На остановке у сгоревшей березы

1

С самого утра небо затянулось тяжелыми, серыми тучами, стало низким и скучным. Ветер был северным, холодным. Срывал с деревьев последние листья, вихрем кружил их по переулку и разбрасывал за околицей по земле.

«Что-то в этом году совсем ранняя осень, и теплом толком не нагрелись, все лето дожди лили. А теперь вот осенние пришли, — думал Михаил, открывая гараж, — а у меня левый дворник опять не работает. Вчера поленился установить, а сейчас, нате вам, полился, родимый».

На землю упали первые крупные капли, затем сразу дождь пошел ливнем. Мужчина выехал на дорожку. Бегом вернулся закрыть гараж, за минуту успел промокнуть.

— Что ты будешь делать, — с досадой выругался.

Минуту смотрел в окно, решая, вернуться домой или ехать в город к двоюродному брату, как обещал. Еще раз недовольно что-то пробурчав, завел машину, напряженно всматриваясь в мутное лобовое стекло, выехал на дорогу.

Печка, поурчав, заработала нормально. Приятели давно подсмеивались над его привязанностью к этой старой машине. Мужчина отшучивался, отмалчивался, но продолжал на ней ездить. Не в его характере посвящать посторонних людей в историю, что заставляла беречь старенькую «Ниву».

На дороге сгущался туман. На миг почудилось, словно машина плывет в дождевых облаках. Он включил ближний свет. Закурил. Странное, тревожно-волнительное чувство, пришедшее рано утром, не покидало.

«Старею, видать, — усмехнулся он, — сентиментальность появилась. Сроду мелодрамы эти не смотрел, а вчера и покурить не вышел, пока кино не кончилось».

Он отвлекся на дорогу. Сбавил скорость на всякий случай. Даже светофор в этом густом тумане горел расплывчато и загадочно. На въезде в город, с другой стороны дороги, на остановке под крытым козырьком кто-то был. Он еще раз посмотрел туда. На лавке, как взъерошенный воробьишко, подняв ноги и обхватив колени руками, сидел пацаненок. «Совсем еще ребенок, лет десять, не больше, — подумал Михаил, — но у этого ребенка совсем не детский взгляд».

— Словно отбившийся от стаи волчонок, а березу никак не срубят, — пробормотал он и снова подумал о мальчишке и сгоревшем от молнии в прошлом году дереве около остановки.

С братом дела закончил быстро. От предложения остаться на обед отказался. Выпил только стакан чая с печеньем и выехал назад. Дождь не утихал. Туман рассеялся, но все вокруг оставалось в сером мареве. Людей по-прежнему было мало. Женщина на краю дороги несмело махнула рукой.

— Сама не знает, нужна ей машина или нет.

Он посмотрел в зеркало. Дорога была пустой. Только одинокая фигура этой женщины под дождем. Он, досадуя на себя, дал задний ход.

— Куда вам?

— Вы такси?

— Нет, мы не такси. Вы будете продолжать мокнуть или ответите мне.

Она растеряно улыбнулась ему.

«Заигрывает, что ли?!» Пожалел, что вернулся за ней.

— Да залезайте уже, — раздраженно и грубо бросил он, — не подходящая погода для разговоров.

Она села в машину вся мокрая, насквозь пропитанная осенью. Чуть улыбнулась ему, словно извиняясь за свою нерешительность.

— Мне нужна остановка у сгоревшей березы, — сказала она.

Тревога мелькнула в ее глазах.

— Я знаю туда дорогу, — добавила быстро и поправила мокрую прядь волос.

— Я тоже, — отозвался Михаил, — понимая, что уже не сможет высадить ее, потому что по пути.

«Остановка у сгоревшей березы… — мысленно повторил он, — но почему не название района, улицы? Не местная?»

Но не спросил, промолчал. Какое ему дело?

— Пристегнитесь.

Она пристегнулась. Сцепив пальцы рук, напряженно смотрела в окно. Было видно, что сильно волнуется.

«На кой ляд ей остановка нужна, — опять удивился он, — да еще в такую погоду, — может, чокнутая? Да вроде не похожа. Нормальный вид. Обыкновенный. Только мокрый».

— Такой туман сильный, как бы не проехать, — негромко сказала женщина, не отрывая взгляд от окна.

— Не проедим, — отозвался он, — не здешняя, что ли? — спросил все-таки.

— Да нет. В Березовке мой дом.

«И живет в соседнем лесничестве. Только я ее не помню. Хотя сейчас многие уезжают, приезжают, не живется людям на одном месте».

Он включил радио. Но женщина, о чем-то подумав, решительно обернулась к нему и сказала:

— Нужно выключить радио.

— Почему? — удивился он.

— А вдруг он закричит, а мы не услышим.

— Кто закричит?

— Андрейка, — сказала так, словно он был сто лет с ним знаком.

Он послушно выключил радио, еще раз подумав, что баба малость не в себе.

Когда до места осталось немного, женщина, тоже поняв, что они подъезжают, снова обратилась к нему:

— Скажите, по этой дороге каким автобусом до Березовки доехать можно?

— Автобусом доехать до самой Березовки можно, да только вечером. Два рейса в день. Утренний ушел, а вечерний в половине шестого. Есть проходящие, только с дороги еще три километра топать.

«Значит, не местная», — мелькнула мысль.

— В Березовке живешь, а как автобусы ходят не знаешь?

— Недавно живу.

Они подъехали к остановке. Женщина торопливо отстегнула ремень безопасности, вытащила из сумки кошелек.

— Спасибо вам. Возьмите.

Он посмотрел на деньги. Что-то такое было в этой попутчице необычное. Он сам не мог понять, почему медлит, не уезжает.

«У всех свои истории, свои тараканы в голове», — подумал. Отказался от денег, объяснив, что просто подвозил по пути и осторожно закрыл за ней дверь.

Стекло запотело. Левый дворник не работал. Он, ругаясь, вышел из машины, чтобы закрепить этот проклятый дворник. Посмотрел на остановку. В тумане был еле виден ее силуэт. Она сидела на лавочке под козырьком и плакала. Он досадливо крякнул и пошел к ней.

— Что случилось? — без всякого такта, с раздражением в голосе спросил он.

— Его снова нет… Значит, уже не будет…

Слезы текли у нее из глаз, перемешивались с дождем на лице.

— Андрейки нет? — уточнил он.

Она согласно кивнула.

— Я вчера приезжала, ждала все утро. И после обеда, до темноты сидела. Он сказал или сегодня, или завтра буду тебя, меня значит, ждать на остановке у сгоревшей березы. В поезде из окна он ее увидел и назвал это место.

Действительно, вдоль дороги проходил железнодорожный путь и место хорошо просматривалось.

«В поезде из окна увидел… Буду ждать… Кино какое-то!»

Женщина ладонями вытерла лицо, поднялась.

Михаил предложил:

— Если вы в Березовку, я подвезу. Сам в ту сторону еду.

Внезапно он вспомнил того пацаненка, который, как воробей на жердочке, сидел здесь утром. Его осенила догадка.

— Этот Андрейка, он ребенок? Мальчишка лет десяти?

Она застыла на миг, затем спросила:

— Вы его видели?

— Сидел здесь рано утром.

Женщина выдохнула.

— Езжайте. Я буду его ждать.

Михаил пожал плечами, пошел к машине. Завел. Включил фары. Отъехал. На остановке с другой стороны дороги показалась фигура ребенка. Тогда он вышел и побежал в ту сторону. Мальчик стоял, прислонившись к столбу. Худенький, мокрый с головы до ног, с красным от холода носом и испуганными, заплаканными глазами.

— Ты Андрейка? — спросил ради формы.

Мальчик только успел согласно кивнуть, а он уже схватил его на руки и быстро пошел обратно к машине. Усадил на заднее сиденье, просигналил ей и включил заднюю скорость.

Оренбургская область. 1967 год

— Танька! Окаянная девчонка! Вот ведь божье наказанье! Иди-ка сюда.

— Чево, баушк?

Танька высунула нос и один глаз из-за угла дома, ладошкой держась за выбеленную стену.

— Сама знаешь, чево! Опять цыпленка задушила?! Я тебе говорила не подходить к наседке!

Танька насупилась, шмыгнула носом. В глазах показались слезы.

— Он же такой маленький, такой желтенький! Я его так прям хотела прижать! А он… А он… Он совсем не шевелился, — малышка в голос заплакала.

Бабушка тихо вздохнула, вытерла руки о фартук, поманила внучку.

— Иди сюда, горе луковое. Смотри, руки все в цыпках. Иди, умывайся. Сейчас мать за тобой приедет.

Притихшая Танька заревела еще громче:

— Я не хочу домой! Я здесь останусь! Там дядька меня опять в угол на горох поставит!

— Чего такое говоришь?! Какой еще горох придумала? Никто тебя никуда не ставит.

— Ставит, ставит! — упрямо твердила девочка, размазывая грязными ручонками слезы по щекам.

— Придумываешь ты все! — сердито отмахнулась бабушка, — чего не сочинишь, только бы домой не ходить.

— Пусть не ходит, — на пороге дома показался дед Андрей, — что ты, мать, в самом деле. Не хочет она домой, значит, нехай здесь остается.

— Я разве против?! — бабушка опять рассердилась, — дык как ее оставлять? Я в школу пойду убираться, а она опять убежит как в прошлый раз. И снова ее искать будем! Танька ведь неугомонная!

— Я уже не убегу! — вставила она, внимательно слушавшая разговор, дергая для убедительности бабку за юбку.

— Знаю я, как не убежишь, — не сдавалась бабушка, — даже старую бабушку Дуню заставила по оврагу лазить, искать тебя!

Маленькая Танька ответила:

— Да нет! Это баба Дуня ходила в овраг головастиков ловить. Их там так много!

— Что ты с ней будешь делать?! — бабушка удивленно подняла руку, — головастиков моя мать ходила ловить…

— Ладно, оставайся. Смотри у меня! Еще раз убежишь или сарафан порвешь, сразу в детский сад тебя отдадим. Там и воспитатели хорошие, и детей к школе правильно готовят, — говорила она уже мужу, — а тут вчерась слышу, мать ее буквам учит: — Это бы, это гы. Я ей — мам! Щас уж по-другому говорят и учат…

Но Танька уже не прислушивалась к их разговору. Она увидела, как соседский Сережка Калинин пробирался украдкой мимо их двора.

«Это он за сладким горохом идет, который у деда Василия над оврагом растет», — сообразила Танька и вприпрыжку побежала к лазу в заборе, чтобы тоже успеть полакомиться сладким горошком.

А в доме, приехавшая с работы мать девочки, уставшая, невыспавшаяся после ночной смены, засыпая на стуле, пила на кухне чай с сухарями.

— Ты, Зинка, какая-то прям полинявшая вся, — жалея дочь, вздыхала бабушка.

— Будешь тут лощеной… Щас смену отстояла, а мастер говорит, что сменщица заболела, в день опять выходить надо. Отпросилась отдохнуть хоть до обеда, я ведь дочку неделям не вижу. После обеда опять на работу ехать нужно…

— Да ты, Зин, поспи, поспи тута. На моей кровати отдохни. Чего тебе домой ехать, время терять? — сказала баба Дуня.

— Как Танька? — спросила совсем сонная мать.

— А чего ей сделается-то, — успокоила бабушка, — вон, в овраг с Сережкой побежали, — взглянув в окошко, добавила она, — не переживай, ей здесь хорошо.

— Знаю, что хорошо… Спасибо, хоть вы все мне помогаете.

— Как же не помогать, дочка, — отозвался дед, — ведь она у нас без отца растет. У остальных плохие ли, хорошие, а все же оба родителя имеются.

— Да… — помолчав, печально крякнул дед, — жалко мне Володьку, хороший был человек, чистый. А Таньку как любил! А вот поди ты, и года ей не исполнилось, а его уж похоронили… Бог хороших тоже забирает, так мать твоя говорит, — кивнул он в сторону бабы Дуни. А за Таньку ты не думай дюже. Пусть у нас живет пока. Ты сама молодая еще, дочка, налаживай свою жизнь. А внучке у нас место найдется. Здесь ее дом.

Зина благодарно кивнула. Вспомнив, сказала:

— Аню, сестру, видела в трамвае. Она у вас Таньку на выходные заберет. Они все с пацанами ее в цирк в воскресенье пойдут. Московский цирк в Орск приехал. Еще сарафан ей Манька новый пошила. К Аньке придет, тогда и примерит его на Таньку.

— Пусть съездят. А вечером в воскресенье я сам к Нюре схожу и Таньку домой приведу, — согласился дед.

Уже засыпая, Зина думала про Таньку: «Не дочь, а сын полка какой-то».

2

— Ты о чем мечтаешь? После школы куда поступать будешь?

— Чего мне мечтать? Я в девятый класс не собираюсь. Если получится, то в педучилище поступлю. У нас в городе нету. Я в Бузулук поеду. Выучусь и буду в садике воспитательницей работать. Хорошо! Тепло.

— Всю жизнь?!

— Чего, всю жизнь?

— Всю жизнь будешь в одном садике сидеть?

— Да уж прыгать по разным садикам не буду. Поближе к дому найду, туда и устроюсь. И детей своих в группе держать буду. Хорошо ведь.

Танька задумалась.

— Не знаю… Тебе, наверно, хорошо.

— А тебе нет?

Толстушка Настя полезла в портфель, достала пирожок.

— Хочешь половину?

— А с чем он?

— С повидлом.

— Нет. Я с повидлом не люблю.

Настя откусила, жуя, спросила:

— А ты куда после школы? Ты же хорошо учишься, наверно, сразу в Москву, в институт поступать поедешь?

— В Москву, конечно, хочется… Только, знаешь, сколько там таких хорошисток? Пруд пруди! Я думаю, что в Свердловск поеду. В литературный хочу поступить. На факультет журналистики.

— Точно! — кивнула головой Настя, облизывая липкие пальцы, — ты же у нас с пятого класса редактор стенгазеты. И стихи твои в городской газете печатали. Ты легко поступишь!

— Пусть трудно, лишь бы поступить! Звонок! Пошли скорее, на урок опоздаем!

Подружки побежали в класс.

Вечером Танька случайно подслушала разговор матери с отчимом.

— В этом месяце опять занимать надо, до получки не дотянем, — говорила мать. — Меня с Игорьком в больницу кладут на обследование. Вы с Танькой вдвоем останетесь.

— Нам не привыкать. Главное, чтобы сын здоровым был. Чтобы вылечили его врачи.

— Вылечишь тут! — раздраженно отвечала мать, — твоей зарплаты только поесть хватает! А Таньке нужно пальто новое, у старого рукава совсем короткие стали. И школы еще два года! А потом она в институт собирается! А кто ей оплачивать будет этот институт целых пять лет?! Мы сейчас едва концы с концами сводим!

— Зин! Зря ты так. Таня хорошо учится. Даже в нашей газете ее печатали. И на собраниях хвалят. Если мы институтов не кончали, пусть хоть она образованная будет.

— Помолчи ты! Образованной будет! Много эти образованные получают?! Копейки! Я на своем заводе больше ихнего имею! Пока она свою первую зарплату получит, мы без штанов останемся!

— Ты не права. Ольга Федоровна помогает. Посылки с одеждой отправляет и ей, и Игорьку. Мне даже неловко.

— Присылает, потому что Танька ее внучка. И больше у нее никого нет. Ведь никто не просит. Сама присылает. А Таньке лучше бы в этом году в училище поступить и хорошую специальность приобрести, чем о литературном институте мечтать.

Танькины щеки стали пунцовыми. Она всегда думала, что мать не против ее планов на будущее. «Хороший мой, папка, — со слезами на глазах думала девочка, — хоть не родной, а все равно меня защищает!».

Обида застилала глаза, солеными слезами текла по щекам.

— Если нет денег, значит, не пойду в девятый класс. Поеду с Настей в Бузулук учиться на воспитателя!

На выходные она пошла ночевать к деду с бабушкой. Еле сдерживая слезы, рассказала об услышанном разговоре и своем решении. Бабушка, подперев щеку ладошкой, грустно вздыхала, молчала. Дед покряхтел досадливо, покурил. Успокоившись, обнял внучку.

— Ну и не беда. Писателей теперь много развелось… А если ты в Бузулук хочешь ехать, тогда поступай лучше в лесной техникум. Бывал я в Бузулуке. Там в гражданскую Чапаевская дивизия стояла… Друг у меня там жил закадычный, он тоже этот техникум заканчивал. Лесничим много лет работал. Все его уважают. В лесу живет, свежий воздух, грибы, ягоды.

Всю ночь Таньке снился лес с грибами и ягодами.

В конце лета она поехала с Настей в Бузулук. Настя провалила вступительный экзамен и вернулась домой. А Танька легко поступила в техникум и стала студенткой. Эти студенческие годы были, пожалуй, самым счастливым и беззаботным временем в ее жизни.

Бузулук. 1978 год

Активная, смышленая, симпатичная Танька была на виду в техникуме. Влюбчивая по натуре, она просыпалась в комнате общежития первой из девочек, с улыбкой вспоминая вчерашний день, щурила зеленые глаза навстречу дню пришедшему. Уже с утра она была в кого-то влюблена, и хорошее настроение не покидало ее. Учеба давалась легко. Кроме учения, была драматическая студия и походы в редакцию городской газеты, где печатали ее романтические стихи. Еще нужно было успеть выучить текст для ведущей праздничного вечера в техникуме. Дел хватало. И ничего, что практически никогда не было денег в кошельке. Первого числа получали стипендию и шиковали три дня. Потом ходили друг к другу в гости по всему общежитию в надежде, что кто-то получил из дома посылку с печеньем, а кто-то привез картошку. Жилось весело и интересно. Так пролетел первый курс. И лето прошло быстро. Бабушка по отцу пригласила ее на все лето к себе в Подмосковье. Девушка с удовольствием приняла приглашение и чудесно провела время; посещая все московские театры, на которые доставала билеты. С одинаковым интересом смотрела и серьезные спектакли, и легкомысленные оперетты. Как губка впитывала все культурные новинки днем, а вечерами, слушая рассказы бабушки о своих прадедах и прапрадедах, видела в коротких летних снах туманные образы великолепных дам и кавалеров, улыбавшихся ей из далекого XVIII века.

Первого сентября, посвежевшая и повзрослевшая, Таня уже ходила по коридорам техникума. Трогала свежевыкрашенные стены, заглядывала в актовый зал, прислушивалась к неясному гулу в учительской и понимала, что она соскучилась по студенческой жизни. В комнату ее поселили знакомую, прошлогоднюю, вместе с подругами по группе. Это было замечательно. Первую ночь никто и не думал спать; нужно было про все рассказать и обо всем спросить. А лучшая подруга Света Дорошина стала еще ближе и роднее. Эта дружба станет подарком в ее судьбе. Всю жизнь Татьяна будет считать подругу юности самым светлым и чистым человеком.

На следующее утро, не выспавшись после ночных разговоров, Танька, расчесав непослушные кудри и намочив холодной водой щеки, побежала в библиотеку получать учебники. Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, она смотрела себе под ноги, поэтому уперлась лбом в ноги стоящему на площадке второго этажа парню. Она подняла глаза и вдруг, в одно мгновение, в одну секунду стало жарко на сердце. Он взглянул спокойно и равнодушно, развернулся и пошел с товарищем по коридору. А Танька стояла, держась за перила. Ну почему вдруг стало таким тяжелым сердце? Никогда не думала она, что любить совсем не так прекрасно и очаровательно, как пишут в романах. Это была ее первая настоящая и безответная любовь. Девочка в одну минуту повзрослела и превратилась в девушку. Но это ей совсем не помогло, скорее помешало. Легкая и быстрая в общении с друзьями, здесь она была ранима и неопытна. Никому не рассказывая о своей, как волна нахлынувшей, любви, она страдала от того, как глубоко впустила этого немногословного, коренастого и красивого молодого человека в свое сердце. Он был хорошим парнем. Но не мог видеть того, что так тщательно от него скрывали. Старше Тани на два курса, он был почти выпускником, имел свой круг общения и вряд ли вообще мог заметить девушку, если бы не ее техникумовская популярность.

Новогодний вечер был вторым по счету для Тани, у него — последним в стенах этого учебного заведения.

Девочки в комнате готовились к вечеру. Таньке бабушка прислала из Подмосковья вечерний наряд. Длинные платья опять вошли в моду, и на стройной Таньке оно смотрелось лучше не бывает. Из соседней комнаты пришли посмотреть, с завистью изрекли:

— Ну вот опять Танька всех наших парней отобьет. Конечно, весь вечер ведущая, да еще в таком платье!

А у Таньки тряслись руки, с трудом удавалось сдерживать слезы. Проводив соседок, она опустилась на кровать и стала смотреть на свои руки, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Света присела рядом, обняла, заглянула в глаза.

— Ну, что ты, Тань? Ты сегодня такая красивая. Он обязательно увидит и все поймет.

— Ты про кого?

Танька подняла испуганные глаза.

— Про Володьку, про кого же еще.

Слезы брызнули с такой силой, что сразу размазалась тушь. Светка тоже заревела в голос.

— А ты чего? — спросила Таня.

— Потому, что ты плачешь, — ответила подруга.

Девушки обнялись и минут пять тихо лили слезы. Света опомнилась первой.

— Танька! Время видишь?! Через двадцать минут концерт начинается! Тебе уже в зале нужно быть!

— Да! Где салфетки? Посмотри, глаза сильно заплаканные? А ты как про Володьку узнала? Никому не говорила про него?! Губнушку подай, пожалуйста. Нормально? Все, я пошла.

— Ни пуха!

— К черту.

Она успела вовремя. Читая текст, быстро отыскала его в зале. Стараясь смотреть, как положено, прямо в зал, все равно возвращалась к нему взглядом, видела его серьезные с немым вопросом глаза, которые смотрели только на нее. Она боялась, но хотела видеть его каждую минуту, каждую секунду.

А к нему, за десять минут до концерта подошел приятель и в двух словах поведал то, что сейчас Дорошина про Таньку сказала, что она уже пол года влюблена.

— Танька, это симпатичная такая девчонка со 2 «Б»? В спектакле еще играла. И в кого полгода уже влюблена?

— В тебя.

— Ты серьезно?

— Это Дорошина сказала. У нее уточни. Я пошел.

— Давай, пока.

Он смотрел на нее, на пылающие огнем щеки, красивые глаза. Сидел и думал: «Вот дурак, как я раньше ее не заметил!».

После торжественной части начались танцы. Ансамбль уже настроил инструменты. Атмосфера в спортзале была праздничной, слегка возбужденной и радостной. Он отыскал Таньку глазами и собирался пригласить на медленный танец, но к нему подошла бывшая девушка и пригласила первой. Он не хотел с ней танцевать. Даже видеть ее было неприятно, но она требовала объяснений. Он обернулся, увидел, что Таньку уже пригласили. Он начинал наполняться чувством к этой милой девушке, и чтобы поскорее отвязаться от своей партнерши, повел ее в круг, желая раз и навсегда поставить крест на их отношениях.

Потом был быстрый танец. Он не танцевал. Среди толпы поискал Таню, но не нашел. Вышел в коридор, постоял с парнями. Опять подошла Оксана. Наконец снова увидел Таню. У стены среди других она показалась ему совсем одинокой. Уже не слушая, что говорит Оксана, стал проталкиваться через танцующих. Подошел в тот момент, когда парень с его курса приглашал ее. Но теперь это уже не имело значения. Он рукой коснулся ее талии, губы зашевелились, приглашая девушку. Она тоже что-то ответила одними губами и, опустив голову, пошла за ним. Музыка была громкой, говорить было невозможно. Она подняла глаза и улыбнулась ему. Столько в этой улыбке было нежности, доверчивости, стеснительной радости. Она говорила ему глазами: «Очень тебя люблю. Я самая счастливая, потому что мы танцуем вместе, и ты обнимаешь меня».

Он читал все это в ее глазах и был поражен доверчивой простатой, чистотой и наивностью.

«Милая ты моя, — думал он, — ты преподносишь мне такой дорогой подарок. Только что мне с ним делать?»

Больше всего в этот момент словом или жестом он боялся обидеть ее или оттолкнуть. Ее любовь свалилась на него как снег на голову. Он был готов отдать всего себя ей в этот вечер. Но будущее так неопределенно, он просто не успел об этом подумать. А для этой девочки не могло быть сейчас компромиссов. Ей нужна была равноценная и полная любовь взамен на ее чувство.

Такие сложности были ему не нужны. История первой Таниной любви закончилась смешно и печально.

— В каком кабинете мне можно будет тебя поцеловать? — тихо спросил он.

Сказал тихо, но для девушки эти слова были такими громкими и звонкими, что разом оглушили. Она просто физически не могла сразу ответить, потому что во рту пересохло, дыхание перехватило, а голова закружилась. Она подняла на него сияющие глаза и уточнила:

— Прямо сейчас?

Парень слегка растянул губы в усмешке и, прижав ее к себе чуть сильнее, любуясь девичьим волнением, улыбаясь, ответил:

— Если хочешь, сначала дотанцуем…

Танька смутилась и, наверно, убежала бы, но его руки обняли ее так уверенно и спокойно, словно он знал ее давным-давно, и нет повода для смущения. Закончив танец, взял ее за руку и повел, проталкиваясь через людей к выходу. Она послушно шла следом, в ушах почему-то сильно звенело.

Коридоры были полутемными, а кабинеты пустыми. Не выпуская ее руки, он нашел открытый кабинет в самом конце коридора. Пустой, темный, он был совсем не похож на тот светлый шумный класс, в котором шли занятия днем. Словно отдыхал в полудреме, а свет уличного фонаря за окном удивительно преображал его, придавая каждой парте и комнате в целом таинственность и уют. Музыка из зала, преломляясь в узких коридорах, доносилась сюда приглушенно и ненавязчиво.

Девушку начало слегка трясти, когда он сел и посадил ее к себе на колени, обняв одной рукой, принялся касаться губами щеки, уголка рта. Второй рукой, нащупав замок на платье, пытался его расстегнуть. И вдруг Танька почувствовала, что-то твердое, уткнувшееся ей прямо между ног. К такому повороту событий она совершенно не была готова, поэтому все, что произошло дальше, свершилось помимо ее воли и желания.

