Нас просто не было (книга вторая)

Глава 1

Огромный Дворец Искусств располагался в центре города. Красивый, недавно построенный гигант. Сегодня именно ему «выпала честь» встречать нашу тусовку.

Однако первые мысли, как только переступила через порог заведения, были отнюдь не радостными. Да и весь мой чертов настрой совершенно не располагал к таким местам. Громко. Ярко. Удручающе душно…

Прошла сквоь толпу, кивая знакомым, отрешенно улыбаясь и скользя взглядом по сторонам. Благотворительный ежегодный вечер для золотой молодежи, значит, здесь будут все «наши». Здесь будет Максим, Карина и все остальные. Зубы сводило от одной мысли, что придется с ними пересечься в очередной раз. Как бы мне хотелось покинуть это место, развернуться, сбежать домой или раствориться, стать невидимкой и сидеть в углу, чтобы никто не обращал на меня внимание.

Покажусь, покручусь перед камерами, чтобы отец не цеплялся и не выдвигал претензий, и уйду. Как я умею: тихо, молча, никого не предупредив. Вернусь домой — единственное место в мире, где мне хотелось быть. К единственному человеку, способному успокоить мое сердце.

Смотрела на людей, но никого не видела — просто тени, безликие образы. Везде только он. И внутри кипело от желания быть с ним. Нельзя так любить мужчину, нельзя настолько растворяться в нем, что все вокруг кажется пресным, неинтересным.

Запоздало поняла, что вчера зря просила его пойти со мной. Фактически сама чуть не затащила в логово к демонам. Лучше барахтаться в этой грязи одной, с неизменной ледяной маской на лице.

Прошла мимо стайки журналистов. Им больше делать нечего? В нашем городке нет событий интереснее, чем слет богатеньких Буратин? Да всем плевать на эту благотворительность — сплошная показуха!

Дефилировала мимо них, приветливо улыбнувшись в случайную камеру. Наслаждайся, папочка, все, чтобы порадовать тебя. Все эти никчемные улыбки, наигранный блеск в глазах, весь этот образ довольной жизнью золотой девочки. Чтобы ты, сидя в своем роскошном кабинете, смог довольно повести бровью и снисходительно произнести «ну хоть какой-то от нее толк». В голове роилась странная мысль — пора действительно искать работу, чтобы ни в чем не зависеть от отца. Последнее время и так трачу его деньги все меньше и меньше. Похоже, настало время покончить с этим окончательно. Чтобы самой отвечать за свою жизнь, чтобы не было пресловутых рычагов воздействия, чтобы в следующий раз не идти на такие вот мероприятия только потому, что господин Антин так захотел, а я не смею его ослушаться. Пора взрослеть и брать свою жизнь в собственные руки.

Подошла к барной стойке, присела на высокий стул. Размышляла о том, как бы провести этот вечер, не пересекаясь с некоторыми персонажами, и практически задохнулась, уловив знакомый аромат дорогих духов. Не видела, скорее, чувствовала, как на соседний стул опустилась Абаева. Волосы на загривке встали дыбом, внутри сжалась тугая пружина. Развернулась к ней, вопросительно изогнув бровь.

Каринка сидела, развернувшись ко мне вполоборота, одной рукой облокотившись на стойку и нервно барабаня ухоженными ноготками по затертой поверхности. Гипнотизировали друг друга взглядами не меньше минуты, пока она не произнесла:

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты сука? — В ответ я неопределенно повела плечами. Говорили не раз, и не два. И спорить с этим не собираюсь. — Ты испортила мой День Рождения, — не унималась Абаева.

— Мне упасть на колени и в слезах вымаливать прощение? — равнодушно спросила у нее, не отводя прямого холодного взгляда.

— На хрен мне твои мольбы сдались! — прошипела она.

— Не хочешь — как хочешь. А то я уже почти собралась падать ниц.

— Сука, — дорогая подруга констатировала факт, потом недовольно поджала губы и посмотрела куда-то в сторону. Проследив за ее взглядом, наткнулась на проходившего мимо Градова. Он приветственно махнул ей рукой, а меня попросту проигнорировал, не удостоив даже кивка. Иди, иди, с глаз долой! Не особо и расстроилась! И он ушел, скрылся в толпе. Я облегченно выдохнула, только заметив, что сжала кулаки, и ногти впились в ладони. Пусть он меня игнорирует, пусть лелеет свою обиду. Что угодно, лишь бы не подходил, не говорил. Еще бы Абаева от меня отстала, было бы вообще здорово.

К сожалению, Карина не собиралась отступать:

— Нам надо поговорить.

— Мы уже говорим.

На миг она замолчала, прожигая меня темным взглядом, потом все-таки продолжила, хотя я ясно видела, что с трудом сдерживалась, чтобы не послать меня подальше:

— Я так понимаю, нашей дружбе пришел конец?

Просто капитан очевидность! Хмыкнула себе под нос, еле сдержав едкое замечание.

Дружба? Сейчас как никогда остро понимаю, что не было никогда между нами никакой дружбы. Правильно Зорин подметил. Мы как люди, которых насильно свели вместе, посадили в одной комнате и дали одинаковые игрушки. В силу социального положения крутились в одной компании. Вот и все. Никакого единения душ, поддержки, вечерних разговоров за кружечкой чая. Ничего. Только фальшивые улыбки, нездоровое соперничество, наигранная радость при встречах. Все.

— По-видимому, да, — ответила равнодушно.

И это равнодушие абсолютно искреннее. Мне плевать на Абаеву, плевать на нашу разрушавшуюся псевдо-дружбу. Так даже лучше. Можно снять фальшивую доброжелательную маску, перестать восторженно пищать при случайной встрече, будто еще чуть-чуть — и напустишь тепленькую лужицу, как маленький щенок.

