Нарушенное обещание (ЛП)

Переводчик_Sinelnikova

СОФИЯ

Я просыпаюсь от флуоресцентных ламп надо мной и запаха дезинфицирующего средства, наполняющего мой нос. На мгновение я полностью дезориентирована, мое последнее воспоминание, как я кладу фрукты ложкой на фарфоровую тарелку в банкетном зале отеля.

Затем я полностью открываю глаза и понимаю, где я нахожусь.

Я в больнице, лежу на больничной койке. Я чувствую, как что-то тянет меня за руку, и когда я оглядываюсь, я вижу, что в моей руке капельница, какой-то аппарат, подключенный ко мне, отслеживает частоту моего сердцебиения тихими, ровными звуковыми сигналами, которые ускоряются по мере того, как воспоминания начинают возвращаться. Взрыв… разбитое стекло и дым, заполняющий комнату, опрокинутые стулья и крики гостей. Тело Луки поверх моего, кровь изо рта и носа. И еще больше крови на его боку…

Я задыхаюсь, заставляя себя подняться изо всех сил. Мой первый, непреодолимый страх, это то, что он мертв. Я даже не трачу время на то, чтобы разобраться, почему или задаться вопросом, почему меня это должно волновать после всего, что произошло. Мой муж, возможно, мертв. Необъяснимо, но эта мысль наполняет меня грустью, может быть, недостаточно глубокой, чтобы называться горем, но что-то щемящее и пустое затягивается в моей груди.

Если я стану вдовой, Дон Росси убьет меня.

Я рада, что это была не моя первая мысль, но это определенно моя вторая. Если Лука мертв, некому защитить меня. Это не единственная причина, по которой я надеюсь, что он жив, но это определенно одна из них. И я не могу не задаться вопросом, почему он вообще бросился закрывать меня. Если бы я погибла при взрыве, это решило бы для него две проблемы: у него больше не было бы нежеланной жены. Ему также не пришлось бы чувствовать ответственность за то, что Росси позволил бы меня убить. Я бы стала просто несчастной жертвой что бы, черт возьми, ни случилось в отеле.

Раздается стук в дверь, и входит пожилая блондинка-медсестра с легкой улыбкой на лице.

— О, миссис Романо. Рада видеть, что вы пришли в себя!

Миссис Романо. Я впервые слышу, чтобы кто-то так ко мне обращался, и на короткую секунду у меня возникает желание сказать —"Нет, я мисс Ферретти, вы, должно быть, ошиблись комнатой". И тогда я вспоминаю, что я… Романо, жена Луки во всех отношениях.

Воспоминание о нашей первой брачной ночи заливает меня краской, и я чувствую себя неловко. Все в той ночи казалось неправильным и сбивающим с толку, а затем это недоразумение или же злой умысел, когда я узнала, что мне вообще не нужно было этого делать, и Луке пришлось порезать мне бедро в качестве последнего средства, а не первого. Сейчас я даже не чувствую жжения от пореза, но рефлекторно мне хочется протянуть руку и дотронуться до него. Однако я этого не делаю, вместо этого я поднимаю взгляд на медсестру, когда она приближается к моей кровати.

— Как вы себя чувствуете? — Вежливо спрашивает она, заглядывая в планшет в ногах моей кровати. — Вам повезло, миссис Романо. Ваши травмы оказались незначительными. Небольшие ушибы и легкое сотрясение мозга, но это пройдет довольно быстро. Внутреннего кровотечения нет, и повреждение внутренних ушей, похоже, также незначительное. У вас есть несколько царапин и порезов, но все это довольно поверхностно. — Она улыбается мне. — Вам очень повезло.

То, как она это говорит, заставляет мой желудок сжаться. Что-то в ее голосе подразумевает, что другим повезло меньше.

— А как насчет моего мужа? — Спрашиваю я, мой голос похож на хриплое карканье.

— Травмы мистера Романо были более серьезными, но он жив, — быстро добавляет медсестра в конце, увидев мое лицо.

— Что вы имеете в виду, под более серьезные?

— У него глубокая рваная рана на боку, и мы нашли там несколько осколков стекла. У него также была перфорация барабанной перепонки, но она заживет в течение пары недель, и он скоро сможет вернуться домой. Сейчас он под наркозом, после процедуры по удалению стекла и зашиванию рваной раны на боку.

— Могу я пойти повидаться с ним? — Вопрос даже меня удивляет, я не уверена, почему я хочу его увидеть. Может быть, это потому, что я чувствую себя виноватой, что облегчение, охватившее меня, когда я услышала, что он жив, составляет по крайней мере шестьдесят процентов, потому что теперь я знаю, что я в безопасности или, по крайней мере, в безопасности, насколько это возможно. Мой муж все еще жив. Остальные сорок процентов, это потому, что у него была доля секунды, чтобы принять решение, и он решил защитить меня. Я не знаю почему, но мне бы хотелось его увидеть. И как бы я ни злилась из-за событий нашей брачной ночи, я хотела бы, по крайней мере, иметь возможность поблагодарить его.

— Я могу проводить вас в его палату, — говорит медсестра после минутного раздумья. — Но вам пока нельзя входить. И ненадолго, вам тоже нужно отдохнуть.

— Хорошо, — быстро соглашаюсь я. — Ненадолго. Я просто хочу его увидеть.

Медсестра лучезарно улыбается мне, без сомнения, думая, что я новобрачная, влюбленная в своего мужа и скучающая по нему. Позволить ей поверить в это не повредит, и я не утруждаю себя тем, чтобы заставить ее думать иначе, пока она помогает мне встать с больничной койки, отключает подключение к монитору и показывает, как передвигать мою подставку для капельницы.

Я ненавижу все это. Даже пентхаус предпочтительнее, чем находиться здесь, с трубками, выходящими из моей руки, и в больничной рубашке. Я чувствую себя больной и слабой, и это слишком сильно напоминает мне о том, как я в последний раз была в больнице со своей матерью, за несколько месяцев до ее смерти. Я изо всех сил стараюсь не думать об этом, не вспоминать, как она превратилась из красивой, энергичной женщины в подобие самой себя, ее блестящие светлые волосы исчезли, идеальная кожа высохла и потрескалась, ее некогда здоровое и сильное тело превратилось в хрупкий скелет. Я даже не узнавала ее к концу, и часть меня была рада, что моего отца не было рядом, чтобы видеть ее такой, и что его последним воспоминанием о ней будет женщина, на которой он женился, ради которой он многим рисковал, потому что так сильно любил ее. По крайней мере, отчасти это было просто потому, что она была русской, я это знаю, но всегда был намек на что-то еще, на какую-то причину, по которой он никогда не должен был жениться на ней, но все равно женился.

Мама была рада, что он тоже не был рядом и не видел ее. Она сказала мне то же самое незадолго до своей смерти. А потом она отдала мне свое ожерелье и сказала, что надеется скоро снова его увидеть. Но было что-то в ее глазах, что кричало мне, что на самом деле она в это не верит. Во что бы она ни пыталась верить всю свою жизнь, выросшую в ортодоксальных церквях своего дома, болезнь унесла ее, как и все остальное. Я тоже в это не верю. Точно так же, как я больше не верю в сказки. Если и есть рай или ад, то это тот, который мы создаем здесь, и ничего больше.

Я все еще не уверена, на что будет похожа моя жизнь с Лукой. Не на рай, я уверена в этом. Но если он заботится обо мне настолько, чтобы броситься и закрыть меня во время взрыва, возможно, это промежуточная позиция. Чистилище, если хотите.

Медсестра проводит меня до окна палаты Луки. Он лежит в кровати, подключенный к тем же самым трубкам и проводам, что и я ранее, и спит, как она и сказала. Он выглядит бледнее обычного, и я вижу синяки вокруг его глаза и одной стороны лица, порезы на шее и руках.

— Ему тоже повезло, — тихо говорит медсестра, проследив за моим взглядом. — Если бы что-то такое большое, как то, что застряло у него в боку, попало ему в шею, его бы сейчас здесь не было.

От этого по мне пробегает холодок, которого я не ожидала, и я не уверена, для него это или для меня. Меня, по крайней мере частично, из-за того, насколько моя жизнь связана с его. Но также из-за него, и я не хочу признавать, что мне не все равно. Что даже если я не хочу быть его женой, даже если я ненавижу его больше, чем немного за все это, и во многом виню в этом его готовность идти навстречу вместо того, чтобы найти какой-то другой выход для меня, я не хочу, чтобы он умирал.

Он выглядит почти таким умиротворенным, лежа на больничной койке с простыней, подоткнутой под мышками. Вот так его лицо выглядит мягче, моложе, резкие линии челюсти и скул более расслаблены во сне. Он больше похож на человека, с которым я могла бы столкнуться на улице или постучаться прямо в Tinder, а не на закоренелого преступника, заместителя главы самой печально известной и могущественной организации в мире.

Я его жена. Жена мафиози. У меня от этого мурашки бегут по коже. Я не хочу иметь к этому никакого отношения, и все же я часть этого и всегда была. Я пыталась выбраться, но с каждым днем меня затягивает все глубже и глубже.

— Что насчет остальных? — Тихо спрашиваю я. — Семья Росси… Катерина и ее мать, и…

— Мисс Росси и ее жених мистер Бьянки в порядке. Мне сказали, что мистера Бьянки даже не было в комнате, поэтому он, конечно, не получил никаких травм. У мисс Росси также были небольшие ушибы и легкая перфорация барабанной перепонки, но она быстро заживет. Что касается мистера Росси… — Медсестра делает глубокий вдох. — Он в критическом состоянии. Я не могу сообщить точных подробностей, поскольку вы не являетесь членом его семьи, но мы не уверены…

— Мое сердце бьется так сильно, что я слышу его. — Не уверены в чем?

— Его состояние очень критическое, — снова говорит медсестра. — Это действительно все, что я могу сказать.

— А его жена? Джулия?

Молчание медсестры подсказывает мне ответ еще до того, как она заговорит.

— Миссис Росси не пережила взрыв, — тихо говорит она. — Мне очень жаль. Я предполагаю, что они были вашими друзьями?

— Моего мужа. — Я чувствую оцепенение. Я не очень хорошо знала миссис Росси, но ничто в ней никогда не казалось мне особенно злобным или неприятным. Она держалась со мной холодно и официально, и у меня сложилось впечатление, что она была счастлива жить той жизнью, за которую вышла замуж, и наслаждаться привилегиями, закрывая глаза на преступления и интрижки своего мужа. Однако она не выглядела чрезмерно довольной, когда наутро после свадьбы они пришли посмотреть кровать, и у меня сложилось отчетливое впечатление, что она сочла эту церемонию устаревшей и нелепой. Она была вежлива со мной и любила свою дочь.

Она не заслуживала смерти. Особенно, когда в одной комнате находится такой человек, как ее муж, человек, который безудержно зол, который убил бы меня просто ради собственного спокойствия, который угрожал Луке, человеку, которому он должен доверять больше всего на свете, если бы он отказался изнасиловать свою невесту в ее первую брачную ночь. В конце концов я согласилась, но все равно, я знаю, Росси было все равно. Ему было бы все равно, если бы Лука связал меня и заткнул мне рот кляпом, главное, чтобы это было сделано.

Он должен был умереть, а не Джулия. Я чувствую, как у меня сжимается горло, глаза горят от слез, когда медсестра помогает мне вернуться в мою палату. Катерина. Больше всего на свете я хочу пойти к ней, помочь ей пройти через это любым доступным мне способом прямо сейчас. И я сделаю это, как только нас всех выпишут из больницы, я обещаю себе. Я точно знаю, как больно терять родителей. А Катерина пыталась быть доброй ко мне только с тех пор, как мы встретились.

— Вам нужно отдохнуть, — строго говорит медсестра. — Возможно, вы не сильно пострадали, но вы через многое прошли, миссис Романо. Вам потребуется некоторое время, чтобы оправиться от шока.

— Я…

— Я собираюсь дать вам успокоительное, — говорит она. Прежде чем я успеваю возразить, она уже вводит что-то мне в капельницу. — Отдохните немного, миссис Романо.

Я не чувствую, что могу отдохнуть. Мой желудок скручивается в узел, горло и глаза горят от непролитых слез, и я чувствую, что все стало намного хуже. Я чувствую, как наступает некоторый шок, осознание того, что если на нас напали, а на нас, должно быть, напали, то не может быть совпадением случайный взрыв в отеле, где мы остановились после свадьбы, и это может случиться снова. Это может произойти здесь. В пентхаусе Луки. Смогу ли я когда-нибудь по-настоящему чувствовать себя в безопасности?

Предполагалось, что свадьба должна была отодвинуть Братву назад, а также удовлетворить Росси. Похоже, последнее удалось, но не первое. И если честно, я не знаю, кто пугает меня больше.

* * *

Когда я снова просыпаюсь, я чувствую головокружение, вероятно, из-за последствий успокоительного. Во рту сухо и липко, и я отчаянно хочу пить. Я быстро моргаю, пытаясь немного сесть, морщась от рези в глазах.

— Рад видеть, что ты проснулась.

Звук глубокого голоса Луки полностью приводит меня в сознание. Я оглядываюсь и вижу, что он сидит у моей кровати, полностью одетый в черные брюки и бордовую рубашку с расстегнутым воротом. Но даже в таком виде я никогда его не видела таким безупречным. Рубашка немного помята, а волосы растрепаны, что снова делает его моложе и доступнее. Рукава закатаны до локтей, и я вижу несколько перевязанных пластырей на его руках, а также один на шее. Он слегка улыбается мне, и на этот раз это не кажется рассчитанным или осторожным. Кажется, он искренне рад видеть, что я проснулась и жива.

— Не мог бы ты принести мне немного воды? — Спрашиваю я неуверенно, кивая в сторону бокового столика, который находится вне досягаемости, где стоят пластиковый кувшин и чашки.

Лука кивает, молча встает и наливает немного воды в чашку. От одного только звука плеска у меня начинает болеть рот и сжимается горло, возможно, капельница вливала в меня жидкость, но я все еще чувствую себя пересохшей, как Сахара, и я с благодарностью беру чашку, когда он протягивает ее мне, и делаю большой глоток.

— Спокойней, — говорит Лука, снова садясь. — Не подавись.

