Музыка мертвых

Глава 1. Анатом и композитор

– Девки-то мои совсем с ума свихнулись.

Бургомистр Говард потянулся к графинчику перцовой водки и с удовольствием обновил рюмки. Август Вернон, который откинулся в кресле, отдыхая после сытного второго блюда, одобрительно качнул головой. Перцовка бургомистра была такой, что душу за нее заложишь.

Они приятельствовали много лет – их дружба зародилась почти сразу же, как только Августа сослали в эти угрюмые северные края. Казалось бы, что общего может быть у ссыльного революционера и бургомистра? Если бы Августу сказали, что однажды он, вольнодумец и бунтарь, подружится с чиновником, которому по должности положено быть верным псом короны, то он бы только покрутил пальцем у виска.

А вот ведь, подружились. Обедают вместе, водочку пьют. Вот что делает с людьми провинциальная скука.

– С чего бы? – полюбопытствовал Август. Говард вздохнул.

– Ну я же тебе рассказывал. В наши края приезжает Эрик Штольц.

– О да! – воскликнул Август. – Девицы на него падки, я слышал. Надеются, что он поиграет с ними так же, как на своем рояле. Умелые пальцы – это профессиональное.

Говард покосился на него с неудовольствием.

– Я ему, знаешь ли, все пальцы тогда переломаю. И засуну, куда солнышко не смотрит, – хмуро сообщил он и тотчас же добавил с искренним уважением: – Виртуоз! Гений, какого не знавал белый свет! И в нашем захолустье, представляешь?

Август представлял. Эверфорт был типичным провинциальным городком: медведь на гербе, медведи иногда заходят в город из лесов, и люди тоже похожи на медведей. Он понимал, почему бургомистр поспешил завести дружбу с каторжником: Август повидал свет и людей, многое знал и мог развеять ту скуку, которая, кажется, тут пластами лежала.

Эрик Штольц был великим музыкантом и композитором. Молодой, чуть старше двадцати, он произвел фурор во всех странах. Гениальная игра на рояле, невероятная по красоте и силе музыка, признание слушателей и любовь коронованных особ – и теперь такой человек едет в Эверфорт. Не просто ради концерта, а жить.

Чудны дела Господни.

– И девки мои чокнулись на радостях, – продолжал бургомистр, накладывая на тарелку Августа белые и розовые пласты соленой рыбы. Он не признавал быстрого завершения обеда: есть следовало так, чтоб потом не мочь шевельнуться и дышать через раз. – Гоняют модисток, заказали новые платья, весь дом пропах какой-то дрянью для волос… Надеются, что он их увидит, таких красавиц. И не ослепнет от ихней прелести. А как их, спрашивается, не увидеть, мы в первом ряду сидим.

Насчет красоты своих дочерей Говард не обольщался: все три девицы пошли в папашу и были похожи на молодых медведиц. Круглые лица, крепкий таз, ноги-колонны и гренадерский рост – единственным привлекательным в девушках были густые русые волосы до колен. Самый соблазн для столичного виртуоза, к которому, по слухам, принцессы и герцогини становились в очередь и оставались крайне довольны.

– Да, у него много поклонниц, – уклончиво ответил Август. – Я слышал, ему одна даже бросила панталоны на сцену.

Говард охнул и закрыл лицо ладонями, покачивая головой от бесстыжести современных нравов. Да, столичное обращение было ему в новинку. Как говаривал один из водевильных героев, деревня, не поймет-с!

– Если мои что-то такое отчебучат, поубиваю, – сообщил бургомистр и опрокинул стопку. – Ты подумай только, спят с его дагерротипами! Купили в книжном, в рамочку – и под подушечку. Все трое. Говорю, свихнулись. Говорю: вы на себя-то посмотрите, дуры! Куда вам с вашими физиономиями до столичной особы! До такой особы!

Да, Говард всеми силами развивал в своих детях критическое мышление, правда, Август имел основания полагать, что это должно работать как-то иначе.