Глава 2

Мне душно. Теплое дыхание на шее. Щекотно, легкие волоски скользят по коже. Выныриваю на поверхность из пучины сна. Все вокруг в дымке, расплывчато, размыто, смазано. Мысли, как каша, лениво шевелятся в голове. Я пьяна. Боже, как сильно я пьяна…

Где-то отдаленно на заднем фоне некрасивым низкочастотным гулом гудит музыка, от которой начинает раскалываться голова. Я хочу уйти, мне надо на свежий воздух.

Тело не слушалось. Я с трудом сжимала пальцы, чувствуя что-то мягкое. Что это? Это... это... чьи-то волосы. Да, точно, короткие густые. Пелена чуть отступает, я уже могу почувствовать свое тело. Сижу на диване или в кресле — мягкое сиденье, мягкая спинка. Рядом со мной кто-то есть. Обнимаю этого кого-то, зарывшись рукой в волосы. На моем бедре чужая рука. Мне бы открыть глаза, хоть немного. Клонило в сон так, не было сил даже моргнуть. Сознание ускользает, но силой воли удерживаю его и чуть разлепляю дрожащие ресницы. Вижу перед собой размытый образ. Щурюсь, жмурюсь, пытаясь прояснить картинку. Глаза снова закрываются, все вокруг словно укутано мягкой ватой.

Выпадаю из реальности на мгновение… или на час — не знаю. Когда получилось разлепить глаза, картинка закружилась передо мной, постепенно замирая, фокусируясь, обретая четкость…

Градов.

Рядом со мной Градов. Моя рука в его волосах, я сидела, уткнувшись носом ему в плечо. Посмотрела на него, ничего не понимая, в груди — сосущая пустота. Какого хрена происходит?

Максим, усмехаясь, скользнул взглядом по моему лицу, отчего кровь быстрее побежала по венам. Она пульсировала, шумела в ушах, разнося по телу панику.

— Макс, какого… Что ты делаешь? — хриплый, будто чужой голос приглушенно прозвучал в голове, и я не сразу поняла, что он — мой.

— Я?! — он удивленно развел руками. — Крис, ты совсем, да? Белую горячку словила?

Пыталась отстраниться от него, но Градов рывком притянул ближе, сопротивляться нет сил.

— Не тронь меня, — прошипела, пытаясь откинуть его руку, удерживавшую меня за талию. Бесполезно. Все движения вялые, замедленные.

— Ничего, что ты сама меня сюда притащила?

Я? Черт, не помню. Я ничего не помню. В голове каша, яркие обрывки. Карина. Интервью. Танец с Градовым. Провал.

— Ты выпила, наверное, ведро коктейлей, начала виснуть на мне, когда танцевали, а потом потащила сюда. Мы шли по длинному коридору, обжимаясь, как сопливые школьники, разбили огромную напольную вазу, пока не оказались здесь, комната за темной коричневой дверью с надписью «Только для персонала». Ты лезла с поцелуями, вырвала половину пуговиц, — кивнул на себя. Опустив мутный взгляд, посмотрела на распахнутую на груди рубашку, — а потом стала отрубаться. И вот я сижу с тобой тут, как дурак, потому что не могу оставить.

Я не могла этого делать! У меня есть Артем, мне не нужен Градов! Перед глазами снова ночная трасса, и мы с ним в белом ягуаре на обочине. Тогда мой мозг отключился, а сейчас... Нет, не может быть! Не. Может. Этого. Быть. Я, конечно, дура, но не настолько же!

На хрена я так напилась?!

Сознание опять ускользнуло, я провалилась в темную яму, наполненную шумом прибоя. Меня качало на волнах сначала размеренно, плавно, а потом начался шторм, безжалостно швырявший из стороны в сторону.

Пришла в себя. Вокруг ничего не изменилось. Все та же комната, тот же диван, рядом все тот же Макс, привалившийся к спинке и рассматривавший меня, как нечто интересное.

— Крис, ты помнишь, как мы здесь оказались? — спросил, лениво поигрывая брелоком от ключей.

Ничего я не помню!

…Танец. Я с ним танцевала! Потом... Не помню... Длинный коридор, постоянно меняющий свой облик, будто смешивались кадры из разных фильмов. Дверь. Точно, дверь. Темная. Деревянная или металлическая — непонятно. На ней какая-то табличка.

Помотала головой:

— Мне надо домой, — пыталась встать, но ноги не держали. Я пьяна, как сапожник.

Градов подхватил под руку и усадил обратно, не обращая внимания на мои жалкие попытки отстраниться. Голова кружилась. Я чувствовала, как снова проваливаюсь в небытие.

Макс крепко сжал плечи и чуть встряхнул:

— Кристина, как ты сюда попала?

— Не знаю, — простонала, прикрывая глаза, — отстань от меня!

— Что ты помнишь? — снова встряхнул.

— Ничего, — голос превратился в шепот.

— Крис! Что ты помнишь? — опять тряс, не давая заснуть.

— Ничего... — как же хотелось забыться, поддаться слабости, заснуть, — Коридор помню, длинный, вазу.

— Вазу?

— Да.

— Что с вазой?

— Разбилась, — промычала, практически провалившись во тьму.

— Все правильно, — в его голосе усмешка, от которой становится совсем дурно.

Слушала, как он снова медленно, чуть ли не по слогам, повторял то, как разворачивались события. Не верила ему, не могло этого быть. Макс склонился совсем близко, шептал мне на ухо. Его тихий голос шелестел где-то на уровне подсознания, разливался в голове. Не понимала ни слова. Монотонная речь убаюкивала, сталкивала в сон.

