Медленный яд

Пролог

В мщении и любви женщина более варвар, чем мужчина.

Фридрих Ницше

Александра

По виску катится капля пота, оставляя влажный след и слегка щекоча кожу. Я опираюсь на комод, разглядывая свое лицо в зеркало и, закусив губу, продолжаю двигаться в заданном им ритме. Мне хочется закрыть глаза, но я не отвожу взгляда от отражения, чтобы помнить, как низко я падаю, отдаваясь сейчас с таким упоением.

За моей спиной высится мужская фигура. На его груди, с левой стороны, переходя в плечо, выступают очертания кельтской татуировки в виде лат. Он сделал ее совсем недавно, не больше месяц назад, но я уже успела выучить каждый узор, вбитый в его кожу, до самой последней детали.

Ты пытался укрыть от меня свое сердце, глупый?

Ничего не вышло, да?

Мы смотрим друг на друга через зеркало, и я чувствую, как от этого он сильнее сжимает пальцы на моих бедрах. Движения становятся резче, глубже, и я прогибаюсь в пояснице, подавляя свое сопротивление.

Мне нравится ощущать его в себе: это кажется новым, необычным.

Нет, не так.

Неправильным, странным, притягательным. Так не должно было быть, но даже если я сейчас попытаюсь отмотать время на час назад, не пойму, как мы дошли до секса.

Он приехал, без предупреждения заваливаясь в мой дом. Вряд ли в тот момент хоть у кого-то из нас могла мелькнуть мысль, что скоро он будет трахать меня, нагибая вперед, выбивая стоны, наматывая на ладонь длинные спутанные волосы.

Мужчина переворачивает меня, усаживая на комод. Бретельки от ночной рубашки скользят вниз по плечам, обнажая до пояса. Он проводит по моим ребрам ладонями, поднимаясь вверх, сминает грудь, чувствительную к его грубым ласкам. Я прогибаюсь, призывно разводя ноги, не испытывая стыда.

Смотри, сегодня все это для тебя.

Я ощущаю кожей прохладу красного дерева под собой, но куда сильнее жар, исходящий от его тела. Он наклоняется вперед, мы соприкасаемся лбами, и тяжелое дыхание — все, что остается между нами в эту секунду. Мгновение — и мужчина снова оказывается во мне, продолжая прерванные движения, но уже гораздо медленнее. Мы смотрим в глаза друг другу, и внутри каждого из нас такая боль, что хочется не стонать, а орать во весь голос.

Но мы не произносим ни слова, позволяя заходить себе все дальше и дальше. Его горячая рука оказывается на моей шее, и на какой-то миг я согласна с тем, чтобы он сжал ее крепче — до тех пор, пока мне уже не станет все равно. Иначе как жить нам с тем, что происходит сейчас?

— Влади, — мне кажется, или он произносит это вслух? Собственная фамилия, сказанная им, кажется необычайно притягательной и странной.

Оттого, как медленно входит в меня его член, по коже несутся мурашки, а живот сводит сладкой истомой. Слишком чувственными выходят движения, слишком влажной я становлюсь для него.

Зеленые глаза с короткими ресницами изучают мое лицо, словно до этого момента ему не доводилось ни разу видеть меня.

Смотри, я не против.

Я занимаюсь тем же. Левую бровь перечеркивает шрам, разделяя ее на две части. Обычно довольно бледные губы кажутся ярче, но я не могу утверждать: нас освещает только свет уличного фонаря, сужающий палитру цветов. От этого все кажется нереальным, выдуманным. Возможно, у меня снова температура, и я брежу. И никого нет рядом, и я не двигаю сейчас бедрами навстречу чужому мужчине.

Но он тут.

А я борюсь с желанием ощутить вкус его поцелуя, и это тоже сводит с ума. Сегодня секс между нами — не только необходимость, но и расплата. Я трусь щекой о его руку, когда он отводит мои волосы назад, и мужчина вздрагивает, словно не ожидая от меня этого. Мы почти не касались друг друга, и уж точно не проявляли ласки, и я сама не понимаю, откуда во мне это желание.

В зеленых глазах — тысяча эмоций, и поддаваясь одной из них, я все же тянусь вперед, подставляя приоткрытые губы. Он ждет всего мгновение, словно оценивая ситуацию, а позже впивается в меня поцелуем, — жестким, требовательным.

И я отвечаю ему тем же. Руки снова скользя по моей груди, скручивая соски, оттягивая их в сторону. Сегодня мне нравится, что все происходит так, и это тоже заводит.

Я откидываю голову назад, позволяя ему целовать мою шею. Язык оставляет влажную дорожку, а следом он впивается, словно вампир. Наверняка, будет засос, но я не сопротивляюсь.

Мужчина спускается еще ниже, находя губами мои соски, и я выдыхаю громко сквозь сжатые зубы. Опираюсь на руки, раздвинутые в стороны, и прислоняюсь макушкой к зеркалу, закрывая глаза — но всего лишь на несколько секунд. Стоит ему провести языком по моей промежности, как я резко открываю их, вглядываясь в темную макушку, устроившуюся у меня между ног. Он хватает меня за лодыжки, разводя их широко в стороны, не давая мне сдвинуть ноги. Я задыхаюсь от каждого его движения. Дыхание мое становится быстрее, вдохи — неглубокими, и я понимаю, что еще чуть-чуть и сорвусь.

Оргазм ослепляет. Я сжимаю пальцы на ногах, ощущая биение собственного сердца в ушах, и слышу свой длинный протяжный стон словно со стороны.

Он не дает мне расслабиться и прийти в себя, входя рывком. Его глаза снова оказываются напротив моих, и я целую его, ощущая на губах свой вкус.

Теперь он наверстывает упущенное, вбиваясь в меня, заставляя комод стучать об стену. Ритм ускоряется, и я сжимаю мышцы влагалища, приближая его разрядку. Внутри меня все пульсирует, и это движение отдается приятной истомой.

Кончает он бурно, притягивая меня к себе, сжимая бедра, но почти не издавая ни звука.

Горячие капли стекают между ног, обжигая нежную кожу, сводя с ума. Прижимаюсь лицом к его чуть влажной груди, не отпуская от себя, впиваясь пальцами в предплечья. Нам бы оттолкнуться друг от друга, но происходит все ровно наоборот.

Глава 1. Александра

Полгода назад

Александра

Мне не хватает воздуха в душном кабинете на третьем этаже Исполнительного комитета города. Я сижу возле окна, в самом конце помещения, вслушиваясь в его неторопливую, уверенную речь. Публичные слушания, которые длятся не более получаса, сегодня затягиваются на дополнительные сорок минут, но он продолжает бодро отвечать на вопросы и улыбаться так убедительно, что хочется верить каждому его обещанию. Я отвожу взгляд, как только мужчина поворачивает голову ко мне. Тонкая занавеска, поддавшись потоку ветра, отделяет нас друг от друга пыльной, полупрозрачной тканью. Не выдержав, я чихаю, максимально тихо, но он видит. Я отворачиваюсь, чувствуя, как алеют щеки.

«Чтоб ты сдохла», — читаю скрывающийся в его взгляде посыл.

«Чтоб ты сдох», — отвечаю мысленно.

Вдоль спины течет капля пота, отпечатываясь на черной блузке вертикальной линией. Я поправляю темную юбку, прикрывающую колени, и мечтаю быстрее оказаться у себя дома, в прохладной тишине ванны.

— Есть еще вопросы к застройщику? — громко вопрошает председатель собрания, промокая несвежим платком влагу на висках.

Все молчат, уставшие от нехватки воздуха и высокой температуры; заседание, начавшееся так бурно, наконец-то сходит на нет. Из двух десятков присутствующих больше половины — свои. Мы соглашаемся со всем, что предлагает застройщик, изображая жителей соседних домов. Настоящие же возмущаются, требуют отказать в изменении разрешенного вида использования земли.

Нам все равно разрешат — как бывало это семь раз прежде, как будет еще сотни раз — впереди.

Заместитель главного архитектора поправляет костюм, расстегивая верхние пуговицы рубашки. Кажется, не жарко только ему. Под пиджаком — светлая футболка, темные джинсы. «Я свой, — хочет показать он, — такой же как вы». Но это не так.

Наконец, слушания заканчиваются. Я дожидаюсь, когда из кабинета выйдут все до последнего, уже не вслушиваясь в чужую речь, и только после этого поднимаюсь. Тянет левую ногу и болят вены из-за дурацких каблуков, но в сумке ни таблеток, ни мази.

Медленно иду на выход, превозмогая неприятное ощущение под коленкой, и спускаюсь пешком с четвертого этажа, проклиная Исполком за отсутствие лифта.

На улице еще хуже; я шагаю по парковке в сторону автомобиля, ощущая, как от каждого шага задирается узкая юбка. Темный автомобиль обжигает горячим боком; завожу его и включаю климат, прислоняясь к раскаленному капоту.

Провожу рукой по лбу, пытаясь сосредоточиться на том, что буду делать дальше, но не могу. Мысли рассыпаются, не давая вспомнить нужное.

— Собрание через полчаса.

Его голос исподтишка затрагивает все нервные окончания, заставляя вздрагивать. Я резко поворачиваю голову в сторону синего «Мерседеса», остановившегося почти вплотную со мной.

— Успею.

Он кивает, закрывая стекло, и покидает стоянку, резко входя в поворот.

Без сил опускаясь за руль, касаясь его лбом, и закрываю глаза.

Ненависть, такая острая, что невозможно дышать, заполняет меня полностью, до самой макушки, заставляя крепче цепляться за кожу рулевого колеса. Ее настолько много, что кажется, еще немного — и она выльется из глаз кровавыми слезами, окрашивая все вокруг в цвет опасности. Но я не плачу — не плачу с тех самых пор, как сорок семь дней назад умер мой муж, оставив меня один на один с этим миром и монстром на синем автомобиле.

Глава 1. Илья

Глава 1.

Илья

Когда я захожу в кабинет, порывом со стола сдувает стопку документов, принесенных секретарем. Перешагиваю через них, скидывая пиджак на спинку стула. Напряжение постепенно отпускает, оставляя блаженное состояние расслабленности. Слушания отняли времени и сил больше, чем я ожидал: несмотря на предварительную работу пиар-отдела, недовольных слишком много. Три новых свечки, которые мы планируем построить почти вплотную со старыми домами, заставляют жильцов переживать. Еще бы, их застройщик наляпал откровенную лабуду, и в четырехлетней многоэтажке уже сейчас трещины в квартирах и течет крыша.

Я обещаю им огромную дворовую территорию, отдаю под детский сад сотни квадратов земли, — тут уже уступка городу, иначе заветной подписи не получить, но они все равно недовольны.