– Так что жду концерта, – вздохнул Говард и с каким-то детским мечтательным теплом добавил: – Надо же, такой человек и в нашем медвежьем углу! Прямо не верится, что увижу.

Август понимающе кивнул. Бургомистр был человеком очень простым, практически примитивным, но перед наукой и культурой испытывал чуть ли не религиозное уважение и трепет. Именно его стараниями в Эверфорте возникли две школы, библиотека и колледж богословия, да и книжный магазин в центре города не пустовал – еще одна причина, по которой Август относился к своему другу с искренним теплом.

– Такие, как он, не видят ничего, кроме рояля, – заметил Август. – Все наше земное копошение им так, тьфу.

Говард недоверчиво посмотрел на него и поинтересовался:

– Что, даже насчет водочки ни-ни? Только музыка?

Август ухмыльнулся. Работа анатомом и возня с человеческой подноготной в прямом смысле слова сделала его циником и дрянью.

– Ну ты на святое-то не покушайся. Водочку они очень уважают. Вскрывал я как-то одного поэта – так там печень была больше медвежьей. А ведь как писал, как писал…

– Вот и слава Богу, – вздохнул Говард с видимым облегчением и спросил: – А тебя, я вижу, музыка не сильно привлекает?

Август неопределенно пожал плечами.

– Два года назад, – сказал он, – в столице одна девушка убила и расчленила своих родителей. Сама – в бега. За то, что они запретили ей музицировать и велели не маяться дурью, а выходить замуж. Вот такая музыка мне интересна. Вернее, что творится в голове у таких музыкантов.

Говард развел руками.

– А может, это не она убила? – предположил он и, поежившись, признался: – Я вот не представляю, как можно мамку с батькой убить да потом на куски покрошить. А тут еще и девушка… Может, кто другой убил, а на нее свалили?

Август усмехнулся. Его друг стремился видеть в людях только хорошее – поэтому они и подружились. Мало кто мог разглядеть человека в ссыльном каторжнике, а вот Говард разглядел и не пожалел об этом.

Глава 2. Эрика

Самым сложным было привыкнуть к тому, что в зеркале теперь отражалось другое лицо. То лицо, которое могло бы принадлежать брату Эрики, если бы у нее были братья.

Она не лукавила, рассказывая доктору Вернону о том, что готовила мертвых к погребению, когда жила в монастыре. Сейчас, наконец-то готовясь ко сну, Эрика вспоминала о том, как родители выслали ее в обитель, надеясь, что посты и молитвы усмирят их строптивую дочь и сделают ее такой, какой и полагается быть юной леди из старинной семьи – тихой, скромной и послушной воле родителей и супруга.

Но в монастыре музыка, которая с раннего детства прорастала из глубин души Эрики, зазвучала еще сильнее – так, что ее уже никто не смог бы остановить.

В дверь осторожно постучали, и Эрика услышала голос Моро:

– Милорд? Разрешите войти?

– Да, Жан-Клод, входи, – ответила Эрика, устало усаживаясь на кровать. День был долгий, и она хотела бы лечь и заснуть на пару суток.

Моро вошел в комнату – если обычно у него был такой вид, словно он хранил какой-то очень страшный и темный секрет, то сейчас слуга выглядел так светло и восторженно, как если бы перед ним открылись небесные врата и дали ему возможность заглянуть в рай. В руках он по-прежнему держал листок, который Эрика исписала в зале для вскрытия.

Она сама удивлялась тому, что вдохновение частенько приходило к ней в самых неожиданных и пугающих местах.

– Простите меня за дерзость, милорд, – промолвил Моро, – но не могли бы вы сыграть мне? Сейчас?

Эрика вздохнула и, устало качнув головой, ответила:

– Да. Но только один раз, я уже хочу спать.

Осунувшееся лицо Моро словно солнцем озарило.

– Благодарю вас, милорд, – горячо прошептал он. – Благодарю!

«Итак, с чего бы начать мою историю? – думала Эрика, усаживаясь за рояль. – Должно быть, с того, что родители вернули меня из монастыря и сообщили радостную весть: полковник Геварра выразил горячее желание взять меня в жены, и они ответили ему согласием. Пока мой жених на маневрах, я должна привыкнуть к этой мысли, не срамить родителей и склониться перед тем, с кем буду до гроба».

