На берегах Ганга. Торжество любви

I

Насчет лорда Торнтона Гастингс прислал капитану Синдгэму точные инструкции. Гастингс писал, что лорд Торнтон явился в Калькутту не как простой турист. Он уверен, так писал губернатор своему поверенному, что лорд прислан в Индию для сбора материалов по просьбе своего дяди, Генри Дундаса. Поэтому капитан должен любезно принять лорда и обращаться с ним с самой изысканной корректностью, всеми способами облегчая ему изучение Индии. Однако капитан должен внимательно следить, чтобы лорд Чарльз не завязал непосредственных сношений ни с чиновниками компании, ни тем более с войсками и с туземцами, как с индусами, так и с магометанами. Наверное, Филипп Францис советовал ему обращаться к ним, где он мог бы собрать жалобы и претензии на губернатора и, кроме того, сговориться с чиновниками, главными офицерами и войсками, чтобы вторая попытка его свержения с губернаторской должности, которую когда-то предприняли Клэверинг и Францис, увенчалась успехом. Капитан должен заботиться, чтобы лорд Торнтон ни с кем не виделся и под видом вежливого внимания всюду сопровождать его. Если лорд будет заметно уклоняться от надзора, прямо отказываться от него или нашлись бы основание и доказательства в тайных сношениях его с туземцами, чиновниками или войсками, то капитан может воспользоваться своими полномочиями и арестовать лорда. Особенно же необходимо следить за перепиской лорда Чарльза и в случае нужды конфисковать ее. Все же письма лорда Чарльза, адресованные Дундасу или Францису, должны задерживаться и пересылаться губернатору.

Во всякое другое время такая инструкция пришлась бы капитану по душе, он способен был выполнить подобное поручение с должной решимостью и энергией. Однако теперь, когда он начинал жить новой жизнью, полной счастья, такая борьба с противником, в коварстве и хитрости которого он не сомневался, оказалась ему и тяжела, и противна, так как поглощала все его время и внимание. Но, несмотря ни на что, он с полным рвением принялся за исполнение возложенного на него поручения, чтобы еще раз доказать свою безусловную преданность губернатору!

Скоро он заметил, что лорд, хотя и искал общества Маргариты, но все же прилагал старание разведать про все. Узнав у леди Гастингс, кто относится к знатным жителям Калькутты, он дал понять, несмотря на осторожность вопросов, что до известной степени знаком с обстоятельствами. Капитан попросил Марианну приглашать в резиденцию знатных индусов и магометан, чтобы они могли познакомиться с гостем губернатора. Обыкновенно при разговорах с ними он стоял около лорда и видел, что его в высшей степени вежливый, но все же заметный надзор очень неприятен лорду Чарльзу.

Когда же лорду Чарльзу пришлось делать визиты в дома индусской знати, капитан поручил доверенным слугам внимательно наблюдать за каждым шагом Торнтона и докладывать ему. Как только лорд Чарльз появлялся во дворе, чтобы сесть на лошадь или в паланкин, собираясь ехать в гости, сейчас же являлся капитан, всегда готовый к услугам, с предложением сопровождать его. Лорд хотя и протестовал, но не мог отделаться от капитана, принимая его заботу со снисходительной вежливостью знатного барина к лакею, которую горько чувствовал Синдгэм, и часто в его взгляде вспыхивал огонь, заставлявший вспоминать ужасного Раху. Капитан терпел его поведение с мрачным спокойствием и высокомерию англичанина противопоставлял лишь холодную гордость.

Лорд действительно неоднократно посещал бюро правления, осведомляясь о положении индусского управления, что вполне соответствовало будущей парламентской деятельности лорда. Но и тогда капитан не оставлял его, знакомя с чиновниками, поясняя и дополняя их информацию. Точно так же не удавалось лорду Чарльзу, несмотря на его многократные попытки, побывать одному в форте Вильям, после того как капитан Синдгэм проводил его туда и познакомил с комендантом и офицерами: лишь только он садился на лошадь, тотчас возникал капитан Синдгэм в полной форме, чтобы его сопровождать в форт, или же встречался ему на дороге.

Неустанная опека и надзор должны, казалось бы, озлобить и утомить молодого надменного англичанина, который чувствовал себя здесь, в колониях, до известной степени хозяином. И капитана тяготила такая служба, отнимавшая у него время побыть с Маргаритой. Видимое внимание, оказывавшееся лордом прекрасной дочери губернатора, заставляло капитана ощущать ту разницу, которая существовала между ним и знатным, богатым англичанином, будущим пэром государства. К тому же он чувствовал, что лорд как бы подчеркивал и своим поведением напоминал расстояние, отделявшее Синдгэма от падчерицы всемогущего и знаменитого Уоррена Гастингса. Между молодыми людьми, которых и во дворце, и во всей Калькутте почти всегда видели вместе, развивалась глубокая неугасимая ненависть.

Маргарита, конечно, замечала проницательным взглядом любви все, что происходило в душе ее возлюбленного, бесконечно этим мучилась и именно оттого никогда ничего не говорила капитану в те короткие минуты, когда они оставались одни.

Как-то вечером капитан послал извиниться, что не будет обедать, так как ему нужно отослать губернатору донесение. Он охотнее всего выбирал для необходимой ему работы обеденное время, когда лорд сидел вместе со всеми за столом и капитан мог освободиться от наблюдения за ним. Отсутствие капитана за обедом и в гостиной леди Гастингс считалось вполне естественным. Оживленный и веселый, лорд Торнтон сумел увлечь своим разговором все общество. Даже Маргарита выглядела сегодня веселее и менее стеснялась, чем всегда, освободившись от тяготившего ее страха.

Она разговаривала с лордом Чарльзом раскованнее, вступала в споры, которые он заводил, и даже возражала в веселом тоне на некоторые шутливые замечания, обращенные к ней.

После обеда все встали из-за стола очень оживленные и, как всегда, отправились в парк любоваться красотой ночной природы. Лорд Чарльз предложил свою руку Маргарите, Марианну же окружили несколько офицеров и члены совета. Вскоре Маргарита очутилась одна с лордом Чарльзом на широкой аллее манго, ведущей к большому пруду, у которого капитан прощался с Маргаритой перед своей поездкой и где он сказал ей первое слово любви.

Маргарита смутилась, и первым ее желанием было повернуться и бежать, но она сдержала себя.

Они дошли до прудов, окруженных гигантскими деревьями, и тихая гладь их предстала перед ними при блеске звезд. Цветы лотосов распространяли свой сладкий аромат. Лорд Чарльз подошел к мраморному берегу и остановился, очарованный чудесной красотой природы. Маргарита погрузилась в дорогие воспоминания о своем любимом и забыла обо всем. Очнувшись, она увидела лицо лорда, глаза которого с особым блеском смотрели на нее.

— Трудно жить в этом доме, — сказал он, — промолвить друг другу хоть слово наедине, и даже, мне кажется, — прибавил он с горечью, — здесь следят за каждым моим шагом.

Маргарита молчала. Ею опять овладело бессознательное желание бежать, и она снова подавила его.

— Я должен, — продолжал лорд Чарльз, — воспользоваться редким и ценным случаем находиться с вами наедине, чтобы сказать вам то слово, которое уже давно у меня в сердце.

Маргарита не знала, что делать. С улыбкой на устах, но дрожащим голосом она произнесла:

— И именно здесь, лорд Чарльз? Неужели каждый день не встречается удобных случаев?

— Есть слова, — отвечал он своим важно-спокойным тоном, — которое должен слышать лишь тот, кому они предназначены. Здесь цветы лотоса, дышащие на нас своим дивным ароматом, а лотос, как я слышал, по поверью индусов, цветок любви, и поэтому здесь я хочу сказать то слово, которое готово вырваться у меня из сердца.

Он нагнулся над водой, сорвал один из красных цветков — и передал его Маргарите.

— Пусть вам этот цветок за меня скажет то слово, которое я до сих пор скрывал в себе, но которое рвется наружу, слово той любви, которая горит и цветет в моем сердце…

— Сэр Чарльз! — воскликнула она в отчаянии. — Что вы говорите? Я, право, не понимаю вас…

— Разве мое слово слишком смело? — спросил он. — Я говорю вам вполне искренно. Жизнь моя будет посвящена исполнению его. Я предлагаю вам свое сердце и свою руку, чтобы идти с вами по дороге жизни, ведущей к высотам славы и чести. Разве моя рука недостаточно благородна, чтобы предложить ее баронессе Имгоф, приемной дочери Уоррена Гастингса? Возьмите этот цветок, с ним я вам предлагаю корону пэра…

— Пойдемте назад, — воскликнула Маргарита. — Я не хочу, я не смею слушать вас!

— Но отчего? — спросил лорд Чарльз. — Разве язык моей любви и моего уважения к вам оскорбителен? Я знаю, что сэр Уоррен Гастингс, ваш приемный отец, горд, точно он король Индии, но думаю, что и он не найдет мое сватовство слишком дерзким.

Он взял руку Маргариты и просунул цветок лотоса между ее нежных пальцев. Маргарита вырвалась, и цветок упал на землю.

Послышались шаги. Перед ними точно из-под земли предстал капитан Синдгэм. Маргарита затрепетала: капитан, наверное, все слышал, если смог так близко подойти незамеченным, и она боялась столкновения между женихом и лордом, которое легко могло произойти при ненависти соперников. Но лицо капитана оставалось веселым. Он вежливо поклонился и сказал совершенно спокойным голосом:

— Я так и думал, что найду кого-нибудь здесь, у пруда с лотосами. Не правда ли, лорд Чарльз, великолепное место! Здесь соединено почти все сказочное очарование Индии, и не правда ли, вы почувствовали, что красота природы никогда так сильно не действует, как в ночной тиши при таинственном мерцании звезд?

Лорд смертельно побледнел, в глазах его сверкнул дикий гнев, а губы задрожали.

Маргарита, как бы заклиная, подняла руку и сделала шаг вперед, точно желая броситься между молодыми людьми, но лорд вполне овладел собой. Он понял, что на вежливый поклон капитана недостойно и смешно отвечать в оскорбительной форме, тем более встреча могла произойти совершенно случайно, и он не должен допустить, чтобы какой-то офицеришка превзошел его в самообладании и уверенности.

— Мы несколько отошли от всех, — проговорил он. — Пожалуй, пора идти искать леди Гастингс.

— Мне кажется, — так же спокойно и вежливо возразил капитан, — что я слышу голос нашей хозяйки… Они, верно, скоро придут сюда. Смотрите, валяется цветок лотоса, — продолжал капитан, нагибаясь и подымая цветок, выпавший из руки Маргариты. Лорд сделал движение, как будто хотел вырвать его из рук капитана. — Бедный лотос, ты не должен увядать в пыли, — приговаривал капитан, — если ты для народа служишь символом жизни и любви, красоты и правды, то тебе подобает, как и человеку, распускаться в священной воде, из которой ты произрастаешь!

Он далеко в воду откинул красный цветок и впервые пристально взглянул лорду в глаза. Взгляды их встретились, как шпаги.

Маргарита все время стояла с опущенным взором. Она облегченно вздохнула, видя, что все мирно закончилось, и поспешила навстречу своей матери, которая появилась в аллее. Все общество опять соединилось. Леди Гастингс заговорила с лордом Торнтоном. Маргарита быстро подошла к капитану.

— Ты слышал?

Он молча наклонил голову.

— И ты мне доверяешь? — спросила она. — Ты уверен, что нет ничего в мире, что могло бы затмить твой образ в моем сердце?

— Бывает ли любовь без доверия? — спросил он так же шепотом, как и она. — Я верю всякому твоему слову, но я нахожу, что без борьбы нельзя обладать ценным сокровищем и надо защищать свою любовь, как садовник охраняет чудный цветок от ветра, бури и непогоды.

Она взяла его под руку, и все вернулись на веранду.

Когда лорд увидел, что Маргарита с капитаном немного отстали от других, в его глазах снова вспыхнул угрожающий огонек, опять содрогнулось его побледневшее лицо, но он, улыбаясь, простился с дамами, с холодной вежливостью раскланялся с остальным обществом и ушел в свои комнаты.

Капитан чувствовал теплое пожатие руки Маргариты, но все же неприятное ощущение беды повисло у него над головой. Так ясно, как сегодня, он еще никогда не чувствовал той разницы, которая существовала между ним, парием без имени, и высоким лордом Торнтоном, будущим пэром Англии.

— Лорду не надо, — пробормотал он, глядя из открытой двери своей комнаты в парк, — страшной борьбой покупать себе право смотреть на Маргариту; у него есть даже право смотреть на нее сверху, и он может предлагать ей пэрство. Но ничто на свете не смеет стать между мной и моим счастьем…

Зловещий огонь вспыхнул у него в глазах, как некогда в глазах ужасного Раху, отправлявшегося на борьбу с человеческим обществом, которое его отвергло. Вдруг он услыхал тихое шуршание в кустах и рассмотрел при свете звезд очертание темной фигуры. В один миг прыгнул он в свою комнату, схватил пистолет, щелкнул курок.

— Стой! — крикнул он. — Стой, или смерть тебе!

Но темная фигура не остановилась, она неслышно подошла к нему, и тихий голос проговорил на ломаном английском языке:

— Не бойтесь, благородный господин, и опустите ваше оружие. Кто бы посмел вступить в дворцовый парк с дурными намерениями и приблизиться к вам, храбрейшему из храбрых, который тигру и льву смотрит в глаза и не отступит перед змеей? Позвольте мне войти и выслушайте меня. У меня есть к вам письмо!

Незнакомец подошел к лестнице и почти неслышно поднялся по ступенькам. Перед капитаном стоял человек с коричневатым лицом и седеющей бородой, одетый в простонародный костюм. Глаза незнакомца блестели из-под низко надвинутой головной повязки.

— Кто ты? — спросил капитан, держа дуло своего пистолета почти у груди незнакомца и следя глазами за каждым его движением. — Ни шагу дальше, и если ты меня знаешь, то тебе известно, что я не угрожаю напрасно. Кто ты?

— Имя мое Хакати, — прозвучал ответ, — бедный фокусник, который проезжает через страну и путешествует от Гималаев до Мадраса и Мизоры, где царствует теперь после внезапной смерти его отца Типпо Саиб.

Капитан все еще держал свое оружие наготове. Незнакомец заметил, что дуло пистолета задрожало, и в углах его глаз сверкнула коварная радость.

— Хакати? — спросил капитан, качая головой. — Я тебя не знаю.

— Возможно, благородный господин, но я пришел не для того, чтобы искать у вас чего-либо. Позвольте войти и выслушайте меня. В густых кустах, которые нас окружают, могут оказаться уши посторонних.

Капитан, пятясь, вошел в свою комнату. Незнакомец последовал за ним.

— Стой там, — приказал капитан, указывая незнакомцу, назвавшему себя Хакати, на место, которое освещалось подвешенной под потолком лампой, сам же он сел на диван. Тяжелый стол с мраморной доской отделял его от незнакомца. Он все время держал пистолет перед собой, а с бокового стола приблизил к себе длинный кинжал.

— Оружие не понадобится вам, — предупредил Хакати. — Неужели вы меня считаете таким дураком, что я захочу напасть на вас здесь, где один ваш оклик приведет в движение сотни слуг.

— Говори же, — велел капитан, не выпуская оружия из рук, — у меня нет ни времени, ни охоты долго тебя слушать. От кого твое письмо?

— Письмо от человека, не знавшего страха, как и вы, перед которым трепетали все, кто к нему подходил, и даже тигр отступал перед ним с ужасом и змея уползала в свою пещеру. Это письмо от Раху! Гордые брамины изгнали его к париям, но он поклялся отомстить браминам и, главное, могущественному Нункомару. Он сдержал свою клятву, он стоял у виселицы Нункомара и около огненной могилы Дамаянти…

Холодный пот выступил на лбу у капитана, но ни один мускул его лица не дрогнул, взгляд его оставался холодным, и лишь на мгновение он поднял руку ко лбу, точно искал что-то в своей памяти.

— Ты называешь имя, — сказал он, — которое я не совсем помню, хотя я помню магараджу Нункомара, осужденного за государственную измену, помню прелестную Дамаянти, последовавшую за мужем по индусскому обычаю в огненную могилу. Но я никого не знал, кто носил бы имя созвездия Дракона, о котором мне рассказывали в детстве. Что же случилось с тем, кого ты называешь Раху? Что у тебя с ним общего?

Как ни старался капитан говорить равнодушно, все же от острого взгляда Хакати не ускользнуло, что он опустил глаза и как-то вскользь начал смотреть на него.

— Но все же, благородный господин, — отозвался непрошеный гость, — тот, кто мне поручил передать письмо, вас знал, он определенно назвал ваше имя, описал вашу наружность и сказал мне, чтобы я тайно передал его вам, без посторонних.

Капитан равнодушно пожал плечами и вновь направил дуло своего оружия на незнакомца. Но от внимания того не укрылось, что рука офицера судорожно сжала рукоятку пистолета, точно он хотел подавить сильное внутреннее волнение, и насмешливое, торжествующее выражение вновь пробежало по его лицу.

Спокойным равнодушным голосом капитан сказал:

— Не понимаю, о чем ты говоришь…

— Поверьте мне, — начал убеждать Хакати уже резким, почти угрожающим тоном, — я могу доказать, что я говорю правду. Если вы не помните больше имени Раху, то, может быть, вы его знали под именем Аханкараса, когда он жил в храме Хугли.