Из некоторых людей невозможно вытравить дурь, чтобы ты не делал, везде найдется причина для возмущения.

Открываю шкаф, доставая оттуда бокал и коньяк, и наливаю на самое дно, буквально на палец. Раздумываю, стоит ли пить в жару, но тут же делаю большой глоток, позволяя рту наполнится послевкусием дуба — или чем там обещают маркетологи марки? Букет не раскрывается, и мне приходится повторить.

Обманчивое тепло растекается по телу, но я знаю, что это ненадолго. Ладони по-прежнему холодные, я сжимаю и разжимаю их, пытаясь разогнать кровь.

В дверь стучатся, но я резко бросаю:

— Занят! — и усаживаюсь на стол.

Перед глазами некстати всплывает ее бледное лицо, со светлыми глазами и взглядом, полным плохо скрываемой ненависти.

Почти зеркальное отражение моих собственных чувств, которые я еще пытаюсь прятать на людях. Но не она.

Нажимаю пальцами на веки, будто пытаюсь вдавить изображение обратно. Пошла нахер, Влади.

Робко стучит секретарь. Блядь! Я знаю, что она не будет беспокоить попусту, но все равно злюсь. Распахиваю дверь размашистым жестом, застывая в проходе.

— Илья Сергеевич, совещание, Вас ждут.

В голосе Наташи прячутся застенчивые, извиняющиеся ноты. Сдерживаюсь, чтобы не грубить, и иду в кабинет, где собирается совет директоров.

Овальный длинный стол, двенадцать стульев, доска на стене. Комната без окон, именуемая «душилкой». Ненавижу это место, но терплю.

Занимаю привычное место; напротив сидит Влади, крутя в руках непочатую бутылку с минеральной водой. Она поднимает на меня взгляд зеленых глаз, наблюдая из-под бровей за тем, как я откидываюсь на стул, вытягивая ноги под столом.

Сука, как ты бесишь меня.

Отворачиваюсь к Федорову; он изучает стопку бумаг, пожевывая губы. Морщусь и понимаю, что инициативу снова придется брать в руки, начинаю совещание:

— Ну что ж, для «Гарден тауэра» разрешение подписано…

Говорю, озвучивая повестку дня, а сам чувствую, как ее зеленые глаза жгут дырку в моей щеке.

«Пошла нахер, Влади», — в который раз за день повторяю мысленно.

Глава 2. Александра

Дома первым делом скидываю с себя всю одежду, прямо в коридоре. Иду в ванну, с наслаждением ощущая холодную плитку под босыми ногами. Включаю душ, забираясь внутрь, и подставляю лицо прохладной воде.

Сегодняшний день стекает к ногам с потоками пены. Я опираюсь о стену спиной, думая о муже. Эта квартира напоминает о нем куда меньше, чем дом или дача, но не бывает дня, чтобы я не вспоминала о Кирилле. Сорок седьмой день подходит к концу, а рана даже и не думает заживать.

Не вытираясь, прохожу в зал. Квартира, купленная мужем для сына, достается мне. Я не претендую на огромный дом, два дорогих автомобиля, находящихся в его гараже. Мне нужна только эта квартира, — в качестве укрытия, надежной ракушки, где можно спрятаться и тихо скулить, а потом снова идти в бой. В компанию, которая была смыслом его жизни.

Кирилл должен был запускать «Гарден Тауэр», но на его месте сидит этот сопляк, сжигая меня ненавидящим взглядом. Только мы оба знаем, что мой муж погиб после встречи с ним, но вместо того, чтобы вымаливать прощение, Илья Поддубный давит на меня, пытаясь выжить из фирмы, как ненужного свидетеля.

Черта с два.

Я не сдамся, пока не заставлю его страдать за то, что он сотворил; за разрушенную семью, за то, что я в свои двадцать девять — вдова.

Я сжимаю кулаки и кричу, закрывая глаза. Только после этого становится легче, легче пережить сегодняшний день, близкое соседство с Поддубным, и взгляд глаза в глаза.

….

В последнее время я ненавижу выходные, ощущая себя хоть немного живой лишь на работе. Утро субботы радует ярким солнечным светом, заливающим комнату, а я чувствую себя несчастной, не представляя, чем заняться, чтобы отвлечься.

Можно поехать в офис, но сегодня там только колл-центр, и вряд ли они будут рады, что вместо расслабленного режима выходного дня им придется напрягаться от моего присутствия.

Я встаю, потирая лицо, и останавливаюсь напротив зеркала в пол, вглядываясь в собственные глаза.

Красная сетка полопавшихся сосудов сильнее выделяет радужку, делая ее неуместно яркой. Я беру красную помаду и рисую на зеркале губы, сложенные в грустную улыбку, и обвожу глаза. Такой я себя чувствую — раненой.

Нужно брать себя в руки, ехать на дачу, разбирать вещи.

Я откладываю это уже столько времени, что если не решусь сейчас — позже и вовсе не переступлю через себя.

Завожу машину, щурясь от яркого солнца. Темные очки остаются на тумбочке в коридоре, но возвращаться — плохая примета.

Верю ли я в них? В плохие — да.

Ароматизатор в автомобиле пахнет духами мужа. Я забываюсь на каждой остановке, когда вдыхаю знакомый запах. Не выдерживая, открываю окна, впуская раскаленный воздух, пропитанный городским смогом. В носу свербит, и я не понимаю — непрошенные слезы или горячий ветер тому причина.

Срываю шнурок с зеркала заднего вида и выкидываю баночку с духами в окно. Легче не становится.

По трассе еду на максимально разрешенной, держась за руль, как за спасательный круг. Кирилл всегда просил не гнать, — я сама не замечала, как все время куда-то спешила. А сейчас спешить некуда, но только скорость отвлекает от мыслей, высверливающих монотонно мозг.

На сидении вибрирует сотовый, я нажимаю на кнопку руля, отвечая по громкой связи.

— Сашенька, здравствуй, дочка.

Мамин голос, вкрадчиво-спокойный, заставляет снова чувствовать себя маленькой девочкой. Не просто маленькой — провинившейся в чем-то. У меня всегда такое ощущение, когда я разговариваю с ней.  Я притормаживаю, включая аварийку, не доверяя в этот момент себе.

— Привет, мам.

— Приедешь к нам на чай? Я испекла пирог, как ты любишь.

Пытаюсь улыбнуться сквозь потоки текущих слез, но это чертовски тяжело. Я хочу, чтобы меня жалели и, в тоже время, не могу общаться ни с кем. Кирилл отлично справлялся с этой ролью, заменяя мне долгие годы и отца, и мать, а сейчас я ощущаю себя снова одинокой. При живых родителях и сестре.

— Лиза будет?

Мама молчит, и я представляю, как она в этот момент поджимает губы.

— Нет.

— Я приеду часа через два.

Она сбрасывает, не произнеся более ни звука, а я еще долго вытираю лицо, отвлекаясь на мысль о сестре, с которой мы не общаемся последние годы — с тех пор, как я вышла замуж. Лиза старше меня на пять лет, но пропасть между нами исчисляется не годами, а километрами, и у я не испытываю ни малейшего желания сокращать это расстояние. Она тоже.

«Обо всем, Саша, мы будем жалеть после»

Да, Кирилл, и мое время почти наступило.

Поселок, в котором находится дача, считается элитным. Закрытая территория, большие дома, напоминающие замки, а не загородные домики. И наш — бревенчатый двухэтажный сруб, на втором этаже балкон, на первом — просторная веранда с окнами во всю стену.

Я вижу припаркованный «Вольво», значит, сын Кирилла здесь. Разуваясь, захожу внутрь, чувствуя под ступнями бревенчатый пол. Каждый квадратный метр сочится теплым солнечным цветом. Здесь все еще пахнет лаком и хвоей — так по-уютному и по-родному.

— Это я, — откашлявшись, словно молчала годы, предупреждаю о своем появлении.

Мне на встречу выходит Митя, в руках его охапка бумаг, из которой сыпятся на пол, разлетаясь под ноги, чеки, квитанции, счета на оплату.

— Привет, Саня, — он подходит, дежурно целуя в щеку — высокий, худой, и, в последнее время, сутулый, словно на него навалилась вся тяжесть вселенской скорби. — Разбираю отцовские документы. Перебираю, перебираю, а им ни конца, ни края.

Мы садимся на ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Дерево, прогретое солнечными лучами, теплое и кажется живым, но холод, присутствующий внутри нас, даже ему  согреть не по силу.

Глава 2. Александра

В доме я не задерживаюсь: запихиваю бумаги в большой пакет из продуктового магазина, машу на прощание Мите, и бегу, забывая, зачем приезжала сюда. Мне нужно пережить встречу с матерью, выслушать заново одни и те же слова, сказанные в каждую нашу встречу, а потом еще один долгий пустой день — выходной. В понедельник будет легче, в понедельник я снова увижу хоть немного смысла в собственной жизни.

Родительская квартира расположена в центре, недалеко от государственного университета. Долго ищу, где припарковаться в узком дворе, оставляю машину почти под окнами, и поднимаюсь на третий. Старый, отреставрированный снаружи дом напоминает мне родителей — такой же интеллигентный, подтянутый, молодящийся.

Мама встречает меня, открывая дверь за мгновение до того, как я постучусь — у нее словно включен радар, настроенный на мою волну. Она пропускает меня внутрь, и я вдыхаю аромат духов «Клима», которым она неизменна всю свою жизнь. Темное платье обтягивает ее высокую фигуру с пышной грудью: мама ростом под метр восемьдесят, крупная, но без лишнего веса, и такая строгая — как и положено быть профессору экономических наук.

Она обнимает меня, прижимая крепко, и я по-прежнему ощущаю себя маленькой, упираясь щекой в вырез ее платья и стараясь не испачкать бальзамом для губ темную ткань.  

— Ты совсем высохла, дочка, — оглядывая меня, печально качает головой мама, — он испил тебя до дна.

— Прекрати, — одергиваю я, отправляясь мыть руки, — о покойниках только хорошее.

Мать поджимает губы, но молчит: она не верит ни в бога, ни в приметы, но понимает, когда лучше остановиться.

Закрываю дверь ванны за собой, чтобы умыться в тишине. Отец не любит, когда к нему прямо так, с улицы: знакомый с детства ритуал, когда я мыла руки — быстрее-быстрее, чтобы побежать к нему и обнять, а он проверял и если понимал, что я обходилась без мыла — отправлял обратно.