Он говорит это небрежно, но в его глазах есть намек на настоящее беспокойство. Всего на секунду я еще раз мельком представляю, на что это было бы похоже, если бы мы были обычной парой, если бы Лука был обычным мужем, приносящим немного воды для своей любимой жены, и мы оба оправлялись от травмы, которую только что пережили.

— Как ты себя чувствуешь? — Спрашиваю я, как только заканчиваю с водой. — Медсестра сказала…

— Я в порядке, — отрывисто говорит Лука. — Несколько царапин и ушибов, но в основном все в порядке.

— Она сказала, что у тебя довольно серьезная травма в боку. Я видела это, когда… когда ты был на мне. — Я тяжело сглатываю, точно зная, как прозвучало это последнее предложение. Это навевает воспоминания о другом разе, когда он был на мне, когда я узнала, каково это, чувствовать его внутри себя.

— У меня бывало и похуже, — мрачно говорит Лука. — Нельзя дожить до тридцати лет в мафии, не получив хотя бы одного выстрела.

Я пристально смотрю на него.

— У тебя это было?

— Пару раз. — Лука пожимает плечами. — Это случается.

И вот так, любая иллюзия, что мы когда-нибудь сможем быть нормальными, снова разбивается вдребезги. Не то чтобы я законно думала, что это возможно. Но момент был почти приятным. Мысль о том, что в Луку стреляли, не совсем вызывает у меня ту реакцию, которая была, когда я думала, что он мертв. Прошлой ночью мне вроде как хотелось самой застрелить его. Просто не смертельно.

— Я рад, что ты цела, — тихо говорит Лука, наклоняясь вперед на своем сиденье. — И невредима. Я благодарен за это. Медсестра говорит, что теперь, когда ты проснулась, ты сможешь пойти домой.

У меня больше нет дома, но я понимаю, что он имеет в виду… пентхаус, даже если это всегда будет его дом, а не мой. Надеюсь, скоро у меня, по крайней мере, будет своя квартира, даже если я не уверена, что и там буду чувствовать себя как дома.

— Ты спас меня. — Выпаливаю я слова, которые вертелись у меня на кончике языка с тех пор, как я проснулась и увидела его сидящим там. — Ты закрыл меня, когда произошел взрыв. Почему ты это сделал? Ты мог умереть.

Черты его лица тщательно скрываются, я вижу, как это происходит.

— Ты моя жена, — холодно говорит он.

— И ты мог бы решить две проблемы за один раз, позволив мне умереть, — указываю я. — Стал бы свободен, без чувства вины за то, что позволил Росси убить меня. Я уверена, что горе вдовца могло бы во многом согреть и твою постель.

— Мне не нужно горе, чтобы согревать мою постель, — натянуто говорит Лука. — Если я захочу другую женщину, я ее получу. Если я захочу тебя, ты будешь у меня. Что касается того, что я сделал, я зашел так далеко, чтобы защитить тебя. Зачем останавливаться на достигнутом? С таким же успехом можно было бы довести дело до горького конца изначально.

Слова звучат неубедительно, даже когда он их произносит. Я знаю так же хорошо, как и он, я уверена, что это всего лишь прикрытие для настоящей правды, что он сам не понимает, почему инстинктивно защищал меня. Его ответ только подтверждает это для меня. Но я не позволю остальной части того, что он сказал, пройти так легко.

— Ты не можешь обладать мной, когда захочешь, — тихо говорю я. — То, что произошло в нашу первую брачную ночь… это больше не повторится, Лука. Сейчас для этого нет причин. Ты доказал Росси, что я твоя, — с горечью выдавливаю я, — но я не собираюсь быть игрушкой для твоего удовольствия. Этот единственный раз был последним.

— Конечно. — Лука пожимает плечами. — Это был не самый лучший трах в моей жизни, София.

Я вздрагиваю. Слова не должны жалить, мне должно быть даже все равно, но они жалят. Это просто еще одна сбивающая с толку реакция на него в длинной череде таких реакций, с тех пор как я проснулась в его постели после того, как он спас меня. Я должна быть рада, если он не получил удовольствия, счастлива, что он будет склонен не пытаться снова, не прижмет меня к дверям и не будет неистово целовать, не опрокинет меня над диванами и не подведет меня так близко к оргазму, что я буду чувствовать, что могу умереть, если… Господи, София, возьми себя в руки. Я тяжело сглатываю и чувствую, как краснеет мое лицо. При одном воспоминании у меня по коже пробегает жар, и я изо всех сил стараюсь выкинуть это из головы, забыть о смешанном удовольствии, отрицании и смущении той ночи.

— Не принимай это так близко к сердцу, — легко говорит Лука. — Ты была девственницей, и ты даже не хотела этого. Я ожидал, что ты будешь холодной рыбой.

Его слова ощущаются как кинжалы, острые и режущие, даже если они не предназначены для оскорбления. Он говорит это так небрежно, и я никогда не чувствовала себя менее похожей на жену, не говоря уже о любимой. Я чувствую себя чем-то, с чем он покончил и готов отказаться теперь, когда он выполнил свой долг. Это именно то, чего я должна хотеть, напоминаю я себе. Чем скорее у меня будет свое собственное место, и я смогу установить некоторую дистанцию между ним и мной, тем скорее я перестану чувствовать все эти ужасные, противоречивые, сбивающие с толку вещи.

— Медсестра рассказала мне о других, — быстро говорю я, меняя тему. В тот момент, когда я думаю об этом… о смерти миссис Росси, горе Катерины, я чувствую себя виноватой даже за то, что меня волнуют оскорбительные комментарии Луки. Катерина только что потеряла свою мать, и я в своих чувствах, потому что мой новый муж оскорбил мои, по общему признанию, несуществующие навыки в постели. — Я имею в виду, о Доне Росси и Джулии. Что это значит для тебя…для нас?

Лицо Луки становится очень неподвижным.

— Дон Росси в очень критическом состоянии, — тихо говорит он. — В последний раз я разговаривал с доктором непосредственно перед тем, как прийти сюда, он в сознании, но они продержат его неопределенное время. У него серьезные повреждения ног и, возможно, позвоночника, а также травма головы. Ему потребуется обширная операция, если он собирается снова ходить, и есть внутреннее повреждения, что способствовали внутреннему кровотечению. Он далек от того, чтобы выйти из затруднительного положения.

Это так несправедливо. Есть что-то немного поэтичное в том, что Дон Росси страдает на больничной койке после всего, через что он заставил меня пройти. Тем не менее, я не могу избавиться от ощущения, что это ужасная несправедливость, что он вообще жив, когда его жена мертва. Я пытаюсь представить, как он скорбит по ней, и не могу. Я вообще не могу представить себе никаких настоящих эмоций с его стороны.

— Он не в той форме, чтобы продолжать быть главой семьи в качестве дона, — продолжает Лука. — Мы зайдем повидаться с ним, прежде чем я отвезу тебя домой, и Катерина и Франко тоже будут там. Франко вступит в свою новую роль младшего босса, роль, которую я исполнял до сих пор. — Он делает глубокий вдох, его зеленые глаза встречаются с моими. — И я стану новым доном.

СОФИЯ

Я чувствую себя так, как будто из моего тела высосали все дыхание. Я подозревала что-то подобное, когда медсестра сказала, что Росси в критическом состоянии. Но я не хотела думать об этом. С Лукой во главе… я не хочу думать о том, что произойдет дальше. Если он станет жестче, безжалостнее и нетерпеливее со мной, если он будет ожидать, что я исполню ту же роль, что и Джулия, роль жены хорошего дона мафии. Я знаю, он надеялся, даже ожидал, что пройдут годы, прежде чем произойдет что-то подобное.

— Я думал, у меня будет больше времени, чтобы подготовить тебя, — тихо говорит Лука, подтверждая мои подозрения. — Я буду доном, по крайней мере, замещающим, но, скорее всего, навсегда, даже если Росси поправится. Сомнительно, что он сможет снова приступить к своим обязанностям.

Глядя на его лицо, я не могу сказать, доволен он этим или нет.

— У тебя тоже будут обязанности, — говорит он. — Хотя я не ожидаю, что ты добровольно возьмешь на себя многие из них, — добавляет он с ноткой горечи в голосе. — Но если бы ты могла хотя бы попытаться быть хорошим другом Катерине в это время, это помогло бы.

— Я уже планировала поговорить с ней, — говорю я, защищаясь. — В конце концов…

— Ты знаешь, что такое смерть родителей. Да, я хорошо осведомлен. Как и я, — напоминает мне Лука. — Мне нужно, чтобы ты меньше думала о своих проблемах со мной в ближайшие дни, София, и больше думала о нашем выживании.

— Кто это был? — Мне удается сдержать дрожь в голосе. — Ты знаешь?

— Пока не уверен. Но я бы поставил деньги на Братву. — Натянуто говорит Лука. — В конце концов, это с ними мы боремся. У Бостона нет причин беспокоить нас. Если бы это не имело отношения к Виктору и его людям, я был бы шокирован.

Я тоже немного шокирована хотя бы потому, что он был со мной впервые так откровенен с того дня, как привел меня в свой пентхаус.

— И что теперь?

— Теперь, — говорит он, вставая и разглаживая руками штанины брюк, — мы идем навестить Росси. А потом мы отправляемся домой.

Что-то сжимается у меня в животе каждый раз, когда он говорит "домой". Я прилично скрываю это, отворачиваясь, когда входит медсестра, чтобы подготовить меня к выписке. Лука принес мою сумку, и я, пробормотав “спасибо”, хватаю ее и направляюсь в ванную. Внезапно я начинаю нервничать, потому что мне предстоит вернуться с ним в пентхаус, а перед этим встретиться с Росси. Все это было каким-то ужасным, нарастающим кошмаром с тех пор, как Братва похитила меня, и я больше не могу этого выносить. Но очевидно, что все будет становиться хуже, прежде чем станет лучше.

Я выхожу несколько минут спустя в джинсах и синем топе без рукавов, мои волосы собраны в конский хвост. Мне отчаянно нужен душ, и я чувствую себя хуже, чем когда-либо за последнее время. Я почти благодарна за то, что возвращаюсь к Луке, если это означает, что я смогу вымыть голову и хорошенько выспаться в настоящей постели.

Лука ждет меня, когда я выхожу, и он берет меня за руку, не утруждая себя просьбой, крепко сжимая ее, когда мы выходим в коридор. Это не столько романтический жест, сколько собственнический, и даже когда я пытаюсь высвободить свою руку из его хватки, ясно, что у него железная хватка на мне.

— Я не собираюсь убегать, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я не настолько глупа.

— Ты могла бы, — холодно говорит он. — Росси в больнице, и я скоро буду доном. Ты можешь решить, что сейчас самое подходящее время, чтобы сбежать. Но я предупреждаю тебя, я бы не хотел, чтобы тебя убили, и я, конечно, смогу поймать тебя и вернуть. Почти каждый полицейский в этом городе состоит у нас на жалованье. В этой больнице тебе тоже никто не поможет, — добавляет он, видя, как я оглядываюсь. — Наша власть в этом городе сильна, София. Ты не сможешь сбежать от меня, так же как ты не смогла бы сбежать от Росси. Разница в том, что он приказал бы тебя убить. Я просто заставлю тебя пожалеть о попытке уйти.

Холодное безразличие в его голосе пугает меня так же сильно, как и его слова. Мне приходится почти бежать, чтобы поспевать за его широкими шагами, пока мы направляемся к лифту, и я чувствую, что меня сейчас стошнит. Я думала, что смерть Росси будет означать, что я смогу выбраться из этого, но я вижу, как эта крошечная лазейка сужается, пока я не уверена, существует ли она вообще больше. Это действительно может быть на всю оставшуюся жизнь или, по крайней мере, пока Лука не умрет.

Я не узнаю, это до тех пор, пока смерть не разлучит нас, я должна желать чего-то подобного. Десять минут назад я была рада, что он выжил. Теперь я уже не так уверена.

Лука не говорит мне ни слова, пока мы поднимаемся на этаж, на котором остановился Дон Росси. Он молчит, пока мы не входим в комнату, где нас уже ждут Катерина и Франко. Франко нехарактерно мрачен, быстро, но крепко обнимает Луку, а Катерина явно в замешательстве. Я никогда раньше не видела ее без макияжа, но у нее совершенно обнаженное лицо, глаза красные и опухшие от слез, губы искусаны, а лицо смертельно бледное. Я замечаю, что она стоит немного в стороне от Франко, который, кажется, вообще не обращает особого внимания на свою скорбящую невесту. Я могу почувствовать, насколько она одинока, просто глядя на нее. Это исходит от нее, как аура. Я слишком хорошо помню это чувство после того, как моя собственная мать умерла и оставила меня совсем одну. У меня разрывается сердце, когда я вижу ее такой, особенно когда Франко должен быть тем, кто рядом с ней в это время. Он даже не ранен, на нем ни царапины, поскольку он все еще был в своем гостиничном номере, когда произошло нападение, слишком страдал от похмелья, чтобы прийти в себя. Повезло ему, с горечью думаю я. Интересно, что чувствует по этому поводу Катерина, рада, что ее жених невредим, или расстроена, что из всех нас именно ее матери пришлось умереть?

— Лука. — Голос Росси хриплый и надтреснутый, но, тем не менее, он все еще сохраняет часть своей былой мощи. — Подойди и приподними меня.

Франко идет с ним, становясь рядом с Лукой, когда они обходят больничную койку с другой стороны, оставляя меня рядом с Катериной. Она бросает на меня взгляд, и я инстинктивно протягиваю руку, беря ее за руку. Мне интересно, отстранится ли она, в конце концов, мы не так уж близки, но вместо этого ее пальцы переплетаются с моими, сжимая в ответ. Ее лицо все еще бледное и мрачное, но, когда ее глаза встречаются с моими, я вижу, что она благодарна за поддержку.

— Если бы обстоятельства сложились иначе, — говорит Росси, — состоялась бы официальная церемония передачи титула тебе. Но поскольку это не так, и я не собираюсь уезжать отсюда в ближайшее время, это лучшее, что мы можем сделать. — Он делает глубокий, хриплый вдох, и я вздрагиваю, просто слыша это. По всему, что касается него, я вижу, что Лука был прав, когда предположил, что Росси, вероятно, никогда больше не будет в той форме, чтобы снова руководить. Даже если он выживет, он никогда больше не будет сильным. Он уже пожилой человек, и это был сильный удар.