— Ты ошибаешься или обманываешь меня! Храм Хугли мне совсем незнаком. Верно, твое послание относится к кому-либо другому. Где ты видел этого Аханкараса, или Раху, как ты его называешь?

— Я видел его еще юношей, пожалуй, мальчиком, когда меня призвали в храм. Затем я видел его, когда он жил среди париев в лесах Ориссы. Последний раз я его видел здесь, несколько лет назад, когда давал представление со своей труппой. Он был тогда переодетым и сначала завербовал золотых дел мастера Санкару для восстания, а затем приказал ему и мне свидетельствовать против Нункомара перед судьей. О, я, наверно, его тогда узнал, я хорошо запоминаю взгляд и черты лица человека, хотя бы один раз мною виденного…

— И что же? — спросил капитан равнодушным тоном.

— Затем я его опять встретил у дороги, ведущей через леса Ориссы, и там он сказал, что устал от скитальческой жизни и насытился местью над людьми, которые его изгнали. Он бы желал опять вернуться к людям… У него есть друг, как он сказал, который мог бы ему помочь и достать ему деньги, необходимые для новой жизни, и тогда он назвал вас, благородный господин, приказал разыскать вас и сказать вам: «Раху, мститель, просит вас о нем вспомнить и дать ему возможность и средства вернуться к той жизни, из которой его изгнали и которая вам доставляет столько радости, чести и блеска».

Он низко поклонился, ожидая ответа.

— Я тебе повторяю, — заговорил капитан, — что я не помню никакого Раху. Или тот, который тебя послал, ошибся, или ты выдумал историю, чтобы меня растрогать и получить подарок.

Коротким движением руки он прекратил уверения Хакати:

— Хватит! Я уважаю храбрость и хитрость. Конечно, я не убью безоружного человека, находящегося в моей власти. Ты доверился моему великодушию и не ошибся; ведь я мог бы задержать тебя как вора, и тогда ты не избежал бы виселицы.

— Да, но если бы меня допросили, — упрямо продолжал Хакати, — я рассказал бы судьям и про Раху, и про его дела!..

— Твоя уверенность удивляет, — заметил капитан, не обращая внимания на слова Хакати. — Возьми, пусть это будет тебе или тому, кого ты зовешь Раху и кто хочет просить у меня помощи.

Он достал из стола полный кошелек и бросил его Хакати, который ловко поймал его на лету.

— Но, — продолжал он, угрожающе сверкая глазами, — берегись мне попадаться на дороге и обращаться ко мне с такими просьбами и письмами. Раз я простил, раз я поддался состраданию, но, если ты еще придешь, будь уверен, тебе придется раскаяться в своей отважности.

Хакати взвесил в руке кошелек, через зеленые петли которого блестели золотые.

— Маловато, сударь! — усмехнулся он.

— А жизнь свою, дарованную мною, ты ни во что не ставишь? — воскликнул капитан. — Вон отсюда!

— Предайте меня суду, — посоветовал Хакати с упрямым блеском в глазах, — я заговорю, и, может быть, губернатор назначит цену повыше, чтобы открыть Раху опять дорогу в свет, из которого его некогда выгнал Нункомар.

Смертельно бледный, капитан поднял свой пистолет. Хакати съежился, чтобы с ловкостью индусских фокусников изогнуться и дать пуле пролететь мимо, но капитан знал эту уловку. Он выпрыгнул из-за стола с кинжалом в левой и пистолетом в правой руке, держа его почти прямо на груди Хакати, так что тот никак не мог увернуться от пули.

— Вон! — приказал он. — И будь тот Раху, о котором ты говоришь, действительно мой друг, ты испустил бы уже последний вздох свой!..

Хакати сообразил, что он проиграл дело. Скользнув через веранду, он исчез, как тень, во мраке парка. Через несколько минут резкий крик совы прозвучал в воздухе, как последняя угроза, затем все стихло. Капитан обессиленно упал на диван.

«Мне следовало бы убить его, — подумал он, — ведь только мертвые молчат, или удовлетворить его алчность и тем купить его молчание. Нет сомнения, что он меня узнал».

— Но нет, нет, — содрогнулся он, — довольно лилось уже крови. — И он погрузился в тяжелую дремоту. Через некоторое время он встал.

— Конечно, глупо его бояться, полное спокойствие — лучшее орудие. Что значит слово этого несчастного! Если бы он даже решился коснуться ужасной тайны, доказать ее он не в состоянии. Разве Гастингс не знает, кто я, разве он не клялся мне в благодарности?

Некоторое время он отдыхал еще на подушках своего дивана, глубоко погрузившись в раздумье. Дверь передней отворилась, и вошел его доверенный слуга.

— Что случилось? — спросил он испуганно.

— Лорд Торнтон, — отвечал лакей, — пошел в парк…

— Вышел в парк, теперь? — воскликнул капитан, бледнея.

Как молния, у него блеснула мысль, что ночная прогулка лорда каким-то образом касается Маргариты, но, рассердившись на самого себя, он потряс головой, чтобы прогнать такую мысль.

— Ему, верно, — произнес он равнодушно, — захотелось подышать ночным воздухом… Но все равно я желаю знать, что он делает.

Он накинул на свой мундир темное одеяние, какое носили туземцы, спрятал в его складках кинжал и спустился с лестницы.

— Никто не должен следовать за мной, я сам буду следить за лордом, — оповестил он слугу и легкими неслышными шагами исчез в темноте.

Лорд Торнтон действительно тихо шел из дворца к темным аллеям, как бы вдыхая ночной воздух. У него в кармане лежали двуствольный пистолет и кинжал. Вечером он нашел в газете, лежавшей у него на письменном столе, записочку, в которой коряво, но вполне разборчиво было написано следующее:

«Капитан Синдгэм не то, чем он кажется. Если лорд Торнтон желает наверное знать, кто, собственно, этот капитан, то после двенадцати часов пусть он сделает прогулку по парку, чтобы встретить того, кто может сообщить интересную для него тайну».

Записку лорд спрятал. Радость вспыхнула у него на лице, и он сейчас же решил принять приглашение неизвестного. Он вышел в парк, не замечая, что какая-то тень следует за ним; вскоре и другая тень вышла из-за кустов и положила руку на плечо первой тени.

Слуга, следивший за англичанином, вздрогнул и схватился за кинжал, бывший у него за поясом, но сейчас же бросил оружие, узнав капитана Синдгэма, и поклонился ему. Тот спокойно приказал ему идти назад.

Слуга, привыкший молча повиноваться, быстро удалился, а капитан под прикрытием кустов направился в том же направлении, что и лорд Торнтон, который выжидательно смотрел вокруг.

Он уже думал, что все происходящее — мистификация, и хотел повернуть обратно, как вдруг из тени вышел человек и подошел к нему со скрещенными руками. Лорд остановился и спросил:

— Кто вы и что вы желаете мне сказать?

— Кто я, вам безразлично, — отвечал тот. — Я вам сообщу кое-что такое, что вы охотно выслушаете, лорд Торнтон. Мне кажется, вы не любите капитана Синдгэма, он стоит у вас поперек дороги.

— Вы говорите, что капитан не то, чем он кажется, так кто же он? — спросил лорд.

— Позвольте мне, милорд, оставаться в тени, — возразил незнакомец, плотно прижимаясь к краю беседки, так что едва можно было различить его фигуру, — ни один глаз, кроме вашего, не должен меня видеть. То, что я хочу вам сказать, — тайна.

Лорд подошел немного ближе, но опустил руку в карман и взялся за пистолет.

— Говорите! — заявил он.

— Моя тайна имеет цену, милорд, — отвечал голос еле видного в темноте человека, — и порядочную цену для вас. Заплатите мне пятьсот фунтов, и тогда я скажу!

— Неужели вы думаете, — возразил лорд, — что я поздно ночью отправлюсь сюда с такой суммой в кармане?

— Этого и не нужно, выпишите чек в банк.

Лорд обдумывал.

— Хорошо, — согласился он. — Пусть будет так, но если тайна, которую вы мне хотите сообщить, обладает ценностью, то вам заплатят без разговоров; если же вы меня обманете, то вас арестуют.

— Я принимаю ваше условие, но поручитесь мне честным словом, что вы его исполните.

Лорд вынул записную книжку, вырвал из нее листок и написал что-то при слабом свете звезд.

— Готово, — сказал он. — Как только вы кончите говорить, я вам дам свое честное слово. Возьмите, но подойдите сюда, я не люблю темноты.

Темная фигура выделилась из темноты, но внезапно покачнулась, лорд услыхал сдавленный крик и хрипение. Незнакомец исчез в тени.

— Что это значит, что вы делаете? — крикнул лорд Торнтон в отчаянии.

Он не получил ответа, только услыхал треск ветвей. Лорд поспешил на шум. Незнакомец исчез, но когда он раздвинул качавшиеся ветки кустарника, то увидел его, лежавшего без движения на земле. Несмотря на хладнокровие и храбрость, на лорда напал суеверный ужас. Он повернул обратно и, точно убегая, направился по той же дороге.

Ему вышел навстречу капитан Синдгэм, спокойно идущий по дороге. В просторном камзоле, так что лорд его не узнал и отступил в испуге. Капитан откинул камзол и подошел, вежливо кланяясь.

— Ах, это вы, милорд? — спросил капитан тем тоном вежливости, который между ними установился. — Неосторожно гулять здесь одному по ночам. Правда, парк окружен стеной, но воры и разбойники храбры до безумия.

— Действительно, — отвечал лорд. — Тут происходят удивительные вещи, и я слышал какой-то крик совсем близко, и точно человек упал в кустарнике.

— Вот видите, — спокойно отреагировал капитан. — Я был прав. Во всяком случае, я не советую вам выходить без оружия. Но еще лучше не ходить без провожатого.

— Я вооружен, — сообщил лорд Чарльз, вытаскивая из кармана пистолет. — Но вы тоже один бродите по парку?

— Я люблю ночной воздух, — возразил капитан, — но и я из предосторожности всегда вооружен.

Он вытащил из своей накидки длинный, немного изогнутый кинжал, и острый клинок его блеснул при свете звезд.

— Кинжал лучше, — заверил он, — чем огнестрельное оружие. Но вы говорили о крике, о таинственном шорохе. Надо будет посмотреть, что там произошло; с этим упрямым, коварным и жадным народом надо всегда оставаться настороже. Помните вы то место?

— Там! — содрогнулся лорд и показал рукой вперед. — Я найду его.

— Пойдемте поищем, хотя там, наверное, ничего и не было; разве обезьяна свалилась во сне с дерева и ушиблась. Но все же следует проверить.

Он вытащил из своего мундира маленький свисток. Раздался тонкий пронзительный свист.

— Это зачем? — спросил лорд Торнтон. — Мы ведь оба вооружены.

— Неужели мы должны рисковать жизнью из-за какого-нибудь разбойника? — возразил капитан.

Многочисленные слуги спешили на зов по дорожкам парка. Лорд медлил идти вперед, он сожалел о том, что сказал, потому что, если найдут того человека и он заговорит, может произойти неприятное объяснение.

— Я, верно, ошибся, — предположил он, — не стоило поднимать тревоги.

Капитан, казалось, не слыхал его слов.

— Значит, туда, — показал он. — Спешите, обшарьте все кусты! — приказал он слугам и сам спокойно пошел в направлении, указанном лордом, который последовал за ним с тихим проклятием на устах.

Неужели этот человек должен всюду за ним подсматривать, всюду встречаться ему на дороге? Он надеялся, что таинственный незнакомец убежал, но если его найдут, то он решил отрицать все, что бы тот ни говорил.

Молча они шли рядом, а слуги, как гончие собаки, обыскивали кусты. Когда они пришли к месту, от которого лились душистые ароматы, им навстречу уже неслись возгласы.

— Здесь, здесь!

Капитан поспешил вперед, и лорд последовал за ним. На том месте, где он раньше говорил с таинственным незнакомцем, несколько слуг наклонились к земле.

— Мертвый человек, — кричали они капитану, — по одежде индус, он еще не остыл.

В ужасе подошел лорд. Он узнал человека, которого видел раньше.

Капитан нагнулся.

— Его убили, — заключил он, — так всегда убивают индусские разбойники: они нападают на свою жертву сзади. Но как такое могло случиться здесь, в парке, и кто мог быть убитый? Не знает ли его кто-нибудь из вас?

Слуги подошли и нагнулись над покойником.

— Это Хакати, — опознал убитого один из слуг, — предводитель фокусников, которые несколько дней назад раскинули здесь свою палатку.

— Фокусники или разбойники — все равно, — сказал капитан, — но как случилось, что он сам стал жертвой? Обыщите его!

Слуги повиновались. Они не нашли на покойнике никакого оружия, только несколько амулетов и в кармане его одежды шелковый кошелек, полный золота.

— Так оно и есть, — почти равнодушно констатировал капитан, — этот человек прокрался сюда, чтобы найти случай украсть; один из его сообщников знал, что у него есть деньги, последовал за ним и убил его здесь. Ваше приближение, лорд Торнтон, испугало разбойника, прежде чем он успел лишить свою жертву добычи. Вы видите, лорд Чарльз, как неосторожно гулять одному ночью даже в парке резиденции.

Лорд молча поклонился. Ему стало плохо, он почувствовал головокружение и не мог собраться с мыслями. Все выглядело так естественно, что даже слуги отнеслись к происшествию со снисходительным равнодушием, но лорду все же казалось, что глубокая тайна обвивает его своим покровом. Незнакомец, позвавший его на ночное свидание и обещавший ему сообщить важные сведения о его заклятом враге, умерший как раз в ту минуту, когда хотел сделать свое сообщение, затем капитан, встретившийся ему после разговора и исчезновения незнакомца, — все это казалось странным и мистическим.

— Уберите мертвеца, — приказал капитан. — Оставьте его на открытом месте для коршунов, а деньги отдайте фокусникам и прогоните их из окрестностей города. Убийцу искать нечего, его все равно не найти…

Лорд молча пошел обратно во дворец. У двери его апартаментов капитан простился с ним с холодной вежливостью. Звенящая тишина водворилось снова под деревьями парка.

Слуги унесли через боковую дверь тело Хакати и на общественном кладбище, окруженном со всех четырех сторон высокими стенами, положили его в одну из железных корзин, поставленных на подмостки.

Множество коршунов сидели на зубцах стены, и, как только слуги ушли, птицы набросились с пронзительными криками на тело.

Лорд поклялся мстить врагу, заключившему союз с нечистой силой.

Капитан же, оставшись один, поднял руки к ночному небу и воскликнул:

— Прости мне, Ты, Всемогущий, что рука моя опять обагрилась кровью, но разве моя жизнь, мое счастье, моя душа не стоит того, чтобы я их защищал против коварных нападений? Разве нет права защищаться от угрожающего хищного зверя и разве человек не худший враг, чем тигр или змея?

Когда на следующее утро взошло солнце, то первые его лучи скользнули по скелету, лежавшему в железной корзине кладбища, — все, что оставили от тела Хакати коршуны.

II

Ночь, проведенная так беспокойно, ничем не повлияла на порядок следующего дня, и жизнь протекала во дворце как всегда. Капитан спокойно занимался своими многочисленными служебными делами. В своем ежедневном докладе Гастингсу он упомянул об убийстве в парке резиденции предводителя труппы фокусников, объяснив его так же, как лорду и слугам. В своем докладе он лишь вскользь коснулся этого ночного происшествия и упомянул, что им приняты меры для обеспечения в будущем безопасности дворца; стены подняты выше, и всюду кругом дворца поставлена стража.

Сам же он отправился убедиться, в точности ли исполнены его приказания. Почти машинально дошел он до пруда с лотосами — места, которое он очень любил по воспоминаниям. С сильным сердцебиением остановился он у выхода из аллеи, увидав на мраморной скамейке под тенью дерева манго Маргариту. Опустив голову, она смотрела на воду, из которой красные, белые и голубые цветы лотоса поднимали свои головки.

С минуту стоял он перед неподвижно возникшей дивной картиной. Однако его взгляд, казалось, обладал магнетической силой. Вздохнув, Маргарита встала и, глядя в водяную гладь пруда, увидала того, о ком, вероятно, она только что думала. Яркая краска вспыхнула у нее на лице. Быстро встав, она вышла из тени деревьев и протянула ему свои руки. Он кинулся к ней по дорожке вдоль пруда, крепко обнял ее, и некоторое время они стояли молча.

— Я шла сюда, чтобы помечтать! — воскликнула она. — И вдруг мои мечты воплотились в действительность, теперь я держу свое счастье обеими руками.

Она прижала его руку к своему сердцу и, все еще глядя ему в глаза, проговорила:

— Как давно, дорогой друг, мы не оставались наедине! Если я и читала любовь в твоих глазах, сердце мое жаждало услышать хоть слово…

— Моя Маргарита, — промолвил он, целуя ее в лоб со вздохом, вырвавшимся из его груди.

— Посмотри, мой друг, даже теперь, когда судьба нас одарила счастливой минутой, твой взор печален, точно у тебя есть забота, мне неизвестная… — отозвалась Маргарита.

— Как не быть заботе? — спросил он, нежно гладя ее золотистые волосы. — Я ежедневно ощущаю то расстояние, разделяющее тебя, дочь всемогущего губернатора, от меня, бедного офицера, имеющего одну лишь шпагу.

— Неужели мужество и преданное сердце не дороже всего на свете? И разве именно мой отец не ценит тебя? Хоть бы скорее он вернулся, тогда исчезнет тайна наших отношений.

