поняла, что сама намечтала себе судьбу.

– Как ты, дорогая? Все в порядке? – раздался родной бархатный баритон, от которого неизбежно внутри разливался тёплый кисель. – Меня пригласили на партию в шахматы, давай встретимся в ресторане через час прямо за столиком, хорошо?

Макс с деловитой цепкостью укреплял связи, он прекрасно умел их заводить и поддерживать. Что-то такое особенное было в нем, что привлекало собеседника, заставляло его шевелить мозгами и одновременно получать удовольствие от беседы. Люди, поговорившие с ним даже несколько минут, считали его интересным и приятным собеседником, готовы были вести конфиденциальные разговоры и быстро вспоминали при следующе встрече, когда бы она ни случилась.

Примерно в то же время, когда Макс сделал Татьяне предложение, в Нью-Йорк приехал очередной советский инспектор Бездорожных. После деловой встречи и обеда он пригласил Макса на прогулку по городу. Сначала речь пошла о коллегах, но Макс не считал возможным обсуждать их ни с кем, тем более с незнакомым московским гостем. Потом Бездорожных передал привет от Майского и завёл разговор о дальнейшей работе Макса. Он рассказал, что Москва очень заинтересована в привлечении иностранных специалистов, что им платят гораздо большие деньги, чем здесь в Америке. В Москве предвидят углубление мирового финансового кризиса, а Советский Союз, наоборот, развивается и изо всех своих сил стремится к техническим и научным свершениям. Молодое государство, управляемое такими же молодыми руководителями, рвется к победе по всем фронтам жизни. «Иноспецам» предоставляются достойная оплата, высокие должности, интересная работа, прекрасные жилищные условия. Контракты заключаются на два года с возможностью пролонгирования, а переезд осуществляется за счёт принимающей стороны. Имея опыт работы в стране, он сможет рассчитывать на повышение в главном офисе Амторга.

Макс был в курсе того, что Общество составляет кадровые реестры, что предложения вакансий в СССР очень интересны и на них уже откликнулись тысячи американцев, повально теряющих работу. Относился он к этой информации нейтрально и без особого интереса, просто как к деятельности другого департамента, вполне уверенный в устойчивости своего положения. Посольствами США и СССР ещё не обменялись, впереди был долгий путь дипломатических действий и ухищрений, и на Амторг возлагалась очень важная миссия компенсировать отсутствие официального представительства.

– Макс, я не уговариваю Вас, просто подумайте. Вас очень хвалил Майский, нам нужны специалисты Вашего уровня, владеющие русским языком. Не отвечайте мне сейчас. Я вернусь через полгода, а Вы пока подумайте хорошенько.

– Не знаю, господин Бездорожных, это довольно неожиданно.

– Федор, просто Федор.

– Господин Федор, что Вам ответить? Никогда не задумывался и не собирался возвращаться из Америки в Россию.

– В СССР.

– И я женюсь через месяц,

– Так это же прекрасно! Вы приедете с женой, она кто по специальности? Она тоже сможет работать. Или вести дом, или воспитывать детей. А через пару лет решите, где вам лучше. Она американка?

– Да. Из Польши.

– Так ещё лучше, польский язык как русский, она освоится.

– Она его знает, окончила гимназию практически с медалью.

– Тем более! Вам и карты в руки. Думайте, думайте!

К сожалению, Матвей не посчитал необходимым рассказать об этом разговоре Татьяне. Он сначала загорелся идеей временного возвращения на далёкую и уже теперь незнакомую родину, а потом просто забыл в череде дел, командировок, предсвадебного переполоха, первых семейных дней и вечеров, умопомрачительных ночей и воскресных неспешных семейных завтраков.

Между тем Америка понемногу, сперва незаметно, а потом все туже стала затягивать пояс. Татьяне после замужества полагалось уйти с общей работы, и она активно искала новую. В центрах занятости делали комплименты её квалификации, но беспомощно поводили плечами, предложить что-то интересное ей не могли. Матвей, как мог, поддерживал жену морально. Он был согласен, что пока семья у них состоит из двух человек, жена вполне может приносить свою долю в семейный бюджет. Наконец Тане предложили почасовую работу в машбюро редакции газеты "Нью-Йорк Таймс". Место предлагали на месяц, на время отсутствия родившей сотрудницы. За последние годы Таня отвыкла от работы в большом машинописном бюро. Она любила свой рабочий стол в приемной руководителя, ее рабочий день был разнообразным: стенографирование, устный перевод, печатание не было многочасовым и утомительным.

Девушки на новом месте были вполне лояльные, но стук пишущих машинок, крики по телефону, табачный дым из соседней комнаты, в которой толпились репортёры, доводили её до головной боли почти ежедневно. Ребекка уже два года работала личным секретарём управляющего ювелирной компанией и, как могла, старалась найти Тане подходящее место. Они с Лео продолжали браниться и начали встречаться вопреки ожиданиям окружающих. Выяснилось это, когда Лео, упав с велосипеда, сломал ногу, а вечно ворчащая на него Ребекка стала истово за ним ухаживать, читать ему книги по вечерам, сначала в больнице, а потом дома, таскать его одежду в соседнюю прачечную, готовить ему польские свекольники и котлетки на пару. Тем более, когда сестра переехала к мужу, и они с Лео остались одинокими сиротками.

– Это ненадолго, – говорила Таня мужу, – Бекки меняет увлечения как перчатки.

Наступила осень. Нью-йорк прекрасен в сентябре, когда же дело доходит до конца ноября, все ваше восхищение скукоживается как последний листочек на дереве. Ветреные холодные вечера не располагают к прогулкам, пыль носится по широким улицам длинными шлейфами, и самое распрекрасное занятие в этот период – лежать под тёплым шотландским пледом с чашкой горячего чая с каплей виски в нем. Иногда Таня добавляла в напиток немного лимона, как это делала мама в период простуды. И в тот вечер она читала что-то немножко грустное и ждала с работы мужа. Позвонила Ребекка и сказала, что через неделю у одной знакомой в офисе будет кастинг секретарей, так как предыдущая окрутила шефа и уволена по требованию его жены. Подруга обещала сразу же проинформировать Бекки и надеялась, что Таня в её семейном статусе и с её квалификацией подойдёт в самый раз. "И с моей неземной красотой"-, вздохнула Таня. Что-то она себе не очень нравилась в последнее время.