— Я, Витто Росси, в присутствии свидетелей, моей дочери Катерины, твоей жены Софии и моего советника Франко Бьянки, отрекаюсь от своего места главы семьи и моего титула дона. Я передаю его тебе, Лука Романо, сын Марко, наследник моего места. Ты будешь сохранять этот титул, сохранять и защищать его и семью, которую возглавляешь, до тех пор, пока не уйдешь в отставку или не сочтешь нужным уйти в отставку. Ты передашь его первому сыну моей крови, рожденному от союза моей дочери и Франко Бьянки.

Затем он дергает за кольцо у себя на пальце, за толстую полоску с рубином, вделанным в верхнюю часть, и я тяжело сглатываю. Атмосфера в комнате напряженная. Все сосредоточились на двух мужчинах, один на больничной койке, другой стоит рядом с ней, и происходящей там передаче власти.

— Я, Лука Романо, принимаю этот титул и то место, которое оно мне дает во главе стола. Я клянусь поддерживать союзы, которые вы создали, защищаться от всех врагов и, если потребуется, отдать свою кровь и жизнь в защиту семьи. Я буду хранить и защищать всех, кто служит со мной и под моим началом, и когда придет время передать титул, я клянусь передать его первому сыну твоей крови, ребенку Катерины Росси и Франко Бьянки.

Эти последние слова, повторенные Лукой громко и ясно, являются холодным напоминанием о контракте, который я подписала, и о моем месте в этой семье. Напоминание о том, что у меня даже не будет детей, которых я могла бы любить, никакой семьи, которая утешала бы меня, пока мой муж убивает, пытает и трахает других женщин. У миссис Росси, по крайней мере, была прекрасная дочь, которую она любила и лелеяла, даже если у нее не могло быть мужа, которого заботило бы что-либо, кроме его власти и жадности.

У меня ничего не будет. Ни мужа, ни детей, даже едва ли лучшей подруги. Никакой реальной цели, кроме как сесть, заткнуться и держаться за руку Луки на публике, когда это необходимо. Я трофейная жена, украшение, средство достижения цели. Карта, выведенная из игры.

Мое счастье вообще не имеет значения.

Я слышу дыхание Катерины и, бросив взгляд вбок, вижу, как она прижимает руку ко рту, на ее нижних ресницах собираются слезы. Но ни Лука, ни Дон Росси не обращают внимания ни на кого из нас. Франко стоит рядом с ним, когда Лука берет кольцо, надевает его на указательный палец и сжимает руку Дона Росси.

— Ты был для меня как второй отец, — тихо говорит он, его голос достаточно низкий, что мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его. — Я сделаю все возможное, чтобы быть достойным доверия, которое ты мне оказал.

— Я верю в тебя, сынок. — Росси слабо улыбается, сжимая руку Луки до побеления костяшек пальцев.

— Ему нужен покой, — внезапно говорит Катерина, делая шаг вперед. Ее голос дрожит, а лицо очень бледное, но она выглядит твердой. — Пожалуйста, хватит церемоний.

— Тихо, женщина, — рычит Франко, и я резко смотрю на него, удивленная. Я провела рядом с ним очень мало времени, но в тех немногих случаях, когда мы встречались, он казался самым беззаботным и мальчишеским из них, а не тем, кто воспринимает жизнь всерьез. Но теперь я вижу под этим кого-то другого, кого-то, способного наброситься на свою невесту в один из худших дней в ее жизни, кого-то, кто, возможно, относится к женщинам так же жестоко, как и любой из этих других мужчин.

Это еще раз напоминает мне о том, что я не должна терять бдительность. Я никому не могу доверять, и меньше всего своему новоиспеченному мужу.

Катерина заметно вздрагивает, съеживаясь рядом со мной, и у меня щемит сердце, когда я это вижу. Все, что касалось ее до сих пор, показало мне, что она добрая, что она, по крайней мере, хочет попытаться быть моим другом, даже если мне трудно впустить ее. Видя, как Франко так жесток с ней, я начинаю ненавидеть его. По крайней мере, Лука вежливо разговаривает со мной на людях, даже если мы ссоримся за закрытыми дверями.

— Я хочу отомстить за Джулию, — слышу я, как Росси тихо говорит, все еще сжимая руку Луки. — Эти ублюдочные собаки убили мою жену. Это не то, что может остаться без ответа.

— Мы не знаем наверняка, что это Братва, — тихо отвечает Лука. — Но будь уверен, Витто, мы не позволим проигнорировать ее смерть.

— Я не смогу быть на похоронах. Убедитесь, что…

— Я со всем этим разберусь, папа, — говорит Катерина, снова делая шаг вперед и вздернув подбородок. — Ни о чем не беспокойся. — Она подходит к его постели, не глядя на Франко, беря отца за другую руку. — Я прослежу, чтобы маму должным образом похоронили.

Тогда я понимаю, с некоторым потрясением, что она действительно любит своего отца. Полагаю, это не должно было меня удивлять, я уверена, что мой собственный отец совершил много такого, что было таким же жестоким, как все, что делал Росси. В конце концов, он работал на него, действительно служил ему. И я глубоко любила своего отца. Но я не осознавала того, что он делал, всего, частью чего он был. Катерина, конечно, знает больше, ее воспитали, чтобы она была частью этого, вышла замуж за правильного мужчину и была хорошей женой мафиози. Но она все еще любит его. И теперь он и Франко, это все, что у нее осталось.

— Давай, — коротко говорит Лука, отпуская руку Росси и направляясь ко мне. — Пришло время доставить тебя домой в целости и сохранности.

Слова должны быть обнадеживающими, но это не так. Я знаю, что у меня нет выбора, поэтому послушно следую за Лукой из больничной палаты к лифту, всю дорогу храня молчание. Кольцо на его пальце мерцает на свету, красный рубин поблескивает. Кольцо, сидящее на его правой руке, олицетворяет такую же самоотверженность, как и золотая лента на левой, и я не могу не задаться вопросом, какая самоотдача, если дойдет до этого, одержит верх? Он обещал обеспечивать мою безопасность, сделал меня своей женой, чтобы выполнить именно это, и все же, если титул, который он только что поклялся соблюдать, требует иного, что он выберет?

Это заставляет меня чувствовать себя более неловко, чем когда-либо, и я не могу избавиться от этого чувства, когда мы садимся в машину Луки и едем через несколько кварталов обратно к высотному зданию, в котором он… мы живем. Это продолжается всю дорогу до пентхауса, и когда мы входим в гостиную, и он нажимает кнопку, чтобы раздвинуть жалюзи и залить комнату светом, я поворачиваюсь к нему лицом.

— И что теперь? — Я тяжело сглатываю, глядя на своего нового мужа. — Когда состоятся похороны?

— Завтра, — натянуто говорит Лука. — Но ты не пойдешь.

— Что? Конечно же, поскольку мы женаты, люди будут ожидать увидеть меня там…

— Ожидается, что тебя увидят много раз, но этот случай меня не особенно беспокоит. — Слова холодные и отрывистые. — Ты останешься здесь. Это уменьшит вероятность того, что Братва попытается напасть на нас на похоронах, хотя я надеюсь, что у Виктора хватит уважения воздержаться от этого.

— А как насчет меня здесь? — Холодный страх пробегает по моему животу и позвоночнику, Лука решил, что от меня слишком много проблем? Он предпочитает, чтобы Братва пришла за мной сюда, чем снова подвергать всех остальных опасности? И если это так, почему бы просто не пойти дальше и не избавиться от меня?

— Ты не должна покидать пентхаус ни под каким предлогом. Моя охрана будет удвоена, и я назначу тебе личного телохранителя.

— До каких пор? — Я чувствую, как нарастает паника. — Мы так не договаривались, Лука. Предполагалось, что мне предоставят мою собственную квартиру, так что нам не обязательно оставаться здесь вместе…

— Пока Братва не будет вытеснена с территории. — Он шагает ко мне, с жестким блеском в его зеленых глазах. Он выглядит таким же красивым, как всегда, иногда я предательски думаю, что он выглядит наиболее привлекательным, когда он такой, холодный, злой и почти устрашающий, но твердый и высеченный, как будто сделан из гранита. Этот жесткий и холодный мужчина обжигает, только когда дело касается меня, и немного смягчается, только когда мы соприкасаемся. Но я не могу так думать. Я не могу думать о нем так, чтобы это могло заставить меня хотеть его еще больше, ослабить бдительность, испытывать к нему неосторожные чувства и даже ненависть. Я не могу позволить себе смягчиться по отношению к этому человеку, который теперь стал еще более могущественным, чем раньше, которому, возможно, придется быть и совершать еще более ужасные вещи, чтобы удержать власть.

— Сколько времени это займет? — Мой голос дрожит так сильно, я пытаюсь сдержаться, и скрыть это. Я не хочу, чтобы Лука знал, как я боюсь… его, их, всего этого, но я не могу остановить это.

Он беспечно пожимает плечами, как будто это не имеет значения.

— Кто знает? Недели? Месяцы? Года? Я не могу знать ответ на этот вопрос, София. Они потерпят поражение, когда поймут, что не могут победить, и не раньше. Виктор так просто не сдастся.

Меня охватывает паника. Я чувствую, как мое рациональное, логическое мышление ускользает перед лицом того, что меня будут держать фактически пленницей в этом пентхаусе, каким бы роскошным он ни был, в течение неопределенного количества времени.

— Нет! — Восклицаю я, качая головой и отступая назад, пытаясь установить некоторую дистанцию между нами. — Ты обещал, ты сказал мне, что если я выйду за тебя замуж, я буду в безопасности, что…

— Ты будешь, — терпеливо говорит Лука, но я слышу, как это исчезает из его тона. — Со временем.

— Но ты не можешь сказать мне, сколько потребуется времени! — Я тяжело сглатываю, чувствуя, как комок в горле набухает и душит меня. — Росси не смог даже защитить свою жену, и теперь ты хочешь, чтобы я чувствовала себя в безопасности, когда ты говоришь, что я даже не могу покинуть эту квартиру?

— Росси теперь не дон! — Громыхает Лука, делая два шага ко мне. Прежде чем я успеваю хотя бы попытаться кинуться к нему, он подхватывает меня на руки, как будто я вообще ничего не вешу, в стиле новобрачной. Ирония этого не ускользает от меня, и я извиваюсь в его объятиях, пытаясь освободиться, пока он несет меня вверх по лестнице. На полпути мне почти удается высвободиться, и Лука разочарованно рычит, от звука которого у меня по спине пробегают мурашки, что не совсем неприятно.

Что, черт возьми, со мной не так? Почему эти ссоры меня заводят? Я не завожу его специально, или это так? Гнев Луки одновременно пугает и возбуждает меня, и я этого не понимаю. Как будто часть меня хочет, чтобы он взял все под свой контроль, как в ночь перед нашей свадьбой, чтобы заставить меня чувствовать то, что я не могу позволить себе чувствовать с ним.

— Так тебе и надо, если я уроню тебя с этой лестницы, — рычит Лука, ненадолго ставя меня на землю. На мгновение мне кажется, что он позволит мне пройти остаток пути пешком. Вместо этого он просто снова поднимает меня с ног, перекидывает через плечо, так что я оказываюсь у него на спине, смотрит на блестящую деревянную лестницу и снова начинает свой подъем.

— Отпусти меня придурок! — Кричу я, ударяя кулаком куда-то в область, где, как я думаю, может находиться его почка. Мои ноги дергаются, и я смутно надеюсь, что одна из них может попасть ему по яйцам, но Лука обхватывает рукой мои колени, крепко прижимая их к своей груди. Что-то в этом вызывает еще один шок удовольствия у меня по позвоночнику. К своему ужасу, я чувствую, что начинаю больше, чем немного возбуждаться, тонкая ткань моих трусиков влажно прилипает к коже, а мое тело приливает к жару.

— Ни за что, — категорично говорит Лука, неся меня прямо к двойным дверям, которые ведут в его спальню. Он бесцеремонно укладывает меня на кровать, и я немедленно вскакиваю, пряди моих волос выбиваются из конского хвоста и обрамляют мое розовое лицо.

— Я больше не буду с тобой трахаться! — Я поднимаю подбородок, надеясь, что выгляжу более уверенной в этом, чем есть на самом деле. Я болезненно осознаю огромную кровать позади меня, пустой пентхаус и тот факт, что Лука может делать со мной все, что хочет, имеет право, по его собственному разумению, делать со мной все, что он хочет. И смотреть, как он небрежно снимает пиджак, не помогает. Его мускулистые предплечья сгибаются, когда он закатывает рукава рубашки, и я чувствую, как у меня пересыхает во рту, когда он расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, обнажая полоску груди, от которой у меня слегка подгибаются колени.

Я внезапно живо вспоминаю нашу брачную ночь, как он кружил у меня за спиной, когда начал расстегивать мое платье, о том, как все могло быть по-другому, если бы я не сказала ему покончить с этим. Что бы он сделал, если бы я позволила этому быть чем-то другим? Применил бы он ко мне свои руки, как он сделал, когда наклонил меня над диваном? Рот?

О боже. Одна мысль об этом вызывает во мне волну чего-то, чего я не совсем понимаю, ощущение стеснения в животе, от которого кожу покалывает, и она краснеет. Лука, вероятно, такого не испытывает. Ему нравится, когда ты в его власти, он не доставляет удовольствия, не получив его взамен.

— Я не прошу тебя об этом, — говорит Лука, приподнимая бровь, и я чувствую внезапный прилив смущения.

— В первый раз ты тоже не просил, — огрызаюсь я.

— Ну, сейчас я тебя уверяю. Этого достаточно для твоей девственной чувствительности? Я думал, что прошлой ночью я из тебя ее выебал. — Он ухмыляется. — София, как я уже сказал в больнице, меня не интересуют бедные лежебоки. Если я захочу намочить свой член, я сделаю это с кем-то, кто действительно знает, что делать.

И вот так мое унижение кажется полным. Я даже не утруждаю себя попытками разобраться, почему его отказ кажется хуже, чем его требования. Все, что я знаю, это то, что мой муж по какой-то причине притворяется, что не хочет меня теперь, после того как попробовал, и одна ночь со мной полностью его отвратила.