Натираю ладони до пушистой пены, долго смываю ее, не заглядывая в зеркало. Вытираюсь и иду в зал, где за большим обеденным столом сидит отец. Перед ним ноутбук с надкусанным яблоком на обратной стороне крышки — подарок Кирилла. Не хотел принимать, ворчал и ругался, но все же сдался. Я подхожу, обнимая его сзади, и утыкаюсь в папину макушку.

— Привет, Саша, — он хлопает ладонью по моей руке, и я сажусь рядом, подпирая щеку и заглядывая в открытый файл, — ничего интересного, извини, — и разводит руками.

— Сейчас будем чай пить, уже заварился, — мама заходит в комнату, поправляя в очередной раз свое платье — она считает его домашним, когда другие в нем ходили бы в театр. Аккуратно подведенные глаза, губы, подкрашенные неяркой, матовой помадой — даже в свои шестьдесят мама нравится мужчинам. Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь привести в порядок растрепанную прическу, но тут же сдаюсь, понимая всю бесполезность своих действий.

— Эдуард, убирай все со стола. Сашенька, помоги накрыть.

Я послушно встаю, отправляясь за мамой, беру поднос, на котором лежат три пары тонких, фарфоровых чашек и маленький чайник. Весь набор темно-синего цвета, с золотой росписью на пузатых боках. Когда-то он был на двенадцать персон, но осталось только четыре — по количеству членов нашей семьи. «Хорошо, что Лизы нет».

— Жалко, что Лизы нет, — замечает мама, а я вздрагиваю. Точно, ее радар улавливает каждый оттенок моих мыслей, правда, читает их наоборот.

На большой тарелке — песочный пирог с садовыми ягодами. Папа разрезает его тонкими кусками и накладывает лопаткой каждому в тарелку. Я мешаю чай, бряцая ложкой по тонким, почти прозрачным стенкам, пока мама не шикает на меня.

— Рассказывай, как у тебя дела? — она садится напротив, и замирает, чинно складывая руки на коленях. Папа тихо дует на чай, отпивая его маленькими глотками.

— Все хорошо, — привычно отвечаю я. Есть не хочется, а под сверлящими родительскими взглядами — тем более.

Они словно ждут, что я разрыдаюсь, бросаясь на пол, и расскажу, как плохо жила все эти годы с Кириллом. Но у меня нет ничего за душой, что подтвердило бы их мнение о том, будто мой муж — неподходящий выбор. Хотя, и отец, и мать знают его как никто другой.

— Ты всегда можешь перебраться к нам обратно, — замечает отец.

— Пап, мне хорошо в своей квартире.

— Тебя еще не выселяет Ульяна? — немного нервно, передергивая плечами, словно заметив гадкого червяка в своем куске пирога, интересуется мама. У нее аллергия на бывшую жену Кирилла, и одно только ее имя вызывает у матери отвращение.

— Это моя квартира, никто не может выселить ее из меня. У Ульяны и Мити нет такой цели.

— У Мити вообще нет никаких целей…

— Как у Лизы, — перебиваю жестко, так, чтобы отбить охоту говорить о семье моего мужа. Мать бледнеет, резко переставая дышать, точно пощечину получила, и сверлит, сверлит меня своими темными глазами. Я вижу, как раздуваются крылья ее тонкого носа, когда она пытается совладать со своим дыханием и не заявить мне что-то резкое в ответ.

— Я думаю, это неравнозначное сравнение, — осторожно произносит папа, и я, наконец, отвожу взгляд от мамы.

— Я тоже так думаю, — интонацией выделяю слова, чувствуя, как закипает злость.

— Настя, пирог удался, — неумело переводит разговор отец, пробуя угощение. Он всегда так — суровый, когда один-на-один с нами, но стоит выйти на поле боя матери, как сглаживать приходится уже ее колкий характер, — ешь, Саня.

Я ем и молчу, понимая, что зря — ни родной дом, ни дача Кирилла не дарят мне покоя. Закрываю глаза, вспоминая лицо мужа, а следом — Ильи. Есть единственное средство, которое сможет подарить мне спокойствие, и это месть.

Глава 3. Александра

От родителей я уезжаю поздно ночью: мы с папой играем в шахматы, пока мама моет посуду. Она никогда не пускает нас помогать ей, — если пришла в гости, будь добра чинно сидеть за столом, есть поданные блюда и вовремя нахваливать хозяйку, отвечая на ее вопросы.

Я проигрываю несколько партий, и отец зовет меня смотреть Познера, вовлекая в беседу. Я не показываю скуки, но и сил изображать оживленность не хватает, потому, когда передача заканчивается, я обнимаю папу и отправляюсь домой: мама уже давно спит, не изменяя привычке даже в выходные вставать в несусветную рань.

На улице тепло, дует приятный ветер, и я еду медленно, подставляя ему лицо. Оставляю машину на дальней парковке, возвращаясь пешком домой, выбирая самый длинный маршрут вдоль освещенных улиц. Нахожу лавку под фонарем, задумываюсь, не остановиться ли там, но не рискую. За мной увязывается бродячий пес, черный и лохматый, похожий на большую кляксу, и я иду, беседуя с ним.

— Я бы тоже скулила от боли, — говорю ему, — но меня не поймут. Хорошо быть собакой, — но еще раз заглядывая в грустные глаза, меняю мнение, — но только не такой, как ты. Грустным и одиноким плохо в любом обличии.

Поднимаюсь домой, отыскиваю в холодильнике кусок вареной курицы, и выношу чернышу, но его уже не видно. Вздыхая, оставляя еду под фонарным столбом и возвращаюсь домой.

На балконе свежо и прохладно; после удушающей дневной жары я раздумываю, а не лечь ли спать прямо здесь, но отвергаю мысль. Воскресный город, который проснется вместе с восходом солнца, только растревожит сон. Заглядываю во двор и вижу, как черный пес доедает курицу, облизывая мохнатую пасть. Усмехаюсь, радуясь, что хоть кому-то сделала хорошо, и ухожу в кровать.

Воскресенье проходит в полудреме: я встаю в обед, разбитая и с гудящей головой. Таблетка обезболивающего не спасает от раскалывающей боли, а жара, переваливающая за тридцатиградусную отметку, вынуждает сидеть дома. Я щелкаю кнопками, переключая каналы, и отбрасываю, в конце концов, пульт.

Единственное занятие, которое хоть немного может успокоить нервы, — это игра на пианино. Черное, блестящее, оно занимает дальний угол комнаты. Я сажусь на стул, касаясь легко клавиш, проходясь по ним пальцем. Выбираю увертюру «Король Стефан» и на память, закрывая глаза, начинаю играть, отгоняя из головы все ненужные образы. Сбиваюсь несколько раз, выдавая фальшивую ноты, но тут же исправляюсь.

Кириллу нравилось, когда я играла, но он просил выбирать не такие грустные и тревожные мелодии, которые я предпочитала обычно. Феи Драже из меня не выйдет.

Музыка заряжает, и до вечера я словно летаю, а не хожу по комнатам, решаясь на очередную прогулку в темное время суток.

Надеваю темные джинсы и черную футболку, выходя на улицу. Разогретый за день асфальт парит, отдавая жар обратно в воздух. Я ощущаю, как становится тепло ногам, обутым в сандалии на тонкой подошве. Иду вперед, вспоминая, что где-то есть парк, открытый совсем недавно.

Я оказываюсь там через полчаса, когда летние сумерки окутывают город. Шумная компания собирается на одной из лавок, где парень играет на гитаре, причем весьма талантливо, и я прохожу мимо, чуть сбавив скорость.

Напротив моих ожиданий, здесь многолюдно: припозднившиеся мамочки с детьми, которые не желают уходить с горок и качелей, молодые пары, бродящие по дорожкам, освещенным диодными столбами.

В центре парка разноцветными огнями играет фонтан, и ребетня бегает сквозь неожиданно взрывающиеся тугими струями полосками света. Я занимаю свободную лавку, больше похожую на лежак, и вытягиваю ноги.

У поющих фонтанов меняется мелодия, и все вокруг наполняется влажным паром, и кажется, будто я на другой планете. Удивляюсь, наблюдая, как меняется мир вокруг, становясь волшебным, но когда туман снова осыпается мелкой водяной моросью на решетки фонтана, напряженно смотрю вперед.

Мне мерещится, что там, на другой стороне центральной площади парка, стоит Поддубный. Вглядываюсь в ту сторону, близоруко щурясь — без линз мне не разглядеть, он это или больное воображение, но сидеть  здесь разом пропадает всякое желание.
Поднимаюсь, отряхивая джинсы, и решаю обойти фонтан к выходу. Мужчины в белой футболке уже не видно, и я облегченно выдыхаю. Наша встреча здесь ни к месту. Такие, как Поддубный, выбирают для тусовок клубы, а не парки, и мне трудно представить его холодную, надменную физиономию среди веселой детской толпы.

Когда я снова дохожу до гитариста, он поет Стинга, и от его голоса сжимается сердце. Как зачарованная, стою, вникая в суть песен — сначала одной, а потом второй.

Но не одну меня цепляет чужое пение — вокруг собирается народ, а один из друзей гитариста проходит мимо нас с перевернутой кепкой, куда почти все кидают деньги — смятые купюры, звенящие пятки. Я достаю сотню и тоже бросаю ее сверху, а парень неожиданно отвешивает мне низкий поклон, возвращаясь назад, к солисту.

Когда музыку сменяют аплодисменты, я разворачиваясь, чтобы дойти до дома, но неожиданно сталкиваюсь с высокой темноволосой девушкой. Мы извиняемся друг перед другом наперебой, пока холодный голос не прерывает моих слов:

— Влади, — и я безошибочно могу угадать единственного человека, таким тоном выплевывающего мою фамилию.

Поддубный, в белой футболке и голубых джинсах, стоит в метре от меня, и я не вижу в его холодных равнодушных глазах ничего.

Глава 3. Илья

Утром Алина будит меня звонком на сотовый телефон. Я обещаю заехать к ней всю неделю, и сегодня понимаю, что веду себя как скотина, особенно после ее слов. Принимаю горячий душ, от которого все стеклянные поверхности в большой ванной покрываются мокрой дымкой, и не вытираясь, натягиваю на разгоряченное тело футболку.

До нее ехать не так и далеко — по сути, возле одного из наших отделов продаж и стройки. Но меня всю неделю дергают в связи со стартом новых проектов, и я улаживаю то один, то другой вопрос с ощущением, что кроме меня никто в компании не работает.

Алина встречает меня в дверях, скрещивая руки на груди. Тонкий халат едва заметно натягивается на бедрах, а в вырезе мелькает ажур бюстгальтера. Подготовилась для меня.