Его руки стали вдруг жесткими, настойчивыми, а губы раздвинули ее рот и язык полез прямо в горло. Она так испугалась, что, оттолкнув его от себя со всей силы, вскочила и закричала: «Я помню дорогу! Я не спотыкнусь!» — пулей выскочила из кабинета и понеслась по коридору.

Владимир, поднявшись с пола, выскочил за ней, крикнул вдогонку: «Тань, подожди. Ты куда?». Но девушка так быстро убегала, что не было ни одного шанса остановить ее. Он вернулся в кабинет. Открыл окно и, закурив, подумал, что она совсем еще молодая и глупая, а он полный дурак. Танька же, прибежав в комнату общежития, дрожащими руками разделась, залезла под одеяло и больше часа, пока не заснула, пыталась унять дрожь во всем теле. Весь следующий месяц избегала встречи со своей любовью. А когда его группа поехала на практику, увидела лишь мельком его со спины в отъезжающем автобусе, нещадно ругала себя за детское нелепое поведение. Через месяц он вырвался в город ради встречи и разговора с ней, но Таня, участница драмстудии, была далеко. Он написал ей записку, но она потерялась. Таня решила, что ему от нее нужно было только одно, но думать об этом было неприятно. Он решил, что своим идиотским напором так напугал девушку, что она его теперь ненавидит, если не ответила на письмо. Когда его группа заканчивала техникум, Танина группа проходила практику. Больше они не виделись. Но так сильно она уже никогда больше не влюблялась.

3

На третьем курсе Таня на перемене, проходя мимо соседней группы, увидела симпатичного блондина и почувствовала очередную влюбленность.

Вечером в комнате, сидя с ногами на кровати, Танька разводила руками, потом прижимала их к груди и широко распахивала глаза, стараясь донести до подруги, какой необыкновенный и мужественный новый объект ее обожания.

— Ты же его совсем не знаешь, — пыталась остановить поток излияний подруга.

— Узнаю! — убежденно откликнулась Танька, — нужно выведать, чем он занимается в свободное время.

— А я знаю, — вдруг заявила Света, — он в ДОСААФ ездит, в парашютную школу. Юрка наш тоже посещает.

Танька с минуту раздумывала, морща лоб. Потом решительно схватила Дорошину за руки.

— Давно он туда ездит?

— Да неделю назад записались.

— Я тоже туда запишусь! Вместе с тобой запишемся! — прибавила она и глаза ее весело заблестели.

— Куда запишемся? — Света, поняв, что придумала Танька, отчаянно замахала руками.

— Нет! Ни за что! Ты совсем с дуба рухнула?! Завтра пожарник понравится, и ты потащишь меня на пожарного учиться, да?! Никуда я не буду записываться! Ты хоть представляешь, где этот ДОСААФ находится?! На шестнадцатом автобусе до конечной нужно ехать, а потом еще почти километр пешком! Я тебе не дура по сугробам в мороз таскаться. Юрка говорил, что там сначала два месяца теория будет, а потом уже по допуску прыжки с самолета.

— Светочка, соглашайся! Представляешь, мы с тобой в небе с парашютами летим, словно птицы!

— Нет, я тебе говорю! И сапоги у меня пропускают, в них по глубокому снегу ходить нельзя.

— Свет, а если я тебе свои новые сапоги подарю?

— Точно помешанная! Тебя не запишут. Там люди должны быть адекватные, а это не про тебя.

— Свет, у меня сапоги итальянские, чистая кожа.

— Ну не дурочка, — Света развела руками, — ну давай, из интереса, просто примерю…

Все два месяца подруги аккуратно два раза в неделю на шестнадцатом автобусе ездили до конечной остановки и еще километр маршировали по сугробам до здания ДОСААФ. Объект Танькиного внимания перестал посещать курсы и записался в баскетбольную секцию. А Таня со Светой так увлеклись теорией парашютного спорта, что даже не сразу заметили его исчезновение.

Наступила весна. Легкий ветерок теребил волосы. Первая трава на поле радовала сочной зеленью.

В день первого прыжка подруги рано приехали на аэродром. Танька хмурилась.

— А вдруг меня не допустят? Врач в поликлинике сказал, что гемоглобина мало.

— Не каркай, здесь доктор нормальный, даст допуск.

Но нормальный доктор не допустил. Слишком низкий уровень гемоглобина в крови. И когда ее товарищи, в касках и полностью экипированные, гуськом шли к маленькому кукурузнику, стоящему на поле, Танька с тоскливой завистью смотрела им вслед.

— Все равно буду прыгать! — упрямо сказала она, когда самолетик разогнался и поднялся в небо.

Развернувшись к выходу, она столкнулась с доктором.

— Олег Константинович! — официально обратилась к нему девушка, — пройдемте в ваш кабинет. Нам нужно серьезно поговорить.

— Григорьева, нам с тобой ни о чем говорить не нужно. Ты молодая, вот поднимешь гемоглобин, тогда и разговаривать будем. Дай мне пройти.

Желание оказаться в небе было настолько сильным, что, не думая о непорядочности своего метода, она преградила доктору дорогу. Улыбаясь самой ехидной и противной из своих улыбок, негромко сказала ему в лицо:

— Ошибаетесь, Олег Константинович, есть о чем. Например, о той молодой, нет, я бы сказала, не очень молодой даме, которая приходит к вам сюда регулярно ближе к вечеру…

— Ты о ком? — он нервно дернул плечом.

— Мы с вами отлично понимаем, о ком идет речь. А вот ваша жена, видимо, пока не знает…

Танька цинично прищурила глаза.

— Может, и не узнает. А может, узнает… — она угрожающе, как ей показалось, повысила голос.

— Григорьева, — доктор устало потер переносицу, — ты что, действительно так сильно хочешь прыгать?

— Очень хочу, — враз осевшим голосом пискнула Танька.

— Ну, и прыгай. Только если ты там, в небе, в обморок упадешь, я никакой ответственности не несу.

— Я не упаду, обещаю!

Танька чмокнула доктора в щеку и побежала к инструктору.

Таня прыгала семь раз. И постоянно боялась той минуты, когда открывалась дверь самолета и нужно было к ней подойти, чтобы, сложив руки на груди, вывалиться из нее, как куль, в открытое небо. Это было страшно. Но в следующие минуты, когда обрывалась чека, раскрывался парашют и она парила над землей, покачиваясь на слабом ветерке, а земля приближалась — эти мгновения свободы и счастья стоили любых страхов.

Так считали подруги, гордые и счастливые, приезжая в общежитие и до ночи обсуждая все мелочи прыжков.

Потом была учеба, экзамены, практика… И пришло время, когда до распределения остался один месяц — февраль.

— Таня, осталось одно место в Свердловском лесном институте. Если все госэкзамены сдашь на отлично, дадим тебе направление. Через два года станешь дипломированным специалистом. Готовься, девочка, и сдай все экзамены на пятерки.

Классный руководитель поднялся из-за стола, считая вопрос решенным.

— Подождите, Александр Николаевич.

Тане, любимице педагога, нелегко было сказать эти слова. Она знала, как хорошо он к ней относится. Он сам был для нее отцом все эти четыре года учебы, и сейчас она чувствовала себя предательницей.

— Слушаю тебя, — он внимательно взглянул на растерянное лицо девушки.

— Я очень благодарна, что вы решили дать направление мне, но… Мы со Светой Дорошиной решили, что поедем работать вместе на БАМ.

Учитель удивленно поднял бровь, стараясь осмыслить ее слова. Сняв очки, медленно ответил:

— Это, конечно, неплохо, что вы с подругой хотите ехать вместе на молодежную стройку. Леса там достаточно, а рабочие руки нужны, но, Таня… Ты — умная девочка, тебе нужно получить хорошее образование и стать руководителем. Техникума мало. Такой шанс нельзя упускать. Я, честно признаться, не ожидал от тебя таких слов. Надеюсь, ты передумаешь.

— Я не передумаю, Александр Николаевич, — тихо сказала она, не смотря на него.

— Очень жаль, — сухо произнес учитель, — в любом случае, решать тебе.

Он надел очки и, не глядя на девушку, вышел из кабинета.

Вечером подруги, сидя как обычно вместе на кровати, долго шептались.

— Тань, вместе приедем на БАМ! Вот здорово будет!

— Да, — отвечала Таня, но что-то мешало радоваться. А ведь они уже давно решили, что поедут работать вместе на север.

Ночью представляла, как они станут работать, помогать друг другу и все у них будет получаться. Но картинка никак не хотела складываться.

— Я правильно сделала, что отказалась от института, — в который раз убеждала себя Танька, — ведь Светке институт не светит. А нам нельзя не вместе!

Уснула она лишь под утро.

За день до распределения, когда они обедали в студенческой столовой, ковыряя вилкой пюре, Света сказала, глядя в тарелку:

— Тань, знаешь, у меня не получится на БАМ. У мамы, оказывается, двоюродный брат работает деканом в институте в Оренбурге, и он мне поможет туда поступить. Он уже маме обещал… А ты, конечно, езжай, как мечтала, на север… Ты доедай, а я побегу, у меня дела есть.

Танька ошарашенно смотрела в спину убегающей Светки. Со столовой она уехала ночевать к городской приятельнице. Противно было находиться рядом со своей вчерашней подругой.

В день распределения в коридоре вывесили список рабочих мест. Таня подошла к стене.

Ханты-Мансийский нац. округ — 40 человек.

Хабаровский край — 65 человек.

Кемеровская обл. — 65 человек.

Туркмения — 2 человека.

Войдя в первой пятерке, она имела право выбора.

— Я выбираю Туркмению.

Члены распределительной комиссии озадаченно замолчали. За всю историю техникума в этом году впервые из Туркмении пришел запрос на молодых специалистов. Об этой республике здесь знали мало. Практически ничего. Директор, наморщив лоб, старался вспомнить хоть что-то. Наконец сказал:

— Григорьева, это ведь Средняя Азия. Там, я слышал, до сих пор басмачи существуют.

— А мне приятельница говорила, что у них там по семь жен бывает, — встряла заведующая.

Все смотрели на Таню. Григорьева дерзко вскинула голову.

— Ну и что, зато там персики растут!

Выйдя из кабинета, она, ни с кем не общаясь, снова уехала в город к приятельнице, с какой-то отчаянной горечью подумала: «Вот и все, судьба моя решена».

Когда Таня вернулась из города в общежитие, ее встретила зареванная подруга и сообщила, что взяла направление на север и они поедут вместе.

— Прости меня, Танька! Где тебя носило?! Знаешь, как за тебя волновалась! Но теперь вместе, да?!

— Я в Туркмению взяла направление…

— Да как же так?!

Подруги побежали все исправлять. Но документы уже разошлись по адресатам. Светлане предстояло работать на крайнем Севере, а Тане — на юге Советского Союза.

Через пять дней выпускники получили на руки направления. Никто из них не ожидал, что расставание будет таким тяжелым. Тане, как старосте группы, часто приходилось бывать в кабинете директора. И в этот раз, заглянув туда по делам, она увидела директора, который курил у окна.

— Здравствуйте, Петр Сергеевич, можно? Я за зачетками.

Он кивнул. Потушил сигарету.

— Иди, Григорьева, посиди со мной пять минут.

Девушка подошла, осторожно присела на край кожаного дивана. Помолчали.

— Как настроение, Таня?

Они посмотрели друг на друга. Она, стараясь справиться с волнением, теребила стопку зачетных книжек, молчала, опустив голову. Петр Сергеевич вытащил из пачки следующую сигарету, подержав, положил обратно. Посмотрел в окно, негромко сказал:

— Каждый год я прощаюсь с выпускниками. Много их было… Кто-то исчезал из поля зрения, кто-то до сих пор навещает родной техникум, кто-то и сам здесь уже работает. Да, много было выпускных групп. А вот такой дружной и сплоченной, как ваша, не было. Наверное, уже и не будет никогда…

Танька подняла на него глаза, полные слез, всхлипнула.

— Ну, ступай, — он вздохнул и отвернулся.

Таня, боясь разреветься, поспешно пошла к двери. У порога обернулась, тихо, на вздохе сказала:

— А мы? А нам как? Техникум. Друзей. Вас, учителей. Как забыть-то?…

Вышла, плотно закрыв дверь. Боясь уронить зачетки из дрожащих рук, присела в коридоре на подоконник и тихо заплакала.

Мимо пробегал Саня Голубь, любимец всей группы, веселый и открытый парень. Увидев Таню в слезах, удивленно открыл рот.

— Григорьева! Ты чего тут приткнулась? Ты плачешь, что ли? Танька, что случилось?!

— Ничего.

— Нет, правда?

Она вытерла ладонью мокрые глаза.

— Просто так поплакать нельзя уже?

— Он присел рядом, обнял за плечи и силком положил ее голову себе на плечо.

— Ну, тогда поплачь, поплачь, дочь моя. Положи мне на плечо головушку твою забубенную и плачь на здоровье.

— С чего это у меня головушка забубенная? — она слабо ему улыбнулась.

— Да так, — он вдруг серьезно добавил, — я, Танька, тоже плакать буду, когда мы разъезжаться начнем. Как-то не предусмотрели мы этот момент. А может, Танюха, распишемся с тобой и здесь останемся?! — он прищурил глаза, — правда, на мой вкус, худовата ты. Но, ничего. В столовке нашей цены умеренные, а капуста отменная. Я из армии вернусь, а ты меня уже толстухой встречать будешь. Как тебе такой расклад?

Танька поправила волосы, собрала зачетки, сунула их в руки парню.

— На, иди уже, жених, неси в группу, мне еще в профком нужно зайти.

— Значит, категоричный отказ? — он поднялся, — смотри, не пожалей потом, я мужик надежный.

— Я подумаю, — она грустно улыбнулась, — у меня еще два дня в запасе есть.

— Ну, думай. А то Дорошина давно уже мне глазки строит, — он небрежно кивнул и пошел в группу.

А она все смотрела вслед ему и думала: «Почему так больно их всех терять? Все равно вместе уже никогда не соберемся. Я знаю, это одни разговоры. Разъедемся и уже не будет времени на встречи. Чувствую, что никогда уже их не увижу. Все, все! Не буду про это думать, сейчас опять заплачу».

Но не думать не могла, и весь день проходила в слезах и печали.

Через годы, вспоминая эти минуты, поняла, что прощалась тогда, наивная и доверчивая Танька, с юностью и самым прекрасным временем своей жизни.

4

Белоруссия, село Закуток 1978 год

— Глянь-ка, Мишка Темнюк марширует.

— То-то я примечаю, Настена уж в который раз к колодцу подходит, да воды набрать не торопиться. Это ведь она его поджидает.

— Бесстыжая какая, прости Господи. Сама ведь со вторым уже на сносях, а все туда же. Старая любовь, видать, не забывается.

— Погоди, Андрей из рейса вернется, уж он ей мозги вправит.

— За кого переживаете, бабоньки?

— Ой, Матвеевна, доброго тебе утречка. И не услышали, как подошла. Да так, стоим вот, калякаем. Сыночком твоим полюбовались. Орел настоящий. Вылитый батька, царствие небесное Степе твоему. Был бы жив, порадовался бы на сына.

— Ведь, не в обиду тебе будет сказано, Мишка-то у тебя озорным рос да отчаянным. В селе первым задирой был, а вот гляди, как в армии поменялся. Совсем другой человек. Пацаном ушел, да мужиком вернулся. Теперь хозяин у тебя в доме настоящий есть. Жалко вот молодуха не дождалась. Теперь вон локти кусает, караулит его. А только чего караулить? Теперь ты чужая жена. Сынок твой пусть любую кралю выбирает. От него ни одна не откажется. Давеча бабы говорили, что слыхали, будто Кудимова Вера сына твоего нахваливала. Да еще сказала, что дочка ее институт закончила. И прямо так и сказала, что красивая бы пара получилась.

— Придет пора, женится — ответила Матвеевна, — а пока чего зря воду лить. Сам невесту выберет.

— Твоя правда. Они теперь родителей не больно спрашивают. Все сами.

А Мишка ковырялся в старом отцовском мотоцикле, старался выбросить из головы недавний разговор с Настей Куприяновой. Вот уже три месяца он дома. Шабашит с ребятами в поселке и готовится к экзаменам в институт. И все эти месяцы она подкарауливает его, клянется, что любит еще сильнее. Мишка сплюнул досадливо, вытер вспотевший лоб и присел на лавочку. Закурил. Смотрел на копошившихся в пыли кур, с раздражением думал, что такой бесстыжей и назойливой прежде Настю не помнил. Ему были неприятны, даже противны все ее слова. Когда ей удавалась встретить его одного, то пыталась прижаться к нему, заглядывая в глаза, Мишка, стараясь быть не слишком грубым, равнодушно выслушивал, потихоньку освобождаясь от ее рук, предлагал успокоиться и жить счастливо с мужем и детьми. Женщина смотрела на него преданными глазами, обещала не беспокоить, но на следующий день все повторялось.

«Совсем распустилась. Как я мог влюбленным в нее быть?! Ни ума, ни фантазии, ей-богу. Курица безмозглая. Ведь доиграется, приедет муж, придет ко мне разбираться. Вся деревня уже смеется. Что делать, ума не приложу. Каким дураком был, когда письмо матери читал и плакал от обиды, что не дождалась и замуж выскочила. И слава Богу, что не дождалась».

Мишка вспомнил армию. Женщины у колодца были правы, когда говорили, как сильно изменился после армии. Служил он в ВДВ на границе с Японией и теперь был твердо убежден, что лучшей школы в жизни не бывает.

Сидел, улыбаясь, понимая, каким глупым пацаном был когда-то. Вспомнил своих армейских сослуживцев, комбата. Много чего произошло за те долгих два с половиной года. Как непросто было ему, ершистому и непокорному по натуре, подчиняться уставу, учиться дисциплине, уважению к товарищам. Да, много чего пережить довелось. И боевые вылеты, когда экипаж истребителя успел сообщить, что подбит и находиться на территории сопредельного государства. Они сидели у заправленного МИГа и молча ждали разрешения на вылет. Когда кабинетный полковник не дал разрешения, капитан Цинандали, отключив рацию, впервые на их памяти громко матерился на русском и грузинском вперемешку, проникающим взглядом посмотрел на них и тихо сказал:

— Совсем плохая связь… Значит, принимаем решение на месте. Дорогие вы мои… Не могу приказать. Попросить могу…

А штурман Сичкарь уже бежал заводить самолет. Они тогда вовремя успели. Спускаясь, видели, как к месту падения самолета уже мчались два японских джипа. Минута в минуту успели принять ребят и подняться в воздух. Японцы не стали стрелять, поднимать шум. А вот в штабе армии шум был. Но утряслось к их общей радости. Капитана Цинандали, взявшего на себя всю ответственность, долго мурыжили особисты. Закончилось выговором, а через месяц присвоением ему звания майора.

А после письма матери его быстро успокоила молодая жена полковника. Вот так удачно все и получалось у сержанта Темнюка: днем служба, а вечером дружба. Но за эти годы он многому научился, многое понял и в родное село вернулся умным, здоровым мужиком.

В селе жизнь тяжелая. С самого утра до темноты есть работа. Если не ленишься, то на столе пироги стоят. Михаил не ленился. С досадой наблюдал, как спиваются друзья детства, как разваливается родное село. Но молодые амбиции били ключом. Чувствуя в себе много нереализованных сил, возможностей, в мечтах улетал высоко. Верил, что запросто горы свернет и поднимется.

Когда провалил экзамены в институт, недоумевал. Он был уверен, что его, такого подходящего, да еще после армии, обязательно возьмут. Щелчка по лбу не ожидал. Самолюбие пострадало. На вокзале к нему подсел интеллигентный мужчина. Посочувствовал. Похвалил. Обещал помочь. Через короткое время свел с деловым человеком. Тот отнесся к Михаилу с теплотой, как к родному брату. И Мишка ему поверил. Индивидуальное предпринимательство только начинало шествие по стране. Все документы готовила бухгалтер — симпатичная сестра начальника Эльмира.

Михаил твердой рукой с новыми часами на запястье подписывал банковские счета как соучредитель кампании и смотрел на мир свысока из салона своего нового джипа.

Очень скоро деловые отношения с белокурой Эльмирой перешли в близкие. Все шло как по маслу. Только мама, изредка приезжавшая к нему в город, грустно качала головой:

— Ох, сынок, ты на меня не обижайся, только не нравятся они мне. В деревне все о тебе высокого мнения; ведь и года не прошло, как ты в город перебрался, а уж и машина, и квартиру богатую снимаешь, да только сердце мое неспокойно. Вот говоришь, Эльмира эта невеста твоя. А почему к нам в село не привезешь, с родней не познакомишь? Дед Гришатка говорил, будто знает про нее нехорошее. Ты бы поспрашивал у него. Он ведь плохого тебе не пожелает. Неспокойно мне, сынок.

— Ты бы, мам, меньше слушала дедушек. Им делать нечего, только семечки на лавке лузгать да слухи распускать. Нормально у меня все. Смотри, вот посудомойку вчера купил. Супер! Три операции выполняет.

— А зачем вам эта машина, сынок? Или у твоей невесты руки больные, что она за собой тарелку не помоет?

— Мам, не начинай. Сейчас время другое. Ты всю жизнь горбатилась. Раньше времени в старуху превратилась. А я хочу, чтобы мои дети в достатке жили. Вот еще немного поработаю и тебя из деревни вытащу, сюда, в город.

— Нет, сынок. Хороший ты у меня, заботливый. Только не уеду я из родного дома. Город он не для всех добрый.

Не зря вещало сердце матери. В октябре, когда зарядили холодные осенние дожди, а по ночам ветер, воя, нагонял тоску, Эльмира собрала свои вещи, поцеловала его, погладила и, пообещав скучать по нему, уехала отдыхать в Грецию. Брат ее улетел в командировку. А на следующий день Михаила арестовали в офисе. Следователь молча смотрел на него несколько минут, потом сказал:

— Просмотрел я твое дело. На вид парень ты неглупый, а вляпался как последний дурак. Они же тебя подставили на раз-два. Ты, когда по ресторанам красную икру кушал, не думал, что бесплатный только сыр в мышеловке? Или тебя мама не учила, что нужно быть повнимательней к людям. Ты пойми, что им мы ничего предъявить не можем. Ни одной зацепки. В третий раз с крючка срываются. А тебе светит хищение госимущества в особо крупных размерах. Как же ты так, Михаил?! Адвоката тебе выделим толкового. Ты ранее не судим. Плюс боевые награды. Только, парень, это полной вины с тебя не снимает. За все нужно платить в этой жизни.

Михаил заплатил тремя годами лишения свободы, по амнистии выпустили раньше. Заплатил смертью матери; не выдержало сердце такой беды. Вышла во двор, тяжело в груди стало, оперлась об изгородь, с тоской прошептала: «Мишенька, сынок», упала на снег и умерла.

5

Поселили Таню в номере при гостинице пограничников в прекрасном местечке Фирюза. Здание оказалась старым, но еще крепким бараком на восемь комнат и общей кухней. Лесхоз оплачивал проживание молодого специалиста, так дело с предоставлением жилплощади временно решилось.

А восемнадцатая весна в жизни Татьяны оказалась переломной.

Туркменская весна — это самое прекрасное что, создал Бог. Так думают все местные жители. С этим утверждением согласны и сотни туристов, посещающие самую южную республику Советского Союза в это благословенное время.

Единственная улица тянулась меж отвесных скал. Огромные чинары живым коридором росли по всей ее протяженности. Под деревьями родниковая вода, направленная в рукотворные арыки, спешила с горных вершин к низовью, где, соединяясь с десятками других ручейков, звонкой речкой убегала к предгорью. А по обе стороны улицы были расположены курортные дома отдыха и детские пионерские лагеря.

Уже в апреле санатории заполнялись отдыхающими. Начинался курортный сезон. В парке с утра до позднего вечера слышался звонкий смех детей. Запах шашлыка, жарившегося на мангалах, приятно щекотал ноздри. Прохлада манила на улицу. А вечерами открывали двери танцплощадки, где никто не стоял в сторонке, потому что воздух в поселке был пропитан неуловимым любовным томлением.

Первый рабочий месяц был для молодого специалиста настоящим испытанием. Директор, по-прежнему рассматривая эту неоперившуюся еще птичку как дополнительную обузу, которую нужно мало того, что всему обучать, платить ей зарплату, да еще вдобавок оплачивать проживание, которое влетало в копеечку, не скрывал своего раздражения. Рабочие лесхоза, жители ближайших селений откровенно посмеивались над ней. Непосредственный начальник весь месяц не мог понять, зачем она из далекой России в таком юном возрасте приехала сюда, подозревал, что у этой девушки не все в порядке с головой.

Но, несмотря на это, жизнь продолжалась, а весна полностью вступила в свои права.

На первую зарплату девушка купила очень универсальную кастрюлю, удобную во всех отношениях. Так объяснила свою покупку Таня новой знакомой, которая жила по соседству и взяла над девушкой шефство.

В субботу вечером, отворив в кастрюле сосиски, Татьяна с аппетитом поужинала, напилась лимонада из бутылки и принялась ждать Лидию, чтобы вместе пойти на танцы, где, судя по афише, сегодня будет играть приезжий эстрадный ансамбль.

Приезжие музыканты превзошли все ожидания. Популярные мелодии сменяли одна другую. Подруги запыхались и вышли из зала немного освежиться.

Весенняя ночь, приглушенная музыка и новые босоножки начисто извлекали из головы девушки все серьезные мысли, оставляя место лишь для девичьих мечтаний.

— Ты заметила, как на тебя высокий парень, недалеко от нас стоял, пристально смотрел? — поинтересовалась Таня, поправляя ремешок на платье.

Лидия чуть помолчала, потом хмыкнула.

— Какая ты еще глупая, Танька. Это потому, что ты здесь первый год живешь. Ты представляешь, сколько сюда этих кавалеров приезжает?! Из них если один процент есть холостых, то хорошо. Они же приезжают от-ды-хать, понимаешь? Им нужно быстренько отыскать молодую дурочку, чтобы с ней приятно время провести.

Таня вздохнула. Она подумала, что Лидия теперь до конца своих дней будет видеть во всех мужчинах потенциальных соблазнителей и развратников. Приятельница посвятила ее в невеселую историю своей биографии, и девушка знала, что трехлетний Тимоша, сын Лидии, был рожден через девять месяцев после короткого романа его матери с бригадиром лесорубов из далекого Новосибирска. Красивый бригадир в течение трех недель убедительно доказывал привлекательной Лидии свою любовь, рисовал радужные планы совместного будущего.