Глава 3

Я со стоном перевернулась на спину и прижала руки к ушам. Хватит, выключите этот чудовищный шум! Больше не хочу! Не надо! Во рту горечь смешалась с отвратительной сухостью, горло будто сковало тисками, а голова попала под ритмично работающий отбойный молоток.

…Перед глазами красивая напольная ваза.

Через силу сглотнув, открыла глаза, пытаясь сообразить, где я, и с трудом опознала в сумеречной обстановке свою комнату. Я дома. Попыталась собрать воедино расползавшееся во все стороны сознание. Начала считать.

Один... Два... Три...

Мысль потерялась, не дойдя и до десяти. Горло драло колючей проволокой, щипало обветренные потрескавшиеся губы.

...Ваза красивая, с розами, вензелями, позолотой.

Хуже всего боль под ребрами. Колола иглой в сердце, и я никак не могла понять почему. Собравшись с силами, я села и зажмурилась, пытаясь хоть как-то прийти в себя. В ушах гудело. Спустя целую вечность, звон колоколов в голове начал стихать, а сознание оживать. Я дома, сижу на своей кровати, а шум, изначально разрывающий мой мозг — это всего лишь мартовская капель, задорно постукивающая по козырьку балкона.

Черт, да что ж так в груди больно?!

В темноте медленно, словно лунатик, побрела на кухню, налила кружку воды. Дрожащими руками поднесла ее к губам, при этом пролив больше половины. Мне все равно, главное — сделать несколько быстрых жадных глотков.

Вместо свежести воды во рту ощущение непередаваемой мерзости.

...По поверхности вазы разбегается узор из трещин.

Пила и морщилась, пока не наступило мнимое ощущение удовлетворения. Потом с грохотом поставив кружку на стол, некоторое время стояла, прикрыв глаза, мечтая снова лечь спать.

А что мне мешает? Кроме кошек, настойчиво скребущих на душе? Ничего.

Провела рукой по сырой одежде, прилипшей к телу, непроизвольно сжала плотную, чуть колючую ткань. Так... Это что? Явно не пижама.

...Снова ваза перед глазами.

Что за ерунда?

В потемках ничего не разобрать. С трудом нашарила на стене выключатель и щелкнула кнопкой, тут же зажмурившись, потому что яркий свет со всей дури ударил по глазам.

— Черт... — в тишине квартиры голос прозвучал хрипло, измученно.

Спустя пару минут приоткрыла один глаз, потом второй и посмотрела на свою одежду, чувствуя, как накатывает ступор. На мне платье. Сырое, помятое. Наполовину расстегнутое. Снова укол под ребра, и ледяной узел в животе затянулся еще туже. Руки задрожали сильнее.

...Ваза разлетается на осколки, играющие разноцветными бликами на ярком свету.

Тяжело дышать. Ощущение — будто я в западне, стены которой двигаются друг навстречу другу. Выключила свет, без рези в глазах стало чуточку легче, но накатило предчувствие скорой гибели, конца.

Чтобы хоть как-то очнуться, я побрела в ванную, но увидев свое отражение в зеркале, замерла с открытым ртом. Всклокоченные волосы. Тушь черными подтеками покрывала щеки, будто я ревела, не жалея слез.

Я ревела? Странно. Я не люблю реветь.

Ощущение близкой погибели стало еще сильнее. Уже не в силах справиться с подкатывающей паникой, я начала исступлено тереть лицо, пытаясь смыть черные разводы.

...Осколки вазы сияют все ярче, становясь все больше и больше перед внутренним взором, пока не занимают все вокруг. На гранях играет свет, они переливаются, идут волнами, превращаясь в свинцовую поверхность зеркала, из глубины которого стремительно приближается образ человека.

Это Зорин. Он все ближе, и вот уже будто стоим лицом к лицу. У него закрыты глаза, сжаты кулаки.

Хочу отступить на шаг, но не получается. Страшно.

Артем медленно открывает глаза. Они чернее ночи и в них нет ничего кроме ненависти.

С всхлипом отшатываюсь в сторону…

С всхлипом отшатнулась, выныривая из безумного виденья.

Теперь ясно, откуда эта боль... Пока мозг дрейфовал, сердце билось в агонии, умирало, захлебывалось кровью.

Боль в груди превратилась в бушующий пожар, когда события вчерашнего вечера безжалостно обрушились на меня, приминая к земле. Вспомнила, как напилась. Вспомнила Макса, появление мужа, убийственный разговор. Последние воспоминания, как он смотрел на меня, не скрывая презрения, а потом ушел…

Истерично замотала головой, не в силах поверить, что это произошло на самом деле, и выскочила из ванной. Побежала в большую комнату, спотыкаясь, задевая углы. В душе теплилась надежда, что он дома, просто спит на диване, не желая находиться в одной комнате с пьяной, отвратительной женой.

Пусто. Я одна в этой гребаной квартире.

Я сделала робкий шаг и замерла, только сейчас заметив разбитое зеркало в прихожей, мою курку, бесформенной кучей валявшуюся в углу. Одной рукой зажала рот, из которого рвался дикий стон, второй обхватила ребра, надеясь унять агонию.

— Тёма, — жалкий шепот — все, на что я способна.

Глава 4

Я не знаю, как мне удалось пережить эту ночь. Душевная боль была настолько сильной, что ощущалась на физическом уроне. Разрывала грудную клетку, дробила ребра, острыми клыками впивалась в сердце. В голове мысли, словно качели, метались от наивного «не верю» до отчаянного «не хочу жить».

