На остановке у сгоревшей березы

© Мосолова С. С., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство "Четыре четверти"», 2022

С самого утра небо затянулось тяжелыми, серыми тучами, стало низким и скучным. Ветер был северным, холодным. Срывал с деревьев последние листья, вихрем кружил их по переулку и разбрасывал за околицей по земле.

«Что-то в этом году совсем ранняя осень, и теплом толком не нагрелись, все лето дожди лили. А теперь вот осенние пришли, – думал Михаил, открывая гараж, – а у меня левый дворник опять не работает. Вчера поленился установить, а сейчас, нате вам, полился, родимый».

На землю упали первые крупные капли, затем сразу дождь пошел ливнем. Мужчина выехал на дорожку. Бегом вернулся закрыть гараж, за минуту успел промокнуть.

– Что ты будешь делать, – с досадой выругался.

Минуту смотрел в окно, решая, вернуться домой или ехать в город к двоюродному брату, как обещал. Еще раз недовольно что-то пробурчав, завел машину, напряженно всматриваясь в мутное лобовое стекло, выехал на дорогу.

Печка, поурчав, заработала нормально. Приятели давно подсмеивались над его привязанностью к этой старой машине. Мужчина отшучивался, отмалчивался, но продолжал на ней ездить. Не в его характере посвящать посторонних людей в историю, что заставляла беречь старенькую «Ниву».

На дороге сгущался туман. На миг почудилось, словно машина плывет в дождевых облаках. Он включил ближний свет. Закурил. Странное, тревожно-волнительное чувство, пришедшее рано утром, не покидало.

«Старею, видать, – усмехнулся он, – сентиментальность появилась. Сроду мелодрамы эти не смотрел, а вчера и покурить не вышел, пока кино не кончилось».

Он отвлекся на дорогу. Сбавил скорость на всякий случай. Даже светофор в этом густом тумане горел расплывчато и загадочно. На въезде в город, с другой стороны дороги, на остановке под крытым козырьком кто-то был. Он еще раз посмотрел туда. На лавке, как взъерошенный воробьишко, подняв ноги и обхватив колени руками, сидел пацаненок. «Совсем еще ребенок, лет десять, не больше, – подумал Михаил, – но у этого ребенка совсем не детский взгляд».

– Словно отбившийся от стаи волчонок, а березу никак не срубят, – пробормотал он и снова подумал о мальчишке и сгоревшем от молнии в прошлом году дереве около остановки.

С братом дела закончил быстро. От предложения остаться на обед отказался. Выпил только стакан чая с печеньем и выехал назад. Дождь не утихал. Туман рассеялся, но все вокруг оставалось в сером мареве. Людей по-прежнему было мало. Женщина на краю дороги несмело махнула рукой.

– Сама не знает, нужна ей машина или нет.

Он посмотрел в зеркало. Дорога была пустой. Только одинокая фигура этой женщины под дождем. Он, досадуя на себя, дал задний ход.

– Куда вам?

– Вы такси?

– Нет, мы не такси. Вы будете продолжать мокнуть или ответите мне.

Она растеряно улыбнулась ему.

«Заигрывает, что ли?!» Пожалел, что вернулся за ней.

– Да залезайте уже, – раздраженно и грубо бросил он, – не подходящая погода для разговоров.

Она села в машину вся мокрая, насквозь пропитанная осенью. Чуть улыбнулась ему, словно извиняясь за свою нерешительность.

– Мне нужна остановка у сгоревшей березы, – сказала она.

Тревога мелькнула в ее глазах.

– Я знаю туда дорогу, – добавила быстро и поправила мокрую прядь волос.

– Я тоже, – отозвался Михаил, – понимая, что уже не сможет высадить ее, потому что по пути.

«Остановка у сгоревшей березы… – мысленно повторил он, – но почему не название района, улицы? Не местная?»

Но не спросил, промолчал. Какое ему дело?

– Пристегнитесь.

Она пристегнулась. Сцепив пальцы рук, напряженно смотрела в окно. Было видно, что сильно волнуется.

«На кой ляд ей остановка нужна, – опять удивился он, – да еще в такую погоду, – может, чокнутая? Да вроде не похожа. Нормальный вид. Обыкновенный. Только мокрый».

– Такой туман сильный, как бы не проехать, – негромко сказала женщина, не отрывая взгляд от окна.

– Не проедим, – отозвался он, – не здешняя, что ли? – спросил все-таки.

– Да нет. В Березовке мой дом.

«И живет в соседнем лесничестве. Только я ее не помню. Хотя сейчас многие уезжают, приезжают, не живется людям на одном месте».

Он включил радио. Но женщина, о чем-то подумав, решительно обернулась к нему и сказала:

– Нужно выключить радио.

– Почему? – удивился он.

– А вдруг он закричит, а мы не услышим.

– Кто закричит?

– Андрейка, – сказала так, словно он был сто лет с ним знаком.

Он послушно выключил радио, еще раз подумав, что баба малость не в себе.

Когда до места осталось немного, женщина, тоже поняв, что они подъезжают, снова обратилась к нему:

– Скажите, по этой дороге каким автобусом до Березовки доехать можно?

– Автобусом доехать до самой Березовки можно, да только вечером. Два рейса в день. Утренний ушел, а вечерний в половине шестого. Есть проходящие, только с дороги еще три километра топать.

«Значит, не местная», – мелькнула мысль.

– В Березовке живешь, а как автобусы ходят не знаешь?

– Недавно живу.

Они подъехали к остановке. Женщина торопливо отстегнула ремень безопасности, вытащила из сумки кошелек.

– Спасибо вам. Возьмите.

Он посмотрел на деньги. Что-то такое было в этой попутчице необычное. Он сам не мог понять, почему медлит, не уезжает.

«У всех свои истории, свои тараканы в голове», – подумал. Отказался от денег, объяснив, что просто подвозил по пути и осторожно закрыл за ней дверь.

Стекло запотело. Левый дворник не работал. Он, ругаясь, вышел из машины, чтобы закрепить этот проклятый дворник. Посмотрел на остановку. В тумане был еле виден ее силуэт. Она сидела на лавочке под козырьком и плакала. Он досадливо крякнул и пошел к ней.

– Что случилось? – без всякого такта, с раздражением в голосе спросил он.

– Его снова нет… Значит, уже не будет…

Слезы текли у нее из глаз, перемешивались с дождем на лице.

– Андрейки нет? – уточнил он.

Она согласно кивнула.

