Neлюбoff

ГЛАВА 1

Neлюбоf

Опять метель, и мается былое в темноте.

Константин Меладзе

Январь 2009

Что? Что, ты забыла здесь, в этом маленьком баре на окраине? Райская птица, с глазами цвета расплавленного янтаря. Зима. Метель. Старожилы говорят, что такой погоды не было уже лет пятнадцать в этом чудесном, приморском городе. Как занесло тебя в это Богом забытое место? Ты сидишь, склонившись над потрепанной книгой, запивая переживания героев крепким кофе, сильно разбавленным ромом. В тонких пальцах с идеальными ногтями тлеет сигарета.

-Можно с Вами познакомиться?– решаюсь я, натолкнувшись на взгляд желто - карих, кошачьих глаз.

-Садитесь. Вы ведь не отстанете.

Я приземляюсь на стул напротив, не веря в свою удачу. Мы сидим и вместе наблюдаем безумный танец снежинок за окном.

-Чего, ты хочешь? - спрашивает она, переходя на “Ты”, хватая меня своим колдовским взглядом.

-Тебя - отвечаю я - Всю.

Она дергает своим костлявым плечом, от чего у меня замирает сердце. Легкий кивок головы в знак согласия и она поднимается со стула с грацией царствующей особы. Я беру ее за руку. Мы выходим из теплого нутра бара и молча бредем по заснеженной улице.

Она

Странный. Зачем я ему? Он не похож на человека, снимающего девиц по барам. Красивый, самоуверенный самец. Видимо просто решил развлечься, поиграть. Он приводит меня в свой дом и помогает снять куртку. Я тут же, прямо в прихожей, тянусь к дорогому ремню на его брюках.

-Ты, чего?- удивленно вздергивает он породистые брови.

-Ну, ты ведь за этим меня сюда позвал?

Он явно смущен. Не знает, куда деть глаза, растерянно смотрит на меня.

-Сколько тебе лет? - Спрашивает он

- Это, так важно?

-Для меня, да - отвечает он.

-Странный ты. Есть уже восемнадцать. Хочешь, паспорт покажу?

-Нет, не нужно, пойдем - он ведет меня в комнату, в которой ярко горит камин и сажает в огромное, очень удобное кресло, а сам исчезает. Неужели извращенец - только этого мне не хватало. Хотя. Какая уж теперь разница. Коготок увяз - всей птичке пропасть.

Он возвращается, неся в руках бутылку хорошего виски и до скрипа чистые пузатые бокалы. Если б он знал, как я голодна. Со вчерашнего дня ни маковой росинки во рту, кроме того мерзкого кофе из бара. Может сказать? Стыдно. Почему он так смотрит, что увидел во мне такого? Почему ты здесь? – Спрашивает. Как ему объяснить, что именно в этом районе меня выгнал из машины очередной случайный знакомый.

-Потому что мне некуда идти - просто отвечаю я. Он смотрит на меня сквозь янтарную муть наполненного виски стакана.

-Оставайся

Так просто. Я отставляю, свой стакан и тянусь к нему, расстегивая пуговицы на своей блузке. Он останавливает движение моих пальцев и молча выходит из комнаты, затворив за собой дверь.

Он

Жалко. Как жалко эту красивую девочку-женщину готовую платить за состраданье собственным телом. Кто сотворил с ней такое? Я готов растерзать это чудовище, прячущее свое отвратительное мурло под маской человека. Гляжу на нее и вижу маленького ребенка с измученной, изуродованной душой. А ведь при удачном стечении обстоятельств она могла быть бы моей дочерью. Уж я бы не позволил случиться с ней такому. Я бы холил и лелеял это прекрасное дитя. Жаль. Очень жаль, что неизвестное мне чудовище так бездарно растренькало, разбазарило данное ему сокровище. В комнате, где я оставил ее тихо. Заглядываю, стараясь не шуметь. Дверь тихо скрипит, но мне кажется, что слышно даже на Северном полюсе. Она спит, скрючившись в кресле, маленькая и жалкая, как бездомный щенок, принесенный с трескучего мороза в тепло. Беру ее легкое, почти невесомое тело и перекладываю в кровать одетую, иначе боюсь не удержать себя в руках. Только сейчас замечаю, как бедно и безвкусно она одета. Эта блузка ее непонятного цвета, с тонкой полоской грязи идущей по всему воротнику. Зачем она мне нужна с этими ее колдовскими, медового цвета, глазами, длинными аристократичными пальцами и идеальным носом? Она сразу же сворачивается в клубочек, укрывшись накинутым мной одеялом до подбородка. Я сажусь в кресло напротив и смотрю на короткий ежик льняных волос на ее затылке. Кто ее так подстриг? Руки бы поотрывать. Совсем не замечаю бега времени, наблюдая за ней. Она дышит тихо, размеренно. Чувствую, как сон накатывает на меня тяжелыми, приторными волнами унося меня из действительности в царство грез. Похоже, моим ложем на сегодня станет неудобное кресло.

Она

Не сплю. Притворяюсь. Он странный. Другой бы уже давно воспользовался моментом, а этот сидит, смотрит на меня своими глубокими, как озера глазами и думает о чем то. Интересно, о чем? Давно мне не было так легко и спокойно. Точно с тех самых пор, как мать выгнала меня из дома. Мама. Она меня почему-то считает злом. Всегда считала, с самого моего рождения. Я разве виновата, что любящий папочка сбежал от нее, от ее несносного характера даже не увидев младенца. Он зло. Я зло. Недолюбленная - это про меня. Недолюбленная - это про нее. Мать всю жизнь искала любовь, не понимая, что эта любовь из себя представляет. Мужиков меняла, как перчатки. Нет, конечно, не все были плохими. Но, порядочные и любящие, ее почему - то не прельщали. Ей хотелось бури, фейерверка. А я вспоминаю одного, по-настоящему любящего ее мужчину. Его звали Ангел. Красавец Болгарин, с маслиновыми глазами и копной смоляно - черных, вьющихся, словно проволока волос. Он умирал от любви к ней, отдавая часть и мне, как к неотделимой части моей матери. Я с замиранием сердца слушала истории о прекрасной стране, в которой море лижет пенными волнами, покрытые золотым песком пляжи, о стране роз и волшебных нестинаре, танцующих на раскаленных углях. Мать расцветала при нем, становилась мягче даже ко мне. На какое - то время, он исчезал, видимо по каким-то своим Ангельским делам, и все возвращалось на круги своя. Но каждое его возвращение наполняло нашу маленькую квартирку запахом роз, волшебных заморских сладостей и спокойного счастья. “Счастливая”- шептались соседки, умирая от зависти, видя, как Ангел несет меня на плечах, даря белозубую улыбку идущей рядом любимой женщине “ Хочешь я стану твой татко?”- Спросил он меня, однажды смешно коверкая слова. “ Да, конечно! “- Кричало мое детское сердечко. “ А ты умеешь хранить секреты? “- Ангел подмигнул и достал из кармана маленькую бархатную коробочку. ”Это твоей маме. Как думаешь - понравится?” Колечко в коробочке, по моим детским понятиям, было необыкновенным - тонкое, оплетенное искусной вязью переплетенных веточек с россыпью мелких листочков из белого золота. ” Это виноградная лоза”- пояснил Ангел. - “ Знаешь, сколько в моей стране винограда? Он вызревает на солнце, наполняясь его силой и цветом. Сладкий, как мед. Мы делаем из него вино, которое ценится во всем мире. ” В ту ночь мне снились виноградники, в которых тяжелыми медовыми гроздьями зрел под ярким южным солнцем виноград. Он тянул свои лозы к солнцу, как молящийся протягивает руки в небо в обращении к своему Богу. А я срывала крупные золотистые виноградины и набивала ими рот. Сладкий липкий сок стекал по моему подбородку, и я вытирала его тыльной стороной своей, маленькой грязной, ладошки. Утром я ощущала во рту сладость виноградного сока, напрочь, отбивающего аппетит. Мать пела в кухне, готовя завтрак. Я стояла в дверях и в восхищении наблюдала, как она танцует по кухне стройная и красивая, как волшебная фея в облаке золотых волос. Как летают ее хрупкие руки над столом, раскатывая тонкий, почти прозрачный слой теста для пирога с чудным названием баница. Рецепт этого чудесного ястия привез Ангел со своей волшебной родины. А потом Ангел уехал обустраивать к нашему приезду наш будущий быт. Мать оформляла документы для выезда, и я почти не видела ее. И вот, когда все было готово, пожитки собраны в два огромных пузатых чемодана, а мебель распродана по соседям, очень быстро, кстати, в виду огромного дефицита оной, мать встретила новую любовь. Это был физрук из нашей школы – пьющий, пошлый мужик, готовый удавиться за копейку. Она познакомилась с ним, когда ходила забирать мои документы из школы и сразу же, едва увидев его, по ее словам, пропала, забыв об Ангеле, о дочери ждущей ее возле собранных чемоданов, сидящей на матрасике, кинутом на голый пол, как маленькая дворовая собачонка. О да, это был ее тип. Огонь, фейерверк, вихрь эмоций. Мама, моя красавица мама, каждый день реставрировала синяки на своем прекрасном лице, в которое с такой любовью смотрел преданный ею Ангел, кремом из красивого тюбика цвета персика с нарисованным на нем силуэтом стройной балерины. Крем помогал плохо, и завистливые соседки теперь вертели пальцем у виска, провожая ее взглядом. Ангела я больше не видела, хотя и ждала его каждый день, сидя у окна. Где он теперь? Наверное, все же нашел свое счастье и сейчас делает счастливой, какую - ни будь женщину, наполняя своей Ангельской любовью ее дни. А мне до сих пор снятся прекрасные нестинарки, выбивающие своими тонкими ступнями миллиарды искр под звездным заморским небом, и тоскливым напевом, звучащая, волшебная гайда. Как же хочется есть. Проскальзываю мимо спящего Него и отправляюсь в путешествие по незнакомой мне квартире в поисках кухонного блока. Кухня находится быстро, не такие уж большие его владения. Странно, но холодильник, обязательное украшение каждой кухни почему - то отсутствует. Хотя, сама кухня, просто набита дорогостоящей техникой и мебелью в стиле хай - тек. Хорошо замаскированный холодильный агрегат обнаруживаю в недрах огромного шкафа. Рот мгновенно наполняется слюной при виде изобилия, которым напичкан этот трехкамерный монстр. Большинство продуктов мне просто не знакомо, поэтому, хватаю известные мне сосиски и набиваю рот. Только сейчас замечаю его, стоящего в дверях и наблюдающего за мной с плохо скрываемым интересом.

ГЛАВА 2

Она

Я не понимаю, не вижу будущего у наших с ним отношений. Что это было? Зачем он мне, этот красивый, взрослый мужчина? Мне хорошо сейчас, но я не уверена в правильности того, что делаю. Люблю ли я его? Не знаю. Просто не знаю, как это – любить кого – то. Раньше, я думала, что любовь похожа на струны – крепкие и нерушимые, связывающие души и звучащие в унисон. Мы не звучим так, очень разные, словно два полюса. Но, мне уже невозможно представить, что я проснусь, и его не будет рядом. Я знаю, что рано или поздно, кто – ни будь из нас, разорвет эти нити, опутывающие нас, словно липкая паутина. Это не любовь, собственнический инстинкт. По крайней мере, я стараюсь убедить себя в этом, что – бы еще больше не привязаться к нему, такому желанному и, уже родному мне мужчине. А вдруг, он уйдет первым. Просто оставит меня. Не могу представить. Мне мучительно, безысходно страшно от этих мыслей. А, он лежит и, беззастенчиво, разглядывает меня.

- Ты прекрасна – говорит Анатолий, и проводит рукой по моей груди, спускаясь все ниже и ниже, отчего я начинаю дрожать. Впервые со мной такое. Удовольствие, которое я получаю от близости с ним, несравнимо с тем, что я испытывала ранее, с другими мужчинами.

- Только, не останавливайся – умоляю я, когда рука его замирает на моем бедре.

