Мигуми. По ту сторону Вселенной

Пролог

Праздник! У нас праздник!

Схватив яркий воздушный шарик за длинную ниточку, я радостно бегала вокруг кухонного стола, накрытого пестрой скатертью. Моя мамочка готовила особенный обед и напевала веселую мелодию из популярной рекламы, которую постоянно крутили на марсианской радиоволне.

Я тоже люблю песенки петь. В школе меня сразу взяли в хор и даже не посмотрели, что я еще маленькая совсем. И пусть я была там ниже всех девчат, зато я очень, прямо до неприличия, как подмечала бабушка, гордилась собой. Я часто хвалилась папе, что меня поставили в первый ряд с большими девочками, но он почему-то не говорил, какая я молодец.

Папа вообще редко на меня внимание обращал, и это огорчало. Он не играл со мной в разные игры, как папа моей лучшей подружки Клары. Ее папочка часто катал ее на большом синем левиакаре по вечерам. И меня они брали, но, к сожалению, лишь иногда, если бабушка была в очень хорошем настроении и разрешала мне вечернюю вылазку. Тогда мы с Кларой, визжа, устремлялись в небо на красивом бесшумном левиакаре, представляя, что мы – лихие космические пираты, а ее папа – наш могучий и бесстрашный капитан.

А еще ее папа устраивал походы в большом парке за городом, где высадили настоящий яблоневый лес, но мне с ними нельзя, потому что я маленькая. А так хотелось увидеть, как цветут деревья.

Когда я вырасту, то обязательно поеду. Это я сама себе обещала. И все ждала, когда же подрасту и стану высокой, как мама.

Но пока мне всего семь лет, и это еще сколько дней пройдет, прежде чем я стану совсем большой.

Мама готовила курицу, запеченную в фирменном остром соусе, рецепт которой увидела в кулинарном шоу для домохозяек. Мы не совсем законно, с помощью мощного усилителя сигнала, ловили марсианские каналы. В нашем поселении телевиденье стоило очень дорого, и оплатить развлекательные передачи мог далеко не каждый. На канале живой природы я узнала, что курица – это такая забавная птичка, которую выращивают на Земле на специальных фермах.

На Земле, родной планете всего человечества, очень интересно, и там есть настоящие животные. Они гуляют в зеленых парках размером с целый континент. Мы с классом и нашей любимой учительницей месяц назад летали на быстром межпланетном крейсере в огромный заповедник «Африка». Целый день гиды нас катали в больших тяжелых машинах на гусеницах – танкертах – и показывали много интересных зверюшек.

Мы стойко, прямо как местные жители – африканские племена, переносили жару и даже пить просили нечасто. В парке были очень красивые львы с лохматыми гривами и целое стадо полосатых лошадок, но больше всего мне понравились маленькие сурикаты, которые прятались в норки, когда мы к ним подъезжали. Нам разрешили покидать им орешки. Я кинула целых десять, и один зверек даже утащил мой орешек в норку.

Раньше на Земле было мало животных – они вымирали, потому как жить им было негде: люди отравляли воздух и вырубали деревья, города были большие- пребольшие, и свободного места не оставалось. Нам об этом на истории Солнечной системы рассказывали. А потом человечество покинуло родную колыбель – началось первое тысячелетие покорения космоса и новый отсчет времени. Он ведется с закладки первого кирпича в поселении на Марсе.

Постепенно люди покинули Землю и не только расселились на Марсе и Луне, но и обжили спутники Юпитера. А сейчас создаются поселения и на орбите Сатурна. И когда люди освободили континенты Земли, то места для зверей стало много, постепенно восстановили популяции почти исчезнувших видов. Некоторых пришлось даже клонировать из сохранившегося биоматериала.

Теперь третья планета считается заповедником и строго охраняется. Люди там, конечно, тоже живут, но только те, что за зверьками следят. И еще наш президент Солнечной системы с семьей, и какие-то важные дяди, которых по телевизору показывают.