– Я вчера приезжала, ждала все утро. И после обеда, до темноты сидела. Он сказал или сегодня, или завтра буду тебя, меня значит, ждать на остановке у сгоревшей березы. В поезде из окна он ее увидел и назвал это место.

Действительно, вдоль дороги проходил железнодорожный путь и место хорошо просматривалось.

«В поезде из окна увидел… Буду ждать… Кино какое-то!»

Женщина ладонями вытерла лицо, поднялась.

Михаил предложил:

– Если вы в Березовку, я подвезу. Сам в ту сторону еду.

Внезапно он вспомнил того пацаненка, который, как воробей на жердочке, сидел здесь утром. Его осенила догадка.

– Этот Андрейка, он ребенок? Мальчишка лет десяти?

Она застыла на миг, затем спросила:

– Вы его видели?

– Сидел здесь рано утром.

Женщина выдохнула.

– Езжайте. Я буду его ждать.

Михаил пожал плечами, пошел к машине. Завел. Включил фары. Отъехал. На остановке с другой стороны дороги показалась фигура ребенка. Тогда он вышел и побежал в ту сторону. Мальчик стоял, прислонившись к столбу. Худенький, мокрый с головы до ног, с красным от холода носом и испуганными, заплаканными глазами.

– Ты Андрейка? – спросил ради формы.

Мальчик только успел согласно кивнуть, а он уже схватил его на руки и быстро пошел обратно к машине. Усадил на заднее сиденье, просигналил ей и включил заднюю скорость.

Оренбургская область. 1967 год

– Танька! Окаянная девчонка! Вот ведь божье наказанье! Иди-ка сюда.

– Чево, баушк?

Танька высунула нос и один глаз из-за угла дома, ладошкой держась за выбеленную стену.

– Сама знаешь, чево! Опять цыпленка задушила?! Я тебе говорила не подходить к наседке!

Танька насупилась, шмыгнула носом. В глазах показались слезы.

– Он же такой маленький, такой желтенький! Я его так прям хотела прижать! А он… А он… Он совсем не шевелился, – малышка в голос заплакала.

Бабушка тихо вздохнула, вытерла руки о фартук, поманила внучку.

– Иди сюда, горе луковое. Смотри, руки все в цыпках. Иди, умывайся. Сейчас мать за тобой приедет.

Притихшая Танька заревела еще громче:

– Я не хочу домой! Я здесь останусь! Там дядька меня опять в угол на горох поставит!

– Чего такое говоришь?! Какой еще горох придумала? Никто тебя никуда не ставит.

– Ставит, ставит! – упрямо твердила девочка, размазывая грязными ручонками слезы по щекам.

– Придумываешь ты все! – сердито отмахнулась бабушка, – чего не сочинишь, только бы домой не ходить.

– Пусть не ходит, – на пороге дома показался дед Андрей, – что ты, мать, в самом деле. Не хочет она домой, значит, нехай здесь остается.

– Я разве против?! – бабушка опять рассердилась, – дык как ее оставлять? Я в школу пойду убираться, а она опять убежит как в прошлый раз. И снова ее искать будем! Танька ведь неугомонная!

– Я уже не убегу! – вставила она, внимательно слушавшая разговор, дергая для убедительности бабку за юбку.

– Знаю я, как не убежишь, – не сдавалась бабушка, – даже старую бабушку Дуню заставила по оврагу лазить, искать тебя!

Маленькая Танька ответила:

– Да нет! Это баба Дуня ходила в овраг головастиков ловить. Их там так много!

– Что ты с ней будешь делать?! – бабушка удивленно подняла руку, – головастиков моя мать ходила ловить…

– Ладно, оставайся. Смотри у меня! Еще раз убежишь или сарафан порвешь, сразу в детский сад тебя отдадим. Там и воспитатели хорошие, и детей к школе правильно готовят, – говорила она уже мужу, – а тут вчерась слышу, мать ее буквам учит: – Это бы, это гы. Я ей – мам! Щас уж по-другому говорят и учат…

Но Танька уже не прислушивалась к их разговору. Она увидела, как соседский Сережка Калинин пробирался украдкой мимо их двора.

«Это он за сладким горохом идет, который у деда Василия над оврагом растет», – сообразила Танька и вприпрыжку побежала к лазу в заборе, чтобы тоже успеть полакомиться сладким горошком.

А в доме, приехавшая с работы мать девочки, уставшая, невыспавшаяся после ночной смены, засыпая на стуле, пила на кухне чай с сухарями.

– Ты, Зинка, какая-то прям полинявшая вся, – жалея дочь, вздыхала бабушка.

– Будешь тут лощеной… Щас смену отстояла, а мастер говорит, что сменщица заболела, в день опять выходить надо. Отпросилась отдохнуть хоть до обеда, я ведь дочку неделям не вижу. После обеда опять на работу ехать нужно…

– Да ты, Зин, поспи, поспи тута. На моей кровати отдохни. Чего тебе домой ехать, время терять? – сказала баба Дуня.

– Как Танька? – спросила совсем сонная мать.

– А чего ей сделается-то, – успокоила бабушка, – вон, в овраг с Сережкой побежали, – взглянув в окошко, добавила она, – не переживай, ей здесь хорошо.

– Знаю, что хорошо… Спасибо, хоть вы все мне помогаете.

– Как же не помогать, дочка, – отозвался дед, – ведь она у нас без отца растет. У остальных плохие ли, хорошие, а все же оба родителя имеются.

– Да… – помолчав, печально крякнул дед, – жалко мне Володьку, хороший был человек, чистый. А Таньку как любил! А вот поди ты, и года ей не исполнилось, а его уж похоронили… Бог хороших тоже забирает, так мать твоя говорит, – кивнул он в сторону бабы Дуни. А за Таньку ты не думай дюже. Пусть у нас живет пока. Ты сама молодая еще, дочка, налаживай свою жизнь. А внучке у нас место найдется. Здесь ее дом.

Зина благодарно кивнула. Вспомнив, сказала:

– Аню, сестру, видела в трамвае. Она у вас Таньку на выходные заберет. Они все с пацанами ее в цирк в воскресенье пойдут. Московский цирк в Орск приехал. Еще сарафан ей Манька новый пошила. К Аньке придет, тогда и примерит его на Таньку.

– Пусть съездят. А вечером в воскресенье я сам к Нюре схожу и Таньку домой приведу, – согласился дед.

Уже засыпая, Зина думала про Таньку: «Не дочь, а сын полка какой-то».

