Морячка с Кавказа

Говорят «ходить в моря» – это образ жизни.

Это так, мои друзья: от юности до тризны.

Не меняется моряк, в этом его суть.

И поймет его лишь тот, кто прошел тот путь.

Таисия Нестерова

Заканчивается 1991 год. За окном квартиры неприветливая зима. Порывистый ветер бросает колючие ледяные хлопья в окна. От этого стука в окно и воющего звука на душе так неуютно и беспокойно. В ожидании сына с тренировки по плаванию я сижу у зеркала и пристально вглядываюсь в свое отражение. И с огорчением замечаю новые «поцелуи» возраста. Да-а, морщинки подкрадываются как грабители в банк – внезапно и нагло, не спрашивая у тебя разрешения. А так хочется быть долго-долго молодой и красивой. Но к моему великому сожалению эликсира молодости пока не существует, годы неумолимо берут свою дань: внезапно появляется одна морщинка, затем вторая.

Горестно вздохнув, оторвалась от зеркала и посмотрела в окно на темную улицу. Да где же Игорь так долго? Что-то он сегодня сильно задерживается. А у меня, признаюсь, всегда тревожно на душе, если он приходит позже обычного времени. Уж больно тревожные настали времена на Кавказе. В Грозном сейчас практически полное безвластие. Вернее власть есть, но защиты от бандитов нет никакой.

Наконец-то звенит дверной звонок, и я быстро бегу к двери. Открываю, и мне на руки падает сынуля. Оцепенев от ужаса, смотрю на него: Игорь очень сильно избит. Вместо лица кровавое месиво, нет шапки, курточки, оставшаяся одежда изорвана в клочья и залита кровью.

– Игорек! Кто тебя так? За что? Что произошло? – испуганно расспрашиваю и осторожно помогаю снять пропитанную насквозь кровью рубашку. Мои руки непроизвольно трясутся. Сын тихо стонет.

– Сейчас «Скорую» вызову, – метнулась к телефону.

– Мам, не нужно. Я в больницу все равно не поеду. Завтра полугодовая контрольная работа по математике, а мне ее обязательно нужно написать. Я помоюсь и посплю, а к утру все пройдет. Не переживай ты так.

Игорь учится в медицинском колледже, а сейчас у него началась сессия, поэтому ему нельзя пропустить ни одного дня. Я понимаю, что произошло что-то страшное. Потому что мой мальчик первый никогда не ввязывается в драки, он очень спокойный по характеру.

– Да кто же тебя так избил и за что?

– Трое взрослых чеченцев. Я стоял на остановке после тренировки и ждал автобус. Они подошли ко мне и нагло потребовали, чтобы я им отдал деньги. А у меня какие деньги? Я им ответил, что у меня ничего нет. Да и не нужны им мои копейки, это же был повод прицепиться. Двое сразу же схватили меня за руки, а третий ударил в лицо ногой. Потом сбили меня с ног, повалили на землю и стали бить ногами. Обидно, мам, очень обидно. Ты же знаешь, что я по натуре не задира, но за себя постоять всегда сумею. Понимаешь, они хотели меня убить за то, что я русский. Избивали и все время ругались, и в голову ногами целились. Но я все же сумел подняться и ответить им достойно: руками закрывался, а ногами тоже их бил. Тут на мое счастье, какой-то мужчина мимо шел, закричал на них, они и убежали. Странно, что его не стали избивать, он же тоже русский. Если бы не он, точно бы меня убили. Ведь численный перевес был на их стороне. Хотя и я в долгу не остался. Гады, по одному не нападают. Тогда я бы с ними по отдельности точно разделался.

– Нет, сынок, на двоих они бы не кинулись. Такие как они нападают как шакалы стаей – только на одиноких прохожих. Дай Бог тому мужчине здоровья, что не побоялся заступиться за тебя. Тебе очень больно?

Как же за него от страха сжимается мое сердечко! Но я не должна подать вид, что боюсь. Для сына – я сильная женщина.

– Все в норме, мам. Я сейчас помоюсь, и к утру все пройдет.

Пока Игорек моется в ванной, я сижу на кухне и тихонечко плачу от бесконечного животного ужаса. То, что мальчишки дерутся в школе между собой, это нормально, никто еще без синяков и шишек не вырос. Но в нашей сегодняшней ситуации все более трагично: детей избивают взрослые. Раньше такого не было никогда. За последний год в окно нашей квартиры уже несколько раз бросали бутылки с зажигательной смесью. Хорошо, что в нас не попала эта смертоносная тара, только шторы сгорели. Но это такая мелочь: сгоревшие портьеры. Намного страшнее другое – Во время пожара на улице гортанные мужские голоса кричали, что если русские свиньи не уберутся к себе в Россию, они нас всех зарежут. И не нужно быть оракулом, чтобы не заметить, что напряжение в республике достигло верхней точки.

Да и на работе у меня творятся странные вещи – в день иногда увольняется по сто человек. Но руководство делает вид, что ничего не происходит. Уехали почти все русские, да и не только. Все, кто мог, и было куда, уже уехали. Но мне ехать некуда. Моя единственная сестра живет в Украине. Она, конечно, зовет к себе. Но теперь и Украина становится заграницей, поэтому этот вариант отпадает. В принципе, нас еще родная сестра папы зовет к себе во Владивосток. Там вроде бы даже работа есть. И остановиться на первое время есть где. Но принять такое заманчивое предложение я не могу. Ведь Владивосток так далеко от Грозного – на другом конце земли. А у меня здесь на руках еще и старенькие родители. И я на сегодняшний день в семье единственный кормилец.

Еще одна ночь без сна. В последние месяцы практически перестала спать. Даже если все-таки засыпаю, то и во сне испуганно прислушиваюсь к малейшему шороху. А как хорошо мы раньше жили! В трудную минуту во всем поддерживали друг друга и помогали. И нам было абсолютно безразлично, кто ты по национальности. Главным было – хороший ты человек, или плохой. Это был единственный жизненный критерий. Все праздники как одна дружная и огромная семья встречали вместе. Тосты лилось полноводной рекой. И казалось, что так будет вечно. Потому что мы все были одной национальности – дети России. Сын стонет во сне. Услышав, я замираю от страха за свою кровиночку. «Господи, что мне делать? Подскажи, помоги», – шепчу Ему. Только на Всевышнего моя последняя надежда. Больше не на кого надеяться.

Утром, увидев Игоря, невольно вскрикнула от ужаса: все тело сына черно-синего цвета. Губы распухшие, глаза, как крошечные щелочки, заплыли от отеков.

