Милфа (СИ)

49

Прошла неделя. Тихая, почти стерильная в своей обыденности. Я живу одна, в небольшой квартире-студии с большими окнами и видом на дворы. Сама ее выбрала.

Здесь немного мебели, мольберт в углу, запах акриловой краски и кофе — моя личная свобода пахнет именно так.

Сын заходит на чай. Мы сидим за узким столом у окна, пьем с ним чай, он болтает о сессии, о преподавателях, об общежитии. Я улыбаюсь. И впервые за долгое время понимаю — мне просто хорошо. Без подвоха. Без напряжения. Без чувства, что кто-то сожмет горло в любой момент.

Да, боль еще гнездится под рёбрами. И сердце время от времени каменеет. Ведь я влюбилась. И меня тянет к Илье, мне хочется почувствовать его тепло рядом, хочется прикоснуться к его идеальному телу, хочется, чтобы он поцеловал меня.

Но я выбрала себя. С болью и каменеющим сердцем, но себя. Давно ведь следовало.

Картина на мольберте почти закончена. Я всё еще не знаю, что именно рисую. Это просто пейзаж с серым небом и одинокой дорогой. Но каждый мазок словно снимает с меня слой боли.

Костя уходит, и я поднимаюсь со стула, чтобы провести его. Он целуем меня в щеку, улыбается и убегает в свою жизнь.

Да, это еще одна ступень, на которую я заставила себя вскарабкаться, обдирая коленки — мой сын уже взрослый. И у него своя собственная жизнь. Свои ошибки и свои выводы.

Я, конечно, всегда буду рядом, всегда помогу, чем только смогу. Но ему больше не нужны мои жертвы. И не факт, что когда-то вообще были нужны.

Когда Костя уходит, я иду к столу к журнальному столику у дивана, на котором лежит большой жёлтый конверт.

Документы на развод.

Они пришли сегодня утром, аккуратно сложенные в конверт с уведомлением. Последняя точка. Мне осталось только подписать и вызвать курьера.

Я открываю сумочку, чтобы достать шариковую ручку, когда смартфон на столе начинает глухо вибрировать. Номер не знаком, и это напрягает.

Я беру трубку, машинально отвечаю

— Да?

— Это Лилия Андреевна Агаева? Жена Агаева Романа Константиновича?

Мир на секунду теряет звук. В ушах шумит.

Я бывшая. Бывшая его жена. Уже почти, без десяти секунд.

— Кто это?

— Меня зовут Светлана, я медсестра. Мы два дня не можем до вас дозвониться. Роман Константинович попал в аварию. Срочно приезжайте в клинику на Ленина. Он в сознании, но состояние тяжёлое.

Пауза. Потом гудки.

Я хватаю куртку, мну в руке документы, словно они могут быть щитом.

Подписать сейчас?

Складываю конверт пополам и засовываю в сумочку, а потом вызываю такси. Поездка занимает двадцать минут. Двадцать мучительных минут, в которых все звуки сливаются в одно сплошное "что теперь?".

В холле больницы меня встречает врач. Мужчина лет пятидесяти с серьёзным взглядом. Он говорит чётко, без лишних слов.

— Агаев жив, в сознании, травма головы в результате ДТП. Его подрезали, и машина слетела с моста, но об этом подробнее расскажет полиция.

— А что по состоянию? — я всё еще не решаюсь сказать, что по сути, уже не имею отношения к этому человеку.

— Проведено обследование. У него сохранён интеллект, он вас узнает, но… — тут врач делает паузу, — он признан недееспособным. Возможно, речь восстановится частично, но по закону он уже не сможет самостоятельно принимать решения. Ему потребуется уход. Постоянный.

Я ничего не говорю. Только киваю.

Меня провожают в палату. Я вдыхаю воздух больницы — он тут другой, пропитанный совсем иным страхом, не такой, как в психиатрической клинике.

Роман лежит на кровати. Бледный, с повязкой на лбу. Один глаз чуть прикрыт, под вторым гематома. Он видит меня, и я замечаю, как в его взгляде вспыхивает паника. Он пытается заговорить. Мычит. Пальцы дергаются. Губы кривятся в жалкой попытке сложить слова.

Врач говорит, что я могу найти его в ординаторской и покидает палату, а я подхожу ближе.

Сажусь на край кровати. Беру его за руку.

Хрупкая. Не такая, как раньше.

Он больше не железный Роман. Больше не пугает меня, не прибивает к плинтусу одним только своим присутствием.

— Тссс, — шепчу. — Всё хорошо. Тебе обязательно помогут. Я знаю хорошее место. Там очень спокойно. Там заботятся.

Роман дергается. Пытается запротестовать. Но тело его не слушается. Только губы, едва заметно складываются в что-то напоминающее "нет".

В глазах — ужас.

Понимание.

Он знает, куда я его собираюсь отдать. Знает, сукин сын.

Ну а что, о нем ведь там действительно позаботятся.

А я прослежу.

Я улыбаюсь, чуть наклоняясь к нему.

— Ты ведь сам говорил, что это прекрасное место. Вот и вышло, Рома. Вот и вышло.

Он пытается вырвать руку, но слабо. Слишком слабо.

Я смотрю на него, и…. ничего. Ни жалости. Ни злости. Ни облегчения. Пустота, как ровная поверхность воды. Ни ряби, ни даже лёгкого колыхания.

Меня даже пугает это. Но совсем чуть-чуть.

Потому что впервые в жизни я чувствую, что сила — во мне.

А он? Он больше не страшный. Не главный. Не решающий.

И впервые я думаю — может, справедливость всё-таки существует?