— Тогда зачем ты притащил меня сюда? — Я скрещиваю руки на груди, пристально глядя на него в попытке скрыть буйство чувств, бушующих в моей груди. — Какой в этом смысл?

— Суть в том, София, что у тебя больше не будет своей комнаты. Ты будешь спать здесь, со мной, как и подобает хорошей жене, и где я смогу присматривать за тобой. Я не могу быть уверен, что ты в безопасности, если находишься дальше по коридору. Поэтому ты можешь перенести сюда все, что тебе нравится, сегодня, а остальное оставить в твоей старой комнате. Той комнатой больше никто пользоваться не будет. — Он прочищает горло, строго глядя на меня. — Если ты спишь, то только здесь. Если ты принимаешь душ, он находится в главной ванной комнате. Если ты…

— Я поняла мысль… — быстро говорю я. — Ну и что? Предполагается, что я просто останусь здесь взаперти, никогда не уйду, буду спать рядом с тобой и меня это устроит?

Глаза Луки опасно блестят.

— Это именно то, чего я ожидаю от тебя, София, — говорит он низким и мрачным голосом, направляясь ко мне. — Потому что я забочусь о твоей безопасности. Теперь я Дон. Эта семья под моим контролем. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда больше не случилось ничего подобного тому, что произошло в отеле. Но я не могу сосредоточиться на этом, если я слишком занят, чтобы убедиться, что моя маленькая чертовка женушка выполняет мои гребаные приказы. — Он выделяет последние слова, подчеркивая каждое, и я вижу, как нарастает его гнев. Это пугает и возбуждает меня одновременно, и я совсем этого не понимаю.

— Я не одна из твоих маленьких солдатиков, — шиплю я, не в силах сопротивляться желанию дать отпор. — Я не подчиняюсь твоим приказам.

Лука делает еще один шаг вперед, придвигая свое тело очень близко к моему, и он смотрит на меня сверху вниз своим точеным лицом, его зеленые глаза темные и яростные. Его рука взлетает, хватая меня за подбородок, чтобы приподнять его так, чтобы я не могла отвести взгляд, и хотя его прикосновение не причиняет боли, смысл его не вызывает сомнений.

— Ты будешь выполнять мои приказы, София. Или, может быть, ты предпочтешь что-нибудь другое? — Он холодно улыбается. — Если трахать тебя, чтобы заставить подчиниться, это то, что я должен сделать, то, возможно, это обязанность, которую мне придется взять на себя. Так же, как защищать тебя. Неприятно, но необходимо. Может быть, нам стоит выяснить, может ли твой рот лучше доставлять мне удовольствие, чем ты сама.

Он лжет. Я знаю, что это так. Я чувствовала его внутри себя, чувствовала, как он потерял контроль в конце, его рот пожирал мой, пока его руки блуждали по моему телу, его член был твердым и пульсирующим, когда он кончал. Я знаю, ему понравилось. Но по какой-то причине он настаивает на том, что не хочет меня, что секс со мной ему неприятен.

— Нет. — Я тяжело сглатываю, вырываю подбородок из его хватки и отступаю. Если есть что-то, чего, я знаю, я не хочу, так это чтобы Лука трахал меня, ведя себя так, как будто он этого не хочет. Это сделало бы все намного хуже. То, что он заставляет меня чувствовать, достаточно сбивает с толку, но я не хочу усложнять ситуацию еще больше. — Хорошо. Я останусь здесь, пока Братва больше не перестанет представлять угрозу.

— Хорошо. — Лука выпрямляется, выражение его лица довольное. — Теперь, когда ты моя жена, София, и я приступил к своим новым обязанностям, важно, чтобы ты знала высокопоставленных членов семьи, их жен и их положение. Я оставлю тебе iPad, на который Кармен сможет загрузить все эти подробности, изучи это так, как ты готовишься к экзамену, — добавляет он, — потому что я ожидаю, что ты будешь знать каждое слово. Важно, чтобы ты не ставила меня в неловкое положение на любых мероприятиях, которые нам, возможно, придется посещать вместе. Благотворительные вечера и тому подобное. — Он хмурится. — Надеюсь, ты не собираешься спорить со мной по этому поводу?

Его голос снова холодный, сдержанный и официальный, и я проглатываю комок в горле. У моего мужа так много разных сторон, и я не понимаю ни одной из них… что заставляет его переключаться с одной на другую.

— Нет, — тихо говорю я.

— Это приятно слышать, — говорит Лука, искоса поглядывая на меня, пока идет к шкафу. — Теперь на мне большая ответственность, София. Мне нужна женщина, которая могла бы быть хотя бы приличной женой для этой семьи и для меня.

Его резкий тон говорит мне все, что мне нужно знать о том, насколько он верит в то, что я смогу это сделать. И правда в том, что у него есть все основания так себя чувствовать, я не хочу быть здесь, я вообще не хочу быть его женой, не говоря уже о хорошей жене мафиози. Но по какой-то причине то, как он это сказал, заставило меня почувствовать себя еще хуже, чем раньше.

Я опускаюсь на край кровати, сижу безмолвно, пока Лука собирает свой костюм и идет в ванную переодеваться. Когда он выходит, то едва ли даже смотрит на меня.

— Я попрошу Кармен прислать тебе эту информацию для изучения. Я поспрашиваю тебя об этом, когда вернусь. — Затем он смотрит на меня, выражение его лица ровное и бесстрастное. — Не делай глупостей, София.

А затем он уходит, оставляя меня там, не сказав больше ни слова, не попрощавшись или что-либо еще. Это больше, чем когда-либо, подчеркивает, какой фиктивный этот брак, что за закрытыми дверями это не что иное, как ложь, созданная, чтобы защитить меня, которая, возможно, даже сейчас не в состоянии этого сделать.

Когда я слышу, как хлопает входная дверь, и понимаю, что я действительно одна, я ничего не могу с собой поделать. Тяжесть всего, что произошло за последние дни, обрушивается на меня, и я переворачиваюсь на бок на кровати, пряча лицо в руках.

И вот так просто я разрыдалась.

ЛУКА

Бой с Софией оставляет меня измотанным. Если быть честным, дело не только в ссоре с ней. Это касается и всего остального, что произошло, драма нашей брачной ночи, нападения на отель, травмы, из-за которых я попал в больницу, внезапной передачи титула Росси от него мне и всего, что влечет это за собой. Но, в конце концов, все сводится к одному человеку… Софии. Без нее ничего бы этого не произошло. И хотя я бы никогда не захотел или не санкционировал ее убийство, я внезапно понимаю, почему Росси посчитал это наиболее целесообразным решением. Ссора, которую мы только что устроили, только еще больше расстроила меня из-за нее и ее неспособности перестать противоречить каждой гребаной вещи, которую я ей говорю делать.

Не помогает и то, что просто быть рядом с ней достаточно, чтобы возбудить меня, и борьба с ней, видеть, как ее кожа приобретает этот приятный розовый оттенок, видеть, как горят ее глаза и вздергивается этот изящный заостренный подбородок, видеть, как она дрожит от ярости… все это делает меня тверже, чем я когда-либо был в своей жизни. Теперь, когда мы преодолели препятствие, связанное с лишением ее девственности, все, что я хочу сделать, это затащить ее в свою постель и провести в ней выходные, не делая ничего, кроме как трахая ее всеми возможными способами, пока мы оба не будем выжаты досуха.

Вот почему мне нужно сделать что угодно, и именно поэтому я сделал все возможное, чтобы заставить ее думать, что я полностью отключен ее невинностью и отсутствием опыта, когда на самом деле все с точностью до наоборот. Потому что мне не нужно отвлекаться. Мне достаточно сложно держать свою страсть к ней под контролем. Поэтому каждый раз, когда мы оказываемся лицом к лицу, это просто тот случай, когда я слишком сильно протестую против того, что не хочу иметь с ней ничего общего в сексуальном плане. Хотя на самом деле я хочу делать с ней все, что угодно в сексуальном плане. С шестнадцати лет трахался с каждой женщиной, которая попадалась мне в руки, и никто никогда не очаровывал меня так, как София Ферретти, нет, пусть это будет София Романо. Теперь у нее моя фамилия, и это еще одна вещь, которая сводит меня с ума, когда речь заходит о ней.

Я дал ей все: свою защиту, свое имя, свой дом, свою безопасность и богатство, свой член и все остальное, что ей может понадобиться для обеспечения безопасности. Тем не менее, она ведет себя так, как будто я мучаю ее, настаивая, чтобы она следовала нескольким простым инструкциям. Это сводит с ума, и мне хочется ее придушить. То, чего с таким же успехом можно было бы добиться, засунув мой член ей в глотку, а не обхватив ее шею руками.

Я отбрасываю эту мысль, стиснув зубы, пытаясь выбросить Софию из головы. По крайней мере, к концу этого конкретного спора она, казалось, склонялась к уступчивости. Я увижу, насколько хорошо все прошло, когда вернусь домой. Но до этого у меня есть множество дел, с которыми мне нужно разобраться, и первое, это навестить Росси перед тем, как я пойду на похороны его жены, и провести дискуссию без стольких ушей в комнате.

— Ему нужен покой, — пытается сказать мне медсестра, когда я направляюсь к его палате, но я вижу через окно, что он проснулся, и это не может ждать. Он согласится со мной, поэтому я просто игнорирую ее и тянусь к двери.

Она почти шлепает меня по руке, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, пригвоздив своим ледяным зеленым взглядом.

— Вы знаете, кто я, мисс… — Я опускаю взгляд на ее бейджик с именем. — Браунинг?

— Нет, но я предполагаю, что вы, должно быть, член семьи, если вам разрешили подняться сюда…

— Я Лука Романо, — холодно говорю я ей, мой голос жесткий и повелительный. От этого веет авторитетом. — Новый дон американской ветви итальянской мафиозной семьи. И если вы не знаете, что это значит, я предлагаю вам пойти к своему начальству и рассказать им, что я только что сказал, чтобы они могли научить вас, как разговаривать с теми, кто выше вас.

Медсестра становится белой как мел, и я позволяю себе насладиться этим на мгновение. В моем новом положении есть преимущества, которые выходят за рамки богатства, и одно из них я вижу в режиме реального времени прямо сейчас.

— Конечно, мистер Романо, — быстро говорит она, отступая, чтобы я мог войти в комнату.

— Снова флиртуешь с медсестрами? — Шутит Росси, когда я направляюсь к его кровати, подтягивая один из стульев, чтобы я мог сесть.

— Я женатый мужчина, — говорю я с притворной серьезностью, и Росси фыркает, слегка приподнимаясь.

— Ты знаешь так же хорошо, как и я, что это ни хрена не значит. Я думаю, что после женитьбы я трахал больше женщин, чем раньше. — Он ухмыляется. — Чем больше у тебя власти и денег, тем больше они выстраиваются в очередь, чтобы упасть к тебе в постель. Попомни мои слова, сейчас ты получишь больше пизды, чем когда-либо до того, как занял мой титул.

— Я его не занял, — подчеркиваю я. — Ты сам его отдал. Я был бы счастлив продолжать ждать.

— Что сделано, то сделано. — Росси хмурится, его легкое настроение рассеивается. — О чем ты пришел поговорить, Лука? Похороны завтра, да?

— Да. Прощание утром, служба после обеда. — Я наклоняюсь вперед, пристально глядя на него. — Нам нужно обсудить угрозу Братвы и что с ней делать. Я знаю, тебе может не понравиться, как я хочу с этим справиться, но…

— Что тут обсуждать? — Росси повышает голос. — Они убили мою гребаную жену, Лука. Мы начинаем войну и убиваем всех русских собак до последней с ее кровью на руках, пока их не загонят так далеко, что они не вылезут из своих берлог в течение следующего десятилетия.

Что ж, примерно такого ответа я и ожидал. Я делаю глубокий вдох, готовясь к битве, которая, я знаю, грядет.

— Я думаю, мы не должны так с этим справляться. Я понимаю желание отомстить. — Быстро говорю я, — это не закончится, Витто. Я хочу направить нас по другому пути.

— Что за другой путь? — Росси сердито рычит. — Они убили твоего отца, Лука. Они убили отца Софии. Твоя мать покончила с собой, потому что не смогла справиться со страхом гадать, когда ты станешь следующим. Сколько еще крови должен приказать пролиться Виктор, прежде чем ты решишь, что все они должны умереть?

— Витто. Будь благоразумен. — Я стискиваю зубы, пытаясь говорить размеренно и не выдавать разочарования. — Как ты думаешь, что произойдет, если мы убьем Виктора Андреева? — Мы должны убрать нескольких его солдат, да. Может быть, даже одного-двух бригадиров. Но мы не можем убить главу Братвы и всех остальных вместе с ним. Что это скажет другим территориям, ирландцам, которых мы изгнали из Нью-Йорка десятилетия назад и с которыми сейчас у нас предварительный мир, если мы просто убьем другого лидера? Проливать свою кровь и кровь любого другого русского на улицах, пока они не покраснеют от нее? Доверия больше не будет. Не будет причин заключать договоры. Это будет тотальная война, и никто не поверит нам, когда мы попытаемся заключить сделку. Наш бизнес основан на делах, Витто. Черт возьми, мы работали с ирландцами над оружием последние семь лет, и это сделало тебя богатейшем человеком.

— Мне на все это насрать. Они убили Джулию. — Лицо Росси краснеет от ярости, и на минуту я беспокоюсь, что он может довести себя до сердечного приступа или чего-то столь же серьезного.

— Прости меня за эти слова, но я не думаю, что ты был так влюблен в нее, Витто, — спокойно говорю я. — Они убили ее, да. Это не останется безнаказанным. Если ты хочешь, чтобы люди, которые заложили бомбы, были мертвы, я попрошу Виктора передать их. Мы сбросим их с причала и будем смотреть, как они тонут. Но ты говоришь о насилии в масштабах, невиданных во Христе, я даже не знаю когда. До моего рождения. Может быть, до рождения моего отца.

— Для сына Марко ты больше похож на Джованни, — рыча, говорит Росси. — Дело не в любви, ты, гребаное дитя. Дело в мести. Это о том, как они убивают то, что было моим. Забирают то, что принадлежало мне. Как бы ты отреагировал, если бы это была София? — Он прищуривает глаза. — Я почти угрожал ее жизни, а ты отбросил всю свою холостяцкую жизнь, которой так дорожил, и бросился надевать кольцо ей на палец, как влюбленный мальчишка. И ты говоришь мне, что не стал бы красить улицы в красный цвет, чтобы отомстить за ее смерть.