В итоге биологический родитель оказался заезжим гастролером, а мать одиночка, пролив большое количество горьких слез, благополучно родила сына и пришла к выводу, что никому из «них» нельзя доверять.

— Ну, не все же подлецы, — робко вставила Таня.

— Точно, не все. Которые не подлецы, те — мерзавцы, — категорично парировала мудрая мать. — Ты, подруга, смотри! Прежде, чем на свидание согласишься, проверь паспорт, особенно ту страницу, где семейное положение указывается. Поняла?!

— На молоке обжегшись на воду дуешь, — буркнула Танька, уже жалея, что начала разговор про того парня.

— Не хочешь, не слушай, дело твое. Только я так скажу, это одни дураки на своих ошибках учатся, а умным и чужих примеров хватает. Я тебе как лучше советую. А хочешь, хоть всем подряд доверяй и улыбайся, дело твое…

Лида нахмурилась, бросила на Таню недовольный взгляд и сказала, что пойдет домой, там Тимошка может проснуться, а бабка его не услышит.

— Ты идешь или еще попрыгаешь?

Таня грустно обернулась назад, чуть вздохнула.

— Пойдем. И правда пора. На работу рано вставать завтра.

— А ты как добираешься теперь? Автобус же временно не ходит к вам.

— Меня наш поселковый подвозит, он там рядом работает.

— Кто такой?

— Ибрагим с верхнего участка.

— Да знаю я, с какого он участка! Самый первый мерзавец!

— Надоела уже ты! Все у тебя плохие! Никакой он не мерзавец. Нормальный мужчина. Очень красивый, кстати.

— Вот поэтому и мерзавец! Все, пока. Я побежала, пока мы с тобой не разругались. Дверь не забудь закрыть. По ночам у нас шакалы бегают.

— Не забуду. Беги.

Таня не спеша поднималась к гостинице. Впервые на сердце стало тоскливо. «У всех все хорошо. Туристы отдыхают, местные ужинают, укладывают спать детей. А у меня ни семьи, ни дома и работница я плохая… Нужно котенка завести, говорят, они отвлекают и веселят».

6

Дом был холодным. Он сидел на лавке у печи, смотрел на ходики на стене. Каждый вечер мать деловито подтягивая гирьку, с затаенной женской гордостью бросала взгляд на старые часы с кукушкой — подарок молодой жене от любящего мужа в первый год семейной жизни.

Мать померла, часы тоже молчали. Михаил озяб. Холодный дом с пыльным столом и паутиной по углам был неприветлив, наводил тоску. Но сходить за дровами, затопить печь не было охоты и сил. Он сидел, засунув руки в дырявые карманы старой фуфайки, слушал протяжный вой ветра за окном.

Все, что случилось, казалось, уже далеко позади. Это не он, Михаил Темнюк, был респектабельным бизнесменом, уверенным и даже надменным. Не он три года, немытый и обросший, дрался за собственную жизнь на студеной Колыме.

В бревенчатой избе на дубовой лавке сидел худой, потерянный мужик, которому хотелось только одного, чтобы подошла мать, погладила по голове, сказала, как в детстве: «Пойдем, Мишутка, я тебе уж драников напекла…»

Ветер завывал все сильнее. Он посмотрел в окно. Оборванная занавеска лежала на полу.

«Собака наша где?» — подумал, и это была первая здравая мысль за последние дни.

Заскрипела входная дверь. Поток воздуха ворвался из сеней в комнату. Суетливо, по-стариковски дед спешно закрыл ее за собой, потопал ногами на пороге, подслеповато щурясь, глянул на Михаила.

«Постарел дед Гришатка, — подумал мужчина, — словно гусенок какой стал».

— Здесь я, дедуня, тяжело поднялся со скамьи.

— Ох, Господи, приехал, Мишка! Ну, слава тебе, Боже!

— Ты, дедуня, совсем верующим стал? Раньше так часто господа всуе не вспоминал?

Подобие улыбки наморщило губы Мишки, когда он обнимал костлявые плечи деда.

— Дык как не вспомнить владыку нашего, Мишка, когда такие дела вокруг творятся!

— Какие дела творятся? Тетка Авдотья на тебя глаз положила?

Он так обрадовался, что пришел человек, родной и давно знакомый, который искренне ему рад. Можно говорить просто и по-доброму. Ему захотелось крепко обнять старика, ощутить давно забытый запах деревни, которым насквозь был пропитан дед.

А тот, поежившись от холода, повертелся на месте, досадливо крякнул.

— Ты уж, Михаил, не забижайся, что дом твой не прибрали. Бабка моя второй месяц в госпитале находится.

— Чего с ней?

— Балерину из себя воображала! — дед снова крякнул досадливо, — завели мы, Мишка, в хозяйстве на старости лет семь куриц с петухом. Они, язви их мать, не несутся, хоть ты тресни. Мишка, чего я балаболю, окоченеем совсем мы тут. Давай собирайся, у нас заночуешь нынешнюю ночь. А с завтрего сам уж распоряжайся как да чего.

Михаил не был против переночевать в тепле. Захватив баул, они с дедом вышли из дома в темный проулок и зашагали в другой конец деревни.

Мишка помылся в теплой, еще вчера протопленной баньке, облачился в дедовское исподнее и с удовольствием присел к накрытому столу.

— Давай, Михаил, первую за встречу. Возвернулся ты в отчий дом. Мы тебя ожидали, а вот мать не дождалась, — старик вздохнул, скривился, стараясь сдержать непрошенные слезы.

Выпили. Вторую подняли за покойную Мишкину мать, племянницу деда. Вскоре дед налил третью стопку, глянул на внука.

— А ты, парень, ей-богу, богатырем остался. Я представлял, что скелетом вернешься. А в баньке рассмотрел, вижу, что ты еще мужик в силе и соку самом… Давай, сынок, за тебя, за здоровье твое и счастье.

Мишка, с удовольствием хрустя соленым огурцом, насмешливо спросил:

— А чего тебе в баньке меня рассматривать? Я не картина в музее на стенке, не девка доступная. Ты, дед, на старости лет ориентацию поменял?

Сказал и сразу пожалел о своих словах. Дед вопросительно на него глянул, а Мишка, нахмурившись, подумал, что про Колыму нужно забыть окончательно, или она в нем останется навсегда.

— Забудь, дед… Лучше скажи, чем бабка твоя болеет?

— Ничем не болеет! Талант эта женщина имеет великий доставлять мне по жизни неприятности. Вот тридцать три дня обитает она в больнице, а больница, Мишка, скажу тебе, это не наш фельдшерский кабинет, где у этого ученика Гиппократа, прости мя господи, окромя клизмы и порошка от поноса никаких других лекарственных средств сроду не было. Позавчера пришел я к нему с самого утречка, говорю, что колики у меня в правом боку, как есть аппендицит во мне образовался, а он, пилюля невостребованная, знаешь, что мне легкомысленно отвечает?

— Дедунь, ты начал за здравие, а закончил за упокой. Что он там тебе ответил, потом расскажешь, с бабкой то твоей что?

— Опять ты, Мишка, меня перебиваешь, мысли путаешь, не даешь все подробно рассказать. Я и так весь месяц один, как сыч на суку, не с кем и словом обмолвиться. К бабке три раза наведывался, так она разве умеет слушать? Рот, Мишка, не дает мне раскрыть! Что, что, а брехать старая с молодости не разучилась. Так меня своими разговорами наполняет, что еще три дня опосля этого в ушах осложнение и шумовые глюцунации. Налей-ка ишшо по одной, раз такой разговор у нас приятный, я тебе подробно все обскажу про ее болезни.

Мишка налил. Деду хотелось поговорить. А его клонило уже ко сну. Ещу немного послушав Гришатку, он широко зевнул.

— Давай, дед, на посошок и отбой. Завтра договорим.

— Да, Мишка, пора, правда твоя. Ложись, на диване уж постелено, а я маленько посижу, папироску выкурю, день то нынче какой. Он снова вытер глаза. Но мужчина уже не слышал его. Едва прижав щекой подушку, Михаил провалился в сон, который впервые за три с лишним года был крепким и спокойным.

7

На следующий день Михаил пошел в сельсовет устраиваться на работу. Старого председателя не оказалось, на его месте сидел временно исполняющий обязанности чиновник со станции.

Он долго просматривал бумаги Михаила, время от времени постукивал карандашом по столешнице и укоризненно, поводя головой, повторял:

— Да уж…

Михаилу надоело это глубокомысленное изречение, подвинув стул, он сел напротив, положил на стол шапку, коротко спросил:

— Берете на работу?

Председатель, чуть дернув плечом, одним пальцем подвинул документы к Михаилу:

— За три года вашей отсидки, — он как-то особенно выделил последнее слово, словно ему было приятно его произносить, после чего поднял глаза на посетителя и сразу отвел взгляд. — Да уж… Колхоз, который мне государство доверило возглавлять, — он чуть поднял плечи, — возложив тем самым на меня большую ответственность, я, к великому сожалению, принял в самом плачевном состоянии. И ваше село в списке самых отстающих. Работники явно саботируют трудовой кодекс, являясь на рабочее место не в положенное время, притом у вас определенно присутствует всякого рода кумовство, когда из колхозного гаража эксплуатируются в нерабочее, а зачастую и в рабочее время транспортные и другие механические средства без оплаты в бухгалтерию конторы. Также имеет место употребление алкоголя, объясняя это совершенно немыслимыми заявлениями: рождение сына у кума, юбилей тестя. И в этой разлагающейся атмосфере я, как первоочередное лицо, несущее ответственность перед государством, не вправе оформить вас, неблагонадежное лицо, склонное к растлению как отдельных граждан, так и немногочисленного коллектива.

Михаил с удивлением слушал этот патетический монолог. «В колхозе не хватает рабочих рук, на носу посевная, при чем здесь какое-то растление и при чем здесь я».

Он уже собрался объяснить все это по-простому лысому говоруну, как в кабинет зашел участковый, тоже незнакомый. Бросив на Михаила подозрительный взгляд, он наклонился и что-то прошептал председателю. Проходя мимо, небрежно сказал:

— Сегодня после обеда тебе нужно явиться в участок для отметки.

Михаила разозлила вся эта комедия. Пытаясь сдержать эмоции, он равнодушно ответил:

— Сегодня после обеда я буду дома. Предлагаю явиться ко мне, если назрело такое желание, для отметки, чего же не отметиться. Для чего это, не знаю, но за три года, как выразился этот политический материалист, может, и правда какие изменения образовались. Ты заходи, — он сощурил глаза, — все мне обстоятельно и объяснишь. А к вам ходить нет у меня желания.

Лицо председателя из бледно-желтого стало кирпично-красным. Участковый же коротко и со значением кивнул головой.

Михаил же понял одно, что не прошло и суток после возвращения, а он уже нажил себе врагов. Но не было даже подобия страха. Чувство свободы придавало сил. Он смотрел на этих двоих, понимал, что ему еще придется с ними столкнуться, но в нем была непоколебимая уверенность в своей правоте и силах.

Он поднялся и, бросив на них брезгливый взгляд, вышел за дверь.

Всю неделю мужчина по возможности приводил в порядок хозяйство. Вернулась из больницы бабка Наталья, которая, как оказалось, полезла в курятнике на верхний насест, в надежде обнаружить там яйца, и неудачно упала, повредив ногу. Прихрамывая, она потихоньку обошла дом, повесила новые занавески, принесла одеяла с подушками, что держала на сохранении.

В сельсовет Михаил больше не ходил. С соседским парнем Иваном подрядился ходить по дворам, занимаясь ремонтом. Инструменты у него остались от отца хорошие. Сам тоже лентяем не был, на жизнь хватало. Участковый к нему не заходил, но, встречаясь на улице, Михаил затылком чувствовал недобрый взгляд. Его не тревожило это. Знакомые мужики рассказывали много нехорошего про нового милиционера, по селу ходили слухи, что тестя его, подполковника милиции, под прикрытием которого тот геройствовал, уже закрыли и завели уголовное дело. Село лишь ожидало, когда и за зятем воронок приедет.

Одному было скучно, поэтому пристрастился к книгам, читал много и разное. Только ночами молодое тело томилось без женщины.

Солнце припекало не по-весеннему жарко. Михаил с Иваном работали в соседнем селе. Перестилали шифер на крыше у местного учетчика. Михаил хотел пить. Держа в зубах гвозди, аккуратно постукивал молотком, одним глазом косился вниз, в надежде, что выйдет сын хозяина, веселый паренек, и поднимет им наверх холодного кваса. Но во дворе стояла тишина. Даже брехливая маленькая моська не вылезала из будки.

«Самому спуститься или Ваньку отправить?» — подумал, вытирая пот со лба.

В очередной раз глянув во двор, вдруг увидел молодую женщину, стройную, в цветастом сарафане и летней шляпе на голове. Она шла по проулку и улыбалась, чуть наклонив голову набок.

— Кто такая? Вроде всех здесь знаю. Может, в гости к кому?

Он не отрывал от нее взгляда. Позади захихикал Иван.

— Чего, Михаил, подцепила тебя новенькая лаборантка?

Михаил обернулся.

— Кто она?

— В лаборатории у агронома будет работать. Братуха говорил, месяц назад приехала, а уж Пронька Гвоздь с Минаем из-за нее до крови махались.

— Ванька, айда спустимся на перекур, пропотел я весь.

— Я всеми руками за! Давно маюсь от жарищи, да сказать стесняюсь, ишшо заругаешь, ты же как начнешь работу, так пока последний гвоздь не вобьешь, не успокоишься.

Они спустились под навес сарая. Выпили квасу, стали курить.

— А где живет она?

— Кто? — Ванька сделал хитрые, удивленные глаза, пряча лукавую улыбку.

— Дед Пихто! Лаборантка эта.

— Так им колхоз комнату в общежитии дал.

— Кому, им?

— Лаборантке этой и еще один интеллигент в очках работать здесь будет. Зоолог или биолог, или еще кто, не помню я. Вот их в общагу за балкой и заселили. А новый дом колхоз построит, так им там жилье обещали.

— Муж он ей?

— Да не, вместе приехали и все. А ты чо выспрашиваешь? Уже глаз положил?

Михаил пожал плечами. Он даже лица ее не рассмотрел.

А Ванька толкнул его в бок.

— Давай, Михайло, атакуй эту крепость! Ты без баб дюже лютуешь. Так хоть мне передышка будет. Заездил ты меня. Штаны спадывают. Наверно, на пять килограммов похудел. Ирка говорит, что стал худой, как дрыщ.

— Не знаю… Ты говоришь дерутся из-за нее. Может, уже выбрала кого.

— Не. Стойкая крепость. Тебе точно сдастся! Бабы тебя любят.

— Поглядим… Вставай, наверх полезли.

Вечером он пришел в общежитие. Присел на лавочку у входа, закурил. Мимо проходили местные женщины, видимо, шли с фермы, с вечерней дойки, с нескрываемым интересом оглядели его, о чем-то тихо переговорили, засмеялись.

Михаил поморщился, раздраженно подумал, что деревня навсегда деревней и останется. Завтра три деревни будут знать все подробности, которых он сам знать не будет.

Минут через десять она вышла, в домашнем халатике, с половичком в руках. Хотела отряхнуть его у крыльца, но, увидев его у дверей, тихо засмеялась:

— Ой, здравствуйте, я на вас чуть не вытрясла. У нее был такой приятный голос, так красиво улыбалась, вообще была вся такая милая, домашняя. У него исчезли все сомнения, захотелось сразу, без всяких знакомств и ухаживаний, взять ее за руку, привести в свой дом. Пусть она там ходит в этом халатике, трясет во дворе половики, улыбается ему и просто сидит рядом, тесно прижавшись.

Посмотрел на нее серьезно и глубоко. Девушка застеснялась и покраснела. Хотела вернуться в дом, но не ушла, тихо спросила:

— Вы кого-то ждете?

— Уже дождался, — твердо и серьезно ответил он.

Имя у нее было необычное — Лилия. Она сама напоминала ему весенний цветок — нежный и хрупкий.

Ему нравилось слушать как она щебечет, рассказывая новости за день, нравились ее жалобы, когда она с дрожащими губами, чуть всхлипывая, говорила, как несправедлив к ней агроном, какие тяжелые у нее условия для работы. Он обнимал ее, вдыхая аромат духов, нюхал волосы, пахнущие цветочным шампунем, целовал в висок.

— Миша, я просто измучалась, — со слезами говорила ему.

— Ты привыкнешь. Здесь не так, как в городе, но жить тоже можно.

— Нет, это выше моих сил, кругом одни грубияны. Вот вчера, например, пришел бригадир и десять минут, не обращая на меня внимания, громко матерился и топтал своими сапожищами.

— Скотина! — согласился Михаил.

— Вот ты улыбаешься, а я потом успокаивающее пила.

— Завтра зайду к сторожу сельпо Евсюку, у него есть берданка, одолжу ее, пойду и застрелю прямо на месте этого некультурного бригадира. Будет, сукин сын, знать, как сапогами пол пачкать!

— Нет, это невозможно! Даже ты меня не понимаешь!

Назревавшую ссору он прекращал, закрывая ей рот поцелуем. Он любил ее долго и жарко. Хотелось наверстать потерянное время. А она была такая гибкая и покорная.

Утром напарник Ванька, глядя на недоспавшего Михаила, посмеивался.

— Доброе утро, Степанович! Хорошо, видать, ночку провели? Волосы на голове причесать только не успели. Наверх посоветую сегодня воздержаться, не залезать, упаси Бог, заснете и навернетесь, вот беда то будет! С кем мне подряд заканчивать? Жалко мне вас будет.

— Ты, жалостливый, меньше языком работай, больше руками, — беззлобно отвечал Михаил. — Я тебе вчера велел недостающие листы шифера привезти, где они?

— В сарайке сховал, Миша, утащат же.

Они начинали работать. Михаил брался за все заказы. Ему хотелось обеспечить своей женщине комфортную жизнь, чтобы она чувствовала себя королевой. Нравилось баловать ее, видеть, как радуется новому платью, косметике. И хотя она была не самой лучшей хозяйкой, не умела хорошо готовить, его это не напрягало.

«Молодая, поживет, всему научиться», — спокойно думал он, в хорошем настроении каждый вечер возвращаясь домой.

Но хорошей хозяйки из нее не получалось. Бабка Наталья как-то спросила.

— Ты, Миша, в дом эту приезжую взял, жениться надумал, али на время, для баловства, пока она тут на отработке.

Михаил посмотрел на смиренный вид старой женщины. Он то знал, что этот смирный вид только прикрытие далеко не смирной Наталии.

— А ты, баба Наташа, просто из любопытства интересуешься, али какой свой интерес имеешь? — невинным голосом отвечал ей.

Старуха поджала губы, сложила на груди руки. Уже по этому жесту понял, что не ко двору бабке пришлась его Лилия. Не прошла суровый деревенский фейсконтроль.

— Мне интересоваться особенно и нечем. Я человек прямой, чего нужно напрямки спрошу! — Наталья повысила голос, горя желанием излить негодование.

«Чего же там у них случилось, пока я на работе был?» — гадал Михаил, осторожно поглядывая на старуху, которая уже успела покрыться красными пятнами.

— Чего мы на улице стоим, айда в дом, баба Наталья, — снова осторожно позвал он.

— Нет уж! Спасибо, Миша! Пока твоя краля там находится, ноги моей в твоем доме не будет! Ты нам родным был, родным и остался. Не забыл, поди, где живем, захочешь нас с дедом проведать, милости просим. А подружку твою на дух я теперь не переношу. Извиняй меня на недобром слове, только как сказала, так и будет. Прощай, Миша. Да, чуть не забыла тебе передать. Дед собирается вечером в субботу нынешнюю удить за дальним кордоном. Говорит, может, ты ему кампанию составишь. Вроде как обещался.

Михаил вспомнил, что действительно обещал деду Гришатке ночную рыбалку. Посмотрел на рассерженную Наталью и, улыбаясь, сказал.

— Ну, коли обещал, так поедем. Готовь, Наталья, деда, да не забудь шанешков нам напечь.

Бабка против воли скривила губы в улыбке, польщенная похвалой. Но спохватилась и опять стала серьезной, кивнула головой и поспешила к дому.

8

Михаил не стал спрашивать у Лилии, что за разборки были у нее с бабой Натальей. Но, собираясь в субботу на рыбалку, заметил ее недовольный вид. Кутаясь в большую шаль, она стояла у печи, ему неудобно было ее обходить.

— Ты отошла бы, — попросил спокойно и тихо. Но уже накрутившая себя девушка вдруг визгливым и неприятным голосом, срываясь на крик, заговорила:

— Вот так! Уже я тебе мешать стала! Здесь не стой, там не сиди, туда не ходи! Дышать мне можно?! Почему я последняя узнаю, что ты сегодня на всю ночь уезжаешь на рыбалку с этим вонючим стариком?! А меня ты забыл спросить? Или мое мнение тебе совершенно не важно? А если у меня на эту субботу тоже свои планы были?! Как это вообще возможно, захотел и поехал, в последний день только поставил в известность! Спасибо вам за это! — она поклонилась ему в пояс.

Михаил с изумлением смотрел, как она кривит некрасиво губы, зло прищуривает глаза.

— Ты белены объелась? Угомонись! Сама же говорила, что рыбы жареной хочешь. Ты что вот сейчас в стакане воды бурю разводишь?

— Ты действительно не понимаешь или дурачком прикидываешься?! — она кусала губы.

Мужчина принял решение. Он подошел, взял ее за плечи, усадил на лавку. Глядя на нее сверху, тихо и сухо сказал:

— Лиля, послушай меня. Я не хочу с тобой ссорится. Ты сейчас очень не права. Я поеду, а завтра, когда вернусь, ты уже успокоишься, и мы поговорим, хорошо?

— Нет! Если ты сейчас уедешь, завтра меня здесь не будет! Выбирай, я или этот вонючий дед.

— Михаил опять с неприятным удивлением посмотрел на девушку.

— Не называй его так, это нехорошее слово, — только это сказал ей, поднял с пола рюкзак и вышел из дома.

Рыбалка удалась. Ловили и удочками, и бреднем. Караси попадались крупные, одна средняя щука угодила в сеть, да штук шесть окуней вытащили. Ухи наварили на берегу. Бутылку выпили легко, с удовольствием. Только слова Лили не выходили из головы. Когда оставалось по одной, спросил у деда:

— Чего там Наталья с моей не поделили?

— Шут их, этих баб, знает. Там ишшо осталось? Давай, Мишка, разливай, для сугреву окончательного.

— Ты, дед, не скрытничай, рассказывай. Я ведь знаю, что бабка тебе все рассказала. Я тоже хочу правду знать.

Дед поерзал. Не хотелось ему рассказывать. Но и не рассказать тоже нельзя было.

— Да, особенно, Миша, ничего такого и не было…

— Дед, не виляй!

— Ну, так бабка вам пирожков понесла. А твоя Лиля ей говорит, что стучать нужно. Эти слова Наталья проглотила, мол, по привычке не стукнула. Слово за слово, молодка твоя опять замечание бабке отправила, мол, не надо ее учить, она сама ученая. Бабка опять ей на поклон, ведь как лучше хотела. Тут твоя ей на больную мозоль и наступила: «Раз своих детей не имеете, то и не суйте нос в чужую семью». Наталья тут уж обиделась. «Никогда, — отвечает ей, — этот дом чужой семьей нам не был. А ты, мол, ишшо и есть чужая, пока штампу в паспорте нет, таких, временно исполняющих, и было, и будет у Мишки». Ну, может, и другое слово нашла для твоей, потому что стала она кричать и руками размахивать, это уже Наталья во дворе слыхала. Ну, вот и все, вроде. Больше и не было ничего.

Дед осторожно посмотрел на Михаила. Тот сидел, внимательно слушая, но ничего не сказал, только поморщился.

Появился неприятный осадок. Не думал, что нежная Лиля может так грубо и бестактно говорить, не ожидал от нее. Однако рассудил, что время покажет, сейчас никакого решения не стоит принимать. Так ничего и не сказав деду, налил посошок.

Вернувшись домой, еще со двора почувствовал запах котлет. Поднялся в дом, и сразу девушка принялась снимать со спины тяжелый рюкзак. Он присел, а Лиля тут же стала стягивать с него сапоги, поднимая на миг голову и с виноватой улыбкой глядя ему прямо в глаза.

Она все делала молча, и мужчина тоже не стал вспоминать вчерашний день. Успокоив совесть старой поговоркой, что худой мир лучше доброй ссоры, с удовольствием помылся и сел за стол обедать. Вечером девушка была особенно ласковой, и Михаил окончательно отпустил все нехорошее из головы.

9

Таня потихоньку осваивалась на своем рабочем месте. Она научилась оставаться серьезной, когда молодые мальчишки, нанятые на сезон, изо всех сил старались ее рассмешить, а если она улыбалась, сразу начинали врать, что тот наряд, который она выдала им на сегодня, вообще невозможно выполнить: и грунт на участке тяжелый, и лопаты две поломались, вдобавок арыки не почистили еще. Доверчивая Таня, получив два выговора от директора за срыв графика, перестала смеяться на работе, и уже замечала, как при ее появлении быстро поднимаются рабочие, чтобы разойтись по местам.

Втягиваясь в работу, выспрашивала у опытных лесничих характерные особенности своего участка, необходимые климатические и почвенные данные. Ей нравилось приезжать в лесничество рано утром, когда еще не наступила азиатская жара, птицы весело и деловито щебечут, на траве роса, а воздух прохладный и чистый.

Нравилось разговаривать в машине с Ибрагимом. Он был немногословным, больше болтала она сама, но успевала и его расспросить про поселок, про людей, рядом с которыми ей теперь предстоит жить и работать. Он хорошо говорил, давал ей правильные советы и по-доброму улыбался на ее еще почти детские откровения. От этого ей было спокойно и комфортно, словно она теперь не совсем одна, и всегда можно спросить этого красивого, сдержанного мужчину, зная, что он поможет и подскажет.

Прошло еще два месяца. Было жаркое летнее воскресенье.