– Мам, перестань. Все нормально, – мой мальчик еще и утешает. Хотя видно, что каждое слово причиняет ему сильную боль. – Я напишу контрольную работу по математике и сразу же вернусь домой. Отлежусь, и все будет хорошо. Сама понимаешь: конец полугодия, я не могу ничего пропустить. Не переживай так. Живой же.

Сын очень терпеливый и не переносит ахов и вздохов вокруг себя, считает, что жалость унижает. По этой причине слезы, вздумавшие без разрешения выкатиться из моих глаз, я моментально вернула назад. И, перекрестив его на прощание, отправила в колледж. Сама быстренько стала собираться к себе на работу. Но жестокое избиение сына совершенно выбило меня из колеи. Я почти ничего не соображаю, все как в тумане. Спасибо, ноги автоматически несут меня в нужном направлении.

Когда пришла в кабинет и села за стол, то поняла, что делать ничего не могу, все валится из моих рук. Так, нужно немного успокоиться. Привычно оглядев уютный, располагающий к работе, свой кабинет, встала и полила огромную пальму. Погладив ее тонюсенькие нежные листочки, вроде бы начала успокаиваться. Но в голове тревожно пульсирует только одна мысль о том, что же мне делать. Бежать – вот очевидный ответ. Да, да, бежать отсюда нужно срочно. Но куда? Где и кому мы нужны? Кто нас ждет? Мы прожили в Чечне всю свою жизнь.

Но с леденящим сердце ужасом прекрасно понимаю, что именно здесь, дома, сына могут убить в любую секунду. Убить за то, что он – белокурый и синеглазый, а это очень раздражает местных националистов. И мне нужно спасать его. Да и родители уже старенькие, и пока не поздно, нужно отсюда всем уезжать. Невеселые мысли прервал приход мастера цеха, который принес триста заявлений на увольнение. Я смотрю на эту кипу бумаги, и удивленно спрашиваю:

– А куда же вы все уходите? Триста человек, это же целый цех. С ума можно сойти от такого количества увольняющихся. Где вы работу сейчас найдете?

– Да вы, что Виолетта Федоровна, не знаете, что ли? Мы по всей России в складчину дома себе строим, кто где. Мы как в прошлые годы, коммуной построились. Вот и сейчас, пока наш цех последней семье дом не достроил в Белгородской области, никто не увольнялся. Так все вместе дружно и уедем. И будем там крепко держаться друг за друга. Сообща в чужом краю проще выжить, чем по одному. Понимаем, что мы никому не нужны на чужбине, но и тут уже невыносимо. Вы же видите, что творится вокруг: детей нужно срочно спасать и самим бежать. Вы бы и о себе позаботились. Мальчишка у вас. Подумайте, что с ним дальше будет. А вы сами – молодая, красивая женщина, а без мужа. Значит, защиты у вас нет никакой. Уезжайте! И чем быстрее уедете, тем больше шансов остаться в живых. Здесь лучше уже не будет, а вот хуже – это точно.

– Да некуда мне ехать. Вы же знаете, что у меня кроме сына еще двое стариков на руках. И я просто не могу себе позволить такую роскошь – взять и уехать. Я в ответе за них. Да и наш генеральный тоже особо не переживает. Никуда сам не уехал, и семья его здесь.

Пожилой мастер сел на стул. И так тихо-тихо сказал:

– Святая вы женщина: верите всем на слово. У генерального директора дом в Анапе уже достраивается. Будущим летом туда вся семья и переедет. Сейчас там сын его занимается отделочными работами. А то, что директор не бежит – это правильно. Он старой закалки человек и до конца выполняет свой долг. Знает, что ему по статусу не положено первому бежать. Но он тоже жить хочет. А вы вот лучше о себе подумайте, о том, как выбраться отсюда. Крепко подумайте. В воздухе уже порохом пахнет. Как бы не было поздно.

С этими словами он ушел. А я смотрю на заявления, и думаю о том, что какие у нас дружные люди. Молодцы, не бросали друг друга в сложной ситуации. Так, а что же мне делать? Запах пороха действительно уже висит над городом. Резко зазвонил телефон, даже вздрогнула от его громкого звука.

– Да, я слушаю вас.

– Виолетта Федоровна, вы только не волнуйтесь: все уже хорошо. Сына вашего прооперировали, он в безопасности, – в телефонной трубке раздался голос классного руководителя сына.

– Что?! – кричу так, что в кабинет на мой страшный вопль сбежались коллеги из соседних кабинетов.

Животный ужас схватил меня за горло. Ничего не объясняя своим растерянным сотрудникам, на ходу надевая шубу, выбежала из здания. Не застегиваясь, ничего не видя перед собой и не разбирая дороги, я, проваливаясь в сугробы, бегу по глубокому снегу. Мне совершенно нечем дышать, крик рвется из груди, но кричать нет сил. Оказывается, даже на это нужны силы. В хирургическое отделение больницы вбежала в таком состоянии, что какой-то пожилой мужчина, увидев меня, немедленно схватил за руки и насильно усадил в коридоре на стул.

– Уважаемая, тебе плохо? – заботливо спрашивает он.

Мое несчастное сердце так страшно колотится, что кажется, сейчас оно вырвется из груди. А в горле сухо и першит, словно наждачной бумагой кто-то провел. Я утвердительно киваю головой, но ответить ему не могу.

– Сестра! – зовет он, – женщине плохо.

На его крик пришла медицинская сестра моего возраста. И, профессионально оценив ситуацию, быстро сунула мне под нос резко пахнущую нашатырем вату. От этого запаха я прихожу в себя.

– Спасибо, – благодарю пожилого чеченца и медицинскую сестру, – я в норме.

Из ординаторской, привлеченный шумом вышел молодой хирург. Он приветливо мне улыбнулся, затем сел рядом со мной. Видя мое состояние, спокойным голосом сказал, что с моим сыночком все нормально. От его тихого, уверенного голоса я уже в состоянии спросить:

– Что произошло, доктор?

– Вашего сына вчера избили. Вы в курсе этого инцидента. В результате побоев лопнул кишечник: аппендицит. Хорошо, что он был совершенно пустой. Из-за того, что вы потеряли время, сегодня мальчика привезли к нам без сознания и практически без давления. Я его сразу же взял на операцию. Не волнуйтесь, теперь он будет жить. Вчера только нужно было в больницу обращаться, сразу же после побоев.

– Он не захотел никуда ехать. Убедил меня, что все обойдется. Ему стыдно стало, что попал в такую ситуацию, а достойного отпора он дать не смог. Мальчишка, есть мальчишка. А вот как я дала промашку? Нужно было его не слушать и врача вызвать. Спасибо вам, доктор, что спасли сына. Я могу на него посмотреть?