Зорин ушел, а я так и продолжала сидеть на полу, гипнотизируя дверь взглядом, как собака, ожидающая своего хозяина возле магазина. Я все еще на что-то надеялась, не хотела принимать что Зорин ушел и обратно не вернется. Выть бы, жаловаться на несправедливую судьбу, да нет смысла. Сама виновата, сама ломала, когда надо было строить, и теперь получила по заслугам. От этого еще хуже, еще больнее.

Утро было ужасным.

Открыв глаза, я не поняла, где нахожусь, и ощутила прилив паники. Потребовалось насколько бесконечно долгих секунд, чтобы сообразить, что я на полу в прихожей — так и просидела всю ночь в коридоре, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза, слушая тишину.

В этом доме больше не будет его громкого смеха, не будет светлых выходных, когда вместе на кухне, шутя и обнимаясь, готовили завтрак. Никто не разбудит легким поцелуем в плечо. И ночью никто не обнимет, согревая, даря ощущение защищенности.

Перед глазами, будто видения, проносились яркие образы, настолько отчетливые, что казалось — протяни руку и дотронешься. Улыбка белозубая, зеленые хитрые глаза, в которых искрится любовь, сильные руки.

Со стоном ударилась затылком о стену. Из-под ресниц сорвалась одинокая слеза, горячей дорожкой пройдясь по щеке.

— Прости меня…

Господи, пусть он справится, выберется из бездны, в которую я его столкнула своими собственными руками. Найдет в себе силы жить дальше. Нормально, открыто, как он любит, умеет. Артем не заслужил этой боли, этого кошмара. Пожалуйста.

Тело задеревенело, затекло, потеряло чувствительность. Как и душа. Словно предохранители перегорели. Пусто. Темно. Тихо. Апатия.

Я медленно поднялась на ноги, пошатываясь, добрела до спальни и снова легла спать. Потому что не хотела ничего. Будто и нет меня больше. Умерла. Рассыпалась пеплом по ветру.

***

Череда странных дней, когда не понимаешь, какое время суток, где ты, кто ты, что вокруг происходит. Я не помнила большую часть этого времени. Лишь рваные фрагменты.

…Пыталась есть. Вкуса не чувствовала, запаха тоже.

…Бледное измученное лицо, глядевшее на меня из зеркала в ванной комнате.

…Теплые струи воды в душе, и я под ними, уперевшись рукой в стену, пытаясь уцепиться сознанием хоть за что-то, потому что чувствовала: исчезаю, растворяюсь, теряю себя.

…Ночные посиделки у телевизора: стеклянный взгляд в экран и механическое перещелкивание каналов. Не видела ничего, сплошное марево.

…Стояла на балконе, глядя на темневший внизу парк. Холод пробирался от босых ступней все выше, по ногам, бедрам, животу, проходя студеной поступью по плечам. Мне все равно. Вдыхала полной грудью, с трудом осознавая, что все это время бродила по дому в его футболке, все еще хранившей родной запах. Дышала им и снова умирала.

Так хотелось позвонить ему, но я не могла. Сотню раз брала в руки телефон, чтобы набрать заветный номер, но всегда останавливалась, гипнотизируя взглядом его фотографию на экране. Я даже представить боялась, что творится у него внутри. Если мне, виновной, так плохо, что же ощущает он? И я откладывала в сторону телефон, потому что понимала — мой голос для него, как нож в открытую рану. Понимала, что любые мои слова или действия сделают только хуже, больнее.

Каково это — узнать, что твоя семья изначально была не более чем игрой для избалованной стервы? Что эта стерва выставляла тебя полным посмешищем в глазах остальных. Что она, равнодушно наплевав на все клятвы, зажималась с другим мужиком. И узнать не просто так, а от первых лиц, с подробностями, со спецэффектами.

Боже, это не нож в спину! Нет! Это атомная бомба в душу. Нервнопаралитический газ. Иприт времен Первой Мировой.

Такого безумия и врагу не пожелаешь, а я умудрилась утопить в этом аду самого дорого на свете человека.

Душа рвалась к нему каждую секунду, каждый миг. Я мечтала услышать его голос, увидеть, обнять, уткнувшись носом в шею, заснуть в любимых объятых. К нему хотела, и ничего больше в этой жизни не надо.

***

Очередное утро. Пятое или десятое с того момента, как Артем ушел. Не знаю, мне все равно. Вся моя жизнь — серый поток, в котором дрейфовала, с каждым днем все больше погружаясь в непроглядную пучину.

Как робот, поднялась, умылась, пошла на кухню. В холодильнике пусто, даже пельменей нет. Я слишком долго сидела дома, спрятавшись от всего мира. Так дальше продолжаться не может, но мне снова плевать.

Сделала сладкий кофе. Нашла в шкафу старое жесткое печенье. Вот и весь мой завтрак. А мне большего и не надо, все равно ничего не влезает, желудок сжимается, протестуя против пищи.

Наплевать. Влила в себя кофе, механически пережевывая печенье, и замерла, услыхав звук отпирающейся двери.

Сердце сделало кульбит, и робкая надежда заставила поднять взгляд. Неужели пришел? Вернулся? Не дыша, смотрела на дверной проем, ожидая появления Зорина, и заново разбилась вдребезги, когда на пороге возник Лось. На мгновение ожившая душа снова погасла, покрываясь черной ледяной коркой. Дура. Не вернется он. Никогда.

Глава 5

Разговор с отцом послужил для меня пощечиной, оплеухой, выбившей из полусонного царства. И я не знала, что хуже: апатия, в которой дрейфуешь, будто неживая кукла, захлебываясь тоской, с каждым мгновением теряя волю к жизни, или истерика, разрывающая внутренности в клочья, когда ходишь по дому, натыкаешься взглядом на предметы, с которым связаны воспоминания, и начинаешь реветь. Рыдать навзрыд. Биться, словно птица в клетке.