— Неужели, — протягивает она, дожидаясь, когда я подойду ближе, и позволяет поцеловать себя в щеку. Показывает, что провинился, но знает: женские игры — не для меня. Хватаю ее за подбородок, привлекая ближе, и целую, ощущая, как кровь приливает к низу живота. — Поддубный, ну не в коридоре же? — у нее меняется тон, и интонации теперь мяукающие, игривые.

— Я могу и здесь, — ухмыляюсь, перехватывая ее поудобней и занося в комнату. Ногой захлопываю дверь, вслепую находя путь в спальню, не отрываясь от ее губ.

Последующий час я наверстываю неделю, проведенную порознь, освобождая голову от мыслей, перезагружая мозг.

Алина сладко стонет, цепляясь за меня длинными пальцами, а после долго лежит на животе, сверкая задницей и мурлыкая. Я познакомился с ней полгода назад, на одном из мероприятий, с приглашениями куда постоянно прилетают конверты пресс-секретарю. Высокая, умная, с модельной внешностью — в принципе, я понимаю, почему купился на нее. Алина знает себе цену, и она мне вполне по карману.

— Может, погуляем? — предлагает она, и я сопротивляюсь, не желая тащиться в жару по душному городу.

— Не сегодня, — сопротивляюсь из последних сил, но после секса мне не хочется спорить, а Алина, словно угадав мое благодушное настроение, садится сверху.

— Не будь таким лентяем, Поддубный, — я лениво провожу рукой по груди, довольно оценивая ее фигуру. Темные прямые волосы — Алинина гордость — стекают вниз, слегка прикрывая соски. Накручиваю их на пальцы, и сдаюсь.

День мы проводим за городом, у воды, но телефонные звонки не дают расслабиться. Я кручу в руках айфон, точно спиннер, мечтая запустить его в бассейн, в котором сейчас плещется Алина. В какой-то момент картинка кажется такой четкой, что я вздрагиваю, а телефон падает на траву из рук. Наклоняюсь, ощущая неприятное головокружение. Дерьмо.

Вчера мы до трех часов сидели с Олегом, обсуждая земельные участки, которые планируем выкупить в ближайшее время, и я недовольно хмурюсь, понимая, что прошедший вечер с алкоголем и недосып заставляют меня чувствовать себя таким слабым.

— Ты идешь? — кричит мне Алина, и я киваю, бросая мобильник поверх шорт и кошелька. На закрытой территории «Террасы» невидимая простому глазу охрана бережет не только наш покой, но и имущество, поэтому я спокойно прыгаю вперед, окунаясь с головой в воду.

Делаю несколько гребков, не выныривая, пока не чувствую пальцами край бассейна, и только потом поднимаюсь над поверхностью. Здесь глубже трех метров, поэтому почти нет людей. Зато в соседнем «лягушатнике» не протолкнутся от красоток в бикини, включая тех, что плавают на огромном надувном круге с мордой розового фламинго. Хмыкаю, встречаясь взглядом с сидящей на бортике Алиной. Она игриво грозит мне пальцем, и я снова отталкиваюсь от бортика, чтобы доплыть до противоположного конца бассейна, а после схватить ее за лодыжку. Дергаю за ногу, опрокидывая в воду так, чтобы она ушла с головой, а после жду, чем закончится дурацкая выходка.

Алина выплывает, отплевываясь, и вдруг начинает смеяться, удивляя меня. Впрочем, она слишком умная для того, чтобы заявиться сюда с боевым марафетом, и уж тем более, начать со мной скандалить.

— Поддубный, ты как ребенок, — отплевываясь, выговаривает  она, а я ложусь на спину, раскидывая руки в стороны и позволяя воде держать меня. Солнце золотит кожу, поджаривая обеденными лучами, и мне лениво отвечать ей что-то на замечание, и я лишь угукаю.

Сегодня мне хочется вести себя именно так, не ощущая весь груз ответственности, ежедневно лежащий на моих плечах с тех пор, как папы не стало. Трудо доказывать бизнесменам в возрасте, что ты не тупой подросток, не распиздяй, которым представлял тебя твой же отец, и что ты достоин сидеть с ними в соседних креслах, на равных управляя компанией. Трудно, но я уже научился с этим справляться, почти смирясь со всеми раздраюажщими факторами, кроме одного. Точнее, одной. Саши Влади, с которой нас в последнее время разделяет только тонкая стенка наших кабинетов.

После ужина Алина уговаривает меня отправиться в парк. Я соглашаюсь лишь с одним условием: что она сама поведет машину, а я в это время буду пить пиво из жестяной бутылки, вспоминая, что я не просто совладелец миллионного состояния, но еще и живой человек, которому иногда тоже нужно расслабиться.

При входе в парк я напрягаюсь, замечая толпу. Меньше всего мне хочется участвовать сейчас в любом общественном мероприятии, а люди вызывают лишь раздражение. Но мы идем, и Алина виснет у меня на локте, размахивая довольно маленькой сумочкой. На нее пялятся прохожие, и я самодовольно улыбаюсь с ощущением того, что владею чем-то притягательным.

Мы подходим ближе, и я пытаюсь вспомнить знакомый мотив, который наигрывает гитарист.

— Стинг, — шепчет Алина, но я с трудом запоминаю имена актеров и певцов, поэтому просто стою, засунув руки в карман и дожилдаясь, когда моей спутнице надоест топтаться здесь. Но она, будто напротив, увлекается, дергаясь вперед, и налетает на темноволосую девушку. Отвлекаюсь от Алины, когда рядом возникает лохматый пацан с кепкой, собирая денег за импровизированный концерт. Отсыпаю ему мелочь, оттягивающую карман, и вдруг слышу, как к Алининому голосу примешивается еще один, до боли знакомый. Чувствую злость, и прерываю их:

Глава 4. Илья.

Каждый понедельник начинается с планерки все в той же «душилке». Я прихожу в числе последних, занимая свободное место так, чтобы видеть доску, выступающего и никого более. Подпираю подбородок кулаком, выслушивая цифры за неделю, отмечая в каком жилом комплексе подвисают продажи.

В какой-то момент зрение перестает фокусироваться на исписанной зеленым маркером доске, и я ухожу в себя.

Вчера Алина в первый раз пыталась устроить сцену ревности, но я, раздраженный встречей с Влади, просто молча отвез ее домой, высаживая у подъезда.

— Поднимешься? — спросила она в конце, глядя перед собой. Я отрицательно мотнул головой, и девушка покинула машину, не прощаясь.

Какого хрена? Почему этой чертовой бабе удается доставать меня даже в те моменты, когда она не рядом?

Я поворачиваюсь, услышав ее голос. Она что-то внушает Олегу, а остальные молчат. Сосредоточившись на лице друга, сплошь усеянном глубокими следами от подростковых акне, вслушиваюсь в ее речь.

— … тогда скидки будут оправданы, — завершает Влади, но я тут же включаюсь в разговор:

— Разве мы не планировали отказаться от скидок? Покупатель должен брать квартиры и без дополнительной стимуляции рублем.

— Поэтому на прошлой неделе было всего тридцать звонков в «Лесном доме» и всего три платной брони, — парирует девушка, даже не поворачиваясь ко мне.

— Значит, надо повышать ценность продукта. Со скидкой любой дурак сможет, пока цены не финишные, я считаю, дожимать клиентов нужно другим.

Дальше в разговор она уже не ввязывается, обиженно отталкиваясь от стола. Теперь я периодически возвращаюсь к ней взглядом, оценивая тонкую черную майку на бретельках, похожую на шелковую, обтягивающую большую грудь.

Я помню Александру Влади с тех пор, как ей исполнилось десять, а мне шесть. До этого воспоминания о ней — лишь смазанное пятно, но в тот день, когда мы собрались в гостях у их семьи, она играла нам на пианино — сначала “К Элизе», потом еще две мелодии, которые я не запомнил. А после папа попросил научить меня, и всем так понравилась идея, что они стали уговаривать и меня, и Влади. Я сопротивлялся, не желая заниматься девчачьими развлечениями, и так пытался избежать чужих рук, подталкивающих меня к пианино, что споткнулся и расшиб колено.

Я помню кудахтанье родителей, чужой тетки, чье имя вылетело из памяти за давностью лет. На коже расцветало зеленое пятно вокруг алой раны, мама дула, чтобы рана не щипала, я сдерживал слезы, чтобы не зарыдать от обиды, а Влади стояла в сторонке, наблюдая за мной. Как всегда, такая отстраненная, точно ей дела нет до окружающих.

Темные волосы, заплетенные в две дурацкие косы с огромными колючими бантами, короткое бледно-желтое платье, гольфы выше колен — типичная профессорская дочка.

— Хочешь, сыграем «Собачий вальс» в четыре руки?

Я не понимаю, о чем она, но соглашаюсь. Ей отказывать мне не хочется, и последующие полчаса Саша учит меня, терпеливо повторяя снова и снова, когда я ошибаюсь. К концу вечера нам удается развлечь уже основательно подвыпивших гостей, и нам хлопают, заставляя краснеть.

Влади, тогда выше меня на целую голову, находит мою влажную от волнения ладонь, и сжимает. Я чувствую невероятное облегчение, а следом — острый приступ смущения, когда Лиза, ее старшая сестра, заходит в комнату и весело произносит:

— Вот это жених и невеста у нас тут!

И Саша тут же разжимает ладонь, отскакивая в сторону, а я с ненавистью испепеляю взглядом Лизу, которой только исполнилось пятнадцать.

Тогда мы еще не знаем, что на этом празднике уже есть будущий жених Влади, который старше ее на целую жизнь. Кирилл, красивый, подтянутый, с белозубой улыбкой, от которой тают и взрослые, и дети,  приходит туда с женой. Но вряд ли видит, каким взглядом его провожает профессорская дочь, когда он проходит мимо нее.

Вот только не младшая, а старшая.

Я остаюсь на собрании дальше, когда офисных сменяют отдел продаж. Шумные, всегда оживленно болтающие между собой, продавцы занимают все помещение. Для их удобства стулья выстраивают в ряды, и выбираю угол подальше, мечтая оказаться в тишине, но продолжая соблюдать формальность.

Сегодня в голову не лезет ни одной мысли касательно работы. Я пытаюсь сосредоточиться на отчетах РОПов*, но постоянно переключаюсь, позволяя себе расслабиться. В конце концов, никаких страшных новостей и внештатных ситуаций, все идет, как и должно.

Роняю ручку, но не нагибаюсь за ней, вытягивая ноги под впереди стоящий стул. Нина, ипотечный специалист, сидящий рядом, протягивает мне ее, и я благодарю, едва касаясь пальцами ее руки, но и этого достаточно, чтобы девушка покраснела и отвела взгляд. Ухмыляюсь, думаю, что мне повезло работать в такой компании: в окружении девушек, каждая из которых выглядит, точно ее взяли продавать не квартиру, а себя.