А мы с мамой, папой и бабушкой живем на Ганимеде – на орбите гиганта Юпитера. Наша планета-спутник лишь немногим меньше того же Марса. У нас, к сожалению, не так красиво, как на Земле, и зелени почти нет, и цветочки под атмосферным куполом не растут. Но мне все равно нравится. На Марсе тоже не сразу сады цвели, а сейчас там огромные теплицы и оранжереи. И у нас когда-нибудь будут, так наша соседка говорит – она в службе озеленения работает и иногда приходит к бабушке в гости.

И живем мы в теплом и крепком доме, а под ним экран-фундамент, не дающий холоду ледяной поверхности океана проникнуть к нам. Когда-то все с сомнением относились к идее создать поселения на спутниках-гигантах – таких, как наш Ганимед, Каллисто, Ио, Европа. А сейчас даже Титан Сатурна осваивают.

Все из-за их поверхности. Дело в том, что под нашими ногами – замерзший океан. Это осложняло строительство крупных городов и создание оптимальной температуры. Но все решаемо! После формирования крепкого атмосферного купола, защищающего не только от космической радиации, но и от влияния самого Юпитера, поверхность Ганимеда, на которой размещались поселения, укрыли отражающими плитами, а под домами установили фундамент-экран, чтобы здание наверняка не просело и не промерзло.

Я знаю это, потому что мы с Кларой и ее папой писали доклад по истории освоения Ганимеда. Оттуда же узнала много умных и сложных слов. Я их даже писать умею.

Бабушка всегда поговаривает: мы должны быть счастливы, что живем на крупном небесном теле. И неважно, что это не планета, а всего лишь спутник, разницы по сути никакой. У нас есть небо над головой, мы ежедневно видим Солнце, и под ногами не холод железных полов-решеток, как на космических станциях-поселениях, а настоящая поверхность, пусть и ледяная.

Правда, папа постоянно с ней спорит и ругается. Ему всегда все не нравится. Он жалуется, что из-за того, что я родилась девочкой, у нас маленькая квартира, и другую нам бесплатно не получить. А еще нам не выдают социальных выплат, и папе приходится работать. Нет льгот на проезд, на медицинское обслуживание и еще много всего, что полагается родителям мальчиков.

Несправедливо, да, что мальчишек рождается намного меньше, и связано это с влиянием космической радиации на мужчин. Правительство делает все, чтобы заинтересовать население в их рождении. Но ведь не всем иметь сыночков, девочки же тоже нужны. Я вообще считаю, что быть девочкой лучше: мы красивее и умнее, и генетика у нас получше. Поэтому девочки служат в армии, и все ответственные должности тоже тети занимают.

Но папу в этом не убедить.

Он думает совсем иначе. Часто жалуется, что из-за меня у него не хватает средств на покупку левиакара, и ему приходится аж целый квартал идти пешком на работу. Бабуля обзывает его тунеядцем и заставляет найти еще одну работу. И вот тогда в доме случается жуткий скандал, мама защищает папу, бабушка кричит, что он лентяй и иждивенец, и вообще живет в ее квартире. А я в это время прячусь в шкафу и сижу там. Боюсь сильно, когда все кричат и злятся.

Но бывают совсем другие дни. Вот сегодня праздник. Мама была с утра в больнице, и там ей смотрели животик, потом она радостная звонила папе. Мы заказали целый пакет продуктов, и когда нам его доставили, мама принялась готовить большой обед. А папа отпросился с работы и уже едет домой.

Только бабушка почему-то хмурится и совсем с мамой не разговаривает.

У нас редко бывают праздники, так что я довольно крутилась на кухне и пыталась помочь взрослым, чем могла. Мама при этом странно хмурилась и ворчала. А когда я совершено случайно уронила на пол ложки, вовсе выгнала меня в спальню и закрыла там. Обидно, я ведь только помочь хотела.