И с каждым днем все хуже, все отчаяннее тянуло к Артему, потому что иначе не могла и не хотела. Зачем я в него влюбилась? Зачем? Ведь изначально было ясно, что все испорчу, испоганю. Лучше бы играла дальше, равнодушно использовала, не думая ни о чем. Да, я эгоистка, и всегда ею была. Безумно хотелось избавиться от боли, скручивавшей легкие при каждом вздохе. Забыть. Перестать чувствовать. Но это невозможно. Куда ни глянь — везде его след. Все воспоминания живые. Резали как тупыми ножами, вспарывая и без того незатягивающиеся раны. Никак не могла смириться, надеясь непонятно на что. Не верила. Не может все закончиться вот так. Окончательно. Бесповоротно.

Отрицание — первая стадия принятия неизбежного.

Истерика сменялась приступами гнева, когда злилась на всех, пыталась оправдать себя, но ни черта не выходило, и от этого злилась еще сильнее. Била посуду, устраивала погром в квартире, швыряла вещи. В доме не осталось ни одной нашей общей фотографии. Разорвала, сожгла, надеясь, что боль утихнет, уляжется. Конечно же, не помогло. И вместо желаемого облегчения рыдала над горсткой пепла, оставшейся от наших счастливых моментов. Ненавидела весь мир и больше всех — себя. И Артема! Почему он так просто отказался от нас? Неужели не видел, не чувствовал, что стал для меня всем? Какая разница, что было раньше? Ты же победил! Влюбил в себя. Приручил. Мы в ответе за тех, кого приручили. В ответе! Как ты мог просто взять и уйти?! Как?!

До ломоты в груди, до исступленных криков хотелось его увидеть, услышать голос. Набрать номер и услышать простое «привет». Однако совесть и разрушающее чувство вины не давали мне этого сделать.

Врала. Шлялась с другим мужиком. В пьяном угаре опять полезла к Градову. Виновата по всем пунктам. Без права на помилование. Без права посмотреть ему в глаза. Заслужила. Но как же холодно внутри.

После разговора с отцом еще несколько дней просидела дома, упиваясь своей болью, мечтая, что в один прекрасный момент просто сдохну от разрыва сердца. Умру, и, может, тогда Тёма пожалеет о своем решении, поймет, как сильно я его любила.

Идиотка. Эгоистичная идиотка. Выдумывала триста причин, чтобы поехать к нему поговорить. И ни одна из них в конечном итоге не казалась убедительной. Потому что реальность, в которой я — законченная сука, разрушившая нашу жизнь, не изменить.

Неожиданно масла в огонь подлила сестра. Ее звонок раздался однажды вечером, застав меня во время уборки после очередного приступа гнева.

— Да, — ответила, продолжая раскладывать вещи по местам.

— Что у вас происходит? — с места в карьер начала она. — Денис сказал, что вы разводитесь!

Денис. Они с Тёмкой сразу нашли общий язык, сдружились. И сейчас продолжают общаться. Почему-то захлестнула ревность. Нет, не такая, как к представительнице женского пола. Другая. Я ревновала ко всем, кто мог быть просто рядом с ним. Разговаривать. Смотреть на него. Я — больная.

— Разводимся, — холодно ответила, прекрасно понимая, что Ковалева сейчас выдаст речь, лишний раз просветив, что я дура.

Я и так знаю! Не хочу ничего слышать! Никого! Даже сестру.

— Ты все-таки все просрала? — Марина никогда не стеснялась в выражениях. — Я же тебя предупреждала!

— Да, все как ты и говорила, можешь радоваться! — огрызнулась, чувствуя, что в глазах снова темнеет от злости.

— Чего зубы скалишь?! — в тон мне ответила она. Мои перепады ее никогда не пугали. — Могла бы позвонить!

— Я перед тобой отчитываться должна?

Не много ли руководителей и надзирателей на меня одну? Надоели все. Оставьте меня в покое!

— Что у вас стряслось? — игнорируя мой выпад, продолжала сестра.

— Какая разница? У Дениса своего спроси. Он наверняка в курсе событий.

— Кристин!

— Все, пока! — швырнула трубку в сторону.

Села на пол, обхватив пульсирующую голову руками. Неконтролируемый гнев — страшная вещь. Во мне кипели агрессия и протест против всего мира. Ненавижу. Всех ненавижу! Ведь неправа. Сто раз не права. Маринка не хотела зацепить, она на моей стороне. Я просто сходила с ума, отталкивая от себя всех, кто еще остался. Чтобы никто не мешал идти ко дну. Я этого не выдержу.

Вторая стадия. Гнев.

Спустя неделю заставила себя выйти на улицу. Распахнула дома все окна, чтобы проветрить, потому что в квартире было нестерпимо душно, нечем дышать. Атмосфера пропиталась моей болью, отчаянием. Стены давили, лишая последних сил, высасывая остатки тепла из стынущих вен.

С этого дня стала гулять в парке. Подолгу, по нескольку часов утром и вечером. Полной грудью вдыхая свежий воздух. Бродила по грязным слякотным апрельским аллеям до тех пор, пока не переставала чувствовать пальцы от холода. И только после этого шла домой.

Глава 6

Стоило мне некрасиво громко ввалиться внутрь, как ко мне подлетела медсестра. Сначала с воплями. Дескать, что за безобразие, что за вопиющая наглость, разве можно так дверями хлопать… Потом она увидела мою бледную перекошенную физиономию и начала метаться вокруг, задавая тысячу вопросов одновременно. Что я, как я. Где болит. Как болит. Я лишь отрицательно качала головой и твердила, что не знаю, что со мной. Она усадила меня в широкое кожаное кресло и протянула стакан воды. Опасаясь повторных спазмов, я пила мелкими глотками с перерывами. Во рту стоял неприятный металлический привкус.