Внезапно дверь распахивается  и появляется Федоров, с бледным вытянувшимся лицом. Напрягаюсь, подаваясь вперед и слышу его:

— В «Палладиуме» обвалились лестничные пролеты. Один рабочий погиб, несколько пострадали.

На секунду в кабинете наступает тишина, которая тут же взрывается криками продавцов, пытающихся узнать подробности, а я хватаю Федорова под локти, выпихивая его в коридор.

— Если хоть кто-то пикнет об этом за пределами кабинета, считайте — вы уволены, — предупреждаю грозно всех присутствующих и захлопываю за собой дверь, оставляя их переварить мои слова.

*руководитель отдела продаж 

Глава 4. Александра

Встреча в парке с Поддубным вчера выбила меня из колеи, и на сегодняшнее собрание я приезжаю задолго до начала. Занимаю место — подальше от того, которое предпочитает он, раскладывая на столе папки, пока никого нет. Документов  с прошлой недели скопилось достаточно, и я перебираю их, выбирая самые горящие. Над головой жужжит кондиционер, но мне все равно жарко, особенно от одной только мысли, что нам снова придется сидеть так близко.

Я вспоминаю его холодный взгляд, ледяную интонацию, с которой он произносит мое имя, точно каждый раз испытывая при этом отвращение. Мало того, Поддубный сразу покинул парк, едва заметив меня, точно ему муторно находиться рядом со мной, ему, а не мне.

Закипаю, нервно дергая скрепку с договора, и листья разлетаются к моим туфлям.

— Блин, — нагибаюсь, и пока сбиваю их в кучу, даже не мечтая разложить по порядку, рядом останавливаются ноги в лакированных ботинках.

«Только бы не он», — прошу мысленно Вселенную, и обрадованно вздыхаю, когда рядом опускается Олег.

— Утро понедельника не может быть веселым днем? — улыбается он, а я киваю. Несмотря на то, что мужчина — закадычный дружок Ильи, в компании которого тот проводит большую часть своего времени, Олег относится ко мне нормально. Не морщится, глядя в мою сторону, не плюется именем, не убегает прочь, стоит нам оказаться случайно рядом.

Я чувствую себя прокаженной, и если бы не точная уверенность, что смерть моего мужа — дело его рук, я начала подозревать, что дело во мне. Ну не могут же быть так противны друг другу чужие люди? Просто так, без причины.

И она есть.

Поддубный боится, что я расскажу правду. Расскажу, что меньше двух месяцев назад после встречи с ним, Кирилла не стало. И я знаю, что это — не без участия Поддубного, только доказать не могу. Также, как в случае с отцом Ильи, когда после ссоры погиб и Поддубный-старший, словно мальчишка действует по какому-то страшному, одному ему известному сценарии.

И при этом он пытается выжить меня из фирмы, любым способом заставить пожалеть о том, что я пришла сюда и влезаю в мужские игры. Но если раньше одна из «дочек» группы строительных компаний была просто оформлена на меня, то теперь я заявляю о своих правах вслух, и они вынуждены терпеть.

Никто не хочет ругаться: в совете директоров чтили и любили Кирилла, а я лишь стараюсь помочь.

Поэтому сейчас я искренне улыбаюсь Олегу, помня, что мне нужны союзники. Одной сопротивляться тяжело, но я надеюсь, что смогу найти хоть какие-то доказательства, которые смогут доказать не только мне, но и другим: Поддубный — убийца, и место ему в тюрьме, а не за директорским столом.

На совещание он приходит в числе последних и сидит с отстраненным лицом, словно и дела нет до того, что падают звонки и офисы продаж жалуются на отсутствие клиентов. Я вспоминаю, что акция в «Лесном доме» давно не обновлялась, да и сайт выглядит уже устаревшим. Начинаю говорить вслух свои предположения, но стоит только ему услышать мой голос, как мужские глаза начинают гореть злобным огнем. Увидев это, я стараюсь больше не поворачиваться к Илье, а тот избегает моего взгляда. У меня достаточно аргументов, чтобы заткнуть его за пояс, и под рукой лежат распечатанные таблицы  — так и хочется швырнуть их ему в лицо, сбавив спесь, но я вдруг решаю остановиться.

Разве мне так важно доказать, что я тоже разбираюсь в маркетинге и продажах? Что мое музыкальное образование не мешает умению считать деньги?

Нет. Я здесь не за этим. И если бы наша строительная империя была лишь его заслугой, я бы сделала все, чтобы она развалилась, но вряд ли она для него нечто большее, чем источник денег.

Я хочу узнать Илью Поддубного получше, и как только парень проявит свои слабости, нанести ему сокрушительный удар, такой, чтобы он еще долго после поднимался с колен.

За все одинокие ночи, что я сейчас провожу дома, за то, что от моей счастливой жизни осталась только иллюзия.

Когда я ухожу после первой части совещания, собираясь съездить в «Лесной дом» и пообщаться с продавцами, на встречу мне бежит Федоров. Я уступаю дорогу, прижимая папку к груди, но понимаю, что лучше сейчас — следовать за ним следом, ведь он точно несется туда, откуда я только что вышла.

И в тот момент, когда я подхожу к двери, слышу его фразу:

— В «Палладиуме» обвалились лестничные пролеты. Один рабочий погиб, несколько пострадали.

Поддубный вылетает следом, едва не сбивая меня с ног, и схватив за локоть мужчину, кричит в кабинет, где тут же стихают все звуки.

— Поехали на стройку, — безапелляционно заявляет Федорову, а я вдруг решаюсь:

— Я с вами.

— Нет! — рявкает Поддубный, но я не собираюсь слушать его. В конце концов, у меня есть своя машина, и место строительства я знаю, как свои пять пальцев. Впихиваю секретарю успевшие за утро надоесть бумаги, мчусь к стоянке, вспоминая, есть ли в багажнике каска и сменная обувь.

Олег увязывается следом:

— Ты слышала?

— Да, поедешь туда?

— Конечно. На твоей или моей?

— На моей, — решаю, и через две минуты наши с Поддубным автомобили стоят перед выездом друг за другом в ожидании, когда откроются, наконец, ворота. У Олега трещит от звонков телефон, на моем пикают сообщения во всех чатах телеграма, заставляя айфон беспрестанно вибрировать.

До стройки ехать десять минут, но внезапно образовавшаяся пробка заставляет нервничать. Я бессильно сигналю, когда передо мной решает перестроится очередной автомобиль.

— Что говорят? — обращаюсь к Олегу, который психует не меньше моего.

— Саш, походе это диверсия, — говорит он, открывая перед моим носом видео, — там все пролеты сложились с пятнадцатого по первый этажи. И журналисты тут же оказались рядом.

Глава 5. Александра

Возле забора, огораживающего территорию комплекса, не было место для парковки. Всю свободную площадь занимали машины строителей, белые «газельки» МЧС и «Скорой». Мы с Олегом с трудом приткнули тачку через дорогу и теперь ждали зеленый свет, чтобы перейти дорогу.

— Дело возбудят, по-любому, — хлопая по карманам, Лесников искал сначала сигареты, потом зажигалку, но так и не прикурил, просто мял в руках.

Синий «Мерседес», нарушая все правила, разворачивается через двойную сплошную. Илья бросает тачку, нисколько не парясь по этому поводу, и к воротам мы подходим почти одновременно. Рабочие суетятся, прораб в белой каске бежит к нам с бледным лицом, отбиваясь от журналистов. Камер слишком много, и теперь они пытаются поймать еще и нас. Поддубного узнают, и бойкая девушка тут же подсовывает ему к лицу микрофон:

— Городской канал, скажите хотя бы пару слов.

— Идет расследование случившегося, — чеканя каждое слово, отвечает Илья, — разберемся, кто виноват и накажем. Дольщики могут не беспокоиться, дом сдадут в срок, как и все наши объекты.

— Правда ли, что есть погибшие?

— На данный момент я не обладаю такими сведениями.

— Молорик, — шепчет мне Олег, наблюдая за другом, — всегда найдет нужные слова.

Я вынуждена согласиться. Камеры любят Поддубного, и смотрится он при этом всегда серьезно и внушительно. Мы проходим за его спиной, надевая предложенные каски, и обходим дом с той стороны, где видно обрушение.

Людей на стройке становится слишком много, и я пытаюсь вычислить, кого здесь не хватает, кто тот самый несчастный, оказавшийся в подъезде под лестницами.

— Дом не пострадал? — спрашиваю Артема, парня с рыжеватыми волосами и бородой, с которым общаюсь чаще других.

— Монолитная конструкция целая, лестничный марш только как домик сложился.

— Кто погиб?

— Новенький… Какого черта он туда пошел, не понимаю. Мы вообще не корпусе сегодня работали.

Я подхожу поближе, спотыкаясь по неровностям земли, вспаханной гусеницами экскаватор и сваедавилки. С самого начала с этим участком были проблемы: воткнутый между двумя другими домами, построенными застройщиком, которому нужны были только деньги, этот дом сразу вызывал у них кучу негатива. Соседи вызывали телевидение, снимая трещины в полу и стенах, утверждая, что они — следствие строительных работ, когда у нас забивали только пробные сваи. Поддубный уговорил всех пойти им навстречу, привезя сюда другую технику и пообещав решить вопросы благоустройства ближайшего двора.

Экскаватор вгрызался в готовые стены, снося газоблоки, — иначе добраться до тела погибшего спасатели не могли.

— Какой ужас, — Федоров подошел ко мне, качая головой, — стройка, конечно, всегда на костях, но у нас за все годы это — третий случай. И теперь все, кому не лень…

— Теперь ничего не попишешь, — перебиваю я, не желая выслушивать его. К Федорову я отношусь нейтрально, зная его склонность к излишним рассуждениям, — нужно заплатить семье пострадавшего и убедить жителей, что с домом все будет нормально.

— Да, да, Саша, без этого никуда.

— Олег сказал, что это диверсия, — вспомнила я, оборачиваясь к Федорову. — У Вас есть предположения?

— А ты, Сашенька, голову подними да посмотри напротив…

Я повернулась спиной к подъезду, возле которого орудовали спасатели, и поняла, о чем говорил Николай Алексеевич. Три высотных дома, два из которых уже были возведены под крышу, а третий — отставал лишь слегка.

— «Дубовая роща»? — уточнила я, вспоминая название жилого комплекса. Сайт, похожий на наш, лишь с небольшой разницей, цены подешевле, но за счет меньшей площади квартир.