Она взглянула на него вопросительно, ожидая ответа, он же сидел, поникнув головой, и наконец заговорил, но так серьезно, что она почти испугалась:

— Маргарита, у меня нет ни имени, ни богатства, этих двух могущественных вещей, перед которыми преклоняется свет и которые в его глазах придают человеку цену. Скажи, ты никогда не пожалеешь, что отдала мне свое сердце?

— Ты сам не веришь тому, что говоришь! — ответила она, по-детски улыбаясь. — Может ли кто стоять в свете выше того, кого я люблю?

— Маргарита! — продолжал он еще серьезнее. — Если бы кто-нибудь явился к тебе и стал тебе говорить обо мне дурное, чтобы возбудить недоверие и подозрение, ведь ты не знаешь моего прошлого… Если бы тебе сказали, что я недостоин тебя, Маргарита, что бы тогда ты сделала, что подумала бы и чему поверила?

— Поверила бы, друг мой, — блеснула глазами она, — твоей верности, твоей любви, подумала бы только, что я тебя люблю, что я должна любить тебя, что эта любовь выросла со мною и что я буду тебя любить до последнего биения моего сердца, а что бы я сделала…

С улыбкой обняла она его, и свои розовые губы подставила для поцелуя. Он обнял ее и крепко поцеловал. Маргарита посмотрела на него:

— Кто же, друг мой, кто может говорить о тебе дурное?

— Кто мог бы тебе говорить обо мне дурное? — мрачно спросил он. — Тот, кто меня ненавидит, потому что зависть и ревность открыли ему, что я тебя люблю. Тот, кто, занимая в свете высокое положение, смотрит на меня свысока и считает недостойным даже приближаться к тебе, тот, кто, как тень, вошел в лучезарный ореол нашего счастья.

Сильно покраснев, она поникла головой.

— Маргарита! — позвал он. — Разве ты не знаешь, разве ты никогда не чувствовала, никогда не читала в его взгляде, что он тебя любит?

— Я знаю только твою любовь, — возразила она с дрожью.

— Клянусь тебе! — воскликнул он. — Его любви нет дела до моей, но все же он лорд и поэтому осмеливается смотреть на тебя и обращаться со мной, как с лакеем.

Маргарита гордо выпрямилась.

— И ты сомневаешься во мне, мой любимый, и ты мне не доверяешь? Ты думаешь, что можно поколебать мою любовь?

— Прости, Маргарита. — Капитан начал целовать ее руки. — Прости, ведь такие мысли у меня появляются от избытка любви, и даже не мысли, а какой-то страх.

— Посмотри мне в глаза, — попросила она, — и тени исчезнут. Клянусь тебе, что лорд, которого я ненавижу, никогда не сказал мне о тебе дурного слова, и если бы он только осмелился на это, то я ответила бы так, что всякий дальнейший разговор прекратился бы.

Он обнял ее, губы их слились в поцелуе, и долго они болтали шепотом, повторяя друг другу то, что они давно знали. Когда они наконец расстались, то в конце аллеи она еще раз обернулась и послала ему воздушный поцелуй; он же все стоял у края бассейна, вдыхая аромат лотосов.

В это время лорд Торнтон велел доложить о себе леди. Гастингс, и она приняла его в своем будуаре. У лорда был особенно торжественный вид, и после первых приветствий он сообщил ей, как бы отвечая на ее вопрошающий взгляд:

— Я очень рад, миледи, что застаю вас одну, мне надо поговорить с вами наедине. Я хотел бы высказать вам одно мое желание, которое я таю в сердце, а так как вашего мужа здесь нет, то я обращаюсь к вам…

— Я слушаю, — сказала Марианна, — и вы знаете, лорд Чарльз, что я всегда готова исполнять ваши просьбы, если только они в моих силах.

— Здесь, в далекой Индии, произошел переворот в моей жизни, переворот, давно ожидаемый моим отцом, маркизом Хотборном. Я нашел особу, которой я хотел бы предложить свою руку, чтобы ввести ее пока — как леди Торнтон, а затем — как маркизу в английское общество, украшением которого она будет.

На секунду Марианна опустила глаза, но скоро овладела собой. Предложение противоречило всем ее мыслям о будущем Маргариты. Лорд, хотя и говорил почтительно, но по его тону можно было понять, что сделанное им предложение все должны считать за особую честь. Марианна почувствовала себя оскорбленной и отвечала с холодной вежливостью:

— Ваше предложение, лорд Чарльз, делает честь мне и моей дочери, но я не в состоянии дать вам сейчас ответ. Прежде всего решительный ответ на ваш вопрос может дать только мой супруг; без его воли я никогда не подам даже и маленькой надежды.

— Вашего супруга здесь нет, — возразил лорд, — поэтому я прежде всего должен обратиться к вам. Я сейчас же напишу ему, а может быть, вы будете добры передать ему мою просьбу?

— Это мой долг — спросить совета мужа, но я вас предупреждаю, что Маргарита не дочь моего мужа; она немка, ее отец — барон Имгоф, я с ним разошлась, так как брак с ним делал и меня, и его несчастными.

— Я знаю, — ответил лорд. — И мне известно, что фамилия Имгоф принадлежит немецкому дворянскому роду.

— Но мой первый муж жив, и, пожалуй, его положение не будет соответствовать в глазах света положению отца будущей маркизы Хотборн. Он часто нуждается. Ваше доверие, лорд Чарльз, принуждает меня быть вполне откровенной.

— Мне все известно, — спокойно возразил лорд. — И мое дело — так уладить обстоятельства, чтобы не возникло повода к каким-то затруднениям. Я стою достаточно крепко на ногах, чтобы предоставить своей жене должное положение.

— И потом, — продолжала Марианна, — есть еще одно обстоятельство, которое может разрешить только моя дочь…

— Что за обстоятельство? — спросил лорд, и в его глазах вспыхнула угроза.

— Чисто личное, лорд Чарльз, которое состоит в том, чтобы выяснить, любит ли вас моя дочь. Я сама слишком много перенесла и знаю, как больно ошибиться в своих чувствах.

— Я не требую романтической любви, как ее описывают поэты, — высокомерно отвечал лорд, — но я полагаю, что обладаю теми качествами, которые можно требовать от мужа.

— Конечно, я разъясню своей дочери, — согласилась Марианна более сдержанно, — преимущества положения леди Торнтон. Но, впрочем…

— Впрочем? — переспросил лорд.

— Впрочем, — перебила Марианна, — прежде всего нужно, чтобы ее сердце было еще свободно.

— Еще свободно? Если какая-нибудь глупая, детская фантазия заняла сердце вашего несозревшего к жизни ребенка, что же тогда, леди, неужели вы дадите этой фантазии право решать будущее вашей дочери?

— Я ведь пока не знаю, — пояснила Марианна. — Прошу дать мне время объясниться с дочерью и спросить совета у мужа.

— Итак, миледи, — констатировал он с принужденной вежливостью, — если вы находите возможным допустить молодое увлечение, которое я назвал фантазией, то я могу допустить, насколько я изучил обстоятельства, что здесь есть только один человек, о котором может идти речь: это капитан Синдгэм.

Последние слова он произнес очень резко и пронизывающе глядя на Марианну. Она покраснела от его взгляда, но, овладев собой, гордо проговорила:

— Я уже ответила вам, лорд Чарльз, что мне не представлялось повода испытывать сердце моей дочери. Но если у нее окажется влечение к капитану Синдгэму или к кому-либо другому, то я никогда не решусь насиловать ее чувства.

Лорд Чарльз побледнел.

— А если капитан Синдгэм предложит своей супруге только скромное, а не уважаемое положение, вы и тогда будете думать, что любовь может наполнить жизнь счастьем?

— Сударь! — воскликнула Марианна, сверкая глазами. — Вы говорите об отсутствующем!

— Что же? — холодно воспротивился лорд. — Я предостерегаю вас, потому что желаю добра и вам, и вашей дочери, даже если бы вы захотели мне отказать. Капитан Синдгэм, миледи, — не то, чем он кажется. Я несколько раз пробовал заставить его говорить о его семье в Англии, и всегда он уклонялся от разговора.

На лице Марианны показалось такое неподдельное удивление, такое негодование, что у лорда не осталось сомнения в том, что ей ничего неизвестно о тайне, окружающей капитана.

— Синдгэм… — произнесла она. — Синдгэм не такой человек, чтобы давать сведения там, где он не признает себя вправе их давать; и я себя не считаю уполномоченной разузнавать о семействе человека, которого к нам в дом ввел мой муж и которому он безгранично доверяет. Мой муж его знает и, конечно, даст о нем сведения тем, кто будет иметь право на них.

— И я, миледи, имею такое право — как гость вашего дома, как английский дворянин! Я имею право знать, с кем я сижу за столом в вашем доме, особенно когда до меня доходят предостережения вроде этого.

Он вынул из кармана записку, найденную им у себя на столе, и передал ее леди Гастингс. Она пробежала ее глазами. Злобное негодование вспыхнуло в ней.

— И вы пошли, лорд Чарльз, чтобы достать таким образом эти сведения?

Он опустил на секунду глаза, вспыхнув. Затем опять заговорил высокомерно:

— Я требую сведений везде, где мое личное достоинство дает мне на это право.

— А я, сударь, — заявила Марианна, вставая, — не отвечаю на безымянную клевету, направленную на человека, пользующегося доверием моего супруга и навлекшего этим на себя много ненависти и зависти. Если вы желаете ответа, то спросите самого капитана.

— Вы за него заступаетесь? — спросил лорд. — Это неосторожно по отношению к вашей дочери… Наконец, вы создаете между нами враждебные отношения, чего не следует делать, если вы заботитесь о положении вашего мужа.

— Мой муж, — заверила с гордостью Марианна, — сам привык заботиться о своем положении и, кажется, не нуждается ни в чьей поддержке.

— А все же ему следовало бы, — холодно и резко уведомил лорд Торнтон, — позаботиться и приискать себе друзей в Англии. Он играл в опасную игру и слишком высоко поднялся, но еще в старом Риме говорили, что всего один шаг от Капитолия до Тарпейской скалы.

— Если мой муж не сможет обойти Тарпейской скалы, — возмутилась Марианна, — не прибегая к проискам, то он лучше бросится в пропасть, чем с краской стыда на лице станет подниматься на Капитолий.

Лорд низко поклонился и вышел. Марианна гордо и вызывающе поглядела ему вслед.

— Что за кичливость! — пробурчала она. — Бедная Маргарита! Я думала, что юные мечты твоего сердца спокойно превратятся в действительность. Теперь же и тебе предстоит борьба, от которой я так охотно бы тебя уберегла.

Она поспешила в свой кабинет и села к письменному столу, чтобы просить совета и руководства у того, кто в ее глазах олицетворял божественную мудрость и волю. Долго она писала, исписывая один лист за другим, и, когда наконец окончила свое письмо, к ней вошла Маргарита. Щеки девушки покрывал румянец, а глаза сияли более обыкновенного. Марианна запечатала письмо, а затем прижала свои губы ко лбу своего ребенка.

«Нет, говорила она самой себе, нет, ее счастье — это моя первая обязанность, и никакое облако не должно омрачать утра этой юной жизни, если только я могу устранить это облако…»

Лорд удалился к себе. Несколько минут он ходил взад и вперед с опущенной головой и с мрачно сдвинутыми бровями. Затем он велел подать себе лошадь и направился во двор, где конюх держал его лошадь под уздцы. Он ожидал, как всегда, появления капитана и решил в возможно дерзком и настойчивом тоне отделаться от него. К удивлению, он не увидал, как обыкновенно, лошади капитана около своей. И когда он сел верхом и тихо направился к наружным воротам, ничего не изменилось. Конюх спокойно проводил его глазами, и он покинул дворец.

Внезапно у него блеснула мысль, и насмешливая торжествующая улыбка заиграла на его губах.

«Если хочешь сражаться, — подумал он, — то надо наточить оружие. Если предлагают выбор между дружбой и враждой, то надо показать, что можешь быть врагом и на что способен враг».

Он сильно пришпорил свою лошадь и быстро, как стрела, помчался по дороге в форт Вильям.

Скоро он достиг крепости. На оклик часового у подъемного моста лорд заявил, что желает посетить коменданта, и прибавил, что капитан Синдгэм не мог его сопровождать. Солдат, не раз видевший лорда в форте в сопровождении капитана, не осмелился спросить письменного пропуска. Лорд переехал подъемный мост, бросил конюху повод своей лошади и пошел к хорошо ему знакомой квартире коменданта.

Лорд Торнтон подошел к майору Смису, поседевшему на службе и командовавшему в отсутствие майора Иофама, и довольно красноречиво объяснил ему, почему он явился без капитана Синдгэма. Затем он выразил желание удостовериться в силе сопротивления крепости, если на нее нападут с гор или со стороны моря.

Майор Смис уверил лорда, что почтет за особую честь объяснить ему все и что он сам убедится в полной безопасности и невозможности взять форт.

Лорд ловко и легко повел разговор об индийских делах, похвалил управление сэра Уоррена Гастингса и с сожалением заметил, что этот богатый и значительный человек грешит страшным произволом и не подчиняется никаким авторитетам. Старый майор не только спокойно его выслушал, но даже согласился с лордом.

— Несколько лет назад, — продолжал лорд, — его произвол привел к столкновению, и он мог для многих офицеров и чиновников компании иметь весьма печальные последствия, если бы тогда в соответствующем заведении не посмотрели на его выходки сквозь пальцы. Помните то время, когда сюда приезжал генерал Клэверинг и шла война с рахиллами?

— О, это была ужасная, жестокая война! — воскликнул майор. — Столько храбрецов погибло, принеся жертву кровожадной толпе Суджи-Даулы. Она была необходима, но все же у всякого истинного солдата болело сердце.

— Можно было обойтись и без жертв, — сказал лорд. — В Англии ваша война казалась бесчеловечной и ненужной жестокостью; но хуже всего, что не только чиновники компаний, но офицеры и солдаты здешней армии и этого форта отказались повиноваться английскому генералу, который явился с поручениями и полномочиями компании.

— Но нам дали строгий приказ, — отвечал майор Смис.

— Он мог бы, — небрежно заметил лорд, — строго говоря, всех подвести под неумолимый военный суд. Теперь дело обстояло бы много хуже, если бы сюда опять прислали уполномоченного для исследования обстоятельств и передали бы ему управление, отозвав на это время губернатора хотя бы в Лондон, чтобы получить от него объяснение.

— Напрасно! — покачал головой майор Смис. — Поверьте мне, милорд, губернатор не потерпит никакого вмешательства, никакого контроля.

— В Лондоне внимательно изучают теперь здешние дела; и я уверен, что сам губернатор не возражает, чтобы иметь возможность оправдаться. Конечно, положение вещей сложилось бы иное, — прибавил лорд, — если бы теперь прислали сюда английского генерала или другого сановника для расследования.

— И об этом идет речь?

— Я не знаю, я давно уехал из Англии, но при моем отъезде я что-то подобное слышал у лорда-адвоката Шотландии, моего дяди. На сей раз, — продолжал лорд, — конечно, сюда пришлют комиссара для расследования не от компании, не от частного общества, но от комитета нижней палаты, пожалуй, даже от самого короля. Сопротивление такому лицу без сомнения будет государственной изменой, и если повторились бы события, подобные тем, что происходили при генерале Клэверинге, то Гастингсу и всем тем, кто исполнял его приказание, пришлось бы отвечать головой.

Майор тяжело дышал и в беспокойстве ерзал на стуле. Лорд прислушался и посмотрел на дверь, замок которой слегка щелкнул.

— Мы ведь здесь одни? — спросил он. — Я не желал бы, чтобы кто-нибудь слышал наш разговор…

— Там передняя, — сообщил майор, видимо одолеваемый беспокойными мыслями. — Никто не может явиться сюда без доклада.

— Но такая игра, — продолжал лорд более глухим голосом, — была бы опасна для чиновников и, особенно, для офицеров. Гастингс, пожалуй, за свои дела и долголетние заслуги нашел бы еще себе прощение, но вряд ли сдобровать тем, кто делал его произвол возможным, восставая против верховного авторитета британского государства. Вы знаете, любезный майор, старая поговорка права, говоря: «что сходит с рук ворам, за то воришек бьют».

— Я надеюсь, что до этого не дойдет. Времена Клэверинга и Франциса не повторятся, и в Англии поймут, что судьба Индии не может находиться в лучших руках, чем сейчас.

— А если бы в верхах пришли к выводу, — понизил голос лорд, ближе нагибаясь к майору, — что после господства страха и насилия, может быть, нужных вначале, следует снисхождением и доверием подкупить народ?.. Если бы чиновникам и офицерам поставили такой трудный и серьезный вопрос, то…

Майор еще раз провел рукой по лбу, точно желая заставить успокоиться свои мысли. Дверь отворилась, и вошел капитан Синдгэм с холодным и строгим выражением лица. Он поклонился майору, который поспешно вскочил по-военному, на лорда же, испуганно на него глядевшего, он не обратил внимания.

— Я удивлен, господин майор, — проговорил капитан, — что вы не исполнили приказа, гласящего, что ни один посторонний не может без письменного разрешения губернатора войти в форт.

— Я не мог считать лорда Торнтона посторонним, — возразил майор, смутившись. — Он ведь часто бывал здесь с вами вместе, и вы сами объясняли ему все здешние дела и способы обороны.

— Я не понимаю, сударь, — произнес надменно и грозно лорд, — как вы можете говорить, будто человек с моим именем, будущий пэр королевства, может считаться посторонним в британском войске и в крепости, над которой развевается английский флаг?