– Да. Но в палату не входите, ему нужно отдыхать. Все будет хорошо, он сильный мальчик. – Доктор устало поднялся и ободряюще улыбнувшись, провел меня к двери послеоперационной палаты.

Я долго смотрю через стеклянную дверь на своего сыночка, свою кровиночку. Бледненький, почти прозрачный, опутанный какими-то трубочками он спит. И я даю себе слово, что немедленно вывезу его из этого ада, где тебя могут убить за цвет волос, глаз, за вероисповедание. «Сынулечка мой родной, я обязательно найду выход. Ты только живи, мой хороший, выздоравливай. А я что-нибудь придумаю. Твоя мама – сильная женщина», – шепчу ему.

Из больницы устало побрела домой к родителям. Возвращаться на работу нет сил. Состояние у меня сейчас такое, как после тяжелой длительной болезни. Говоря простым русским языком: словно танк проехался. Родители у меня старенькие, обоим уже за семьдесят. Папа всю Отечественную войну провоевал, настоящий герой. А после войны вернулся сюда, в Грозный, где родился и вырос. И всю свою жизнь здесь работал на буровой.

Рассказала я своим старичкам, что произошло с их внуком. Мама, конечно, заплакала. Отец твердо сказал:

– Знаешь что, дочка, уезжайте-ка вы во Владивосток к моей сестре Ане. Мы с мамой пока здесь останемся, никуда не поедем. А вот когда получишь там квартиру, нас и заберешь. А так куда всем ехать? Нам с матерью на старость лет срываться с насиженного места в пустоту нельзя. Ты же видишь, как она сильно болеет, с диабетом по свету не побегаешь. И не переживай за нас. Мы всю свою жизнь в Грозном прожили. Сама знаешь, мы никогда не спрашивали друг у друга какая у кого национальность. Одной семьей всегда жили, делились всем что было. Просто сейчас кому-то нужно нас рассорить, разделить. Ничего, переживем и эти лихие годы. Мы же старые, кому мы нужны? Обещаю тебе, дочурочка, мы выживем, дождемся тебя. А ты Игоря спасай, он у тебя один остался на целом свете. Давай, бери трубку и звони.

– Нет, я не готова пока никому звонить. Мне нужно еще подумать, – не уступаю уговорам отца.

– Даже не раздумывай, дочка. Наше дело с матерью – век доживать. А твое дело и Игорька – жить и новую жизнь создавать. Это наш с матерью твердый наказ.

Но я так и не решаюсь позвонить. Для такого ответственного шага мне нужно время. Попрощавшись с родителями, медленно-медленно иду по заснеженной улице домой. Шарф в руке, шуба все так же на – распашку. Эта жуткая история вытянула из меня все силы, и я даже не могу поднять руку, чтобы застегнуться, одеться нормально. У меня на руки и ноги, словно кандалы надеты. Думая о разговоре с родителями, понимаю, что отец совершенно прав.

Пришла домой и устало села за столик, на котором стоит телефон. Нужно просто поднять трубку и позвонить. Но сделать этого я не могу, ощущая, что назад дороги не будет. А это словно шаг в глубокую пропасть. И от этого мне страшно, великолепно понимая, что нас с сыном никто и нигде не ждет. Но если я сейчас не осмелюсь сделать этот звонок, возможно, потом будет слишком поздно. Вчера Игоря жестоко избили, а завтра он может не вернуться домой. Ненависть к русским уже перехлестывает все мыслимые нормы. Словно в подтверждение моим грустным размышлениям раздается звон разбитого стекла, затем сильный грохот. И сразу же откуда-то, вероятнее всего с кухни, потянуло ледяным холодом. Еще не понимая, что произошло, я метнулась туда – на кухню.

На полу чистенькой кухоньки лежит очередная разбитая стеклянная бутылка из-под пива. Огня нет, но окно зияет черной дырой. Оттуда тянет зимним морозным воздухом. От усталости я сажусь прямо на пол, на осколки от стекла. В разбитой бутылке лежит какая-то бумажка. Беру ее в руки и разворачиваю. Это записка с угрозой и последним предупреждением, чтобы русские свиньи убирались из Чечни. Или нас всех перережут. Так и написано «мы как вас баранов всех перережем». От этой угрозы мы становится страшно. Националисты приступили к более решительным действиям: они уже не кричат за окном, а излагают свою ненависть в письменном виде. И ничего не боятся, зная, что останутся безнаказанными. Потому как человеческая жизнь сегодня в Грозном ничего не стоит. Как же я устала от всего этого! Господи! Как я устала! Сглотнув подступивший к горлу комок, тяжело встаю и иду к телефону. Набираю знакомый номер телефона в далеком Владивостоке. Тетя, выслушав наши последние новости, принимает решение немедленно:

– Виолочка, родная моя, немедленно приезжайте к нам! Разве можно жить в таком страхе? А у нас огромная квартира: целых четыре комнаты. Работу ты себе здесь найдешь где угодно. С твоими двумя образованиями нарасхват будешь! Здесь же море, океан рядом, в конце-концов в порту работать будешь. И колледж медицинский для Игорька есть, он будет продолжать учиться. Да никаких проблем! Даже не переживай. Мы ждем вас, приезжайте, – бодрый, уверенный голос тети из далекого города на самом краю земли зовет к себе и наполняет уверенностью, что мы с сыном не пропадем.

А ее фраза о том, что нет проблем, звучит, пожалуй, самой обнадеживающей. Как же хочется жить без страшных переплетов судьбы! И я принимаю единственное правильное решение – уехать.

В коллективе мое сообщение об увольнении вызвало искреннее огорчение. Еще бы! Мы так много лет работали единой дружной командой. Я и сейчас очень хорошо помню, как меня взяли на эту должность. Как будто вчера все это происходило. Иван Степанович, так звали начальника отдела кадров, к которому пришла на собеседование, долго со мной беседовал. А узнав, что у меня не одно высшее образование, искренне обрадовался. Посмотрел все мои документы и сказал:

– Виолетта Федоровна, вы нам подходите. Я беру вас на должность инспектора. К работе приступайте с завтрашнего дня. А через три месяца, когда я умру, то вы станете на мое место. Будете самым молодым заместителем генерального директора по кадрам. А я вас за это время как раз всему обучу. Не бойтесь трудностей, у вас все получится. Вы грамотный специалист, великолепная женщина, поэтому именно достойны этой должности.

Округлив глаза от таких страшных слов, я удивленно смотрю на красивого брюнета.

– Как это – умрете? – ошеломленно спрашиваю, не обрадовавшись тому, что меня берут на работу.