— Да, видео оттуда снимали. Очень вовремя оказались рядом журналисты, приехали в «Рощу», а тут им представление через дорогу.

— Неужели Вы думаете, что в наше времена люди идут на такое?

Я не особо верила суждениям Николая Алексеевича, но он вздохнул, глядя на меня поверх прямоугольных очков:

— Сашенька, люди убивают и за меньшее. В строительном бизнесе крутятся слишком большие деньги.

— Это точно, — подтвердил Илья, неслышно подходя следом.

Мы сцепились с ним взглядами, и я говорила ему своим: «я все знаю», а он отвечал «мне похер».

— Позвони юристу, без адвокатов тут не обойтись, — отдал он приказ Федорову, теряя ко мне интерес. Я отошла назад, понимая, что мне здесь больше нечего делать. — Скорее всего, возбудят дело по двести шестнадцатой, на подрядчика.

«На Олега», — мысленно делаю себе пометку. Жаль, что не на Илью. Возможно, тюрьма стала бы идеальным для него местом.  

Остаток дня проходит в суете: нужно срочно решать, как успокаивать дольщиков до того, как сюжет выйдет в эфир, и пиар отдел стоит на ушах. Я вбиваю название нашего комплекса, и все новостные ленты пестрят броскими заголовками. «Лестничный марш стал похоронным», «Падение Палладиума», «Дом на костях: на стройке в жилом комплексе погиб человек».  

Мнение о том, что нам насолили конкуренты, становится только прочнее, чем больше подробностей мы узнаем. Рабочий, устроившийся к нам по знакомству, которое в результате, никто не смог подтвердить. Пролеты, которые компания Олега крепила на совесть — ни по одному закону физики они не могли просто так взять и свалиться. Журналисты, снимавшие кадр за доли секунд до того, как произошел обвал…

Мне кажется, что для меня не могут придумать применения, занимая пустяковыми делами, которые прекрасно выполняют секретари. Я все еще новенькая здесь, и проблема не объединяет, а показывает разрыв между каждым из тех, кто тут давно, и мною. В конце концов, я прячусь в кабинете и покидаю его в первом часу ночи.

Глава 5. Илья

В глаза будто песок насыпали.

Пытаюсь проморгаться, но чувствую, что становится только хуже. Капли остались на работе, дома только пустой флакончик, и я с остервенением перебрав полки, захлопывая дверцы с шкафом с такой силой, точно они виноваты во всех моих проблемах.

— Блядь!

Накатывает такой псих, что требуется минута, чтобы прийти в себя. Стою, сжимая кулаки, дышу нервно, и ощущаю, как хочется кому-нибудь втащить. Броситься в драку, разбить челюсть, выплеснуть этот чертов адреналин, что клокочет сейчас в моих венах. Заглядываю в бар, но алкоголь не лезет в горло. Наверное, лучше бы напиться, но я не имею права терять контроль. Завтра с утра башка должна быть пустой и не гудеть от выпивки.

Смотрю на часы — через три часа уже нужно выезжать в офис, а я до сих пор даже не прилег, лишь недавно уйдя с работы. И надо же оказаться последней, кто заглянул ко мне, именно Влади, будто бы все вокруг решило добить меня, подсовывая эту потаскушку.

Раньше, когда Саша таскалась везде за мужем, я видел ее не больше пары минут, — по вечерам она забирала Кирилла после работы. У того была привычка отпускать водителя, чтобы домой уезжать вместе с женой.

«Женой», — повторяю, усмехаясь. Если Кирилл был женат на Влади, то она точно выходила замуж за бабки. Когда ее родители остались у разбитого корыта, едва не вылетев из университета, только Саша помогла отцу сохранить квартиру и подкидывала деньги — им и своей беспутной старшей сестре.

Злюсь на себя, что вообще думаю об этой бабе, но размышлять  о трагедии в «Палладиуме» уже невозможно.

Сегодня каждый из нашей компании, кто хоть немного знаком с положением дел, приходит к выводу, что диверсию — а в этом не остается сомнений — спланировал Скворцов. Родной брат жены мэра, владелец крупной строительной фирмы, выигравшей тендеры на строительство новых детски садов. Я знаю, что почти все негативные статьи, выходящие в сетевых газетах, проплачивает скворцовская контора, и что реклама «Палладиума» серьезно подкосила продажи на его объектах. А долевое строительство — это здесь и сейчас, и если перекрыть поток инвестирования, то строить дом будет не начто. Изначального капитала у Скворцова — минимум, снизятся продажи, и встанет стройка. А это возмущенные дольщики и все вытекающие от их гнева проблемы.

Уже человек семь его рабочих просились к нам, и я прекрасно понимаю, почему. Каждый ищет место, где платят больше и уважают, а не относятся как к быдлу или гастарбайтеру без прописки.

Одним из таких «перебежчиков» оказался Петров, — тот самый строитель, на кого рухнули лестничные марши. Я тру виски, пытаясь в который раз оценить масштаб бедствия.

Доверие со стороны клиентов они нам подорвали — это факт. Брони слетают, словно люди только и ждали подходящего момента, а у нас на носу старт трех новых проектов. «От создателей рухнувшего «Палладия», — комментирую свои мысли вслух, прохаживаясь нервно по квартире. Принять какое-нибудь простое решение быстро не получается, и как всегда в таких случаях, это бесит больше всего.

В конце концов, решаю прилечь хотя бы на полчаса, пока голова не взорвалась от мыслей.

Мне кажется, что я только успел моргнуть, как тут же начинает вибрировать браслет с электронными часами, сигнализируя о том, что пора вставать.

Утром за мной заезжает Олег, который дергается еще больше обычного. У него и так с нервами — не порядок, а после того, как на участке объявились следователи, крючок срывает однозначно. Он курит, даже сигаретный дым выпуская рывками, и снова начинает рассказывать о том, какой сука этот Скворцов.

— Ему же ничего не будет, понимаешь? У мэра с лапы все кормятся, и следственный комитет найдет до чего докопаться.

— Хорош, — не выдерживаю.

— Что хорош-то? Эта гнида и меня, и тебя в каталажку упечет, а ты даже не паришься!

Я отключаюсь, переставая реагировать на его слова, впрочем, Олегу на это наплевать. Ему нужно высказаться, вынести все накопившееся наружу, чтобы хоть как-то успокоиться.

В девять звонит Алина, но я не испытываю ни малейшего желания общаться с ней — не вовремя она. Наверняка, видела сюжет в утренних новостях. Со вчерашнего шестичасового эфира вопросы от знакомых не кончаются, и я уже стараюсь не обращать внимания на телефон. Единственной, кто никак не отреагировал на наши неприятности, остается моя мать. Снежная Королева, как называл ее отец, — она настолько не хочет видеть и слышать меня, что притворяется, будто в ее жизни никогда не было сына, но я привык.

Очередные собрания занимают все утро. Пиарщики предлагают несколько инфоповодов, не связанных с нашим комплексом, но способных разбавить новостную ленту.

— У нас есть ресторан «Палладиум», — торопливо объясняет Жанна, — мы можем провести там крупное мероприятие, позвать прессу.

— И много ли будет на эту тему статей? — кисло возражает Олег. — Давайте лучше спалим его к чертям, пусть они, а не мы, мелькают перед глазами читателей. Побольше бензину, баллон с газом взорвавшийся — красота.

— Помолчал бы ты, — морщится Дима Фомин, еще один член совета директоров. — Давай, Жанн, что там у тебя еще есть?

Остальные предложения тоже не вызывают особого восторга, а Олег, как заведенный, продолжает о своем.

— Заткнешься ты или нет? — не выдерживаю уже я, когда пиарщики покидают кабинет. — Все, хватит на сегодня, мне еще в градостроительный ехать.

— Ты ж без тачки?

— На рабочей поеду, — отмахиваюсь от друга, не желая снова оказываться с ним в тесном пространстве. Хватит, наслушался речей.

Спускаюсь вниз, прокручивая в руках ключи от «Ситроена» и замечаю, как навстречу мне идет Влади. Утром я ее не видел ни в «душилке», ни в коридорах, и только теперь понимаю, что Сашки просто не было в здании.

Глава 6. Александра

Ночные звонки всегда страшнее дневных.

Увидев на определители мамин номер, пытаюсь понять, сколько время, но из-за плотно запахнутных штор в комнате совсем темно.

— Алло, — шепчу, словно боюсь разбудить кого-нибудь в квартире, на короткий миг забывая, что сплю не одна.

— Лизе плохо, — голос мамы кажется спокойным, но это обманчивое впечатление. Даже спросонья я чувствую, как в глубине скрываются истеричные ноты.

— Сколько времени, мам?

Тру лицо, шаря под кроватью ногой в поисках тапочек.

— Четыре. Приезжай.

— Мам, я не смогу с ней остаться, — предупреждаю, пытаясь объяснить, что у нас ЧП, но она даже не дает договорить:

— Приезжай!  — и скидывает звонок, чтобы я не успела ничего добавить.

Проклиная себя за то, что за все эти годы не научилась говорить ей твердо «нет», чищу зубы, по-прежнему не в силах продрать глаза. Это Лизино «плохо» бывает несколько раз в год, иногда реже, иногда чаще. При Кирилле мама стеснялась звонить, пытаясь сохранить лицо и не показывать, какое горе в нашей семье, но сейчас сдалась. Как бы она не любила по-матерински крепко свою старшую дочь, но у любого терпения есть пределы.

На улице свежо; я еду по городу с открытым окном, радуясь, что в такое время дороги пустые. Семь минут — и я вхожу в квартиру сестры, с которой не виделась последние годы.

Внутри пахнет лекарствами и спиртом. Мама выходит мне навстречу, пряча заплаканные глаза, в руках — платок.

— Не реви, — говорю ей, — никто не умер.

— Она опять голову разбила, — не жалуется, просто констатирует факт. — Уснула только что.

— И ты ложись, я пока посижу.

Мама не спорит, укладываясь на диван в зал. Я захожу в маленькую комнату, где на кровати, занимающей почти все свободное пространство, спит Лиза. Ее фигура, завернутая в одеяло, кажется болезненно хрупкой, а из-под бинтов, опоясывающих голову, выбиваются густые каштановые кудри.

Я так давно не видела ее, что она кажется мне почти чужим человеком, впрочем, в чем-то так оно и есть. В таком стыдно признаваться, но моя сестра — алкоголичка.

Я не помню точно, в каком возрасте ее любовь к вечеринкам переросла в зависимость от спиртного. Просто в какой-то момент застать ее трезвой стало невозможно. Тогда мы почти не общались с ней: разные компании, разный возраст. Я только поступала в университет, а Лиза его уже закончила, устроилась на работу и начала спиваться.