- Если бы и хотел, то не смог бы – хрипло говорит он, и рука его отправляется в путешествие, по укромным уголкам моего, жаждущего тела.

- Ну, давай же, войди в меня – не в силах сдерживаться кричу я, и он исполняет мою просьбу, разбивая реальность на миллион сверкающих осколков.

Когда я стала настолько бесстыдной? Или это он, разбудил во мне ненасытную жажду обладать им? Мы, почти, не спали этой ночью, проведя ее в сумасшедшем угаре страсти. Словно, ненасытные, прерываясь только на оправление естественных нужд.

- Софья, обедать пора – говорит Анатолий.- А, пойдем в ресторан.

- Пойдем. Страшно хочется шампанского - торопливо соглашаюсь я, боясь, что если мы не поторопимся, я, просто, не выпущу его из своего плена. Он это понимает, и весело смеется, видя, как я пулей выскакиваю из постели.

- Софья, ты прелесть. Я не против шампанского, даже за. Так что, можешь не опасаться, что я насильно оставлю тебя в кровати.

Зря смеется, я не его боюсь. Себя. Своих чувств и желаний.

- Анатолий, скажи, что такое любовь? Что чувствует человек, который любит – вдруг, срывается у меня вопрос, и повисает в воздухе, заставив задуматься мужчину, прислонившегося спиной к смятой подушке?

- Но, ты же не знаешь меня, совсем.

- А мне и не надо. Для меня ты идеальна.

- Странный ты. Ладно, поехали пить шампанское – говорю я. Мне хочется убежать от этой щекотливой темы, которую я сама же и подняла.

- Ты научишься любить – шепчет он мне на ухо горячими губами, вновь захватывая меня в оковы сладострастия, которые я скинуть не в силах.

- Шампанское – осипшим от желания голосом, напоминаю я.

Он

- Что такое любовь – спрашивает у меня Софья? Как объяснить этой несчастной девочке – женщине, не познавшей в своей жизни этого светлого чувства, что любовь – это целая жизнь. Она безбрежно разная, бесконечно: материнская, сыновья, любовь мужчины к женщине. Невозможно объяснить того, чего и сам до конца не понимаешь. Никто не понимает и, наверное, никогда не поймет. Это, как со счастьем. Оно тоже у каждого свое, персональное. Самый плохой вариант счастья и любви - деньги. Самый бездушный и бестолковый. За них можно купить кусочки чувств и удовольствий. Можно купить любимую женщину, сделав ее несчастной, до конца жизни. Но это будет суррогатным счастьем, искуственным. Идеальный, непогрешимый вариант любви – материнская, которая сметет на своем пути все горести и несчастья, едва они нависнут над ее ненаглядным чадом. Но, самый прекрасный, самый чувственный – любовь между двумя, соединенными, неутомимым амуром, ошалевшими от счастья людьми – мужчиной и женщиной. Мое счастье спит, уткнувшись в подушку своим идеальным носом, совсем забыв о вожделенном шампанском, а я смотрю на нее, умирая от счастья обладания ею. Кажется, в холодильнике был пенный напиток.

- Куда ты – спрашивает Софья, почувствовав мои движения?

- Нет, я не хочу спать. Лучше ванную приму, пока ты ходишь.

Мне не хочется уходить. Расставание с ней, даже такое краткосрочное, доставляет мне, почти, физическую боль, которая затмевает мой разум, лишая возможности думать, о чем либо, кроме моей Софьи. Я понимаю, что заболел ею. Болен, с тех самых пор, как впервые увидел ее. Значит, любовь – это, все - таки, болезнь, лекарства от которой еще не придумали. Погруженный в свои мысли, я брожу между полками супермаркета, скользя глазами по батарее ярких, словно елочные игрушки, бутылок с пенным напитком. Она любит “Советское шампанское”, не имеющее ничего общего с благородным напитком, который, к счастью, не смог лишить волшебных пузырьков, упорный монах Дом Периньон, подаривший нам шампанское. По пути домой, покупаю огромную охапку белых, с розовой каемкой по краю лепестков, роз. Никогда бы не подумал, что эти хрупкие, оранжерейные созданья, могут быть настолько тяжелыми. От роз исходит тонкий, волнующий аромат соленой нежности, южного ветра и солнца. Продавщица завистливо смотрит на меня, по всей вероятности, гадая, какой же счастливице предназначены эти чудесные цветы.

ГЛАВА 4

Она

Нет, я не сплю. Просто, мне нечего ответить Анатолию, на его признание. Мне хорошо с ним – тепло и спокойно. Он удобный и родной, прекрасный человек и любовник, но не мой, не может быть моим. Анатоль сказал, что его не интересует мое прошлое, но я то помню. Не могу забыть липких прикосновений чужих ладоней к моему телу, душного чувства опустошенности, ощущения ненужности. Это моя жизнь, а не красивый заботливый мужчина, раскинувшийся на чистой, измятой в любовных утехах, постели. Горько осознавать, но ему не повезло, в очередной раз. И в том баре, где он нашел меня, я оказалась только потому, что отдалась пошлому бармену, в грязной подсобке, за чашку мерзкого кофе и возможность согреться в его занюханной забегаловке. Гораздо интереснее, как Анатолий оказался в заведении, ласково называемом местными алкоголиками " Реанимацией". Может, действительно, это психически – ненормальное провидение привело его туда, предварительно вылакав пол литра, какого – ни будь своего сверхъестественного алкоголя. Другого объяснения у меня, просто нет. Он лежит рядом и смотрит на меня. Ласкает, трогает взглядом, и эти прикосновения более интимны, чем физическое осязание. Они горячие, жгучие, словно халапеньо, и от того еще более вкусные и страстные. Я чувствую его взгляд. Обнаженной кожей, каждым ее оголенным рецептором. Всем своим существом, борясь с разливающимся внизу живота, опаляющим желанием, которое подает изможденное страстью тело. Уже засыпая, слышу далекий телефонный звонок, заставляющий Анатолия выпустить мое тело из аметистового плена его глаз.

Он спит, крепко, безмятежно. Теперь моя очередь рассматривать Анатолия. Разбудившее меня утро, дарит мне такую возможность. Он спит, раскинувшись на кровати, во всей своей животной, мужской красоте. Широкая грудь, мерно вздымается в такт дыханию. Мне очень хочется прижаться к нему, почувствовать на своем теле прикосновения сильных рук, длинных, аристократичных пальцев. Хочется содрать простыню, прикрывающую его узкие бедра, и просто, восторженно смотреть на великолепно слепленное, мужское тело.

- Что - то случилось? – спрашивает Анатолий, видя мой пристальный взгляд. Увлекшись, я не заметила, когда он проснулся.

“Будь рядом” – это я могу ему обещать. Это единственное, что я могу дать ему взамен.

- Хорошо – говорю я, и резко сдергиваю с него простыню.

Он

- Мне нужно уехать. На три дня, не больше – говорю я, весело жующей оладьи, Софье. Одеваться она отказывается наотрез, дефилируя по квартире в костюме Евы, чем абсолютно выбивает меня, из седла.

- Куда? – спрашивает она, поперхнувшись, и я вижу плещущуюся в янтарных глазах панику.

- Компаньоны пригласили меня на охоту, я не могу отказаться. От этого зависит наше с тобой благополучие.

- Мне всего хватает. Это они звонили вчера?

- Да, я скоро вернусь – обещаю я Софье.

- Не оставляй меня. Прошу – умоляюще говорит она, - или возьми с собой.

- Софья, это же смешно. Я никуда от тебя не денусь, и ты это прекрасно знаешь. Там, куда я еду не место женщинам. Мы каждый год нанимаем вертолет, и охотимся в тайге. Софи, милая, я завишу от этих людей, не заставляй меня принимать неверные решения – прошу я, глядя в, полные слез, любимые глаза.

- Пожалуйста, не уезжай.

- Да, что с тобой такое? Это же всего три дня – говорю я, а сам думаю, что не знаю, как переживу эти три, чертовых, дня без нее.

-Я, просто боюсь остаться одна. Снова.

- Софья, милая, ну куда я денусь от тебя? - спрашиваю я, уткнувшись лбом в ее колени. Она, рассеяно, гладит меня по голове, думая о чем то своем.

- Прости, я не права. Ты, как и все, имеешь право на личное пространство. Конечно, езжай, я справлюсь. Начну готовиться к экзаменам, в конце – концов – наигранно весело, говорит она и отводит глаза, надеясь, что я не увижу ее испуганного, потемневшего взгляда.

- Ты умница, Софья. Все будет хорошо.

- Когда ты уезжаешь?

- Завтра.

- Значит сегодня, ты только мой – хрипло говорит Софи, заставляя забыть меня обо всем.

- Не мучай меня – шепчет Софи.

- Ни за что – говорю я и резко вхожу нее, бесстыдно раскинувшуюся на столе. Оргазм обрушивается на меня горячей, пульсирующей волной, и я чувствую, что еще чуть – чуть, и земля уйдет из - под ног. Софья стонет, содрогаясь в сладких судорогах, вызывая у меня новый прилив желания.

- Люби меня – горячечным стоном вырываются из моей груди, умоляющие слова.

- Я хочу тебя – отвечает она, накрывая мои губы страстным поцелуем.

ГЛАВА 6

Она

Он уехал, оставив меня одну, наедине с моими демонами, от которых нет спасения. Три дня – настоящая вечность. Я слоняюсь по квартире, пытаясь унять жаждущее страсти, которую разбудил во мне Анатолий, тело. “Люби меня” – его слова, мольба, никак не идут у меня из головы, трогают за сердце, бередят душу. Я и сама уже не понимаю, что чувствую. Он заполнил меня, подарил крылья, научил летать, но не любить. Научится любви невозможно, у моей матери, по крайней мере, не вышло. А может, она просто не хотела этого, ведь так легче – жить без любви, переживаний и душевных страданий. Это она сделала меня равнодушной, своей нелюбовью, породив и во мне этот, самый худший из пороков, не оставив ничего светлого, в почерневшей от безразличия душе. “В людях с пустой душой, нет божьей искры”- говорила бабуля, и была права. Моя мать была больна равнодушием, и меня заразила им, выгнав из дома. Она не всегда была такой, по крайней мере, со слов бабушки. Мой отец оставил ее, узнав о беременности. Когда мама сообщила ему, что ждет ребенка, он обрадовался до умопомрачения и побежал за цветами, что бы больше не вернуться. Скорее всего, “любящий” папочка не хотел слез и скандалов, поэтому, просто, исчез, растаяв, словно утренний туман. Мать не стала унижать себя звонками и поисками, она просто слегла. Пролежав, уткнувшись носом в стену, три дня она переродилась. Равнодушие человека, которому всецело доверяло ее сердце, убило в ней умение любить и сочувствовать. Пробудить человечность в обманутой душе не помогло, даже мое рождение. Скорее наоборот, усугубило ситуацию. Я мешала ей, являясь живым напоминанием о человеке, сломавшем ее жизнь.

