Наслаждение

Однажды вечером приятель пригласил меня в театр. При поднятии занавеса сцена была совершенно пуста, и лишь длинные серые полотнища обрамляли ее, но вдруг, раздвигая широкие складки, стали соло или парами появляться танцующие дети, пока на сцену не вышла вся труппа из десяти — двенадцати человек. Это были одни девочки, не старше, должно быть, четырнадцати лет, а две-три из них никак не старше восьми. Их едва прикрывала легкая ткань, оставляя обнаженными руки и босые ноги. Волосы были распущены, серьезно улыбавшиеся лица — так прелестны и радостны, что, глядя на них, вы чувствовали себя как бы перенесенными в сады гесперид, где, отрешившись от всего личного, ваш дух свободно парил в эфире. Были тут белокурые и пухленькие девочки, были темноволосые, похожие на эльфов, но все до одной казались совершенно счастливыми, танцуя поистине самозабвенно, и в них не чувствовалось никакой театральности, хотя, разумеется, они прошли самую тщательную тренировку. Они взлетали, они кружились так, словно повиновались внезапному порыву, рожденному радостью бытия, словно танец совсем и не требовал от них упорного труда на репетициях и представлениях. Вы уже не замечали ни пуантов, ни поз, ни совершенства мускульной работы — был только ритм, музыка, свет, воздух, и прежде всего было счастье. Улыбкой и любовью было проникнуто это представление, улыбкой и любовью веяло от каждого личика, от каждого целомудренного и четкого движения маленьких танцорок.

Все девочки были прелестны, но две особенно привлекли мое внимание. Первая — темноволосая и тоненькая, выше всех остальных; каждое ее движение, каждый жест и выражение лица выражали глубокую, пламенную любовь.

В одном из танцев ей приходилось преследовать белокурую девочку, все движения которой были полны непередаваемой мягкой красоты. И преследовательница, напоминавшая то стрекозу, вьющуюся вокруг водяной Лилии, то манящий лунный луч июньской ночью, источала магическое обаяние страсти. Темноволосая, нежная, вся — пламя, вся — томление, она обладала поразительной способностью воплощать в себе как бы само страстное желание и властвовать над сердцами. В этой томительно пылкой погоне за милым образом, ускользающим в то самое мгновение, когда вот-вот уже можно его настигнуть, как бы выражалась великая тайная сила, мятущаяся во вселенной, трагически неуемная и бессмертно прекрасная.

Очаровала меня и другая девочка, самая маленькая из всех: полумесяц из белых цветов красиво венчал ее каштановые волосы, восхитительно реяла вокруг нее нежно-розовая ткань легкой туники. Трудно было поверить, что ребенок может так танцевать. Все ее существо, каждая жилка горели священным огнем движения; исполняя свое соло, она стала словно олицетворением самого танца. Все чувствовали, как Радость сошла в этот зал, всем чудились серебристые переливы Ее смеха. По театру и в самом деле пронесся тихий шелест и шепот, а затем у зрителей вырвался вдруг радостный смех восторга. Я взглянул на своего приятеля. Он украдкой смахивал что-то пальцем с ресниц. Я и сам почувствовал, что какой-то туман заслонил сцену, и все в мире казалось мне бесконечно прекрасным, словно эта танцующая маленькая чародейка зажгла его, и он вспыхнул золотым огнем.

Один бог знает, откуда почерпнула она эту силу, дарящую радость нашим черствым сердцам. Один бог знает, надолго ли сохранит она такую силу! Но эта маленькая порхающая Любовь обладала свойством, которое присуще глубоким тонам красок, музыке, ветру и солнцу и некоторым из великих произведений искусства, — властью разрушать все преграды, освобождая сердца, и затоплять их волнами наслаждения.