— Приказ не допускает ни исключений, ни толкований, — не взглянув на лорда, ответил капитан. — Я донесу губернатору, и вы будете перед ним оправдываться. А теперь я вам приказываю, — продолжал он, обращаясь к майору, — откомандировать в мое распоряжение сейчас же сто человек с боевыми патронами и дать мне паланкин, чтобы доставить в Калькутту лорда Чарльза Торнтона, которого я арестовываю.

— Арестовать меня? — удивился лорд, делая несколько шагов вперед со сверкающими гневом глазами. — Меня, свободного англичанина, сына маркиза Хотборна и будущего пэра королевства?..

— А мне, капитан, вы даете приказание? — спросил майор нерешительно, особенно упирая на слове «капитан».

— Да, — коротко отчеканил капитан. — Я в военной иерархии стою ниже вас, но вот полномочие губернатора, дающее мне право от его имени давать приказания всем чиновникам компании и всем начальствующим над войсками.

Он достал бумагу Гастингса, снабженную его печатью, и подал ее майору Смису.

— Я должен повиноваться! — возразил майор, прочитав бумагу и кланяясь лорду с немой просьбой об извинении.

Торнтон крикнул, дрожа от злобы:

— Но, сударь, вы нарушаете первый закон королевства, по которому ни один английский подданный не может лишаться свободы без судейского приговора.

— У меня нет ни повода, ни права, — холодно возразил капитан, — объяснять свои действия, а о неизбежности случившегося я доложу губернатору, но я хочу заметить, что здесь, в Индии, недействительны английские законы.

— Но я, — воскликнул лорд, — я англичанин, и если я нахожусь в крепости, над которой развевается британский флаг, то я состою под защитой ее законов. Я вас делаю ответственным за такое неслыханное нарушение прав моей личной свободы, господин майор.

— Майор знает, — отозвался капитан, — что вся ответственность падет на губернатора и на меня, я действую его именем и по его доверенности. Майор должен только исполнить приказ.

— Все верно, милорд, — пожал плечами майор. — Не мое дело оценивать приказание начальства.

— Впрочем, — прибавил капитан, — здесь находится верховный судья Индии сэр Элия Импей. В данное время он сопровождает губернатора в Аудэ. Вы, лорд Торнтон, имеете право обратиться к сэру Элии Импею с жалобой на нарушение ваших прав. Его решение будет действительно не только для Индии, но и для Англии.

— Мой дядя — лорд Генри Дундас! — крикнул Чарльз вне себя, в волнении забывая о своей постоянной сдержанности. — Лорд Дундас стоит во главе индийского комитета, которому нижняя палата поручила изучить все дела Индии. Неслыханное насилие, которое делается здесь надо мной, будет иметь роковые последствия и для вас всех, и для губернатора, ставящего себя выше английского закона. Над губернатором стоит еще парламент и министры английского короля, и они могут положить конец его произволу.

— Ваше замечание, лорд Торнтон, звучит как угроза и заставляет вдвойне призадуматься над тем, что вы, несмотря на приказание, прокрались в форт, чтобы вести тайные переговоры с офицерами, находящимися под управлением губернатора.

Майор смущенно смотрел вниз, но лорд прервал капитана:

— Выражайтесь осторожнее, сударь! Лорд Торнтон, наследник маркиза Хотборна, никуда не прокрадывается и имеет право говорить с британскими офицерами, когда и как ему угодно. Я не привык к оскорблениям, и особенно от того, кого я не знаю и имя которого, кажется, появилось из какого-то тумана.

— Обо мне говорит мой мундир, и вы знаете, кто я, — побледнел капитан, — и перед долгом, внушаемым мне моим мундиром, самые громкие имена Англии — туман и пустой звук! Но довольно слов, прикажите людям явиться и приготовить паланкин, господин майор.

Майор позвонил, приказал позвать своего адъютанта и сообщил ему капитанский приказ.

— Я отказываюсь повиноваться! — крикнул лорд. — Я сдамся только силе!

Он положил руку на эфес своей маленькой стальной шпаги и встал за стул.

— Тогда придется применить силу, — заявил капитан, — но не советую, зрелище будет едва ли достойное, если народ увидит, как поведут в цепях по улице будущего пэра Англии.

— В цепях! — воскликнул лорд, вытаскивая наполовину шпагу из ножен. — Вы не посмеете!..

— Я! Еще как посмею! — пригрозил капитан. — Прикажите принести цепи, майор Смис!

Тяжко вздыхая и поникнув головой, майор отправился в переднюю. Капитан тоже взял в руку свою шпагу, и лорд секунду стоял, сверкая глазами. Они смотрели друг на друга, как охотник и тигр, готовясь к бою не на жизнь, а на смерть. Вскоре послышались тяжелые шаги. Вошел отряд сипаев с ружьями в руках, а сержант, приведший их, нес цепи.

— Я вас арестовал именем губернатора, лорд Торнтон, и приглашаю вас следовать за мной! — приказал капитан.

— А я отказываюсь! — воскликнул лорд. — Я отказываюсь по праву английского закона.

— Берите арестованного! — крикнул капитан. — Свяжите его!

— Я прошу вас, милорд, — обратился к лорду майор. — Подчинитесь неизбежности, вы видите, всякое сопротивление напрасно.

— Пожалуй! — согласился лорд. — Я бессилен против такого разбойничьего нападения, но вы, господин майор, свидетель моего протеста против такого грубого и противозаконного насилия.

— Отдайте свою шпагу! — приказал капитан коротко, по-военному.

Лорд заскрежетал зубами. Он вытащил красивое, богатое оружие из ножен. Сержант со своими людьми подошел близко. Лорд понял, что его обезоружат в одну минуту. Он наступил ногой на шпагу, хрупкий клинок лопнул со звоном, и он отбросил сломанное оружие в угол комнаты.

— Ведите арестованного за мной! — распорядился капитан. Сипаи обступили лорда, и он стал спускаться во двор, смертельно бледный, скрестив руки на груди. Здесь ждали его солдаты, чтобы нести паланкин. Капитан кивнул лорду, который, видя, что сопротивление бесполезно, вошел в паланкин с проклятием на устах и опустил занавески.

Капитан сел на лошадь и последовал за шествием; майор провожая его до ворот.

— Я не хочу вас спрашивать, господин майор, о чем с вами говорил лорд, — проговорил капитан, когда они достигли решетки ворот. — Вы храбрый солдат, которого я уважаю и всегда уважал, поэтому я дам вам совет: забудьте все, что вы слышали, только одного не забывайте, что сэр Уоррен Гастингс имеет и друзей, и врагов.

Он поклонился по-военному и поспешил за удалявшимся шествием. Майор, вздыхая и сутулясь, вернулся обратно в форт.

— Ей-богу, — пробормотал он себе под нос, — в тысячу раз лучше бы я стоял в поле против магаратов или даже против дикого Гайдера-Али! Здесь плохое место для честного солдата!

Капитан провел лорда боковой дверью во внутренний двор, поставил двойной караул у дверей его помещения, сильную стражу ко всем входам в коридор и также к веранде, ведущей в парк. Отдав приказ никого не впускать и не выпускать без особого на то разрешения и стрелять во всякого, кто ослушается приказа, он пошел к леди Марианне и застал у нее Маргариту, которая приветствовала его счастливой улыбкой. Когда он сказал, что арестовал лорда, Марианна страшно испугалась.

— Арестовали?! Боже мой, он такого никогда не забудет, никогда не простит, он станет нашим врагом, самым непримиримым врагом!

— Лучше, если враг будет, миледи, под ключом и замком, чем на свободе! Это правило сэра Уоррена Гастингса, которому я последовал, он мне приказал следить за тем, чтобы измена не заползла змеей сюда. Вам я могу сказать: за моей спиной лорд вопреки приказанию проник в форт и разузнавал у майора Смиса настроение войска и их отношение к тому, если здесь появится второй Клэверинг.

— Какое коварство! — воскликнула Марианна. — И все же я его боюсь, даже в заточении. Что, если он напишет в Англию?.. Если там…

— Будьте покойны, ни от него, ни к нему ничего не проникнет, тем более письмо. Пусть себе забавляется в пределах своей комнаты, — успокоил ее капитан.

— Капитан прав, мама! — поддержала Синдгэма Маргарита. — Я ужасно боялась лорда, пока он был с нами. Я так счастлива и дышу свободнее!

Она подала капитану руку и покраснела от его взгляда, когда его мрачное лицо озарилось радостью. Марианна задумчиво поглядела на дочь.

— Пожалуй, оно и к лучшему! — согласилась она и также подала капитану руку, сказав ему самым задушевным тоном: — Вы верный сторож, и мой муж был прав, доверив вашей защите и нас, и все свои дела.

Капитан почтительно поднес ее руку к губам и затем быстро вышел.

В тот же вечер курьер повез Гастингсу в Байзабад, расположенный в горах, донесение капитана, в котором тот сообщал обо всем случившемся. Во втором письме, которое вез курьер, Марианна сообщала своему мужу о беседе с лордом и о его сватовстве.

— Жребий брошен. — Капитан задумчиво проводил глазами курьера. — Даже на пороге моего счастья подымаются темные силы, и борьба с ними неизбежна. Горе тому, кто станет на моем пути!

Синдгэм сообщил мистеру Барвелю обо всем случившемся, объяснив причины своего поступка. Барвель испугался ареста лорда, но все же одобрил действие капитана, потому что легче отвести всякий удар, направленный на Гастингса извне, чем в самой Индии.

Спокойным и почти веселым явился капитан вечером в салон леди Гастингс, а отсутствие лорда всем объяснили его нездоровьем. Марианна тоже была веселее обычного. Она при муже привыкла к борьбе и чувствовала себя крепче и увереннее при блеске молнии, чем во время томительного напряжения, всегда предшествующего грозе. Маргарита вела себя шаловливо и по-детски; ей казалось, что изгнали мрачное привидение.

Последующие дни и Марианна, и капитан провели в беспокойном напряжении. Лорд послал капитану письменный протест против своего ареста, потребовав, чтобы его доставили в Лондон директорам компании и лорду Генри Дундасу. Капитан предусмотрительно положил его в свое бюро и проверил охрану лорда. Охрана производилась со всей строгостью: солдаты не смели ни с кем общаться и покидать флигель дворца, где находилась квартира лорда. Пока удавалось все сохранять в тайне.

Вся жизнь в резиденции протекала тихо и спокойно, точно ничего особенного и не случилось.

Капитан по нескольку раз в день убеждался, что стража добросовестно исполняла свои обязанности у дверей помещения лорда. Внутренние покои охранял конвойный офицер, и каждый раз он докладывал капитану, что лорд занимался написанием писем и что он каждый раз протестовал против того, как с ним обращаются.

Тихая и мирная жизнь нарушилась возвращением курьера, который привез известие о немедленном возвращении Гастингса. Все стали готовиться к его приезду. Маргарита, счастливая и радостная, ждала Гастингса с нетерпением. Ведь капитан сказал ей, что с возвращением ее отца их любовь перестанет быть секретом! Марианна, взволнованная сообщением мужа о возвращении, чувствовала себя невестой, ожидающей жениха после долгой разлуки. Капитан ждал возвращения губернатора со спокойной и радостной уверенностью и надеждой исполнения всех его желаний; он оправдал доверие Гастингса, выполнив все его указания. Кровь приливала ему к вискам, и у него кружилась голова, когда он думал, что теперь, после стольких мук и страданий и на его долю выпадет счастье.

Поздним вечером Гастингс явился в резиденцию с малочисленной свитой, оставив весь обоз позади. Мистер Барвель, члены совета и капитан приветствовали губернатора при въезде в ворота первого двора. Все слуги в парадных ливреях стояли во дворах, готовые к встрече своего повелителя. Факелы и фонари на шестах освещали все как днем.

Гастингс слез с лошади, сердечно приветствовал чиновников, а затем подошел к капитану, который беспокойно и выжидательно смотрел в серьезное и спокойное лицо губернатора. Губернатор взял руку капитана и пожал ее тепло и сердечно.

— Благодарю вас, капитан, — сказал он, — за все ваши услуги, вы, как и всегда, оказались достойным доверия.

Капитану захотелось громко возликовать, в устах Гастингса его сдержанная похвала обозначала больше, чем слова льстивой признательности. Твердой походкой Гастингс, как юноша, поспешил через все дворы, бегло кивая приветствовавшим его слугам, в свои апартаменты, где Марианна с детьми ожидала его на лестнице балкона. Гастингс взлетел по ступенькам, обнял жену и долго стоял с ней, обнявшись, глядя в ее сверкавшие глаза.

Обняв нежно Маргариту, он поцеловал ее белокурые волосы и нагнулся к двум маленьким детям, которые, и боясь и радуясь, тянули к нему свои ручонки.

Человек, хладнокровно свергавший с тронов князей и поражавший целые народы, перед которым трепетала вся Индия от Гималаев до моря, здесь представал простым отцом семейства, вернувшимся с дороги.

Капитан со стороны мрачно глядел на группу счастливцев. Как далеко стоял он от них на социальной лестнице, чужой, всплывший из темной, презираемой глубины. И та, обладание которой он считал бы счастьем своей жизни, принадлежала им. Он так ясно увидел высоту, к которой стремились его надежда и любовь, и она показалась ему безумной дерзостью.

Гастингс, все еще держа детей на руках, пошел во внутренние покои. Барвель и капитан ждали в передней довольно долго. До них доносились ликующие голоса детей и веселый смех губернатора, звучавший почти так же ясно, как свежие детские голоса. Наконец все стихло. Детей увели в их комнаты, но у дверей они еще остановились и посылали воздушные поцелуи. Гастингс вышел сам на порог, чтобы позвать своих доверенных. Маргарита тоже удалилась. Марианна сидела на диване и не могла оторвать любящих глаз от так долго отсутствовавшего мужа.

В выражении лица Гастингса не осталось и следа той наивной, детской радости, с которой он приветствовал своих домашних; взгляд его стал суров и повелителен. Как всегда, выпрямившись во весь рост, стоял он с королевской осанкой, перед которой гордые князья Индии преклоняли колени.

— Я получил ваше донесение, капитан Синдгэм, — уведомил он, — и еще раз благодарю вас за всю заботу и бдительность, с которыми в мое отсутствие вы исполняли службу. Вы приказали арестовать лорда Торнтона?

— Я сам его задержал! — уточнил капитан. — Я не мог никому поручить такого важного дела. Майор Смис колебался, и, явись в такую минуту, когда я арестовывал лорда, новый Клэверинг, я не поручусь за то, что майор не передал бы ему ключей крепости.

— Я прошу вас, капитан, — продолжал Гастингс, — сейчас же от моего имени отобрать у майора командование фортом и передать его тому офицеру, которого вы по своему убеждению считаете самым надежным и самым способным. А майору вы скажете, что я его увольняю от тяжелой и ответственной должности, которую он так долго нес, назначая его в Мадрас с увеличением содержания.

Капитан поклонился.

— Что касается ареста лорда, — поморщился губернатор, — вы поступили вполне правильно и согласно данным вам инструкциям, но я забыл исключить из них лорда…

— Исключить лорда Торнтона? — спросил капитан.

— А может быть, и хорошо, что я этого не сделал, — прибавил Гастингс. — Пожалуй, и полезно ему лично убедиться, каковы будут последствия, если вдруг пожелают воевать против меня, и насколько сильна в моих руках власть. Но мы не смеем более задерживать его. Он почувствовал, что значит оказаться моим врагом, и, пожалуй, такой казус расположит его к дружбе со мной. Я сейчас сам отправлюсь и объявлю лорду о его освобождении.

— О его освобождении! — воскликнул капитан с упреком и почти с угрозой. — Лорда вы освободите, а меня… предадите?

Гастингс выпрямился.

— Разве я предаю друзей? Вы, капитан, не должны так думать! Проводите меня, и вы убедитесь!

Не ожидая ответа, он быстро пошел вперед. Капитан и мистер Барвель последовали за ним. Стража у помещения лорда взяла на караул и дала дорогу, узнав губернатора. Гастингс вошел с губернатором.

Лорд Торнтон сидел у своего письменного стола. При звуке открываемой двери он вскочил и радостно вскрикнул от удивления, узнав губернатора.

— Какое счастье, что вы опять здесь, дорогой мой сэр! — обрадовался он, пожимая руки губернатору. — Я должен вам пожаловаться на неслыханное нарушение гостеприимства и английского закона.

— Я очень сожалею о случившемся, — произнес Гастингс вежливо, — и пришел вам сказать, что арест снят и вы свободны.

— Наконец-то закон торжествует! — воскликнул лорд. — Всякий англичанин свободен, пока судебный приговор не присудил его к заключению, но я требую удовлетворения в обиде, нанесенной мне. Капитан провинился в грубом нарушении закона, и его следует наказать.

Гастингс твердо предупредил:

— Это ошибка, лорд Чарльз, что английский закон, на который вы ссылаетесь, действителен здесь. В Индии действительны только индусские законы и индийский верховный судья сэр Элия Импей.

— Но я не индус, — воскликнул лорд — а англичанин всюду состоит под покровительством закона!

— Но не здесь, лорд Чарльз! — возразил Гастингс. — Кто вступает в пределы колонии, подлежит законам и предписаниям, по которым я управляю и за которые я отвечаю, и сэр Элия Импей один только разрешает спорные случаи именем короля.

— Значит, здесь действительно господствует, как говорят в Англии, азиатский деспотизм? — спросил лорд. — Вы отказываете в удовлетворении за нанесенную мне обиду?