За этими тяжкими размышлениями, я не замечаю, что на город опустились рваные, розово – лиловые сумерки, которые повисли на макушках, растущих под окнами тополей, опутав их, словно сладкая вата деревянную палочку. Это значит, что я просидела почти целый день, уставившись в одну точку, в своем любимом кресле. Встать получается с трудом, тело затекло, и сейчас сотни невидимых иголочек, неприятно впиваются в кожу. Только теперь ощущаю, что зверски проголодалась. В квартире пусто, и тихо. Каждый звук отдается гулким, безрадостным эхом. Хочется сесть и, не двигаясь все эти три дня, ждать, глядя на закрытую дверь. В детстве, у моей подружки был пес. Пудель, или болонка, я не очень разбираюсь в породах, заслуженный и увешанный медалями комок спутанной шерсти, с бесконечно умными, шоколадными глазами. Она любила его беззаветной, пронзительной любовью, но сердце пса было всецело отдано подружкиной матери. Проводив ее на работу рано утром, он садился и ждал, глядя на входную дверь полным тоски взглядом своих, умнющих, глаз. И не было на свете существа несчастнее. Он сидел так до вечера. До тех самых пор, пока любимая хозяйка не входила в подъезд. Откуда он знал, о ее приближении? Может быть, чувствовал ее присутствие, своим любящим собачьим сердцем. Но, факт остается фактом. Услышав легкие шаги женщины, пес разворачивался и уходил в комнату, позволяя другим членам семейства насладиться обществом своего любимца. Сейчас, я напоминаю себе того, ждущего у двери, пса страдающего от гадкого одиночества. В кухне пахнет мусором и застоявшейся посудой, о которой я совсем забыла. “Руки не лежат, к работе”- говорила бабушка, оправдывая мою лень. Мытье посуды отвлекает меня. Разложив чистые, вымытые до скрипа тарелки по шкафам, я вспоминаю, с каким пиететом она относилась к посуде. Бабушка вытирала звенящие чашки и рассказывала мне наизусть сказку про Федору, и сбежавшие от нее столовые принадлежности, а я слушала, открыв рот. Я скучаю по ней. По ее легким, морщинистым рукам, покрытым старческими пятнами, по дребезжащему тонкому голосу. Вытащив из ведра мешок с мусором, нехотя направляюсь в спальню, что бы одеться, но ногу вдруг пронзает тонкая, резкая боль от осколка тарелки, которую вчера, в порыве страсти, сбросил со стола Анатолий. Кровь капает на бежевый ковер, оставляя пятна, похожие на мои любимые, майские маки. Теплые слезы текут по моим щекам. Мне не больно, мне страшно от осознания, обрушившегося на меня. “ Люби меня” – попросил он, и его зов нашел отклик в моем обледеневшем сердце. Едва уловимый, тихий шепот, ответивший ему. Он не услышал, но я слышу его сейчас. “Я готово любить” – тихо шепчет мое сердце.

Он

- Ты ненормальный, Толян – весело колышется от смеха, сидящий напротив Олег Анатольевич. Толстый, одышливый мужик, лоснящийся брылястым, ухоженным лицом. Мы сидим за богато – накрытым столом, отдыхая от кровавой бойни, которую он называет охотой. - Умный дурак - самое точное определение для тебя. Майка, от злости, майку на себе рвет. Ты уж прости за тавтологию, не удержался. Надо же, шлюху с улицы домой приволочь. Это, даже для тебя странно.

- Да, ладно, Толь, не сердись. Мы, ведь, с тобой братья молочные. Бабы все шлюхи, вопрос только в цене. Да, ты лучше меня это знаешь. Как тачки. Чем авто элитнее, тем дороже в обслуживании. Хотя, бабы быстро учатся.

- Слушай, Олег, что тебе до моей жизни? – раздраженно спрашиваю я. – Мы не друзья даже. Раз в год охотимся вместе. И ты знаешь, что не для меня это развлечение, а все равно, каждый раз заставляешь меня с собой ехать. Зачем?

ГЛАВА 7

Она

Еще два дня. Всего два дня ожидания. Целых два дня без Анатолия. Открыв в себе проснувшееся, чуть шевельнувшееся чувство, вынужденную разлуку, я стала переносить более спокойно. Что бы занять себя я, до блеска вычистила, ставшую моим домом, квартиру. И сейчас с удовольствием наблюдаю, за легким сквозняком, играющим с оконной шторой. За окном весело переругиваются неугомонные ласточки. Под их гомон я отсчитываю минуты моего вынужденного одиночества, слоняясь по чистой, скрипучей квартире. Словно невзначай, задеваю рукой снимок, на котором счастливый Анатолий обнимает красивую женщину, глядящую с изображения, пустым взглядом, прекрасных, холодных глаз. Но, его счастье неподдельно. Он глядит на нее, как на идола, икону. Неужели, любовь отмирает так быстро, или он ошибался в своих чувствах к ней? Анатолий не рассказывал мне о своем браке, а я не расспрашивала, боясь проявить, неуместное, любопытство. Стеклянная рамка разлетается вдребезги, погребая под собой измятое, покореженное счастье. Словно ледяные осколки из сердца Кая, куски битого стекла довершают дело начатое злодейкой судьбой, разделив людей на фотографии уже окончательно, перерезав тонкую нить памяти, которую хранило изображение. Зачем я это сделала? Ведь Анатолий не убрал фото, значит, эти воспоминания были важны для него. Просто не справилась со злым чувством, поднимающимся из самого естества, видя, что кто - то другой владел его сердцем. Осколки режут мне пальцы, мстят за красоту, варварски разбитую мною. Дверной звонок заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Он тревожным набатом врывается в тихий, размеренный мир пустой квартиры. “Всегда спрашивай – кто там?” – учила меня бабушка. Ну почему я никогда не слушалась ее?

- Как ты меня нашла? – обреченно спрашиваю я, глядя на, стоящую на пороге, женщину.

- Это было не трудно, твоего бойфренда многие знают – хищно скалится моя мать. – Ну, впустишь, или, так и будешь, на пороге мать держать?

- Не пущу. Зачем ты пришла? Почему, просто не выкинешь меня из жизни, как когда то из дома?

- Ну, во – первых, кровь не вода. А во – вторых, дети должны помогать родителям, попавшим в трудную ситуацию, так ведь, доченька?

- Я ничего тебе не должна, мама – вздыхаю я, чувствуя, что опять боюсь ее, словно мне снова пять лет. – У тебя, все ситуации трудные, но страдают от них всегда, почему – то другие люди.

- Да мне нужно то. Всего триста тысяч, и ты меня больше не увидишь. Скажи своему другу, пусть купит тебе спокойствие.

Смех душит меня. Истеричный, переходящий в рыдания, хохот.

- Убирайся – говорю я отсмеявшись.

- Софья, доченька, прошу тебя - падает передо мной на колени мать.- Отчим твой меня на порог не пустит без денег. Проигрался он, долг требуют. Говорят, не отдаст – изуродуют.

- Мама, прекрати спектакль, на меня не действует уже давно, твоя, плохая, актерская игра. У меня нет матери, она отказалась от меня, а значит и отчима, нет. Не понимаю, почему ты этого замурзанного мужика боишься. Не может он тебя, в твою квартиру не пустить. Иди домой, и оставь меня в покое.

- Может. Я ему половину квартиры отписала.

- Чтобы мне не досталось? Хитро.- равнодушно говорю я.- Уходи мама. Ничего тебе тут не светит.

Проклятья ее мне не страшны. Я и так проклята, с рождения. Проклята уродливой старухой, имя которой нелюбовь. Телевизор, включенный мной, заглушает грохот и крики. Побесновавшись еще полчаса, моя родительница покидает поле брани. Я победила ее. Впервые в жизни я чувствую омерзительное умиротворение и горько – соленый вкус пирровой победы. Уподобившись матери, я принимаю свое генетическое уродство – бездушие и полное безразличие к самому родному на земле человеку. Ром, найденный мною в баре Анатолия, помогает мне отвлечься от мыслей, лезущих в голову, отключает чувство жалости, накрывая тяжелым, алкогольным дурманом. “Ты, такая же, как она. Ни чем не лучше” – шепчет мне в душу пьяная совесть, и я, молчаливо, соглашаюсь с ней.

- Я ждала тебя, очень ждала – возбужденно говорит Софья. Отшвырнув плед, она манит меня великолепием своего гибкого, молочно белого тела. Желание захлестывает меня горячей волной.

- А я мечтал о тебе – говорю я и опускаюсь перед ней на колени. Я целую ее ступни, скользя губами, поднимаюсь все выше и выше, задержавшись на трогательных впадинках острых коленей, пока не достигаю заветного треугольника между ее ног. Мой язык погружается в ее горячее лоно, танцует страстное танго. По ее участившемуся дыханию, судорожно выгнутой в пояснице спине, чувствую момент, когда она достигает пика наслаждения. Удовольствие вырывается из ее горла хриплым стоном, заставляя меня, умирать от желания обладать ею. Нет сил и терпения, даже раздеться, скинуть с себя вместе с одеждой, трехдневное ожидание близости с моей Софи. Просто спускаю брюки и погружаюсь в нее, что бы совсем разорвать связь с этим миром. Оргазм взрывается в мозгу, словно сверхновая, гоня по венам раскаленную, как лава кровь.

- Я умирала от желания, все эти долгие дни без тебя – говорит Софья, гладя меня по голове, прохладной рукой. – Не бросай меня, больше.

ГЛАВА 8

Она

Он весь горит, мечется в беспамятстве по кровати. А, я совершенно растеряна, не знаю, что предпринять. Лекарства, найденные мной в аптечке, совершенно не снижают температуру. В моей памяти всплывают бабушкины руки, обтирающие мое тело, воняющей уксусом, противной тряпкой. Она делала так всегда, что бы снять жар, когда я болела. Я обтираю его тяжелое, словно налитое свинцом тело, но и эти мои действия не приносят облегчения Анатолию. Ночи мои бессонны. Я провожу их, свернувшись у него в ногах. Каждый его, хриплый, вздох, каждое движение, лишают меня возможности сомкнуть глаза, хоть на минуту. Спустя два дня, я, все же, решаюсь вызвать “ скорую”, не смотря на вялые протесты со стороны больного. “ Скорая” – совсем не скорая. Что бы, хоть как – то, заполнить время ожидания, я меняю, пропитанные потом, простыни.

- Софья, не нужно. Тебе тяжело, оставь – просит Анатолий, но если я не займу себя чем – ни будь, то просто сойду с ума.

- Я вызвала врача.

- Хорошо – говорит он, и вновь проваливается в забытье.

Небритый фельдшер, с покрасневшими от бессонных ночей глазами, появляется в нашей квартире, только через час. Все это время я сижу в напряженном ожидании. “Хуже всего ждать и догонять” - говорила бабушка, и была права, как, впрочем, и всегда.

-Кто он вам? – спрашивает медик, осматривая Анатолия – Отец?

- Нет, не отец – смущенно, словно виновата в чем то, отвечаю я.

- Понятно - устало смотрит на меня, небритый фельдшер.

- Что, вам понятно? Ничего вы не понимаете, не можете понимать. Я не могу жить без него – кричу я. Усталость и нервное напряжение последних двух дней, выплескиваются из меня истеричным криком на, ни в чем неповинного, небритого фельдшера, без удивления, глядящего на меня.

- Все будет хорошо с твоим Ромео. Нельзя так привязываться друг к другу, девочка. В жизни всякое бывает, случись чего, обоим будет, катастрофически, плохо – говорит он, переходя на ты. Видно, что он знает, о чем говорит. Так может говорить только человек, перенесший огромную, неподъемную потерю, лишившую его в этой жизни, чего – то очень важного. Словно, спохватившись, он продолжает – обычная пневмония, поколешь ему антибиотики, через неделю, как новенький будет. А вот, тебе нервишки полечить нужно. Я сейчас укольчик поставлю успокоительный, поспишь хоть, а то, с таким подходом, и на любовь сил не останется.

- Нет, мне нельзя спать – пугаюсь я, ведь если я усну, кто будет ухаживать за Анатолием?

- Действительно, не мое, – задумчиво говорит он. Написав рецепт, он оставляет рекомендации и уходит.

Анатолий сидит, привалившись спиной к подушке. Видно, что после манипуляций, проведенных доктором, ему стало чуть лучше. Лицо его, лишенное горячечного румянца, еще более бледное от щетины, покрывающей его подбородок, светится счастьем.

- Ради этого стоило заболеть, - хрипло смеется он.

- Ради чего?- удивляюсь я.

- Даже, просто для того, что бы услышать твои слова, о том, что не можешь без меня жить.

- Это, всего лишь, слова, Анатолий. Не возлагай на них больших надежд. Я и сама, еще не разобралась в своих чувствах.

- Софи, надежда не бывает напрасной - говорит он, и я вижу, каких трудов стоит ему наш разговор. В конце концов, болезнь все же берет свое, и Анатолий засыпает.

Он.