– Ты о чем мечтаешь? После школы куда поступать будешь?

– Чего мне мечтать? Я в девятый класс не собираюсь. Если получится, то в педучилище поступлю. У нас в городе нету. Я в Бузулук поеду. Выучусь и буду в садике воспитательницей работать. Хорошо! Тепло.

– Всю жизнь?!

– Чего, всю жизнь?

– Всю жизнь будешь в одном садике сидеть?

– Да уж прыгать по разным садикам не буду. Поближе к дому найду, туда и устроюсь. И детей своих в группе держать буду. Хорошо ведь.

Танька задумалась.

– Не знаю… Тебе, наверно, хорошо.

– А тебе нет?

Толстушка Настя полезла в портфель, достала пирожок.

– Хочешь половину?

– А с чем он?

– С повидлом.

– Нет. Я с повидлом не люблю.

Настя откусила, жуя, спросила:

– А ты куда после школы? Ты же хорошо учишься, наверно, сразу в Москву, в институт поступать поедешь?

– В Москву, конечно, хочется… Только, знаешь, сколько там таких хорошисток? Пруд пруди! Я думаю, что в Свердловск поеду. В литературный хочу поступить. На факультет журналистики.

– Точно! – кивнула головой Настя, облизывая липкие пальцы, – ты же у нас с пятого класса редактор стенгазеты. И стихи твои в городской газете печатали. Ты легко поступишь!

– Пусть трудно, лишь бы поступить! Звонок! Пошли скорее, на урок опоздаем!

Подружки побежали в класс.

Вечером Танька случайно подслушала разговор матери с отчимом.

– В этом месяце опять занимать надо, до получки не дотянем, – говорила мать. – Меня с Игорьком в больницу кладут на обследование. Вы с Танькой вдвоем останетесь.

– Нам не привыкать. Главное, чтобы сын здоровым был. Чтобы вылечили его врачи.

– Вылечишь тут! – раздраженно отвечала мать, – твоей зарплаты только поесть хватает! А Таньке нужно пальто новое, у старого рукава совсем короткие стали. И школы еще два года! А потом она в институт собирается! А кто ей оплачивать будет этот институт целых пять лет?! Мы сейчас едва концы с концами сводим!

– Зин! Зря ты так. Таня хорошо учится. Даже в нашей газете ее печатали. И на собраниях хвалят. Если мы институтов не кончали, пусть хоть она образованная будет.

– Помолчи ты! Образованной будет! Много эти образованные получают?! Копейки! Я на своем заводе больше ихнего имею! Пока она свою первую зарплату получит, мы без штанов останемся!

– Ты не права. Ольга Федоровна помогает. Посылки с одеждой отправляет и ей, и Игорьку. Мне даже неловко.

– Присылает, потому что Танька ее внучка. И больше у нее никого нет. Ведь никто не просит. Сама присылает. А Таньке лучше бы в этом году в училище поступить и хорошую специальность приобрести, чем о литературном институте мечтать.

Танькины щеки стали пунцовыми. Она всегда думала, что мать не против ее планов на будущее. «Хороший мой, папка, – со слезами на глазах думала девочка, – хоть не родной, а все равно меня защищает!».

Обида застилала глаза, солеными слезами текла по щекам.

– Если нет денег, значит, не пойду в девятый класс. Поеду с Настей в Бузулук учиться на воспитателя!

На выходные она пошла ночевать к деду с бабушкой. Еле сдерживая слезы, рассказала об услышанном разговоре и своем решении. Бабушка, подперев щеку ладошкой, грустно вздыхала, молчала. Дед покряхтел досадливо, покурил. Успокоившись, обнял внучку.

– Ну и не беда. Писателей теперь много развелось… А если ты в Бузулук хочешь ехать, тогда поступай лучше в лесной техникум. Бывал я в Бузулуке. Там в гражданскую Чапаевская дивизия стояла… Друг у меня там жил закадычный, он тоже этот техникум заканчивал. Лесничим много лет работал. Все его уважают. В лесу живет, свежий воздух, грибы, ягоды.

Всю ночь Таньке снился лес с грибами и ягодами.

В конце лета она поехала с Настей в Бузулук. Настя провалила вступительный экзамен и вернулась домой. А Танька легко поступила в техникум и стала студенткой. Эти студенческие годы были, пожалуй, самым счастливым и беззаботным временем в ее жизни.

Бузулук. 1978 год

Активная, смышленая, симпатичная Танька была на виду в техникуме. Влюбчивая по натуре, она просыпалась в комнате общежития первой из девочек, с улыбкой вспоминая вчерашний день, щурила зеленые глаза навстречу дню пришедшему. Уже с утра она была в кого-то влюблена, и хорошее настроение не покидало ее. Учеба давалась легко. Кроме учения, была драматическая студия и походы в редакцию городской газеты, где печатали ее романтические стихи. Еще нужно было успеть выучить текст для ведущей праздничного вечера в техникуме. Дел хватало. И ничего, что практически никогда не было денег в кошельке. Первого числа получали стипендию и шиковали три дня. Потом ходили друг к другу в гости по всему общежитию в надежде, что кто-то получил из дома посылку с печеньем, а кто-то привез картошку. Жилось весело и интересно. Так пролетел первый курс. И лето прошло быстро. Бабушка по отцу пригласила ее на все лето к себе в Подмосковье. Девушка с удовольствием приняла приглашение и чудесно провела время; посещая все московские театры, на которые доставала билеты. С одинаковым интересом смотрела и серьезные спектакли, и легкомысленные оперетты. Как губка впитывала все культурные новинки днем, а вечерами, слушая рассказы бабушки о своих прадедах и прапрадедах, видела в коротких летних снах туманные образы великолепных дам и кавалеров, улыбавшихся ей из далекого XVIII века.

Первого сентября, посвежевшая и повзрослевшая, Таня уже ходила по коридорам техникума. Трогала свежевыкрашенные стены, заглядывала в актовый зал, прислушивалась к неясному гулу в учительской и понимала, что она соскучилась по студенческой жизни. В комнату ее поселили знакомую, прошлогоднюю, вместе с подругами по группе. Это было замечательно. Первую ночь никто и не думал спать; нужно было про все рассказать и обо всем спросить. А лучшая подруга Света Дорошина стала еще ближе и роднее. Эта дружба станет подарком в ее судьбе. Всю жизнь Татьяна будет считать подругу юности самым светлым и чистым человеком.