— Будете проходить обследование у нас?

Равнодушно кивнула. Мне все равно где, лишь бы помогло.

— Доктор вас скоро примет. Давайте-ка пока кровь сдадим, чтобы время не терять. Все равно отправят.

Кивнула и медленно поднялась на ноги. Делайте со мной что хотите. Хоть уколы, хоть промывание желудка, хоть капельницы. Только избавьте от этого мутного состояния.

Девушка повела меня в лабораторию, где быстро и практически безболезненно забрали кровь из вены и пальца. Пока ждала врача, заполнила бумаги. Процедура недолгая, отточенная. Все для удобства клиентов. Это вам не в муниципальном заведении, где выстоишь очередь, чтобы узнать, к какому кабинету надо занимать очередь. Не успела поставить последнюю закорючку, как уже пригласили в кабинет.

Меня встретила женщина-врач лет пятидесяти. Сухая, как палка, подтянутая, строгая. Люблю таких. Чтобы все по делу, без сюсюканий. Давление, температуру измерили, она меня опросила, всю обмяла. Начиная от лимфоузлов на шее, заканчивая животом, неприятно сжавшимся от ее прикосновений. Деловым тоном, без эмоций задала вопрос, от которого я впала в ступор:

— Беременная?

Моргнула и отрицательно покачала головой. Она нахмурилась и снова помяла живот. От ее прикосновений снова стало дурно. Еле успела скатиться с кушетки и нырнуть в уборную. Может, давление? Или отравилась чем-то? Например, общением с Градовым. При мыслях о нем в глазах потемнело, и меня повело в сторону. Цепляясь за бачок, еле удержала равновесие. Не хватало еще упасть в обморок в чужом сортире.

Собравшись с силами, вышла в коридор, но сделав несколько неуверенных шагов тяжело опустилась на лавочку, чувствуя, как лицо покрывает испарина. Сейчас точно отрублюсь.

Сквозь подступающую пелену увидела врача. Она что-то говорила, но я ничего не понимала. Улавливаю отдельные слова. Отдохнуть… Обезвоживание… Капельница...

Позволила себя поднять на ноги и отвести в один из кабинетов. Вроде даже ноги сама переставляла, хоть и грозила периодически завалиться. Меня уложили на простую кушетку, показавшуюся мягкой и бесконечно уютной. Поставили капельницу с глюкозой. Принесли таз на случай, если снова вздумаю давиться. На лицах врача и медсестер появились маски. Вдруг я еще и заразная? Подцепила какой-нибудь ротовирус или еще хрен знает чего.

Опять замутило. На этот раз без тошноты. Будто перепила. Вертолет в голове. Я прикрыла глаза, чувствуя, как проваливаюсь в серую мглу.

***

Кажется, прошла секунда, но когда я открыла глаза, тени деревьев за окном сместились. Времени прошло порядочно. Взгляд уткнулся в часы на стене. Ого! Выпала почти на четыре часа! Обалдеть! Ехала, ехала и.… бац! На полдня в клинику заехала. Поспать!

Осторожно пошевелила рукой. Капельницы уже нет, на месте укола повязка. Даже не почувствовала, когда вынимали иглу, когда бинтовали. Медленно поднялась на ноги, боясь, что снова станет плохо. Зря. Все нормально. После сна, а может, после капельницы почувствовала себя бодрой, здоровой и немного смущенной. Надо же было так распсиховаться, чтобы сначала самозабвенно блевать, а потом спать не пойми где.

Нервно пригладила волосы, поправила одежду и покинула кабинет. Надо поблагодарить медперсонал за помощь и уходить.

Медсестра, увидев меня в коридоре, громко сообщила:

— Зайдите к Ирине Львовне, там результаты готовы.

Результаты? Какие результаты? Ах да, я же кровь сдавала… Я прошла к уже знакомому кабинету, постучалась и, дождавшись приглашения, зашла внутрь. Врач кивнула на стул, приглашая сесть. Со вздохом опустившись на твердую поверхность, я поставила локоть на край стола, и печально подперла щеку.

— Ну что у меня там? — грустно поинтересовалась, пытаясь краем глаза заглянуть в результаты. Какие-то числа, закорючки. В общем, не понятно ни черта.

— Кровь хорошая. ВИЧ, RW— отрицательны. Гемоглобин чуть ниже нормы, зато ХГЧ зашкаливает… — Я молчала, ожидая продолжения. Ирина Львовна посмотрела на меня пристально в упор и, видя, что ничего не понимаю, пояснила: — Все-таки беременная.

— Не может быть, — категорично покачала головой, — у меня никого не было.

— Судя по уровню гормона, кто-то да был. Недель так десять назад.

У меня зашевелились волосы на затылке, за шиворот будто комья снега бросили.

— Десять недель?! Я бы заметила. У меня даже задержек не было. Все по плану.

— Такое редко, но бывает, — терпеливо пояснила она. — Не скажу, что стоит паниковать, но лишний раз провериться не помешает, чтобы исключить патологии, внематочную беременность. Возможно, организм просто ослаблен. Может, был какой-нибудь сильный стресс?

Глава 7

Что такое пять секунд? Иногда пролетят — не заметишь. Иногда их достаточно, чтобы все исправить, начать заново. А иногда именно они становятся приговором, надолго определяя дальнейший путь.