Иван Степанович совершенно не похож на смертельно больного человека. Он интересный мужчина и от него пахнет хорошим одеколоном. Только очень худой.

– Ведь вы же совсем молодой, вам, наверное, лет пятьдесят, не больше. Почему так рано собираетесь умереть? – эти слова даются мне с трудом. Я произношу их почти шепотом.

– Ну и что, что молодой? Бессмертных людей не бывает, в конце концов, все умирают. А я смертельно болен. У каждого свой срок. Сроки уже подошли и мне давно пора туда, – он показал пальцем вверх. – На том свете напротив моего имени уже прогулы ставят. А мне каждый день дается все с большим трудом. Но так некому было передать свою должность, я и тянул с уходом в небытие до последнего. Знаете как это страшно, когда некому передать дело всей своей жизни? А вот теперь появились вы. Я вас быстро введу в курс вашей новой должности и спокойно уйду. Главное – я теперь там, – он снова показал рукой куда-то вверх, – буду спокоен, что передал свою должность деловому человеку. Вы же меня не подведете?

– Нет, конечно. Не подведу, – растерянно отвечаю. Не готова я к такому повороту событий, совершенно не готова.

Он действительно ушел, только чуть позже: через полгода. Прекрасный был человек. Как он не побоялся доверить такую должность мне, молодой женщине со стороны, до сих пор не понимаю.

Но как же тяжело, оказывается, увольняться. Мне откровенно жаль покидать ставших близкими сотрудников. Уезжаю ведь не в отпуск, а на всю оставшуюся жизнь. От этого хочется кричать на весь свет, что неправильно все это, несправедливо. И кто наконец-то мне объяснит: что здесь происходит? Почему я должна бежать со своей малой родины, почему?! У меня налаженный быт, квартира, хорошая зарплата, уважение в коллективе. Что еще нужно для счастливой жизни? И вообще, я здесь родилась, выросла. И, вот – нужно бежать. А здесь останется все, что для меня дорого. А как родители будут жить без меня? Выдержат ли этот наступающий хаос? Доживут ли мои бедные старички до того дня, когда я смогу их забрать? Папа, конечно, мужественный, сильный мужчина. Но вот мамочку, бедную мою мамочку, как ее, больную, можно оставить? Раздумывая над этим, я с горечью прихожу к мысли: оказывается, жизнь должна быть безопасной, а не счастливой. Или безопасность – это и есть счастье? И чтобы быть в безопасности, нужно все бросить и бежать. За что мне это?! За что?

Свою квартиру я пытаюсь продать всю зиму. Уже и весна наступила, уезжать нужно, но все никак не могу найти на нее покупателей. Когда пришли очередные клиенты-мужчины, то цокая от восторга языками, они сказали мне откровенно:

– Хорошая квартира, женщина. Красивая, богатая. Но платить мы тебе за нее не будем. Скоро она нам достанется бесплатно.

И такими наглыми испепеляющими глазами посмотрели на меня, что мое сердце от ужаса на секунду заледенело. Холодной змейкой по спине пробежался страх. Я поняла, что меня убьют из-за жилья. Здесь с этим сейчас просто – раз, и нет человека. Как будто никогда и не было. И сына убьют.

Разозлившись от такой наглости, и приняв окончательное решение, я решительно иду к соседке. Лейла открыла мне дверь, ее руки в муке. Видно, готовит ужин для семьи. Я отдаю ей ключи от квартиры:

– Возьми, мы уезжаем.

Лейла удивляется:

– Куда собралась? В отпуск? Холодно еще.

– Нет, мы совсем уезжаем. Понимаешь, навсегда. Ты же видишь, что происходит. Не жить нам здесь спокойно. Нас с сыном могут убить в любую минуту.

Соседка, услышав такое объяснение, обняла меня, и запричитала:

– Прости нас, мы сами не понимаем, что происходит! Почему все злыми такими стали? Почему дружить перестали? А ты такая хорошая женщина. Прости. Когда думаешь ехать?

– Послезавтра. Квартиру оставляю тебе, пусть обо мне память останется. У тебя дети и когда вырастут, отдашь им, скажешь, что от Виолы. А мебель я завтра в контейнер погружу и мы уедем.

С этими словами пошла домой упаковывать вещи. Через минуту в мою квартиру вбежала Лейла с большим пакетом:

– На, возьми. Все, что в доме было, тебе отдаю. Больше нет, клянусь. Здесь пятьдесят тысяч.

Я беру пакет, а в нем и, правда, деньги. Волна благодарности к этой женщине захлестнула меня. Квартира, конечно, стоит больше. Но кто мне даст больше? А мы с сыном очень нуждаемся в деньгах. И для нас – это целое состояние.

– Спасибо тебе. Как раз деньги за билеты, еще и на первое время хватит. Всю жизнь буду тебя помнить, доброту твою. Прощай. И прости меня, если когда-то тебя нечаянно обидела, – говоря эти слова, обнимаю соседку.

Она крепко-крепко прижала меня к себе и заплакала. И вот так, обняв друг друга, не стесняясь, мы громко рыдаем. Мы же понимаем, что больше не увидимся никогда. И к чему все правила приличия? Мы просто две женщины, прожившие рядом много лет и уже ставшие почти родственниками. Выплакавшись, Лейла ушла к себе. Ее громкие причитания слышны на весь подъезд. Я закрываю за ней дверь, прижимая к себе пакет с деньгами, и устало сажусь на пуфик в коридоре. Вот и все. Мне спешить больше некуда. У меня теперь нет ничего: ни родного Грозного, ни работы, ни крыши над головой. В далеком чужом краю, больше, чем за десять тысяч километров отсюда, в тридцать семь лет нужно начинать жизнь сначала, с нуля. «Господи, сколько еще испытаний ждет меня?» – с этим горьким вопросом я пытаюсь уснуть. Но так и не удается даже задремать. Говорят, что без прошлого нет будущего. А вот что ждет нас с сыном там, – в будущем, на другом краю земли, если от прошлого и настоящего нужно бежать?

На следующий день перед самым отъездом пришли родители. Глядя на то, как я лихорадочно собираюсь, мама, очень спокойным будничным голосом внезапно произнесла:

– Мы с тобой, доченька, больше никогда не увидимся.

Но я лишь отмахнулась, мол, не выдумывай, все будет нормально. Проводили они нас на автобус, идущий на Минеральные Воды, а оттуда нам на самолет. Когда машина тронулась, родители, делающие вид, что спокойны, не выдержали страшного душевного напряжения и бросились за нами вслед. Они бежали, держась друг за друга. Вдруг мама вырвала свою руку из папиной, и побежала прямо по центру трассы, среди потока машин. Но силы совершенно покинули ее, она споткнулась, упала на колени и простерла руки к небу, словно прося его о помощи. Пассажиры закричали водителю, чтобы он остановил автобус, но тот лишь сильней надавил на газ. Я проплакала всю дорогу, вспоминая страшную картину: маму, стоящую на коленях на дороге, с поднятыми вверх руками.