— Отосплюсь за всю неделю, — еще с вечера решила девушка. Но отоспаться не получилось. В коридоре, громко разговаривая, ходили какие-то люди, часто хлопая дверьми и скрипя половицами.

Все это время она была практически единственной здесь жительницей. Приезжала пожилая женщина к сыну офицеру, пожила три дня и уехала. Еще приезжали артисты, которых подселили в гостиницу. Тоже пробыли три дня. Или смеялись, или ругались. Их было много. Она запомнила только главного оператора, который в первый вечер осмотрел ее всю с головы до ног. Не выговаривая несколько букв заявил, что у нее идеальная внешность жены одного из декабристов.

— Вы снимаете фильм о декабристах? — вежливо поинтересовалась она.

— Нет, душечка, но в перспективе все возможно.

Они много ели и пили, разбили на кухне большой графин и несколько стаканов, сняли ее в массовке, как одну из передовиц колхоза, обещали обязательно связаться с ней, сели на три машины и уехали. Больше их Таня не видела.

И вот теперь новые жильцы. Таня оделась и вышла в коридор.

— Здравствуйте, девушка! Мы вас разбудили?! Тысяча извинений. Вы одна здесь живете?

На Таню смотрел высокий, сероглазый привлекательный старший лейтенант.

Он радостно улыбнулся, протянул ей руку.

— Давайте знакомиться, приятная соседка. — Я — Лотов Сергей, можно без отчества, командирован на вашу заставу с целью повышения политической подготовки. Можно узнать ваше имя и род занятий. Он не переставал улыбаться.

— Татьяна, проживаю здесь, — она пожала руку, которая была почему-то влажной и скользкой.

— Очень рад, — он не выпускал ее руки, и она сама вытянула ее и спрятала за спину.

— Но, позвольте, как же можно проживать в гостинице? Вы приезжая? Отдыхающая?

Таню вдруг резко начали раздражать и его вопросы, и он сам. Она пожалела, что вышла знакомиться.

— Я не отдыхающая. И это совсем не важно. А вам нужно подняться наверх и направо, там вы найдете коменданта, он вас оформит. Всего доброго.

— Куда же вы, Татьяна?! Не исчезайте так быстро! У меня еще много вопросов.

— А у меня совсем нет желания на них отвечать.

— Чем я заслужил такую немилость?!

— Разбудили, — сказала она первое, что пришло в голову, войдя в комнату, закрыла дверь на ключ.

Она услышала, как подошел второй жилец, они поговорили о суточных командировочных, потом, что нужно попросить утюг, и ушли к коменданту.

Девушка минуту подумала: лечь снова или уже умываться, решила, что второе будет лучше. Пока не вернулись новые жильцы, нужно скорее закончить утренний туалет.

Через час пришла Лидия и предложила поехать в Ашхабад, прогуляться по магазинчикам и купить ее сыну новые сандалики. Таня сразу согласилась. Ей не хотелось сталкиваться в коридоре с новым жильцом.

Вернулись они поздно, уставшие и довольные покупками, разошлись по домам. Утром она проснулась раньше обычного. Ибрагим уехал на несколько дней в командировку, о чем заранее ее предупредил, и добираться приходилось автобусом и попутными. Проходя мимо комнаты новых соседей, Таня услышала приглушенный женский смех и, усмехнувшись, подумала, что этот политработник шустрый малый.

После обеда ее вызвал директор и сообщил, что нужно отправляться на дальний участок, провести внеплановую инвентаризацию арчи, саженцы которой посадили этой весной для укрепления горных склонов, корни которой грызут мелкие вредители.

— Вот всякая тварь грызет! А нам теперь дополнительную посадку придется проводить. Технику в горы поднимать, там нужно еще гектара три трактором пройтись. Ты, вот что, Татьяна, — он почесал затылок, посмотрел на нее с сомнением, махнул рукой, мол, никуда не деться раз такое дело, — там площадь большая, за день не управишься, и машину для тебя одной туда-сюда гонять резона нет. Выдадим тебе со склада палатку одноместную, рабочие уже на месте, установят ее, вот и проводи там полный подсчет, возьми себе в помощники Баратова Мурата, он смышленый парень, думаю, в три дня управитесь. Кофту возьми, ночью в горах холодно. А в четверг с заставы вниз машина пойдет, я договорюсь, шофер тебя захватит. Все понятно?

— Понятно.

Ей совсем не хотелось провести одной три дня с рабочими, но работа есть работа. Молодая специалистка становилась все более надежной, ей даже начало нравиться быть в ответе за проделанную работу и за своих подчиненных.

Все три дня они с Муратом усердно лазали по горным склонам, подсчитывая, сколько саженцев осталось живыми, а где нужно подсаживать.

Мурат цокал языком, ругал на туркменском сусликов и зайцев. А на второй вечер заговорщицки подмигнул и тихо сказал:

— Здесь много лисиц. Давай дымовой шашкой из норы хоть одну выкурим. Ты с палкой стой и следи. Я в один вход шашку вброшу, она к тебе побежит, а ты ее бац по башке! И порядок! Он отряхнул ладони, показывая для убедительности, какой будет порядок.

Таня загорелась, но вспомнила, что она начальник, сделала строгое лицо.

— Во-первых, где ты взял дымовую шашку?

— На складе, когда тебе палатку искали.

— Украл?!

— Просто взял.

— А кто тебе разрешил ее против лисиц использовать?

— Ты чо, трусишь?

— Нет, только как мы это сделаем? Наши рабочие увидят.

— Не увидят! Они все завтра до обеда будут за метеостанцией работать. Мы тогда и бросим дымовуху.

— А если пожар устроим? Ты хоть знаешь, как ей пользоваться?

— Не знал бы, не взял. Ну чо, будем бросать?

— До завтра доживем, посмотрим.

Утром Мурат уже сидел у ее палатки.

— Все уехали, идем, я покажу нору.

Таня посмотрела в сторону лагеря, там действительно было тихо и безлюдно.

Мурат вприпрыжку скакал рядом с Таней, возбужденно говорил:

— Главное, не промахнись. Как только лиса башку покажет, сразу шарахай, да посильней, чтоб она сознание потеряла. Если подранишь, укусить может.

— Зачем я только согласилась, — больше сама себе, чем парню, отвечала девушка, неуклюже перешагивая глубокие борозды.

Солнце пекло вовсю. Косынка за три дня успела выгореть на палящем зное. От земли шло тепло, и горячий песок обжигал голые щиколотки, когда ноги проваливались во вспаханную почву. Она действительно уже совсем не хотела идти на эту глупую авантюру, но мальчишка был таким решительным.

Побегав по бороздам, парнишка дал ей увесистый сук и поставил у небольшой норы, рядом с кустом саксаула. Сам побежал к другому входу, крикнув, чтобы хорошо следила.

Минуты через три девушка увидела дым за песчаным валуном, поняла, что там первый выход. Дым исчез.

«Все, он бросил дымовуху», — подумала девушка. Ее охватил азарт. Она наклонилась, взяла поудобнее дубинку и напряженно смотрела на темную дыру в земле. Простояв так минуты три, поняла, что они с Муратом глупые, у лисы может быть несколько выходов, а вдруг лисы здесь нет вообще.

Бросила дубинку и уже собралась идти за парнем, когда из норы показалась оскаленная лисья морда. Таня от страха присела, а старая лиса желтыми глазами, не мигая, глядя прямо на девушку, злобно скалила зубы, по-собачьи рычала.

Таня, не в силах отвести от морды глаз, пискнула:

— Ой, мамочки!

Лиса нервно тявкнула и, пробежав по ногам девушки, исчезла в барханах.

Появился Мурат с красными щеками. Увидев девушку, сидящую у куста и дрожащую, как листочек, сразу все понял. Сбросил с головы на песок тюбетейку, гневно закричал.

— Упустила?! Я так и знал, что ты не сумеешь! Испугалась? Или она тебя укусила? — он присел рядом, — покажи, где покусала?

Таня махнула головой.

— Нет, не укусила, — она виновато улыбнулась, — я, знаешь, правда испугалась. Она так страшно пасть свою раскрыла, у нее даже слюна текла. Морда такая мерзкая. Я думала, что лисицы не такие страшные.

Парень слушал, еще осуждающе сопел, но злость его прошла.

— Ай, ладно, чо теперь. Главное, я дымовушку опробовал, и у меня получилось.

Они поднялись и пошли обратно к лагерю.

— Ты же говорил, что умеешь?

— Нет. Я только один раз видал, как один дядька зажигал, а сам не пробовал. На складе увидел, подумал, возьму попробую. А как она убежала, расскажи.

Таня, еще переживая случившееся, подробно рассказывала, как все было.

— У нее такие ножки тоненькие, а когда по мне пробежала, такими тяжелыми показались…

Мурат молчал, сопел. Но в будущем во время работы иногда говорил ей.

— Ну, тоненькие ножки, где мне сегодня работать. Кроме Тани, его никто не понимал.

10

В четверг утром машина с заставы довезла ее, как и обещал директор, прямо до дома. С большим наслаждением она приняла душ, подумала, что нужно пойти что-то купить на обед, когда в дверь без стука вошел лейтенант.

— А мы вас разыскиваем. Где же вы пропадали?

Девушку покоробила его манера общения.

— В вашем военном уставе не прописано, что, прежде чем войти к незнакомым людям, следует постучать в дверь? — сухо спросила она.

— Перестаньте, Танечка! Что вы в самом деле, как неродная. Мы с тобой на одном корабле плывем, на одной кухне харчуемся, к чему нам эти сложности.

— Эти сложности называются элементарными правилами общежития, мы с вами вместе не харчевались, как вы выражаетесь, и на «ты» не переходили.

— Когда ты такая грозная, еще больше мне начинаешь нравиться, — он подошел и хотел ее приобнять.

Таня оттолкнула его руку и тихо сказала:

— Пошел отсюда вон, скотина.

— Не понял.

— Внезапно поглупел и оглох?

— Таня, как некультурно.

— В соответствии с ситуацией.

— Хорошо, я уйду. Но когда твои нервишки успокоятся, ты сама придешь просить прощения, — Сергей криво усмехнулся и вышел.

Девушка ничего не ответила, закрыла дверь. Попробовала читать, но смысла слов не понимала.

«Действительно, чего я нервничаю из-за какого-то кретина, — стараясь успокоиться, думала она. — Это минутный эпизод, не самый приятный, конечно, но только эпизод в моей жизни. И он уже прошел. Все! Забыли и закопали!»

Она уже не хотела есть. Директор разрешил сегодня остаться дома, но она решила поехать на работу, оделась и вышла на улицу.

— Таня! — сразу за воротами окликнул ее знакомый голос.

— Привет, ты уже вернулся? — она была очень рада увидеть Ибрагима. Он тоже широко улыбнулся, не скрывая своей радости от встречи.

— Вчера приехал. Ты далеко? Подвезти тебя?

— Я на работу.

— Я тоже в ту сторону. Садись в машину.

— Давай через магазин проедем, мне кое-что купить нужно.

— Как скажешь.

Он остановился у магазина, и девушка купила продукты на обед. Всю дорогу они разговаривали, рассказывая последние новости, смеясь и перебивая друг друга. Он высадил ее у конторы, помахал рукой и поехал дальше. А Таня, только подходя к своему участку вспомнила, что оставила в машине пакет с продуктами.

Домой она вернулась чуть позже. Заглянула в пустой холодильник.

«Ладно, сладкий чай выпью и спать лягу», — подумала с грустью.

В дверь решительно постучали. Она открыла, в комнату вошел нетрезвый лейтенант.

— Вы уже просто утомляете, — устало сказала она.

— Прости меня, Танечка. Я вел себя, как свинья. Прощаешь?

— Прощаю. И спокойной ночи.

Она слегка подтолкнула его к двери. Но мужчина обхватил ее руки, сжимая их, прямо в лицо зашептал.

— Тогда нужно поцеловаться, чтобы прощение было полным.

Одной рукой схватил ее за шею, наклоняя к кровати, другой прижимал к себе, его ремень больно впился ей в живот.

— Отпусти, сволочь! — она кричала и старалась вырваться, но он, пытаясь поцеловать, наклонял все ниже.

Она услышала как кто-то вошел в комнату, и в ту же минуту пьяного ухажера оторвали от нее, и он с грохотом вылетел в коридор.

Таня упала на пол, встала, поправляя платье, подняла глаза.

Впервые увидела Ибрагима таким рассерженным. Он бросил на нее быстрый взгляд, спросил:

— Ты как, нормально?

Она кивнула, поправляя волосы, а он уже за шкирку вытаскивал лейтенанта во двор и бил его там.

Таня слышала, как со страхом и болью кричал ее сосед, потом прибежал его товарищ. Таня тоже выбежала и попросила отпустить пьяного.

Ибрагим послушался и отошел от военного, которого друг, обхватив за пояс, повел в номер.

Ибрагим обернулся к ней.

— Ты в машине пакет оставила, — сказал уже спокойно.

— Да, — благодарно улыбнулась девушка, — ты меня сейчас и от голода спас, и от позора. Спасибо, Ибрагим. Если бы ты на пришел, этот урод, не знаю, что собирался сделать.

Мужчина напрягся, опять наполняясь злостью. Таня заметила, как он волнуется и, стараясь его успокоить, весело улыбнулась.

— Но, слава Богу, все закончилось хорошо, а главное, я сегодня наконец смогу поесть, — она даже засмеялась, радуясь тому, что действительно так хорошо завершилось. Потом нерешительно посмотрела на Ибрагима: — Хочешь, тебя тоже накормлю? В знак благодарности.

— Нет, Тань, спасибо, я не хочу есть. А в знак благодарности можешь завтра вечером поехать со мной в кафе и поужинать там. Я знаю одно место в Ашхабаде, там самые вкусные шашлыки. Поедешь?

— Поеду, — легко согласилась девушка, но почему-то не стала смотреть ему в лицо. Ибрагим тоже коротко кивнул ей, сказал обязательно закрыть дверь и окно, развернулся и пошел к воротам.

Таня зашла в комнату, закрыла дверь и окно. Вытащила из пакета одно яблоко и съела его. Потом легла и о чем-то думала, пока сон не сморил.

11

Беларусь

— Дед, сколько Наталья твоя будет еще фасон держать? Я же не могу все время между ними, как между молотом и наковальней. Дома Лиля на Наталью мне жалуется, а та при встрече стрелки на молодую переводит.

Они сидели вечером в субботу после бани у деда в огороде, перебрали деревенские, мировые новости и дошли до больной темы.

Дед закряхтел. Михаил заметил, что в последнее время дед Гришатка часто кряхтеть стал.

— Дык, Мишка, растудыть их всех и по отдельности, и вместе взятых! Чего греха таить, старуха моя, твоя правда, зуб на молодуху точит, да только не с пустого места, а Мишка?!

— Да уже семь раз можно было забыть тот разговор дурацкий. Я же попросил извинения, ну и ладно бы, чего до сих пор контры разводить.

— Дык, может, окромя разговора давнего, кака другая есть причина?

— Дык, мык! Кака друга? Что ты, дедуня, тень на плетень наводишь? Если чего знаешь, так и скажи прямо!

— Ничего я, Мишка, не навожу, но и прямо говорить воздержуся. Время придет, сам все узнаешь, али другие пусть до тебя донесут, а я ваш союз не буду рушить, не мне с ней жить, вот ты и решай.

— Да чего решать-то?

— Ничего, — дед закряхтел и насупился, — опытный ты вроде мужик, Мишка, а тута попался, как кур во щи. Не пытай меня, я бабке слово мужчинское дал. Лучше скажи, лешак этот в погонах не достает тебя вновь.

Михаил пожал плечами. Он рассказывал деду, что несколько раз участковый придирался к нему на пустом месте. Но горький опыт за плечами не позволял Михаилу отвечать агрессией человеку при исполнении, и все худо-бедно обходилось. Но уже с месяц участковый не давал о себе знать, и Михаил решил, что тот от него окончательно отстал.

— А ты чего про него вспомнил? — спросил он у деда.

— Не про него, а про нее. Давеча у магазина бабы сплетничали, а Наталья услыхала. Дык говорят, что жена этого милиционера на тебя глаз положила?

— Ох, дед, всю жизнь прожил ты в нашей деревне, а все бабам веришь. Я его жену всего два раза и видел. В первый, как со станции на мотоцикле возвращался, а они с бабкой Куделиной с автобуса на разъезде вышли и домой с багажом тяжелым перли. Я их и довез. В другой раз она попросила дверь в сарае поставить новую. Мы с Ванькой до обеда там повозились, чего надо сделали, расчет взяли и ушли. Вот и все наши отношения. Когда ей на меня было глаз свой ложить?

— Может, ты и не знаешь. А муж ейный другое знает. Говорят, побил он ее.

— За что?

— Дык за новую дверь в сарае.

— Она сказала, что он сам велел позвать нас. Мы даже в дом не заходили, когда она нас обедать звала. Торопились с Ванькой по домам. У него Ирка на сносях, вот-вот родить должна, а я в тот день за кроликами собирался в Лещину ехать, там фермер живет, хорошую породу разводит, так я после той работы к нему и поехал. Да ты и сам знаешь, вечером же заходил ко мне, видал их.

— Видать видал, — дед опять закряхтел.

Михаил нахмурился, раздраженно сказал.

— Ты вот что, дедуня, выброси всякую дрянь из головы. Может, первый и распространяешь всякие небылицы, если моим словам не доверяешь?

— Чего ты, Мишка, мелишь?! Чего это я распастраняю?!

— Тогда закроем эту тему, — сухо подытожил Михаил, разливая по стаканам водку.

Михаил зря надеялся на спокойное время. Последние три дня работал один; Иван жил на станции у тетки в связи с родами жены, которая лежала в станционной клинике. Жена родила в четверг, всю пятницу молодой отец пил, но в субботу утром, не желая осложнений с тещей, приехавшей за дочерью, сказал, что Михаил срочно вызывает его работать, и попутками вернулся в деревню.

Михаил сидел на чурбаке, держал на коленях блокнот и тупым карандашом записывал замеры окон и дверей, когда парень подложил ему под блокнот книгу.

— Так удобнее, держи, Миха.

— Ты вернулся? Поздравляю, парень. Теперь ты папаша! Как жена, нормально все?

— Нормально. Так ждал, когда родит, веришь, переживал там, в больничке, когда в коридоре сидел. Там одна так орала белугой, я, блин, думаю, Ирка моя орет, хотел в палату проскользнуть, да там мужик бородатый меня остановил:

— Куда прешь, — говорит, — здесь моя баба.

А моя только к вечеру родила. Посмотреть не дали, думаю, что там делать, и вернулся.

— Насмотришься еще и наслушаешься по ночам, — улыбнулся Михаил. А я тебя ждал, одному несподручно, пошли покажу.

— Погоди, Мишань.

— Чего еще?

— Я на станции Лилю твою видел вчера.

— Ну да, к подружке она уехала на день рождения, та позвонила, у меня работа, она сама уехала.

— А подружка в больнице работает?

— Не знаю. А что?

— Я ее в больнице видел, когда в том коридоре сидел, она из кабинета гинеколога с какой-то бумажкой вышла. Я в дальнем конце сидел. Мне показалось, что видела меня, но отвернулась и через другую дверь вышла.

Михаил отложил блокнот. Вдруг вспомнил, как молодая женщина на этой неделе пару раз выбегала из-за стола, говорила, желудок у ней не в порядке. Вспомнил и другие моменты.

— Пошли работать, сам разберусь, — коротко сказал товарищу, поднялся и пошел в дом.

В этот день Лиля не вернулась. Позвонила и предупредила, что задержится еще на денек, что у все у нее хорошо, пусть он не волнуется.

Михаил не знал, что думать, радоваться или наоборот. Он очень хотел ребенка. Когда ночами обнимал ее теплые плечи, заботливо подталкивал под бок одеяло, в мечтах уносился в будущее и говорил.

— Подкопим немножко и второй этаж пристроим, там детскую сделаем, а лучше сразу две комнаты, одну для девочки, другую для мальчика. Отопление туда сразу проведем. Ты чего молчишь?

Она терлась щекой о его плечо, вздыхала.

— Как я могу родить и девочку, и мальчика, если у меня даже шубы приличной нет.

— А вот родишь, куплю тебе настоящую шубу.

— Нет, — она прижималась еще теснее, — если буду замерзать, ни за что родить не сумею.

— Ах ты моя Лиса Патрикеевна, — он улыбался, глядя на нее с любовью, — знаешь, хитрюга, когда просить.

Девушка надувала губы.

— Вот именно, просить. А мог бы и сам догадаться, сделать жене подарок.

— Давай распишемся, чтобы ты на самом деле жена была.

— Ну ведь говорили об этом, ну зачем опять. Рано еще. Я свадьбу богатую хочу, в городе, в ресторане, а не в здешнем клубе, как у вас здесь принято у баб.

Михаил слышал знакомые недовольные нотки и старался остановить разговор. Ему не нравились ее высказывания, откровенное пренебрежение деревенской жизнью. Но он рассуждал, что городским действительно тяжело привыкнуть к местному быту, очень надеялся, что время все исправит.

Он не звонил на станцию, даже постарался успокоиться, и думал о хорошем.

Получилось нехорошо. Утром он выходил со двора. Был срочный заказ, Ваня уже ждал его у калитки, когда подъехало такси, и из машины вышла Лиля.

— Ну, здравствуй, — он быстрым взглядом окинул ее и успел увидеть темные круги под глазами, небрежно скрученные волосы.

— Горячий чай есть, — не здороваясь спросила она.

— Да, я сейчас завтракал, чайник еще горячий. Лиля, ты где была?

Женщина заметила у калитки Ивана, который, не скрываясь, смотрел на нее, ожидая, как и Михаил, ответа.

— Где была, там меня уже нет, — она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась недоброй, — а ты, чем наезжать, расплатись лучше с таксистом.

Она попыталась, пока Михаил расплачивался, пройти мимо него в дом, но он ухватил ее за РУКУ-

— У меня мало времени, где ты была?

— Ты при всяких собираешься со мной выяснять отношения?

— Точно. При всяких выясним, что ты делала у гинеколога?

Тогда она смело подняла голову, с вызывающей улыбкой ответила.

— У гинеколога я делала аборт.

— Ты это серьезно? — его сердце пропустило один тяжелый удар, потом опять. Словно там, внутри, в области груди, сдавило очень сильно.

— Скажи, что ты пошутила, — даже говорить ему стало тяжело и больно.

А женщина, вырвав свою руку, с победным видом громко говорила.

— Это вы здесь все шутники деревенские, а я не клоун, нищету в двадцать лет разводить не собираюсь! Ты что же думал, что я соглашусь всю жизнь с тобой здесь в дыре грязь месить в сапогах резиновых?! — она с издевкой засмеялась, — чтобы я тебе родила, ты должен быть как минимум бизнесменом, иметь джип, а не этот допотопный мотоциклет, но тебе, с твоим деревенским кругозором, этого не дано. А от нищеброда я рожать не намерена.

Михаил ударил ее по щеке, но ударил так сильно, что Лиля с визгом отлетела к поросшей травой дороге.

Она громко принялась кричать, что он сполна поплатится за это, что она его сумеет упрятать в тюрьму, которая по нему уже соскучилась.

Но он ее уже не слышал. Руки тряслись, когда заводил мотоцикл. Ванька уселся позади и они, не оглядываясь на кричащую вслед женщину, уехали.

12

Как и обещала, Таня поехала с Ибрагимом вечером в Ашхабад, в уютное открытое кафе с музыкой и небольшим прудом. Обстановка была очень романтичной. Ибрагим заказал для девушки вино, сам не пил, потому что был за рулем. Они поговорили про вчерашний инцидент, Таня переживала, что у Ибрагима могут возникнуть неприятности, если Сергей напишет заявление. Мужчина сразу успокоил ее, объяснив, что Сергею невыгодно появляться в милиции. Они поговорили еще, потанцевали. Тане были очень приятны его прикосновения. Он действительно был сильным, надежным и интересным мужчиной. Одинокому сердцу девушки было так тепло и радостно рядом с ним, что совсем не хотелось расставаться. Ибрагим тоже своим поведением открыто радовался общению с ней, но лишнего себе не позволял.

Они еще несколько раз выезжали в город, в кино или просто прогуляться. Девушка окончательно впустила в свое сердце этого человека и не представляла уже около себя никого другого.

Ибрагим окружил ее такой заботой и вниманием, что она чувствовала себя настоящей принцессой.

Субботним вечером в начале ноября к ней зашла Лидия. Таня, напевая что-то веселое, красила ресницы, они с Ибрагимом собирались ехать на концерт российского певца, гастролирующего в Туркмении. Настроение ее было отличным.

Лида присела к столу, с мрачным видом наблюдала за счастливой подругой.

— Может, присядешь, не будешь у меня перед носом туда-сюда мелькать, голова кружится.

— Извини, дорогая, весело засмеялась Таня, ты сегодня немножко не вовремя, сейчас Ибрагим заедет, боюсь опоздать.

— Я тоже боюсь опоздать, за этим и пришла. Сядь, говорю тебе.

Таня с удивлением посмотрела на хмурую подругу, послушно присела на кровать.

— Что-то случилось?

— Случится, если сейчас не поговорим.

— Лид, я правда опаздываю.

— Ты уже спала с Ибрагимом? — вдруг в лоб спросила женщина.

— А что?

Ровно неделю назад девушка отдалась любимому и не жалела об этом, но считала, что других это не должно касаться.

— Ты не отвечай мне вопросом на вопрос. Ты знаешь, что уже весь поселок про вашу индийскую любовь говорит?

— Может потому, что мы не скрываем? — Таню слегка задел поучительно-осуждающий тон подруги, — это преступление?

— А ты знаешь, что у него жена и двое детей?

— Я знаю, что он в разводе, — нехороший холодок пробежал по спине, она с внутренним страхом ожидала, что Лида скажет дальше.

— А он тебе показывал этот развод?

— Нет. А зачем?

За окном послышался гудок машины.

Лидия поднялась. Стоя у двери, сказала.

— Ты не все знаешь. Спроси у него самого. Решать тебе, я предупредила, пока, подруга.

Она вышла, плотно закрыв за собой дверь. Таня продолжала сидеть на кровати, когда в комнату вошел Ибрагим. Встретив у входа Лиду, которая хмуро кивнула ему и прошла мимо, он сразу обо всем догадался.