На следующее утро, не выспавшись после ночных разговоров, Танька, расчесав непослушные кудри и намочив холодной водой щеки, побежала в библиотеку получать учебники. Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, она смотрела себе под ноги, поэтому уперлась лбом в ноги стоящему на площадке второго этажа парню. Она подняла глаза и вдруг, в одно мгновение, в одну секунду стало жарко на сердце. Он взглянул спокойно и равнодушно, развернулся и пошел с товарищем по коридору. А Танька стояла, держась за перила. Ну почему вдруг стало таким тяжелым сердце? Никогда не думала она, что любить совсем не так прекрасно и очаровательно, как пишут в романах. Это была ее первая настоящая и безответная любовь. Девочка в одну минуту повзрослела и превратилась в девушку. Но это ей совсем не помогло, скорее помешало. Легкая и быстрая в общении с друзьями, здесь она была ранима и неопытна. Никому не рассказывая о своей, как волна нахлынувшей, любви, она страдала от того, как глубоко впустила этого немногословного, коренастого и красивого молодого человека в свое сердце. Он был хорошим парнем. Но не мог видеть того, что так тщательно от него скрывали. Старше Тани на два курса, он был почти выпускником, имел свой круг общения и вряд ли вообще мог заметить девушку, если бы не ее техникумовская популярность.

Новогодний вечер был вторым по счету для Тани, у него – последним в стенах этого учебного заведения.

Девочки в комнате готовились к вечеру. Таньке бабушка прислала из Подмосковья вечерний наряд. Длинные платья опять вошли в моду, и на стройной Таньке оно смотрелось лучше не бывает. Из соседней комнаты пришли посмотреть, с завистью изрекли:

– Ну вот опять Танька всех наших парней отобьет. Конечно, весь вечер ведущая, да еще в таком платье!

А у Таньки тряслись руки, с трудом удавалось сдерживать слезы. Проводив соседок, она опустилась на кровать и стала смотреть на свои руки, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Света присела рядом, обняла, заглянула в глаза.

– Ну, что ты, Тань? Ты сегодня такая красивая. Он обязательно увидит и все поймет.

– Ты про кого?

Танька подняла испуганные глаза.

– Про Володьку, про кого же еще.

Слезы брызнули с такой силой, что сразу размазалась тушь. Светка тоже заревела в голос.

– А ты чего? – спросила Таня.

– Потому, что ты плачешь, – ответила подруга.

Девушки обнялись и минут пять тихо лили слезы. Света опомнилась первой.

– Танька! Время видишь?! Через двадцать минут концерт начинается! Тебе уже в зале нужно быть!

– Да! Где салфетки? Посмотри, глаза сильно заплаканные? А ты как про Володьку узнала? Никому не говорила про него?! Губнушку подай, пожалуйста. Нормально? Все, я пошла.

– Ни пуха!

– К черту.

Она успела вовремя. Читая текст, быстро отыскала его в зале. Стараясь смотреть, как положено, прямо в зал, все равно возвращалась к нему взглядом, видела его серьезные с немым вопросом глаза, которые смотрели только на нее. Она боялась, но хотела видеть его каждую минуту, каждую секунду.

А к нему, за десять минут до концерта подошел приятель и в двух словах поведал то, что сейчас Дорошина про Таньку сказала, что она уже полгода влюблена.

– Танька, это симпатичная такая девчонка со 2 «Б»? В спектакле еще играла. И в кого полгода уже влюблена?

– В тебя.

– Ты серьезно?

– Это Дорошина сказала. У нее уточни. Я пошел.

– Давай, пока.

Он смотрел на нее, на пылающие огнем щеки, красивые глаза. Сидел и думал: «Вот дурак, как я раньше ее не заметил!».

После торжественной части начались танцы. Ансамбль уже настроил инструменты. Атмосфера в спортзале была праздничной, слегка возбужденной и радостной. Он отыскал Таньку глазами и собирался пригласить на медленный танец, но к нему подошла бывшая девушка и пригласила первой. Он не хотел с ней танцевать. Даже видеть ее было неприятно, но она требовала объяснений. Он обернулся, увидел, что Таньку уже пригласили. Он начинал наполняться чувством к этой милой девушке, и чтобы поскорее отвязаться от своей партнерши, повел ее в круг, желая раз и навсегда поставить крест на их отношениях.

Потом был быстрый танец. Он не танцевал. Среди толпы поискал Таню, но не нашел. Вышел в коридор, постоял с парнями. Опять подошла Оксана. Наконец снова увидел Таню. У стены среди других она показалась ему совсем одинокой. Уже не слушая, что говорит Оксана, стал проталкиваться через танцующих. Подошел в тот момент, когда парень с его курса приглашал ее. Но теперь это уже не имело значения. Он рукой коснулся ее талии, губы зашевелились, приглашая девушку. Она тоже что-то ответила одними губами и, опустив голову, пошла за ним. Музыка была громкой, говорить было невозможно. Она подняла глаза и улыбнулась ему. Столько в этой улыбке было нежности, доверчивости, стеснительной радости. Она говорила ему глазами: «Очень тебя люблю. Я самая счастливая, потому что мы танцуем вместе, и ты обнимаешь меня».

Он читал все это в ее глазах и был поражен доверчивой простатой, чистотой и наивностью.

«Милая ты моя, – думал он, – ты преподносишь мне такой дорогой подарок. Только что мне с ним делать?»

Больше всего в этот момент словом или жестом он боялся обидеть ее или оттолкнуть. Ее любовь свалилась на него как снег на голову. Он был готов отдать всего себя ей в этот вечер. Но будущее так неопределенно, он просто не успел об этом подумать. А для этой девочки не могло быть сейчас компромиссов. Ей нужна была равноценная и полная любовь взамен на ее чувство.

Такие сложности были ему не нужны. История первой Таниной любви закончилась смешно и печально.

– В каком кабинете мне можно будет тебя поцеловать? – тихо спросил он.

Сказал тихо, но для девушки эти слова были такими громкими и звонкими, что разом оглушили. Она просто физически не могла сразу ответить, потому что во рту пересохло, дыхание перехватило, а голова закружилась. Она подняла на него сияющие глаза и уточнила:

– Прямо сейчас?

Парень слегка растянул губы в усмешке и, прижав ее к себе чуть сильнее, любуясь девичьим волнением, улыбаясь, ответил:

– Если хочешь, сначала дотанцуем…

Танька смутилась и, наверно, убежала бы, но его руки обняли ее так уверенно и спокойно, словно он знал ее давным-давно, и нет повода для смущения. Закончив танец, взял ее за руку и повел, проталкиваясь через людей к выходу. Она послушно шла следом, в ушах почему-то сильно звенело.