Софья устала, под прекрасными ее глазами залегли темные, глубокие тени. После визита врача, она чуть – чуть успокоилась, и сейчас спит, свернувшись клубочком в изножье кровати. Я рассматриваю спящую Софи, боясь потревожит ее сон. Ее слова, случайно вылетевшие вчера, бередят мне душу, не дают покоя. Что это, болезненная привязанность, боязнь, вновь, остаться одной, или пробуждение чувств ко мне? Она спит, недвижимо, подсунув под щеку, сложенные, словно в молитве, руки. Мне хочется прижать ее к себе, обнять, и не отпускать от себя никуда и никогда.

- Что? Тебе плохо? – встревоженно спрашивает Софи, проснувшись от моего взгляда.

- Все хорошо, спи – отвечаю я.

- Больше не усну, все равно. А хочешь куриного бульона, я сварила. Доктор сказал, тебе полезно.

- А ты то, сама, когда ела в последний раз? – спрашиваю я.

- Не помню. Это не важно – дергает плечом Софья. – Подожди, сейчас принесу – говорит она и убегает на кухню.

- Интересно, для чего? – спрашиваю я, у моей прекрасной сиделки.

- Что бы любить меня – серьезно отвечает она, глядя на меня янтарными глазами, в которых пляшут веселые бесенята.

- Ох, Софи, ты играешь с огнем – притворно, угрожаю я. Но, моя попытка привстать на кровати, что бы прижать ее к себе, оканчивается полным крахом. Тело, словно сделанное из ваты, отказывается слушаться.

- Мне нужно в душ – говорю я, по всему видно, что эта моя затея, ей совсем не по душе.

- А тебе можно? Когда я болела, бабушка мне, категорически, запрещала водные процедуры.

ГЛАВА 9

ГЛАВА15

[Она]

- Спи, - говорит Анатолий. Я обессилена, а ему, наоборот, стало значительно лучше, после наших с ним, “водных процедур”. Сознание растворяется в теплом дурмане долгожданного отдыха, но громкая трель телефонного звонка, лишает меня этого счастья.

- Не бери трубку, отдыхай – повторяет Анатолий, но я уже вскакиваю с кровати, что бы ответить на настойчивый звонок, разрывающийся, адским гонгом, в тишине квартиры.

- Вдруг, что то срочное – говорю я, и поднимаю трубку.

- Здравствуйте. Вы, наверное, Софья?- слышу я, мелодичный женский голос, и разнотонное многоголосье, на другом конце провода.- Меня зовут Лена, я жена Павла. Хотя, наверное, вам это ни о чем не говорит.

- Ну, почему – же. Анатолий много рассказывал мне о вас.

- Софья, это, наверное, глупо, и Паша запрещал мне звонить, но мы волнуемся. Анатолий не выходит на связь, уже неделю, телефон отключен. Что то случилось?

- Он болен, - отвечаю я, мысленно сетуя на то, что милая Елена не позвонила раньше.

- Едем – говорит она и тут же отключается.

- Софья, кто звонил?- без особого интереса, спрашивает меня Анатолий. Он уже похож на себя прежнего, только заострившиеся скулы, и бледность выдают его нездоровье. Я не могу отвести взгляд от его лица, широкой груди, от сильной руки, закинутой за голову. Желание, горячим вихрем поднимается снизу, захватывая меня в свои объятья. Хочу его, до дрожи, до мурашек, до безумия, и это желание лишает меня возможности говорить, слышать, думать. – Так, ты мне скажешь, кто звонил, Софья? – выводит меня из оцепенения бархатный, с хрипотцой, голос Анатолия.

- Лена звонила – проглотив тягучую слюну, и наконец, справившись с своими чувствами, отвечаю я. – Они волнуются.

- И, что ты им сказала? Надеюсь, соврала?

- Нет, сказала все, как есть.

- Ну, тогда, давай одеваться, у нас очень мало времени – смеется Анатолий, с интересом и вожделением разглядывая мою, ничем не прикрытую, бесстыдную наготу. – Оденься, а то мы рискуем быть застуканными за непотребством, неутомимым семейством Павлика. Явятся они, скорее всего, в полном составе. Очень уж им любопытно тебя увидеть, а близнецов оставить не с кем. Так, что у нас с тобой минут десять, пятнадцать. Потому что, Леночка свернет горы, если ей, что – то нужно, и никакие пробки ей не страшны.

- Да, пятнадцати минут, нам, вряд ли хватит – говорю я и краснею. Анатолий тихо смеется, но ничего не отвечает на эти мои слова. Лишь смотрит, как я мечусь от шкафа к кровати, натягивая на себя, давно не надеванную, слежавшуюся одежду.” Интересно, когда я выходила на улицу, в последний раз” – силюсь вспомнить я, но на ум ничего не приходит.

- Ты мне, больше нравишься раздетой – говорит Анатолий.

- Было бы странно, встречать гостей в костюме Евы – отвечаю я, смотря в аметистовые, искрящиеся весельем его глаза.

- Там, в шкафу, спортивный костюм. Дай мне его. Думаю, этические нормы не будут нарушены, если больной встретит гостей не при параде.

Я помогаю Анатолию облачиться в костюм и, не сдержавшись, провожу рукой по его сильной груди. Через руку, словно проходит высоковольтный разряд тока.

- Не надо, Софья – хрипит он, но я уже не могу остановиться. Костюм, бесформенной кучей, падает на пол, а мы погружаемся в бесстыдное, горячее, острое безумство.

- Люблю тебя – горячечно шепчут его губы, а я молчу, и презираю себя за это.

Анатолий ошибся, в дверь звонят, лишь спустя полчаса. Семейство его друга, врывается в тихий, размеренный мирок нашей квартиры шумным смерчем, торнадо, моментально захватывая, вовлекая меня в очаровательный мир семейной любви, детских, конопатых шалостей, и беззлобную ругань родительского воспитания. Я поражена этим громким, но прекрасным семейным счастьем, которого не имела никогда. Огромный, добродушный Павел, тоненькая Леночка, и чудесные, любопытные мальчишки. Мне кажется, я знаю их всю жизнь, настолько они близки и симпатичны мне.

- Оставьте Софью в покое, мартышки – прикрикнув, смотрит мать на, не в меру разошедшихся, вертлявых близнецов, буквально повисших на мне.

 А ты теперь Дяди Толина жена? А детей вы народите? Обязательно надо детей, а то нам скучно” – пристают ко мне, не в меру любопытные мальчишки, от которых я просто в восторге.

- Софья, ты можешь мне помочь? - зовет меня Лена из кухни, и я спешу на ее зов. Она стоит у стола, выставляя на него, немыслимое количество банок, с домашней едой. Интересно, когда она успела столько наготовить?

-Чем вам помочь, Лена? – спрашиваю я, глядя, как ее ловкие руки, с идеальным маникюром, расставляют на столе, все новые и новые, банки и контейнеры.

- Софья, я слукавила, мне не нужна помощь. Я, просто, хочу поговорить с вами – говорит Лена, и под ее взглядом мне становится неуютно. – Вы любите Анатолия? – прямо, спрашивает она, глядя мне в глаза.

-Не знаю – честно отвечаю я. – Мне кажется, что да, я люблю его, но я боюсь ошибиться. Боюсь дать ему напрасную надежду. – Софья, Анатолий заслуживает любви, а не сомнений. Он, больше чем кто либо, заслуживает счастья. Если вы не уверены в своих чувствах, оставьте его. Он, и так, натерпелся, не делайте ему еще больнее. Поймите меня правильно, мы переживаем за него, любим его, хотя, он часто этого не понимает. Софья, я в курсе вашей ситуации, мы поможем вам материально, сделаем все от нас зависящее, только не разрушайте его жизнь.

-Да, Лена, вы правы. Нельзя только брать, нужно что – то и отдавать взамен – соглашаюсь я, глядя на суетливые движения моей собеседницы. Этот разговор для нее, еще более сложен, чем для меня.- Но, мне не нужно ничего. И, если я решу, что мои чувства к Анатолию, лишь фантазия, я уйду сама. Это, я вам обещаю. Меньше всего в этой жизни, я хочу сделать ему больно.

ГЛАВА 10

ГЛАВА16

[Она]

- Вставай, соня – будит меня Анатолий, дразня запахом, принесенного с собою кофе. – Не Соня, Софья - на автомате поправляю я. Он смеется и ставит на прикроватную тумбочку, маленькую кофейную чашку, призывно манящую меня ароматом, свежесвареной арабики. - Я не ошибся, Софья, но ты самая настоящая соня. Как можно спать в такое прекрасное утро? Вставай, пойдем гулять, а то ты скоро корни пустишь в этой квартире. Утро, и впрямь прекрасное - солнечно – румяное, умытое ночным дождем, и поющее птичьими голосами, заглядывает в окно, красуясь новизной проснувшегося дня. И какой - то счастливчик, один из наших многочисленных соседей, получит на завтрак коричные булочки, аромат которых проникает в нашу квартиру, сквозь открытую фрамугу окна, дразня вкусовые рецепторы, заставляя меня выбраться из кровати. Анатолий пьет кофе, и читает свою привычную газету. Когда мне было так уютно, как здесь, в этом чужом доме, наполненном детским счастьем Анатолия, и любовью его родителей. Никогда. Даже у бабушки, я не чувствовала себя так спокойно, потому что жила постоянным ожиданием своей матери, которая в любой момент, даже среди ночи, могла выхватить меня из уютного бабушкиного мирка, совершенно не сожалея о моем прерванном сне. – Дай поспать, малышке. Завтра заберешь – увещевала ее бабушка. – Какая она малышка? Здоровая уже лошадь, ничего с ней не случиться, а мне завтра через весь город за ней переться, не ближний свет. – Ну, так останься, поспи тут, есть место. – Мама, мы уже с тобой все решили, и ты знаешь прекрасно, что спать в доме женщины, разрушившей мою жизнь, я не буду – нервно отвечала мать, вытряхивая меня из теплой постели. – Ты ребенка, идиоткой сделаешь с таким воспитанием – качала головой бабуля. – Ну, ты то меня воспитала, прям на зависть всем. Нормальным человеком вырастила – хохотала мать. Этот разговор повторялся из раза в раз, въевшись в мою память, как ржавчина. Чем моя святая бабушка, разрушила жизнь матери, для меня загадка до сих пор. – Эй, Софья, о чем задумалась? – спрашивает меня Анатолий. – Да, так, вспомнилось. Так куда мы пойдем? - Просто, погуляем, поедим мороженого. И не смотри на меня обреченно, гулять нужно. Полезно даже, я бы сказал. Видно, что Анатолий сегодня в прекрасном настроении, которое мне, совершенно, не хочется испортить, хотя гулять, желания нет совсем. На улице чудесно, не жарко, легкий ветерок, принесенный с моря играет моими волосами, и мне весело и не понятно, почему я сопротивлялась прогулке. Анатолий купил мне мороженое, которое я, кстати, не люблю с детства, мать мне его разогревала, и давала в виде рассопливившейся молочной бурды, опасаясь ангины, привив к мороженому жуткое, тошнотворное отвращение. С эскимо в руке чувствую себя маленькой девочкой, оно тает, стекая по руке липкими, сладкими струйками. – Ты почему не ешь? – спрашивает меня Анатолий, протягивая чистый, кипельно - белый носовой платок. – Терпеть не могу мороженое – отвечаю я. – Почему же не сказала мне сразу? Смешная ты. - Боялась расстроить тебя. – Глупая, - смеется он и, ловко, выхватив у меня из руки липкое эскимо, выкидывает его в первую, встреченную нами урну. – Ну, вот мы и пришли - Анатолий останавливается возле старого, поросшего вертлявым плющом, очень красивого дома. Я не могу налюбоваться этим воздушным, но обветшалым, потерявшим свой лоск, строением, глядящим на меня выбитыми окнами, и крыльцом, в обрамлении, некогда белых, колонн. От дома веет благородством, и в то же время чем то сверхъестественным. Именно такими показывают в фильмах дома с привидениями – таинственными и старыми, захваченными в плен вездесущим плющом. – Что это? – спрашиваю я, не в силах отвести взгляд от величественного строения. – Дом. Я купил его, тогда, когда думал о детях. Помнишь наш вчерашний разговор? Я мечтал, что мои сын или дочь, будут играть во дворе этого дома, а я буду работать на веранде, под их веселые крики. А вечером, мы будем сидеть всей семьей за большим столом, делиться всем, что произошло за день, и будем счастливы – задумчиво говорит Анатолий. – Он еще больше обветшал, я не смог наполнить его счастьем, как впрочем, не смог наполнить смыслом и свою жизнь, до тех пор, пока не встретил тебя. Я молчу, разглядывая мужчину, открывающего передо мной свою душу. Его желания естественны. Это желания зрелого, сформировавшегося, умеющего любить человека. Жаль, что именно я заполнила пустоту в его душе. Мне хочется обнять его, прижать к себе и дать ему то, что он желает. Хочется сделать его счастливым, но внутренние демоны ведут свою разрушительную работу, не покладая рук, или какие там у них конечности. - Пойдем домой, - говорю я, беря его за руку. Мы идем медленно, думая каждый о своем, а дом провожает нас укоризненным взглядом, выбитых окон, словно сожалея о тщетности своих надежд. – Софья, осторожно – говорит Анатолий, буквально выдернув, задумавшуюся, меня на тротуар, из – под колес красивой, ярко – красной и видимо, безумно дорогой машины. – Вот так встреча – слышу я мелодичный голос из окна автомобиля. В жизни она еще прекраснее, эта женщина со снимка. Это именно она едва не сбила меня, бывшая жена Анатолия. Портит идеальное лицо только капризное выражение, и опущенные уголки пухлых, идеальных губ. – Это твоя зазноба, Толик? Знаете, девушка – продолжает она, брезгливо, словно боясь испачкаться или заразиться – он всегда тащил в дом всякую дрянь. Щенков разных, котят, однажды даже крысу приволок. А теперь вот, до людей дошла очередь. Ты ее хоть проверил? К доктору сводил бы, а то схватишь чего. - Господи, Майя, тебе какая забота до меня. Ты давно уже живешь своей жизнью. Я не буду уподобляться тебе в злословии – устало говорит Анатолий, глядя на бывшую жену с долей жалости. – Ой, опять этот взгляд. Тебе меня жалко? Себя пожалей. Даже ответить не можешь. Я тут бабу твою полощу, а ты интеллигентничаешь. Как тряпкой был, так и остался – зло смеется она, и я вдруг вижу, проглядывающую сквозь прекрасную маску, уродливую душу . Красный автомобиль резко стартует с места, скрипя баснословно дорогими колесами. Я чувствую себя, словно вывалянная в жирных, несмывающихся нечистотах. Мне жалко Анатолия, жалко, что он потерял столько лет, в погоне за счастьем, растратив его на уродливую красавицу, а теперь тратит на меня. - Прости – говорит он – она не ведает, что творит. – Да, бог с ней, лучше расскажи, что там за история с крысой приключилась. – Выкинул кто – то, вместе с клеткой, представляешь, а я подобрал. Побоялся, что замерзнет, ноябрь был. Она мне потом, двенадцать “ внуков” родила, представляешь – смеется он – ох, и умная была животина. В этом он весь, мой Анатолий – добрый и великодушный, не могущий оставить в беде, даже крысу. Я смотрю на него и вижу, как отпускает его болезненная обида, нанесенная женщиной, которую он любил когда – то. Мои руки, словно живущие отдельно от тела, обвивают его шею, а губы ищут его губы. – Ты, мое счастье, посланное свыше – шепчет он. – Интересно, за какие грехи, тебе послано такое кривое счастье?- улыбаюсь я.