«Может, и к лучшему, — подумал он, — рано или поздно поговорить все равно пришлось бы».

Увидев девушку, с потерянным видом сидящую у окна, он не стал садиться рядом. Взял стул, поставив его напротив Тани, сел. Некоторое время они молчали.

— Это правда, что вы не разведены? — тихо спросила она, сдерживая слезы.

Опытный Ибрагим, не отвечая сразу, рассказал ей тяжелую историю своей жизни. Он говорил долго, убедительно и совершенно искренне.

— Ты — самое дорогое, что у меня есть, — закончил он. Взял ее ладони в свои руки, опустив голову, попросил: — Не бросай меня, Таня. Я без тебя уже не смогу.

Быстро встал и вышел. Девушка всю ночь думала, вспоминала, представляла, злилась, молилась и мечтала. Воскресенье прошло в мучениях и вопросах. В понедельник утром, разбитая и больная, она приехала на участок, где работник сразу сообщил, что ее вызывает директор.

В кабинете было прохладно и пахло одеколоном.

— Вот что, Григорьева, — директор начал с главного, потому что ему было жалко эту девочку, но он никак не мог ей помочь, — на тебя написано заявление, которое могут передать в милицию, если мы на месте не рассмотрим его.

Девушка молча смотрела в окно. Ее охватила апатия, она практически не слышала голоса директора. В кабинет вошла бухгалтер, взрослая женщина, посмотрела на Таню и обратилась к начальнику:

— Вы идите, покурите, а мы здесь сами поговорим, да, Танечка?

Девушка кивнула, а директор с облегчением вышел во двор.

Тамара Алексеевна обняла Татьяну, ей тоже было жаль неопытную приезжую. Она, как женщина, хорошо ее понимала и не осуждала, но пришла сюда выполнить производственное задание. Поступил сигнал, и контора обязана на него реагировать. У Тамары Алексеевны была действительно трудная миссия, которую ей просто необходимо выполнить. Как не жаль ей было девушку, но оплачивать ее проживание два года убыточно, поэтому план в голове женщины вызрел сразу, как только на ее стол положили анонимку.

Деликатно и почти правдоподобно она описала Татьяне ее незавидное положение, которое, пока не поздно, нужно исправлять. Она, как и Ибрагим, говорила долго добрым голосом и тоже брала ладони Тани в свои руки.

— Ты не знаешь местных женщин, — доверительно рассказывала она, ведь глазом не моргнут и выльют тебе в лицо кислоту, уже были такие случаи. Твой любимый будет дальше жить припеваючи, а ты в лучшем случае уродом вернешься домой. Сейчас в Кушке строиться дом на три хозяина, одна квартира свободна. Мы определим тебя туда переводом, и ты спокойно доработаешь свое время. Там много военных городков, все русские, хорошие ребята, военные офицеры. Ты молодая, найдешь себе парня, выйдешь замуж и как страшный сон забудешь все, что здесь случилось.

Чем добрее и мягче говорила Тамара Алексеевна, тем унизительней чувствовала себя девушка. Ей хотелось только одного: спрятаться от всех, чтобы про нее все забыли. Когда бухгалтерша спросила:

— Ну, Танюша, перевод? — она только коротко кивнула и вышла.

Перевели ее быстро. Документы отдали на руки, даже оплатили билет в плацкартный вагон поезда Ашхабад — Кушка.

Дом, который ей обещали, даже не начинали строить. Поселили в развалюху, одну стену которой снаружи подпирала длинная жердь. Отапливалась комната буржуйкой, была теплой только тогда, когда в ней горели дрова. Но девушка не замечала всех бытовых неудобств. Работа была знакомой. С утра до вечера она исправно выполняла свои обязанности, а вечерами долго читала книги, которые брала в местной библиотеке. Читала, пока не начинали слипаться глаза, чтобы не было времени на мысли. Мыслей своих она боялась.

Через пять дней после ее приезда вечером постучали в дверь. Она накинула большой платок, вышла в коридор.

— Кто там?

— Открой, Таня, это я, — услышала голос Ибрагима.

Он приезжал через каждые пятнадцать дней после своей вахты на неделю. Так прошло полгода.

В мае все горы были покрыты тюльпанами. Эта была вторая ее весна в Туркмении. Ибрагим спал. Она варила кофе. Сегодня он уезжал в Ашхабад, а она на десять дней с рабочими отправлялась на дальний кордон, на границу с Афганистаном, для посадки фисташки. Вчера они долго разговаривали с Ибрагимом, взял с нее обещание, что после заберет в Ашхабад.

— Квартира под Ашхабадом уже есть, однокомнатная, но большая, просторная, поживем пока там, а дальше видно будет, — рассказывал он. С работай, как сама решишь. Хочешь в лесхозе, а хочешь в кондитерский цех технологом, у меня там товарищ, обещал помочь.

— Приедем и решим, согласилась девушка. Она сама хотела вернуться, потому что устала ждать и провожать своего мужчину, хотелось жить в своем доме, с большим окном и цветами в горшках, с красивым паласом на полу. Ее немножко подташнивало всю последнюю неделю, но она ничего не говорила, решив сначала удостовериться в своем предположении.

Вернувшись с гор, Таня сразу сходила в поликлинику, ее догадка подтвердилась: она была беременна. Новость приняла спокойно. Вообще все последнее время она была спокойной. Беременность лишь усилила ее женскую самодостаточность и твердость принятого решения. А оно было простым: остаться в Туркмении и жить с Ибрагимом, рожать детей и любить свою семью. Она так решила, и это помогало ей оставаться спокойной в самые непростые моменты. Она уже любила своего ребенка и улыбалась теперь гораздо чаще.

13

Вернувшись с работы, Михаил застал во дворе участкового и двух соседских женщин.

— Прячешься, да? Полчаса уже здесь ждем, — такими словами встретил его служитель порядка.

— Нет, работаю, — отвечал Михаил, прикидывая, что могла написать Лиля, и что ему могут предъявить.

— По поводу работы отдельный разговор будет, — со скрытой угрозой сказал участковый, — деньги зашибаешь, а налоги государству не платишь. Неспокойный ты элемент, Темнюк. Даже фамилия у тебя соответствующая.

— Фамилию мою не трогай, а элементы в таблице у Менделеева по порядку стоят. Что нужно?

— За словом в карман не полезешь, ну-ну.

Он молча смотрел, перекатываясь с носка на пятку. Михаил тоже молчал, глядя спокойно и твердо.

Участковый, не выдержав тяжелого взгляда, вдруг засуетился, вытащил из кармана лист бумаги.

— Заявление на тебя пришло. Избиение беззащитной девушки, принуждение к сожительству. Да, Темнюк, недолго музыка играла, — он откровенно злорадно улыбался, помахивая заявлением.

Женщины с интересом слушали, а Михаила охватила тоска. Он понимал, что поверят не ему, уже имевшему срок, а если врач предоставит справку о телесных побоях, которые возможны при ее падении, ждать добра ему нечего.

— Сам до отделения дойдешь или наряд вызвать? — участковый изо всех сил скрывал радость.

Соседка подошла к Михаилу, тихо и растерянно сказала ему:

— Я присмотрю тута, скотинку накормлю…

— Спасибо, теть Глаша.

Он повернулся и зашагал к опорному пункту.

Там, посадив его на стул в углу, участковый долго созванивался со станцией, требуя прислать служебную машину, чтобы отвезти Михаила к следователю.

Машина приехала через полтора часа. Все это время мужчина сидел на стуле, безразлично глядя в пол или в окно, но тяжело переживая внутри свое незавидное положение.

На станцию приехали уже ночью. Заспанный дежурный вопросительно посмотрел на шофера.

— Кого привезли?

Шофер пожал плечами.

— Спроси у начальника, — кивнул головой на участкового.

— Тебя не предупредили? — Фролов был раздражен.

— О чем? — дежурный его не понимал.

Милиционер, матерясь на дежурного, заставил его закрыть задержанного в отстойник до завтра. Дежурный, молодой парнишка, привычно козырнув, повел Михаила в темную комнату, одна стена которой была решетчатой, закрыл за ним дверь на замок. Михаил снял сапоги, под голову подложил пиджак, умостился на лавке и сразу уснул.

Утром его разбудил уже другой парень. Наверно, он был веселым по характеру, потому что, когда говорил, постоянно улыбался.

— Жулики, мошенники, подъем! — громко закричал он, открывая дверь, — опорожняться налево, чтобы я видел, стены не пачкай, соблюдай чистоту, долго не засиживайся, не на даче у дяди Федора! — он смеялся, подталкивая Михаила в спину.

Когда Михаила вели в кабинет к следователю, участок наполнялся людьми. Он вдруг заметил в коридоре старого председателя, который кивнул ему спокойно, словно не удивился, узнав и увидев здесь.

Следователя не было, зато присутствовал участковый, который, видимо, с самого утра ожидал, когда их примут. Он курил у окна, бросая на Михаила злобные взгляды.

Наконец дверь открылась, вошел следователь с папкой в руке. Он был невысокого роста, больше похож на добропорядочного мещанина, чем на работника внутренних органов. Но Михаил повидал много образчиков этого назначения, поэтому внешняя добродушность маленького человека его не смутила.

Кивнув именно Михаилу, бросив взгляд на участкового, он представился.

— Короткий Владимир Иванович, буду вести ваше дело.

У Михаила, несмотря на напряженный момент, мелькнула мысль, что фамилия соответствует Ивановичу, но почему следователь обратился к нему, а не к Фролову. Тот тоже видимо хотел разъяснить ситуацию и сунулся к Короткому. Но следователь, махнув рукой, остановил его, нажал кнопку, вызвал веселого дежурного, который незамедлительно явился.

— Проводите товарища Темнюка в коридор, — он посмотрел на Михаила, взгляд был умным и теплым. — Я вас прошу, Михаил Степанович, подождать немного в коридоре, я к вам выйду.

Сержант легонько подтолкнул его к выходу. Михаил, ничего не понимая, перевел взгляд на растерянного участкового и вышел в коридор, где сержант велел ему занять место на стуле и ждать, подмигнул ему и потопал в дежурку.

Минут через семь знакомый сержант опять явился, чтобы вывести из кабинета участкового. Фролов бросил на Михаила испуганный взгляд и пошел, сложив руки за спиной, охраняемый конвоиром.

Михаил поднялся, не в силах усидеть на месте. Через минуту вышел Короткий, подошел к нему.

— Я лично приношу вам, гражданин Темнюк, свои извинения за неоправданное задержание.

Он прищурил глаза.

— Не держите зла, успехов вам.

Он протянул руку. Михаил пожал, еще не понимая до конца, что произошло, продолжал стоять.

— Вас подвезти до дома?

Михаил снова увидел лукавые искорки в глазах следователя.

— Спасибо, я сам доберусь. Со множеством мыслей в гудящей голове он вышел во двор и зашагал на автостанцию.

— Михаил! — из проезжающей мимо «Волги» смотрел старый председатель, — домой?

Он кивнул.

— Садись, вместе поедем.

Мужчина сел, пожал руку председателю, знакомому шоферу, догадываясь, что в его деле председатель тоже сыграл роль, спросил:

— Сергеевич, ничего не понимаю. Что там было-то?

Пожилой мужчина коротко засмеялся. Шофер, глядя в зеркало заднего вида, тоже ободряюще улыбнулся. Видно, был в курсе событий.

— Там много чего было, Миша. Ты, я думаю, еще не обедал со своего ареста. Николай, завези-ка нас в кафе, куда ты меня на прошлой неделе отвозил, там хорошая кухня и ушей немного. Совместим, как говорится, полезное с приятным.

Николай привез их в тихое кафе с пятью столиками во дворе. Председатель заказал на троих обед и рассказал Михаилу последние новости.

А новости были криминальные. С самого первого дня своего правления новый председатель, который, подсуетившись в министерстве, сумел отправить прежнего на заслуженный отдых, в сговоре с бухгалтером и участковым вели двойную бухгалтерию, получая от государства новый колхозный инвентарь по государственной цене, сбывали его по рыночной независимым предпринимателям. Мошенники вошли во вкус, с молотка шло практически все новое колхозное добро, включая химикаты для полей. Лаборантка тоже была в сговоре, получая свою небольшую часть, проводила все необходимые для полей пестициды, азотные удобрения и прочее по документам, как употребленные. В смете расходов следователь обнаружил даже счета на оплату кукурузнику из частной независимой конторы. Дела велись с размахом. Недовольных участковый быстро призывал к порядку, откровенно угрожая расправой.

Михаил напряженно слушал и хмурил брови.

— А помогла всех вывести на чистую воду, сама того не подозревая, жена участкового. И не без твоего участия, кстати, — председатель толкнул Михаила в бок. Тот удивленно посмотрел.

— Ты, наверно, в курсе, на прошлой неделе был у них скандал, Фролов к тебе ее и приревновал. Ударил, она в ответ ему чашкой, может, еще чем швырнула, в лицо попала. Началась драка. А Люська, — он кивнул в сторону Николая, — сестра его, в это время у них была, так сказать, натуральный свидетель. В запале Зинаида все и выложила:

— Это не я тебе рога наставляю, а ты, кобелина паршивая, с этой сопливой снюхался, шашни разводишь и колхоз обворовываешь.

— Люська рассказала Николаю, он поделился со мной, а я, в свою очередь, поставил перед фактом Короткого. На прошлой неделе завели уголовное дело. Лиля твоя, прости друг, все признала, на документах ее подписи не стоят, но пойдет как свидетель. Бухгалтер с председателем крутились, словно ужи на сковороде, но их тоже дожали. С Фроловым было тяжелее. Он нигде не фигурирует, местные бояться на него показания давать. Но нашлись сознательные. Теперь картина маслом. Когда суд будет, неизвестно, но на амнистию им рассчитывать не придется.

— Вот такие новости, Михаил.

— Да.

Миша переваривал услышанное. Имя Лили всколыхнуло незажившую рану. «Получается, с участковым снюхалась? Видимо, это дед имел в виду, когда намеки делал». Он потемнел лицом, но постарался взять себя в руки.

— А ты, Сергеевич, теперь опять к нам председателем?

— Куда ему от нас, — улыбнулся Николай, допивая лимонад.

— Видимо, так, — кивнул Сергеевич, — нужно уже сегодня принимать дела. Доели? Тогда встаем и поехали, ребятки, дел на сегодня много.

В машине они уже не разговаривали. Каждый думал о своем.

Дома его ждал дед Гришатка.

— Мишка! Возвернулся, неугомонная твоя душа! — дед улыбался, а по румянцу на щеках, Михаил понял, что старик уже успел остограмиться.

— Вернулся, дед. Кроликов кормил?

— Кормил, ненасытные такие, язви их душу, клевер весь сожрали и бесются. Мишка! А председателя то нашего того, поганой метлой вместе с его свитой погнали, слыхал?

— Слыхал, пошли в дом, дед, не шуми на улице.

— Ох, дела! Ну, дела! Твоя то нынче побитой овечкой приперлася, может, остаться желала, да Наталья ее в дом не впустила, шматье ее выкинула во двор и пригрозила ишшо, что с лестницы спустит, ежели она на порог ступит.

Дед рассказывал, крутился вокруг Михаила, заглядывал в глаза. Но мужчина, пережив волнения, почувствовал усталость, захотелось завалиться на кровать и проспать весь день.

— Мишка, я чего пришел сказать. Баньку бабка пошла топить, да собрала на стол. Ты же немытый какой. Вот она меня отправила, пущай, говорит, в баньку приходит.

— Я приду, дедуня. Малость полежу, а к вечеру у вас буду.

— Полежи, Мишка, полежи, раз такое дело. Дык я тогда пойду. Да? Кроликов покормил. Сарайку запер, ключ там на гвоздике повесил… Полежи, Мишка.

Михаил молчал, и дед, еще немного покрутившись, пошел домой. А мужчина, положив руки под голову, думал про все случившееся, не мог до конца осознать и поверить, что девушка, которую он любил и хотел видеть женой, оказалась злоумышленницей.

«Поторопился малость, — язвительно думал о себе он, — а ребенок?! — И опять стало больно в груди, — а может, он и не мой, — мелькнула нехорошая мысль, — тогда хорошо, что так. Нет, нехорошо. Могла бы сохранить… Не буду про это думать. Что уж теперь», — он повернулся на другой бок, пытаясь уснуть. Хотелось спать, но сон не приходил. Увидел, что даже не разулся. Прошел к холодильнику, налил стакан водки, выпил, не закусывая, поморщился, сегодня даже у водки был отвратительный привкус. Снял сапоги, опять лег. Усталость от пережитого заставила уснуть.

Открыл глаза уже в сумерках. Во дворе под окнами был шум. Еще не отойдя от кошмаров, которые приходили во сне, вылил на голову кружку воды, вышел на крыльцо и оторопел.

За калиткой толпились люди. А у крыльца со служебным пистолетом, направленным прямо на него, стоял Фролов, увидев Михаила, оскалился, словно волк.

— Вот, сам и вышел. Ты думал, что я просто так уйду? Нет… Сначала должок отдам. Молись, тварь, если крещенный.

Вскрикнула какая-то женщина. Ванька прибежал с топором, хотел зайти в калитку, но участковый направил на него пистолет.

— Не влезай, щенок, с тобой тоже разобраться надо бы, да ты не первый номер, — он опять оскалился.

«Как обкурился», — подумал Михаил, быстро глянув на людей и лихорадочно соображая, что делать.

Ванька попятился, а Фролов опять взял Михаила на мушку.

Визжа шинами, остановилась милицейская машина. Короткий с сержантом подбежали, следователь тоже был с пистолетом.

— Не дури, Фролов, — крикнул он, не подписывай себе вышку. Убери оружие.

— А, начальничек прибежал… Легко же тебя, ушастого, обмануть было, видишь, я на свободе.

— Это ненадолго. Отдай пистолет.

— Подойди, возьми… Давай как в американском кино: кто быстрей пальнет, тот живой останется…

Закричала женщина и, вырвавшись из чьих-то рук, вбежала во двор. Михаил в эту секунду почувствовал тяжелый груз на сердце, увидев, как Лиля бежит к нему. Дальше все случилось как в замедленном кадре ужасной драмы. Ванька бросился к ней, схватил за руку, но она с силой вывернулась, развернулась в сторону Фролова, махнув рукой. Раздался выстрел. Сержант одним прыжком очутился около стрелявшего и уже крутил ему руки, выбив пистолет. Женщины кричали, а Лиля лежала на траве с простреленной шеей. Лужа крови быстро растекалась, пропитывая ее распущенные волосы. Глаза были открыты, а в них — удивление.

Михаил подбежал, приподнял голову. Пальцы сразу окрасились кровью. Тяжелая рука Короткого легла ему на плечо.

— Убил… — он обернулся к сержанту, — вызови врача и кого там еще положено. Задержанного в отделение. А вы, граждане, разойдитесь, дома все обсудите.

Бабка Наталья вынесла простынь, закрыла ею убитую, перекрестилась.

— Давайте зайдем в дом, на месте составим протокол, — следователь был спокойным и деловым, это подействовало. Михаил, Иван и следователь с сержантом поднялись в дом для оформления необходимых бумаг.

14

Туркмения

Прошло три года. Таня жила в Ашхабаде. Сынок подрастал. Ибрагим был хорошим отцом и мужем. Они не были расписаны, но это не волновало ее. Жили они дружно. Летом летали в отпуск в Россию, иногда Ибрагим на неделю приезжал вместе с ними, и родственники дружно говорили, как ей повезло с мужем. Таня не спорила, только улыбалась. Иногда родители навещали ее, и снова Ибрагим был на высоте, посвящая им все свободное время. Таня ни единым словом не посвящала никого в тайну своей семейной жизни. Порой ей самой казалось, что нет ничего страшного, что ее вторая половина живет на две семьи. Сын еще больше сплотил их, был радостью для обоих. Но в часы, когда она оставалась в пустой квартире, а малыш спал сладким сном, тоска давила, и осознание, что все не совсем хорошо, заставляло ее снимать розовые очки. Она давно перестала плакать, даже жалеть себя запрещала. Просто брала бумагу и писала детские сказки, смешные рассказы, уходя от действительности. Интуиция подсказывала, что она не сможет всю жизнь находиться в таком положении. Женщина бежала от этих мыслей, боялась их и знала, что это правда.

Однажды вечером приехала Лида. Таня ей обрадовалась, они давно не виделись.

— Вижу, подруга, добром обзавелась, стенку какую хорошую приобрела.

— Да, Ибрагим в рассрочку взял. Хорошая, правда? Венгерское производство, очень вместительная.

— Да, хорошая, — Лида смотрела с какой-то непонятной жалостью.

Таня накрыла на стол. Они болтали про всякое, когда хозяйка, не выдержав недосказанности, спросила.

— Ты хочешь мне что-то сказать?

— У Ибрагима есть еще одна любовница. На прошлой неделе сына ему родила.

Это был удар ниже пояса, потому что Татьяна не так давно узнала, что беременна. Она как раз собиралась сообщить эту новость Ибрагиму.

Женщины молча сидели.

— Ты точно знаешь? — с какой-то отчаянной надеждой спросила Таня.

— Все знают, кроме тебя.

У Тани из глаз полились слезы.

— Ну ты что, Танюха, успокойся. Бросай его к чертовой матери. Квартира у тебя есть, сын вон какой красавец. Попереживай маленько да найди нормального мужика. На этом козле свет клином не сошелся!

— Я беременна.

Лида присвистнула.

— Срок большой?

— Три месяца почти.

— Тогда рожай.

— Нет.

— Да ты что надумала? С таким сроком никто тебя на аборт не положит.

Таня молча смотрела в пол. Тихо сказала.

— Помнишь, когда я с сыном ходила, ты меня отговаривала, мол, бабка одна есть.

— Танька, это опасно, у тебя не три недели.

— Отвезешь меня к ней?

Лида налила еще стопку коньяка, одним махом выпила.

— Завтра с утра поедем. Чтобы он огнем горел, гад конченный. А сын?

— У соседки оставлю, он ее знает, не плачет.

На следующий день Лида привезла ее в старый район Ашхабада, где на грязном диване старая женщина, провозившись с ней некоторое время, ничего не смогла сделать, но занесла инфекцию.

Утро Таня провела в больнице, где врачи спасли ее, потому что Лида вовремя доставила подругу, истекающую кровью и с температурой под сорок градусов. Через несколько дней Таня вернулась домой. Слабыми руками взяла сына, закрыла за соседкой дверь, нюхая волосики малыша, решила, что завербуется в Афганистан.

— Если не убьют, может, замуж там выйду, — глядя на спящего сынишку подумала с усмешкой.

Ибрагиму позвонила и попросила ровным голосом больше ее не беспокоить, если он не хочет, чтобы она написала на него заявление в прокуратуру. Женщина хорошо знала, как он боится проблем с органами, поэтому играла наверняка. Еще полгода ушло на оформление бумаг. Она написала матери, что хочет хорошо заработать, потому что бедный Ибрагим скончался в автомобильной аварии, а сына придется оставить у них.

Мать всплакнула и согласилась.

Таня попала на выход советских войск из республики Афганистан, поэтому проработала там год и два месяца, вместо положенных двух лет.

Мама писала, присылала фотографии сына, ругала, что так обманула ее, потому что Ибрагим уже два раза приезжал к ним, плакал, просил поговорить с Таней, забрать сына.

Он и ей писал, в каждом письме клялся в любви и уверял, что ребенок у той женщины совсем не от него.

Таня читала и немножко верила. На расстоянии он оставался ей родным и любимым человеком.

В Кабуле, где ее оставили в военной части при штабе, она подружилась с молодой женщиной, Полиной. Она была ровесницей Тани, тоже оставила на родине в Минске маленького сына. Это обстоятельство их сблизило, все свободное от работы время проводили вместе.

Афганистан впоследствии Таня всегда вспоминала с теплотой в душе. Она наяву увидела настоящих российских офицеров, умных и решительных. Было много хороших моментов, но и горькие слезы тоже, когда погибли двое знакомых летчиков. Многое произошло за этот год с небольшим. Роман с лейтенантом из Красноярска. Он был летчиком, молодым и стеснительным. Таня относилась к нему как к сыну, старалась получше накормить и вовремя разбудить, чтобы он не получил нагоняй за опоздание. Знала, что с этим мальчиком не останется, но оттолкнуть его, значило обидеть, а обижать она не хотела.

Только с Полиной они были душевно близки. Долгими вечерами, заварив большой чайник, они допоздна пили чай и вели бесконечные разговоры. Таня шутила, что со Средней Азии она, а чаи любит гонять Полина. А Полина так подробно описывала ей родную Беларусь, словно Таня сама ходила по старым переулкам Минска или шла по лесу, где нога проваливалась по щиколотку в болотистую почву, а черники и брусники было так много, что и земли не видно. Таня читала подруге свои рассказы, и Полина хвалила их.

— У тебя талант, — говорила она, — я бы так ни за что не сумела, взять и придумать смешную историю. Как они к тебе в голову приходят?

Таня пожимала плечами.

— Я не знаю. Иногда что-то смешное сама увижу. Или кто-то расскажет интересный момент, а я продолжение напишу, по-всякому бывает.

— Я тебе всякие истории буду рассказывать, какие знаю, у меня, знаешь, какая родня?! Каждый день у них истории случаются! Тебе на целый роман хватит! — говорила Полина, — ты только настоящие фамилии не указывай, а то мне устроят!

Девушки смеялись, продолжали болтать.

Таня скучала по сыну. Скучала по Ибрагиму, который регулярно писал. Даже на почте работница сказала, что, если бы ей так часто муж писал, она бы давно расторгла контракт и убежала бы к нему.

— А может к нам, в Беларуссию, после выхода махнем?! Ты ведь лесовод, там тебе самое место! Давай, Танечка, мне без тебя скучно будет.

— Не скучно, с твоей веселой родней, — шутила Таня, — я к тебе обязательно в гости приеду.

— А я к тебе. Никогда в Средней Азии не была. Сосед у нас есть — узбек Алик — это все, что я про Азию знаю. Только он сам ни одного слова на узбекском не знает. У него от узбека только узкие глаза и то, что плов очень любит. В неделю ему Машка этот плов раза три готовит.

— Полина! Смотри время то уже! Проспим завтра! Давай по домам. Тебя проводить?