Гастингс, против обыкновения, остался спокойным и вежливым при угрожающем вопросе лорда.

— Ваше удовлетворение, лорд Чарльз, — объяснил он, — вы найдете в том, что как только я приехал, то сейчас же с дороги я пришел к вам, чтобы возвратить вам свободу.

— Мне этого мало, — отвечал лорд, — я требую наказания виновного!

— Мой друг капитан Синдгэм действовал вполне правильно! — известил губернатор.

— Вполне правильно, сэр Уоррен? В какой же несправедливости обвиняете вы меня, и чем такое обращение вы можете оправдать?

— Не в несправедливости, а в неосторожности, лорд Чарльз! Здесь, где мы постоянно живем как бы на военном положении, мы должны тщательно избегать необдуманных действий. Это мое желание и мой строгий приказ, чтобы никто, кто бы он ни был, не смел без пропуска входить в форт и в казармы войск. Капитан получил от меня определенную инструкцию, всякого, кто не исполнит моего приказа, задерживать. Вы, лорд Чарльз, преступили данный приказ, значит, долг службы капитана заставил его вас арестовать; при вашем сопротивлении пришлось пригрозить силой, а если нужно, то и применить ее. Вы не можете жаловаться на неуважение к вам как к гостю моего дома, ведь согласно моему желанию капитан всегда был готов сопровождать вас во всех ваших выездах и все объяснять.

— Действительно, — горько усмехнулся лорд Чарльз, — капитан Синдгэм старался не оставлять меня одного, куда бы я ни направлялся.

— И я, — вмешался капитан, — смотрел на это как на служебную обязанность, от которой солдат не смеет отказываться даже тогда, когда она ему в тягость!

— Значит, капитан ни в чем не виноват, — определил Гастингс, — и мне остается только выразить вам свое искреннее сожаление в том, что из-за вашей неосторожности вам пришлось испытать последствия приказа, который я давал вовсе не для вас, но из которого я не мог исключить вас. Я уверен, что вы признаете в том, что произошло, только печальную необходимость. Я еще раз прошу разрешить мне считать вас своим гостем и в числе моих друзей. Надеюсь, вы сами убедитесь, насколько я хочу доказать вам свою дружбу и заставить вас забыть о случившемся. Еще я очень хочу, чтобы вы забыли неприятный инцидент между вами и капитаном; люди взрослые не должны походить на женщин и школьников и не переходить на личности, если необходимость серьезного дела заставляет их проявлять враждебные отношения друг к другу.

Минуту лорд стоял мрачный и молчал. Наконец он нерешительно обратился к капитану и, подавая ему руку, сказал подавленным голосом:

— Забудем о случившемся, раз сэр Уоррен Гастингс этого желает.

Капитан, долго боровшийся со своей гордостью и ненавистью, молча поклонился в ответ и пожал протянутую лордом руку. Их примирение напоминало поведение диких зверей, находившихся под властью укротителя. Его результат состоял в том, что злость и ненависть у обоих крепче и глубже укоренились в сердцах.

Гастингс сделал вид, что ничего не замечает. Веселый и радостный, как прежде, он взял под руку лорда и заключил:

— Окончив неприятное дело, постараемся все забыть в семейном дружеском кругу, где я обыкновенно не допускаю говорить о государственных делах и служебных обязанностях.

Вежливо поклонившись и с торжественной улыбкой на устах лорд пошел по коридорам с Гастингсом, а капитан следовал за ними мрачный и угрюмый. Мистер Барвель и члены совета ждали их уже в салоне. Марианна поздоровалась с лордом спокойно и вполне владея собой; радость придавала ей силы; несколькими вежливыми словами она посочувствовала болезни лорда, делая вид, что она ничего не знает о случившемся.

Лорд Торнтон отвечал приветливо, что никакая болезнь не может устоять пред таким доктором, как сэр Уоррен. После его слов, как того и желал Гастингс, витавшая последние дни над дворцом тень недоброжелательства исчезла; только Маргарита испуганно вздрогнула, когда увидела лорда рядом со своим отцом. Она взглянула на капитана с немым вопросом; его бледное, мрачное лицо вызывало в ней большое беспокойство. За столом она сидела тихая и смущенная. Мать часто и заботливо бросала на нее беспокойные взгляды, но ей не удалось прогнать темную тень, которая легла на лицо ее дочери.

Гастингс же, напротив, полный удовлетворения и радости от свидания с семьей, расточал всем любезности, глаза его светились. Он так весело и увлекательно рассказывал, разнообразно и интересно вел разговор, что всех заразил своей веселостью. Лорд Торнтон вполне поддался настроению своего хозяина и, казалось, действительно позабыл о тяжелых событиях последних дней.

Несмотря на приподнятое настроение, общество разошлось раньше обыкновенного. Мистер Барвель первый встал из-за стола, чувствуя, что Гастингсу хочется побыть одному со своей супругой.

Лорд простился так развязно и сердечно, точно состоял в числе самых задушевных друзей Гастингса или принадлежал к их семье. Даже в отношении капитана он не проявил того высокомерного снисхождения, которое обычно выказывал.

III

О чем говорил ночью Гастингс с женой, осталось их секретом, но чувствовалось, что разговор происходил серьезный, потому что, когда они появились утром в маленьком салоне, лицо губернатора сохраняло неприступную строгость, Марианна выглядела бледнее обыкновенного. С беспокойством смотрела она на Маргариту, ожидавшую ее с маленькими братиками, — Гастингс любил проводить утренние часы среди детей.

Маргарита робко подошла к своему отчиму и не смела поднять на него глаз; все спокойное, семейное счастье, озарявшее и согревавшее прошлый вечер этот маленький кружок, куда-то подевалось, точно его поглотил холодный английский туман. Только маленькие дети радовались, встречая отца.

Вздохнув, Гастингс посмотрел на часы, время работы настало, и, что бы ни случилось в семье, он должен исполнять свои служебные обязанности. Он еще раз поднял мальчиков, прижал их к своей груди, поцеловал золотисто-белокурые волосы Маргариты, обнял Марианну и подошел к двери. Его встретил лакей и доложил, что лорд Торнтон просит свидания. Маргарита прижала руку к сердцу. Опять ею овладел страх, как будто ее поджидала какая-то непонятная беда. Марианна поспешила к мужу, обняла его за плечи и поглядела на него с просьбой во взгляде. Гастингс мягко высвободился.

— Где лорд? — спросил он лакея.

— Он ждет ответа в приемной.

Гастингс быстро ушел, не сказав ни слова на прощание. В приемной его ждал лорд Чарльз.

— Я к вашим услугам, будьте добры пройти со мной в кабинет, — сказал Гастингс.

— Я пришел так рано, — начал лорд, садясь с разрешения Гастингса рядом с письменным столом, заваленным корреспонденцией, — потому что знаю, как вы заняты в течение дня, а мне хотелось найти минуту спокойно поговорить с вами об очень важном для меня и для вас деле.

— Мне кажется, что ваше сообщение, лорд Чарльз, будет касаться того же предмета, о котором я говорил с моей женой.

— А! — воскликнул лорд. — Леди Гастингс уже вам сказала?

— Между моей женой и мною нет секретов.

— Тогда вы, вероятно, знаете, что леди Гастингс не так любезно приняла выраженное мною желание, как я на то надеялся.

— Женщины, — возразил Гастингс, — не созданы, для того чтобы обуздывать свои чувства; их оскорбляет, даже если в сердечном деле приходится руководствоваться политикой.

— Но не всегда можно отделить одно от другого, — возразил лорд. — В данном случае желание исходит из моего сердца, а политические соображения должны лишь способствовать его исполнению.

— Я вполне вас пониманию, лорд Чарльз, — ответил Гастингс. — Будем теперь говорить о соображениях на этот счет моей супруги. Здесь должна присутствовать полная откровенность, я привык высказывать свои мысли совсем открыто.

— Я вам буду очень благодарен! — поклонился лорд.

— Ну, тогда начнем, — продолжал Гастингс. — Вы пришли из лагеря моих врагов, они готовят новое нападение на меня и хотят…

— Я сюда явился, — прервал лорд Чарльз, — чтобы изучить здешние обстоятельства и управление Индией, которые в данное время интересуют и волнуют всю Англию.

— Разве мы не решили говорить откровенно, лорд Чарльз? Дядя ваш, Дундас, лорд-адвокат Шотландии и президент индийского комитета, не друг мне, он смотрит на дело предвзято и будет действовать заодно с Филиппом Францисом, моим непримиримым врагом.

— Лорд Дундас справедлив и беспристрастен, — воспротивился лорд Торнтон, — он мне доверяет, и то, о чем я ему скажу, подействует на него и на весь комитет больше, чем недоказанное обвинение ваших врагов.

— Верю, — кивнул Гастингс, — и потому желаю, чтобы вы стали моим другом. Я не боюсь борьбы, но там, где она не нужна, предпочитаю мир. Интриги и восстание здесь не прекратятся, пока разные партии будут думать, что можно свергнуть губернатора. Я ничего не имею против союза с вами, лорд Чарльз, и признаю, что ваше положение в обществе дает вам право сблизиться с моим домом и скрепить этим наш союз…

Сказанное Гастингсом гордым тоном не особенно льстило лорду Торнтону, но он подавил в себе чувство унижения и неприязни.

— Значит, я смею надеяться, что мое предложение принято?

— Поймите меня, лорд Чарльз, я желаю, чтобы вы стали моим другом. Я буду радоваться, если моя дочь Маргарита Имгоф как леди Торнтон и будущая маркиза Хотборн займет то место в английском обществе, на которое она имеет право и по своему рождению, и по своему воспитанию. Полного согласия я не могу вам дать, потому что я хочу, чтобы мои дети, а особенно моя падчерица, сами свободно решали свою судьбу.

— Я не требую насилия, мне достаточно вашего согласия, сэр Уоррен.

— В моем согласии вы можете не сомневаться, лорд Чарльз, но прежде всего вы должны снискать расположение Маргариты.

— Я не знаю, что могло бы во мне не понравиться мисс Маргарите? — пожал плечами Торнтон без всякого фатовства, а с полным сознанием своего превосходства. — Вероятно, какие-нибудь романтические фантазии, так свойственные молодым девушкам.

— Я ничего не знаю, — ответил Гастингс коротко.

— Ваша супруга, сэр Уоррен, не отрицала такого предположения, а если оно возможно, то, по моим наблюдениям, она питает некоторые чувства к одному из офицеров вашего окружения.

— А именно? — спросил Гастингс холодно и почти равнодушно.

— Прошу меня извинить, но если допустить романтическую фантазию, овладевшую сердцем мисс Маргариты, то предметом ее может являться только капитан Синдгэм.

— Капитан — старый друг нашего дома, он более чем на десять лет старше Маргариты, и у меня нет причин предполагать что-нибудь подобное…

— А если я все-таки прав, сэр Уоррен, то, чтобы поддержать мое сватовство, следовало бы положить конец фантазиям и вернуть Маргариту в мир действительности!

— Я вас не понимаю, — покачал головой Гастингс.

— Баронессе Имгоф не следует, — продолжал лорд Торнтон, — появляться здесь в обществе человека, на котором лежит тень сомнения. Я никогда не слыхал, чтобы капитан Синдгэм говорил о своей семье в Англии или о каких-нибудь его друзьях и знакомых, имевшихся там.

— Он родился здесь, в Индии, — сообщил Гастингс, — его отец еще в молодых летах покинул Англию.

— Все равно, о человеке, который как муж дочери сэра Уоррена Гастингса появится в свете, будут спрашивать, захотят узнать, какого он происхождения. Но такое любопытство не будет удовлетворено, возникнут сомнения…

— Откуда они могут возникнуть? — спросил Гастингс все с тем же холодным спокойствием.

— Они обязательно появятся, — возразил лорд, — если только верно то, что сообщает этот листок.

Он подал лорду Гастингсу записку, которую нашел на своем письменном столе в ужасный вечер своей встречи с Хакати.

Гастингс пробежал строки записки. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Это жалкий донос, — проговорил он, возвращая записку. — Видно, вы мало жили в Индии, иначе такие вещи не стали бы для вас новостью. Подобные вымогательства, основанные на продаже секрета, которого часто, собственно, и нет, довольно нередки в Индии. И вы пошли на его приглашение? — спросил Гастингс, пристально глядя на лорда.

— Я считал своим долгом как для себя, так и для вашего дома разузнать все до конца.

— И что же вы узнали?

— Я нашел человека, обещавшего мне за банковский чек сообщить секрет происхождения капитана.

— И что вы от него узнали? — спросил Гастингс, глядя на лорда, точно желая проникнуть в его душу.

— Не успел он сказать и слова, как упал в кусты мертвым — острый нож перерезал ему горло. Вскоре я встретил капитана, слуги узнали в убитом предводителя банды фокусников, покинувшей город на следующий день по приказанию капитана.

— Я знаю о происшедшем случае, — признался Гастингс. — Вероятно, проникший на территорию дворца человек хотел совершить кражу, другой его выследил, чтобы отнять у него добычу. Если бы этот человек и сообщил вам что-нибудь, то сказал бы ложь, и вы только даром потратились бы.

— А если, кроме него, и другие когда-нибудь заговорят? — спросил лорд.

— То и они солгут, как и он, — ответил Гастингс. — Вернемся, однако, к нашим делам, они нас больше касаются, чем выходки бандитов. Я принимаю ваше предложение и обещаю, что буду его поддерживать. Можете быть спокойны, что никакая романтическая фантазия, в которую я, впрочем, не верю, не будет иметь влияния ни на мое решение, ни на мою волю.

— Я большего и не требую! — откликнулся лорд. — Мне довольно вашего слова.

— В вас же, лорд Торнтон, — встал из-за стола Гастингс, — я уверен теперь. Я не требую обещаний, я знаю, что чувство гордости и собственного достоинства не позволят вам встать на одну сторону с врагами того человека, в семью которого вы хотите вступить.

Глаза лорда засветились торжествующей радостью. Гастингс оставался холоден и серьезен, только углы его рта дрогнули как-то болезненно.

— Вернитесь через этот коридор, — посоветовал он, провожая лорда к внутренней двери кабинета. — Не нужно, чтобы вас видели в приемной.

Когда он остался один, то сложил руки и сказал, сильно волнуясь:

— Дай Бог, чтобы лорд и Марианна ошиблись, но если бы и было что-нибудь, то она забудет, забудет свой мимолетный сон, которого ей не следовало видеть!

По внутреннему коридору вернулся он к своей супруге. Марианна отдыхала на диване. Маргарита сидела около нее и читала.

Марианна поднялась, но вместо всегдашней ясной радости, с которой она обыкновенно встречала своего мужа, взор ее омрачали забота и тревога. Гастингс, против своего обыкновения, заговорил быстро и резко, точно хотел как можно скорее сбросить с себя тяжесть.

— Я пришел по важному делу, касающемуся нашего дома, а особенно тебя, дорогая моя Маргарита.

Маргарита смотрела на него, бледнея, широко открыв глаза. У Марианны на ресницах дрожали слезы.

— Лорд Торнтон, — продолжал далее Гастингс, — просит у меня твоей руки. Я понимаю, дитя мое, что мое сообщение тебя пугает и удивляет, но выслушай меня. Мой долг тебе сказать, что супруга лорда Торнтона и будущая маркиза Хотборн будет одной из первых и самых важных дам Англии. Лорд Торнтон любит тебя, и мне кажется, что всякая женщина полюбит его при более близком знакомстве.

Марианна обняла Маргариту:

— Успокойся, дитя мое, и соберись с мыслями, у тебя есть время и обдумать, и испытать себя, я с тобой и буду умолять Бога, чтобы Он указал тебе настоящий путь к счастью.

Маргарита вскочила и бросилась к Гастингсу, который хотел уже уходить; она крепко схватила его за руку и воскликнула:

— Нет, нет, мне нечего обдумывать, мне нечего испытывать себя, мое решение готово. Выслушай меня, отец, такой жертвы ты от меня не потребуешь!

— Жертвы? Какой жертвы? — осведомился Гастингс, серьезно глядя в оживленное лицо Маргариты. — Моя Маргарита, ты меня не поняла; я ведь сказал, что не хочу принуждать тебя. Я желаю, только чтобы ты обсудила все без предвзятой мысли. Лорд Торнтон — человек, которого можно любить.

— Никогда, никогда, отец! — всхлипнула Маргарита. — Мое решение непоколебимо, и клянусь, я не изменю его!

— Нельзя клясться, ведь будущее неизвестно, дитя мое. Испытай себя, узнай лорда и, может быть, вскоре ты заговоришь иначе.

— Нет, — перебила его Маргарита, и глаза ее угрожающе заблестели. — Нет, я точно знаю. Я могу поклясться, что никогда не полюблю лорда Торнтона, а без любви я не протяну ему своей руки.

— Ты безумствуешь, — нетерпеливо выговорил Гастингс. — Слово «никогда» ты не должна произносить. Ты дитя и не можешь судить о таком человеке, как лорд Торнтон, при светском поверхностном знакомстве.

— Мне и не надо его узнавать. Даже если бы он в тысячу раз был лучше, чем на самом деле, я знаю, что никогда его не полюблю.

— Почему? — строго спросил Гастингс.

Маргарита, сильно покраснев, опустила голову. Затем она подняла ее и, гордо и прямо глядя отцу в глаза, сказала:

— Было бы недостойно молчать. Я не могу любить лорда, потому что я обещала свою верность тому человеку, которого люблю.

— Я так и знала! — заключила Марианна, умоляюще глядя на мужа. Он же стоял неподвижно и, не изменяя своего выражения, спросил с холодным спокойствием:

— Кто он?