ГЛАВА 11

[Август 2009]

[Он]

- Поступила твоя красавица – гудит в телефонную трубку веселый Пашкин голос. – Сама поступила, без моего вмешательства. Умная девка.

- Что там, это Павел? – вертится возле меня, возбужденная от нервного напряжения, Софья, вот уже который день, изнывающая от неопределенности.

- Паша, подожди, я Софью успокою и договорим – прерываю я словесный поток моего друга.

- Ну, не томи, Анатолий. Скажи, я поступила?

- Конечно, ты же умница. Я сейчас, только с Павлом договорю и будем отмечать – говорю я возбужденной Софи, придерживая телефон плечом. Софья устремляется в сторону кухни, аппетитно виляя белыми, круглыми ягодицами, от чего мой рот, тут же наполняется слюной. “ Как у собаки Павлова”- мелькает веселая мысль.

- Конечно, будем отмечать – радостно несется из телефона нахальный голос Павла,- бери пузырь и ко мне бегом. Только, чай свой десятилетний не таскай. Бутылочку ‘ Белоголовой” купи, только ледяной, а то жара несусветная, теплую водку хлебать.

- Паша, ну как я Софью оставлю, она ведь виновница торжества? – взываю я к голосу разума своего друга, но он продолжает, словно не слыша меня.

- Только лед не бери. Водка со льдом, это насилие над нашим, исконным напитком.

- Павел, ты слышишь вообще, что я тебе сказал?

- Иди, – говорит, появившаяся, откуда ни возьмись, Софья, прижавшись к моей спине голой, упругой грудью, - ведь, все равно не отстанет. А мы с тобой вечером отметим, неспешно, и страстно – горячим шепотом, заканчивает она.

- Ну, хорошо, - обреченно соглашаюсь я, соображая, где в этом городе можно купить ледяную водку.

Выйдя на улицу, я вдыхаю полной грудью, пропитанный пылью городской воздух. Я не люблю Август. Он знаменует умирание лета, его угасание - несвежестью деревьев, неясностью переменчивой, еще не осенней, но и не летней уже, погоды. В этом году жарко, и от позднего зноя зелень листвы, выглядит, еще более жалко, словно линяло. Я не хочу пить водку с Павлом, не хочу вообще уходить из дома. Моя жизнь там, где царит моя Софи. Восемь месяцев она живет в моем доме и сердце. Я знаю каждую черточку ее тела, могу предугадать любое движение, но так и не разобрался, что же происходит в ее душе. Небо хмурится, черной, тяжелой тучей, готовой в любой момент разверзнуть свои хляби. Водка, как это ни странно, ледяная, есть в первом же магазине, но только не “Белоголовая”, Финская. Не знаю, как к этому отнесется, квасной патриот, Пашка. Софья не любит водку, она пьет ром – красный, крепкий, ее любимый. Ловлю себя на мысли, что все мои мысли, о чем бы я ни думал, возвращаются к ней. Моя привязанность пугает меня, она болезненна, словно проклятье.

Павел ждет меня в своем кабинете, из – за двери которого несется его голос, и смех Олега, заставляющий меня передернуться. Я не видел его с момента нашей, неудачной охоты, и желания встречаться с ним, совсем не испытываю. Пашка подружился с Олегом, когда родились близнецы. Уж не знаю, почему жестокий Олег Анатольевич, так проникся, но мальчишек выходили не без его финансового участия, хотя помогали все.

- О, Анатоль, водку принес? – устремляется мне навстречу Павел.

- Конечно, принес, как ты и просил, ледяную – отвечаю я.

- У, финка – разочарованно тянет Павел, вертя в руках запотевшую бутылку – сейчас, стаканы принесу – говорит он и исчезает за дверью.

- Финская – этот хорошо,- потирает толстые ладони Олег. – Как ты, Толян? Давно тебя не видел, через Пашу узнаю о твоих делах бренных. Говорит, любовь у тебя неземная. Посмотреть бы на твою зазнобу. Молоденькая? Майка то уже, кобыла старая, менять пора.

- Интересно, что в тебе, кроме денег, нашла Майя? Ты же обыкновенное хамло, раздувающееся от собственной, дутой, значимости – выплевываю я, в лоснящееся, толстое лицо. – Не смей даже в разговоре касаться моей женщины. Майя – твоя, вот над ней и глумись, но мою не трожь.

- Ты, берега то, не путай. Я, ведь, при желании, в порошок тебя сотру. Посмотрим, через какое время шалава твоя слиняет, когда финансовый ручеек перекроется. Ты сейчас от меня зависишь. Это в детстве ты меня игнорил, а сейчас кишка у тебя тонка – говорит Олег, уставившись на меня заледеневшими, как водка в бутылке, прозрачными глазами.- Пойду я Паша, дела у меня нарисовались,- говорит он вернувшемуся Павлу.- Срочные. А ты Толя, подумай, надо ли тебе ругаться со мной. Стоит ли, оно того? И на шутки, реагируй спокойнее. На первый раз, я, конечно, прощу тебе твои, неосмысленные претензии. Я человек великодушный, да и обидеть меня трудно. Но, это мое последнее тебе предупреждение.

- Не нужно, Толя, не ругайся с ним – говорит Павел. Он вертит в руках граненые стаканы, задумчиво, уставившись на закрытую дверь.

Водку мы пьем молча, в гробовой тишине, нарушаемой, лишь звоном бокалов. Я знаю, Олег не простит мне сегодняшнего разговора, мстительность и изощренность этого человека безграничны. И Паша это знает, поэтому нервничает.

- Я его не приглашал – говорит он, словно оправдываясь.

- Ладно, Паша, подойдем к переправе, будем думать, как переправляться.

- Нет, не ладно. Ты когда в последний раз отдыхал? Олег прав, эта любовь твоя, с ума тебя свела, разума лишила. Любишь – люби, но себя не теряй. Софья твоя, не полюбит тебя никогда. Бабы сильных мужиков любят, а не тряпки, об которые ноги можно вытирать. – Паша, не нужно. Ты же знаешь, кого я выберу, если встанет вопрос. Я не хочу этого. Вы мне родные, но она моя жизнь. – Дурак ты, Анатолий. В конце – концов, ты ни с чем останешься, при таком подходе. Будем считать, что я не слышал, произнесенных тобой глупостей, и не обиделся, потому что, на дураков не обижаются. Но, думаешь ты не головой сейчас – одним глотком, допив водку из стакана, заканчивает Павел.

ГЛАВА 12

ГЛАВА17

[Она]

- Здравствуйте, Софья – говорит мне, стоящий в дверях невероятно полный, дорого одетый мужчина. Мне он не нравится, не нравится его липкий, оценивающий взгляд, лоснящееся, словно вымытое с мылом, холеное лицо. Хорошо, что у меня хватило ума накинуть легкий, купленный мне Анатолием, халатик. В глазок я не посмотрела, по моему обыкновению, хотя умом понимала, что это не Анатолий, который ушел, всего час назад. – Меня зовут Олег, я начальник Анатолия. Он, наверняка рассказывал вам обо мне.

- Нет, не рассказывал. Он вообще ничего не рассказывает мне о своей работе. – В этом он весь, наш Толик. Но, о вас я наслышан. Но, Анатолия нет дома – говорю я, закрывая собой дверной проем, не желая впускать неприятного мне посетителя.

- А я, собственно, к вам. Вы позволите – говорит Олег и просачивается в квартиру, сдвинув меня полным плечом, затянутым в дорогой пиджак. – О чем вы хотели со мной поговорить – спрашиваю я, глядя на устроившегося в моем любимом кресле Олега.

- Ох, ну что же в ы, сразу к делу. Что ж позвольте – плотоядно улыбаясь, он разглядывает меня, как рабыню на невольничьем рынке, от чего я чувствую себя неуютно. Он, буквально ощупывает мое тело взглядом.- Ну, что ж, я пришел предложить вам сделку, от которой вы отказаться не сможете.

- Мне не нравится этот разговор, уходите – говорю я, глядя ему прямо в глаза. Этот взгляд я знаю, взгляд самца, увидевшего новую жертву, готового на все, что бы заполучить ее.

- Хорошо, я уйду. Но, вы ведь не желаете, что бы я разрушил жизнь вашего любимого, поверьте, это в моих силах. Лишу его работы, и сделаю так, что ни один здравомыслящий человек, больше никуда его не примет. Будет Толечка, махать метлой и постепенно спиваться, так и будет, поверьте, я знаю. От вас мне нужно только полное повиновение, и постоянный доступ к телу.

- Зачем это вам - пораженно, спрашиваю я, стараясь уловить, хоть какую - то человеческую эмоцию в омерзительном лице, нахально раскинувшегося напротив меня мужчины.