— Найду дорогу. А твой не придет?

— У него вылеты. До пятницы не будет.

— Не жалко тебе мальчонку? Он на тебя такими преданными глазами смотрит, как щеночек.

— Полина, сейчас про него не будем разговаривать!

— Ой, да! Все, побежала, чмоки-чмоки, завтра зайду за тобой.

— Спокойной ночи.

Девушки расставались, чтобы завтра снова вечером вести свои длинные разговоры.

15

Для Михаила настали черные дни. Все время, чем бы ни занимался, думал, что Лиля погибла исключительно из-за него. В сотый раз он видел ее удивленный взгляд в небо. Этот взгляд мешал ему жить. Бабка Наталья, жена Ивана Ирина и сам Иван пытались доказать, что его вины нет. Ваня говорил.

— Если бы я тогда не подбежал и не схватил ее за руку, она не дернулась, Фролов бы не выстрелил. Значит, моя вина, Миш, и ты тут ни при чем.

Михаил отмалчивался, но был уверен, что она бежала к нему, участковый не смог ей этого простить, поэтому выстрелил. Всю неделю его ломало. Он не хотел утром вставать, не хотел ночью ложиться. Маялся и не мог успокоиться.

В один день поутру к нему пришел директор Петр Сергеевич. Михаил, небритый и угрюмый, собирался на стройку.

— Здравствуй, Миша, — председатель протянул руку.

— Здравствуй, Сергеевич. Каким ветром с утра ко мне занесло? Чаю налить, я только из-за стола.

— Нет, спасибо, дома успел, перекусил. День сегодня долгий будет, поэтому с утра решил продовольственный вопрос, чтобы уж не отвлекаться. Как дела, Миша?

Темнюк бросил на председателя вопросительный взгляд, что, мол, даже председатель будет его жалеть. Петр Сергеевич, может и знал про Мишино состояние, но вида не подал.

— Я к тебе по рабочему вопросу. Николая моего в больницу вчера увезли, где-то парень желтуху подхватил, и я теперь без водителя. Сам за руль не сажусь, с моим зрением и на велосипеде опасно ездить для окружающих. Ваня сказал, что вы сегодня закрываете свою работу у Тимофеевых. Предлагаю тебе у меня поработать, а если Николай захочет вернуться, на другую машину тебя пересажу. Все-таки стаж наработаешь, и зарплата теперь у водителя неплохая.

Предложение было неожиданным. Еще вчера Иван сообщил, что тесть ему место в потребсоюзе хорошее нашел. Самому Михаилу тоже надоело шабашить по дворам.

— Когда начинать, Сергеевич?

— Так сейчас и начнем. Много мотаться придется сегодня. Иван сам закончит. Побрейся, приведи себя в порядок и через полчаса жду в конторском гараже.

Всю неделю Михаил колесил на председательской «Волге» до позднего вечера. Петр Сергеевич за день успевал и поля объехать, и в питомниках побывать, про курятник строящийся не забывал. Везде сам все смотрел, в старенький блокнот записывал. Михаил удивлялся, откуда у пенсионера столько энергии. Но он не был против такого графика, работа постепенно вытеснила из головы плохие мысли.

Наступила осень. Холодная, дождливая. В лесу верхушки сосен жалобно скрипели, наводили тоску. В доме было тепло, еще летом провели газовое отопление. Михаил умылся, выглянул в окно. Ливень как из ведра. Машину он загонял себе во двор, сам ковырялся в ней, не доверял конторскому механику. Сейчас радовался, что вчера не поленился, подкачал заднее колесо. С утра председатель должен ехать в Минск на совещание, посоветовался с Михаилом как удобнее:

— Поездом или своим ходом?

— Мне там еще в пару мест зайти нужно, да для гаража кой-какие железки привезти, пока эти жмоты с базы дают.

— Тогда на своей и поедем, Сергеевич. Багажник пустой, набьем и привезем сразу, — отозвался Миша.

— Так и сделаем.

В Минске, ожидая Сергеевича из министерства, Михаил зашел в столовую перекусить. За соседним столиком сидела женщина вполоборота. Что-то знакомое показалось в ней. Она заметила его взгляд, быстро расплатилась и вышла. Михаил поднялся и вышел за ней. Он тоже узнал ее лицо в зеркале.

В два шага нагнал, взял за руку.

— Что же ты обед свой не доела? Или невкусный?

— Отпустите, мужчина?! Я сейчас закричу.

— Кричи. Здесь милиция рядом, быстро услышат.

Она подняла глаза, изобразила удивление.

— Миша, это ты?! Боже мой, где встретились! А я тебя искала, ты не представляешь, как я намучилась!

— Представляю. Омаров и креветок тяжело было переваривать. И солнце слишком жаркое, и песок слишком белый. Да братик рядом был, так ведь? Вдвоем страдали, Эльмира?

— Миша, я тебе все объясню! Он ведь и меня обманул. Я совершенно не подозревала, что все так обернется. Я вернулась…

— А муж уже на Колыме, — перебил ее Михаил.

— Ах! Муж! Вот если бы ты не тянул и сделал мне предложение вовремя, может, брат и не подставил бы тебя…

— Ты как была изворотливой стервой, так ей и осталась, — с брезгливым удивлением сказал Темнюк.

— А ты как был деревенским дурачком, так им и остался, — парировала она, поняв, что Михаил в данную минуту никакой угрозы не представляет.

— Ну вот и обменялись любезностями. Вы, значит, на свободе гуляете. Не страшно?

— Чего нам бояться, — она взглянула с усмешкой. У нас законное предпринимательство. А если ты по глупости попался, себя и вини. Тоже ведь не макароны сухие кушал, не в резиновых сапогах ходил.

— Ну ты и тварь! Мать из-за меня умерла.

— Прими мои соболезнования. А теперь пропусти. Поговорили и хватит. Надеюсь, не будешь меня разыскивать.

— Надейся, — туманно ответил он, стараясь хоть чем-то испугать ее.

Эльмира поправила сумочку и, не глядя больше на него, быстро пошла по аллее.

Михаил не вернулся в столовую, приехал к министерству и остался в машине дожидаться председателя.

В начале декабря вернулся на работу Николай, и председатель взял его. Михаила, как и обещал, посадил на большую машину: там и зарплата побольше, и времени свободного тоже.

Приближался Новый год. Праздничного настроения у Михаила не было. Иван с Ириной приглашали его к себе. А он до конца еще не решил: к Ивану пойти или деда с бабой Натальей навестить, скучно старикам одним. Уже стемнело, а он смотрел веселую комедию и решал, куда отправиться. В дверь постучали.

— Заходи, открыто, — крикнул, застегивая рубашку.

— Здравствуй, Миша.

В дверях стояла Настя Куприянова.

— Здравствуй, — Михаил не скрывал, что удивлен ее приходом.

Они давно не виделись. Михаил забыл, что Настя когда-то была его первой, мальчишеской любовью. Юность давно прошла. Словно там был другой Миша и другая Настя. Сейчас, глядя на эту полную женщину, с подведенными стрелками на глазах, толстыми, розовыми от мороза щеками, он никак не мог связать ее с той худенькой смешливой Настенькой, которая так нравилась ему.

Он поднялся с кресла и молча смотрел на нее.

Она расстегнула полушубок, провела рукой по столу. Стол был деревянным, без скатерти.

— Неуютно у тебя, — она говорила медленно и тихо.

— Бабы нет, вот и неуютно.

«Зачем я это сказал? А зачем она пришла?» — эти мысли пришли в одно время.

Они снова помолчали.

— Я своих всех вчера к золовке отправила, ты знаешь, наверно.

— Нет, не знаю, — он начинал догадываться о причине ее прихода, поражаясь смелости и нахальству.

— Миша, неужели ты на самом деле все забыл? Я вот ни на один час не забываю нашу любовь, — она подошла близко, и мужчина почувствовал запах спиртного.

— Настя, если ты пришла со мной про любовь говорить, то зря. Завтра проспишься, сама жалеть будешь, что приходила.

— Может, пожалею, а может, и нет.

Она потянула его за край рубашки.

— Руки озябли, по морозу бежала, погрей.

— Настя.

Михаил взял ее за плечи, слегка отодвинул.

— Брезгуешь мной? А того не знаешь, как с нелюбимым спать, да другого представлять все ночи. Как ревновать того, кто давно уже не твой. Да, выпила сейчас, чтобы не страшно идти было и эти слова сказать. Чего молчишь? Ну давай, скажи, что я дрянь последняя!

Женщина повысила голос, сорвала с шеи шаль.

— Или уже не привлекаю тебя? Старая стала, да?! Ты же молоденьких любишь.

— Угомонись, Настя, соседи услышат.

— Пусть услышат! Не буду больше скрывать ни от кого.

— Дети у вас.

Она вдруг опомнилась, села на лавку и громко заплакала.

Михаил закурил, присел рядом. Ему стало жалко ее по-человечески. Но он понимал, что она сюда пришла к нему не за жалостью. Она положила голову ему на плечо, сказала.

— Я уйду сейчас, Миша, не пугайся. Ночь сегодня такая волшебная. Я тебя буду дома ждать. До самого утра. Ты сейчас ничего не говори. Я тебя ждать буду.

Она коснулась губами его щеки и, не застегиваясь, вышла на улицу.

16

Туркмения. 1989 год

Таня вернулась домой весной. В России пожила три дня, забрала сына и прилетела в Ашхабад.

Столько радости было в глазах Ибрагима, что у нее выступили слезы. Первый месяц был медовым. Через девять месяцев женщина родила дочку. Жили они спокойно. Шли годы. Девочка закончила третий класс, и по приглашению Полины, с которой они часто переписывались и перезванивались, Таня с детьми полетела в отпуск в Беларусь.

Уже распался Советский Союз. Из Туркменистана уезжало русскоязычное население. Перемены в государстве были не самые радужные. Женщина маялась. Сердце разрывалось между желанием покинуть страну и нежеланием оставлять мужа. Ибрагим в прошлом году заболел, долго лежал в больнице. Таня переживала за его здоровье, обивала пороги опытных врачей, ночевала у него в палате, молилась о выздоровлении. Она не могла его бросить. Ибрагим выздоровел и сам посоветовал им полететь в отпуск и хорошо отдохнуть.

Полина, громкая и веселая, закричала из толпы встречающих.

— Татьяна, мы здесь! — подошла и начала обнимать ее, тискать детей.

— Господи, чего чемоданы такие тяжелые! Василий! Чего столбом стоишь. Бери багаж!

Подошел ее муж. Здоровый, полноватый мужчина, смущаясь, поздоровался с Таней, взял багаж.

— Пойдемте, пойдемте, — торопила Полина, быстрее нужно выехать, пока в пробку не попали.

Все дружно заторопились к стоянке, где Василий оставил машину. Муж Полины сразу понравился и Тане, и ее детям. Немного понаблюдав за супругами, поняла, что в доме правит Полина, а Василий спокойно ей подчиняется. А дети уже знали из разговора в машине, что скучать им не придется, потому что у дяди Васи есть лодка с мотором, на которой они вместе с его сыновьями будут ездить на рыбалку.

Отпуск получился замечательным. Полина тоже взяла отпуск, чтобы все время посвятить подруге. Хозяйство у них было не маленьким. Хозяйка так умело распределила всем обязанности, что они успевали и огород прополоть, и ягоды собрать, в лес сходить и на реке позагорать.

Дети были в восторге. Оба поправились и повеселели. Полина откармливала всех до тяжести в желудке, приговаривая:

— Мне хилые работники не нужны! Налегайте. А вы что думали, сюда только малинку приедете кушать?! Нет, дорогие. Завтра до обеда будете работать. Мальчишки пасти коров с пастухом пойдут, наша очередь, а Анечка клубнику собирать будет. Есть вопросы?

Вопросов не было. Сын подружился с мальчиками Полины, и они все время проводили вместе. Анечка постоянно дрессировала большого хозяйского пса, который от нее уже не отходил.

Вечерами, после сытного ужина, Василий с детьми во дворе всегда находил занятие. Таня с подругой, как в старые времена, сидели на веранде, душевно разговаривали.

— Ох, подруга, — вздыхала Полина, — сама-то ты чувствуешь себя живой? Хоть сто раз скажи, что все хорошо у тебя, я же вижу, что ничего хорошего там у тебя не происходит. Не спорь со мной, — отмахнулась она, когда Таня хотела возразить.

— Вот приехала ты в эту Туркмению — девчонка несмышленая; пристроилась к мужику, потому что могут обидеть, а тут и защита, и любовь. Отдала ему свою жизнь. Это он для тебя все, а ты как была эпизодом, так у него и осталась. А ведь время идет. Дети вырастут, разлетятся. Нерусский твой на свою кошму вернется, что потом? Раньше времени в старуху превратишься, будешь по больницам анализы ходить сдавать. Тань, ты же не такая! Я в Афганистане на тебя равнялась, ты для меня примером была. Не обижайся, но ты неправильно что-то делаешь.

— Сейчас уже поздно говорить, правильно или нет, про детей нужно думать, а остальное вообще не важно.

— Да что такое несешь?! Ты их родила, это главное. Они вырастут при любом раскладе, будет их мать счастливой или себя в жертву им принесет. У них будет СВОЯ ЖИЗНЬ, ты понимаешь?! А у тебя что?

Подруги долго говорили. Но как не убеждала Полина Таню уехать из Туркмении, женщина не могла представить, что она бросит отца своих детей.

— Ты или трусиха большая, или глупая, — не выдерживала Полина упорства. — Потом вспомнишь мои слова, да поздно будет.

Возвращаться им не хотелось, но отпуск закончился, и большой самолет с комфортом доставил всех в родной Ашхабад.

Таня, поднимаясь домой по лестнице, с тревогой думала, почему Ибрагим их не встретил. В голову лезли нехорошие мысли.

«Мы там веселились, а он, может, снова в больницу попал, а нас беспокоить не захотел», — думала женщина, открывая ключом дверь квартиры. Первое, что почувствовала, зайдя в прихожую, сильный запах женских сладких духов. Таня не любила сладкие духи, никогда ими не пользовалась. Не разуваясь, зашла в большую комнату, посмотрела мимо столика с грязной посудой на большое кресло, там на подлокотнике небрежно висело нижнее женское белье.

В коридор вошли дети, и Таня быстро подобрала и спрятала его.

— Мам, почему у нас так грязно и воняет? — наморщила нос Анечка.

Сын посмотрел на мать.

— Кто-то здесь был?

— С работы папины товарищи. Вы ведь знаете отца, он за собой никогда не убирает. Давайте по очереди в ванную, а я тут быстро приберу…

Ибрагим пришел домой на второй день вечером. Семья ужинала.

— Папка пришел! — дети бросились обниматься.

Таня следила за лицом Ибрагима, с удивлением отмечая, что никаких признаков вины или смущения он не испытывает. Она вчера все решила окончательно. Сейчас ей было спокойно сидеть, смотреть, словно со стороны видеть эту сцену встречи. Впервые за долгие годы она была сама собой: уверенной и настоящей.

Уложив детей, она присела к столику, поставила рядом чашку с кофе, думая только о том, какой получится разборка, длинной или короткой, долгого разговора не хотелось.

— А мне уже не предлагаешь, — Ибрагим с легкой усмешкой посмотрел на ее руки.

Таня вышла на кухню, сварила мужчине кофе, аккуратно поставила на столик.

Ибрагим сделал глоток, поднял глаза, ожидая вопросов. Таня молчала и тоже вопросительно смотрела. Она заметила, что муж поглядывает по углам, поняла, что именно он ищет.

Белье было дорогим, и владелица, видимо, попросила вернуть его. Это позабавило Таню. В один миг все, что собиралось в душе, обиды, гнев от его предательства, разочарование, испарилось. Осталось спокойное равнодушие и желание поскорее закрыть больной вопрос.

— Так и будем молчать? — спросил Ибрагим.

— Говори.

— Я мужчина, понимаешь? Тебе чего-то не хватает? Или ты пашешь на двух работах? Или наши дети разутые и раздетые?

Он долго и возбужденно говорил. Таня смотрела, как он открывает рот, машет руками и думала, что в Беларуси совсем по-другому пахнет, чем в Туркмении, а еще, что кофе вкусным получился.

— Чего молчишь?

— Как твое здоровье? Я как-то с этими событиями и не спросила. Как ты себя чувствуешь?

Ибрагим резко обернулся.

— Нормально я себя чувствую, а что?

— Я за тебя переживала, но теперь, слава Богу, рада, что зря. А по поводу остального скажу, что мы с тобой расходимся. Она остановила его жестом. Мы с тобой так давно вместе, значит, хорошо понимаем друг друга. Мы расстаемся, Ибрагим. Я очень не хочу сейчас объяснений и всего остального. Завтра с утра мы обговорим все деловые вопросы. Решим, как быть с квартирой.

— Ты это окончательно решила? — голос его вдруг стал твердым и напряженным.

— Да, — ответила Таня спокойно.

Ибрагим, она верно сказала, что они хорошо знают друг друга, действительно хорошо понимал Таню, и сейчас осознавал, что это конец их отношениям. Ему в последнее время было скучно с ней. Но их отношения могли продолжаться до конца жизни, так думал он до этой минуты. Сейчас, глядя на нее, спокойную, но уже далекую, встал с дивана, положил на столик ключи от дома.

— Зачем завтра решать. Квартира ваша. У меня есть где жить… Собери мои вещи, завтра в обед заеду заберу.

У двери остановился.

— Надеюсь, ты не будешь на алименты подавать. Детям я буду помогать. Он, тяжело ступая, вышел за дверь.

Прошло несколько лет. Дети подрастали. Таня попробовала еще раз построить отношения с интеллигентным инженером, коллегой по работе, но через три месяца прекратила их, настолько он был непонятным и нудным. С грехом пополам избавившись от его назойливого внимания, женщина зареклась даже думать о мужчинах. Она по-прежнему перезванивалась с Полиной, которая тоже приезжала к ней в гости. У нее были две приятельницы, собака, она писала рассказы и считала, что живет довольно прилично.

17

Михаил пошел к старикам, поздравил.

— Чего зеваете? Не будете Новый год ждать? — поинтересовался, заметив, как дед клюет носом за столом.

— Дык какой Новый год, Мишка?! — старик хихикнул, — лет сорок назад в последний раз дожидалися. Во сне встречать станем. Вот выпили, покушали и слава Богу. Завтра уже в новом году проснемся. А может, Наталья, в лес пойдем? Помнишь, как в сосняке на пеньке рядышком сидели, жиланию одну на двоих загадывали. В каком году было, дай Бог памяти!

— При царе Горохе, — перебила его бабка, — исчо вспомни, как кадриль танцевали, а ты мне каблук у новых туфлей оторвал.

— Не новые туфли то были, ты их у тетки на время брала, а опосля плакала, что побьет она за них…

Михаил смотрел на стариков, думал: «Ведь они только моя родня и есть. Не дай Бог помрут, скучно будет».

Он вздохнул, отгоняя плохие мысли, поднялся.

— Пойду я, не хворайте. Завтра к обеду зайду, борщ доедать.

— Ступай с Богом, Миша, — Наталья перекрестила его, — а ты что же домой, али еще куда? — она тревожилась за него.

— К Ивану обещался зайти.

— Вот и хорошо, вот и хорошо. С молодыми и отпразднуешь. Ступай с Богом.

У Ивана гуляла шумная компания. Михаила встретили с радостью, сразу наперебой предлагая выпить и за старый год, и еще за семь знаменательных дат. Все уже были хорошо подпитые, шутили иногда забористо, и женщины, напуская благочестие, ругались на своих мужиков. Встретили Новый год громкими криками и хлопушками. Разгоряченные, вышли во двор и устроили танцы.

Михаил пил, но не хмелел. Смотрел на счастливые пары, детей, крутящихся под ногами. Всем было весело, кроме него.

Он отошел за угол, покурил, слушая заливистый женский смех, вспоминал Лилию. Подошла Ирина.

— Ты чего отделился? Давай, Миша, идем за стол. Сегодня нужно думать только про хорошее, знаешь ведь, как говорят: как встретишь Новый год, так его и проведешь! Сейчас еще по одной тяпнем и до утра танцевать будем! Пошли, пошли, у нас кавалеров не хватает.

Женщина потащила Михаила в дом. Выпили еще, стали плясать. Гулянка была в разгаре. Хмель наконец ударил ему в голову. Женщины кружили его, говорили сальные шутки. Он улыбался, некоторых успевал ущипнуть, приобнять.

Когда вышел снова во двор покурить, навалилась такая тоска, что, не думая ни о чем, воровато оглянулся, чтобы никто не увидел, прошел через заднюю калитку и быстро направился к дому Насти Куприяновой.

Она ждала, жаркая и жадная. Он выпил еще. Она смотрела преданно в глаза.

— Еще салатику положу, Миша?…

— Нет, в постель пошли.

Утром голова гудела и больно было пошевелиться. В домашнем халате Настя принесла ему рассол. Он принял кружку, морщась выпил, не глядя на женщину, вернул посуду.

Хотел встать и увидел, что совсем голый.

— Где нижнее мое? — спросил хриплым голосом.

— Я замочила, постираю.

— Зачем?

— Так испачкал, Мишенька.

Настя придвинулась совсем близко. Он отстранился. Она, улыбаясь, потянула на себя край одеяла.

«Что я, дурак, наделал! — подумал он с отчаянием, — не нужно было у Ваньки последнюю рюмку пить…»

— Дай что-нибудь надеть, — попросил, желая поскорее убраться из этого дома.

— Так мокрое все.

Он отбросил одеяло, увидел в углу старые ватные штаны ее мужа, не раздумывая, натянул на голое тело, надел полушубок, шапку, посмотрел в окно.

Серое утро уже теснило ночь. Матеря в душе себя, ее и весь Новый год, бросил ей.

— Вещи давай.

— Говорю же, мокрые, — Настя уже не улыбалась.

Он вышел в сени. В тазике лежало его замоченное белье.

— Воду слей и пакет какой дай.

— В обед перестираю и принесу, — она с нахальным вызовом смотрела ему в глаза.

Михаил вытащил штаны, как сумел отжал воду. Взял брюки под мышку.

— Остальное выкини, — сказал и вышел за дверь.

На улице никого не было.

«После вчерашнего спят все. Коров сейчас доить встанут, может, успею, добегу до дома незаметно».

Незаметно не получилось. Настина соседка, тетка Аглая, первая сплетница в деревне, увидела от кого вышел Михаил. Остальное ее воображение дорисовало в красках.

На следующий день вся деревня узнает, что Настя Куприянова закрутила с Михаилом любовь.

— Старая любовь не забывается, — говорили беззубые бабки на лавочке. — Отчаянная же она баба, не боится, что прибьет ее Андрей, как узнает.

— Да они уже давно снюхались, говорю я вам, — сообщала другая соседка, чтобы ее новость была последней.

Бабы судачили. Настя ходила с высоко поднятой головой. Михаил отмалчивался.

Весь день не выходил из дома, смотрел по телевизору все программы подряд. Так на диване и уснул.

Через день вернулся Настин муж. Был сильный шум, видимо, оба сумели и за себя постоять, и обидчика наказать. У Насти был синяк на все лицо, а Андрей ходил весь поцарапанный и с завязанным пальцем. К Михаилу он пришел вечером, злой и нетрезвый.

Но Михаил, чувствуя себя кругом виноватым, не стал отпираться. Выслушал спокойно все матные слова в свой адрес. Сказал:

— Бес попутал. Хочешь, избей меня. Как мужик тебе говорю, никогда такого не будет.

— Надо бы тебе бока намять, да уже ничего не поделать. А свою я знаю, подозреваю, что больше ее инициатива была, — он вопросительно посмотрел.

Михаил пожал плечами, не стал сдавать женщину.

— Пьяный я сильно был, — говорю тебе, — ничего не помню…

Они выпили по одной, и Андрей ушел немного разочарованный. Видимо, если бы они подрались, ему от этого было бы легче и правильнее.

В деревне его осуждали. Даже Ванька, ничего не говоря в лицо, стал сторониться.

Михаил усмехался угрюмо. «Давайте, закидайте камнями, я бы сам в себя камень бросил, коли смог бы». Он уехал на новогодние праздники к товарищу в город. Но и там тоже не успокоился. Только озлобился, вспоминая часто Эльмиру с братом, смерть матери.

«Если бы сейчас встретил этого гада, не задумываясь, забил бы до смерти», — со злостью думал он, проходя мимо здания, где когда-то был его кабинет.

На него навалилась депрессия. Он перестал радоваться жизни, люди раздражали его. Однажды вечером он даже хотел порезать себе вены, но вовремя остановился. Черная полоса затянулась надолго.

18

Беларусь. Деревня. 1995 год

Темнюк больше года злобился, не мог вернуться в нормальное русло. Не давала покоя мысль, что живут припеваючи те люди, которые сломали его жизнь. А ведь так все было хорошо и счастливо когда-то. Он осел в деревне, в своем доме, работал шофером и слыл в селе бирюком. Кто-то понимал и сочувствовал, кто-то злорадствовал, кто-то смеялся над ним. Михаил озлоблялся еще больше. Вечерами пил с дедом Гришаткой.

Участковый как-то зашел к нему вечером. Молодой еще парень, и года не проработавший. Михаил встретил его с усмешкой:

— Местная власть пожаловала. Воспитывать пришел? На путь истинный наставлять? Ну, проходи. Давай, валяй. Отрабатывай зарплату.

Молоденький участковый снял фуражку, аккуратно пригладил волосы, стеснительно улыбнулся, спросил:

— А туфли снимать?

Михаил развеселился.

— Снимай, снимай. Я тут проживаю на холостом положении, и полы мыть некому. Соседская косоглазая Надька прибегает по хозяйству помочь. Но у нее глаз косит не в ту сторону, где прибрать нужно, а в совсем другую. Вот и приходиться от такой помощницы всеми дозволенными средствами защищаться и уборку самому производить. И тебе, молодому и неопытному, даю бесплатный совет, если предложит тебе эта коварная косоглазая Надька помощь, сразу беги от нее, что есть мочи. А лучше на мотоциклете уезжай. Он у тебя громыхает, конечно, но если сразу на вторую включишь, Надька не догонит.

Участковый еще раз поправил волосы, отер пот со лба, попросил:

— Мне бы воды попить.

