Галина Романова Не доставайся никому!

Глава 1

Голове было холодно и жестко, это Алиса чувствовала так же отчетливо, как ощущала свои волосы, рассыпавшиеся на бетонной лестнице. Ее шикарная шевелюра, предмет ее гордости и зависти всех бывших одноклассниц и сокурсниц, спутанными прядями рассыпалась на безобразных грязных ступеньках. Стало противно…

И еще она ощущала, как медленно – капля по капле – из нее уходит жизнь. Никогда не думала, что ощущение это может быть настолько острым и осязаемым. Считала, что человек просто умирает, и все. Либо больно ему, либо нет, но просто умирает, не чувствуя и не понимая, как это происходит. Так бабушка ее умерла, к примеру, тихо, во сне, ничего до конца не осознав.

Почему же с ней все иначе?

Сначала онемели пальцы на ногах. Решила, что замерзла. Зима же, а она на холодном бетонном полу лежит навзничь в халате и тапочках. Потом поняла, что это не тот холод, спасение от которого в теплой одежде, горячем чае и в движении.

Нет, это был холод смерти. Он студил пальцы ног, тихо подбирался к коленкам, Алиса уже и их перестала чувствовать. Это холод тормозил ее дыхание, сделавшееся медленным и сиплым. Он останавливал ее сердце. Поначалу сердце так колотилось, что в ушах звон стоял. Теперь и его не слышно.

Зато отчетливо слышно, как шумит город за подъездной дверью! Оглушительно и преступно гомонит. В двух шагах от дома автобусная и троллейбусная остановки, там всегда многолюдно. Метров за пять в другую сторону стоянка такси. Там тоже сходняк будь здоров!

До слез было обидно, что там все движется, живет и суетится, а она тут одна и умирает. И никому, никому нет до нее дела. Посторонним хода в их подъезд нет. Два года назад они своими силами и средствами установили домофон. Ни мальчишки хулиганистые, решившие использовать их лифт под туалет, ни бродяжки, заскочившие погреться и покурить, а то и выпить, ни цыганки, навьюченные пуховыми платками и свитерами, – никто не мог случайно забрести сюда и наткнуться на нее, умирающую. Никто не мог ее обнаружить на площадке между третьим и четвертым этажом. Все, кто жил выше первого, ездили лифтом, работал он уже два года исправно. Выйти из него именно на этой площадке было некому. Здесь как раз жила Алиса в сорок восьмой квартире, а в сорок седьмой никто не жил вообще, она стояла уже полгода под замком.

Никто ее не найдет! И теперь она умрет: глупо и бесславно, так и не успев ничего стоящего совершить в своей жизни. Творила ли она добро? Может быть. Никогда особенно не задумывалась, помогая кому-нибудь, доброе то дело, или злое, или просто ничего собой не представляющее. Зла не желала никому точно. И всячески избегала неприятных историй. И вот…

И вот все равно попала в неприятную, гадкую историю, стоившую ей жизни. Мало того, что попала, кажется, стала главной и единственной ее героиней.

Хотя нет, погодите, погодите! Как это единственной?! А Александра из среднего подъезда? Она ведь тоже не так давно погибла. Может, конечно, это вовсе другая история. И совсем никак с ее не переплетающаяся.

Хотя верилось в это очень слабо. Почему?

Ведь Александра тоже погибла! Пусть под колесами автомобиля! Пусть все считают, что это был случайный наезд какого-то пьяницы или наркомана, нагло севшего за руль! Она-то Алиса, точно знает, что никакой случайностью гибель Александры из среднего подъезда не являлась. Это было самое настоящее убийство. Да, убийство, и нечего хмыкать! Что-то ходила Ершина много лет по одной и той же проторенной дорожке между их домом и магазинной стеной и жива была и здорова. А тут вдруг как стала кое-чем интересоваться и совать нос не туда куда следует, так сразу под колеса и попала.

– Совпадение! – отмахнулся от Алисы участковый, когда она попыталась навести его на след злоумышленников. – Никто не станет из-за глупых бабских сплетен убивать!

Но ведь убили же! Убили!!! Сначала Александру, когда та начала проявлять интерес к одному весьма загадочному обстоятельству. Теперь вот и ее грохнули, когда она, Алиса, не согласилась с результатами следствия по делу Александры и подала жалобу в прокуратуру.

– А вы ей кто? – поинтересовался сотрудник этой самой прокуратуры, принимая от нее заявление. – Родственница?

– Нет, у Александры Ершиной никого не осталось. Она жила одна.

– А кто же вы?

– Просто… Просто соседка. Человек, с которым она была чрезвычайно откровенна накануне гибели.

– А почему она именно с вами разоткровенничалась? Вы дружили?

– Не то чтобы.

– Почему тогда?

Она сейчас, балансируя на грани жизни и смерти, и сама понять не могла – почему. Что за блажь такая взбрела Шуре в голову, что она, поймав ее на улице за рукав пальто, начала шептать сбивчиво и страшно:

– Я знаю, Алиса! Я точно знаю, что права! Поверь мне!!!

Верилось с трудом, если честно.