— Друг моего детства; я его любила, когда и сама еще этого не знала. Это капитан Синдгэм! Ему принадлежит моя любовь и всегда будет принадлежать.

Гастингс, пораженный, смотрел на Маргариту, опустившуюся перед ним на колени и умоляюще протягивавшую к нему руки, но он тут же поборол свое волнение. С железным спокойствием в голосе, при котором Марианна содрогнулась, он произнес:

— Капитан — мой друг, я ему доверяю, и я обязан ему за многие важные услуги, но я сожалею, что ты отдалась всем сердцем своему чувству, не посоветовавшись с матерью. Она тебе сказала бы, что капитан Синдгэм не тот человек, которому Уоррен Гастингс отдаст свою дочь. Никогда, говорю я тебе, — а ты знаешь, что значат мои слова, — никогда капитан Синдгэм не будет твоим мужем.

Марианна, тихо плача, опустила голову. Маргарита вскочила и воскликнула:

— Ты мой отец, ты можешь от меня требовать повиновения, и я послушаюсь, но я клянусь, что останусь верна Эдуарду.

— Эдуард? Кто называет его Эдуардом? — спросил Гастингс резким тоном.

— Он сам назвал мне свое имя…

— Ты знаешь, мое желание непоколебимо, — предупредил Гастингс.

— Я могу повиноваться, — не сдавалась Маргарита, — но сердце мое не может измениться.

— Я требую, чтобы борьбу своего сердца, которая, я все же надеюсь, приведет к счастливой цели, ты скрывала от глаз света.

Не способный дольше выносить тяжелого зрелища, он ушел обратно в свой кабинет.

— Все не так просто, как я думал, — пробурчал он, — но дело Маргариты надо довести до конца. Она чистая душа, только что распустившийся при утренней заре цветок, и не должна иметь ничего общего с тем, кто изведал жизнь парии. Дочь Марианны не смеет отдать своей руки парию.

Он позвонил, и никто бы не прочел на его лице следа только что пережитого. Вошел капитан, бледный и молчаливый. Он остановился у двери и поклонился по-военному:

— Вот рапорт о форте Вильяме и донесение городской стражи у гавани, рано утром пришло судно, и с него доставлены письма.

Он подал губернатору рапорты и толстый пакет. Гастингс вскрыл последний, в котором лежала масса частных писем, и между ними большой конверт, запечатанный государственной печатью. Гастингс вскрыл его первым, вынул из него бархатный футляр и пергаментный лист.

Улыбка удовлетворения заиграла у него на губах. Он положил то и другое на свой письменный стол, подошел к капитану и подал ему руку.

— Я вам, мой друг, — заявил Гастингс с приветливостью в голосе, — уже вчера выразил свою благодарность за верное исполнение ваших трудных и ответственных обязанностей. Я сообщил в Лондон о ваших заслугах и требовал для вас вознаграждения, которое навсегда избавило бы вас от воспоминаний о тяжелом прошлом. Министры исполнили мое желание, и король, наш всемилостивейший государь, возвел вас в кавалеры рыцарского ордена Бани, признавая ваши храбрые поступки. Я счастлив передать вам патент и крест ордена. Кавалер этого ордена избавлен от всяких сомнений о своем прошлом.

Он подал капитану пергамент, а сам вынул из бархатного футляра восьмиугольный золотой мальтийский крест со львами в углах, белым эмалевым щитом и тремя коронами. Он сам прикрепил ярко-красную ленту, на которой висел крест, на груди капитана, пожал ему еще раз руку и поздравил:

— Я первый желаю счастья кавалеру Синдгэму в его новом звании!

Капитан некоторое время стоял молча, его грудь со сверкающим крестом высоко подымалась; гордая радость сияла у него в глазах. Теперь действительно все прошлое оставалось позади, теперь он стоял неуязвимым в рядах английских джентльменов.

— Благодарю, благодарю, ваше превосходительство, столь многого я не ожидал и не смел надеяться! — поклонился капитан Синдгэм.

— Мои враги, — улыбнулся Гастингс, — называют меня в насмешку королем Индии, и разве я не доказал, что могу своих друзей награждать тоже по-царски. Сдержал ли я свое слово?

Капитан опустил глаза на орден; затем, простояв с минуту в нерешимости, заговорил:

— Вы сдержали слово; я даже думать не мог о возможности такого почета, который для меня значит гораздо больше, чем для всякого другого, а все же… И все же, — продолжал капитан робко и нерешительно. — Я хочу напомнить вашей милости о вашем обещании, посылая меня в Мадрас. Обещание вы хотели исполнить, когда минует опасность, угрожавшая британской власти от Гайдера-Али. Опасность сейчас миновала, Индия у ваших ног, и я осмеливаюсь напомнить о том обещании.

— Я его не забыл, — подтвердил Гастингс, — но я думал предупредить этим крестом то желание, которое читал в вашем сердце… Говорите, и, если будет возможно, я исполню ваше желание.

— Губернатор Индии наградил меня по-царски, теперь я обращаюсь к человеку и другу, прося его осчастливить меня по-человечески. Вы меня приняли в свой дом, — капитан помолчал минуту, — как друга, вы мне доверили охрану своих близких. Я ждал со своей просьбой, чтобы миновала всякая опасность, пока вы не вернетесь неограниченным властителем Индии. Теперь настал час, когда я должен сознаться, что люблю Маргариту, и ее рука будет мне наградой, о которой я прошу; прошу ее у отца, после того как губернатор так возвысил меня.

Он говорил отрывисто и с полным надежды доверием смотрел в неподвижное лицо губернатора.

— А Маргарита? — спросил он.

— Я никогда бы не осмелился просить, если бы не был уверен в ее любви.

— Но как же вы, капитан, — спросил Гастингс серьезно, но без строгости, — домогались любви Маргариты, не получив согласия ни матери, ни отца?

Капитан содрогнулся, чело его омрачилось.

— Я не добивался любви Маргариты. Я не говорил ни слова до того момента, когда получил от вас право говорить, основываясь на вашем обещании исполнить всякую мою просьбу, если она только будет в вашей власти.

— О таком желании я не мог и думать, — уточнил Гастингс, — и исполнение его лежит гораздо дальше за пределами моей власти, чем исполнение всякого другого желания.

Лицо капитана помрачнело.

— За пределами вашей власти? — спросил он. — Я не понимаю, что же тогда во власти человека, как не разрешение на брак своей дочери?

— Маргарита не моя дочь.

— Но вы имеете все права отца, и я не думаю, что барон Имгоф когда-либо будет оспаривать хоть одно из ваших решений.

— Вот именно поэтому моя священная обязанность охранять ребенка той женщины, которой я дал свое имя, от всякой ошибки. К нему я должен относиться вдвое заботливее, ведь я заменяю ей отца… Что, если когда-нибудь ваше прошлое станет ей известно? Такая случайность возможна, и что же тогда скажет свет, что скажет Маргарита?

— Свет?! — вскричал капитан. — Разве не вы мне сказали, что этот крест, которым вы украсили мою грудь, прикрывает мое прошлое, что кавалера рыцарского ордена Бани сам король делает равным со всеми джентльменами Англии?

— Перед законом и церемониалом, но не перед чувством. Английский закон может дать права гражданства и парии, король может сравнять его с офицерами и рыцарями, но не общество, которое так взыскательно. Признает ли оно такого человека, как вы?

Капитан побледнел, угрожающе сверкнули его глаза.

— Простите мне, друг мой. — Гастингс взял за руку капитана. — Слова мои не должны вас обижать, но вразумить. Не подвергайте свой и Маргаритин жизненный покой случайностям. Вы хорошо знаете, что я без всяких предрассудков подал вам руку и вытащил вас из той бездны, в которую вы попали.

— Разве я недостойный счастливец, которого ваш каприз вытащил из той глубины, куда я свалился? Разве на той глубине я не боролся храбро с судьбой, и разве я не заставил трепетать тех людей, которые думали, что смеют меня презирать? Разве я вас умолял о защите? Разве я не дал вам возможности столкнуть меня обратно в пропасть, из которой я поднялся?

— Все верно, капитан, — согласился Гастингс, — и потому я уважаю вас, как уважаю всякую волю, всякую силу, всякую храбрость, даже мне враждебную; поэтому-то я и не хочу, чтобы ваша гордость и ваша любовь узнали разочарование.

Капитан выпрямился. Его голос приобрел твердость и уверенность.

— Разве вы не дали мне слова, когда просили еще об одной услуге — исполнить одну мою просьбу, которую я вам изложу? Разве вы мне не дали свое слово? А теперь вы истолковываете все иначе… Что было бы с вами и с английским владычеством в Индии, если бы Гайдер-Али вошел в Мадрас? А если бы низам гайдерабадский к магараты присоединились к победоносному льву из Мизоры? Сегодня вы король Индии, и я в этом столько же принимал участие, как ваша собственная храбрость и ваша сила. Гайдер-Али не сделал мне зла, и у него я поднялся бы так же высоко, как и у вас. Здесь же мне приходится слушать, что английское общество, для которого я спас Индию, будет считать меня прокаженным… Пусть весь свет так думает, Маргарита не подумает так; Маргарита будет за меня, и мы с недосягаемой высоты будем смотреть на жалких трусов, которые никогда бы не выбрались из той пропасти, в которую столкнули меня.

Лицо Гастингса горело, грозно сверкали его глаза, он понимал, что в словах капитана заключается правда.

— То, что вы сделали, — подтвердил он, — я признаю, но я не могу думать так, как вы. Вы были для меня сильным, хорошо действующим орудием. Но я и без вас победил бы своих врагов.

Капитан печально покачал головой.

— Но умный мастер не ломает своих орудий; ставшая близкой рука не отталкивает друга… Маргарита меня любит, она не боится злых языков.

— Даже если бы и так! — крикнул Гастингс. — Не содрогнется ли этот ребенок от прикосновения руки, обагренной кровью Гайдера-Али?

Капитан смертельно побледнел.

— Вы смеете упрекать меня? — крикнул Синдгэм хриплым голосом. — Вы, пославший меня на смерть? После того, как я рисковал своей жизнью?..

— А Хакати? — крикнул Гастингс.

Лицо капитана потемнело, он в упор смотрел на Гастингса, широко раскрыв глаза; затем произнес с ледяным спокойствием:

— Всегда ведь убивают змею, которая коварно хочет брызнуть на нас своим ядом, и тигра, готового на нас прыгнуть… Но все равно мы только теряем время, считаясь друг с другом. Я вижу, что у вас достаточно храбрости, чтобы нарушить данное мне слово; такой храбрости я не мог подозревать в Уоррене Гастингсе, покорителе Индии.

Гастингс взял руку капитана и пожал ее.

— Вы злитесь, мой друг, я вас понимаю и не хочу принимать ваших слов, как я их принял бы в другое время. Прошу вас, будьте уверены, что я желаю вам добра, что, отказывая вам, я только думаю о вас и о Маргарите; я только хочу избавить вас от горя и разочарования.

Капитан стоял молча, почти равнодушно, его холодная, окоченевшая рука не отвечала на пожатие Гастингса.

— Обдумайте, капитан, — призвал его Гастингс, — время все побеждает и уясняет. Обещайте мне по крайней мере одно: не быть враждебным к лорду Торнтону.

— Какое мне дело до лорда Торнтона, — вздохнул капитан с горечью. — Для меня он не существует, я даже не буду с ним говорить, но, — прибавил он, на мгновение зловеще оживляясь, — пусть и он бережется показывать, что я для него существую.

— Спасибо вам, капитан, — поблагодарил Гастингс. — Я уверен, что когда-нибудь вы меня поблагодарите за мое увещевание, цель которого — разогнать сон, от него вы проснетесь неизбежно с жестокой болью.

Капитан поклонился по-военному и вышел.

«Прав ли капитан? — подумал Гастингс, когда остался один. — Нет, нет, он не прав, им никогда не будет счастья; я не могу лишить Маргариту блестящего будущего, к тому же родство с лордом дает мне влиятельного друга, который иначе может стать опасным врагом. Я дал ему то, что он заслужил, а если он протягивает руку к цветку, растущему высоко над ним, то не моя вина. Он должен сознавать расстояние, которое отделяет его от недосягаемых высот».

Гастингс позвонил. По очереди входили члены совета и чиновники компании со своими докладами. День прошел как обычно. Капитан только выглядел бледнее и серьезнее обыкновенного, но при его строгой сдержанности со всеми, которую он с себя сбрасывал только в тесном кругу, этого никто и не заметил. Награждение его орденом стало всем известно, и он получил много поздравлений.

Гастингс вначале следил за ним заботливым взглядом. И Марианна смотрела на него боязливо и озабоченно, но вскоре ее опасения исчезли. И оба убедились, что Синдгэм покорился обстоятельствам.

За обедом Гастингс сообщил в особенно лестных выражениях о награждении своего адъютанта и предложил тост за нового кавалера ордена Бани.

Во время всего ужина Гастингс особенно отличал капитана. Несколько раз он прямо обращался к нему с вопросами, спрашивал его мнение и выслушивал его с особым вниманием. Капитан принимал все спокойно и сдержанно, как настоящий джентльмен.

Только одна Маргарита замечала, что под наружным спокойствием капитана кроется тяжелая, внутренняя борьба. Она видела, как иногда дрожали его руки, как вспыхивал недобрый, зловещий огонь у него в глазах, и как он их тогда быстро опускал, и как деланная улыбка на его устах сменялась болезненным подергиванием. Она поняла, что и ему Гастингс объявил свою волю, и ее сердце судорожно сжималось от удара, так неожиданно поразившего только что распустившееся счастье и уничтожившего все ее надежды.

Лорд как самый важный гость сидел между Марианной и Маргаритой. Он очень заметно оказывал ей галантные любезности. Почуяв в нем врага своего возлюбленного, она боялась, что лорд увидит борьбу, происходившую в ней. И вот она, никогда не обманывавшая, стала притворяться так, что зоркий глаз Гастингса ошибся. Она, улыбаясь, отвечала лорду, взяла из его рук цветок, который он ей подал. Даже Марианна обманулась и начала надеяться, что отношения Маргариты и капитана, пожалуй, действительно только романтическая фантазия.

Когда встали из-за стола и все общество, как обыкновенно, рассеялось по соседним салонам, Маргарита, глубоко взволнованная, но с улыбкой на устах, подошла к капитану.

Подав руку Синдгэму, она нарочно заговорила так громко, что ее слова невольно слышали окружающие.

— Я особенно должна выразить свою радость по поводу той чести, какая выпала на долю моего учителя, сэра Эдуарда Синдгэма.

Капитан поднес ее руку к своим устам, и когда он к ней наклонился, то сказал только ей слышным полупросительным, полуповелительным тоном:

— Я должен поговорить с тобой, Маргарита, и если ты меня любишь, то в полночь будь у пруда с лотосами.

Маргарита задрожала и шепнула ему в ответ:

— Я буду там.

Затем, еще раз кивнув ему, она подошла к другой группе гостей, среди которых находился лорд Торнтон.

Все слышали громко произнесенные слова Маргариты, и всех удивило, что она назвала капитана сэром Эдуардом, хотя он как кавалер ордена и имел право на этот титул. Услыхал ее слова и Гастингс.

— В самом деле, — поддержал он. — Я совершенно забыл, что новому кавалеру подобает и новый титул. Пойдемте, сэр Эдуард, я должен дать вам одно поручение.

Капитан поклонился и последовал за губернатором.

— Мне нужно послать в Лондон важные депеши, — оповестил Гастингс. — Надо сообщить, что здесь произошло и как обстоят дела. Мне очень нужно, чтобы все узнали правду. Столь важные депеши я могу доверить только самому верному другу, поэтому я и избрал вас для такого поручения, сэр Эдуард.

Он произнес имя капитана с особенным ударением, одобрительно склоняя голову. Капитан изумленно посмотрел на него; горькая, ироническая улыбка скривила его губы. Он молча поклонился.

— Благодаря моим докладам ваше имя известно в Англии с лучшей стороны, а орденский крест откроет вам все двери. Вы увидите директоров, сэра Вильяма Питта, министров; я вполне уверен, что сам король захочет выслушать ваш доклад. Исполняя мое поручение, вы еще более увеличите свои заслуги передо мной и той великой целью, которой я служу! Вам откроется путь, ведущий вас на ту высоту, какой вы можете достигнуть, если вас будут знать в Англии не только по имени, но и лично. Корабль готов к отплытию. Завтра я вам дам депеши и инструкции, а также рекомендательные письма и полномочия.

Он испытующе посмотрел на капитана, как будто ожидая замечаний или возражений, но тот и глазом не моргнул, ответив совершенно спокойно:

— Я очень ценю заботы вашего превосходительства обо мне.

Гастингс, серьезно и глубоко тронутый, пожал ему руку и отошел.

Капитан мрачно посмотрел ему вслед и подумал: «Я — препятствие на его пути, и он отлично умеет устранять их».

Подойдя к группе мужчин, он как ни в чем не бывало вмешался в разговор. Скоро гости разошлись. Гастингс ни слова не сказал Маргарите, но обнял ее нежнее обыкновенного и поцеловал ее белокурые локоны. Марианна оставалась еще некоторое время с дочерью; она хотела убедиться, не было ли проявленное Маргаритой в этот вечер спокойствие только внешней маской. Она свободно отвечала на вопросы матери и совершенно спокойно, почти с улыбкой простилась, так что Марианна рассталась с ней с убеждением, что ее чувство к капитану — лишь мимолетное романтическое увлечение, не пустившее глубоких корней в ее сердце. Марианна поделилась своим впечатлением с Гастингсом, и они спокойно отправились спать, зная, что отъезд капитана, принятый им безропотно и назначенный на следующее утро, окончательно погасит вспыхнувшее с обеих сторон пламя.