Так совпало, что в те дни я была полностью увлечена Кириллом. Запретные чувства, в которых сложно признаться даже себе, настолько завладели мной, что в мире не осталось других людей.

В то лето я впервые посмотрела на друга родителей не как на дядю, папу моего друга, а как на мужчину. На нашей большой даче летними вечерами всегда собиралась компания преподавателей; благодаря родителям и мы, «профессорские дети», дружили с малых лет: Митя, Поддубный, Таня Самойлова, и пару ребят постарше, среди которых Лизка.

Но в тот раз никого из нашей компании не было. Кирилл впервые приехал без Мити и жены — они еще не успели развестись, но жить вместе уже перестали. Я сидела за взрослым столом, слушая умные разговоры, к которым привыкла, бегала резать хлеб и огурцы на стол, когда меня гоняла мама, и иногда вставляла фразы, показывая, что прекрасно разбираюсь в любой теме, на которую общались родители.

С «дядей» Кириллом мы сидели рядом, едва касаясь локтями, и почему-то в начале вечера это нисколько не смущало меня, но чем дольше я слушала его шутки, молча смотрела, как он подливает мне сок или накладывает куски шашлыка, выбирая самые вкусные, тем больше летний воздух пьянил голову.

— А может, вина? —  шепнул он, втихаря подсовывая пластиковый стакан с ежевичной настойкой. Вряд ли Кирилл преследовал преступные цели, скорее, относился как к подруге сына, но я согласилась. Коснулась его пальцев, заглянула в глаза — и в этот самый миг пропала.

Мужчина отвернулся, отвечая на чей-то вопрос, а я так и сидела, сжимая в ладони белый стаканчик, ощущая, как наливаются кровью щеки. Сделала торопливо несколько глотков и, естественно, закашлялась, вскакивая с лавки.

— Постучать? — заботливо спросил Кирилл, но я замахала рукой, убежав в дом. Папа посмеялся, бросив мне в след шутку, а вот мама словно почувствовала что-то, провожая внимательным взглядом.

Из дома я так и не вышла, наблюдая со второго этажа сквозь узкую щель между оранжевых занавесок за взрослыми. Они сидели до темна, и уличная лампа, которую отец повесил над столом, освещала лица гостей, которых становилось все меньше.

Кирилл сидел так, что я могла наблюдать за каждым его движением, чем я бессовестно и пользовалась, закрыв комнату и соорудив на кровати удобное гнездо.

Темные волосы без седины, карие глаза, стройная фигура — самый молодой из всех профессоров и самый красивый. Я удивлялась сама себе, понимая, что никогда раньше не замечала, как выгодно он отличается на фоне папиных друзей. Митя чем-то похож на него, но той аристократичности, которая есть в его отце, моему приятелю не достается.

Когда посиделки заканчиваются, мама уходит мыть посуду, а папа все еще не может проститься с Кириллом и Поддубным, я, уже не таясь, прилипаю к окну, в надежде что в темноте меня никто не заметит. Приоткрываю тихонько створку, чтобы слышать их разговор, и в этот момент Кирилл поднимает голову, замечая меня. Машет рукой, а я тут же испуганно ныряю рыбкой, накрываюсь одеялом и лежу, словно меня уличили за чем-то плохим.

Мама поднимается в комнату, и постояв на пороге, уходит, а я притворяюсь спящей, мечтая остаться одной и отдаться тем образам, которые начинают крутиться в голове.

Глава 6. Александра

Мама начинает собираться на работу в восьмом часу.

Сначала тихо ходит по квартире, одеваясь, подкрашивая глаза и брови, а потом перебирается на кухню, закрывая за собой неплотно дверь. Я выключаю чайник до того, как тот успевает засвистеть, и разливаю нам обеим чай по щербатым кружкам.

Сколько Лизе не покупай новых, она их перебьет, а те, что остаются целыми, все равно выглядят покалеченными.

— Мне на работу надо, мам, — напоминаю ей устало.

— Я к обеду освобожусь, сменю тебя.

— Ты понимаешь, что я не сиделка? — из последних сил пытаюсь возразить, заранее понимая, — я опоздаю. Не прогуляет мама никогда свою приемную комиссию, а папа сюда не приедет, пока сестра не оклемается. — У нас человек на стройке погиб, лестницы обрушились.

— Он уже умер, ему не поможешь. А Лиза — родная твоя, вы из одного живота с ней.

Встает, отодвигая чашку с цветочками, и уходит красить губы. Это уже ритуал, — разделять макияж на две части, в промежутках выпивая кофе, только у сестры в шкафу его нет, да и продуктов тоже.

Мама уходит, оставляя нас вдвоем. Я оглядываю квартиру, которая как ни старайся, но выглядит убого, и вздыхаю. Когда-то здесь был хороший ремонт, но нет ничего хуже, чем это «когда-то». Гарнитур из дерева покосился и кажется кривым, кухонный уголок истрепался, даже холодильник выглядит пожелтевшим.  

— Не может быть, —  дверь на кухню со стуком распахивается и я вижу Лизу. Выглядит она — хуже некуда, и я всерьез удивляюсь, как все эти годы мне удавалось избегать общения с ней. Не без ее помощи.

Перед нашей с Кириллом свадьбой старшая сестра закатила истерику, отказавшись приходить туда и обзывая меня малолетней шлюхой. Лицо, перекосившееся от едва сдержимой ненависти, необъяснимой и оттого еще более отталкивающей.

— Давно не виделись, — сухо отвечаю я, переплетая пальцы. Стол накрыт липкой скатертью, словно в дешевом кафе, и мне неприятно касаться его руками, но я сижу, не шевелясь.

— Вся в черном. Все еще в трауре?

— У меня умер муж, которого я любила, — чеканю каждое слово, — да, я в трауре.

Поглазев на меня, словно решаясь, что добавить, она разворачивается и,  придерживаясь стенки, идет в сторону туалета.

Закрываю глаза, сжимаю зубы.

Разве решит что-нибудь, если я начну грубить ей в ответ и поддаваться на провокации? По сути, Лиза — больной человек. Страсть к выпивке довела молодую женщину до алкогольной эпилепсии, и страшные приступы с судорогами и потерей сознания теперь  — уже не новая, но неприятная часть ее жизни.

Когда она впервые упала так в родительской квартире, выгибаясь всей грудью, дома была только я. Не понимая, как оказать ей первую помощь, я просто придерживала ее голову и плакала. А после, когда сестра пришла в себя, она накричала на меня и заперлась в своей комнате. Домочадцам я побоялась рассказать о ее приступе, как и долго молчала о том, что Лиза пьет, не прячась от меня.

Мама то ли не видела, то ли предпочитала не замечать. У нее всегда было свое мнение о том, как выглядит идеальная семья. Главное — не терять лицо, и показывать всем, что мы пример для подражания. Скрывать, что мужа чуть не выгнали из университета за взятки, что старшая дочь — алкоголичка, а младшая вышла замуж за друга семьи, который старше ее почти в два раза.

Лиза возвращается на кухню, тяжело оседаю на табуретку. Глаза, в полопавшейся сетке сосудов, сканируют, сканируют меня, пытаясь узнать сокровенное.

— Тяжело быть одной, — говорит, словно пытает.

— Ты не одна, — я не позволяю ей примерить эти слова на меня. Так не пойдет.

— А ты — одна. Даже маме не нужна.

— Глупости, — фыркаю, а у самой в груди ноет. Вдруг и вправду не нужна? В детстве мне всегда чаще попадало за любые проступки. Когда что-то делала Лиза — нас ругали обеих. Когда хулиганила я — меня ругали родители и сестра. Были и хорошие воспоминания, но сейчас, сидя в кухне с кофейными обоями, пялясь в стену напротив, я, как назло, не могу вспомнить ни один. Я не была проблемной, хорошо училась и старалась слушаться родителей, чтобы не расстраивать их, в отличии от Лизки. Нет, это бред, она болеет и не понимает, что несет.

— Тебе в больницу надо лечь и перестать пить. Хочешь умереть в тридцать пять?

— А я уже давно мертвая. Полая, пустая, никому не нужная.

Мне не хочется поддерживать разговор, только женщину напротив не волнует мое мнение. Она подпирает голову рукой, морщась от боли, и я знаю о чем пойдет речь.

О ее бывшем муже, Диме, который не смог вытянуть Лизу из болота. О попытках забеременеть, ни разу не увенчавшихся удачей.

Ни у нее, ни у меня.

Только пока рядом со мной был Кирилл, я старалась не думать о том, что не получается, растворяясь в нашем браке.

— Если бы я родила, Майоров со мной остался бы…

Она не плачет, просто бормочет, и мне хочется уйти отсюда, выветрить из легких запах лекарств, пропитавший меня насквозь.

— Зачем я аборт тогда сделала?.. Родила бы в семнадцать, подумаешь… Послушала его...

Меня словно током ударяет от ее слов.

— Какой аборт, Лиза? Когда? Ты была беременной?

Но сестра вдруг вскидывает на меня испуганные глаза, прикрывает рот рукой, словно пытается обратно слова запихнуть, но я наклоняюсь вперед:

— От кого, Лиза? Кто так с тобой поступил?

Перебираю в голове имена ее бывших ухажеров, но не могу вспомнить, кем сестра увлекалась в юные годы. Кажется, был Костя, забавный парнишка с рыжими веснушками, Олег, кто-то еще… Димка появился уже позже, почти сразу после моей свадьбы.

Глава 7. Александра

Я вздрагиваю, когда слышу грохот за спиной.

Заглядываю в кухню и вижу Лизу, которая держится за стол. Возле ее ног в разлитой луже — осколки стакана.

Смотрю на нее вопросительно, но она поджимает губы и уходит в кровать, оставляя все, как есть. Вот ведь дрянь!..

Молча сгребаю в совок битое стекло, едва не поцарапавшись, а потом насухо вытираю полы. Мама приедет в лучшем случае через два часа, и я не представляю, как дотянуть до ее прихода, не нагрубив сестрице.

Занимаю себя обедом: в пустом холодильнике почти нет продуктов, в ведре под мойкой — сморщенная картошка и одна луковица. Пожарив все, что нашла, раскладываю по тарелкам и иду за сестрой. Наверное, ей бы сейчас лучше бульон, но пусть уже этим озадачивается мама.

— Будешь есть? — спрашиваю Лизу, отвернувшуюся лицом к стене.

— Нет.

— Как хочешь.