Коридоры были полутемными, а кабинеты пустыми. Не выпуская ее руки, он нашел открытый кабинет в самом конце коридора. Пустой, темный, он был совсем не похож на тот светлый шумный класс, в котором шли занятия днем. Словно отдыхал в полудреме, а свет уличного фонаря за окном удивительно преображал его, придавая каждой парте и комнате в целом таинственность и уют. Музыка из зала, преломляясь в узких коридорах, доносилась сюда приглушенно и ненавязчиво.

Девушку начало слегка трясти, когда он сел и посадил ее к себе на колени, обняв одной рукой, принялся касаться губами щеки, уголка рта. Второй рукой, нащупав замок на платье, пытался его расстегнуть. И вдруг Танька почувствовала, что-то твердое, уткнувшееся ей прямо между ног. К такому повороту событий она совершенно не была готова, поэтому все, что произошло дальше, свершилось помимо ее воли и желания.

Его руки стали вдруг жесткими, настойчивыми, а губы раздвинули ее рот и язык полез прямо в горло. Она так испугалась, что, оттолкнув его от себя со всей силы, вскочила и закричала: «Я помню дорогу! Я не спотыкнусь!» – пулей выскочила из кабинета и понеслась по коридору.

Владимир, поднявшись с пола, выскочил за ней, крикнул вдогонку: «Тань, подожди. Ты куда?». Но девушка так быстро убегала, что не было ни одного шанса остановить ее. Он вернулся в кабинет. Открыл окно и, закурив, подумал, что она совсем еще молодая и глупая, а он полный дурак. Танька же, прибежав в комнату общежития, дрожащими руками разделась, залезла под одеяло и больше часа, пока не заснула, пыталась унять дрожь во всем теле. Весь следующий месяц избегала встречи со своей любовью. А когда его группа поехала на практику, увидела лишь мельком его со спины в отъезжающем автобусе, нещадно ругала себя за детское нелепое поведение. Через месяц он вырвался в город ради встречи и разговора с ней, но Таня, участница драмстудии, была далеко. Он написал ей записку, но она потерялась. Таня решила, что ему от нее нужно было только одно, но думать об этом было неприятно. Он решил, что своим идиотским напором так напугал девушку, что она его теперь ненавидит, если не ответила на письмо. Когда его группа заканчивала техникум, Танина группа проходила практику. Больше они не виделись. Но так сильно она уже никогда больше не влюблялась.

На третьем курсе Таня на перемене, проходя мимо соседней группы, увидела симпатичного блондина и почувствовала очередную влюбленность.

Вечером в комнате, сидя с ногами на кровати, Танька разводила руками, потом прижимала их к груди и широко распахивала глаза, стараясь донести до подруги, какой необыкновенный и мужественный новый объект ее обожания.

– Ты же его совсем не знаешь, – пыталась остановить поток излияний подруга.

– Узнаю! – убежденно откликнулась Танька, – нужно выведать, чем он занимается в свободное время.

– А я знаю, – вдруг заявила Света, – он в ДОСААФ ездит, в парашютную школу. Юрка наш тоже посещает.

Танька с минуту раздумывала, морща лоб. Потом решительно схватила Дорошину за руки.

– Давно он туда ездит?

– Да неделю назад записались.

– Я тоже туда запишусь! Вместе с тобой запишемся! – прибавила она и глаза ее весело заблестели.

– Куда запишемся? – Света, поняв, что придумала Танька, отчаянно замахала руками.

– Нет! Ни за что! Ты совсем с дуба рухнула?! Завтра пожарник понравится, и ты потащишь меня на пожарного учиться, да?! Никуда я не буду записываться! Ты хоть представляешь, где этот ДОСААФ находится?! На шестнадцатом автобусе до конечной нужно ехать, а потом еще почти километр пешком! Я тебе не дура по сугробам в мороз таскаться. Юрка говорил, что там сначала два месяца теория будет, а потом уже по допуску прыжки с самолета.

– Светочка, соглашайся! Представляешь, мы с тобой в небе с парашютами летим, словно птицы!

– Нет, я тебе говорю! И сапоги у меня пропускают, в них по глубокому снегу ходить нельзя.

– Свет, а если я тебе свои новые сапоги подарю?

– Точно помешанная! Тебя не запишут. Там люди должны быть адекватные, а это не про тебя.

– Свет, у меня сапоги итальянские, чистая кожа.

– Ну не дурочка, – Света развела руками, – ну давай, из интереса, просто примерю…

Все два месяца подруги аккуратно два раза в неделю на шестнадцатом автобусе ездили до конечной остановки и еще километр маршировали по сугробам до здания ДОСААФ. Объект Танькиного внимания перестал посещать курсы и записался в баскетбольную секцию. А Таня со Светой так увлеклись теорией парашютного спорта, что даже не сразу заметили его исчезновение.

Наступила весна. Легкий ветерок теребил волосы. Первая трава на поле радовала сочной зеленью.

В день первого прыжка подруги рано приехали на аэродром. Танька хмурилась.

– А вдруг меня не допустят? Врач в поликлинике сказал, что гемоглобина мало.

– Не каркай, здесь доктор нормальный, даст допуск.

Но нормальный доктор не допустил. Слишком низкий уровень гемоглобина в крови. И когда ее товарищи, в касках и полностью экипированные, гуськом шли к маленькому кукурузнику, стоящему на поле, Танька с тоскливой завистью смотрела им вслед.

– Все равно буду прыгать! – упрямо сказала она, когда самолетик разогнался и поднялся в небо.

Развернувшись к выходу, она столкнулась с доктором.

– Олег Константинович! – официально обратилась к нему девушка, – пройдемте в ваш кабинет. Нам нужно серьезно поговорить.

– Григорьева, нам с тобой ни о чем говорить не нужно. Ты молодая, вот поднимешь гемоглобин, тогда и разговаривать будем. Дай мне пройти.

Желание оказаться в небе было настолько сильным, что, не думая о непорядочности своего метода, она преградила доктору дорогу. Улыбаясь самой ехидной и противной из своих улыбок, негромко сказала ему в лицо:

– Ошибаетесь, Олег Константинович, есть о чем. Например, о той молодой, нет, я бы сказала, не очень молодой даме, которая приходит к вам сюда регулярно ближе к вечеру…

– Ты о ком? – он нервно дернул плечом.

