Мой невыносимый телохранитель

9 глава

Всё будет хорошо, повторяю себе, и даже верю в это. Ну, а как иначе?

Нет, ну сначала, стоило Тимуру уехать, конечно, поплакала немного, довела себя до икоты, но потом поняла, что таким образом я скорее поседею и инфаркт в двадцать один год заработаю, чем успокоюсь.

Потому решила чем-то заняться.

Удобно обуваюсь, нахожу в одном из шкафов большую миску — не модную из бутика посуды, а самую простецкую, белую эмалированную с нарисованными голубыми цветочками. И снова ностальгия больно тычет в грудь — у бабули такие же были, на все случаи жизни подходили.

Выйдя из дома, смотрю по сторонам, и с умным видом отправляюсь в сад, где с удовольствием ныряю в смородиновые заросли. Тонкие ветки гнутся под моими пальцами, я скурпулёзно собираю ягоды, которых уродилось так много, что через час приходится идти за второй миской. Ярко-красные шарики сладко пахнут летом, расплываются кислинкой на языке, будят воспоминания, и они, словно непрошенные гости, вторгаются с гиканьем в моё личное пространство.

Вот мне шесть, и мама только-только умерла. Папа, почерневший за ночь, много хмурился, украдкой вздыхал и трепал меня по светлым волосам. Две жиденькие косички от его грубой ласки всё время норовили расплестись, но я больше всего на свете этого боялась. Их мне ещё успела накануне соорудить мама, а после её не стало. Как-то резко, как-то вдруг. Я ещё слышала её смех в гулких коридорах нашего большого и ставшего вдруг неуютным дома, но это были лишь призраки.

Наверное, тогда папа впервые не справился. Растерялся, опустил на мгновение руки и казался таким беспомощным, но мне, шестилетней, тогда было больше всех жальче себя — дети вообще эгоисты. Впрочем, взрослые тоже.

Именно тогда меня отправили к бабуле по линии отца — у мамы родственников не осталось, у неё были лишь мы. И вот именно там, возле смородиновых кустов, с большой миской в руках я снова научилась быть обычным ребёнком с содранными коленками и грязью на щеках.

Я очень давно обо всём этом не вспоминала, а вот, ты гляди, снова накатило, но я мужественно складываю горкой ягоды, по старой привычке каждую десятую отправляя в рот. В голове пульсируют с завидной регулярностью всего два слова: «папа» и «Тимур». Нет, там, в моей голове, есть ещё несколько словечек, но сделаем вид, что я не портовый грузчик, а приличная девушка, воспитанная барышня и всё такое.

Но, чтоб оно всё к чёрту пошло, где Тимур? Что с папой?!

На столе в кухне две большие миски, доверху наполненные красной смородиной. Я лениво поедаю ягоды, смотрю в окно, жду. Чего я жду? Но нельзя просто взять и перестать пялиться на ворота, когда Тимура всё ещё нет. Рядом лежит оставленный им телефон, и в записной книжке действительно только одно имя и подписано оно «Сухарь Русланович Каиров». Господи, это действительно смешно, и я каждый раз глупо улыбаюсь, когда смотрю на экран. Надо же, а кто-то, похоже, всё-таки имеет чувство юмора.

Чтобы не сойти с ума от переживаний, я нахожу просторную библиотеку. Удивительно, действительно библиотека, как в каком-то «Аббатстве Даунтон», с ровными рядами полок, на которых чего только нет! Но больше всего медицинских справочников, и это наводит на мысль, что кто-то, ранее живущий здесь, был врачом. Ну, либо закрывал гештальты, рассматривая вечерами бесконечные справочники и пересчитывая нарисованные кости.

У одной из стен стоит красивый диванчик с гнутой спинкой, я снимаю с полки первую попавшуюся книгу — «Гордость и предубеждение» — и окунаюсь в прекрасный мир великого романа. Мне даже удаётся увлечься, но уже буквально через несколько страниц теряю нить повествования. Мысли снова блуждают где-то далеко, и никак не удаётся сосредоточиться на вечных строках.

Да что ж такое?!

Со злостью на саму себя и свою нервозность кладу книгу на место, выхожу за дверь и спускаюсь в кухню. Завариваю зелёный чай. Меня болтает от слёз к улыбке, когда вспоминаю, что три года несколько раз в неделю Тимур пил мой, по его словам, невкусный чай. Пил и пил, вот ещё удумал. Зачем он так делал, если не нравилось? Может быть, это… любовь?