Дверь щелкнула, и раздался перезвон колокольчиков. Папа приехал. Затанцевав у двери, я стала ждать, когда же меня выпустят покушать вместе с остальными. Но все словно забыли о моем существовании. Папа кому-то звонил, все время говорил и говорил. Я легла на пол и прижала ухо к щели под дверью, пытаясь расслышать, что же происходит и с кем беседует папочка. И вот чудо! Не знаю, кому он звонил, но он меня хвалил и рассказывал неизвестному собеседнику, какая я хорошая и умная девочка.

Я счастливо сощурилась и стала подслушивать дальше. Нехорошо, конечно, и воспитанные девочки так не делают, но должна же я знать, почему сижу тут взаперти!

Бабушка ругалась с мамой. Слов было не разобрать, но бранилась она громко. А потом кричать стал и папа.

– Это мое право – отказаться от ребенка в пользу другого! – его голос разносился по всему дому. – И не вам тут командовать, я буду делать то, что считаю нужным. Мне она не нужна! Она – балласт, и выгоды от нее никакой.

– Какая выгода может быть от ребенка? Ты же ее столько лет растил, воспитывал… и что, так просто выкинешь из жизни, словно и не было ее никогда?! Да пойми же ты, не вернут ее потом. Это навсегда, понимаешь? Ты же жизнь девочке сломаешь. Ты видел этих мигуми? Каратели! Ни чувств, ни эмоций. Ты хочешь, чтобы твоя девочка превратилась в это! Она же умненькая такая, здоровая, ну что еще тебе нужно?!

– Мне нужен сын! Я не хочу прозябать в нищете только потому, что у меня девка родилась.

От этих папиных слов стало очень обидно и захотелось заплакать.

– Так иди работать там, где платят. Ты, бездельник, – снова села на любимого конька бабуля. – Что ты трутнем паразитируешь? Не сын тебе нужен, пособия тебя волнуют! Думаешь, будешь их получать и заживешь богато? А совесть за погубленную дочь не замучает?

– Не замучает! Выучится и построит свою жизнь как захочет. Эти мигуми жируют за счет государства. Им все дозволено, никто им не указ, так что благодарна мне будет.

– Благодарна?! За что ей быть тебе благодарной? За то, что умрет молоденькой? Или за то, что семьи никогда не создаст и деток не родит? За то, что даже полюбить права иметь не будет? За это благодарить?! Одумайся, Фалькоп, это же твоя дочь. Дочь, родная кровь!

– У нас будет сын, нравится вам это или нет. И я хочу этого сына! Судьба Селены меня не волнует.

Услышав такое от родного папы, я все же тихо заплакала.

Я знала, что папа совсем меня не любит. Но одно дело знать, а совсем иное – это слышать. За что он меня так? Я ведь очень хорошая.

– Но ты даже еще не получил результат генетического обследования, а ты уже готов от нее избавиться! Срок беременности еще маленький. Ну, обожди немного, пусть все прояснится с вашим сыном, – умоляла бабушка. – Подай заявку на квоту, мы найдем деньги и оплатим ее. Добьемся разрешения на рождение сына, если он здоров. Ну не спеши, Фалькоп, пожалей доченьку свою.

– Чего ждать? Чем раньше подадим заявление на пособия, тем быстрее получим. И встанем в очередь на отдельную квартиру. А пока эту квоту ждать, так сколько времени пройдет? А вдруг отказ? Нет, я так рисковать не буду.

– Ну, доченька, – обратилась бабушка к маме, – хоть ты ему скажи! Селена же такая замечательная девочка, ну хоть ты свою кровиночку убереги.

– Фалькоп прав, – голос мамы звучал ровно и отстранено, – жизнь мигуми не такая уж и страшная. А я хочу свою квартиру. И денег нам не хватает даже на мелочи – ни на отдых не съездишь, ни даже в нормальный салон красоты не сходишь. Мне надоело покупать одежду в самых дешевых магазинах. Я хочу нормально жить, а рождение сына все поправит. Хоть человеком себя почувствую.