Когда в Минеральных Водах мы сели в самолет, он быстро побежал по бетонной полосе, затем оторвался от земли и, убрав шасси, слегка вздрогнул. Все, назад дороги нет. Там, за хвостом самолета осталось наше прошлое. Не отрываясь от иллюминатора, мы печально смотрим на удаляющиеся родные горы. Как же нам не хочется покидать этот великолепный край! И все еще не верится, что происходит это наяву, и мы улетаем навсегда в далекий город Владивосток. Я откидываюсь на спинку кресла, и закрываю глаза. Мне грустно и больно.

Весь полет, делая вид, что сплю, словно четки перебираю в памяти свою жизнь. То прошлое, которое осталось за бортом лайнера. Я помню свою свадьбу с самым красивым мужчиной на свете – с Сергеем. Как он за мной красиво ухаживал! Даже бросил свой строительный институт и поступил в тот, в котором я училась, чтобы быть рядом со мной. Но счастье, к сожалению, длилось не очень долго. Сережа погиб в автомобильной катастрофе. Он спешил домой из командировки и уснул за рулем машины, да так на этой грешной земле и не проснулся. Утешает одно – он умер мгновенно. А у меня на руках остались двое маленьких детей: сын и дочь.

Перед глазами стоит моя крошечная дочурка, похожая на сказочную принцессу. С огромными синими глазами и белокурыми мягкими волнистыми волосами. Она тоже трагично погибла, когда ей еще не было и пяти лет. Ее толкнул со скамейки мальчик в детском саду, и моя малышка упала вниз головой. Машеньке стало плохо, но врачи в больнице сказали, что ее тошнит от отравления. На черепно-мозговую травму никто тогда и не подумал. Ее, мою куколку, подержали в больнице и отдали мне. А ведь она, ненаглядная крошечка, умирала. Я, как страшный сон помню тот вечер, когда она уходила. Как назло Игорек, тогда совсем еще мальчишечка, в очередной раз потерял рукавичку. Мы побежала с ним в магазин за новой парой. С дочкой осталась моя мама, Машутке становилось все хуже. Мама вызвала «Неотложку», но пока та приехала, у дочурки уже пошла пена изо рта. И когда мы с сыном вернулись из магазина, то у подъезда стояла машина «Скорой помощи». Помню, у меня от предчувствия неминуемой беды сжалось сердце. Мы с сыном вбежали в квартиру, а там… Девочка моя уже и не дышит. От увиденной картины все поплыло перед моими глазами. А когда я пришла в себя, то поняла, что мне не привиделось: нет больше среди живых моей дочурки.

Никому из родителей никогда не пожелаю видеть своего ребенка мертвым! Никому и никогда. Смерть – это то, что невозможно изменить. У мамы после этого начался диабет, о себе и говорить не хочу. Сейчас я думаю, что это муж забрал к себе доченьку ровно через полгода после своей смерти. Наверняка, оттуда, сверху, он уже знал, какие испытания ожидают его семью в будущем. Вот и позвал Машеньку к себе, чтобы не мучилась здесь, на нашей грешной земле. Говорят, что все малыши на небесах становятся ангелами. Но, честно говоря, меня это не утешает.

С тех пор невыносимое горе заполнило мою душу от страшных потерь. Я теперь так хорошо знаю, что это такое: невыносимое горе. Это когда огненный шар изнутри выжигает тебя полностью. Ты хочешь кричать от этого страшного огня, но не можешь. Крик раскаленным огненным комом стоит в горле и не дает дышать. Говорят, что время лечит, не верьте – не лечит. Просто душа твоя становится словно каменной. Мертвой.

2

Владивосток меня потряс. Я, жительница Кавказа, больше привыкшая к горным пейзажам, здесь откровенно растерялась. На море мы, конечно, ездили, но то, что я сейчас увидела – потрясло до глубины души. Город находится между бухтами Золотой Рог и Уссурийский залив. Природа тут какая-то фантастическая: красивые сопки, море неправдоподобно бирюзового цвета. А какое яркое искрящееся в воде солнце! Благодаря солнечным бликам, которые словно играют над морской синевой, отражаясь и преломляясь, у меня создалось впечатление, что солнце играет с морем, как кот с мышкой. И в довершение всего этого чуда – сотни кораблей у причалов. Какие же они красавцы: огромные и белоснежные. Мне кажется, что я попала в какой-то фантастический мир. Потому что здесь, на самом краю света, такого великолепия просто не может быть.

Сегодня православная Пасха. Все вокруг радуется Светлому дню. Звонят церковные колокола, переливаясь дивной музыкой. Таким я на всю жизнь и запомнила Владивосток – искрящимся, ярким и фантастическим.

– Мам, рот закрой. А то перед людьми стыдно, – тихий голос сына вернул меня на грешную землю.

– Ну, да, ну, да, – а сама все таращусь на необыкновенную красоту.

И никак не могу поверить, что это все наяву. У меня даже непроизвольно рот открылся. Поймав себя на этом маленьком преступлении, я невольно улыбнулась. И почему-то именно в эти минуты у меня появилась уверенность, что теперь у нас все будет просто отлично.

– А ты знаешь легенду о колоколах? – решив блеснуть познаниями, спрашиваю у сына.

– Нет. А ты знаешь?

– Да, знаю. Рассказать?

– Ну, давай, послушаю, пока автобус не пришел.

– Некоторые специалисты считают, что родиной колокольчиков, прототипом колоколов, является Китай. Там и сегодня считают, что дом без колокольчика – это как солдат без винтовки. Там колокольчики называют «музыкой ветров и мелодиями простора». А еще китайцы любят рассказывать печальную легенду о душе колокола. Она гласит, что более пятисот лет тому назад император велел одному из своих придворных отлить большой колокол. А чтобы звук получился нежным, звонким и мелодичным он приказал смешать свинец, медь, серебро и золото. В первый раз литейщиков постигла неудача: металлы не соединились. Во второй раз в сплаве образовались трещины и пустоты. И когда о неудачных попыткать отлить колокол, доложили императору, то он разгневался. И объявил литейщикам, что если и третья попытка окажется безуспешной, то придворного, который отвечает за выплавку колокола, постигнет смертная казнь.