- У нас с ним свои счеты. Так уж получается, милочка, что именно ты стала разменной монетой в наших с Анатолием отношениях. Так что давай, раздвигай ножки, как я вижу, под халатиком у тебя ничего нет - говорит Олег переходя на ты. Он, расстегивая зиппер ширинки на брюках, подходит ко мне, и резко распахивает мой халат, обнажая грудь.

- Да, пошел ты – говорю я по слогам, в эту противную, похотливую морду. Резкая, звенящая пощечина отбрасывает меня на диван, лишая сил сопротивляться насилию. Он наматывает на руку мои отросшие волосы, и резко входит в меня. “ Только бы не вернулся Анатолий, только не сейчас” – бьется в моем мозгу единственная мысль. После нескольких резких движений, мой мучитель застывает, по его телу проходит сладострастная судорога, и он отшвыривает меня, как использованную вещь, с превосходством глядя на то, как я размазываю злые слезы унижения.

- И что Анатолий нашел в тебе? Я помясистее люблю. Так что, мы договорились?- спрашивает меня Олег, гадко улыбаясь.

- Я подумаю – не в силах соображать, с трудом говорю я.

- А кто дал тебе возможность думать? Я ведь не премину рассказать твоему любовничку, как ты проводишь время в его отсутствие.

- Ты же изнасиловал меня, сволочь. Ненавижу тебя, пошел вон отсюда – кричу я в исступлении, но его это, похоже, совсем не трогает, даже забавляет. Ему нравится чувствовать власть надо мной.

- Ну, что ж. Позвони если передумаешь – говорит Олег и, подойдя ко мне, больно кусает за сосок, слезы брызжут из глаз от боли и унижения. По ореолу груди расползается уродливый сине - красный синяк. Он уходит, бросив на стол свою визитку и сто долларов. Ну что ж, оценил он меня недорого, значит именно столько я и стою

- Это тебе, за услугу – издевательски смеется, довольный собой Олег – жду звонка. Я уверен, ты не заставишь себя долго ждать. Теплые струи душа текут по своему оскверненному телу, которое я скребу мочалкой, почти до крови, в попытках смыть с себя грязь и отвращение, но это у меня не получается. Вода смешивается со злыми слезами, не принося облегчения. Выйдя из душа я наливаю себе целый стакан крепкого рома, но и он не может вернуть мне того короткого чувства счастья, которое я испытала встретив Анатолия. Я боюсь его возвращения. Как я буду глядеть в его чистые, лазурные глаза, после того как меня изнасиловало это животное, как смогу дарить ему себя, грязную, порочную, после того, как Олег осквернил и унизил мое тело. Почему, интересно, я приношу людям несчастья?

Я вздрагиваю от дверного звонка, как от удара. На непослушных ногах, я отправляюсь в прихожую, открываю дверь, опять не посмотрев в глазок, чего уж теперь. Крик застывает в моем горле, превращаясь в испуганный хрип, когда я вижу, избитого, теряющего сознание Анатолия. Я люблю его. Почему, я не сказала ему об этом раньше, почему не сделала счастливым хотя бы его. А теперь, это просто невозможно. Я затаскиваю его в квартиру, и не зная, что предпринять мечусь от неподвижно лежащего Анатолия к ванной и обратно.

- Софья, помоги мне – слабо говорит Анатолий. Я с трудом, помогаю ему подняться и укладываю на диван в гостиной. Я обмываю, обрабатываю его раны, а он сидит, сжав зубы от боли, от чего мое сердце просто разрывается.

- Телефон звонит, возьми трубку. А то от его звонка, у меня сейчас лопнет голова.

Я не хочу подходить к телефону, но выполняю просьбу.

- Ну, как тебе? – весело спрашивает трубка, голосом ненавистного мне Олега. – Это только начало, цветочки, так сказать.

- Ну, ты и сволочь – шепчу я, что бы Анатолий, не дай бог не услышал.

- Ох, как я люблю непокорных. Так что, ты согласна?

- Да, но ты дашь мне слово, что больше, никоим образом, не прикоснешься к нему своими грязными лапами.

ГЛАВА 13

[Он]

Что то изменилось в Софье. Тоска поселилась в прекрасных, янтарных глазах. Она вздрагивает от каждого телефонного звонка, как от выстрела или удара хлыстом. После того ее признания, она не подпускает меня к себе. Софья ходит по квартире, словно тень, не снимая с себя, похожей на балахон ночной рубашки, за которой она не поленилась сходить в магазин. Что с ней? Я не вижу больше огоньков в янтарных глазах, и ее тело. Она, словно, специально прячет его от меня.

- Что с тобой? – спрашиваю я, притянув ее к себе за плечи, - посмотри на меня, Софья.

- Ничего, - равнодушно пожимает она острым плечом – все нормально. Просто не трогай меня, хорошо? Я устала. Дай мне время.

- Время для чего? Объясни мне. Софья, я тоже человек, понимаешь? Ты постоянно дразнишь меня. Даешь надежду, а потом вырываешь с корнем. Какие – то, странные у нас с тобой отношения. Однобокие. Я не требую ничего от тебя. Но ты все больше и больше закрываешься. Скажи мне, в конце - концов, что я не так делаю. Объясни мне, кто я для тебя?

- Все так. Ты все делаешь так. Я люблю тебя - это правда, но объяснить тебе, что со мной происходит я не могу. Не требуй от меня того, о чем потом можешь пожалеть. Я думаю, что ты узнаешь обо всем сам, рано или поздно. Ты сам говорил, что многие знания несут проблемы. Дай мне разобраться в себе.

- Хорошо, Софи. Отдыхай. А я прогуляюсь, пойду – говорю я, не понимая причину своего раздражения. Но что - то не дает мне покоя, подсознательно я чувствую, что она мне не сказала самого важного. И ее недоверие просто доводит меня до белого каления. Я покидаю квартиру, громко хлопнув дверью. Она устала, и я устал. Устал от недосказанности, недолюбви, от непонятной холодности, любимой мною женщины. Она не обещала мне ничего, так чего же я требую? Говорят, любовь долготерпит и милосердствует, она не бесчинствует, не гордится и все переносит, так кажется написано в библии. Но, как же трудно, как тяжело видеть ее, вдыхать ее запах, и не иметь возможности понять ее чувства. Софья непонятна мне, словно книга, написанная на умершем, никому не известном языке, она несет знания, но они недоступны. Любовь терпеливо ждет и в трудностях не ослабевает, такой посыл давала Коринфянам библия. Но сколько можно ждать, находиться в подвешенном состоянии? Там не написано. Я люблю ее, люблю всю, до кончиков ее длинных пальцев, которыми она впилась в мое сердце. Какой же я дурак, она ждет меня дома, а я брожу по жаркой, покрытой пылью улице, вместо того, что бы просто быть рядом с ней, ощущать ее присутствие рядом с собой, любить ее, мою Софью.

Она сидит там, где я ее оставил, в гостиной, на диване, в последнее время она, почему - то игнорирует свое любимое кресло. Софья листает книгу, запивая проглоченные страницы неразбавленным ромом. Она любит ром – красный, ароматный и тонкие сигары, как они там называются? “Как пират” – ловлю я себя на мысли. Она и есть пират. Нежный, жестокий грабитель, захвативший мои мысли и душу в свои владения.

- Хочешь, я уйду? – спрашивает она, ни с того, ни с сего, резко поднимая от книги глаза.

- Хочу – внутренне кричу я.

- Останься – умоляют мои губы.

Она пожимает плечами, мол, как знаешь, и возвращается к прерванному чтению. – Прости меня Софья, я не должен был давить на тебя – говорю я, глядя на самую любимую на свете женщину.

- Тебе не за что просить прощения. Анатолий, ты должен понять, что я твоя, что я хочу только тебя, но это все для меня неясно, и я не понимаю, чего хочешь ты.

- Тебя, хочу тебя, люблю тебя – кричу я словно, в одночасье, сойдя с ума.

Софья подходит ко мне вплотную. Она прекрасна, часто дышит, раскраснелась. Я провожу рукой по ее фарфоровой щеке, блуждаю губами по тонкой, бьющейся жилке на ее шее, и понимаю, что умираю, от вожделения и счастья обладания ею. Софья отстраняется от меня, опускается передо мной на колени и резко сдергивает мои брюки вместе с трусами. Она обхватывает своими горячими, распухшими губами мой член, и я вдруг забываю, как дышать, и мысли скачут, как ненормальные в не соображающем мозгу. И я готов простить ей все: нелюбовь, холодность, недосказанность. Все, лишь бы она была всегда рядом, только бы видеть ее каждый день, чувствовать, желать. Оргазм обрушивается на меня словно лавина, вихрь, уносящий к вершинам заоблачного счастья. Я с трудом проталкиваю крик, выходящий сквозь пересохшие, сжавшиеся связки, экстатическим хрипом. Прихожу в себя, ощутив невесомую тяжесть Софьиного тела, которую несу, словно с трудом добытый трофей, в нашу кровать. А потом, схожу с ума, снова и снова, обладая ею, моей Софи, моим счастьем и наказаньем.

- Прости меня – говорит Софья, свернувшись рядом со мной на горячей кровати, словно кошка.

- За что?- спрашиваю я у той, кому готов простить все, на которую и злиться то не в состоянии, даже если бы желал.

- За все. Прости и сбереги меня. Пообещай, что не отпустишь меня – умоляет она, вжавшись в меня всем телом.

- Я люблю тебя Софья, и сделаю все. Не отпущу, сберегу, не отдам – обещаю я, разглядывая ее тело, которое вновь будит во мне желание. Взгляд мой скользит по длинным ногам, плоскому животу, изгибу талии, и задерживается на белоснежном полукружии идеальной груди, на которой желтеет, заживающий уже, уродливый синяк. Она прикрывает его рукой, проследив мой взгляд.

- Откуда у тебя он? – спрашиваю я Софью.

- Ударилась – отвечает она, и отводит взгляд.

ГЛАВА 14

ГЛАВА18

[Она]

Телефон звонит и звонит, словно взбесившись, целое утро.

- Не нужно. Не бери трубку – прошу я Анатолия.

- А вдруг, что - то срочное? Нельзя так, Софья. Чего ты боишься, в конце концов?

- Ничего не боюсь. Просто не хочу отпускать тебя от себя, даже на минуту – лгу я, и нехотя разжимаю пальцы, сомкнувшиеся на его руке. Он говорит тихо, и я, как не силюсь, не могу расслышать, о чем и с кем. Мне страшно, в ушах шумит от выделившегося в кровь адреналина. Что будет с Анатолием, узнай он о том, что произошло в тот день, когда его избили. А может лучше, что б узнал, что бы выгнал меня из своей жизни, и смог получить счастье, которого он так заслуживает. Но, что будет со мной, как я смогу жить без него? Без его любви, его рук на моем теле, его легкого храпа и мягкой улыбки, когда он смотрит на меня ночью, думая, что я сплю и не вижу его взгляда. Не смогу. Он входит в комнату, бледный, как полотно, и сердце мое останавливается, а потом взлетает, к самому горлу, перекрывая кислород, лишая голоса.

- Софья, - тихо говорит он, глядя мне прямо в глаза – собирайся милая. Поедем.

- Что случилось? – дрожащим голосом спрашиваю я.- Кто звонил?

-Из полиции звонили, просят приехать на опознание. Софья, твоя мама…

- И, что с ней? – спрашиваю я, чувствуя, как мое сердце отпускает ледяная рука страха. – Анатолий, пойми. Эта женщина не интересует меня. Что там опять? Побои снимала, или очередной хахаль квартиру выставил? Мы это все проходили уже. Пусть сама разбирается со своими проблемами. Она, ведь, даже сюда приходила, пока ты на охоте был, денег требовала. Моя мать – человек без стыда и совести. И не пойду я никуда, сама пусть разбирается. И тебе советую – не лезь.

- Софья, она умерла. Ее убили. Собирайся дорогая.

- Как убили? Это что, какая то шутка, ее новое изобретение? – спрашиваю я, все еще не понимая смысла происходящего. Анатолий принес мою одежду, и сейчас, одевает меня, как маленькую, растерянную девочку.