Темнюк внимательней взглянул на парня, ответил:

— Сейчас организуем. А ты садись на лавку, в ногах правды нет.

Принес воды. Парнишка жадно выпил, благодарно посмотрел.

— А ты чего такой взмыленный? — спросил Михаил.

Участковый опять стеснительно улыбнулся. Помолчал, подумал. Но, видимо, решив, что уже можно об этом сказать, ответил:

— У нас в округе рецидивист скрывался. С ранней весны мы его разыскивали. А сегодня взяли. На кордоне седьмом. Его в город отправили. У меня в отделении родственник работает, — он чуть замешкался, смущаясь, продолжил, — я твое дело изучал, мне по должности полагается. Я Ивана Сергеевича попросил, если новости будут, сообщить. Сегодня позвонил и сказал, что десять дней назад арестовали всю банду мошенников. Пятнадцатого суд будет. Тебя за давностью и недостаточностью улик в качестве свидетеля вызывать не будут. Но в добровольном порядке можешь дать против них показания, которые внесут в протокол и будут учтены при составлении приговора.

— Вон оно как, оказывается, — Михаил стал серьезным. Помолчал. — Ну, что тебе сказать. Спасибо за такую важную информацию. Не скрою, теперь стану спать спокойнее, зная, что эти господа в скором времени будут отсиживаться не в барах Греции, а в наших северных широтах.

Он представил себе этих людей, вспомнил, что пришлось испытать по их милости. Злости уже не было. Но настроение стало значительно лучше.

— Вот что, Павлик. Раз ты принес мне хорошую весть, так тебе со мной ее и обмывать, — он даже начал что-то насвистывать, доставая из холодильника закуску.

— Спасибо, только я не любитель, по правде сказать, — участковый поднялся, собираясь уходить.

— Обижаешь, Павлик. Я так понял, что рабочий день закончился. Рецидивиста ты поймал, деревня может спать спокойно. Враги мои понесут заслуженное наказание. Это такой повод, как говорится, сам Бог велит. Давай, умойся, там в сенях умывальник, и за стол. Я сейчас яишеньку с салом организую. И огурцы мне вчера дед Гришатка принес. Мы с тобой, парень, пир устроим.

Он обернулся на шум. В дверях стоял дед Гришатка, старый и щуплый, но бойкий еще старик. В руках держал корзинку с помидорами.

— Ты, дедуня, еще сто лет проживешь, только что тебя вспоминал, — поприветствовал его Михаил.

— И тебе здравствовать, Мишка. А это кто там на лавке сидит? Я как бегством от старухи своей спасался с запасами в руках, так в спешке очки на завалинке оставил, не узнаю.

— Участковый наш.

— Упаси Боже! Ты, Мишка, опять никак подрался или за субботнее дело он тебя раскрыл? А я тебе говорил, сходи сам, повинись! Наша милиция справедливая, строго не осудит.

— Ты, дед, видать, с утра уже успел приложиться, — прервал его Михаил, строя деду страшные глаза, — какая драка, какая суббота, во сне что ли увидал.

— Снов последние двадцать лет почти не вижу. А увижу, так утром и не вспомню. А теперь и вовсе не сплю. Старуха моя вот весь день жалуется, что тут болит, там болит. Целыми днями охи да ахи. Такая артистка. А ночью как завалится на перину, так до самого утра, как спортсмен ГТО, перворазрядник после соревнований, сладко спит да похрапывает, слюни от удовольствия в подушку пускает, что мочи моей нет наблюдать. Сам то я совсем уснуть не могу, бессонница старческая, видать. Выйду во двор, на лавочке посижу, деревню спящую послухаю, за звездами понаблюдаю. Я, Миша, когда молодым был, всерьез наукой астрономией заниматься решил, — рассказывал дед, неторопливо усаживаясь на лавку и примечая, что участковый настроен миролюбиво. — Очень нравилось мне за небесными светилами наблюдать.

— Да ну?

— Так и было. Недели две понаблюдал. А потом родитель мой взял с поленницы кол, позвал меня да спрашиват: «Чиво, говорит, сынок, теперича на небосводе нашем происходит? Какие там новости? Давай, расскажи, а я послухаю». Я замечаю кол, слегка мандражирую. Рука у родителя тяжелая. Однако вида не подаю, смело отвечаю, что на небе вскоре новость случиться может. По радио передают, комета как раз мимо нашего села пронесется в сторону экватора. А отец мой не только тяжелую руку имел, а ишо шутки всякие любил, юмор народный. И он на мое заявление отвечает: «Комета может пролететь? Это дело серьезное, даже опасное. Слыхал, что в соседнем районе хвостом кометы ленивого агронома прижгло по самое то. Как бы и тебя, сынок, не покалечило. Посему отправишься на все лето коров деревенских пасти за реку, я уж с председателем договорился. Там места много, от кометы легче уберечься будет». Я прошу: «Дай хоть в бане искупаться, поужинать, а завтра пойду». А он поленом мне по горбу. «Сейчас побежишь, рисковать твоей жизнью не будем». Да опять по хребту хрясь. Так и отбил тягу к астрономии.

— Душещипательная история, — согласился Михаил, ставя на стол стаканы, — давайте теперь по стопке тяпнем за все то хорошее.

Выпили. Яичница приятно скворчала. Огурцы хрустели на зубах. Дед Гришатка, улыбаясь Павлику, опять обратился к Михаилу:

— А я, Мишка, не сразу к тебе в сени вошел. Ишо за углом малость постоял.

— А чего так?

— Мотоциклет увидал участковый в дворе твоем. Прямо захолонуло у меня внутрях все. Ну, думаю, гусь тот проклятый боком нам и выходит. И двух дней не прошло, а уже Мишку арестовывать приехали. Слухаю, тихо все. А главное, самой потерпевшей не наблюдается. Нет, кумекаю. Не та баба Кузьминична, чтобы в стороне остаться. А коли не орет, не наблюдается ее здесь, значит, смело и взойти можно.

Дед еще раз приятно улыбнулся участковому, который с немым вопросом посмотрел на Михаила. Тот с великой досадой сказал деду:

— Ты, дедуня, еще стопку выпьешь, все военные секреты маршала Рокоссовского расскажешь. Что ты, в самом деле, язык за зубами не держишь. С потрохами обоих сдаешь! Пей молча.

Он обернулся к Павлику. Объяснил:

— Соседский гусь во двор зашел, собака его поранила. Вот мы с дедом его и зарезали.

Дед обиженно посопел.

— Ты, Мишка, коли сам молчуном стал, дак другим рот не затыкай. Гусь тот, язви его под дыхало, кроме горестей, мне ничего не принес. Я опосля весь день с толчка не слазил. Ноги прямо тряслись к вечеру. Столько времени пришлось в позе неудобной сидеть. Не к столу будет помянуто. А сейчас вот такой приятный человек в гости заехал, а ты мне прямо рот открыть не даешь. Налей-ка лучше еще по рюмочке, чтобы в горле не просохло.

Миша налил. Выпили. Засиделись за полночь. Михаил, проводив гостей, подумал: «Стало ли мне теперь легче, когда эти паразиты не на свободе? Честно признался — и легче и проще».

Участковый Павлик иногда заходил к нему. Они хорошо понимали друг друга. Михаила удивляло, что в его новом приятеле, таком еще молодом, можно сказать неоперившимся, так много житейской мудрости. Павлик умел слушать, весело смеяться и не любил говорить о себе.

— Ты прям Соломон какой-то, — однажды заметил Темнюк, — тебе, парень, только жены не хватает, уж больно ты неприглаженный.

Павлик застенчиво улыбнулся, простодушно отозвался:

— Я не против жениться. Только мне хочется не ошибиться, свое найти, не чужое…

— Свое найти, говоришь, — повторил Темнюк и чуть поморщился, вспомнив буфетчицу Лизу, с которой состоял в последнее время в близких отношениях.

Павлик убедил его подать документы на заочный. Михаил поступил в строительный институт. Аккуратно посещал сессии. Добросовестно готовился к экзаменам. Начал отстраивать свой дом. Он вдруг ощутил, как к нему вернулась та радость и любовь к жизни, которую сам в себе придавливал последнее время.

В июле получил диплом.

— Теперь, Михаил Степанович, ты у нас дипломированный прораб, — тепло поздравил его председатель, — только как бы того, не случилось чего, ведь не обмытый начальник, сам понимаешь… Давай-ка, Мишка, в эту субботу, махнем на кордон Евсеевский. Я все необходимое прихвачу. Так, понимаешь, устал от этой рутины. Вчера комиссию проводил, зашел в кабинет, а у меня руки трясутся. Домой вернулся, так теща на пороге, как фейсконтроль, тумбочкой стоит. Так муторно стало. Думаю, что я мужик или баба, не могу от всей этой паутины денек другой отдохнуть? Ты как на это смотришь?

— Положительно смотрю, Сергеевич, — ответил Михаил, — не возражаешь, если Павлика пригласим? Он звонил позавчера из района, майора получил. Его в опергруппу переводят, в Минск. Все заодно и обмоем.

— Договорились, — председатель пожал руку, попрощался, торопливо вернулся к машине и укатил.

Михаил покурил на пороге дома. «Жалко, что Павлик уезжает, мне будет его не хватать», — подумал печально.

В субботу они втроем и с шофером Алексеем приехали на кордон к знакомому леснику Егору, где замечательно, по-мужски отдохнули. Майор Павлик остался таким же скромным, умным парнем; шофер Алексей так глупо и смешно подшучивал над серьезным Егором, что после купания в лесном озере и наваристой ухи с водкой, все просто катались по траве от смеха. Отдых получился на славу. Вернувшись домой, они все жалели, что так быстро прошли выходные.

В понедельник утром Михаил увидел у себя во дворе машину Павлика. Вспомнил слова майора на кордоне, что подарит ему свою «Ниву». Тогда подумал, что выпил парень лишнего. Оказалось, не трепался. Позвонил приятелю, поблагодарил. От приглашения обмыть подарок Павлик отказался, как всегда просто и честно объяснив, что сейчас на службе горячая пора и раньше сентября приехать не сможет.

А через два дня председатель заехал к нему на стройку. Глядя мимо, бесцветным голосом сказал:

— Из Минска сейчас позвонили. При задержании особо опасного преступника погиб майор полиции Павел Савельев.

Председатель неестественно всхлипнул и шепотом, глядя уже прямо в лицо Михаилу, словно удивленно, добавил, — три пули и все в лицо…

Махнул рукой, тяжелой походкой вернулся к машине. Миша увидел, как затряслись его плечи, когда водитель отъезжал.

19

Туркменистан. 2000 год

В Ашхабаде стояла августовская тяжелая жара. Татьяна ходила по базару, покупала тетради и ручки дочери к школе. Много русских покинуло страну и вернулось на родину. Таня с детьми несколько раз летали в Россию, которая показалась не столь открытой и дружелюбной к приезжим. Она в прямом смысле чувствовала себя чужой среди своих по обе стороны границы. Со своим незаконным мужем рассталась окончательно, больше не в силах переносить чужеродный ее натуре образ жизни. Две близкие подруги уехали в Беларусь. Она полетела к ним в отпуск, вернувшись, не прекращала думать про эту маленькую лесную страну. Родственников и близких друзей у нее не осталось. Новых приятельниц заводить не было желания. В ее жизни наступила черная полоса. Она ходила на работу, с работы заходила на базар, покупала продукты, возвращалась домой. Занималась детьми, хозяйством, экономила деньги, чтобы приобрести новую одежду. А ночью лежала одна в кровати и с тоской смотрела на большое тутовое дерево за окном, и сердце сжималось в великой печали.

— Господи, Владыка! Научи меня, подскажи, Боже, направь на путь истинный! Мне плохо здесь! Я не знаю, что мне делать, чтобы это было правильно. Я задыхаюсь от такой жизни. Так устала быть одной! Я не хочу слишком многого. Только чтобы рядом был надежный мужчина и дети мои не болели.

Все чаще в своих беспокойных снах видела один и тот же повторяющийся сон-дорогу, с обеих сторон окруженную сосновым бором. Даже чувствовала запах леса, когда просыпалась в слезах.

Прошло пять лет. Она по-прежнему жила в Ашхабаде. Женила сына, выдала дочь замуж, дождалась внуков и жила ради этой большой семьи. Но сны с лесной дорогой не покидали ее. Продолжала писать рассказы. Сердце маялось и трепетало, как пойманная в клетку птичка. Она почти смирилась со своей судьбой.

От доверчивой и простодушной девочки не осталось и следа. Жизнь учила ее, а она послушно обучалась. В свои сорок пять состоялась как немногословная, уважающая себя женщина. Чего стоило такое перестроение характера, всего внутреннего мира, знала она одна. Только редкими ночами, когда удавалось сесть за компьютер, позволяла себе расслабиться и с упоением печатала смешные, веселые рассказики. Это была ее настоящая жизнь, личное пространство.

Последующие два года были печальными и хорошими для нее одновременно. Дочь с мужем и детьми уехали жить в Италию, в маленькую провинцию на берегу моря. Через год после отъезда прислала приглашение, и она с семьей сына полетела к ним в гости. Небольшой домик, доставшийся зятю в наследство от дяди, был чудесным. Весь увитый плющом и виноградом, он словно сошел с открытки. Семья прекрасно провела время. Когда зашел разговор о переезде к дочери, она действительно была рада.

Только себя не видела она на прекрасном итальянском побережье. Не знала язык, была чужой на этом празднике жизни. Все ее мысли и мечты долгие годы были лишь об одном уголке земли. Она твердо знала, что лишь там, куда вела дорога среди сосен, есть ее настоящий дом.

Сердце разрывалось от печали, тоски и разлуки с детьми, маленькими внуками, которых она бесконечно любила. Ей было стыдно признаться Анне в своем решении. А взрослая дочь сказала: «Милая моя мамочка. Не представляешь, как я рада, что ты обретешь то, что так долго ждала. Ты обязательно должна переехать в Беларусь, как всегда хотела. А когда станешь совсем старенькой, я заберу тебя, и ты будешь принимать здесь целебные воды». Откуда у ее дочери столько мудрости?! Положив трубку, она долго плакала от разлуки, от радости скорой встречи с новой жизнью, от гордости за детей и просто от того, что так хотелось поплакать.

Весной полетела в Беларусь и вместе с подругой нашла себе дом в деревне в двух часах езды от Минска. А уже осенью продала квартиру в Ашхабаде. Разделив деньги на три части, отправила детям их доли. Съездила на родину, сходила на могилы родных. 21 сентября поездом Москва — Минск ехала, спокойная и тихая, в свою деревню, в свой дом.

21 сентября 2008 года. Скорый поезд Москва — Минск

В купе вместе с ней на станции в Москве зашла древняя старушка, которая ехала домой после посещения Покровского собора. Жуя булочку, она рассказала Татьяне про силу святой Матроны, сообщила, что именно сегодня хороший день для благих дел, поругала маленько буфетчицу привокзального общепита, перекрестилась, улеглась на свою полку и сразу крепко заснула.

Другой попутчик, возвращавшийся из командировки, зашел в купе уже в веселом настроении, забросил на вторую полку саквояж, улыбнулся ей и ушел к приятелям в соседний вагон.

Она присела к окну, с интересом наблюдая за пробегающими за окном пейзажами. Наконец поезд выехал за город. Желто-оранжевое сентябрьское Подмосковье напоминало о чем-то далеком, уже забытом. Ушедшее детство осенним ветерком всполошило ворох листьев у насыпи, махнуло ей еловой лапой. Она все смотрела на свою Россию и не могла насмотреться.

Татьяна пила чай, когда в купе заглянул мальчик. Быстро и цепко оглядевшись, он боком, не открывая широко двери, протиснулся и молча смотрел на нее.

Женщина тоже осмотрела его всего. Грязный, худенький, в большом, не по размеру, пиджаке и с шапкой в руках, он изо всех сил старался выглядеть независимо. Но ввалившиеся глаза выдавали все переживания, которые он хотел скрыть. Тем более Таня увидела в этих глазах голод и недоверие.

«Господи, сколько же еще осталось в нашей жизни таких вот детей, бездомных, покалеченных жизнью. А ведь какие славные детские глаза. А смотрит, словно уже все в жизни знает. Только всех не пережалеешь, сердца не хватит», — подумала она и ровным голосом сказала ребенку.

— Я чай пью. Садись, попей со мною…

Мальчик проглотил слюну, сделал шаг назад, к двери, затравленно поднял одно плечо и недружелюбно ответил.

— Я сяду, а ты вмиг полицию вызавишь, да ишшо накричишь, что кашель твой упер. Сама свой чай пей.

Горько стало от невозможности как-то защитить этого чужого маленького человека. На сердце потяжелело. Она отвернулась к окну, чтобы скрыть гримасу боли на лице. Выдохнув и перетерпев приступ, обернулась. Он все еще стоял, напряженный, готовый убежать в любую минуту.

— Как скажешь, — стараясь казаться безразличной, произнесла и спокойно добавила, — если не хочешь сидеть, с собой возьми, мне не жалко.

Она подняла руку к столу. Он дернулся.

«Били его, — сразу пришла в голову мысль, — руки боится».

Собрала со стола печеного, завернула в пакет, протянула мальчику.

— Возьми. Булочки все свежие, тебе понравятся.

Не успела протянуть руку, он вмиг выхватил пакет и быстро, боком, как заходил, выскользнул в коридор и пропал.

Она достала сердечные капли. Выпила, постаралась успокоиться, коря себя за этот глупый приступ жалости к чужому ребенку. «Всех не пережалеешь», — опять как внушение повторила, стараясь поскорее забыть этот дорожный эпизод.

За окном стемнело. Она расстелила белье, собираясь ложиться, когда он тенью появился опять. Встал вплотную к двери, смотря мимо нее, небрежно сказал.

— Не наврала ты. Такие пышные булки достались. От пуза наелся. Если бы тот громила последнюю не вырвал, можит, вообще бы животом маялся. Пережрал бы. Так бывает, я знаю.

Она прилегла на постель, согласилась.

— Бывает, ты прав. Жевать нужно. А ты, наверно, сразу в рот толкал да глотал, не прожевывая.

Ребенок вздохнул.

— Некогда жевать. Кишки к животу прилипали от голода. Да боялся, что отнимут.

— Вот видишь. А я тебе говорила, поешь со мной.

Он молча сопел.

Она позвала.

— Иди присядь. Дверь чуть прикрой и говори негромко, бабушка спит.

Он усмехнулся.

— Таких бабушек говором не разбудишь, я знаю…

Он покосился на спящую, потоптался и присел к ней в ноги на полку. Как только сел, видимо, что-то важное решив, сразу зашептал ей громким шепотом:

— Я, тетынька, уж который раз мимо тут прохожу, да ты не замечала. Ишшо наряды проходют, стеречься приходится. А мне, тетынька, ох как нужно доехать. Никак не можно, чтобы меня с поезда сняли!

— Ты безбилетником едешь? — тихо и спокойно спросила Таня.

— Ну да. Очень мне до деда доехать нужно, — опять горячо зашептал он, — я уж в третий раз еду. Теперь никак нельзя попасться… Я уж присмотрел тута. Наверху, где багаж ставят, спрятаюсь, а ты, тетынька, меня не выдавай. Они всего раз по дороге проверяют, да и то не так уж строго. Можно сховаться…

Таня смотрела в полумраке на это детское лицо, слушала шепот, доверяющий ей теперь свою судьбу. Присела рядом с ним и сказала:

— Может, и получится у тебя спрятаться. А может, и в третий раз снимут с поезда. Ненадежный твой план.

— Другого нет, — буркнул он, и глаза, горевшие надеждой, сразу потухли, — не хочешь спрятать, не нада. Я все равно, хоть на крыше, хоть в ящике, а в этот раз добирусь.

Она возразила.

— С чего ты взял, что я не хочу помочь тебе? Если ты уже попал в поезд, нужно что-то умное придумать, чтобы доехать благополучно.

— Чего уж тут придумаешь, — вздохнул ребенок.

— Вот что мы сделаем. Ты посиди тут немножко, подожди, я сейчас вернусь…

Он вдруг схватил ее за запястье двумя руками, хрипло прошептал:

— Сдашь меня?!

— Нет, не сдам. Попробую поговорить с проводницей, чтобы мы с тобой доехали до места спокойно, без приключений.

Он хмыкнул.

— Она деньги запросит.

Таня не ответила, встала и повторила ему:

— Не выходи, сиди тихо и жди меня.

С пожилой проводницей договорилась быстро. Заплатила за четвертое место и ей сказали, что она может ехать со своим племянником спокойно и уверенно. Вернувшись в купе встретила его напряженный взгляд.

— Как тебя зовут, — хитровато улыбаясь, спросила она.

— Полное имя у меня Рыба Андрей Палыч, — быстро ответил он.

Таня присела, притянула его за руку, пряча довольную улыбку, сказала:

— Вот что, Андрей Палыч, залезай наверх, стели себе постель и укладывайся спокойно спать. Надеюсь, ты не храпишь и не падаешь с кроватей.

Андрейка отвернулся и всхлипнул. Таня слегка похлопала его по плечу.

— Поднимайся на свою полку и там уже хочешь плачь от радости, хочешь тихо песни пой. А я хочу спать. Нам долго ехать, успеем поговорить.

Мальчик, не глядя на нее, пыхтя, полез на верхнюю полку, а через пять минут она уже слышала его ровное дыхание.

Проснулась, когда солнце уже начало вставать, и его первые лучи словно охватывали всю линию горизонта. Бабушка сошла на своей станции еще ночью. Таня поднялась, проверить Андрейку, но полка оказалась пустой. Подумала, что он очень тихо двигается, если она не услышала, как спускается и открывает дверь, ведь спит она довольно чутко. Через несколько минут неприятная тревога заставила проверить сумку. Все было на месте. Она прошла к туалету, но и там никого не оказалось. Не зная, что думать, присела к окну, тревожно прислушиваясь к шуму в коридоре. Он появился через час с пакетом конфет в руках и довольной улыбкой.

— Хотел сюрприз сделать, под подушку конфеты засунуть, а ты уже встала, — улыбаясь вздохнул он и положил пакет на столик.

Первое, что почувствовала, была радость увидеть его снова. Уже после этого, когда заметила купюры, выпавшие из кармана и небрежно засунутые им обратно, сознание, что сначала украл деньги, а потом купил для нее эти конфеты, заставило нахмуриться, она почти открыла рот, чтобы высказать возмущение. Андрейка моментально среагировал на ее недовольный вид, насупился, напрягся, закрылся. И Татьяна женским чутьем уловив этот миг, поругала себя мысленно: «Эх, воспитатель непутевый, чуть не испортила все дело».

Подавив в себе негатив, с любопытством открыла пакет, взяла одну конфету, улыбнулась ему.

— Ты прямо фокусник. Мои любимые батончики купил.

Мальчик недоверчиво посмотрелся на нее, поверил и опять широко улыбнулся.

— На станции в буфете взял. Очеридь стояла, да я пролез. Они уже фасованные были, я хвать один пакет, а деньги на прилавок, да и пошел обратно. Даже никто не шумел.

— Здорово у тебя вышло. Только зря на станциях выходишь, опоздать к поезду можешь. Тогда уже точно дело твое плохо.

Он скривил в усмешке губы, удивляясь ее наивности.

— Паровоз сперва гудок дает, — жуя конфету, снисходительно объяснял он, — я услышу и побегу. А если свой вагон пропущу, могу в другой запрыгнуть.

Таня кивала головой, соглашалась. Сидела и думала, что не так-то и просто будет выбить из его головы воровские привычки, за короткую биографию так глубоко вросшие в сознание.

Ближе к вечеру, когда он с интересом смотрел в окно на пробегающие перелески, она отложила журнал, тихо сказала:

— Расскажи мне про свою жизнь. Что помнишь…

Он словно ждал и не хотел этого вопроса, пожал плечом.

— Да чего там, тетынька, рассказывать. Я мало чего помню. Не так хороша жизнь там была.

— Тогда, Андрейка, — она вдруг притянула его к себе, прижала, заглянула в глаза, — тебе нужно ее забыть! Совсем забыть! Понимаешь?

— Я уже и забыл, — бросил он.

Видимо, ее вопрос все-таки заставил его на миг вспомнить прошлые страхи, и ему это было неприятно и ненужно. Детский организм сам отсекал все, что мешало, разрушало психику. Он не хотел возврата к старым отношениям, прошлому окружению, боролся за другую жизнь и не понимал, зачем ему напоминают о прошлом.

Таня подумала, что опять ляпнула лишнее. Мальчик молча смотрел в окно.

— А хочешь, я тебе про себя расскажу? — спросила она.

— Расскажи, — равнодушно отозвался он.

Женщина, подбирая слова, начала рассказ. Но скоро, замечая его интерес, не выбирая слов, не пытаясь выставить себя в лучшем свете, вспоминая какие-то детали, рассказала десятилетнему приятелю историю своей причудливой непутевой жизни.

Иногда он задавал вопросы, и она старалась честно на них ответить.

Когда она закончила, он вздохнул то ли с пониманием, то ли с осуждением. Помолчал и сказал.

— Хорошо, тетынька, что у тебя свой дом был. Ты с детьми своими там жила… И собака даже у вас была. А этот дядька твой, козел. А тебя не любил, обманывал. Надо было тебе молодой его бросить. Зачем так долго терпела… А теперь вот ты уже старая. Как одна в деревне жить будешь. В твоем доме дровами топить надо? Я тоже в деревне жил. Ух и холодно там, коли не протопить как следует. Я сам дрова колол, — прибавил с гордостью.

— Почему ты меня старой назвал? Я еще в состоянии сама хозяйством заниматься, — с легкой обидой сказала Таня.

— Ну, ты ведь уже бабушка, а жить одна будешь. Дети твои в Италии. Глупая ты. В Италии море, тепло, на берегу спать можно и бананы жевать.

— В Италии не растут бананы, там апельсины и мандарины.

— Еще лучше. И дома искать не нужно.

Он мечтательно прищурился.

— Для меня здесь лучше всякой Италии, — сказала она, — знаешь, у каждого должна быть в жизни мечта. Одна. Своя, настоящая. Вот моя мечта сбылась. Ты маленький, не все еще понимаешь.