Дочь незадачливого придворного, по имени Прелестный Цветок, услышав, что смертная грозит ее отцу, немедленно отправилась за помощью к знаменитому астрологу. Мудрец сказал, что чары злых демонов, не дающих металлам соединиться, погибнут только в том случае, если в кипящий металл бросить живую невинную девушку.

Девушка ничего не рассказала об этом отцу. Но когда мастера в третий раз приготовились отливать колокол, юная дочь чиновника прыгнула в бурлящий сплав. Металл, как по волшебству застыл, и все увидели чудный цельный колокол. А когда его установили на башне, то звон колокола поразил всех чистотой звучания и нежностью. Но только вот явно слышались в нем грустные и тоскливые нотки. «Это плачет душа Прелестного Цветка», – сказали придворные императора.

– Вот такая грустная история, сынок, – с улыбкой смотрю на Игоря.

– Ну, мать, ты даешь. Никогда не думал, что ты знаешь какие-то легенды, – он явно удивлен моим познаниям.

– Я много чего знаю. Вот только не до легенд мне было в последние годы. Пойдем, наш автобус подошел.

Взяв чемоданы, мы пошли на остановку. Родственники нас с сыном встретили очень гостеприимно. И я, окрыленная теплой встречей, очень быстро, буквально на следующий же день нахожу себе работу. Мне даже пообещали в течение двух лет дать квартиру. Это для меня самое главное – своя крыша над головой. Игоря приняли в местный медицинский колледж, правда, снова на тот же курс. Но это такая мелочь. Главное, что его взяли. Жизнь начинает налаживаться. А через два месяца я подыскала для нас съемную квартиру, потому что сидеть на шее у родных мне не позволяет совесть.

– Дорогие мои, спасибо, что приютили нас на время. Я нашла жилье – съемную квартиру. Мы теперь будем жить отдельно, – радостно сообщаю тете Ане новость.

– Что? Чем же мы тебе, доченька, не угодили? – она обиженно поджала губы. Тетя Аня меня любит и называет доченкой.

– Угодили, еще как угодили, – нежно обнимаю эту прекрасную женщину. – Я просто хочу жить самостоятельно. Понимаете, привыкла жить сама. Спасибо вам, мои хорошие, за все-все, что вы для нас сделали.

Из далекой теперь Чечни наконец-то пришел наш контейнер. Когда открыли его возле подъезда дома, я ахнула – он полупустой. Вернее, пришли только дрова, то есть остатки от мебели. А одежды нет. Вообще нет. Посуды тоже нет. Покрывала, одеяла, ковры – все украдено. Даже это нужно будет покупать. Вот напасть. Накопленное мной годами добро пропало. Мало того, что мы с сыном без крыши над головой, а теперь еще и без вещей. Ну что теперь делать?

Я пришла к единственным родным мне людям. Обида душат меня:

– Тетя Аня, может у вас есть какая-то ненужная одежда? Нас полностью обворовали. У меня даже кофточки нет на смену.

– Конечно, Виолочка, и тебе, и Игоречку что-нибудь подберем, – она начинает вытряхивать вещи своей семьи из шкафов. – В этих шкафах столько добра скопилось, что давно пора половину раздать. Очень даже хорошо, что ты без вещей осталась, – «утешает» меня тетя.

– Шутите?

– Шучу, конечно. Но ты же понимаешь, что женщина, которая говорит, что ей нечего надеть – просто в шкафах давно ревизию не проводила.

Я смеюсь от такого подхода к делу. А ведь она абсолютно права!

– Понимаешь, – продолжает она философские рассуждения, – когда я была молодой и красивой, то одевалась, как королева. И если три месяца ничего не покупала, просто заболевала. А женщине болеть от такого ужаса, как отсутствие новых покупок категорически противопоказано!

Тетя Аня развивает бурную деятельность, опустошая свой гардероб и не забывая обзванивать подружек. В результате ее энергичных действий к вечеру у меня уже упакованы две огромные сумки. Все, что было лишнего у друзей и знакомых моей тети, перекочевует ко мне. Людская доброта не знает границ. Вещи, конечно, не новые, но добротные. Низкий поклон им за это. Первое время перебьемся, а потом я заработаю, и все сама куплю. Иду домой, тащу неподъемные сумки, и улыбаюсь, вспоминая слова тети. Мы с сыном живы, здоровы и меня окружают добрые люди. Выживем. Я же сильная женщина.

Каждый вечер, ложась спать, молюсь за спасение своих родителей: таких стареньких и беззащитных. Телефонные переговоры с ними не приносят облегчения, ведь там, в родной Чечне, что-то назревает. А я пока ничем не могу помочь. Быстрее бы дали на работе жилье. Не привезу же я их на съемную квартиру. От этой неопределенности ноет душа. И я снова корю себя за то, что смалодушничала, уехала, ведь там, за тридевять земель отсюда, остались родители. От этих мыслей я беззвучно плачу, понимая, что им пока помочь не могу. И от этого бессилия перед обстоятельствами хочется не плакать, а выть волчицей.

3

Два года пролетели, как один день. Подходит к концу 1994 год. В далекой и родной Чеченской республике началась война. Сразу же прервалась связь с родителями. Каждый вечер после работы бегу на почту, пытаясь им дозвониться. Мне почему-то кажется, что так надежнее: когда с почты звонишь, а не по домашнему телефону. Но связи нет. Телефонистки, увидев меня вновь, лишь отрицательно качают головой. И я уже не задаю им глупых вопросов. Письма не доходят уже давным-давно. Перед самой войной я отправила маме посылочку с инсулином. Ведь там такие, как она, больные диабетом остались брошенными на произвол судьбы. В посылку кроме инсулина положила конфеты, печенье, сушки. Затем, немного подумав, сверху положила тетрадный лист, на котором фломастером крупными буквами написала: «Люди добрые, берите отсюда, что хотите. Только лекарство, пожалуйста, передайте моей больной мамочке. Спасибо». Но мама посылку до войны получить не успела. Да теперь, наверное, и не получит. Как же она там без лекарства?

Днем на работе я загружена делами и как-то все проблемы и тревоги отодвигаются на задний план, а вот вечером начинается кошмар. Ведь по телевидению новости одни страшнее других. И я не могу себе простить, что оставила стареньких и беззащитных родителей одних. Ведь для них эта война вторая в жизни. Сынок успокаивает меня:

– Мам, ты же знаешь характер деда: они обязательно выживут. Если он в Отечественную войну выжил, то сейчас точно все будет хорошо. Вот скоро война прекратиться, связь наладят, и поговорим с ними. А потом мы их сюда привезем, и будем снова жить вместе. Мам, а когда меня в армию призывают, можно я в Чечню попрошусь?