Кто бы знал, как я ненавидел эту сучку. До ломоты в теле, до безумия, до красной пелены перед глазами. Почти так же сильно, как и любил... и от этого ненавидел еще больше. За то, что никак не отпускает, вцепилась когтями в душу, и сколько ни отталкивай, ни отдирай от себя — бесполезно. Она внутри, под кожей, в каждом биении сердца. Замкнутый круг.

Проклятье. Надо было тогда не в армию бежать от нее, а в другой город. Насовсем. Навсегда. Глядишь, не пришлось бы нырять с разбегу в такую кучу дерьма. Хотя... Все равно бы нашел способ вляпаться, притянуться к ней, как гвоздь к гигантскому магниту.

Первые дни после того вечера находился в каком-то непонятном состоянии. С одной стороны — клубилась злость, ревность, ярость, желание придушить эту лживую гадину. А с другой — изумление, идиотское ощущение того, что все это ошибка, ложь. Непонятная клевета. Что не могла она быть такой, как говорил Градов. Гребаный пижон, с которым она... за моей спиной... Ну не верил, хоть ты тесни. Был уверен, что знаю ее, чувствую. Не могла она так врать. Не могла так дрожать в моих руках, признаваясь в любви... Я бы понял, почувствовал фальшь.

Зверел от того, что пытался оправдать ее.

Перед глазами образ: в расстегнутом платье, с небрежно растрепанными волосами, искусанными припухшими губами. Растерянная, испуганная моим внезапным появлением. Руки этого кретина, спокойно лежащие у нее на коленях. Сука! Что-то мычала, ревела, хотела поговорить. А я закипал, раз за разом возвращаясь к тому моменту, как открыл комнату и увидел ее на диване. Разморенную, почти невменяемую, разобранную.

Сбежал на несколько дней, опасаясь, что не сдержусь. Убью в состоянии аффекта. Размажу по стенке. Сломаю. Наделаю глупостей, о которых потом буду жалеть.

Первый шок постепенно отступал, а вместе с ним и моя нелепая уверенность в ошибке. Вспоминал все наши дни, то, какой она была в начале. Ее горящие глаза, которые начинали буквально светиться, стоило только зайти в торговый центр. Тогда казалось забавным, а сейчас понимал, что ни черта забавного. Она была готова горло перегрызть, извернуться как угодно, лишь бы дорваться до денег, до шмоточного безлимита. Даже со мной была готова жить, спать, чтобы папаша кормушку не прикрыл. Черт, противно-то как, до блевоты.

Знал, что преследует какие-то цели, выходя за меня замуж. И меня это не останавливало. Был рад, что поймал, и даже не особо заморачивался о причинах. Мало ли что это может быть. Отцу досадить, перед подругами выпендриться. У девушек же есть такая фишка: выскочить замуж раньше других. Да что угодно! Но только не так. Не ради новых трусов.

Все еще надеялся на что-то, поэтому поехал к ее папане. Он встретил как всегда — бодрой улыбкой, которая стремительно погасла, стоило ему заглянуть в мои мрачные глаза. Как-то сник. Сел за свой царский стол, недовольно нахмурился, взял ручку и неосознанно начал ее крутить, выдавая свое напряжение. Первый раз видел его таким разобранным, но было насрать. Если все, что сказал Градов — правда, то он соучастник. Прекрасно знал о проделках дочери, сам ее к этому толкнул. И молчал, улыбался в глаза, зная, что творится за моей спиной. Они одной породы. Антины. Я задавал вопросы в лоб, не юля, не щадя. С каждой минутой все больше холодея внутри. Андреич не стал отпираться, ходить вокруг да около. Признался, во всем честно, хоть и был не в восторге от беседы.

Хотелось поехать к ней, устроить такой разгон, чтобы стены обрушились. Вывернуть, вытрясти из нее всю правду. Разорвать. Выжечь. Причинить боль. От ярости дымился, гнал как сумасшедший. Но чем ближе к городу, тем горше становилось внутри. И на смену желанию крушить пришло нестерпимое желание избавиться от нее. Отвернуться. Забыть, как кошмарный сон.

Сам виноват. Во всем. Ведь изначально знал, что ничего у нас не нет общего. Но самоуверенно полагал, что хватит сил ее перекроить, переделать. Что главное — удержать ее рядом, а там уж справлюсь, достучусь. Хватит. Настучался уже по уши. Знать ее не хочу! Она как символ моей неискоренимой беспечности, символ моего провала. Видеть не могу больше.

А дальше, как в бреду, вместо того чтобы завернуть к ней, доехал до ЗАГСа и подал заявление на развод, еще до конца не веря, что сделаю это. Разорву нашу связь. Что все закончилось. Нам дали месяц на раздумья. Гребаный месяц. Все осмыслить, разобраться в себе и, если передумаем — забрать заявление. В чем здесь разбираться? В том, что наивный влюбленный дурак? Ничего не замечавший из-за своей одержимости этой заразой? Так я знал это давным-давно. Просто отрицал очевидное. А она вон какая молодец. Взяла и махом все доказала, расставила по местам.

Самое странное, что хотелось забрать обратно это проклятое заявление сразу, как только подписал. Сдержался. Ругая себя на чем свет стоит, ушел, сжав в руке поганый лист бумаги.

Она звонила. Тысячу раз. Не отвечал. Игнорировал. Сбрасывал звонки. Писала — удалял сообщения, не читая. Не надо мне такого общения. Хотел глаза в глаза. Слышать голос. Видеть ее эмоции. В последний раз.

На третий день успокоился достаточно, чтобы вести себя адекватно, и поехал к ней.