Я пытаюсь подумать об этом, всего на мгновение. И я знаю, что он не ошибается. Я вспоминаю о крови, забрызгавшей стены гостиничного номера, когда я вошел, чтобы спасти ее от Михаила, о предсмертных хрипах всех тех мужчин, о зубах на бетонном полу, когда я пытал одного из солдат Виктора, чтобы узнать местоположение. Сделал бы я это и многое другое, если бы она была мертва? Я хочу сказать, что я не уверен. Я хочу сказать, что я знаю, что это не вернет ее, что я бы подумал о благе семьи, что я бы сохранил ясную голову и попытался сделать то же самое, что я делаю сейчас… установить мир и навести порядок на наших улицах. Но правда в том, что я бы убил каждого человека, который хотя бы подумал о том, чтобы причинить вред Софии, вплоть до Виктора Андреева, а затем я бы разорвал его на куски и скормил их собакам.

Однако сейчас это не помогает. Ничто из этого не меняет того факта, что война ничего не исправит. Она только усугубит ситуацию.

— Я бы хотел, чтобы Джулия все еще была здесь. — Спокойно говорю я. — Я вижу твою боль, Витто, и я понимаю твое желание отомстить. Но сколько мирных жителей пострадает в результате этого взрыва? — Я делаю паузу, глядя на него. — Мы привлечем к ответственности закон, если будет слишком много сопутствующего ущерба. И война с русскими будет означать гибель людей, которые не имеют к этому никакого отношения.

— Копы у нас в карманах, как и у них, — говорит Росси, взмахивая рукой. — Горячки не будет, и ты это знаешь.

— Всегда найдется несколько человек, которые настаивают на выполнении своей работы. И если мы доведем это до такой степени, что вмешаются федералы…

— Ну и что? Ты хочешь перевернуться и показать свой живот, как побитая собака? К черту это, — выплевывает Росси.

— Я не сдаюсь. — Я чувствую, как последние капли моего терпения иссякают. — Ты заставил меня стать доном, Витто. Так позволь мне быть доном.

— Я не знал, что выбрал наследника, который окажется таким слабым. — Голос Росси режет. — Я думал, ты сын своего отца.

— Я такой, — говорю я хладнокровно. — И во многих отношениях твой тоже. Я не слабый, Витто. Я пытаюсь быть практичным.

Без сомнения, он пытается вывести меня из себя, разозлить настолько, чтобы я последовал его примеру, но я не собираюсь заглатывать наживку. Я не намеревался так скоро подняться до этого положения, но я всегда намеревался руководить по-своему. Я не собираюсь менять это сейчас.

— Хм. — Росси фыркает, отворачивая лицо. — Я устал. Убедись, что с Джулией завтра все сделают правильно. Мы поговорим об этом позже.

Это явный отказ, и часть меня кипит от того, что он думает, что все еще может так легко отмахнуться от меня. Но я не собираюсь зацикливаться на этом. Теперь у меня есть кольцо и титул, и я намерен действовать по-своему как можно дольше, независимо от того, как Росси, похоже, хочет продолжать править через меня. Это произойдет, только если я позволю, а я не собираюсь этого делать.

Я решаю провести ночь вдали от Софии. Мне нужно время, чтобы переварить, обдумать все, что произошло за последние сорок восемь часов. Поэтому вместо того, чтобы идти домой, я отправляю Кармен сообщение с просьбой доставить свежий костюм в отель, где я остановлюсь. Затем сообщаю моему водителю местоположение, прежде чем откинуться на спинку сиденья и налить себе щедрую порцию виски. Обычно я не из тех, кто пьет после обеда, но, думаю, сейчас самое подходящее время сделать исключение.

В номере отеля прохладно и пахнет свежестью, он идеально свеж и убран, это один из лучших люксов, которые у них есть. Я немедленно снимаю костюм и вешаю его, наливаю еще порцию виски из мини-бара, прежде чем направиться в большую ванную и открыть краны в душе. Я пью золотистый напиток, ожидая, пока вода нагреется, наслаждаясь жжением, распространяющимся по моей груди, и привкусом дыма в горле.

Наконец-то немного гребаной тишины и покоя. Я чувствую себя более опустошенным, чем за последние годы, груз ответственности на моих плечах увеличился в десять раз. Мне нужно время, чтобы перевести дух, вспомнить, кто я такой и почему я делал все это так долго.

Но правда слишком проста. Я родился в этом. Я не знаю другой жизни и не думаю, что хочу. И теперь София внесла свой вклад в это. Я планировал свое будущее… продолжать вести образ жизни богатого плейбоя до того дня, когда титул перейдет ко мне… а затем продолжать быть богатым плейбоем, но с большей ответственностью. О детях не могло быть и речи, что означало, что жена не была нужна. А любовь? Любовь предназначена для других мужчин. Мужчин ничтожеств. Мой отец не любил мою мать. Даже будучи неуверенным в том, что на самом деле означает любовь, я знаю это очень хорошо. Но из того, что я слышал о семье Софии, ее отец любил ее мать. И посмотрите, к чему это привело их, к чему это привело всех нас. Отец Софии был убит братвой, мой отец убит, чтобы отомстить за него, моя мать мертва, мать Софии мертва. Мы оба сироты. А если бы отец Софии не настоял на женитьбе на русской женщине? Может быть, они все еще были бы здесь. Джованни, Марко, их жены. Мои родители.

Однако Софии не существовало бы. Не без всего этого.

— Это становится слишком, блядь, философским для моей крови, — бормочу я вслух в пустую комнату, выталкивая мысли из головы. Нет смысла размышлять о прошлом. Что сделано, то сделано, а мертвые мертвы. Их не вернуть. Все, что я могу сделать, это убедиться, что бойня остановлена и что другие не последуют за ними в ранние могилы. Что бы Росси ни говорил по этому поводу, я не хочу войны.

Росси считает, что мы не созданы для того, чтобы быть людьми мира, я всегда это знал. Он преуспевает в этом. Но я никогда не был таким человеком. Я верю, что мир возможен для всех нас, если мы будем работать вместе. В конце концов, у нас одинаковые интересы: русские, ирландцы, итальянцы. Мы хотим денег и власти, чтобы жить на наших собственных условиях и трахать тех, кто хочет сказать иначе. Мы хотим выбирать нашу жизнь и наши цели.

Итак, что необходимо, так это найти точки соприкосновения и выработать всем нам, как достичь этого, не наступая друг другу на пятки. Легче сказать, чем сделать. А поскольку Росси все еще пытается править через меня, это добавляет еще один слой сложностей.

Я вхожу под горячую воду, постанывая от удовольствия, когда она стекает по моей спине, и мои мысли возвращаются к Софии. Она тоже осложнение. Я думал, что смогу аккуратно задвинуть ее после свадьбы, но ясно, что сейчас этого не произойдет. Она останется в моем доме и в моих мыслях дольше, чем мне удобно, и я не знаю, как с этим смириться. Было бы проще, если бы я был таким человеком, как Росси. Но, хотя я не против того, чтобы дарить Софии то же самое, что и она мне, даже заставляя ее смотреть в лицо ее собственным желаниям, как в ту ночь, когда я наклонил ее над диваном, я подвожу черту, заставляя ее спать со мной. Меня это не привлекает. Я жестокий человек, но никогда с женщинами, и, по правде говоря, это часть того, что, как я чувствую, отличает нас от Братвы. Я бы никогда не причинил вреда женщине.

Тем не менее, София сводит меня с ума.

От одной мысли о ней у меня встает. Я чувствую, как мой член утолщается, когда я стою под водой, упрямо поднимаясь при одном воспоминании о ее теплом теле под моими руками две ночи назад, о ее негромком вскрике, когда я скользнул в нее в первый раз, о том, как она сжалась вокруг меня, ее девственная киска сжалась вокруг моего члена, как будто она хотела, чтобы я вошел в нее как можно глубже. Она сказала мне покончить с этим, но ее тело говорило иначе.

Блядь. Мой член пульсирует, из кончика вытекает предварительная сперма, когда мои яйца сжимаются от желания, и я стону, не в силах удержаться от того, чтобы обхватить рукой свою толстую длину и медленно поглаживать. Мне просто повезло, что, когда меня заставили жениться, мне досталась невеста, которая отказывается играть роль послушной жены. Есть так много удовольствий, с которыми я мог бы ее познакомить. Я так многому мог бы ее научить. Я думаю о том, какими мягкими были ее губы под моими, как они приоткрылись, когда ее щеки вспыхнули, когда я вошел в нее, и как хорошо было бы, если бы они обхватили мой член.

Всю свою жизнь я говорил, что презираю спать с девственницами, что они прилипчивы и никуда не годятся в постели, что мое правило никогда не спать с одной и той же женщиной дважды означало, что для меня девственница означает не более чем неудачный секс. Но моя София…

Я мог бы обучать ее в свое удовольствие. Научил бы ее сосать мой член так, как мне нравится, брать его глубоко в горло, смотреть на меня своими красивыми темными глазами, когда ее губы сжимаются и краснеют вокруг моего члена от напряжения, когда она берет меня всего. И я никогда не был эгоистичным любовником. Я бы вознаградил ее своим языком на ее киске, вылизывая ее до такого количества оргазмов, какое она могла выдержать. Я бы заставил ее обмякнуть от удовольствия, прежде чем брать ее во всех позах, которые я могу придумать, чтобы научить ее. Одной мысли о Софии на мне, о том, как ее груди подпрыгивают, когда она скачет на моем члене, о ее вздернутой заднице, если я грубо возьму ее сзади, достаточно, чтобы поставить меня на грань оргазма.

Мой член пульсирует в моих руках, мои ноющие яйца предупреждают меня о том, что я близко, и возникает желание поглаживать сильнее и быстрее. Я мог бы кончить за считанные секунды и испытать некоторое облегчение. Но по какой-то причине я замедляюсь, наслаждаясь ощущением прикосновения кожи к коже, представляя все способы, которыми я мог бы овладеть своей женой, все то, что я мог бы заставить ее сделать, если бы только она сдалась.

Я мог бы подчинить ее своей воле, думаю я, постанывая, когда моя ладонь проводит по гладкой головке моего члена. Я мог бы заставить ее признать, что она хочет меня. Заставить ее быть моей женой во всех отношениях. На мгновение я позволяю фантазии завладеть мной, даже зная, что я этого не сделаю. Это слишком отвлекает, когда мне нужно предотвратить войну, руководить организацией и поставить Братву на колени. Желание оставаться эмоционально непривязанным, не единственная причина, по которой я избегал спать с одной и той же женщиной более одного раза. Это также для того, чтобы удержать себя от потери направления, от того, чтобы быть настолько погруженным в удовольствие, чтобы забыть, чего стоит сохранить все, что я заработал для себя. И до сих пор никогда не было женщины, которая могла бы угрожать этому.

Стоя в роскошном душе, сжимая бедра в кулак, пока я снова довожу себя до оргазма, становится ясно, что все изменилось. Я потерял счет тому, сколько раз я доставлял себе удовольствие, думая о Софии, сколько раз ее красивое лицо, полные губы и идеальная фигура были тем, что мелькало у меня перед глазами, когда я достигал оргазма. Прикоснусь я к ней когда-нибудь снова или нет, она стала чем-то близким к одержимости. Чем-то, что угрожает разрушить тщательный контроль и дисциплину, которые я выстраивал столько лет.

Просто позвони кому-нибудь. Просто выйди на улицу. Просто трахни какую-нибудь другую женщину, ради Бога, думаю я, даже когда поток образов заполняет мой разум: София на коленях, София наклонилась, София берет меня в рот и стонет вокруг моего члена, пока я одновременно лижу ее киску, задыхаясь от моей длины, когда я заставляю ее кончить. София пыталась не смотреть на меня, когда я лишал ее девственности, ее сладкое влажное тепло сжималось вокруг меня, напряженность, которую я никогда раньше не чувствовал, удовольствие, которое я и представить не мог, что смогу испытать с ней. Я солгал, когда сказал, что это плохо, я никогда не испытывал ничего подобного тому оргазму. Все, чего я хотел, это сорвать этот гребаный презерватив и почувствовать, как ее киска сжимается вокруг моего голого члена, наполняя ее своим семенем, пока мне нечего будет ей дать.

— Черт! Блядь …о боже, гребаный ад… — Я стону, когда мой член извергается из моего кулака, сперма разбрызгивается по стенке душа, когда мои яйца сжимаются до боли, мои мускулистые бедра напрягаются от усилия. Такое чувство, что это никогда не прекратится, и я дергаюсь сильнее, представляя, как вся эта сперма окрашивает грудь Софии, ее лицо, ее губы, как она ее глотает, как глубоко погружает в себя, как это было бы приятно…

Я тяжело дышу к тому времени, как мой член перестает пульсировать, прислоняясь к бортику душа, вода все еще льется на меня. Я знаю, что мне нужно делать точно так же, как я знал с той ночи, когда прижал Софию к своей входной двери и осознал, какое желание она во мне пробуждает.

Мне нужно найти какую-нибудь другую женщину, может быть, не одну, черт возьми, столько, сколько я смогу привести в этот гостиничный номер, и выкинуть Софию из головы. Мне нужно выместить все это на как можно большем количестве желающих тел, пока я не вспомню, что ни одна женщина не имеет надо мной такой власти, и именно поэтому я всю свою жизнь оставался холостяком. Но даже когда я перевожу дыхание, я знаю, что не буду. Я не буду ни с кем трахаться сегодня вечером, и, вероятно, завтра тоже. Я не пойду куда-нибудь. Я закажу доставку еды и напитков в номер и выпью столько, сколько смогу, из мини-бара. Потом я, вероятно, снова подрочу, может быть, даже дважды, думая о Софии, думая обо всем, чего я хочу от нее, но отказываюсь брать.

Я помню, как Росси в больничной палате назвал меня слабаком. Я никогда не поверю, что стремление к миру, а не к войне, делает меня слабым лидером. Но как раз сейчас, когда мой член упирается в бедро после нескольких недель сплошного самоудовлетворения, прерванного всего одной ночью с моей теперь уже женой, я не уверен, что у меня все-таки нет слабости.