– Нет! – вскрикнула я от испуга. Но быстро взяв себя в руки, нежно обняла сына. – Нет, я этого не перенесу. Сыночек, прошу тебя: служи здесь. Пожалей меня.

– Все, все, мамуля, я просто спросить хотел. Думал, поеду в Чечню и бабулю с дедом найду.

– Нет, мальчик мой, не оставляй меня одну.

Он стал гладить по спине:

– Ну, ты совсем старушка стала, сейчас еще заплачешь. Да за меня в военкомате «покупатели» чуть не передрались. У меня же теперь диплом фельдшера, в наш госпиталь зовут служить. Мне самому такое предложение интересно. Я люблю медицину. И обещаю, что буду служить в нашем госпитале. Никуда я от тебя не уеду, не бойся.

Как я понимаю Игоря! Он, конечно, переживает и за деда с бабулей, и за друзей, которые остались там, где свистят пули и рвутся снаряды. Выжили ли они? От этой неизвестности ему хочется бежать в Грозный, защитить всех от войны. Да только бежать далеко. В «Новостях» показывают разрушенные улицы, дома, толпы беженцев. Эти несчастные люди похожи на тени. Я, вглядываясь в их лица, измученные войной, ищу знакомых. В глазах у беженцев такой жуткий страх! И когда же это все прекратится? И вообще, кто мне объяснит, – кому нужна эта война?!

Мне вспомнилась история жизни отца, бесстрашно сражавшегося в самом пекле Великой Отечественной войны. Его трижды считали погибшим, и матери отправляли скорбные похоронки. Но он выжил и дошел до Берлина. Чтобы попасть на фронт, он приписал себе недостающий год. И летом 1942 года высокий крепкий семнадцатилетний парень, работавший молотобойцем в кузнице станицы Вознесеновской, пошел добровольцем в армию. Новобранца отправили в учебный пулеметный батальон. Немцы стремительно рвались на Кавказ к нефтеносным районам. И курсанты, не успев доучиться, в сентябре месяце приняли первый бой у своей же станицы. Они сражались за родную землю так отчаянно, что вражеские войска не смогли пройти через их позиции.

В январе 1943 года учебный батальон был переброшен к станице Крымской в помощь полку, попавшему в окружение, храбро отбивавшемуся от наседавших немцев и румын. Когда прибывшие курсанты увидели поле боя, то застыли от ужаса: не было видно ни клочка земли. Только трупы… Эта небольшая лощина получила скорбное название «долина смерти». Едва курсанты успели окопаться, как началось немецкое наступление. Окруженные дрались насмерть. И когда поступил приказ прорываться, то через вражеское кольцо прорвались лишь единицы. Папа был контужен, но смог вынести на себе из огня тяжелораненого командира взвода бронебойщиков. А в штабе посчитали, что все погибли и поспешили оправить матери моего папы похоронку.

После госпиталя его направили служить в 318-ю стрелковую дивизию, занимавшую оборону под Новороссийском. Фашисты превратили город и окрестные высоты в крупный узел обороны. Немецкие торпедные катера ходили у побережья, срывая снабжение советских частей, и нашим солдатам из-за этого приходилось часто голодать. Поэтому пролетающие над окопами самолеты У-2 сбрасывали им мешки с сухарями. Красноармейцы знали, что в этих легких самолетиках сидят девушки. И наблюдая, как они улетают за горизонт к вражеским позициям, желали им удачи.

Но, к сожалению, если в сторону врага летело по семь-восемь самолетов, то возвращались обычно не больше двух. Однажды прямо в окоп, в котором сидел отец, упал мешок с сухарями. От него шел такой душистый хлебный запах, что он не выдержал и вскрыл его. Солдаты не ели уже шестые сутки, и все, кто был рядом, протянули руки за лакомством. Но тут внезапно появился замполит, и, приставив ко лбу папы пистолет, стал угрожать ему расстрелом. Но взводный вступился за пулеметчика и сказал, что за проявленное мужество и героизм солдата представили к ордену Ленина. Взбешенный замполит убрал пистолет, и, сбегав в штабной блиндаж, разорвал представление на награду. Так из-за одного сухаря отца лишили награды и едва не расстреляли.

Ночью десятого сентября, когда началось освобождение Новороссийска, корабли Черноморского флота ворвались в порт и высадили десантные отряды. Пренебрегая смертью, морпехи били врага не щадя сил так отчаянно дрались за родной город, за крупнейшую морскую базу, что когда рассвело, оставшиеся в живых увидели, что густо пропитанная кровью земля усеяна многочисленными трупами немецких солдат и морских пехотинцев. Даже мертвые морпехи так крепко держали в своих руках ножи, что невозможно было их забрать. Они и после смерти продолжали сражаться врукопашную, Не зря фашисты так боялись их и звали «черной смертью». К утру шестнадцатого сентября город был освобожден от немцев.

Воинскому подразделению, в котором служил отец, после освобождения Кубани суждено было первым начать освобождение Крыма. Перед самым началом операции в дивизию приехали генерал-майор Брежнев – начальник политотдела армии и военный корреспондент Сергей Борзенко. Журналист решил написать статью о моем отце – командире расчета станкового пулемета, о смелости и бесстрашии которого ходили легенды. Он даже сфотографировал отважного пулеметчика с Леонидом Ильичом.

В ночь на первое ноября 1943 года началось форсирование Керченского пролива. Ослепительные лучи прожекторов бороздили море, под шквалистым огнем противника тонули десантные мотоботы, сейнеры, катера. В щепки разлетались плоты, и десантники в ледяной воде вплавь добирались до смертоносных берегов, «вгрызаясь» там в землю. В результате, был отвоеван поселок Эльтиген (этот кусочек земли впоследствии назовут «огненной землей»).

Но фашисты блокировали плацдарм с моря, и десантники оказались в окружении. Враг надеялся на легкую победу, но наши солдаты храбро отбивали атаку за атакой. На тридцать шестые сутки боев в поселке не осталось ни одного целого дома. Все было изрыто снарядами и бомбами. Командование дивизии решило пойти на крайние меры: в темноте ночи прорвать оборону врага, с боями захватить заснеженную гору Митридат и выйти на соединение с основными силами фронта. Отход должны были прикрыть добровольцы.

Командир роты сообщил о решении командира пробиваться к своим, но чтобы прикрыть отход нужны добровольцы. Все понимали, что остаться здесь – неминуемая смерть. Кто добровольно пойдет на такое? Ротный тягостно посмотрел на солдат. Бойцы стояли, понурив головы. Но тут вышел из строя первый доброволец – мой папа и сказал: «Я ранен в обе ноги, поэтому остаюсь в заслоне». Затем вышел второй… Раненых героев, идущих на верную смерть, чтобы прикрыть отход товарищей вышло тридцать человек. С ними также остались десять медсестер и санитарок. Командир, вытирая скупые слезы, произнес: «Спасибо, ребята. Живые о вас никогда не забудут».