– Мы с вами отлично понимаем, о ком идет речь. А вот ваша жена, видимо, пока не знает…

Танька цинично прищурила глаза.

– Может, и не узнает. А может, узнает… – она угрожающе, как ей показалось, повысила голос.

– Григорьева, – доктор устало потер переносицу, – ты что, действительно так сильно хочешь прыгать?

– Очень хочу, – враз осевшим голосом пискнула Танька.

– Ну, и прыгай. Только если ты там, в небе, в обморок упадешь, я никакой ответственности не несу.

– Я не упаду, обещаю!

Танька чмокнула доктора в щеку и побежала к инструктору.

Таня прыгала семь раз. И постоянно боялась той минуты, когда открывалась дверь самолета и нужно было к ней подойти, чтобы, сложив руки на груди, вывалиться из нее, как куль, в открытое небо. Это было страшно. Но в следующие минуты, когда обрывалась чека, раскрывался парашют и она парила над землей, покачиваясь на слабом ветерке, а земля приближалась – эти мгновения свободы и счастья стоили любых страхов.

Так считали подруги, гордые и счастливые, приезжая в общежитие и до ночи обсуждая все мелочи прыжков.

Потом была учеба, экзамены, практика… И пришло время, когда до распределения остался один месяц – февраль.

– Таня, осталось одно место в Свердловском лесном институте. Если все госэкзамены сдашь на отлично, дадим тебе направление. Через два года станешь дипломированным специалистом. Готовься, девочка, и сдай все экзамены на пятерки.

Классный руководитель поднялся из-за стола, считая вопрос решенным.

– Подождите, Александр Николаевич.

Тане, любимице педагога, нелегко было сказать эти слова. Она знала, как хорошо он к ней относится. Он сам был для нее отцом все эти четыре года учебы, и сейчас она чувствовала себя предательницей.

– Слушаю тебя, – он внимательно взглянул на растерянное лицо девушки.

– Я очень благодарна, что вы решили дать направление мне, но… Мы со Светой Дорошиной решили, что поедем работать вместе на БАМ.

Учитель удивленно поднял бровь, стараясь осмыслить ее слова. Сняв очки, медленно ответил:

– Это, конечно, неплохо, что вы с подругой хотите ехать вместе на молодежную стройку. Леса там достаточно, а рабочие руки нужны, но, Таня… Ты – умная девочка, тебе нужно получить хорошее образование и стать руководителем. Техникума мало. Такой шанс нельзя упускать. Я, честно признаться, не ожидал от тебя таких слов. Надеюсь, ты передумаешь.

– Я не передумаю, Александр Николаевич, – тихо сказала она, не смотря на него.

– Очень жаль, – сухо произнес учитель, – в любом случае, решать тебе.

Он надел очки и, не глядя на девушку, вышел из кабинета.

Вечером подруги, сидя как обычно вместе на кровати, долго шептались.

– Тань, вместе приедем на БАМ! Вот здорово будет!

– Да, – отвечала Таня, но что-то мешало радоваться. А ведь они уже давно решили, что поедут работать вместе на север.

Ночью представляла, как они станут работать, помогать друг другу и все у них будет получаться. Но картинка никак не хотела складываться.

– Я правильно сделала, что отказалась от института, – в который раз убеждала себя Танька, – ведь Светке институт не светит. А нам нельзя не вместе!

Уснула она лишь под утро.

За день до распределения, когда они обедали в студенческой столовой, ковыряя вилкой пюре, Света сказала, глядя в тарелку:

– Тань, знаешь, у меня не получится на БАМ. У мамы, оказывается, двоюродный брат работает деканом в институте в Оренбурге, и он мне поможет туда поступить. Он уже маме обещал… А ты, конечно, езжай, как мечтала, на север… Ты доедай, а я побегу, у меня дела есть.

Танька ошарашенно смотрела в спину убегающей Светки. Со столовой она уехала ночевать к городской приятельнице. Противно было находиться рядом со своей вчерашней подругой.

В день распределения в коридоре вывесили список рабочих мест. Таня подошла к стене.

Ханты-Мансийский нац. округ – 40 человек.

Хабаровский край – 65 человек.

Кемеровская обл. – 65 человек.

Туркмения – 2 человека.

Войдя в первой пятерке, она имела право выбора.

– Я выбираю Туркмению.

Члены распределительной комиссии озадаченно замолчали. За всю историю техникума в этом году впервые из Туркмении пришел запрос на молодых специалистов. Об этой республике здесь знали мало. Практически ничего. Директор, наморщив лоб, старался вспомнить хоть что-то. Наконец сказал:

– Григорьева, это ведь Средняя Азия. Там, я слышал, до сих пор басмачи существуют.

– А мне приятельница говорила, что у них там по семь жен бывает, – встряла заведующая.

Все смотрели на Таню. Григорьева дерзко вскинула голову.

– Ну и что, зато там персики растут!

Выйдя из кабинета, она, ни с кем не общаясь, снова уехала в город к приятельнице, с какой-то отчаянной горечью подумала: «Вот и все, судьба моя решена».

Когда Таня вернулась из города в общежитие, ее встретила зареванная подруга и сообщила, что взяла направление на север и они поедут вместе.

– Прости меня, Танька! Где тебя носило?! Знаешь, как за тебя волновалась! Но теперь вместе, да?!

– Я в Туркмению взяла направление…

– Да как же так?!

Подруги побежали все исправлять. Но документы уже разошлись по адресатам. Светлане предстояло работать на крайнем Севере, а Тане – на юге Советского Союза.

Через пять дней выпускники получили на руки направления. Никто из них не ожидал, что расставание будет таким тяжелым. Тане, как старосте группы, часто приходилось бывать в кабинете директора. И в этот раз, заглянув туда по делам, она увидела директора, который курил у окна.

– Здравствуйте, Петр Сергеевич, можно? Я за зачетками.

Он кивнул. Потушил сигарету.

– Иди, Григорьева, посиди со мной пять минут.

Девушка подошла, осторожно присела на край кожаного дивана. Помолчали.

– Как настроение, Таня?