— У меня тоже мечта сбылась, — отозвался он, — вот приедем, я отыщу деда Сергея и все пойдет как по маслу. У него тоже собака большая есть. Я ее дрессировать буду. А когда вырасту, он меня к себе в лесничество егерем возьмет, я знаю.

Вагон перестукивал и подергивался на поворотах, а они, не зажигая света, сидели, прижавшись, и долго еще разговаривали вполголоса.

Уже на границе Беларуси Татьяна созналась себе, что не хочет отпускать этого маленького человека.

«Он ведь совсем ребенок, пропадет один, — со страхом думала женщина, наблюдая за мальчишкой, — какой-то дед Сергей, которого он ни адреса, ни фамилии не знает. Просто яркое детское воспоминание. И куда пойдет без денег и документов. Снова заберут в приемник».

Она содрогнулась от этой мысли, представив его среди малолетних преступников.

И потихоньку, с женской хитростью принялась приручать его к себе.

— Ты прав, — говорила грустно, — вот я буду одна жить. Собаку заведу, козу куплю белую. Хозяйство небольшое, но одной все-таки тяжеловато будет. Особенно первое время. Подруга поможет, но жить мне одной придется. А зимы в Беларуси долгие и холодные. Может, ты у меня поживешь первое время? Вместе твоего деда Сергея отыщем. Ты ведь ребенок. Как будешь один его искать. А вместе легче. И дрова ты умеешь колоть…

Она говорила так, но осознавала, что легко только на словах. Понимала, что опять затеяла очередную авантюру, но потерять Андрейку уже не могла.

Мальчик сопел носом, прихлебывал чай, размышляя.

— Да я и сам, тетынька, боюся, как бы меня не сцапали прямо на вокзале. Я маленько помню, как нада ехать. Там такой большой дом прямо у дороги с синими воротами и от него на автобусе лесом до конечной остановки ехать нада. Мне бы этот дом сыскать только…

Он уперся в нее детским взглядом, полным надежды.

— Отыщем, Андрейка, — легко пообещала она. Сперва ко мне поедем, помоемся, отдохнем. А потом займемся этим домом. У меня подруга историк, она все большие дома знает. Точно тебе говорю.

— Ну, ладно, — согласился накормленный и сытый ребенок. Ты уж только поторопи свою подругу, пусть сразу начинает отыскивать, а то я этих историков знаю, они же руины всегда ищут, — бормотал он уже совсем сонный.

На подъезде к станции они смотрели в окно и увидели сгоревшее дерево рядом с остановкой.

— Жалко дерево, — сказал Андрейка.

В эту минуту в купе заглянула проводница, быстро обратилась к Тане, указывая на Андрейку.

— Патруль по вагонам ходит, какого-то мальчишку ищут, ты бы «племянника» схоронила. Я неприятностей не хочу.

Не успела она договорить, как он взметнулся, указывая на остановку, крикнул ей:

— Жди меня завтра там.

Таня не успела даже ответить, а он уже спрыгнул с медленно отходящего поезда.

Беларусь, лесничество Березовка

До Березовки доехали быстро. Дом Тани стоял чуть на отшибе от деревни, у самой реки. Подруга предлагала ей несколько более выгодных вариантов, но женщине настолько красивым показалось это место, что про другие дома она даже слушать не захотела. Теперь небольшая речка, такая спокойная летом, накатывалась холодными волнами на пологий берег и словно подвывала ветру.

Таня побежала к дому, открыть калитку и дверь. Когда обернулась, Михаил уже стоял на пороге с мальчиком на руках.

— Горит весь, — тихо сказал он и, осторожно переступив порог, занес его в комнату.

Таня засуетилась вокруг мальчика. Ребенок смотрел на нее, но, видимо, не слышал и на вопросы лишь чуть раскрывал потрескавшиеся губы.

Она быстро переодела его в сухое, уложила в кровать. Михаил помогал ей.

— Я сейчас разведу уксус и разотру его, — подумав, сказала она, — ничего, все обойдется, я надеюсь.

— Огромное вам спасибо, — опять обратилась она к нему, — мне просто повезло, что встретила вас на дороге. Даже не знаю, как отблагодарить. Хотя знаю… Присядьте, я сейчас.

Она вышла в другую комнату и скоро вернулась со свертком в руках. Улыбаясь, протянула ему:

— Когда была у детей в Италии, там на побережье много маленьких бутиков. В одном увидела эту мужскую рубашку и почему-то захотела купить. Она мне показалась такой солнечной, итальянской. А размер, я думаю, самый ваш.

— Он взял сверток, покрутил в руках.

— Если купила, значит, для кого-то брала.

— Нет. Просто купила. Со мной такое случается, — она опять улыбнулась, — возьмите, мне будет приятно.

— Ну, если будет приятно, — он скрутил пакет, положил в карман куртки.

— Давайте я вас хоть чаем напою. Вы ведь тоже мокрый.

— Да, мокрый. Поэтому чай пить не буду, поеду домой. Всего вам доброго.

— И вам. Еще раз спасибо.

— Не за что.

Выходя из калитки и окинув глазом ее маленькое хозяйство, заметил:

— Это хорошо, что у вас отопление есть. Не во всех домах оно имеется. А вот двор у вас без присмотра. Собаку нужно.

— Нужно, — согласилась она, — у меня была собака, овчарка. Пятнадцать лет с нами прожила. В прошлом году умерла, — она вздохнула, — так я к ней привязана была, что другую и не приму наверно. Говорят, когда собака умирает она забирает с собою кусочек вашей души. Ступайте, а то я держу вас под дождем своими разговорами.

Он пошел к машине, она вернулась в дом.

Два месяца спустя

— Мишка, язви тебя в потроха, чавой-то с телевизором случилося, иди глянь.

— Ты, дедуня, если не разбираешься в аппаратуре, не суйся к ней.

— Не суйся… Токо громкость прибавить чуток захотел, ан глядь, рамка энта вышла. Ну ее, эту новую аппаратуру. Тридцать три кнопки на этим пульту, а зачем они? Боисся и нажать. Помню, раньше был у меня черно-белый «Рекорд». Так там, знамо, все понятно, лишних кнопок не было. Включение и звук. И голову не надо ломать. А эти навороченные, развороченные, один туман в голове создают, тьфу на их.

— Туман у тебя в голове создают алкогольные градусы, — отвечал Михаил, настраивая телевизор.

— Да ни в жись! Сухо в горле, Миша. Забижаешь ты меня.

— А шкалик пустой под крыльцом? Ворона подбросила?

— Может, ворона, может, ишшо кто, — слегка раздражаясь, буркнул дед, — и што ты, Мишка, в последняя время все ко мне цыпляисся? И надысь не посидели хорошенька, и теперь вот каверзные вопросы мне задаешь, — дед обидчиво посипел носом, продолжил, — эта ишшо болезня из тебя не вышла и злобствует внутрях, заставляет тебя на людей накидываться. Но, Мишка, по своему опыту житейскому скажу тебе, что крисис уже миновал. Вон и шоки порозовели, и мешки под глазами поубавились. Значит, теперь нужно здоровье, как говорится, застограмить подчистую.

Дед рассеяно наблюдал, как Михаил собирает на стол. Увидев бутылку, радостно заулыбался.

— Вот этак правильно, Миша. Посидим, поговорим, новости послухаем. А ты мне скажи, голубь мой, бабка моя вроде видала, как ты свою кралю из города напрочь прогнал. А она вроде истерику тебе закатила.

— Дед, ты телевизор смотреть будешь или у меня интервью брать, а бабка твоя редактировать.

— Вот опять ты, Миша, злобствуешь. Не охота тебе сказывать про свои интимные проблемы, ну и ладно. А веешь, не чужие мы люди, мог бы и сказать мне чего. А я, глядишь, какой совет тебе дам. Все же я постарше тебя буду, поопытнее…

— Проблем у меня в интимной жизни нет, а ты, опытный, стакан ровнее держи, не выливай на стол содержимое.

— Ох, расплескал маленько! Давай, парень, за тебя. Здоровья тебе доброго, да в жизни личной удачи, — дед всхлипнул, — ох, Мишка, вот Бог не дал нам с бабкой своих детей, дык хорошо, что ты, кровинушка, есть у нас. И душа наша с бабкой все же переживает за тебя. Ведь немолодой ты, а все кобенишся, не остепенишся, бабу в дом не приведешь. Утром бабка говорит мне: «Иди поговори и скажи Михаилу, что Нюрка Егорьева рада будет и без свадьбы к тебе в дом зайти». А Нюрка девка работящая, ухватистая. Взял бы да обженился, а Мишь? Может, ишшо внучат бы нам с бабкой нарожал бы!

Михаил молча жевал соленый огурец.

Приехав из Березовки, он не попал сразу домой, а целый день проканителился, поэтому к вечеру, с трудом дойдя до постели, слег с простудой. Медсестра Егорьева усердно делала ему уколы. Через три дня он поднялся, но, как на грех, при переезде реки вброд заглохла машина, пришлось выбираться на берег в ледяной воде, и он опять слег уже на целый месяц.

Теперь, еще чувствуя слабость в теле, но уже понимая, что болезнь отступила, он блаженно щурился в теплой комнате, вполуха слушал деда и думал, как хорошо жить, когда ты не болеешь.

— Мишка, чавой-то в окне увидал?

— Ничего, — Михаил оборотился к деду.

— Гутарю тебе, собака соседская ощенилась. Надысь иду мимо, а Митрич меня зазывает, не нужно ли тебе, ко мне значит обращается, дед, породистого щенка, чистокровный восточноеврапеец. Совсем дешево отдаю, за две тышшы.

— А чего ж это так дешевишь? — я у него интересуюсь. — Мне то, Мишка, собака на кой ляд. Всю жизню прожил без породистой. Моська вон по двору найдает и ладна. Бабка ей плеснет в миску баланды, та и давольна, дело свое сполняет сполна; бегает вдоль двора да тявкает. Больше с нее ничего и не требуется. Здесь меня любопытство и одолело. Это как же так, что такое случилось, что этот жмот породистых щенков дешево отдать желает. Вот я у его это и воспрошаю.

— И чо? — что-то промелькнуло в голове Михаила при упоминании породистой собаки.

— Этот Митрич собачонок своих и по шесть тышш продавал, да покупателей нема. Кто в деревне собак покупает. В кажном дворе свой Шарик бегает. А щенки подросли, их там восемь. Вот этот скупердяй и скинул цену. А опосля говорит:

— Бери, дед, даром хоть одного, трудно собаке восьмерых кормить.

Я отвечаю:

— Да на кой мне твой щенок, его, поди, кормами с магазина кормить полагается, а я этот корм сам себе позволить не могу. Вот такой разговор вышел.

Михаил внимательно слушал.

— Когда, говоришь, видел его.

— Да, надысь, третьего дня и видел.

— И прямо даром тебе отдавал?

— Даром, Миша, даром! Вот ведь умора! Митрич и даром! — дед поперхнулся смешком, — где это видано!

— Вставай дед, айда до Митрича дойдем. Мне он не подарит, мы с ним как в прошлый год сцепились, до сих пор в контре, а ты скажешь, что себе возьмешь.

— Дык не надо мне.

— Идем, тебе говорю.

— Чего ты вдруг встрепенулся? Давай на дорожку по маленькой, раз на дело идем.

— А тебе то щенок зачем?

— Не мне это.

— Кому же?

— Хорошим людям. Вставай и пошли.

Через час дед с Михаилом принесли в дом симпатичного щенка с желтыми ушами и смышлеными глазками. Щенок сразу принялся деловито обнюхивать углы, смешно вперевалку бегать по террасе.

— Красавец! — оценил дед, наливая на посошок. А ты, Мишка, скрытный какой. Кому отдашь?

Михаил, чуть улыбаясь, глянул на собеседника.

— Этот щенок, дед, большую услугу оказать мне может в жизни. На Новый год в Березовку хочу съездить, вы с бабкой тут за домом приглядите.

— К кому это надумал ты, Мишка, в Березовку? Ты, парень, какой-то туман наводишь.

— Все узнаешь, дед, в свое время. Я ведь и сам мало еще что знаю да понимаю, но вовремя этот щенок у нас оказался. А теперь, дед, обувайся, тулуп свой надевай и домой топай, бабка ждет. Проводить тебя или сам дойдешь?

— Дойду, милай, ноги хучь как у пеликана, но до дому донесут.

Михаил проводил деда, постелил собаке в уголке одеяло, налил молока, достал из шифоньера сверток. Вытащил рубашку, подаренную Таней. Она действительно была яркой, летней и морской. Мужчина, мельком глянув, осторожно повесил ее на спинку стула, посмотрел на собачку, удовлетворенно кивнул, оделся и вышел в гараж, принялся ковыряться в машине.

20

Березовка. 2008 год

Таня никак не ожидала, что эти три первых ее месяца на белорусской земле окажутся такими трудными. Справляться с хозяйством оказалось совсем не просто. Дом, справный с виду, нуждался в хорошем ремонте. Крыша текла. Окно в маленькой комнате продувалось. Полы в сенцах совсем прогнили. В магазине продавали только самое необходимое. Андрейка лежал больной, а она не могла купить для него лекарств. Помогла соседка. Она пришла на третий день. Таня поставила таз под льющую с потолка воду и обреченно наблюдала, как струя становится все больше. Таисия Петровна позвала местного, и парнишка за полчаса устранил это бедствие.

Лекарства тоже принесла пожилая женщина.

— Я ведь тоже приезжая, — рассказывала она. В тридцать лет приехала сюда из Астрахани, да так и осталась. В школе учительницей тридцать лет проработала. Нелегко было первые годы. Но не уехала. Земля эта не отпускала. Жить нужно там, где душе спокойно.

«Как она правильно говорит», — думала Таня, подливая гостье горячего чая и успокаиваясь душой.

— И ты справишься. Плохо, что хозяина нет. В деревне без мужика тяжело. Но, не горюй, люди здесь отзывчивые. Через три дома от правления Сердюки живут, два брата с детьми. Сходи, договорись, они хорошие мастера, делают недорого и на совесть. Зиму перезимуешь, а весной такая благодать начнется, что забудешь про обратный путь.

— У меня обратного пути нет, — возразила Таня, — понимала, когда сюда ехала, что будет нелегко.

— И все-таки отчаянная ты женщина, — чуть усмехнулась соседка, — вот так сорваться с насиженного угла, детей бросить да приехать в чужую сторону, это веские причины быть должны…

— Должны быть, — эхом отозвалась Таня, мысленно в одно мгновение перелистнув свою прежнюю жизнь.

Таисия Петровна внимательно глянула на Таню, ободряюще улыбнулась.

— Ну и ладно. Захотела и приехала! Мы, русские бабы, такие, сначала терпим, а потом как разойдемся, что сами себе диву даемся! Ты не стесняйся, обращайся по-соседски. Я тоже одна. Вот вместе и будем зимовать. А куда поехать, так мой «Москвич» на ходу, подвезу.

— Спасибо, Таисия Петровна. Ваша помощь мне действительно нужна будет…

И Таня рассказала, что хочет усыновить Андрейку. Через неделю приехала подруга. Они отыскали лесничество деда Сергея. Но тот уже год, как умер. Мальчик перенес это известие довольно спокойно. К тому времени Таня уже поговорила с ним и Андрейка дал согласие на усыновление. Два месяца Таня собирала необходимые документы. Спасибо соседке, действительно помогла. Там, где Таня понапрасну обивала пороги, Таисия Петровна одним телефонным звонком решала проблему. Когда она узнала, что Таня пишет рассказы, потребовала прочитать ей их.

Прослушав некоторые, осторожно сказала Тане.

— Не хочу тебя обнадеживать. Хорошие. Я с интересом слушала. Видно, что не хватает тебе института. Но как самобытный писатель, ты довольно крепкая. Есть у меня один знакомый редактор. Ученик мой бывший, — она улыбнулась, — плохо он учился до четвертого класса. Однажды, помню, член комиссии какой-то приезжей его спросил: «Как ты учишься, мальчик?» — А Николка гордо ему отвечает: «Я — твердый троечник!» А потом так понравилось ему книжки читать, что вот уже десять лет возглавляет одну из Минских редакций. Он заезжает ко мне под Новый год, поздравляет. Вот мы и зайдем к тебе поздороваться. А ты подбери из своего запаса две три вещи, может, что и получится из этого.

— Вы просто фея-волшебница.

— Не хвали, ничего не известно. Писателей много. И поопытней тебя, и покруче. Но попытаемся. Хорошие ведь рассказы, простые и жизненные. Если мне понравились, так и другие с интересом прочтут. Глаза пожилой женщины загорелись.

— Не будем до Нового года ждать. В среду я в Минск поеду по делам, приготовь флешку, сама ему отвезу. А там уж, как Бог распорядится.

К Новому году Таня с Андрейкой уже освоились в своем доме. И даже украсили большую комнату гирляндами.

— Завтра по магазинам поедем, — сказала мальчику Таня. — Нужно тебе к школе форму купить с учебниками. Хорошо, что Таисия Петровна тебя немножко поднатаскала по всем предметам, иначе тебя только во второй класс взяли бы.

— Тетынька, не боись. Ты еще не знаешь, какой я смышленый. Я враз все понимаю. Ищо отличником буду, вот поглядишь!

— Погляжу, погляжу, — ответила Таня, а пока, хвастунишка, идем пельмени лепить. Много налепим и на мороз уберем. А ты, когда есть захочешь, возьмешь и сваришь.

— А ты где будешь?

— Работу поеду искать. Может, чего и найду.

— Я, когда вырасту, буду сам работать, а ты дома будешь сидеть, — серьезно сказал мальчишка.

Беларусь. Минск

Они успели купить все, что нужно, уже до обеда. Зашли в маленькое кафе на автовокзале, съели по пирожному и сели в автобус, чтобы ехать домой.

— Тетынька, смотри, тот дядя, что меня нашел, стоит у машины, — дернув ее за рукав, сказал Андрейка, сидевший у окна.

Она так быстро дернулась к окну, что потом стыдила себя за этот глупый порыв.

Она встретилась с ним взглядом, радостно заулыбалась и даже помахала ладошкой, приветствуя его. Мальчик тоже принялся махать. Мужчина удивленно всмотрелся в окно автобуса, узнал, широко улыбнулся им, махнул рукой, приглашая выйти из автобуса, сделал шаг навстречу, но тут из соседнего автобуса вышла женщина и, подойдя к нему, так эмоционально принялась выяснять отношения, то теребя его за рукав, то поглаживая ему щеки, что у самой Татьяны щеки почему-то запылали, словно от стыда. Она отвернулась от окна, встретила понимающий взгляд мальчика. Стало некомфортно, словно они, сами того не желая, узнали секрет друг друга, который оба скрывали.

Хорошо, что автобус тронулся в это время. Татьяна сосредоточенно рассматривала пушистую шапку, сидевшего перед ней мужчины. Андрейка, вывернув шею, смотрел в окно, успел заметить, как Михаил оторвал от себя женщину и зашел в продуктовый магазин. Некоторое время они молчали. Мальчик принялся было рассказывать, что увидел, но она перевела разговор на другую тему. Андрейка, время от времени поглядывая на нее сбоку, тихонько и грустно вздыхал.

— Ты чего вздыхаешь, как старичок? — заметив его страдания, спросила Таня.

— Думаю, нада нам елку где-то взять. Новый год без елки неинтересно встречать, — отозвался Андрейка.

— У нас через дорогу ель растет небольшая, давай ее нарядим.

— В доме нужно поставить.

— Андрейка, зачем дерево убивать. Сходите с соседским Ваней в лес и принесите несколько еловых ветвей. Мы их развесим и нарядим, будет просто замечательно.

— Ладно, так сделаем.

Разговаривая о насущных делах и заботах, они ехали домой.

Ночью, лежа в кровати, Таня долго не могла заснуть. Думала о детях, радуясь, что все у них в порядке. На лето все обещали приехать к ней, познакомиться с Андрейкой, помочь по огороду. Думала об Андрейке, какой он действительно славный и смышленый, о себе, не минуты не сожалея, что выбрала такой путь. Потом решала, что приготовить для новогоднего стола. Обещала приехать подруга с дочерью и внучкой. Таисия Петровна будет. Но в памяти всплывал радостный взгляд Михаила. Таня, как и любая женщина, сумела рассмотреть не только искреннюю радость от встречи, но и немножко больше.

Таисия Петровна, знавшая всех в округе, рассказала ей и про Михаила, с матерью которого была дружна. Таня, не строя иллюзий, не смогла забыть случайного попутчика и часто его вспоминала. Но она так давно была одна, словно улитка в раковину, забилась в свое одиночество и под пытками не созналась бы, что в груди вспыхнуло чувство к этому чужому и постороннему человеку.

31 декабря. Березовка

— Хозяйка, гостей принимаешь?! Батюшки, они и на заборе гирлянды навешали! Сережка, вытаскивайте с Кристиной пакеты из машины. Натусик, беги ко мне, держи сумочку, неси в дом.

Таня, улыбаясь, встречала подругу. Та приехала со всей семьей; с мужем, дочерью, зятем и внучкой.

Вскоре подошла соседка.

— Хорошие новости тебе в подарок к Новому году, — сообщила она. Не скажу, что сразу, но взяли твои произведения на комиссию. А сегодня позвонили, что все прошли на издание. Поздравляю. После Нового года сама поедешь в редакцию контракт заключать.

Таня от этой новости села на стул. Слезы радости потекли по щекам. Почти тридцать лет писала рассказы и сказки для детей. И вот теперь их будут печатать. У нее будут книги! И другие люди будут их читать. Такого подарка она не ожидала. Подруга с соседкой, смеясь, успокаивали и поздравляли ее.

— Все, Танюш, перестань, хватит. Радоваться нужно. Теперь я всем буду говорить, что я подруга писательницы. Смотри, не загордись. А сейчас вставай, я у тебя в хозяйстве ни одной салатницы не могу найти.

— Давайте, теть Тань, забабахаем этот Новый год, чтоб вся окрестность гремела, — закричал со столба Сережа, зять подруги, настраивая колонки.

— Слезь оттуда, — кричала ему жена. Хоть в деревне дай нам спокойно посидеть. Не представляете, теть Тань, в квартире в каждой комнате колонки навесил, просто помешанный на музыке. У отца даже правое ухо слышать перестало.

— Да, не мешало бы и огурчиков на столе соленых, — отозвался из комнаты Петр, муж Насти, не расслышав, о чем речь. Все засмеялись.

Таня суетилась на кухне. Мужчины расставляли стол. Во дворе смеркалось.

— Давайте сядем, старый год проводим, — предложила Таисия Петровна.

В калитку кто-то постучал.

— Кого это там принесло? Ты ждешь кого? — спросила Таисия Петровна.

— Никого, — ответила Таня.

— Сидите, сам открою, — встал из-за стола Петр, — может, лихие люди.

— Я с вами, — Андрейка пошел за ним.

31 декабря, Березовка. Дом Тани. 21 час

Михаил держал в одной руке пакет с подарками, другой придерживал тулуп на груди, где спал щенок. Он никак не ожидал, что в ее доме будет столько гостей. Если судить по шуму и теням на занавесках, то в доме много людей. Он минуту постоял у калитки, потом решительно постучал. Дверь отворилась. Тяжелые мужские шаги раздались во дворе, заскрипели по снегу. Калитку открыл здоровый мужик, на голову выше Михаила.

— Ты кто? — грозно и громко спросил он, надевая фуфайку.

«Быстро она себе хозяина нашла», — пронеслась в голове Михаила нехорошая мысль.

— Дед Мороз, — угрюмо ответил Михаил, — на, держи, — он протянул пакет с подарками, собираясь развернуться и вместе со щенком вернуться домой.

Но выскочивший Андрейка сразу его признал и, подбежав, потянул за рукав во двор.

— Хорошо, дядька, что ты приехал, — быстро сказал он, — а чего там у тебя за пазухой копошится? Ай! Дядинька! Ты нам собачку привез?!

Андрейка, радостно повизгивая и постанывая, взял на руки щенка и побежал в дом.

Михаил растерянно остановился у порога дома.

Петр протянул ему руку.

— Давай знакомится. Вижу, тебе здесь очень даже рады.

Мужчины познакомились.

— Пошли в дом, — позвал Петр.

— Погоди малость, остановил его Михаил.

— Чего ты? — удивленно поднял бровь Петр.

Михаил натянуто улыбнулся, признался.

— Робею, понимаешь. Самому смешно, а вот боюсь этот шаг первый сделать.

Петр моментально среагировал. Открыл дверь в чулан, подтолкнул туда Михаила.

Присядь. Коли робеешь, значит, все у тебя серьезно. Без подготовки может чего не так пойти, — он хитро подмигнул, разливая из бутылки по рюмочкам, — давай, Михаил, за успех операции. Мужчины выпили, закусили бананом.

— Петь, ты куда подевался с гостем-то? — встретила их на террасе Настя, — Андрейка говорит, что вы следом идете, а вы пропали. Идемте за стол. Как раз горячее принесли.

Первое, что увидела смущенная Татьяна, была итальянская рубашка. Она встала, на негнущихся ногах подошла к гостю.

А Михаил, благодарно кивнув Петру, осмотрел всех сидящих за столом и, подавая пакет Тане, негромко сказал:

— С наступающим вас всех. Вот, незваным гостем пришел, надеюсь, не прогоните.

Таня, скрывая смущение, совершенно не зная, что отвечать, показала ему на стул.

— Садитесь.

А Таисия Петровна ответила:

— Не прогоним, не прогоним. Хорошим гостям всегда рады, а коли приглянешься, может, и подолее задержишься… Под Новый год, говорят, каких только чудес не происходит…

— Вот за ваши пророческие слова и первый тост, — весело подмигивая жене, громко сказал Петр, разливая вино по бокалам.

Светлана Станиславовна МОСОЛОВА

Родилась в 1962 году в России в городе Новотроицке Оренбургской области.

Окончила Суводский российский лесной техникум в 1981 году Направлена на работу в Ашхабад (Туркменистан).

Трудилась в лесхозе помощником лесниче¬го. Сейчас на заслуженном отдыхе. Имеет сына и дочь.

В 1997–1999 годах в газете города Шумерля (Чувашская Республика) опубликованы повести «Красные розы Ашхабада», «Роддом, палата номер восемь», рассказ «Соседка». В Минске публикуется впервые.

Живет в Ашхабаде, планирует переехать в Беларусь.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.