Если я в чем-то слаб, то это из-за Софии, и только из-за нее.

Всю мою жизнь меня учили лишь одному правилу.

У человека в моем положении не может быть слабостей.

СОФИЯ

Я весь день не знаю, чем себя занять. Я принимаю душ после ухода Луки, задерживаюсь там так долго, как только могу, пока моя кожа не розовеет, а кончики пальцев не морщатся, пытаясь выбросить из головы наш спор и все, что он сказал. Я стараюсь сосредоточиться на хороших вещах: роскошном травяном аромате шампуня, который я принесла в ванную комнату Луки из своей, геле для душа с ванильным медом, двойной насадке для душа, которая создает ощущение, что я нахожусь в самом шикарном отеле, в котором я когда-либо останавливалась. Я думала, что моя ванная комната была большой, но у Луки она еще больше. Плитка с подогревом, массивная ванна, такой же большой душ. Я пытаюсь сосредоточиться на этом удовольствии, наслаждаясь тем, что смываю с себя застарелый запах больницы, пока не почувствую себя отдохнувшей, по крайней мере физически.

Затем, не прошло и часа после того, как он ушел, я захожу в гостиную и нахожу iPad, оставленный для меня на кофейном столике, как он и сказал, с прикрепленной к нему стикерной запиской с паролем, написанным жирными буквами. Кто-то уже отправил все. Есть ли что-то, что он хочет сделать, что не произойдет немедленно?

Я ввожу пароль, чтобы найти доступ в Интернет, где текстовые сообщения отключены, и загружается только одно приложение для документов, со всем, что Лука, должно быть, попросил Кармен отправить. Беглый взгляд показывает, что содержание, это генеалогические древа, имена высокопоставленных членов семьи, жен и детей, любовниц мужчин, которых приводили на мероприятия вместо их жен, все, что мне, возможно, нужно знать об этой семье, чтобы вежливо общаться на мероприятиях, и ничего больше. Ничего интересного, никакой личной информации, никаких деловых отношений. Просто самые незначительные детали, которые я могу пересказать, если понадобится, например, "хорошенькая маленькая куколка" Луки.

От одного взгляда на это я сгораю от негодования. Я с горечью думаю, что Лука отказался от всего, что обещал. Он обещал оставить меня девственницей, и вот я здесь, лишенная девственности и вдобавок оскорбленная. Он обещал предоставить мне мою собственную квартиру, и теперь я не только застряла в его пентхаусе на неопределенное время, но и вынуждена делить с ним постель. Он пообещал мне, что нам вряд ли придется видеться после свадьбы, и теперь ничто не может быть дальше от истины.

Теперь он блядь задал мне домашнее задание.

И я, блядь, не собираюсь его делать. В моем нутре поднимается бунт, горячий и горький, и я отбрасываю iPad в сторону, на диван. Лука может идти нахуй. Я не хочу узнавать имена людей из его организации, все из которых контролировали мою жизнь с детства, а я даже не подозревала об этом. Интересно, сколько из этих мужчин в костюмах, приходили к нам домой, были ли среди них те, кто пришел, чтобы забрать мою мать для допроса, кто избил ее и угрожал ей.

Я их ненавижу. Я ненавижу каждого из них, черт возьми. Пошли они все нахуй! Я думаю, мне было бы все равно, если бы они все умерли, и какой бы ужасной ни была эта мысль, я позволяю себе насладиться ею на минуту, потому что злиться приятно. Приятно быть мелочной, позволять себе думать худшие мысли, какие только могут прийти в голову. В конце концов, эти мужчины могут делать все, что захотят, без последствий. И женщины, такие как Катерина, как я, как наши матери, расплачиваются за это. В том взрыве должен был погибнуть Росси, а не Джулия. Это должен был быть любой из мужчин. Даже Лука.

Эта мысль удивляет меня. Я не это имею в виду, я знаю это, но приятно позволить себе подумать об этом, хотя бы на мгновение. Я так зла, что мне кажется, будто я закипаю от этого.

Я бросаю взгляд на выброшенный iPad. Если я не собираюсь делать то, что просил Лука, и одна мысль об этом в таких выражениях злит меня еще больше, то как я проведу день? Пентхаус в моем распоряжении, и я могу использовать его наилучшим образом.

В конце концов, я решаю провести день на крыше, у бассейна. Я бунтую, захожу за барную стойку и продолжаю делать то, чего не делала раньше… пить. В холодильнике из нержавеющей стали со стеклянными дверцами за барной стойкой на верхних полках представлены все мыслимые сорта ликера и миксеры, и я достаю бутылку текилы и арбузную смесь "Маргарита". Если Лука собирается оставить меня здесь и настаивать на том, что я никуда не могу пойти одна, я заставлю его заплатить за это. Даже если это просто означает, что я выпью столько его дорогой выпивки, сколько смогу, и закажу самую дорогую еду, какую только могу себе представить. Кармен обычно заходит ближе к вечеру, чтобы узнать, что я могу пожелать на ужин, поскольку нам с Лукой еще предстоит поужинать вместе. По-видимому, предполагается, что я не умею готовить, и, хотя я умею, я счастлива позволить Луке оплачивать счет за то, что я ем, не готовя это сама.

С арбузной маргаритой со льдом в руке, дополненной сахарной каемочкой, я растягиваюсь на одном из шезлонгов у бассейна, закрыв глаза и нежась на солнце. Поздняя весна в Нью-Йорке редко бывает такой теплой, но за последние недели у нас было несколько жарких дней, и я не собираюсь жаловаться. По крайней мере, здесь, на крыше, я чувствую, что могу дышать немного лучше. "Пентхаус Луки", несомненно, принадлежит ему, все это тщательно продумано, чтобы излучать силу и мужественность, и это заставляет меня чувствовать, что я задыхаюсь.

Наличие моей собственной комнаты с моими собственными вещами, которые он подарил мне в ночь перед свадьбой, сделало все немного более сносным. А теперь даже это пространство было отнято. Конечно, я могу проводить там время днем, только ночью мне придется спать в его комнате. Но это не одно и то же. Это больше не похоже на мое бегство, место, где я могу спокойно спать и снова чувствовать себя почти в безопасности.

Мысль о том, чтобы проводить каждую ночь рядом с Лукой, заставляет мой желудок сжиматься от беспокойства. Сколько ночей пройдет, прежде чем ему надоест спать рядом с теплым телом, которое он не может трахнуть? Через сколько времени он приведет женщину домой? Я удивлена, что этого еще не произошло. Где он будет это делать? В комнате для гостей? В моей комнате? Это даже не совсем мое, напоминаю я себе. Я опрокидываю свой стакан обратно, выпивая "маргариту" достаточно быстро, чтобы у меня застыл мозг и морщусь. Тем не менее, я встаю, чтобы почти сразу же приготовить еще. Я хочу перестать думать о Луке. Я хочу выкинуть его из головы, даже если для этого мне придется напиться до бесчувствия.

Но я не могу. На исходе дня я выпиваю еще три "маргариты" на крыше, залезаю в прохладную воду бассейна и выхожу обратно, чтобы растянуться на солнышке, как кошка, пытаясь думать о чем угодно, кроме моего холодного, сбивающего с толку мужа. Но это невозможно. Каждый раз, когда я смотрю налево, мое смехотворно массивное кольцо поблескивает на солнце. Каждый раз, когда я оглядываюсь вокруг, я вспоминаю, что все это не мое, это все его, и у меня это вообще есть только из-за клятв, которые я дала сорок восемь или около того часов назад.

Думать больше не о чем, потому что все, что у меня было раньше, ушло. Мое образование, моя карьера, мои планы путешествий, мои надежды. Я не знаю, каким будет мое будущее. Это зависит от неуверенных отношений Луки с Братвой и их готовности отступить. А если они этого не сделают? Кто знает, что случится потом.

Предполагается, что я в безопасности. Предполагалось, что брак с Лукой обеспечит мне безопасность. Но я все еще чувствую такую же неуверенность и страх, как и в ту ночь, когда Михаил вытащил меня из ночного клуба.

Через некоторое время, когда я чувствую, что моя кожа начинает становиться слишком розовой, и я исчерпала свои возможности выпить еще одну "маргариту", я, пошатываясь, спускаюсь обратно в пентхаус и делаю заказ на ужин. Все еще кипя от злости, я заказываю в ближайшем суши-ресторане четыре самых дорогих ролла, которые только могу найти в их меню, а затем отправляюсь на поиски еще алкоголя.

Я ожидала, что Лука в какой-то момент вернется. В конце концов, он сказал, что похороны состоятся только завтра. Но по мере того, как вечер подходит к концу, а часы показывают с восьми до девяти, с девяти до десяти, я начинаю задаваться вопросом, вернется ли он вообще сегодня вечером. Я поужинала в кинозале, развалившись в одном из глубоких кресел, разложив суши на выдвижном подносе, рядом с которым стоял джин с тоником. Я едва обращаю внимание на фильм, какой-то кровавый слэшер, который соответствует моему настроению, мои мысли все еще поглощены Лукой, пока я ковыряюсь в суши.

Если он не возвращается домой, на это есть причина. И я могу назвать только одну причину, которая имеет смысл для меня в данный момент. Он с другой женщиной. Может быть, не с одной. Он не хотел иметь дело с драмой, связанной с возвращением кого-то в пентхаус к своей жене, поэтому он, вероятно, снял где-нибудь номер в отеле, чтобы сделать именно то, что он обещал, трахнуть кого-то, кто будет делать то, что он хочет, и будет хорош в этом. Кто-то, кто может доставить ему удовольствие. Может быть, несколько человек. Может быть, мой муж прямо сейчас устраивает гребаную оргию в каком-нибудь роскошном номере отеля на Манхэттене.

К моему ужасу, я чувствую, как слезы жгут мои веки. Для этого нет причин. Я не должна расстраиваться, если уж на то пошло, я должна быть благодарна за то, что Лука с какой-то другой женщиной и не беспокоит меня. Но я так не думаю. Я чувствую себя обиженной, что глупо. Я не хочу, чтобы Лука был в моей постели, поэтому меня не должно волновать, что он в чьей-то еще.

Я не хочу его. Верно? Верно?

Я думаю о нашей первой брачной ночи, пытаясь напомнить себе, чего именно я не хочу. Но я вдруг, кажется, не могу вспомнить, как была напугана и расстроена, узнав, что Росси принуждал его лишить меня девственности. Кажется, я не могу вспомнить, почему я сказала ему покончить с этим. Все, что я могу вспомнить, это то, как его пальцы скользили по моему позвоночнику, когда он расстегивал на спине мое платье, каким великолепным было его обнаженное тело. Я никогда раньше не видела обнаженного мужчину лично, но я уверена, что его член был самого совершенного вида, какой только может быть. Длинный, толстый и прямой, почти прижимающийся к его животу, он был таким твердым.

Из-за меня. Он хотел меня. Неважно, как сильно он пытается это отрицать.

Я редко думала о сексе до появления Луки. Я всего пару раз кончала, когда мне было так любопытно, что я не могла устоять. Я была слишком занята другими вещами, чтобы действительно уделять приоритетное внимание физическому удовольствию, с собой или с кем-либо еще. Но теперь, одна в кинозале, я забываю о том факте, что я должна презирать своего мужа. Я забыла, что там могут быть камеры, которые кто-нибудь может увидеть. Воспоминание о Луке, крадущемся к нашей брачной кровати, его лице темном и решительном, его мускулистом теле, его члене, твердом, как камень, от вида меня, обнаженной на нем, делает меня влажной, несмотря ни на что. Я чувствую, насколько я горячая и скользкая, тонкая ткань моих шорт для отдыха прилипает ко мне. Я легко сдвигаю ткань в сторону, отодвинув поднос, чтобы у меня было больше места, мои ноги слегка раздвигаются, когда я немного поддразниваю себя, скользя одним пальцем вверх по складке моей киски. Я помню, как Лука назвал это так в ту ночь, когда он наклонил меня над диваном, рассказывая мне, какой влажной я стала для него, как сильно я хотела его. Но я сказала себе, что это потому, что Лука был там, прикасался ко мне, говорил мне эти грязные вещи, заставляя мое тело реагировать. Вот почему я была такой мокрой, вот почему я хотела поцеловать его в ответ, вот почему я так сильно хотела кончить, когда он играл со мной той ночью на диване. Но сейчас его здесь нет. Он не заставляет меня скользить пальцем между моих складочек, проводя кончиком по скопившемуся там возбуждению к моему клитору, описывая небольшой круг вокруг этого затвердевшего бугорка, пока я не начинаю задыхаться и мои бедра не выгибаются. Он не заставляет меня думать о том, как его член наполнял меня в первый раз, в первый и единственный раз, когда мужчина был внутри меня, так близко ко мне, и о том, как я на мгновение пожалела, что сказала ему покончить с этим быстрее.

Он не заставляет меня думать о том, как он целовал меня, когда потерял контроль, как он дрожал рядом со мной, что я чувствовала, когда он вонзался в меня в последний раз. Я знала, что он испытывал оргазм, что только тонкий презерватив удерживал его от наполнения меня своей спермой. Я сделала это. Я заставила его потерять контроль, несмотря на всю мою неопытность, на все мои протесты. Может быть, именно поэтому, он ушел, потому что знал, что я этого не хочу. Это, конечно, наихудшая возможность. Но я не думаю, что это так. Я не думаю, что Луке нравится принуждать меня, потому что он не заставлял меня переспать с ним в нашу первую брачную ночь. С тех пор он прилагает все усилия, чтобы заставить меня думать, что он не хочет этого снова.

Но я не уверена, что верю в это.

Я знаю, что все это плод моего лихорадочного мышления, затуманенного выпитым сегодня алкоголем и охваченного внезапным приливом желания к мужчине, которого, я знаю, на самом деле не хочу. И все же я позволяю себе на мгновение представить, что он мог бы сделать, если бы я сдалась. Если бы я сказала, что хочу его.

Будет ли он делать то, о чем Ана радостно рассказывала мне после своих лучших свиданий? То, что я раньше и представить себе не могла, что буду делать? Опустился бы он на меня, лизнул бы меня там, где мои пальцы гладят прямо сейчас, обвел бы мой клитор языком, как я пальцем, продолжал бы, пока я не закричала и не кончила? Как бы он трахнул меня, если бы я ему позволила?