Они посмотрели друг на друга. Она, стараясь справиться с волнением, теребила стопку зачетных книжек, молчала, опустив голову. Петр Сергеевич вытащил из пачки следующую сигарету, подержав, положил обратно. Посмотрел в окно, негромко сказал:

– Каждый год я прощаюсь с выпускниками. Много их было… Кто-то исчезал из поля зрения, кто-то до сих пор навещает родной техникум, кто-то и сам здесь уже работает. Да, много было выпускных групп. А вот такой дружной и сплоченной, как ваша, не было. Наверное, уже и не будет никогда…

Танька подняла на него глаза, полные слез, всхлипнула.

– Ну, ступай, – он вздохнул и отвернулся.

Таня, боясь разреветься, поспешно пошла к двери. У порога обернулась, тихо, на вздохе сказала:

– А мы? А нам как? Техникум. Друзей. Вас, учителей. Как забыть-то?..

Вышла, плотно закрыв дверь. Боясь уронить зачетки из дрожащих рук, присела в коридоре на подоконник и тихо заплакала.

Мимо пробегал Саня Голубь, любимец всей группы, веселый и открытый парень. Увидев Таню в слезах, удивленно открыл рот.

– Григорьева! Ты чего тут приткнулась? Ты плачешь, что ли? Танька, что случилось?!

– Ничего.

– Нет, правда?

Она вытерла ладонью мокрые глаза.

– Просто так поплакать нельзя уже?

– Он присел рядом, обнял за плечи и силком положил ее голову себе на плечо.

– Ну, тогда поплачь, поплачь, дочь моя. Положи мне на плечо головушку твою забубенную и плачь на здоровье.

– С чего это у меня головушка забубенная? – она слабо ему улыбнулась.

– Да так, – он вдруг серьезно добавил, – я, Танька, тоже плакать буду, когда мы разъезжаться начнем. Как-то не предусмотрели мы этот момент. А может, Танюха, распишемся с тобой и здесь останемся?! – он прищурил глаза, – правда, на мой вкус, худовата ты. Но, ничего. В столовке нашей цены умеренные, а капуста отменная. Я из армии вернусь, а ты меня уже толстухой встречать будешь. Как тебе такой расклад?

Танька поправила волосы, собрала зачетки, сунула их в руки парню.

– На, иди уже, жених, неси в группу, мне еще в профком нужно зайти.

– Значит, категоричный отказ? – он поднялся, – смотри, не пожалей потом, я мужик надежный.

– Я подумаю, – она грустно улыбнулась, – у меня еще два дня в запасе есть.

– Ну, думай. А то Дорошина давно уже мне глазки строит, – он небрежно кивнул и пошел в группу.

А она все смотрела вслед ему и думала: «Почему так больно их всех терять? Все равно вместе уже никогда не соберемся. Я знаю, это одни разговоры. Разъедемся и уже не будет времени на встречи. Чувствую, что никогда уже их не увижу. Все, все! Не буду про это думать, сейчас опять заплачу».

Но не думать не могла, и весь день проходила в слезах и печали.

Через годы, вспоминая эти минуты, поняла, что прощалась тогда, наивная и доверчивая Танька, с юностью и самым прекрасным временем своей жизни.

Белоруссия, село Закуток 1978 год

– Глянь-ка, Мишка Темнюк марширует.

– То-то я примечаю, Настена уж в который раз к колодцу подходит, да воды набрать не торопиться. Это ведь она его поджидает.

– Бесстыжая какая, прости Господи. Сама ведь со вторым уже на сносях, а все туда же. Старая любовь, видать, не забывается.

– Погоди, Андрей из рейса вернется, уж он ей мозги вправит.

– За кого переживаете, бабоньки?

– Ой, Матвеевна, доброго тебе утречка. И не услышали, как подошла. Да так, стоим вот, калякаем. Сыночком твоим полюбовались. Орел настоящий. Вылитый батька, царствие небесное Степе твоему. Был бы жив, порадовался бы на сына.

– Ведь, не в обиду тебе будет сказано, Мишка-то у тебя озорным рос да отчаянным. В селе первым задирой был, а вот гляди, как в армии поменялся. Совсем другой человек. Пацаном ушел, да мужиком вернулся. Теперь хозяин у тебя в доме настоящий есть. Жалко вот молодуха не дождалась. Теперь вон локти кусает, караулит его. А только чего караулить? Теперь ты чужая жена. Сынок твой пусть любую кралю выбирает. От него ни одна не откажется. Давеча бабы говорили, что слыхали, будто Кудимова Вера сына твоего нахваливала. Да еще сказала, что дочка ее институт закончила. И прямо так и сказала, что красивая бы пара получилась.

– Придет пора, женится – ответила Матвеевна, – а пока чего зря воду лить. Сам невесту выберет.

– Твоя правда. Они теперь родителей не больно спрашивают. Все сами.

А Мишка ковырялся в старом отцовском мотоцикле, старался выбросить из головы недавний разговор с Настей Куприяновой. Вот уже три месяца он дома. Шабашит с ребятами в поселке и готовится к экзаменам в институт. И все эти месяцы она подкарауливает его, клянется, что любит еще сильнее. Мишка сплюнул досадливо, вытер вспотевший лоб и присел на лавочку. Закурил. Смотрел на копошившихся в пыли кур, с раздражением думал, что такой бесстыжей и назойливой прежде Настю не помнил. Ему были неприятны, даже противны все ее слова. Когда ей удавалась встретить его одного, то пыталась прижаться к нему, заглядывая в глаза, Мишка, стараясь быть не слишком грубым, равнодушно выслушивал, потихоньку освобождаясь от ее рук, предлагал успокоиться и жить счастливо с мужем и детьми. Женщина смотрела на него преданными глазами, обещала не беспокоить, но на следующий день все повторялось.

«Совсем распустилась. Как я мог влюбленным в нее быть?! Ни ума, ни фантазии, ей-богу. Курица безмозглая. Ведь доиграется, приедет муж, придет ко мне разбираться. Вся деревня уже смеется. Что делать, ума не приложу. Каким дураком был, когда письмо матери читал и плакал от обиды, что не дождалась и замуж выскочила. И слава Богу, что не дождалась».

Мишка вспомнил армию. Женщины у колодца были правы, когда говорили, как сильно изменился после армии. Служил он в ВДВ на границе с Японией и теперь был твердо убежден, что лучшей школы в жизни не бывает.