Маргарита очень скоро отпустила свою горничную. Лежа в постели, она прислушивалась к затихавшему шуму во дворце. Когда все голоса смолкли и наступила ночная тишина, она тихо встала, надела темное платье и села в кресло около постели.

Стрелка уже приближалась к полуночи. Тогда Маргарита встала и, оглядев свою комнату, где прошли мечты ее юности и где зародилась и созрела ее любовь, рукой сделала ей прощальный знак. На минуту слезы навернулись ей на глаза. Почти сердитым движением вытерла она их и покачала головой, как бы желая отделаться от всякого грустного воспоминания. Погасив свечу, она в полной темноте незаметно спустилась по ступенькам веранды.

Быстро проскользнула мимо душистых кустов. Не успела она пройти еще немного, как почувствовала себя в чьих-то объятиях и услышала голос капитана.

— Ты пришла, моя Маргарита, благодарю тебя. Значит, сила твоей любви сильнее, чем холодная надменность и злоба людская!

Она нежно обняла возлюбленного.

— Мог ли ты сомневаться, Эдуард? — шепнула она. — Неужели ты поверил, что я испугалась и забыла свою клятву оставаться верной тебе на жизнь и смерть. Говори, говори, что я могу сделать…

— Не здесь, — прошептал капитан. — Идем на место, где мы признались друг другу, там я хочу сказать тебе все, если вопреки свету ты все же хочешь стать моею!

Он взял ее руку, и оба молча поспешили по знакомой им дороге. Скоро они дошли до пруда с лотосами. Капитан увлек Маргариту к скамейке под тенью дерева манго, посадил ее, сам же стоя начал говорить, понизив голос так, что только она одна могла слышать его:

— Ты мне подарила свою любовь, Маргарита, я ее принял, и в этом моя вина. Я сам себя упрекаю, с тех пор как вижу, что лорд Торнтон хочет возвысить тебя, тогда как я только могу увлечь тебя вниз из светлой области твоей жизни.

— Ты и это знаешь? — спросила она испуганно.

— Я все знаю, что тебя касается, все, что относится к моей любви, я все чувствую, даже чего не слышу и не вижу. Я знаю, что лорд Торнтон к тебе сватается, и, пожалуй, в нем и есть причина, почему твой отец отказывает мне.

— Он тебе отказал! — вскочила Маргарита. — Ты с ним говорил? Я так боялась этого, ведь я знаю, он неумолим. Итак, гордость — против гордости, воля — против воли, слабое дитя — против великого Уоррена Гастингса, голубь — против льва!.. Пусть он меня признает достойной имени своей дочери, которое он мне дал. Я твоя, и никакая земная сила не изменит моей верности тебе!

Она бросилась к нему на грудь и обвила его руками. Он мягко, но решительно ее отстранил и посадил опять на скамейку.

— Выслушай меня, Маргарита! — сказал он торжественно. — Выслушай меня до конца, и тогда ты можешь взять обратно свою клятву. Я виноват перед тобой. Ты, вероятно, думала, что я равен тебе.

— Равен мне? А ты разве не таков же, как лорд Торнтон, кроме его имени, которое ничего не прибавляет человеку? Разве ты не носишь сабли короля, разве у тебя нет креста благородного рыцарского ордена Бани?

— Нет, Маргарита, — ответил он мрачно. — Я не то, что он; ни в Европе, ни в Индии никто не подал бы мне руки, если бы знал, что капитан Синдгэм, кавалер ордена Бани, — пария.

— Пария? — воскликнула она в ужасе. — Нет, нет, я не верю!

— Это правда, Маргарита! Мой отец — английский офицер, имени его я никогда не знал, мать моя — танцовщица из касты париев, взятая из жалости одним брамином еще ребенком и воспитанная девушками храма Хугли.

Она тупо смотрела на него, точно не могла поверить.

— Бедный друг! — произнесла она, с глубоким чувством подавая ему руку.

Он прижал ее нежную, теплую руку к своим губам, затем быстро отошел и добавил:

— Выслушай меня до конца!

И он ей рассказал то, что когда-то рассказывал Гастингсу, когда он явился к нему с добычей кавалера д’Обри.

— Вот какой я! — заключил он.

— Как ужасно! — вскрикнула Маргарита. — Несчастный, сколько ты страдал!

— Слушай дальше! — продолжал он.

И он рассказывал ей, как после всех ужасов, после всех страданий впервые в его сердце запала надежда и вера, как выросла любовь к ней, и как в этой любви обновилось его погибшее и одичавшее в ненависти и мести человеческое существо, и как его любовь стала единственной радостью его жизни, единственной надеждой.

— Ты мой единственный, мой возлюбленный друг! — Маргарита встала и страстно его обняла. — Насколько больше я тебя любила бы, если бы только знала, сколько ты выстрадал!

Испуганный, он отступил.

— Слушай же до конца, — призвал он ее. — Когда я ясно понял, что только в любви к тебе — высшее счастье, которое и небо, и земля могли мне дать, тогда тому, кто называется твоим отцом, угрожала большая опасность. Труды всей его жизни могли пропасть, владычество над Индией могли у него отнять, и страшный враг, который ему угрожал, был дикий, ужасный деспот Гайдер-Али, султан Мизоры.

— Я слышала это имя! — обронила Маргарита.

— От меня твой отец потребовал помощи. Тогда сверкнул первый луч надежды для моей любви, и я попросил в награду исполнение моей просьбы. Он обещал, если это будет в его власти. И когда я уезжал, здесь, у этого пруда с лотосами, меня в первый раз приветствовало слово любви из твоих уст. Я возвратился, победив врагов. И что же!

— Разве ты не солдат? Разве не обязанность твоя уничтожать врага? — спросила она, проводя рукой по его мрачному челу. — И он тебе отказал заплатить за услугу, он не сдержал своего слова?

— Теперь ты все знаешь, — заметил он. — Ты знаешь, кто я и что делал. Еще раз спрашиваю тебя: хочешь ли ты связать свою жизнь с парией, у которого руки обагрены кровью? Я освобождаю тебя от клятвы, ни один упрек не сорвется с моих уст, и никогда ты меня больше не увидишь; но если ты простишь меня, тогда гордый властелин Индии узнает, что пария, перед которым он не сдержал своего слова, достаточно силен, чтобы взять самому то, что ему обещали дать.

Маргарита взглянула на него так задушевно, с такой любовью, что он в тени деревьев увидел блеск ее глаз.

— Если на тебе и будет вина, — заверила она, — я хочу нести ее, я все хочу взять на себя. Я твоя навсегда!

— Тогда, — выдохнул он, — наш союз заключен при той святой силе, которая царит над звездами. Я не христианин, Маргарита, но я знаю учение Христа, и я клянусь тебе, что я крещусь…

— Он подкрепит нашу любовь, которая и чиста, и верна, и готова на всякую жертву!

— Готова на всякую жертву! — повторил он серьезно и торжественно. — Жертва, которую я от тебя требую, велика, моя Маргарита. Ты должна последовать за мной с доверием, что я употреблю всю человеческую силу, чтобы устранить опасности с нашей дороги. Я проведу тебя в верное место, уже раз защитившее меня от людских преследований. Там мы должны остаться, пока наш след не будет потерян, пока нас не забудут и не откажутся нас преследовать. Тогда мы выйдем в свет и где-нибудь в безопасной дали будем искать себе убежища для нашего счастья.

Она опустила голову.

— Моя мать! — вспомнила она. Затем она опять выпрямилась: — Она пожертвовала моим отцом для той силы, которая ею овладела, она готова пожертвовать этой силе и мною… Я готова, веди меня, любовь будет освещать наш путь!..

Он обнял ее и горячо прижал к своей груди. Еще раз вернулся он к воде и сорвал красный цветок лотоса.

— Этот цветок, — вымолвил он, — должен нам сопутствовать, он приветствовал своим ароматом зарю нашей любви, он будет нам символом надежды и храбрости.

Оба поспешили по аллее, пока не достигли стены, отделявшей парк от большого открытого поля.

Капитан поднял Маргариту на первую ступеньку шелковой веревочной лестницы, переброшенной через стену. Большая площадь, заросшая низкой травой, была пустынна. Три лошади стояли уже готовыми, слуга-индус ожидал их.

Капитан подсадил Маргариту на лошадь, сам же и слуга сели верхом на двух других лошадей.

Тихо, чтобы не возбудить подозрения встречных, проехали они по площади и по улицам к пригороду. Теперь только Маргарита заметила, что капитан одет в серый костюм, какие носят туземцы окрестностей, и на голове у него индусская повязка, точно так же был одет и слуга. У обоих лежали кинжалы за поясом и пистолеты в кобурах.

Когда они проехали последние дома пригорода, не встретив ни души, капитан щелкнул языком.

Благородные скакуны подхватили и быстрее стрелы помчались к югу по дороге; ударов копыт никто не слышал, только фырканье лошадей сливалось с ночным ветром, шумевшим в листьях придорожных кустов.

IV

На другой день с восходом солнца жизнь в губернаторском дворце началась с обычным оживлением.

Гастингс раньше обыкновенного прошел в свой рабочий кабинет, чтобы перед отъездом капитана в Лондон вручить ему нужные бумаги. В канцелярии губернатора шла спешная работа; служащие заканчивали писать некоторые доклады, сам же губернатор составлял для капитана инструкции и рекомендательные письма. Отправляя капитана в Лондон, он одновременно преследовал две цели: во-первых, он надеялся, что время и новые впечатления вытеснят из сердца капитана образ Маргариты и что таким путем их взаимные отношения незаметно прекратятся; а во-вторых, что его доклады и объяснение капитана раз и навсегда прекратят интриги его врагов в Лондоне. Тогда никто уже не помешает ему в достижении намеченной им высокой цели.

За работой он совершенно забыл все заботы последних дней. Он не сомневался, что капитан не только хорошо усвоит его инструкции, но и сумеет их применить на деле, а где нужно, и дополнить их. Ему казалось невероятным, чтобы человека с таким умом и силой воли не захватила вполне и не удовлетворила та новая деятельность, к которой он его призвал. Здесь, в семейном кругу, капитан мог поддаться мальчишескому любовному увлечению. В кругах же большого лондонского света бывший пария забудет о прошлом…

Лорд Торнтон также встал раньше обыкновенного и писал подробный доклад своему дяде лорду Генри Дундасу, председателю учрежденной нижней палатой индийского комитета. Писал он доклад под впечатлением вчерашнего дня, когда Гастингс обещал ему руку Маргариты. Лорд не сомневался, что человек, покоривший всю Индию, не подчинявшийся директорам компании в парламенте и даже английским министрам, сумеет в собственном доме добиться всего, чего он захочет. Обманутый внезапно пробудившейся у Маргариты способностью притворяться, лорд пришел к убеждению, что если в сердце ее и проснулось какое-то чувство, то капитан все же не опасный соперник, тем более что он сегодня же должен уехать в Лондон.

Под впечатлением последнего вечера писал он свой доклад, и все представлялось ему в новом свете. В Индию он прибыл с предвзятым мнением, будто Гастингс кровожадный и корыстный деспот, доводящий своим жестоким произволом князей и народ Индии до полного отчаяния. Теперь же, помимо личных желаний, привлекавших его к Гастингсу и заставлявших искать его дружбы, он убедился в том, что управление Индией отлично организовано, что главной заботой Гастингса является упрочение власти англичан и установление ее незыблемости в будущем. Он видел, что Гастингс — удивительно образованный человек, думающий лишь об укреплении господства своего отечества. Личное честолюбие Гастингса диктовало ему неразрывно связать свое имя с одним из прекраснейших своих завоеваний для Англии, обеспечивающих ей в будущем всемирное значение. В итоге он подчеркнул, что только такой человек, как Гастингс, может удержать и упрочить английское правительство в Индии.

На женской половине дворца царила полная тишина; женская прислуга привыкла входить к своим госпожам лишь по звонку. После возвращения губернатора и беспокойства последних дней никого не удивляло, что звонка приходилось ждать дольше обыкновенного; да и Гастингс, занятый спешной работой, велел передать, что он не придет завтракать.

Наконец раздался звонок из спальни Марианны. Горничная вошла, подняла шторы и доложила, что губернатор извиняется и не придет к завтраку.

— Я плохо спала, — провела рукой по лбу Марианна, в то время как горничная открывала дверь в смежную со спальней ванную комнату, — и видела ужасные сны…

— Всему виной вчерашний беспокойный день, — ответила горничная, — и рассказы о битвах и опасностях в Бенаресе, о которых слуги его превосходительства рассказывали такие ужасы. К счастью, сны всегда означают обратное, милостивую леди ожидает большое счастье — черная туча во сне означает яркое солнце в действительности.

— Моя дочь еще не встала? — спросила она.

— Барышня еще не звонила, — отвечала горничная.

— Пусть ее разбудят, — попросила Марианна. — Я буду ее ждать в маленькой столовой; сэр Уоррен, верно, скоро придет.

Не успела леди Гастингс выйти из ванны и надеть свой утренний капот, как старая горничная, нянчившая Маргариту, торопливо вошла к ней. Лицо старухи покрывала бледность. Расстроенная, с дрожащими руками, она не могла вымолвить ни слова.

Марианна испугалась.

— Что случилось с Маргаритой? — спросила леди. — Она больна?

Старуха посмотрела на горничных, как бы давая понять, что они здесь лишние. Марианна схватилась рукой за сердце и приказала всем выйти, кроме старшей горничной, давно уже находившейся у нее в услужении.

— Ради Бога! — крикнула она. — Что случилось с Маргаритой?

— Барышни нет! — тихо проговорила старуха. — Она исчезла бесследно… Я обшарила каждый уголок в будуаре, в гостиной, и нигде ни малейшего следа.

Марианна стояла неподвижно, как статуя.

— Я не впустила никого из прислуги, — продолжала старуха. — Я сказала, что барышня нездорова и хочет еще отдохнуть, и вот я пришла, чтобы сообщить вам ужасную весть.

— Не может быть, — еле слышно бормотала Марианна дрожащими губами. — Я сама посмотрю… Ты хорошо сделала… ты мне преданна. Я на тебя могу положиться.

Она набросила широкий капот и в сопровождении горничной поспешила в комнату Маргариты. Постель нетронута, на ночном столике стояли маленькие часики со стрелой амура вместо часовой стрелки, все — на месте, даже шкатулка, где лежали любимые украшения Маргариты и ее карманные деньги. Марианна с нервной торопливостью обыскала всю комнату, подымала каждую занавеску, смотрела под кроватью, искала в будуаре, но все напрасно, — глубокая тишина нарядно убранных комнат подавляла.

В изнеможении опустилась Марианна в кресло и оставалась так некоторое время, как бы в беспамятстве.

— Она, наверное, ушла на прогулку в парк! — догадалась наконец Марианна.

Горничная грустно покачала головой.

— Пойдемте! — позвала ее Марианна. — Пойдемте обыщем парк!

Она бросилась через открытую дверь на веранду.

— Впрочем, нет, нет, — остановилась она. — Тогда все сразу узнают то, что должно остаться тайной… Скажите всем служителям, что барышня нездорова и чтобы никто не смел к ней входить. Ты одна останешься здесь, а ты, — приказала она своей личной горничной, — иди тотчас к сэру Уоррену и скажи ему, что мне необходимо поговорить с ним сию же минуту…

Она вернулась в свою комнату и не могла успокоиться, не зная, что думать. Большими шагами она ходила взад и вперед, сжимая руками лоб.

Вскоре вошел Гастингс. Еле дыша, прерывающимся голосом сообщила она ему ужасную, ей самой казавшуюся невероятной весть.

Гастингс покачнулся и схватился за спинку кресла, чтобы не упасть.

— Ты уверена, что ее нигде нет? — спросил он наконец. — Парк обыскан?

— Разве я смела так сделать? — спросила Марианна. — Разве я не должна во что бы то ни стало сохранять тайну?

Гастингс обнял ее.

— Ты отлично поступила, Марианна. Единственное, что нам остается, — это гордость. Все можно перенести, если мы сумеем избавиться от радости врагов и притворного участия друзей. Подожди минуточку, я сейчас вернусь.

Через внутренний коридор он возвратился в свой рабочий кабинет и позвонил. По звонку, начинавшему его деловой день, обыкновенно входил к нему капитан Синдгэм, но сегодня появился первый секретарь его канцелярии.

— Разве капитана еще нет? — спросил Гастингс.

— Мы не знаем, но он до сих пор не явился, обыкновенно он приходил гораздо раньше.

— Я прошу его немедленно прийти.

Гастингс привык к более скорому исполнению своих приказаний, и теперь до возвращения секретаря каждая минута казалась ему целой вечностью. Наконец секретарь вновь вошел с испуганным и расстроенным лицом.

— Капитана нигде не нашли, ваше превосходительство. Комната его пуста, и никто не видел ни его, ни его слуги.

Гастингс нагнулся над письменным столом, как бы еще раз просматривая лежавшие перед ним запечатанные депеши. Затем он поднял голову и сказал совершенно спокойным голосом:

— Ах да, ведь я совершенно забыл, что капитан простился уже. Он хотел отправиться на корабль. Пошлите мне дежурного офицера!

Вошел молодой офицер, удивленный неожиданным приказанием губернатора.