Мне еда в горло тоже не лезет, а от запаха жареной картошки мутит — даже одежда пропиталась этим ароматом, точно я только вышла из столовки. Бессмысленно тычу в тарелку вилкой, а сама прокручиваю то, что говорила Лиза. Черт возьми, у кого в такой ситуации не возникнет опасных мыслей? Я пытаюсь вспомнить хотя бы одну ситуацию, когда Лиза и Кирилл были рядом. Как они реагировали друг на друга? Не знаю, не помню. Все, что связано с мужем, кажется зыбким, неправдивым. Будто я всю ночь до пяти утра читала книгу, переживая за героев, а теперь, отложив ее в сторону, отсеиваю, что произошло  со мной, а что — с ними.

Пятьдесят два дня назад мы должны были поехать с Кириллом в ресторан. Не  скажу уже, под каким предлогом я решила вытащить его проветриться — он целыми днями пропадал на работе, даже ночью умудряясь решать проблемы по телефону. Муж искал новое здание для расширяющегося офиса, я помогала ему, как могла.

Последние несколько лет я не работала, — так настоял муж. Мне нравилось встречать его вкусным ужином, наводить уют в доме, решать мелкие бытовые проблемы, ходить в спортзал… В общем, диплом лежал на полке, мама говорила, что я превращусь в домашнюю клушу, подруги завидовали моей беспечной жизни, где главной проблемой было, что приготовить на обед: курицу или говядину?

Казалось, что все плохое, случившееся со мной, осталось позади, и сейчас наступила пора пожинать плоды.

В шкафу давно дожидалось подходящего случая темно-зеленое платье по фигуре, и мы договорились с Кириллом, что я заеду за ним в восемь в новый офис, и мы вместе отправимся на ужин.

Мне нравилось, какими глазами на меня смотрел муж — всегда, точно в первый раз, и пусть через полгода ему должно было исполниться пятьдесят пять, женщины всех возрастов все еще обращали на него внимание, и выглядел он намного моложе. «Спортзал, правильное питание, молодая жена», — шутил Кирилл, когда ему об этом говорят.

… Мы созваниваемся с ним в три, в пять, а потом еще раз — в семь. Я говорю, что выезжаю, но он просит подождать — не успел решить все, что планировал. Я хмурюсь, вспоминая, что к нему должен был приехать сын друга, Илья, не так давно ставший компаньоном мужа. У Поддубного умер отец, и ему по наследству передается место в кресле.

Оболтус, который бросил институт, не доучившись полтора года, бабник и сопляк — именно таким я знаю Илью сейчас. В детстве нам нравилось играть вместе, и я старалась опекать самого младшего из компании, пока он не стал показывать свой ершистый характер, вечно доставая Лизу и Митю, которым всегда доверяли присматривать за нами, как самым ответственным.

Я все-таки выезжаю в то время, на которое мы условились изначально, решив посидеть возле офиса в машине. Подъехав, я занимаю свободное место и включаю сериал, дожидаясь, когда позвонит Кирилл.

Но кончается одна серия, начинается вторая, а он все молчит, и я начинаю кипятиться. Ну сколько можно работать, в самом деле? Выйдя из машины, обхожу ее по кругу, стукаю каблуком по колесам, а после все-таки отправляюсь в здание. Субботний вечер, здесь уже никого, только два окна на первом этаже светятся, освещая площадку перед машиной. Еще не темно, но рядом почти нет фонарей, и я чувствую себя неуютно.

На входной двери — домофон, но кто-то оставил выдвинутым ригель замка.

— Проходной двор какой-то, — захожу, поражаясь тишине. Слышно, как цокают каблуки туфель по кафельному полу, и больше — ничего.

Открыв дверь в первый кабинет, останавливаюсь. Мужа нет, и мне все это не нравится.

— Кирилл! — прохожу вперед, оглядывая пустое пространство, только два офисных стула возле окна и белый пустой стол. Справа в помещении есть карман, со встроенным шкафом, сворачиваю туда и замираю. Муж лежит лицом вниз, сжимая в ладони телефон.

— Кирилл, Кирилл! — неловко опускаюсь на колени, проклиная узкое платье, высокие каблуки, тяжелое ожерелье, которое бьет по шее и душит, словно кто-то затягивает его сзади, не давая мне дышать.

Переворачиваю мужа, стараясь не навредить ему, — вдруг упал неудачно, и его нельзя трогать? А самой страшно, что вот-вот наступит нечто неотвратимое, и это ощущение заполняет мозг, словно туман.

Я не переставая повторяю его имя, словно он может откликнуться, сказать что-то. Глаза Кирилла закатались под верхние веки. Я дергаю рубашку, расстегивая ее, припадаю головой к груди и пытаюсь услышать сердцебиение, которого нет.

— Господи, господи, Кирилл, я не знаю, что делать, ну помоги мне, пожалуйста, — бормочу, нащупывая сотовый. Набираю ноль-три, но сбрасываю, вспоминая, что с мобильного другой номер, а какой — никак не могу вспомнить. Трясутся пальцы, и мне кажется, что жизнь моего мужа уходит через них. Поскуливая, открываю приложение и кричу голосовому помощнику:

— Вызови «скорую помощь»!

Глава 7. Александра

Как только мама открывает дверь своим ключом, я тут же выхожу ей навстречу, не давая первой сделать шаг внутрь.

— Невтерпеж? — укоризненно интересуется она, сторонясь. В руках — полные пакеты еды, в голосе — металл и осуждение.

— Именно, — отвечаю резче, чем хотелось бы. Кажется, что я вырвалась на волю, и теперь я несусь вниз.

На улице печет, и я чувствую, как жарко в черных джинсах и футболке. Наверное, уже пора снять с себя темные вещи, но я не могу. Рука не поднимается схватить из шкафа яркую одежду. Я заезжаю домой, прежде чем отправиться в офис, чтобы зарядить выключившийся телефон и помыться.

Как только мобильник отыскивает сеть, мне тут же сыпятся пропущенные вызовы, сообщения в соцсетях, и я раздраженно хлопаю кулаком по спинке дивана. Как все некстати!

Десяти минут мне хватает, чтобы собраться и натянуть темно-синее платье, — первый шаг в сторону от черного. Не досушив волосы до конца, вылетаю на работу. Одной рукой нажимаю на кнопку телефона, записывая голосовые ответы всем, кто домогался меня с утра, другой удерживаю руль. Пару раз попадаюсь на камеру, пролетая выше положенного, и тут же матерюсь. Терпеть не могу нарушать правила. И врать тоже — но приходится.

— Жанн, я была в больнице, вот только вышла. Ничего страшного не произошло, в офисе буду скоро, сразу к тебе зайду, если ты еще не на обеде, — и подобных сообщений еще десяток. Никогда бы не подумала, что окажусь вдруг нужна сразу стольким людям.

Бросаю тачку, перекрывая несколько автомобилей, и взлетаю по лестнице в офис — новый, но не тот, который присматривал Кирилл.

Как научится не отвлекаться на мысли о нем каждую минуту?

Никак, особенно, когда вижу рядом почти каждый день Илью.

Это он был последний, кто встречался с мужем в тот день. Именно из-за него у Кирилла оторвался тромб, закупоривший сосуд. Это он попался мне навстречу, когда я ехала в офис за мужем, не зная, что того уже нет в живых.

И если бы не регистратор на моей машине, я бы никогда не узнала, что Поддубный проехал мимо на своем синем «Мерседесе», разминувшись со мной на минуты.

Хранящееся у меня видео никогда не послужит доказательством следственным органам или друзьям мужа, но для меня оно — неопровержимо. И если бы я оказалась чуть внимательнее, глядя по сторонам, выехала чуть раньше или зашла, не стесняясь помешать, все обернулось бы иначе.
Но пока у меня есть только один враг.

Мы проходим с ним молча, даже не здороваясь. Меня тут же хватает за руку офис-менеджер, отправляя к эйчару, где пришедшие на собеседование девушки ждут меня.

— Тут дурдом какой-то, — доверительно шепчет Олеся и тут же убегает дальше, держа в руках распечатку бумаг.

— А вот и Александра Эдуардовна, — улыбается эйчар, за спиной у сидящей блондинки показывая мне кулак, но я только киваю головой, не обращая внимания на красочный жест.

— Здравствуйте, — и только я начинаю спрашивать о том, что умеет кандидатка, как дверь к нам в кабинет распахивается и на пороге появляется Поддубный.

Я вижу, как в недовольстве искривляются его губы, когда приходится говорить со мной.

— Ты перекрыла мне дорогу. Переставь машину.

В словах нет никакой интонации, но именно за этим и скрывается все его отношение ко мне. Блондинка смотрит на него большими глазами, в которых явственно читается интерес, и я мысленно ставлю на ней крест. Мне только этого не хватало.

— Прости, сейчас уберу. Торопилась.

— Не похоже, — замечает он, и словно камень в меня бросает. Нервы на исходе, и я говорю ему, проходя мимо:

— Пошел ты, — и несусь в сторону машины, чувствуя, как горят даже уши.

Детский сад, с ним нельзя так, надо умнее. Но после разговора с Лизой, после всех воспоминаний, которые всплыли за сегодняшний день, после бессонной ночи, я не способна мыслить рационально.

Занимаю свободное место, с визгом стартуя с места. Возле курилки замирает Жанна с сигаретой во рту, Олег оборачивается, не успев закурить. Такой нервной меня здесь не видели, и я словно сейчас не по асфальту еду, а по собственной репутации спокойного человека.

Плевать.

Поддубный останавливается перед моим капотом, которым я почти уперлась в стену, и смотрит, как на обезьяну. Мы не отводим взгляда друг от друга, пока в кармане платья не начинает вибрировать телефон. Я отворачиваюсь, доставая его, и вижу пришедшее смс.

Наверное, кадровик напоминает о том, что меня все еще ждут люди. Не то, чтобы я не могла обойтись без собственного секретаря, но таков порядок.

Я громко хлопаю дверью.

У Поддубного дергается бровь — та самая, со шрамом, который он заработал благодаря мне. Детские качели, с которых я резко спрыгнула, со всего маху ударили его по лицу. Илье тогда было лет шесть или семь. Он не сдал меня родителям, мужественно сдерживая рыдания. Ему наложили несколько швов в больнице, а после мама жаловалась, что с тех пор, в моменты, когда сын сильно нервничает, раненая бровь начинает дергаться.

Мы снова не говорим друг другу ни слова.

Мужчина садится, наконец, в свой автомобиль, Жанна с Олегом отворачиваются, а я захожу в офис, ощущая, как подрагивают пальцы.

На секунду задерживаю дыхание, прежде чем зайти к эйчарам, вспоминая, что у меня недавно пищал телефон.

Открываю смс и ощущаю, как в голове что-то взрывается красным, заливая изнутри весь мир.

«Я знаю, что это ты убила Кирилла», — написано там.