– И вот на какие-то тряпки дочь променяешь?! – свирепо рыкнула бабушка. – Ну тогда слушайте: если Селену отдадите – выметайтесь из моего дома, и чтобы вас тут не было. Не будет ее, не нужны здесь и вы, вместе с сыном со своим.

Что-то дзынькнуло и разбилось. Все замолчали. Мимо комнаты кто-то тяжело прошел, и спустя минутку хлопнула входная дверь. Дома стало совсем тихо, только животик мой бурчал от голода.

В комнате я сидела долго, за окном стемнело. Я тихо плакала и обнимала своего родненького и такого любимого плюшевого кролика Норика. Мне его папа купил на прошлый день рождения. Это был мой самый верный друг. С Нориком мы ходили в школу и гуляли на улице, и даже спал он со мной на подушке. Он совсем маленький, чуть больше моей ладони, и я всегда носила его в кармане штанишек.

За дверями кто-то ходил. Папа опять куда-то звонил. Я же хотела кушать и не понимала, почему праздник не получился, что я такого ужасного сделала, раз папа с мамой меня не любят? Забравшись на бабушкину кровать, я свернулась клубочком и запела песенку, которую мы учили сегодня в школе.

Дверь скрипнула и в комнату, наконец, вошла мама.

– Собирайся Селена, вы с папой уезжаете.

– А куда? – хлюпнула носом я.

– На Землю. Мы переводим тебя в другую школу, и теперь учиться ты будешь там.

– А вы с папочкой тоже переезжаете? – обрадовалась я.

Жить на Земле – это же так здорово!

– Нет Селена, ты будешь жить там одна. А мы – навещать тебя иногда.

Мама совсем не смотрела на меня. Она вытащила мой рюкзачок и стала складывать туда какие-то вещи.

– Я не хочу одна, я хочу с вами здесь. Я не поеду!

Как так – одна? Не хочу! А как же мои подруги и бабушка?!

– Не перечь, быстро вставай и собирайся! Отлет через час, а еще до космопорта добраться надо, – поторопила меня мама. Я разревелась.

– Я не хочу, мамочка, не поеду!

Было страшно. Меня хотят увезти из дома, куда-то к чужим, где я никого не знаю. Меня выгоняют. Сердечко сжалось и забилось сильно-сильно. Ладони стали влажными. Давясь слезами, я громко рыдала, прижимая к себе бабушкину подушку.

– Замолчи сейчас же, – рыкнула мама, – у нас с папой будет ребеночек, Селена. Твой братик! И чтобы он родился, тебе надо уехать в школу. Ты же хочешь, чтобы братик появился?

Мама смотрела строго и как-то сурово, а я не хотела даже слушать, что она говорит. Я уже ненавидела этого их братика. Это он виноват, что теперь я никому не нужна. Если бы не он, меня бы любили, и я жила бы с мамой и папой. Зачем он вообще появился?!

– Не хочу я братика, я хочу жить дома с вами!

В комнату ворвался папа. Он ухватил меня за руку, сдернул с кровати и больно ударил по попе. Потом еще раз и еще. Бил он сильно, и истерика нахлынула с новой силой. Попа горела огнем, а сердце жгла лютая обида на всех.

– Быстро оделась и в коридор! – скомандовал папа. – А ты… нечего разводить с ней беседы. Пусть спасибо скажет, что вообще на свет появилась! – прикрикнул он на маму.

Папа часто был злым, и спорить с ним бесполезно. Хлюпая носом и в голос подвывая, я сунула Норика в карман и пошла обуваться. Мне было так обидно и горько. Руки тряслись, когда я защелкивала магнитные липучки на ботиночках.