— Вы должны немедленно отправиться в Лондон, лейтенант Бантам, — сообщил Гастингс, — и прямо отсюда сесть на стоящий в гавани и готовый к отплытию корабль.

— Я, как всегда, в полном распоряжении вашего превосходительства, — ответил крайне удивленный офицер, — но осмелюсь заметить, что здесь, на дежурстве, у меня нет ничего, даже самого необходимого для такого путешествия.

— Я пошлю к вам на квартиру, и через час вы получите все, что вам понадобится. Вот, — добавил он, — этого вам хватит на ваше путешествие.

Он протянул лейтенанту несколько банковских билетов и слитков золота.

— В Лондоне мой агент майор Скотт предоставит в ваше распоряжение все необходимое.

— Я готов, — вытянулся по-военному лейтенант.

— Вот депеши, — продолжал Гастингс. — Вы передадите директорам компании; а здесь, пока вы не сядете на корабль, вы никому не будете говорить о вашем путешествии, никому, понимаете?

— Приказание вашего превосходительства будет исполнено, — ответил лейтенант, беря деньги из рук Гастингса.

— Да, — остановил его Гастингс, — у меня есть еще одно поручение, которое вы должны сохранить в тайниках вашей души. Очень возможно, что на корабле окажется капитан Синдгэм.

— Капитан Синдгэм?

— Если вы его там найдете, — продолжал Гастингс, — а я даю вам полномочие обыскать корабль, — то вы арестуете его моим именем и привезете сюда — живым или мертвым. При его сопротивлении обратитесь за помощью к командиру судна… Вы доставите сюда капитана, — добавил он дрожащим голосом, — живым или мертвым, а также и всякого, кто будет находиться при нем.

Крайнее изумление отразилось на лице лейтенанта Бантама, но он лишь молча поклонился.

— А если капитана на пароходе не окажется? — спросил он.

— Если его там не окажется, то мое приказание на его счет вы должны забыть навсегда и спокойно отправляться в Лондон, а там ждать, пока вас не пошлют обратно с ответом. Само собой, что, когда вас будут там расспрашивать, вы обо всем доложите.

— Ваше превосходительство может положиться на мою верность и преданность.

— Так отправляйтесь. — Гастингс пожал руку молодому офицеру. — Случайно, поскольку вы сегодня оказались дежурным, мое поручение досталось вам. Раньше я вас мало знал, но я убежден, что вы оправдаете мое доверие, как его оправдывают все офицеры, служащие здесь со мной.

— Жизнь моя принадлежит великому Уоррену Гастингсу, завоевателю Азии! — воскликнул лейтенант Бантам, повернулся по-военному и вышел.

Гастингс вновь призвал секретаря, распорядился, чтобы заменили дежурного офицера, и прошел через внутренний коридор к Марианне.

Громко рыдая, бросилась она в его объятия.

— Плачь, моя дорогая, плачь, — погладил он ее руку. — Тебе будет легче, а сил тебе нужно много, чтобы перенести тяжелый удар… Случилось то, чего я опасался: капитан Синдгэм исчез.

— О Боже мой! — горестно воскликнула она. — Как же они могли уйти из дворца?

— Ему, — покачал головой Гастингс, — умеющему выследить тигра в пустыне, легко было увлечь доверчивую невинность, но горе ему, если он попадется мне в руки. Для безумца, осмелившегося протянуть свою запятнанную кровью руку к чистому цветку, я изобрету небывалое наказание, о котором и в будущем будут рассказывать с содроганием.

— Но отчего, — тихо плача, причитала Марианна, роняя слезы, — отчего ты проявил к нему такую суровость? Разве она не могла стать его ангелом-спасителем?

— Никогда! — воскликнул Гастингс. — Никогда! Это все романтический бред, я ведь сказал тебе, кто он и что он сделал, и разве ты могла бы отдать ему свое нежное дитя? Разве я мало для него сделал в награду за его услуги? Разве я не возвысил его даже больше других англичан, рискующих здесь своей жизнью для великого дела?

— А я все-таки жалела его, — проговорила Марианна. — Он так много выстрадал, видел так много зла и несправедливости, и если б ты видел его за последнее время, когда ему блеснула надежда на новое счастье, каким он стал беззаботным, совсем как ребенок, ты, может быть, переменил бы свое мнение о нем.

— А разве это новое, совершенное им преступление не доказывает, что он не стоил всего, что я для него сделал? Да, это преступление — похитить невинное дитя из семьи, из блестящей, светлой жизни и приковать его к собственному проклятому существованию. И зачем только я ему доверял, ведь я знал, что он ни перед чем не остановится, но, клянусь, он дорого за это заплатит… Я велю перевернуть всю Индию от края до края, пока он не будет найден.

Гастингс говорил с озлоблением, жилы на его лбу надулись. Никогда еще Марианна не видела его таким, но она, твердо взглянув в его сверкающие гневом глаза, сказала:

— Ты так не поступишь, мой Уоррен. Если он и заслужил твое мщение, ты должен отдать мне мою дочь, ты не можешь смешать ее с грязью перед лицом всего света из-за него! Ее нельзя упрекнуть в том, что она последовала влечению сердца. Ведь и я так поступила однажды, ведь и меня свет осудил и изгнал бы, если б ты не был всесильным, перед которым все преклоняются. Никто не должен знать, что произошло; если об этом ужасном происшествии узнают, то Маргарита пропала. Втихомолку мы должны искать беглецов, и даже тогда, когда найдем их, никто не должен знать о случившемся. Я все тебе дала, что может дать женщина, мою честь, мое доброе имя, уважение света, и я требую, чтобы ты защитил честь моей дочери.

Взгляд Гастингса все более и более смягчался. Он заключил Марианну в свои объятия.

— Ты верная, сильная и мужественная женщина, и ты права. Пусть он один будет наказан, Маргариту нужно спасти, может быть даже, — все возможно, все в Божьих руках — для ее собственного счастья и для новой жизни. Особенно все нужно скрыть от лорда.

— От лорда? — ужаснулась Маргарита. — Ты еще можешь думать о нем?

— Отчего же нет? Если Маргарита убедится, что любовь ее была ошибкой, детским ослеплением, то она поймет, что положение в свете чего-нибудь да стоит и без романтического увлечения. Во всяком случае, лорд Торнтон ничего не должен знать теперь. Он стал моим союзником в надежде на руку Маргариты, я убежден, что его доклад Генри Дундасу окажется самым действенным оружием против моих врагов в Англии, и пусть это оружие делает свое дело. Нам предстоит еще выдержать сильную грозу, собирающуюся там против меня. Когда Клэверинг и Францис находились здесь, мне приходилось иметь дело лишь с компанией, а сейчас мне придется бороться с парламентом и королем…

Марианна стояла, опустив глаза; в душе она не соглашалась с его доводами, но не возражала, довольная уже тем, чего ей удалось добиться. Будущее она предоставляла времени, теперь же нужно сохранить все в тайне.

Вызвали дворцового врача, старого преданного друга дома, характер которого служил достаточной порукой для сохранения тайны, и сообщили ему о случившемся. Глубоко тронутый, он дал слово не разглашать доверенную ему новость и всем объявил, что Маргарита страдает сильным нервным расстройством, требующим на продолжительное время полного покоя и тщательного ухода.

Никого, кроме старой горничной, не допускали в пустую комнату беглянки. Со стороны сада поставили часовых, чтобы никто не мог приблизиться, и во избежание всякого шума приняли все меры для обеспечения тайны на долгое время. Не успел доктор удалиться, как со стороны гавани раздался пушечный выстрел. Салют корабля возвестил об отъезде Бантама.

— Он не нашел Синдгэма! — вздохнул Гастингс и послал за Импеем. Ему, старому другу, он сообщил о грустном событии и поручил произвести самое строгое и тщательное расследование по всей Индии, во дворах всех раджей, в Гайдерабаде и у Типпо Саиба. Главный судья имел право предпринимать подобные расследования, не привлекая всеобщего внимания, он мог преследовать преступников не только в областях, принадлежащих компании, но и в союзных княжествах.

Импей сообщил своим агентам, что бежал очень опасный преступник, за поимку которого обещаны большие деньги, что он необыкновенно похож на уехавшего в Лондон капитана Синдгэма, старающегося выдать себя за него и что если им подобный субъект попадется, то они должны его схватить вместе с сопровождающими его людьми и под строжайшей тайной и надежной охраной доставить в Калькутту.

Марианна удалилась в комнату Маргариты, чтобы, как она объявила служанкам, ухаживать за больной дочерью. Гастингс же вернулся в свой кабинет. Ноющую сердечную рану приходилось скрывать под обычной сдержанностью и спокойствием.

Через час посланные сэра Элии Импея скакали по всем направлениям, чтобы найти беглеца.

Скоро в кабинет Гастингса вошел лорд Торнтон. Взволнованный, он пришел справиться о здоровье Маргариты, узнав о внезапной болезни всеми любимой дочери губернатора, весть о которой с быстротой молнии распространилась по всему городу. На тревожный вопрос лорда Гастингс отвечал серьезно, но совершенно спокойно, что Маргарита заболела нервным расстройством, что, вероятно, следует приписать климату, часто оказывающему вредное влияние на европейцев. Несмотря на заявление доктора, что болезнь будет долго длиться, он нисколько не беспокоится о благополучном ее исходе. Единственными условиями выздоровления являются безусловный покой и полное одиночество.

— Поэтому мы некоторое время должны довольствоваться нашим мужским обществом, — добавил он, пожимая лорду руку, — потому что жена моя всецело посвятила себя уходу за Маргаритой и вряд ли найдет время исполнять обязанности хозяйки. Ваши письма вовремя поспели на корабль? — спросил он, меняя тему разговора.

— Да, да! Я уверен, что мой доклад лорду Дундасу снимет с вас все обвинения ваших, а теперь и моих противников; лорд Дундас доверяет моей наблюдательности и знает, что под влиянием Филиппа Франциса я приехал сюда с предвзятым мнением.

— Вместе мы сумеем преодолеть все интриги и будем свободно и более успешно работать для будущего, — улыбнулся Гастингс.

— И тогда исполнятся мои надежды, которые я лелею в своем сердце, — заметил Торнтон.

— Я буду рад за вас, — ответил Гастингс.

— А капитан Синдгэм?

— Капитан уехал в Англию на корабле. Он везет мои доклады в Лондон, — сообщил Гастингс.

Лорд вздохнул с облегчением и вышел.

Потянулись полные забот тяжелые дни.

Ежедневно составлялись бюллетени о здоровье Маргариты, соответствующие обычному течению местной нервной лихорадки и обещающие несомненное выздоровление. Иностранные резиденты, европейское и индийское общество Калькутты ежедневно справлялись о здоровье губернаторской дочери, и для Марианны такое внимание выливалось в настоящую пытку. Ей время от времени приходилось принимать лично некоторых знатнейших дам, которые ее горестное лицо и слезы приписывали огорчению по поводу болезни дочери.

Лорд принимал особенно близко к сердцу «болезнь» Маргариты, любовь к которой становилась для него все сильнее.

Гастингс ужасно страдал от необходимости перед всеми притворяться с утра до вечера, что явно не согласовывалась с его гордым, открытым характером.

Тем временем лорд Чарльз снова начал интересоваться всеми отраслями управления в Индии; он получил от Гастингса разрешение посещать разные бюро и канцелярии и работать в них. Своим тонким пониманием всех запутанных обстоятельств, обширными знаниями, проницательностью и удивительной работоспособностью он оказывал Гастингсу существенные услуги. Удивление лорда перед гениальной организацией Индийского царства, которое Гастингс хотел сделать основой будущего величия Великобритании, возрастало с каждым днем, и он откровенно хвалил ум и прозорливость губернатора.

Гастингс чувствовал себя теперь перед ним каким-то подлым предателем, гордость побуждала его во всем признаться, и только просьбы и убеждения Марианны, желавшей во что бы то ни стало спасти честь дочери, удерживали его.

Проходили дни и недели. Напрасно агенты Импея побывали во всех провинциях, обыскали большие города и маленькие местечки, резиденции индийских князей и уединенные деревушки. Иной раз захватывали подозрительных личностей, некоторых отправляли даже в Калькутту, но всегда оказывалось, что агентов обманывало мимолетное сходство. Понемногу стала исчезать надежда, что поиски, стоившие огромных трудов и денег, столь трудные вследствие огромного пространства Индии и непроходимых дебрей, дадут какой-нибудь результат. Учрежденный контроль над отходившими из гаваней кораблями тоже не дал никаких результатов. Правда, беглецам, может быть, удалось достигнуть какой-нибудь французской или голландской колонии, а оттуда под чужим именем отправиться в Европу. Такое предположение имело под собой основание.

Как-то вечером случилось, что Гастингс, почти насильно уводивший Марианну в парк после заката солнца, когда чувствовалась прохлада, гулял с женой в тени манговых деревьев. Оба молчали, у обоих надежда в сердце угасла. Марианна, моложавостью которой Гастингс так гордился, сильно постарела; она считала свое дитя погибшим, хотя в душе ее еще теплился последний луч надежды.

За Гастингсом медленно и важно выступала его огромная собака, Неро. Привязавшаяся к Маргарите собака со дня ее исчезновения грустно и угрюмо смотрела на мир. Ее нельзя было обмануть мнимой болезнью Маргариты; входя следом за Гастингсом в комнату Маргариты, Неро обнюхивал пустую кровать и тихим воем выражал свою тоску по отсутствовавшей. И теперь Неро шел с опущенной головой, изредка подходя к Гастингсу и головой толкая его руку, как бы прося, чтобы его погладили, приласкали.

Машинально идя вдоль аллеи, они подошли к большому бассейну. От цветов лотоса и манговых деревьев, как всегда, струился аромат, яркие звезды отражались в водном пространстве. Марианна смотрела на пруд.

— Это было ее любимое место, — заплакала она. — Как она любила цветы лотоса и отражение звезд в воде. Слишком больно все это вспоминать!

— Мы должны покориться неизбежному, дорогая моя, — произнес Гастингс. — Мне кажется, что надеяться больше не на что!

Он грустно уставился на воду. Так стояли они некоторое время молча, но внимание Гастингса вдруг отвлекло беспокойство Неро; он бегал взад и вперед и визжал.

— Неужели за нами следят? — предположил он. У Гастингса промелькнула мысль о лорде, и он подошел к деревьям. Собака остановилась у мраморной скамейки, обнюхала землю, потом положила голову на скамейку и радостно зарычала.

— Что с тобой, Неро? — спросил Гастингс. — Ты чуешь кого-нибудь чужого?

Но собака не лаяла, а рычание ее становилось все радостнее.

— Боже мой! — воскликнул Гастингс. — Как я мог забыть о нем! Сотни агентов ищут их по всей Индии, а Неро — единственный, кто может найти здесь пропавших… Скорее, Марианна, скорее, посмотри: верное животное даст нам то, чего мы напрасно требовали от людей.

Неро обнюхивал землю, бегая взад и вперед, потом взглянул на хозяина, как бы ожидая приказания.

— Ищи, ищи, Неро, — сказал Гастингс тихим голосом.

Собака тотчас наклонила голову, почти касаясь земли мордой, и пошла вперед, беспрестанно оборачиваясь.

— Ищи, ищи, — понукал его Гастингс, увлекая за собой жену, не вполне еще понимавшую. — Иди, Неро напал на след, мы найдем Маргариту…

Неро бежал, Гастингс и Марианна спешили за ним. Так шли они по аллеям, по узеньким дорожкам, тянувшимся вдоль стен парка. Вдруг Неро остановился. Продолжая обнюхивать землю, он стал на задние лапы, царапая каменную стену и громко рыча.

— Так! — догадался Гастингс. — Здесь они перелезли через стену. Раз Неро нашел их след, он и дальше нас поведет… Еще несколько дней — и они будут в наших руках.

— На что ты надеешься? — спросила Марианна. — Как мы пойдем, а вдруг собака ошибается?

— Она не ошибается, — воскликнул Гастингс. — Я знаю Неро, никогда на охоте он не ошибался! За целые мили выслеживал тигра и приводил прямо к убежищу хищника. Теперь мы их найдем, и, что бы ни случилось, все будет лучше, чем эта неизвестность.

Он сломал ветку и, вскарабкавшись по стволу дерева, положил ее на верхушку стены так, чтобы в другой раз и с противоположной стороны стены можно было найти это место.

Вечером за столом он вел себя веселее обычного. Он объявил, что Маргарита чувствует себя гораздо лучше и что теперь он может подумать о своем госте и предоставить ему развлечение, возможное лишь в Индии. Через два дня будет охота на тигров, и даже жена его обещала принять в ней участие. Новость обрадовала всех. Охота на тигров принадлежала к числу самых редких удовольствий индийских богачей и представляла серьезную опасность разве для загонщиков и очень редко для охотников. Но чтобы устраивать подобные охоты на широкую ногу, требовалось так много труда и денег, что только князья могли себе позволить подобные удовольствия и приглашать охотиться на тигров особенно почетных гостей.

Гастингс долго еще сидел один в своем кабинете; он выработал план предстоящей охоты в мельчайших подробностях. В ту же ночь в придворных конюшнях и среди охотников начались деятельные приготовления. Два следующих дня прошли в хлопотах.

Марианна в первый раз вышла к столу, бледная, озабоченная и утомленная, хотя старалась показать, что вполне уверена в выздоровлении дочери.

Вместо прежней тишины во дворце царило теперь радостное оживление; только Гастингс и Марианна с беспокойством ожидали развязки.