Геварра делал великое одолжение, взяв в жены практически бесприданницу – пусть семья Штольцев была одной из самых родовитых в Хаоме, отец мог дать за Эрикой какие-то совершенно смешные деньги. Эрика усмехнулась краем рта и опустила руки на клавиши.

Музыка была тихой и неторопливой – таким бывает затяжной осенний дождь над морем, который сыплет и сыплет целыми днями, и мир становится скучным и серым. Но все меняется, когда ты заходишь в дом и закрываешь двери! В камине весело потрескивают дрова, по дому плывет аромат сосновой смолы, а на маленькой плитке варится глинтвейн. Палочки корицы, гвоздичные звездочки, солнечно-рыжие апельсиновые дольки – и пусть себе льет этот дождь, ты будешь в тепле и уюте. Хорошо сидеть в кресле, вытянув ноги к огню, и, попивая пряный напиток, мечтать о том, как пойдет снег, а за ним пожалует и Новый год, пахнущий морозом, сеном и елью…

Эрика убрала руки с клавиш, но рояль продолжал звучать: музыка остывала в комнате, и Моро, который, словно верный сторожевой пес, уселся прямо на пол, мечтательно смотрел куда-то мимо рояля и Эрики, и его лицо было восторженным, светлым и почти юным. Интересно, что ему виделось? Вересковые пустоши Западного побережья или родные края – сухая растрескавшаяся земля под багровым низким небом?

Эрика не хотела бы спрашивать. Незачем забираться туда, откуда ты не сумеешь вернуться.

– Понравилось? – спросила она, хотя и так видела ответ. Моро кивнул и признался:

– Вы потрясаете меня. В очередной раз потрясаете.

– Вот и хорошо, – ответила Эрика. – Свари мне завтра глинтвейн.

– Разумеется, милорд, – Моро поднялся на ноги с ковра, поклонился и добавил: – И еще надо обновить мое зелье. Знаю, что мерзость, но без него не обойтись.

– Спасибо, Жан-Клод, – улыбнулась Эрика, и Моро вышел.

Конечно, его звали не Жан-Клод – настоящего имени ее слуги не смог бы произнести ни один человек на белом свете. Но именно благодаря ему Эрика могла вести ту жизнь, о которой всегда мечтала.

Если бы не Моро, то у Эрики не было бы музыки. Да и ее самой уже давно бы не было.

«Итак, продолжим, – подумала она, нырнув наконец-то под одеяло. – Какая сказка без принцессы? Вот принцесса Кэтрин: мы познакомились с ней на прогулке в Монтонском саду, и оказалось, что она уже слышала мои импровизации. Мы и сами не поняли, как стали лучшими подругами – а потом Кэтрин подарила мне Моро».

Вернее, не самого Жан-Клода Моро, верного слугу и фанатичного поклонника музыки Эрика Штольца – сначала это просто была старая серебряная лампа, которую никто не мог открыть. Она сама отбросила крышку, когда Эрика села за рояль, чтобы сыграть для Кэтрин очередной ноктюрн.

Кто был Моро? Может, сказочный джиннус. А может, демон. Кем бы он ни был, музыка Эрики понравилась ему настолько, что он попросился к ней в слуги – лишь бы слышать то, что она пишет и играет.

Кэтрин, помнится, захлопала в ладоши и воскликнула:

– Боже, как это романтично! Настоящая сказка!

И именно принцессе пришла в голову удивительная мысль – она попросила Моро создать артефакт, который сможет придавать Эрике мужской облик.

– Сами подумайте, – сказала Кэтрин, когда они сидели на ковре в ее комнате, словно заговорщики или дети. – Эрика будет мужчиной. Тогда ей не придется выходить замуж, и она спокойно сможет заниматься музыкой! Она будет давать концерты, ездить с гастролями, она будет жить так, как захочет! И никто больше не станет ею распоряжаться!