Я всегда старалась быть хорошей девочкой. Училась лучше всех, меня на целый год раньше взяли в школу. И любили меня все, и хвалили. Все-все! Кроме мамы и папы. Для них я всегда была пустым местом, они словно не замечали, что я существую. Что я здесь, рядом с ними. Мои открытки и поделки не ставились на полочки, как у подруг. Они выбрасывались. Мои тетрадки с оценками «отлично» никто не проверял. Никто никогда не провожал меня в школу и не встречал, не водил поесть пирожное в кафетерий мистера Вока на двенадцатой улице.

И дни рождения не отмечались. Весь праздник заключался в покупке простой игрушки. Не было веселых представлений, аттракционов и торта. Нет, меня одевали и обували, конечно, и кормили, и игрушки у меня были, но не было внимания, как у других девочек. Меня никогда не целовали и не обнимали. Не гладили по голове и не поднимали за руки, чтобы я перелетела через бордюр тротуара.

Я слишком рано стала это понимать и изо всех сил пыталась исправить отношение к себе. Старалась быть самой хорошей. Но все напрасно – теперь у папы с мамой будет другой ребенок. Его они будут любить, у него будет все, а меня выставят не просто в другую школу, в другой город… Меня увезут на другую планету и бросят там, как ненужную вещь.

Слезы текли по щекам, хотелось убежать и спрятаться под кроватью, чтобы не нашли. Но это бесполезно. Папа только сильнее отлупит.

Обувшись, я обреченно стояла и ждала папу, размазывая слезы по лицу. Жалобно поглядывала на маму, пытаясь поймать ее взгляд. Но она не смотрела, словно и нет меня уже. Сунув мне в руки рюкзак, она просто вытолкнула меня за дверь. Даже не поцеловала на прощание.

Отец схватил меня за руку, грубо потащил к подъехавшему левиакару. А я смотрела по сторонам и ждала помощи. Может бабушка подоспеет и не отдаст меня? Ведь ей же я нужна, она-то меня любит. Но почему же она просто ушла и не оставила меня себе? Тоже предала, как и все остальные.

Никто не появился и не помешал папе затолкнуть меня в левиакар. Дверь с тихим шипением закрылась, отрезая нас от остального мира и приближая неизбежное. Папа обозначил на табло управления конечный маршрут – космопорт. И мы поехали.

– Папочка, не отдавай меня в другую школу, я буду самой хорошей, обещаю, – в очередной раз взмолилась я, мой голос стал хриплым от слез.

– Замолчи, Селена, ты еще маленькая и не понимаешь. Я мужчина и хочу сына. Это все твоя мама, если бы она следила за своими днями, то не проворонила бы беременность. И был бы у нас первенец – мальчик, потом бы и тебя родили. И квота бы была на второго, – бурчал отец. Мое горе его совсем не трогало, глаза пылали злостью. – Еще и бабка твоя…ну ничего, одумается и сама попросит, чтобы мы вернулись. Не дура же она, от внука отказываться!

– Ну папочка, ну пожалуйста! Ну, давай вернемся домой, – канючила я, плача и пытаясь забраться отцу на коленки. Обнять его крепко-крепко, чтобы не отпускал. – Я так люблю тебя, ну миленький, любименький! Я буду лучшей доченькой во всей вселенной, – я прижалась к его большой груди и слушала, как бьется родное папочкино сердце. – Поехали домой, ну пожалуйста, поехали обратно.

– Хватит, Селена! – отец отпихнул меня на соседнее сиденье, подальше от себя. – Мы с мамой уже все обсудили. Ты уезжаешь в школу мигуми, а мы отказываемся от родительских прав в пользу сына. Все уже решено, и тебя ждут.

Остаток дороги я сидела тихо. Обняв колени холодными руками, смотрела в окно на мелькающий город. Ну в чем я виновата, что девочкой родилась? Я с тоской и болью поглядывала на папу, не хотела верить, что меня вот так отдадут чужим и забудут. Ведь я знаю, что не приедут меня проведать. Кого отсылают на Землю, тех больше никто не видит. Там закрытые школы, где учат военных теть.

А я быть солдатом никак не хотела.