Морозной декабрьской ночью остатки дивизии прорвали оборону, и ушли в сторону Керчи. А оставшиеся тридцать добровольцев, на каждого из которых пришлось по пять пулеметов, прикрывая отход товарищей, начали бешеную стрельбу. Они, истекающие кровью, полуживые, переползали от пулемета к пулемету, создавая видимость большого количества солдат. В ответ взвыли фашистские минометы, после появились немецкие танки и пехота. Затем над крошечным плацдармом нависли «юнкерсы», началась бомбежка. Папочка, истекающий кровью, потерял сознание. Когда очнулся, услышал лай собак. Повернул голову, а там… В луже крови барахтается морячок, а его рвут на части две немецкие овчарки. Отец навел автомат, нажал спуск, а стрелять уже нечем. Оставшихся в живых пятерых бойцов пленили румыны. Но появившийся на плацдарме эсэсовец велел не брать пленных, а всех расстрелять. Первыми повели к морю девочек-медиков. Вскоре оттуда послышались автоматные очереди. Все, конец. Но тут внезапно в небе показались наши самолеты из Тамани. Началась такая кутерьма, что раненых красноармейцев после авианалета погнали не на расстрел, а в плен. А моей будущей бабушке из части была отправлена вторая похоронка на сына.

Едва живых бойцов посадили в сырые холодные вагоны для перевозки скота, где находилось уже много пленных и куда-то повезли. Охраняли их такие озверевшие фашисты, что даже выглянуть в окошечко под самой крышей вагона пленникам нельзя было. Однажды, когда долго стояли в каком-то тупике, отец не выдержал, и посмотрел в окно на белый свет. Это заметил офицер, прогуливающийся вдоль состава, и со змеиной улыбкой подошел к нему. Спокойно достал пистолет, приставил его к уху отца и так же – с улыбкой, выстрелил. Из двух сторон шеи тугой струей хлынула кровь. Папа упал.

Восемь дней он был между небом и землей. Но молодой организм не хотел умирать и отец на девятые сутки пришел в себя. Тезка папы, только намного старше (ему было сорок шесть лет), подал ему восемь крошечных черных сухариков размером со спичечный коробок и сказал: «Это твой паек за восемь дней. Я не мог его съесть, у тебя сердце билось». Как оказалось, после того, как папочка упал, тезка засыпал ему входное и выходное отверстие от пули вагонной пылью. И зажав голову между своими коленями, остановил кровотечение. Это спасло Федору – младшему жизнь.

А уже через месяц, после того, как пришел в себя, отец начал уговаривать заключенных к побегу: «Фашисты всех убивают. Убьют и нас с вами или в печах концлагеря сожгут. Нужно бежать, пока мы на советской территории». Но солдаты очень боялись, что без документов их обязательно расстреляют свои же сотрудники НКВД. Поэтому из всего вагона согласились бежать с папой только десять заключенных, среди них и спаситель отца Федор – старший. И, когда поезд шел среди густых белорусских лесов, они взломали в полу гнилые доски и на ходу стали прыгать под поезд. Один все-таки погиб под колесами, а оставшиеся в живых десять человек убежали в лес. Там, питаясь корой деревьев, скрывались несколько дней, наблюдая за дорогой. По ней шли то советские войска, то немецкие.

И однажды, когда показалась колонна советских войск, отец рискнул и вышел на дорогу. Ехавший впереди на коне офицер, на секунду замешкавшись, вдруг вскрикнул: «Федя! Это ты – отчаянный пулеметчик?!». Оказалось, что всадник – это спецкор военной газеты, который, как ни странно, узнал в исхудавшем и заросшем щетиной солдате героя из своего очерка. Папа же, все еще не веря своему счастью, ответил, что он не один, и ни у кого из них нет документов. Журналист помог бежавшим военнопленным, и в НКВД, несмотря на то, что три месяца всех проверяли, все-таки им поверили. И снова отец пошел на фронт, теперь он служил уже в разведывательной роте.

Однажды, когда он не смог в назначенное время вернуться в свою часть, его вновь посчитали погибшим и матери оправили похоронку. Третью по счету. Но старшина все-таки вернулся домой после победы. За мужество и героизм папуля награжден орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны» I и II степени. И двадцатью восьмью медалями, среди которых – «За отвагу», «За оборону Кавказа».

С такими родителями разве я имею право быть слабой? Да никогда!

4

– Виолетта Федоровна, у меня друг работает в пароходстве. У них там освободилось место главного инженера-строителя. Он и попросил найти ему достойного и грамотного специалиста на это место. Я порекомендовал вас, – такими неожиданными словами утром меня встречает начальник. Зная мою сложную бытовую проблему, он решил мне помочь. – В пароходстве строится многоквартирный дом, и если вы туда перейдете, то вам в нем дадут квартиру. Строительство уже началось, а строят они намного быстрее, чем мы. Это очень богатая организация. А у нас видите, какие нестабильные времена настали. Финансирование просто отвратительное, никогда не знаешь, развалится наша фирма, или удержится на плаву. А вам ведь рисковать нельзя. В пароходстве же все стабильно. Да, и зарплата там вдвое больше. Вам, как главе семьи нужны жилье, деньги. И учитывая, что помощи у вас нет никакой со стороны – это немаловажно. Честно говоря, не хочется терять такую хорошую сотрудницу, но я ведь живой человек, и представляю, как тяжело здесь одной без поддержки. Пойдете?

– Конечно, пойду. Даже раздумывать не буду. Мне же еще родителей нужно обязательно забрать из Грозного. Николай Алексеевич, большое вам спасибо за хорошее отношение ко мне. Вы не представляете, как это страшно – начинать все с нуля на новом месте. А вы мне всегда оказывали поддержку. Сколько жить буду, буду вам за это благодарна.

– Удачи вам, Виолетта Федоровна. Хороший вы человек. Поэтому и отношение к вам хорошее. Я думаю, что там вам будет еще лучше.

– Спасибо.

От этих простых человеческих слов хочется смеяться и быстро лететь на новую работу. Это же надо! Совершенно посторонний человек протянул мне руку помощи. Нет, хороших людей на свете определенно больше! Бегу оформлять документы. На улице яркий морозный солнечный день. От волнения не смотрю под ноги и, поскользнувшись на остановке, подворачиваю ногу. Но упасть не успеваю: меня тут же подхватывает за руки какой-то высокий худой мужчина.