– Если вдруг со мной что-то случится в скором времени, то из-за этого! Никто, никто мне не верит, даже ты! Но если со мной что-то произойдет, то все поверят!

Поверила, как ни странно, одна Алиса. Ни участковый, ни следователь, ни работники прокуратуры, никто не желал быть замешанным в этом, как они полагали, глупом деле. Никто не хотел выставлять себя на посмешище.

– Может, она сама прыгнула под машину, понимаете? – горячился прокурорский, настоятельно рекомендовавший ей забрать у них заявление. – Сначала нагнала на всех страху, а потом, когда не получилось никого убедить, взяла и свела счеты с жизнью таким вот образом.

– Но зачем?! – непонимающе моргала Алиса. – Зачем ей это?!

– От одиночества. Она была по-своему несчастным человеком. Одиноким!

Алиса тоже была одиноким человеком, но прыгать под машину с целью погибнуть под ее колесами совершенно не собиралась. И еще с десяток одиноких знакомых у нее был с такими же жизнеутверждающими, как у нее, принципами. Многие находили в одиночестве массу преимуществ. Она, к слову, тоже.

Не хватало ей только бабушки! Старенькой, ворчливой, любящей ее всем сердцем. Ее Алисе очень не хватало. А в остальном…

Она прекрасно обходилась без сестер и братьев. Их у нее никогда не было, и знать, как ей жилось бы с ними, она не могла, потому и не тосковала по ним.

Отца она тоже не знала никогда. Мать так и не удосужилась объяснить, что это был за аист. Сама навещала их с бабушкой крайне редко, и то пока жила одиноко и беспутно. Алиса не помнила ее визитов, была тогда слишком маленькой. Потом мать обзавелась семьей где-то в Челябинске и забыла об их существовании вовсе. Алиса слышала краем уха разговор бабушки с соседками, что у матери будто родилась двойня, что жизнь у нее идет обеспеченным и налаженным курсом, но настырно не интересовалась и не переспрашивала. Ей вполне хватало бабули.

Потом бабушки не стало, и в жизни Алисы образовалась гигантских размеров брешь. Залатать ее кое-как Алисе стоило двух лет жизни. Попривыкла, смирилась, но нет-нет да и кольнет в сердце…

Алиса попыталась шевельнуться, и тут же все тело свело мучительно болезненной судорогой. Особенно сильно болело чуть ниже левой лопатки. Туда ее ткнули острым предметом – может, ножом, может, шилом, – когда она вышла за порог квартиры, откликнувшись на звонок в дверь.

Она попалась? Попалась.

– Дурочка ты моя, дуреха, – качнула бы головой бабуля, предугадай она злой умысел во вполне безобидном, на Алисин взгляд, звонке. – Чего ты поплелась к двери-то? Кто мог позвонить? На двери-то домофон! Зачем кто-то знакомый да добрый стал бы звонить? Он бы от подъезда тебе звякнул.

Да! А кстати! Позвонили в дверь, не в домофон, стало быть, тот, кто звонил, либо хитростью пробрался в подъезд, либо жил в нем. Так ведь получается?

Получается так, только вот не могла Алиса представить себе ни одного своего соседа подстерегающим ее у квартиры с острым ножом в руке. Все добропорядочные, безобидные, солидные люди. А тут действовал убийца. Вон как мастерски ткнул ее под левую лопатку. Наверняка в сердце метил, да промахнулся.

Алиса в деталях вспомнила, как слышала чужое дыхание. Она точно его слышала, у нее от этого аж мурашки под халатом побежали. И все равно вышла на лестничную клетку. Зачем, спрашивается?! Затем, чтобы злоумышленнику создать идеальные условия для покушения на саму себя? Получается, так…

– Господи, как же больно, – прошептала она и снова попыталась шевельнуться.

Боль, как по приговору, тут же вернулась, заставив ее замереть. Алиса зажмурилась, полежала немного, привыкая к страшной судороге, и снова пошевелилась.

Нет, невозможно ни тронуться с места, ни перевернуться, ни кричать, она уже пробовала – не вышло ничего, кроме сипа. Ноги одеревенели, сердца не слышно. В висках только постукивает. Методично так, шелестяще.

Тук-шик-тук-шик-тук-шик… Потом тихо и снова-здорово: тук-шик, тук-шик…

Глухой стук становился все болезненнее и громче, и она вдруг поняла, что это конец. Еще минута-другая – и мозг ее взорвется. Алиса выгнула спину в промокшем насквозь от крови халате, застонала и раскрыла глаза.

Прямо рядом с ее щекой стояли мужские грубые ботинки черного цвета. Стояли, не двигаясь. Она снова застонала, ботинки шевельнулись, носы их разошлись в разные стороны. Алиса подняла глаза вверх, увидев теперь вполне отчетливо обтрепанную кромку сатиновых брючин. Дальше взгляд не полз, веки не хотели подниматься, будто придерживал их кто медными пятаками, какие на глаза покойникам раньше клали, бабушка рассказывала.

– Господи… – шепнула Алиса, прежде чем отключиться. – Помоги мне…

Загрузка...