Я мечтала стать поваром, работать в кондитерской на углу двенадцатой улицы и каждый день кушать самые разные пирожные, какие только захочу.

Я хлюпнула носом и отвернулась от отца. За круглым окном левиакара в свете фонарей видны низкие трехэтажные квадратные дома, сложенные из серых темных блоков, и в их окнах горел свет. Мне тоже хотелось оказаться сейчас где-нибудь там, быть чьей-нибудь любимой доченькой. Быть маминой девочкой. Чтобы и косички плести, и вместе, вдвоем тортик печь по тем рецептам, что показывают днем по телевизору. И чтобы папа вечером приходил и играл со мной в лошадку, чтобы уроки вместе делали. А по выходным они бы приходили послушать, как я пою в хоре и всем бы рассказывали, что я их доченька, гордясь мною.

– Папочка, поехали домой, пожалуйста, я к маме хочу, – проревела я, истерика накатила с новой силой.

– Заткнись, Селена, не усложняй, тебе там будет хорошо. На государственных харчах кому же плохо живется? – хмыкнул отец. – Вырастешь, еще спасибо скажешь.

– Ну, папа, папочка, миленький, не хочу туда, – настаивала я, еще надеясь на что-то.

Левиакар остановился, и двери открылись. Папа вышел и, схватив меня за руку, потащил в порт. Мы быстро прошли какие-то кассы и столы, где дядя одним ударом пробил дырочки на наших билетах. Никто не смотрел на меня, всем было безразлично, что сейчас меня увезут далеко-далеко, и я никогда больше не вернусь домой. Плачущий ребенок никого не интересовал.

– Цель визита на Землю? – задал вопрос дяденька в красивой голубой форме и с крылышками на фуражке.

– Отдаю дочь в школу мигуми, мы с женой ожидаем сына, – как-то до обидного радостно сообщил отец.

Дяденька ничего не ответил, но как-то горько глянул на меня. Пройдя на межзвездный крейсер, папа с трудом нашел наши места. Они оказались в самом хвосте салона. Он протащил меня по узенькому пространству между двумя рядами кресел. Его не заботило, что я за ним не поспевала и больно ударялась, натыкаясь на чужие сумки и острые локти.

С ним я больше не разговаривала. Поняла, что все бессмысленно, и хотела выглядеть взрослой, чтобы ему стыдно стало отдавать такую серьезную и умную, а главное – послушную дочь каким-то там тетям. Вокруг царила тишина, люди спали. Уснула и я.

Страшное дребезжание и чьи-то возгласы прорвались сквозь мою дремоту. Все почему-то волновались, лишь стюардесса ходила и с улыбкой на красивом лице предлагала напитки.

– Вашей девочке приготовить сок, господин?

Папа расцвел в ответной улыбке и как-то слишком внимательно посмотрел стюардессе за ворот. Заглянула туда и я – у нее была ну очень большая грудь. И как только с такой ходить?

– Не надо, она не хочет, – все так же глядя тетеньке в вырез, ответил папа.

– Везете дочь на экскурсию? О, сейчас в европейском Париже проходит выставка картин, посвященных миру первого столетия покорения космоса. Там так чудесно, сама посещала ее с дочерью. Она у меня замечательно рисует и подает большие надежды…

– Нет, папа везет меня в школу мигуми, – поделилась я своим горем, – у них с мамой будет другой ребенок.

– Селена, прекрати немедленно! Не смей меня позорить, – зарычал отец.

Женщина отошла от нас на шаг, холодно посмотрев на отца. Больше она ничего нам не говорила, лишь молча налила мне сок из красивого автоматического кувшинчика и дала пироженку на маленькой тарелочке. Пироженка была вся из крема, и сверху красовалась настоящая красная ягодка. Пока крейсер приземлялся, я кушала, ведь вчера ни обеда, ни ужина так и не дождалась.