Я с трудом могу себе это представить. Часть меня чувствует себя отстраненной, неспособной поверить, что прямо сейчас я мастурбирую посреди этой комнаты, мои тонкие шорты сдвинуты в сторону, а моя голая киска выставлена на всеобщее обозрение любому, кто может войти. Но, кажется, я не могу остановиться. Я засовываю два пальца внутрь себя, пытаясь представить, что это член Луки, пытаясь решить, возбуждает ли это меня, но они, возможно, не ощущаются такими большими, как у него. Тем не менее, мой большой палец, потирающий мой клитор, заставляет мои бедра приподниматься в моей руке, мое дыхание становится все быстрее и быстрее, когда я пытаюсь представить вместо этого его рот на мне, его голову, зарывшуюся между моих бедер.

— О боже… — Я громко стону, мои бедра напрягаются, когда я ни с того ни с сего понимаю, что вот-вот кончу. Это ощущается сильнее, чем когда-либо, когда я делала это раньше, давление нарастает, пока я не отчаиваюсь в этом, почти так же хорошо, как когда Лука довел меня до предела той ночью, когда он кончил мне на задницу, его горячее семя стекало по изгибу моей ягодицы на бедро… — Блядь! — Я визжу от удивления, не в силах поверить, что последняя мысль толкнула меня через край, когда все мое тело начинает содрогаться, наслаждение захлестывает меня. Я стону и извиваюсь на сиденье, чувствуя влажный жар, который распространяется по моим пальцам на ладонь, мой клитор пульсирует под большим пальцем.

И затем, когда волны моего оргазма отступают и комната возвращается в фокус, я точно понимаю, что я только что сделала.

— О боже мой. — Я натягиваю шорты обратно на место, мои щеки краснеют. В этой квартире нет места, где не было бы камер, за исключением ванной, я уверена в этом. Лука несколько раз упоминал мне, какая здесь охрана. Что, если один из его охранников увидел меня? Что, если Лука посмотрит на отснятый материал и увидит меня?

Мое сердце бешено колотится, то ли от оргазма, то ли от страха быть пойманной, я не уверена. Он никогда не позволит мне пережить это, если увидит, это точно. И если он узнает, что один из его охранников видел это…

Накажет ли он их? Накажет ли он меня? Я тяжело сглатываю, игнорируя легкую дрожь возбуждения, которая пробегает по моему позвоночнику при этой мысли. Не раздумывая, я хватаю свой напиток, беру подносы с суши, которые взяла на вынос, и выбрасываю их в мусорное ведро. У меня полностью пропал аппетит, все мое тело онемело от осознания того, что я только что сделала, и я в ужасе от самой себя.

Я только что мастурбировала впервые, наверное, за год или больше, и делала это, думая о Луке. Моем муже. Мужчине, который заставил меня расстаться с девственностью, который потом порезал мне бедро, когда у меня не пошла кровь, которому могла прийти в голову эта идея в первую очередь и который вообще мог бы уберечь меня от необходимости спать с ним.

Меня снова тошнит.

К тому времени, как я добираюсь до спальни, напиток заканчивается, и я ставлю стакан на комод, не заботясь о том, увидит ли его Лука позже. У меня кружится голова от алкоголя, моя кожа покраснела и зудит, и я не могу вспомнить, когда в последний раз была так пьяна. Может быть, никогда.

Мне удается зайти в душ и стоять под горячими струями воды, пока я не теряю счет времени, прислонившись к стене. Я пытаюсь выкинуть мысль о том, что я только что сделала, из головы, убедить себя, что Лука не узнает, ему будет все равно, он ничего не сделает, если узнает.

Хотя я знаю, что это неправда.

Я чувствую себя измотанной этим днем и всем, что ему предшествовало. В какой-то момент я выхожу из душа и без особого энтузиазма вытираюсь, спотыкаясь, иду в спальню. Я чувствую, как мой желудок скручивает от волнения и тошноты, когда я забираюсь в массивную кровать, неловко сидя посередине в течение минуты.

На какой стороне спит Лука? На какой стороне он захочет, чтобы я спала? Имеет ли это значение?

Эта мысль кажется настолько нелепой, что мне хочется расхохотаться. Я почти соглашаюсь, с моих губ срывается писк, когда я сижу посреди темно-серого пухового одеяла в незнакомой спальне, на кровати, которая не моя. Наконец, я просто выбираю сторону. Я забираюсь под одеяло, вспоминая первую ночь, когда я проснулась здесь, в этой постели, до того, как я узнала обо всем этом, до того, как я узнала, что Лука будет моим мужем, до того, как я поняла, что все, о чем я мечтала, ушло.

Интересно, на что это будет похоже, когда он неизбежно вернется, оказавшись в постели рядом со мной. Я протягиваю руку и кладу ее на прохладное место с другой стороны, где простыня гладкая и нетронутая, подушки аккуратно сложены. В какой-то момент здесь будет лежать человек. Мой муж. Я никогда ни с кем не делила постель до своей первой брачной ночи. Теперь я буду делить ее каждую ночь с мужчиной, которого я должна ненавидеть, но к которому я явно испытываю гораздо более сложные чувства.

И я не имею ни малейшего представления, что с этим делать.

ЛУКА

Когда я просыпаюсь утром, первое, что я делаю, это принимаю две таблетки аспирина от пульсирующей головной боли, которая угрожает расколоть мой череп благодаря тому, что накануне вечером я выпил слишком много виски. Второе — позвонить по номеру, который, как я знаю, соединит меня с правой рукой Виктора, Левиным. Там нет номера, по которому можно поговорить с Виктором Андреевым напрямую, но это почти так же хорошо. И мне нужно, чтобы Виктор знал, что я серьезен.

— Да? — После одного гудка на линии раздается густой голос с сильным акцентом. — Кто это?

— Лука Романо. Не вешай трубку. — Резко говорю я. — Ты захочешь это послушать.

— Я сомневаюсь в этом. Но, пожалуйста, продолжай.

— Мне нужно встретиться с Виктором.

На другом конце провода слышится фырканье.

— И почему он должен встречаться с тобой? Скажи мне, пожалуйста, почему ты так стоишь его времени, младший босс.

— Ну, во-первых, — говорю я хладнокровно, — я больше не младший босс. Со вчерашнего дня я занял место Росси в роли Дона. — Я бы предположил, что глаза и уши Виктора уже слышали это.

На другом конце провода на мгновение воцаряется тишина. Я уверен, что сегодня вечером кто-то будет истекать кровью из-за того, что не узнал эту информацию раньше. Но это не моя проблема.

— А Росси? — Теперь голос Левина звучит сдержанно.

— В больнице. Он будет жить, но он зол. Он хочет войны из-за смерти своей жены. Я уверен, Виктор ожидает, что он может сделать.

— А ты нет?

— Нет, — говорю я ровно. — Я не хочу. Поэтому я хочу поговорить с Виктором и посмотреть, что мы можем сделать. Я не хочу, чтобы было еще больше кровопролития, если этого можно избежать.

— Смелые слова от человека, который недавно нашими людьми покрасил гостиничный номер в красный цвет.

— Они украли то, что принадлежит мне.

— Виктор сказал бы, что она должна была принадлежать ему.

Это пугает меня, но я стараюсь, чтобы Левин не услышал этого в моем голосе и не дрогнул ни в малейшей степени. Если я собираюсь добиться того, чего я хочу, я должен быть уверен, что русские не почувствуют слабости.

Даже к Софии. Особенно к Софии.

— Я уверен, что, если мы с Виктором поговорим, мы сможем это уладить. Я не желаю, чтобы кто-то еще умирал. Мы можем остановить это сейчас, если сможем прийти к соглашению. Я также хочу, чтобы он согласился не принимать дальнейших мер против нас сегодня. Похороны Джулии Росси состоятся сегодня днем, и я думаю, не будет слишком большой просьбой позволить нам похоронить ее, не опасаясь дальнейших нападений на наших женщин и детей. Мы, мужчины, можем сразиться в другой раз, если понадобится.

Наступает долгая пауза, и я почти задаюсь вопросом, не повесит ли Левин трубку, но, на линии снова раздается его голос, слегка потрескивающий от помех.

— Я передам сообщение. Но никаких обещаний.

А потом телефон отключается.

Что ж, я полагаю, это лучше, чем ничего. Если Виктор будет настаивать на войне, это будет трудно остановить. Мне нужно пресечь это в зародыше, прежде чем он сможет предпринять какие-либо дополнительные шаги, или Росси сможет оправиться настолько, чтобы сделать что-нибудь еще хуже.

Час спустя я принял душ и переоделся в костюм, который прислала Кармен. Я беру поднос с завтраком, который принесла служба обслуживания номеров, и проверяю электронную почту на телефоне. Мне приходит в голову, что я мог бы попросить одного из охранников соединить меня с Софией, чтобы узнать, как у нее дела. Я мог бы даже просто связаться с ними и убедиться, что с ней все в порядке. Но я подавляю это желание. Если бы прошлой ночью был хотя бы намек на опасность, я был бы предупрежден. И я не знаю, как она отреагирует на мое отсутствие прошлой ночью или что она скажет мне сегодня. Все мое внимание должно быть сосредоточено на переговорах с Виктором и прекращении этой угрозы.

Я готовлюсь к предстоящему дню, когда сажусь в машину, чтобы ехать в похоронное бюро. С тех пор, как я получил известие о смерти Джулии Росси, во мне медленно закипал гнев, который было трудно сдержать. Я, конечно, знал Джулию с детства. Мой отец не пытался оградить свою семью от мафиозных делишек, как это делал Джованни. С другой стороны, мой отец женился на хорошей итальянке, дочери бывшего босса Лос-Анджелеса незадолго до своей кончины. Моя мать не любила такую жизнь, но она родилась в ней и выросла, зная, каково ее место. Мы часто ужинали в большом особняке Росси, иногда они даже соизволяли приходить в наш небольшой особняк из бурого камня.

Джованни Ферретти, конечно, часто бывал на тех ужинах, но всегда без своей русской жены и дочери. Это было негласное правило, ему сошло с рук, что он женился на ней, но ее всегда держали как можно дальше от посторонних глаз.

Отец Софии не смог подготовить ее к неизбежному будущему жены мафиози во многих отношениях, потому что он был необычным человеком. Даже до женитьбы он был почти монахом, отказываясь принимать участие в сексе, выпивке и азартных играх, которые нравятся большинству из нас. У него было столько же богатства, сколько у любого из нас, и много власти, как у третьего сына Росси, но он держался особняком, предпочитая книги и музыку дома поздним ночам и знакомству с женщинами.

Я, конечно, ничего из этого лично не видел, но слышал, как мой отец говорил об этом. Росси упоминал об этом несколько раз, когда я был взрослым после того, как отца Софии и моего не стало. Росси жаловался, что отправил его в поездку, которая привела его в Москву и познакомила с Ириной Соловьевой.

Об Ирине ходит множество слухов, все из которых я так или иначе слышал. Некоторые говорят, что Джованни спас ее от брака, которого она не хотела. Другие шептались, что София вовсе не дочь Джованни, что Ирина уже была беременна, и мужчина, от которого родился ребенок, планировал убить их обоих. Другие слухи, конечно, тоже распространились. Мое мнение, что все это неправда. Джованни был просто глупым мужчиной, влюбленным в красивую женщину.

История Джованни и Ирины, для кого-то романтическая, была преподана мне в качестве урока. Наша жизнь — наша невеста для мужчин нашего ранга, и любая другая женщина, жена она или нет, никогда не будет больше, чем любовницей. Деньги, власть и продолжение всего, что было построено до нас, и всего, что придет после, должны быть нашей большой любовью, любовь к другому человеку: жене, ребенку, не влияет на то, какой жизнью мы должны жить. Это для других, ничтожных мужчин.

Джованни любил свою жену и дочь. Но, в конце концов, это ничего им не дало. Он давно мертв, за ним последовал мой отец, и его жена тоже мертва, погибла от рака, который появился как будто из ниоткуда вскоре после этого. София оказалась в ловушке брака со мной, брака, которого она не хочет, и, честно говоря, я тоже чувствую себя более чем немного в ловушке.

Мои мысли возвращаются к Джулии, очаровательной жене Витто Росси. Даже в преклонном возрасте она все еще была элегантной женщиной того типа, которую в зрелые годы окружающие часто называли "добродушной". Она была добра к моей матери после того, как был убит мой отец. Она пыталась сделать для меня все, что могла после того, как моя мать покончила с собой. Но к тому времени она мало что могла сделать. Я был в позднем подростковом возрасте, и Росси твердо взял меня под свое крыло, готовя к должности, которую я вскоре должен был занять, защищая меня от слухов вокруг нас. Было много пожилых мужчин, которые думали, что их следовало выбрать на место моего отца вместо того, чтобы его едва законного сына повысили. Но Росси был доном, и никто не стал бы спорить с ним в лицо.

Однако за его спиной всегда существовали разногласия по поводу того, заслуживаю ли я того, что мне дано. Есть много людей, которые думают, что я этого не заслуживаю, что я этого не заслужил, что поначалу было правдой. Но будь я проклят, если с тех пор не сделал все, что мог, чтобы заслужить свое место во главе стола. Я пытал, калечил и убивал ради Росси, управлял его бизнесом и улаживал его сделки. Мне нравится думать, что подростка, который стал самым молодым младшим боссом, когда-либо занимавшим кресло Манхэттена, давно нет в живых.

Я стал мужчиной в этой жизни под руководством Росси. И я испытываю такую же ярость, как и он, из-за того, что единственная женщина, которой было не наплевать на меня после смерти моей матери, которая пыталась заменить мне мать, когда могла, мертва из-за Братвы. Из-за Софии, тихий голос все еще не уходит из моей головы, тот, который постоянно напоминает мне, что София — причина всего этого. Причина настойчивости Братвы. Причина, по которой я сейчас женат. Причина, по которой отель подвергся нападению. И я не могу понять, почему она так чертовски важна для кого-либо. Маленькая скрипачка-сирота наполовину русская, наполовину итальянка. Дочь бывшего босса, конечно. Но есть много низших начальников с дочерями, и я не видел, чтобы братва бомбила отели, чтобы добраться до них.