- Я не поеду никуда – вдруг говорю я, вырываясь из рук Анатолия. – Кто она мне?

- Она твоя мать.

- Нет у меня матери, она давно для меня умерла. Хочется тебе, езжай, опознавай. Чего хочешь делай, а я не поеду. Не желаю.

- Нет, ты поедешь – твердо говорит Анатолий – опознание – это условность. Софья, твою мать убил ее сожитель, случайно, толкнул в порыве ссоры, она ударилась виском об угол стола и умерла, моментально. Он сам вызвал полицию, они так и нашли его, сидящим у ее тела.

- Ну, что сказать, жалко мужика, жизнь свою угробил – равнодушно говорю я. – От меня ты хочешь чего?

- Нужно похоронить ее Софи, по - человечески. Выполни свой дочерний долг, проводи ее в последний путь.

- Очень уж ты милосердный Анатоль – говорю я, с трудом справляясь с черным гневом, вихрящимся во мне. - Ты не видишь, не различаешь черного и белого, в своем желании быть хорошим и правильным. Не знаешь моей жизни, до тебя. Она не хоронила мою бабушку, свою мать. Чужие люди деньги собирали, гроб покупали, одевали мою бабулю, обмывали. Где была она в это время? С очередным своим увлечением кайф ловила. Вот и добилась своего, и умерла так же глупо и бестолково. Я не буду хоронить ее, об этом государство может позаботиться.

- Но, ведь, ты не она. Ты – это ты, поэтому и примешь верное решение. Я не могу настоять, заставить тебя, не имею на это морального права. Только, попрошу тебя Софья, останься собой. Не дай обиде ослепить тебя. Знаешь, милосердие никогда не считалось недостатком, его просто стало очень мало в этом мире, но это не означает, что оно мертво.

“Нет Толя, я такая же точно, как она” – думаю я - “ Грязная, неблагодарная сволочь, гадящая в руку и душу, любящему меня мужчине. Интересно, что скажет он, узнай о моей сделке с Олегом? Выгонит меня, кроя последними словами, как я того заслуживаю, или снова все мне простит. Разве можно быть таким бесхребетным, или дурацкая любовь застит ему глаза, мешая видеть реальность. В таком случае, я тысячекратная дрянь, не заслуживающая даже дышать рядом с ним.‘

- Хорошо, - наконец киваю я головой – я похороню ее. В конце – концов, именно эта женщина наградила меня гнусной, как венерическая болячка, жизнью, в которой я ничерта не понимаю. Ты странный, зачем тебе все это, как ты живешь то так?

- Я люблю тебя Софья, и не хочу, что бы ты жила с таким грузом на душе. Рано или поздно, сожаление о несделанном придет к тебе, но тогда уже ничего будет нельзя изменить.

На улице холодно, совсем не летняя погода. Ветер швыряет мне в лицо горсти холодных, дождливых капель, которые оседают на моих щеках невыплаканными слезами. Ноги не слушаются меня, не желают двигаться, против своей воли. Я не хочу видеть тело моей матери. Работник морга равнодушно откидывает, не первой свежести, простыню с лица моей матери, и я хватаюсь за плечо стоящего рядом, словно стена, Анатолия, боясь упасть. Мама, мамочка, она не похожа на себя, какой я помню ее, какой увидела ее в последний раз. Разве может эта застывшая, черная от гематом маска быть лицом красивой женщины? Воспоминания, словно ледяной душ обрушиваются на меня, стирая, смывая все обиды и ненависть. Вот она гладит меня, лежащую в постели с температурой, прохладной рукой. Она не спит, боясь оставить меня одну, даже на минуту. Вот, гордится, что я отличница – первоклашка. Вот, ведет меня за руку к зубному врачу, смеется и обещает приз, если я буду умницей. И еще миллион обрывочных, коротких мгновений, вычеркнутых мною из памяти, перечеркнутых ее холодностью и нелюбовью. Что с ней стало? Что с нами стало? Он был прав. Анатолий был прав. Я люблю ее, всегда любила, только вот не успела сказать ей об этом, теша свою гордыню, выгнав родную мать, отказав ей в помощи. Может, если бы я попросила Анатолия о тех проклятых деньгах, она была бы жива? Я не плачу, не могу, точнее плачу в себя, кричу, рву свою душу, все внутри. Словно окаменела. Держусь за руку Анатолия, крепко, что - бы не лишиться связи с землей.

ГЛАВА 15

[Он]

Ей тяжело сейчас, тяжело понять тот водопад чувств, свалившихся на нее, практически одномоментно. Софья растеряна, разломана, разбита на части. Я совсем не знал женщины воспитавшей ее, но то, что переживала Софи, то, что рассказывала мне, пробудили во мне, лишь чувство ненависти к ее матери. И, тем труднее мне сейчас заниматься ее погребением, но для Софьи это важно, осознание того, что она все же любила свою мать, важная часть ее реабилитации. Вернувшись домой, нахожу Софью в кухне, она готовит. По квартире плывут одуряющие запахи выпечки, и чего пряного, терпкого, пахнущего специями и сексом.

- Ты готовишь? – удивленно спрашиваю я у раскрасневшейся красавицы, одевшей кухонный фартук, на голое, распаренное тело, оно пышет жаром, и животной страстью.

- Твоя манка, редкостная гадость – хищно улыбается Софья, глядя на меня с вызовом и усмешкой. – Чем это пахнет? Просто одуряюще, Софья, пахнет сексом. Что ты готовишь, приворотное зелье? Так я тебе доложу, тебе это не нужно, я и так твой. Весь, без остатка – смеюсь я, сглатывая тягучую, голодную слюну.

- Это майоран, кардамон и еще какие то специи. Я готовлю курицу, так захотелось, ужас просто.

- У тебя, все нормально?– спрашиваю я, глядя на ее порывистые, нервные движения.

- Да, все хорошо. Садись, будем есть, а то меня тошнит что – то, наверное после каши твоей.

Я смотрю, как Софья вгрызается крепкими белыми зубами в куриное бедро, и во мне тоже просыпается зверский голод, сравнимый с сумасшедшим желанием.

- Все готово? – спрашивает она, утолив первый голод.

-Да, готово.

- Это хорошо. Очень хорошо. Знаешь, я боюсь, что скоро сойду с ума. Рехнусь. Обними меня Анатолий, прижми к себе и не дай потеряться. Теперь, на этом свете меня держишь только ты. Я умираю от любви к тебе. Ты научил меня любить, и теперь, я не знаю, что с этим делать.

Я обнимаю ее горячее тело, прижавшееся ко мне, словно в поисках защиты. Софья обвивает меня руками и припадает своими губами к моим, проникая языком в мой рот. Ее запах, охваченная жаром, соленая кожа, заострившиеся от возбуждения, розовые соски, вызывают у меня острый прилив желания. Я слышу легкий стон из приоткрытых губ моей Софи. Ее тяжелое дыхание, как предвестник чувственной бури, яркого экстаза. Я чувствую переполняющее ее желание, и мое , поднимающееся по венам, горячее вожделение.

- Не медли, войди в меня – хрипло просит она, притягивая меня к себе. Я подхватываю ее на руки, и она обвивает мои ягодицы ногами, прильнув своей, такой желанной, грудью к моему торсу.

- Софья, я с ума сойду с тобой – говорю я, переместив ее на диван, и резко вхожу в нее, не в силах больше сдерживать себя. Я снова и снова, заполняю ее ,собой, Софья кричит и извивается от каждого моего толчка, каждого прикосновения к молочной коже, по которой, словно, искрясь побегают электрические разряды . Она скользит губами по моему телу, обводит языком ореолы моих сосков и время ускоряется, и тут же останавливается, когда я изливаю в нее свое семя.

- Не останавливайся – кричит Софья, содрогаясь в оргастических судорогах под моим, застывшим на ней, телом.

- Ты, нечто – шепчу я, глядя на, лежащую на диване, Софью. В ее руке, тлеет тонкая, коричневая сигарилла, выпуская в потолок легкие завитушки ароматного дыма.

- Хорошо – тянет она. – Вот бы так было всегда. Как думаешь, бывает так, что всегда хорошо? Наверное, нет. Анатолий давай спать, завтра тяжелый день, для меня, по крайней мере.

- Спи, родная – отвечаю я, гладя ее, лежащую на моем плече, златокудрую голову.

ГЛАВА 16

ГЛАВА19

[Она]

Солнце – яркое, слепящее, бьет мне в глаза белым, неестественным светом. Ощущение нереальности происходящего, только усиливается от жары, свалившейся на город в одночасье. Я смотрю, как четверо незнакомых мужчин, опускают гроб с телом моей матери, в заранее подготовленную могилу. По напряженным их шеям, стекает, грязными струйками, под рубашку, пот. ”Зачем такой дорогой гроб, ничего не чувствующему уже телу, ей же все равно, уже – отрешенно думаю я, смотря на последний приют мамы. Вот интересно, есть ли что - то после смерти. Скорее всего, нет ничего. Просто выдумки людей, не желающих признать, что их любимых больше нет, мечтающих встретиться с ними, где то там, в далеком - далеке. Странные похороны, мы вдвоем с Анатолием. Никто больше не пришел проводить мою родительницу в бесконечность, ни один из ее “фейерверков” не явился сказать ей последнее “прощай”. Жаль, очень жаль ее бесцельно прожитой жизни. Я оглядываюсь по сторонам и вижу одиноко стоящую мужскую фигуру, стоящую, чуть в стороне. Что – то непередаваемо – знакомое, в его склоненной голове, в высокой, погрузневшей фигуре. Мужчина вытирает слезы, смахивает их рукой со своих щек. Кто он интересно?

- Софья, идем, нужно бросить горсть земли – зовет меня Анатолий.

- Зачем? – удивленно спрашиваю я, все так же глядя на скорбящего по моей матери, незнакомца.

- Так положено, идем.

- Подожди – говорю я и устремляюсь к мужчине, оплакивающему мою мать. - Идемте, и вы проводите мою маму в последний путь, бросите горсть земли – обращаюсь я к нему, он поднимает на меня жгучие, маслиновые глаза.

- Ангел, - выдыхаю я, и чувствую, как земля уходит у меня из – под ног, как подхватывают меня его сильные руки, не дают упасть.

- Здравствуй Сонюшка – солнышко – говорит он, прижимая меня к своей груди. – Не успел я, поздно приехал – сокрушенно вздыхает Ангел, гладя меня по голове, теплой, мягкой ладонью.

Он почти не изменился, лишь немного погрузнел, возмужал. Только подернулись сединой проволочные пружинки непослушных волос, и глаза блестят не весельем, они полны слез.

- Идем, Ангел, проводим ее – говорю я и веду его к раскопанной могиле, где нашла последнее пристанище моя мама. Комья сырой земли падают на лакированную крышку дорогого гроба, погребая под собой мое прошлое.

- Любил и всегда буду любить только тебя – шепчет Ангел, бросая горсть земли, прощаясь навсегда со своей мечтой, со своей любовью.

Я наблюдаю, как растет небольшой земляной холмик, насыпанный уставшими могильщиками, как устанавливают тяжелый дубовый крест, с небольшим овалом фотографии. На нем моя мама, такая, какой я ее помню, такая, какой ее помнит Ангел – молодая и смеющаяся, красивая, словно райская птица. Несчастная, закрытая в клетке, птица, с искалеченными, израненными крыльями. Мы бредем втроем по кладбищенской алее, молча. Я опустошена, никогда не думала, что буду так переживать смерть моей любимой мучительницы. А потом мы сидим на нашей с Анатолием кухне и пьем виноградную, крепкую ракию, привезенную Ангелом из своей волшебной страны. На столе стоит тонкая рюмочка, такая, как любила мама, покрытая не хлебом, а овсяным печеньем. Она любила закусывать печеньем, горькую водку, а потом, вздохнув, говорила свой любимый тост “ За любовь”, которую она не признавала. 

- Куда ты? Останься.

- Я приду, завтра. А сейчас, мне нужно отдохнуть, завтра я улетаю, у меня билет.