Сидел, улыбаясь, понимая, каким глупым пацаном был когда-то. Вспомнил своих армейских сослуживцев, комбата. Много чего произошло за те долгих два с половиной года. Как непросто было ему, ершистому и непокорному по натуре, подчиняться уставу, учиться дисциплине, уважению к товарищам. Да, много чего пережить довелось. И боевые вылеты, когда экипаж истребителя успел сообщить, что подбит и находиться на территории сопредельного государства. Они сидели у заправленного МИГа и молча ждали разрешения на вылет. Когда кабинетный полковник не дал разрешения, капитан Цинандали, отключив рацию, впервые на их памяти громко матерился на русском и грузинском вперемешку, проникающим взглядом посмотрел на них и тихо сказал:

– Совсем плохая связь… Значит, принимаем решение на месте. Дорогие вы мои… Не могу приказать. Попросить могу…

А штурман Сичкарь уже бежал заводить самолет. Они тогда вовремя успели. Спускаясь, видели, как к месту падения самолета уже мчались два японских джипа. Минута в минуту успели принять ребят и подняться в воздух. Японцы не стали стрелять, поднимать шум. А вот в штабе армии шум был. Но утряслось к их общей радости. Капитана Цинандали, взявшего на себя всю ответственность, долго мурыжили особисты. Закончилось выговором, а через месяц присвоением ему звания майора.

А после письма матери его быстро успокоила молодая жена полковника. Вот так удачно все и получалось у сержанта Темнюка: днем служба, а вечером дружба. Но за эти годы он многому научился, многое понял и в родное село вернулся умным, здоровым мужиком.

В селе жизнь тяжелая. С самого утра до темноты есть работа. Если не ленишься, то на столе пироги стоят. Михаил не ленился. С досадой наблюдал, как спиваются друзья детства, как разваливается родное село. Но молодые амбиции били ключом. Чувствуя в себе много нереализованных сил, возможностей, в мечтах улетал высоко. Верил, что запросто горы свернет и поднимется.

Когда провалил экзамены в институт, недоумевал. Он был уверен, что его, такого подходящего, да еще после армии, обязательно возьмут. Щелчка по лбу не ожидал. Самолюбие пострадало. На вокзале к нему подсел интеллигентный мужчина. Посочувствовал. Похвалил. Обещал помочь. Через короткое время свел с деловым человеком. Тот отнесся к Михаилу с теплотой, как к родному брату. И Мишка ему поверил. Индивидуальное предпринимательство только начинало шествие по стране. Все документы готовила бухгалтер – симпатичная сестра начальника Эльмира.

Михаил твердой рукой с новыми часами на запястье подписывал банковские счета как соучредитель кампании и смотрел на мир свысока из салона своего нового джипа.

Очень скоро деловые отношения с белокурой Эльмирой перешли в близкие. Все шло как по маслу. Только мама, изредка приезжавшая к нему в город, грустно качала головой:

– Ох, сынок, ты на меня не обижайся, только не нравятся они мне. В деревне все о тебе высокого мнения; ведь и года не прошло, как ты в город перебрался, а уж и машина, и квартиру богатую снимаешь, да только сердце мое неспокойно. Вот говоришь, Эльмира эта невеста твоя. А почему к нам в село не привезешь, с родней не познакомишь? Дед Гришатка говорил, будто знает про нее нехорошее. Ты бы поспрашивал у него. Он ведь плохого тебе не пожелает. Неспокойно мне, сынок.

– Ты бы, мам, меньше слушала дедушек. Им делать нечего, только семечки на лавке лузгать да слухи распускать. Нормально у меня все. Смотри, вот посудомойку вчера купил. Супер! Три операции выполняет.

– А зачем вам эта машина, сынок? Или у твоей невесты руки больные, что она за собой тарелку не помоет?

– Мам, не начинай. Сейчас время другое. Ты всю жизнь горбатилась. Раньше времени в старуху превратилась. А я хочу, чтобы мои дети в достатке жили. Вот еще немного поработаю и тебя из деревни вытащу, сюда, в город.

– Нет, сынок. Хороший ты у меня, заботливый. Только не уеду я из родного дома. Город он не для всех добрый.

Не зря вещало сердце матери. В октябре, когда зарядили холодные осенние дожди, а по ночам ветер, воя, нагонял тоску, Эльмира собрала свои вещи, поцеловала его, погладила и, пообещав скучать по нему, уехала отдыхать в Грецию. Брат ее улетел в командировку. А на следующий день Михаила арестовали в офисе. Следователь молча смотрел на него несколько минут, потом сказал:

– Просмотрел я твое дело. На вид парень ты неглупый, а вляпался как последний дурак. Они же тебя подставили на раз-два. Ты, когда по ресторанам красную икру кушал, не думал, что бесплатный только сыр в мышеловке? Или тебя мама не учила, что нужно быть повнимательней к людям. Ты пойми, что им мы ничего предъявить не можем. Ни одной зацепки. В третий раз с крючка срываются. А тебе светит хищение госимущества в особо крупных размерах. Как же ты так, Михаил?! Адвоката тебе выделим толкового. Ты ранее не судим. Плюс боевые награды. Только, парень, это полной вины с тебя не снимает. За все нужно платить в этой жизни.

Михаил заплатил тремя годами лишения свободы, по амнистии выпустили раньше. Заплатил смертью матери; не выдержало сердце такой беды. Вышла во двор, тяжело в груди стало, оперлась об изгородь, с тоской прошептала: «Мишенька, сынок», упала на снег и умерла.

Поселили Таню в номере при гостинице пограничников в прекрасном местечке Фирюза. Здание оказалась старым, но еще крепким бараком на восемь комнат и общей кухней. Лесхоз оплачивал проживание молодого специалиста, так дело с предоставлением жилплощади временно решилось.

А восемнадцатая весна в жизни Татьяны оказалась переломной.

Туркменская весна – это самое прекрасное что, создал Бог. Так думают все местные жители. С этим утверждением согласны и сотни туристов, посещающие самую южную республику Советского Союза в это благословенное время.

Единственная улица тянулась меж отвесных скал. Огромные чинары живым коридором росли по всей ее протяженности. Под деревьями родниковая вода, направленная в рукотворные арыки, спешила с горных вершин к низовью, где, соединяясь с десятками других ручейков, звонкой речкой убегала к предгорью. А по обе стороны улицы были расположены курортные дома отдыха и детские пионерские лагеря.

Уже в апреле санатории заполнялись отдыхающими. Начинался курортный сезон. В парке с утра до позднего вечера слышался звонкий смех детей. Запах шашлыка, жарившегося на мангалах, приятно щекотал ноздри. Прохлада манила на улицу. А вечерами открывали двери танцплощадки, где никто не стоял в сторонке, потому что воздух в поселке был пропитан неуловимым любовным томлением.