Когда зашел в квартиру, которую привык считать своим домом, снова грудину вывернуло от того, что все это иллюзия. Для нее все это неважно. Имеет значение лишь третья комната, до отказа набитая шмотьем.

Глава 8

Написать письмо оказалось гораздо сложнее, чем я думала. При воспоминаниях о встрече со Светланой руки опускались. Хотелось спрятаться, закрыться в своей раковине и даже носа наружу не высовывать. Останавливало только то, что время поджимало. Надо принимать решение.

Два дня я собиралась силами. То садилась за ноутбук, то сбегала. Набирала одну строчку, а потом все стирала и уходила.

«У него новая жизнь, и тебе нет в ней места», — гремели в ушах слова Светы.

А ребенку? Есть ли ему место в новой жизни Артема?

Самое страшное в этой ситуации — отсутствие уверенности в том, что он поверит. Со стороны все выглядело некрасиво. Два месяца пряталась и взруг всплыла с пузом и баснями о подставе. Все как-то наиграно, неправдоподобно.

И тем не менее это правда.

***

Я проснулась в пять утра, и поняв, что заснуть больше не смогу, поднялась с кровати. Умылась и, отбросив все сомнения, села за ноутбук. Все, хватит откладывать. Никто меня не спасет, не поможет. Никто за меня не сообщит Зорину о ребенке. Стиснув зубы, начала писать. Каждая строчка давалась через силу. Иногда перечитывала абзац и стирала его, потому что получалось не то, не так. То скупо, то пафосно, то по-щенячьи слезливо.

Стирала. Писала заново и снова стирала.

В этом письме я каялась перед ним, признавалась в ошибках, рассказывала о событиях того вечера, просила прощения, совершенно на него не рассчитывая. Говорила о своих чувствах, о том, что было раньше, и о том, что сейчас. Обо всем, что должна была сказать сама, лично, глядя в глаза, но не смогла.

И в конце, собравшись силами, написала о том, что беременна, о том, что не знаю, как быть дальше, что делать.

Я не мечтала, что он простит и вернется. Нет. Это несбыточные мечты. Сейчас я уповала лишь на то, чтобы Артем поверил мне. Поверил, что жизнь, зародившаяся внутри меня — это часть его. О большем и не просила. В этом письме я раскрыла карты, полностью обнажив душу, дрожащими ладонями протянула ему свое сердце, свои чувства. Дальше ход за ним.

На часах уже три. Не заметила, как пролетело время, только сейчас почувствовав, как устали глаза от монитора, а живот сводило от голода. Я так и не позавтракала, а сейчас уже время обеда.

Пробежалась еще раз по своему письму. Гигантское. И каждая строчка, каждая буква — это часть меня, часть моей души. Здесь все: и моя боль, и мое раскаяние, моя любовь.

Выдохнула и нерешительно нажала кнопку «отправить».

Все. Пути назад нет. Наше будущее в его руках.

***

На следующий день с самого утра открыла почту, надеясь на ответ. Пусто. Кое-как справилась с разочарованием, напоминая себе, что Артем не сидит постоянно в почте. Как зайдет, так и ответит. За день проверила ящик раз двести, через каждые десять минут. Ответа все не было. Постепенно светлая мысль написать Зорину письмо стала казаться все более убогой, нелепой. С чего я решила, что он будет проверять эту почту? У него ведь и другие ящики есть. Жаль, что не потрудилась узнать их адреса.

Дурочка. Как всегда, веду себя как дурочка. Да больше шансов достучаться до него, если почтой России воспользоваться, или курьером, да хоть самой доехать до его дома и собственноручно положить конверт в реальный почтовый ящик.

Наверное, завтра так и сделаю... Надо же решать эту проблему.

Без особого рвения снова открыла почту, когда на часах уже было восемь вечера.

За шиворот будто угля насыпали. Кожа горела, сердце полыхало — новое сообщение. От Артема.

Ловила ртом воздух, нервы на пределе. Вот он — ответ на мое признание. Мой приговор или помилование.

Сердце билось в груди испуганной птичкой, когда открывала письмо. По венам струилась надежда, что Зорин поверил мне. Не простил — на это даже не смела рассчитывать, но хотя бы поверил. Этого достаточно для надежды, что когда-нибудь сможем стать чуть ближе.

Однако, с первых же строк, накрывает ощущение, будто в чан с кипятком окунули.

«Кристина! Ты когда уймешься? Это что за хрень? Что за дурацкие письма? Поражаюсь твоей непробиваемости. Уж прямым текстом тебе сказали: все кончено, можешь быть свободна. И все равно пытаешься влезть! Когда дойдет, что нам с тобой больше не по пути? Подставили тебя, бедную? Серьезно? Всю голову, наверное, сломала, пытаясь выдумать, как бы оправдаться? И что за бред про беременность? Ты о чем, Тин? Какие, на фиг, дети? У тебя? Да ты с хомяком-то не справишься! Убьешь или потеряешь. И вообще, с чего такая уверенность, что я к этому имею отношение? Мало ли кто мог постараться! Если это, конечно, не очередное вранье, чтобы привлечь к себе внимание! Так что иди кому-нибудь другому лапшу на уши вешай».

Мне не хватало воздуха. Не хватало слов. Пробегала взглядом раз за разом по жестоким строчкам, чувствуя, как кишки скручивает в узел. Как так? Я не рассчитывала, что будет легко, но эти его слова просто оглушили, размазали.

Схватила телефон и дрожащими от гнева пальцами набрала его номер.

Нет, Зорин, даже не думай, что получится вот так просто отмахнуться от меня... От нас.

Звонила раз десять — в ответ тишина. Отправила смс-ку, требуя, чтобы ответил. Бесполезно. Злилась, снова бросилась за ноутбук.