Я выпиваю несколько чашек, потом гуляю, после снова пью чай. От него уже вяжет во рту и подташнивает, но я, оказывается, та ещё мазохистка. На метры вокруг дома никого, царит тишина и только птицы где-то вдалеке щебечут. Накрапывает дождь, после снова выходит солнце, пока не решает, что даже ему нужно иногда отдыхать.

Закат. Красный, багряный, напоминающий о красках осени и скоротечности жизни, её цикличности. Папа мне всегда говорил, что я слишком много думаю, что мне нужно было родиться в другом веке и современным девчонкам нельзя так глубоко уходить в себя. Нужно быть легче, а когда я спрашивала, хочет ли он, чтобы я ночами напролёт легко прожигала свою жизнь, он хмурился и бурчал что-то себе под нос.

Папа… я жалею, что в доме нет телевизора. Может быть, в новостях что-то рассказали? Всё-таки отец — персона в нашем городе заметная, любимый народом кандидат, хотя я сто раз уже успела проклясть его идею с выдвижением на пост мэра. Честно признаться, идиотская идея, от неё все проблемы начались. Ненавижу политику, всей душой ненавижу!

За окном темнеет, я нахожу бутылку вина и, тяжело вздохнув, наливаю себе бокал. Красное, терпкое, оно приятно обволакивает горло, проникает в кровь. Я нечасто пью, но иногда это кажется жизненно необходимым. Глоток за глотком, и мне становится жарко. Можно вернуться в библиотеку, снова нырнуть в безопасное море классики, но оторвать взгляд от окна невыносимо сложно. Меня будто бы опутали цепями, приковали к стулу и заставили глядеть в одну точку.

Только всё это бессмысленно. Заветный автомобиль не мигает фарами у ворот, не торопится ко мне. Тимур не возвращается.

Я не выдерживаю и набираю короткое сообщение. Тимур не запрещал ведь, только от незнакомых номеров шарахаться заставил, но я не незнакомому абоненту писать собралась, я своему любимому Сухарю.

“Надеюсь, всё хорошо”.

Так, хватит. Это уже переходит всякие границы! Достаточно страданий, достаточно ожиданий, а чая тем более. И когда я уже собираюсь идти спать, за воротами мелькает вспышка света. Сердце радостно клокочет, я подпрыгиваю на месте, не знаю, куда себя деть, но следом начинает звонить телефон.

Хватаю трубку, дрожащими пальцами смахиваю вправо, подношу к уху, не отрывая взгляда от окна, а взвинченный до предела голос Тимура оглушает:

— Элла, быстро на чердак. Быстро!

— Что? Что случилось? — хриплю испуганно, но ноги сами меня уже несут вверх по лестнице.

Я так тороплюсь, перепрыгивая через несколько ступенек, что травмированная коленка начинает глухо ныть, но я должна сделать, как просит Тимур. Он умный и сильный, он знает лучше меня.

Только, чёрт возьми, что происходит?

— Тимур, не молчи! Мне страшно. Что произошло?

— Неважно! — раздражённое, и я слышу, как срывается его дыхание, словно он бежит куда-то. — Мне немного осталось, я почти добрался. Но тебе надо на чердак.

— Да-да, я поняла, я всё сделаю! — я оказываюсь у высокой двери, по счастливой случайности распахнутой. Или по чьему-то умному просчёту.

Ныряю в тёмное помещение, пахнущее пылью и ветошью, чуть не роняю телефон и тяну железную дверь на себя. По венам плещется адреналин, он подстёгивает двигаться, слушать приказы, действовать.

— Там внутри замок, он надёжный. Закройся!

Прижимаю трубку к уху плечом, пальцы на удивление не трясутся, хотя мне очень страшно. Безумно! Но я нахожу где-то в себе силы провернуть замок на три оборота, ещё и огромный чугунный крючок в петлю забросить. Прислоняюсь спиной к двери, тяну влево руку, но окрик Тимура останавливает:

— Не смей включать свет! — рявкает, и это останавливает меня от фатальной ошибки.

Потому что я, идиотка перепуганная, именно это сделать и собиралась. Храни господь трезвый ум Каирова. И его храни.

— Я скоро, не делай глупостей! — снова повторяет Тимур и отключается.