В космопорту на Земле нас уже ждали четыре женщины. Несмотря на разный цвет волос, рост и даже комплекцию, они неуловимо походили друг на друга. Их строгие и холодные лица, серая облегающая форма и собранные в тугие косы волосы отталкивали, почему-то создавая ощущение опасности. Пока мы приближались, я успела рассмотреть их бластеры, висящие на поясе в кобуре. И многочисленные широкие накладные кармашки на штанах выглядели странно, а когда в одном из них блеснуло острие ножа, я испугалась по-настоящему.

Чем ближе папа подтаскивал меня к ним, тем сильнее я сопротивлялась и упиралась пятками в пол изо всех своих детских сил. Разозленный отец сильно дернул меня за руку, и я упала. Остаток пути он просто протащил меня по полу. Проходящие мимо люди осуждающе смотрели на нас, но на все мои крики о помощи никто не среагировал. Замерла я, только когда увидела перед собой тяжелые ботинки на странной шнуровке, их носок был из темного металла. Одна из женщин, присев рядом на корточки, положила руку мне на затылок и заставила взглянуть ей в лицо. Там не было совсем никаких эмоций. Это очень напугало, и я пыталась отползти к отцу, но тот только подопнул меня обратно к этой женщине.

– Не жаль вам дочь? – спросила она отца, все так же всматриваясь в мое лицо, словно пытаясь прочесть там что-то. – Обратно ее вам уже никто не отдаст. Вы теряете ее навсегда.

– Вы так спрашиваете, словно я ее в крематорий привел. Выучится и станет работать на государство. Чего жалеть? – отмахнулся отец.

– Ты слышала его, девочка, – она, наконец-то, проявила эмоции, и ее глаза злобно блеснули. – Запомни этот момент. То, что ты чувствуешь сейчас, называется «предательство». Подлое, ничем не прикрытое предательство. Это то, что в наших рядах запрещено. Мы – мигуми! Мы не предаем. Мы каратели, мы судьи, и мы же защитники. Ты станешь одной из нас. Теперь твое имя – 746. Запомни этот код, по-другому более к тебе никто не обратится. Так как тебя зовут? – Колючие глаза женщины буквально буравили меня, обдавая холодом.

– Семьсот сорок шестая, – послушно ответила я.

– Молодец, с тебя будет толк, – похвалила она.

– Подписывайте отказную, эта девочка нам подходит. Больше прав на нее вы не имеете, – обратилась к папе одна из этих страшных женщин.

Быстро подскочив к мигуми с рыжими волосами, отец чиркнул стикером на тоненьком планшете. Все, меня отдали и предали! Я заревела еще сильнее и надрывнее.

– Вот и замечательно. А это вам.

Женщина протянула отцу какую-то цифровую бумагу.

– Что это?

– Это результат генетического исследования плода вашей жены, – мигуми сделала паузу, я же притихла, желая узнать, что же там такое. – Ребенок имеет выраженную мутацию.

– Мутацию? – рассеянно повторил папа. – Можно сделать генную коррекцию.

– Нет, нельзя, – издевательским тоном возразила женщина. – Вы зря отказались от здорового ребенка с таким высоким уровнем интеллектуального развития. Учитывая возраст вашей жены и ваш сомнительный генотип, скорее всего, в последующих детях вам будет отказано. Предательство наказуемо, мистер Горстон, особенно когда предаешь любящего вас человечка, – женщина как-то мерзко улыбнулась моему вмиг побелевшему папе. – Всего вам доброго, мистер Горстон. Думаю, мы больше не увидимся.

Подняв меня на ноги, женщины, более не обращая внимания на папу, направились к выходу из порта. Я постоянно оборачивалась и пыталась запомнить лицо моего папочки. Хоть он и предал меня, я все равно любила его всем сердцем. Он же, осознав услышанное, так и застыл с листом информационной бумаги в руках.

Плача, я засунула руку в карман и впихнула кролика Норика глубже. Почему-то была уверена, что если его увидят, то непременно заберут. И тогда у меня совсем не останется семьи.