В глубине души я хотел бы прорубить кровавую полосу в Братве и отомстить за Джулию так же сильно, как это сделал бы Росси. И все же я пытаюсь установить мир. Ради моей жены. Для всех других жен, матерей и детей, которые не хотят терять своих мужей, отцов и сыновей. Которые не хотят умирать в качестве сопутствующего ущерба для жизни, которую они не выбирали.

Машина останавливается перед похоронным бюро, и я вижу, как люди уже входят. Франко стоит в дверях, когда я подхожу, и я хмурюсь, бросая на него взгляд.

— Я думал, ты будешь с Катериной.

— Она справится сама. Я ждал тебя. Мы должны поговорить о том, что будет дальше.

— Для этого будет время позже. Ты должен быть со своей невестой. Будь ей хорошим будущим мужем.

Франко фыркает.

— Тебе ли болтать об этом, — говорит он, его голос слишком легкомысленный для такого случая. Но он все равно поворачивается и уходит внутрь.

Он, конечно, прав. Я не из тех, кто любит говорить. Я далек от того, чтобы быть хорошим мужем Софии, и у меня нет реальных намерений когда-либо им становиться. Тем не менее, Катерина хорошая женщина и хорошая потенциальная жена, мгла бы быть и моей женой, если бы не обещание, которое связало меня с Софией. Ей повезло, что она не вышла замуж за меня. Я думал, Франко был бы лучшим мужем для нее, несмотря на все его распутство. Но, похоже, он не совсем соответствует своей работе. Я поговорю с ним, рассеянно думаю я, пока топчусь у двери. Я внушу ему необходимость дать его жене почувствовать заботу, даже если он не верен ей. Даже если он ее не любит. Даже просто думая об этом, я чувствую себя лицемером. Возможно, в данный момент я верен Софии, но такие слова, как "Любовь и забота", определенно не описывают наши отношения. На самом деле, то, что я чувствую к ней, граничит с одержимостью. Опасное отвлечение. Похоть, подобной которой я никогда не испытывал.

Определенно, это не любовь.

Однако это последнее место, где я хочу позволить мыслям о Софии закрадываться в себя, и я заставляю себя сосредоточиться на здесь и сейчас, направляясь в похоронное бюро, чтобы найти Франко и Катерину. Они стоят в передней части просмотрового зала: Катерина в черном платье до колен, поверх которого накинута кофта, защищающая от холода в здании, и короткой сетчатой вуали, приколотой к глазам и зачесанными вверх волосами. Ее глаза покраснели, а лицо побледнело, но она удивительно собрана, стоит прямо, расправив плечи и не опираясь на Франко.

Может быть, она чувствует, что он не будет тем мужем, на которого она может положиться, но лично я думаю, что Катерина просто пошла в свою мать. Джулия была сильной женщиной, и я испытываю еще одну вспышку негодования из-за того, что она лежит холодная в гробу, вместо того чтобы быть все еще живой и энергичной. Я думал, что привык к смерти, но, может быть, мы никогда не привыкнем к бессмысленным смертям. Смертям, которые наступают слишком рано, тех, кто нам близок.

— Тебе следует поговорить с Софией, — тихо говорю я Катерине в перерывах между разговорами с другими скорбящими и членами семьи, которые заходят, чтобы утешить ее. — Она кое-что знает о потере родителей.

Катерина тонко улыбается.

— Ты тоже. — Я не самый лучший утешитель. Я одариваю ее легкой полуулыбкой, наклоняясь, чтобы коротко сжать ее руку.

— Скажи мне, если Франко не выполнит свою часть работы, и я поговорю с ним.

— Он делает все, что в его силах. — Голос Катерины звучит тихо и издалека.

Я знаю, что, вероятно, это не тот случай. Я оглядываюсь и вижу, что Франко разговаривает с капо из Нью-Йорка, его внимание уже отвлечено от своей будущей жены.

— До сих пор на нем не было большой ответственности, кроме того, что он был моим другом и поддерживал меня. Но он смирится. Он войдет в эту роль. — Он молод, — тихо говорит она. — Но я предпочла бы его, чем некоторых мужчин, которым я могла бы стать женой. По крайней мере, Франко не будет бить меня или обращаться со мной как с племенной кобылой. Я никогда не ожидала, что у меня будет особенно любящий или верный муж. Достаточно и одного доброго.

— Франко такой. — По крайней мере, я никогда не видел его злонамеренно жестоким. Может быть, и дразняще жестоким, но никогда с намерением причинить кому-либо боль. И его никогда не призывали делать то, что мне приходилось делать для Росси. Он был моим напарником всю нашу жизнь, Робином для моего Бэтмена. Тот, кому никогда не приходилось быть серьезным, кого я всегда пытался оградить от тех, кто распространял о нем сплетни или пытался запугать его.

Теперь все изменится. И когда я смотрю, как Франко движется по комнате с его легкой, очаровательной грацией, его рыжие волосы выделяются подобно маяку среди моря темноволосых мужчин и женщин, я чувствую, как в моем животе зарождается легкое беспокойство.

Я надеюсь, что он справится с задачей.

ЛУКА

Начинается дождь, когда гроб Джулии Росси опускают в землю. Кладбище превращается в поле с черными зонтиками. Катерина тихо плачет, зажав рот рукой в перчатке, и даже Франко стал серьезным, скрестив руки перед собой, когда он стоит под зонтиком, который он держит над ними обоими. На холме, где проходит дорога, я вижу, как подъезжает длинная черная машина. Мгновение спустя выходят двое мужчин плотного телосложения, одетых в слишком теплые для такой погоды куртки, в которых почти наверняка спрятано оружие, и я с напряжением в животе понимаю, кто это должен быть.

Виктор Андреев.

Я наклоняюсь к Франко.

— Я вернусь через минуту, — тихо говорю я и киваю в сторону холма, где стоит машина на холостом ходу. Франко прослеживает за моим взглядом, и я вижу, как по его лицу пробегает тень нервозности.

— Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? — Его голос низкий, встревоженный, и я качаю головой.

— Оставайся здесь с Катериной. Со мной все будет в порядке.

— Я твой заместитель. Я должен быть на твоей стороне…

— Сегодня ты ее будущий муж. Она только что потеряла свою мать, Франко, а Росси все еще в критическом состоянии. Прояви немного сострадания. — Мой тон жестче, чем когда-либо был с ним. Тем не менее, я начинаю беспокоиться, что спокойная жизнь, которую Франко вел в моей тени, не смогла подготовить его к его новому положению.

Может быть, мне следовало быть с ним строже, как Росси был со мной. Но сейчас я ничего не могу с этим поделать.

Я взбираюсь на холм, чувствуя, как по спине стекают капельки пота, отчего рубашка неприятно прилипает к телу. Я не был лицом к лицу с Виктором с тех пор, как был убит мой отец, когда они с Росси пришли к временному миру. Воспоминание об этом тоже обжигает мне нутро. Росси был готов заключить мир тогда, но не сейчас. Однако именно Виктор пришел просить о прекращении огня. На той неделе мы убили больше русских, чем за последние десятилетия.

Окна машины слишком затемнены, чтобы разглядеть, что внутри, но я подхожу к охранникам, окружающим машину, и поворачиваюсь, чтобы они не сводили с меня глаз. Кто-то открывает ближайшую ко мне пассажирскую дверь, и мгновение спустя оттуда выходит высокий мужчина в сером костюме, выпрямляясь во весь рост. Он выглядит старше, чем я помню, хотя Виктор всего на шесть или семь лет старше меня, ему немного за тридцать. Он неулыбчив, его жесткое и чисто выбритое лицо каменное, а льдисто-голубые глаза холодные.

Я слышал, что женщины считают его красивым. Хотя у него нет репутации распутника. Его жена умерла в прошлом году, оставив его с двумя маленькими дочерями, и он еще не женился повторно. Я удивлен, что все высокопоставленные мужчины в России и Америке не бросают ему своих подходящих дочерей. Хотя, может быть, и бросают, а мы просто не знаем об этом. Или, возможно, никто не хочет выходить замуж за холодного вдовца, которого мужчины называют Уссурийским Медведем.

Если бы я был женщиной, я бы не был склонен выходить замуж за человека, торгующего сексуальным рабством. Братва хорошо известна своим жестоким обращением с женщинами, женами, дочками и рабынями. У меня нет причин думать, что Виктор Андреев чем-то отличается, хотя ходили слухи, что его брак был заключен по любви.

Я нахожу это смешным. Виктор, мужчина, созданный еще меньше для любви к жене и семье, чем я.

— Лука Романо, — Виктор говорит с культурным русским акцентом, более элегантным, чем у Левина или солдат, которых пытают на наших складах. — Я слышал, ты хотел поговорить со мной. Прошло много времени.

— Давай не будем притворяться, что это светский визит. Ты знаешь, почему я хотел встретиться.

Рот Виктора кривится от удовольствия.

— Левин говорил мне о мире. Я нахожу это странным, учитывая, что жена вашего дона была только что убита. Хотя… — он делает эффектную паузу, окидывая меня холодным взглядом. — Я также слышал, что ты узурпировал место Витто Росси.

— Титул перешел ко мне, да. — Я стараюсь говорить как можно ровнее, хотя чувствую, как глубоко в животе начинает закипать незнакомая ярость. Я всегда был самым спокойным и собранным из ближайшего окружения Росси, вот почему он так часто посылает меня выполнять за него грязную работу. Но при виде Виктора мне хочется крови, несмотря на все мои заверения в желании мира.

Этот человек похитил Софию. Я помню синяки на ее лице, страх в ее глазах, когда она проснулась. Он ответственен за смерть Джулии.

— И теперь ты хочешь призвать к прекращению огня между нами? — Он все еще выглядит удивленным, и это заставляет меня чувствовать себя почти неконтролируемо жестоким. В моей голове проносятся видения о том, как я хватаю его за рубашку и толкаю спиной к машине или сжимаю кулак и стираю улыбку с его лица, но я знаю лучше. Его охрана была бы рядом со мной через секунду, и все, чего я пытаюсь достичь, потерпит полный крах.

Я стискиваю зубы, заставляя себя сохранять спокойствие.

— Я хочу мира, да. Больше никаких взрывов в отелях или перестрелок на улицах. Больше никаких похищений и угроз. Давай обсудим это между нами, как мужчина с мужчиной, лидер с лидером, и придем к соглашению.

Виктор оценивающе смотрит на меня.

— И что ты дашь мне за этот мир, Лука?

— Разве жизней твоих людей недостаточно? Интересно, что бы они чувствовали, если бы знали, как мало ты их ценишь?

Выражение его лица мрачнеет.

— Мои люди знают свою ценность для меня. Я спрашиваю снова, что ты предложишь мне за мир?

— Есть ли что-то, что тебе нужно?

— Что, если я попрошу тебя отдать Софию?

Моя реакция неожиданна и мгновенна, мои руки сжимаются в кулаки по бокам, когда я изо всех сил пытаюсь сохранить самообладание. Я не знаю, что злит меня больше, небрежный тон, с которым он высказал это предположение, как будто София была партией наркотиков, из-за которой нужно поторговаться, или мысль о том, что он мог бы намереваться с ней сделать. Мысль о его руках на ней вызывает у меня жажду убийства, и на мгновение я подумываю о том, чтобы поддержать стремление Росси к войне. Я мог бы стереть город с лица земли от этих ублюдков. Но не без огромного количества крови и смертей с обеих сторон. И я не готов посылать наших людей на войну с Братвой, если только не будет другого выбора.

— София теперь моя жена, — хладнокровно говорю я. — Как я уверен, ты знаешь, поскольку на следующее утро после нашей свадьбы напали на наш отель. Ты знал, кто там будет и почему. Но наверняка в этом городе есть и другие красивые женщины, которых ты можешь заманить в свои лапы и продать с прибылью. Я это знаю, я вероятно, трахал большинство из них.

Виктор посмеивается, его лицо ничего не выражает.

— Без сомнения, — сухо говорит он. — Но я не собирался продавать Софию. Я намеревался жениться на ней.

Жаль, что я не смог скрыть свой шок. Но я слишком поражен этим открытием, чтобы контролировать свое лицо, я знаю, что моя испуганная реакция может быть легко прочитана. Виктор видит это, я знаю, что он видит по довольному взгляду, который мелькает на его лице.

— Ты этого не ожидал.

— Нет, — говорю я категорически. — Почему ты хочешь жениться на ней? По правде говоря, в этом еще меньше смысла. Я представляю, как бы ее продали за значительную цену, красивую, молодую девственницу. Но как жену? Тебе не нужна девочка, Виктор. Тебе нужна женщина, которая сможет стать матерью твоим детям.

Выражение лица Виктора мрачнеет.

— Не говори мне, что мне нужно, Лука. Возможно, мне нужна была эта юная девственница, как что-нибудь сладкое, чтобы отвлечься от мыслей о мужчинах, которых ты убил. Что-нибудь, что облегчит боль от территории, которую ты отвоевал за последние годы. Я могу только представить, какая вкусная она, должно быть, была…

Я издаю шипение, сам того не желая, моя челюсть сжата, когда я изо всех сил пытаюсь не врезать ему прямо здесь и сейчас.

— Я вижу, что задел за живое. — Виктор улыбается. — Полагаю, мне не следует так говорить о твоей жене. В конце концов, она больше не девственница, так что вряд ли это имеет значение. Тем не менее, ты просишь мира, но ничего не предлагаешь взамен. Почему я не должен продолжать пытаться захватить вашу территорию для себя? Витто проделал такую хорошую работу, заключая сделки на протяжении многих лет. Мне предстоит заняться таким большим и плодотворным бизнесом.

— Ты убил Джулию Росси, — рычу я, мой голос становится все громче по мере того, как мое терпение иссякает. — Тебе повезло, что мы еще не начали убивать твоих собак.

Улыбка Виктора не сходит с лица.

— Жертвы войны, Лука. Точно так же, как жертвы твоего отца и Софии. В некотором смысле и твоих матерей тоже. И ты хочешь, чтобы эти жертвы прекратились. Итак, я сделаю тебе еще одно предложение, поскольку ты уже забрал Софию себе. Отдай мне в жены дочь Росси. Как ты сказал, мне нужен кто-то более способный войти в роль жены и матери, кто-то подготовленный к этому. И более того, мне нужно то единственное, что моя покойная жена не смогла мне дать.

— Что?

Его взгляд удерживает мой, холодный и решительный.