- Зачем? Почему, так скоро?

- У меня работа, не могу оставить ее. Но, я обещаю тебе, что буду рядом с тобой теперь, на расстоянии телефонного звонка. Ты мое слынчице, я считал тебя своей дочкой, в свое время. Так вот, ничего не изменилось. Я приду утром – говорит Ангел и, поцеловав меня в макушку уходит, и мне страшно, что он снова исчезнет, как тогда, много лет назад.

Анатолий сидит за кухонным столом, с которого успел убрать все, кроме поминальной рюмки. Весь вечер он молча слушал наш с Ангелом разговор, не мешая, не вмешиваясь, давая нам возможность, вновь обрести друг друга. Он смотрит на меня своими уставшими глазами, похожими на озера, явно не зная, что сказать. Я сажусь рядом и прижимаюсь к нему, вдыхаю его запах.

- Спасибо тебе,- говорю я – ты постоянно делаешь меня счастливой.

-Я люблю тебя – просто говорит он. – Сразу, как только впервые увидел тебя. Мне хватило секунды, что – бы это понять.

- Просто, обними меня – прошу я. Мне неведомо, что будет завтра, скорее всего, ничего хорошего. Для меня, сейчас, главное сегодня. Сейчас, в моей душе порядок. Теперь я знаю, что значит любить. Снова. Иначе. Когда, лучше него нет никого во вселенной. Когда он родной. И ничего другого от этой жизни я не желаю.

[Он]

ГЛАВА 17

ГЛАВА20

[Она]

- Ангел, ты счастлив? – спрашиваю я, пока Анатолий разговаривает по телефону

- Да – просто отвечает он, слегка задумавшись. – Теперь, да. После разговора с Анатолием, я многое переосмыслил и сейчас могу сказать, да, я счастлив. Счастлив, что родил свое продолжение, счастлив, что в моей жизни была твоя мама, что теперь, вновь обрел тебя. А ты. Ты счастлива? Я вижу, как ты смотришь на своего избранника, но тебя тревожит, что – то. Я, ведь, прав? Софья, это твое, конечно дело, но лучше расскажи ему, что тебя беспокоит. В отношениях, нет места лжи.

- Знаешь, я рада за тебя – говорю я, уводя разговор в сторону от скользкой темы. Интересно, а был бы он счастлив, когда пелена первой влюбленности спала с его глаз, и он ощутил на себе характер моей матери: властный, нетерпимый к чужим слабостям. Или, когда бы она предала его с очередным своим « фейерверком». На эти вопросы ни у него, ни у меня, нет и уже никогда, не будет ответа. – Не повторяй ее ошибок – шепчет Ангел, и порывисто обняв меня, не оборачиваясь, идет в сторону своего терминала. Я смотрю в его спину и вижу того Ангела, из моего детства. Высокого, с гордо поднятыми, расправленными, словно крылья, плечами и копной вьющихся, как проволока, непослушных волос.

-Ну, как ты? – спрашивает меня, подошедший Анатолий, обняв за плечи.

- Все хорошо – отвечаю я, размазывая по щекам теплые слезы – поехали домой. Кто звонил?

- Олег звонил, отправляет меня в командировку, послезавтра. Да что с тобой Софи, тебе, что плохо? – встревоженно спрашивает меня Анатолий. Я чувствую, как от лица моего отлила вся кровь, как дрожат мои колени, от адреналина шумит в ушах.

- Нет, все хорошо – через себя отвечаю я. – Просто, ты снова оставляешь меня одну.

- Это, всего лишь на два дня – смеется Анатолий.

Целых два дня, два длинных дня во власти человека, который рушит наши жизни – мою и Анатолия. Нет, для меня не стала неожиданностью, эта внеплановая командировка. Олег позвонил мне, когда мы провожали Ангела и весело сообщил, о надвигающемся дне моего персонального ада, восторженно живописуя мне, в мельчайших подробностях, что и как он будет делать со мной. Странно, но сейчас мне уже не страшно, лишь чувство гадливости и странного возбуждения, владеют моими телом и мыслями. Анатолий не ведает, что творится у меня в душе.

- Умираю от желания – шепчет он, и торопливо тянет меня за руку к выходу из аэропорта.

[Он]

Я начинаю срывать с нее одежду еще в подъезде. Когда она впивается в мой рот сухими горячими губами, я просто лишаюсь разума. Руки трясутся как у горького пьяницы, и потому я никак не могу попасть ключом в замочную скважину.

- Да, открой ты, эту чертову дверь – задыхаясь, почти кричит она, словно в горячке.

А потом, рвущиеся с корнем пуговицы на одежде, мои руки на ее груди, разрывающее внутренности, чувство возбуждения и ее широко раскрытые глаза. Я словно умираю и тут же оживаю, качаясь на волнах острого, пряного удовольствия, совсем теряя чувство реальности, связи с этой грешной вселенной. Отрывистыми, резкими движениями я вхожу в ее лоно, снова и снова, пронзая ее, заполняя собой. Дыхание Софи с шипением проталкивается сквозь стиснутые зубы. Я слышу каждый удар ее сердца, чувствую глубокую дрожь, в самой сердцевине ее плоти. И этот трепет передается мне, разносясь с кровью по венам, проникая в каждое нервное окончание. Я чувствую, что готов взорваться. Наслаждение набегает волнами, путая в моей голове мысли. Я вижу, выгнувшуюся в остром удовольствии, спину Софи, и больше не могу сдерживаться. Тело взрывается оргазмом, высвобождая чувство бесконечной неги и невероятной слабости

- Боже, Софи, - шепчу я, упав на ее обмякшее тело, так и не покинув его, не в силах пошевелиться.

- Анатолий, мне тяжело - говорит она, и перекатывается на бок.

- Знаешь, - задумчиво говорит Софья, разглядывая идеально ровный потолок – если бы меня спросили, как я хочу умереть, я бы ответила, вот так, от удовольствия, лежа в постели с тобой, чувствуя твои сильные руки на своей обнаженной коже, колючую твою небритость. Умереть от счастья, правда здорово?

- И, что же хорошего ты видишь в смерти, пусть даже от удовольствия? – удивляюсь я.

- Смерть - это освобождение – задумчиво отвечает на мой вопрос Софья – от боли, неприятностей, нелюбви. От черноты, заполняющей людские души, Анатолий. Я так думаю, так вижу.

- Да, Софи, ты права. Смерть – это освобождение. Освобождение от жизни, в которой помимо боли и неприятностей есть еще любовь, счастье, удовольствие, секс, в конце концов.

- Мне хорошо сейчас, и оспаривать твои доводы, я не буду. Жизнь, смерть – они обе бессмысленны, пока не поймешь, ради чего стоит жить или умирать. Главное понять это, найти смысл. Мать моя, так и не нашла, не поняла. Думала, что жить вечно будет, бездушие свое лелеяла, взращивала, словно ядовитый прекрасный цветок, считая, что неуязвима. Ты видел, какая удивленная маска застыла на ее лице? Интересно, успела она осознать приход « костлявой»? Она тоже мечтала, от удовольствия умереть.

- Нет, Софи, люди не видят ее приход, я так думаю. Чувствуют ее приближение, некоторые, но увидеть смерть, вряд ли кому удавалось – говорю я, всматриваясь в лицо своей любимой. Оно беспечно, не смотря на наш странный разговор.

- Не хочу больше философствовать – говорит Софья – хочу курить, рома и немножечко кофе.- Она легко, словно мотылек, соскальзывает с кровати и направляется в сторону кухни, наступая узкими маленькими ступнями, на разбросанную по полу одежду, сброшенную нами в порыве страсти. Я не могу отвести взгляд от изгиба длинной, белой ее шеи, тонкой линии позвоночника, не по девичьи, узких бедер. Она великолепна, она моя, и от чувства восторга стягивает грудь. Маленький, прекрасный мотылек, полностью затмивший своей красотой, мой бесцветный мир. Я слышу запахи доносящиеся из кухни. Не чувствую, не ощущаю, а именно слышу: тонкий, ванильный запах сигарилл, аромат рома, который, для меня, почему – то, пахнет лимонадом из детства, « Буратино» или «Дюшес», что то сладко – теплое, веселое и очень яркое. Крепкий кофейный запах, перебивает все остальные. Софья пьет черный, словно деготь, кофе, не признавая сахар и прочие глупости. Я уверен, что она сейчас сидит на стуле, подогнув под себя одну ногу, запивает ром крепким кофе и смотрит в окно. В такие моменты я жалею, что бог не дал мне таланта художника или скульптора, дающего возможность нести чудесную красоту любимой мною женщины, миру.

ГЛАВА 18

ГЛАВА21

[Она]

- Ну, что, зая, готова? – слышу я в телефонной трубке, радостный голос моего мучителя.

- Да, - односложно отвечаю я, и открываю входную дверь, сжав в ладони маленькую, перламутровую пуговицу, от рубашки Анатолия, найденную на полу в прихожей.

- Жду тебя внизу, не заставляй меня ждать – говорит Олег и отключается.

Его машина такая же, как и он, холодная и агрессивная. Холодно, кондиционер работает на полную мощность, или это от нервов меня так трясет.

- Расслабься, - говорит Олег, сидящий рядом. – Куда мы едем? – решаюсь спросить я. – Не беспокойся, верну тебя в целости и сохранности. Любимый твой вернется завтра, так что у тебя есть время, поработать на благо моего бизнеса.

- Олег, что ты хочешь от меня? Для чего я тебе, я думала речь идет о сексе?

- Так - то оно, так, да только у меня для этих нужд Майка есть. Соня, мне не интересно просто отобрать бабу у Толика, это мы проходили уже. Скучно и не креативно, – весело колышется от смеха Олег. Для тебя у меня подготовлена другая программа. Впрочем, скоро сама разберешься, лень объяснять.

Остаток пути мы проводим в ледяном молчании. Олег паркует автомобиль у входа в дорогую сауну, и буквально выволакивает меня из машины.

- Давай, куколка, шевели ножками.- Пока я раздеваюсь, он рассматривает меня. С неприкрытым, садистским интересом он наблюдает, как я снимаю с себя джинсы, - футболку, трусики.

- Подойди – приказывает Олег, и я подчиняюсь, с отвращением понимая, что меня возбуждает эта ситуация. Горячая волна желания просыпается внизу живота. Сжав мою грудь, Олег раздвигает толстой рукой мои колени и удовлетворенно смеется.

- Да, детка, завидую я Анатолю. Горячая ты штучка. Ладно, пойдем, заждался уж, пойди, сегодняшний твой любовник. Да смотри, от тебя зависит, получу я миллионный договор, или нет.

- Что же такого сделал тебе Анатолий, что ты настолько ненавидишь его? - спрашиваю я, наблюдая, как наливается злобой лоснящееся, холеное лицо Олега.

- Тебя это не касается - выплевывает он, теряя напускную веселость.

- Привел? – спрашивает очевидную вещь, сидящий в шезлонге у бассейна, толстый, одышливый мужчина, лет пятидесяти. Он смотрит на меня оценивающе, словно на невольницу на рынке, от чего внутри меня растет чувство гадливости, смешанное с каким - то болезненным, адреналиновым возбуждением, делающим мои ноги ватными. – Чистая, надеюсь?

- Сто процентов – ухмыляется Олег и сдергивает с меня простыню, отводя мои руки, которыми я пытаюсь укрыться от липких взглядов сегодняшнего моего любовника – Знакомься, Софья, это Антон Игоревич, твой клиент на этот вечер – говорит Олег. Он сжимает пальцами мой сосок, заставляя меня громко вскрикнуть от боли. Брызнувшие из моих глаз слезы, только распаляют его. – Ну, давай, проси, умоляй меня трахнуть тебя – шепчет он в мое ухо, терзая пальцем дрожащую трепещущую плоть.

- Выпей, детка – говорит он, проводив взглядом моего мучителя, и протягивает мне рюмку водки, которую я принимаю с благодарностью. Водка, огненным ураганом скользит по пищеводу, помогая снять напряжение. Я тянусь к своему клиенту, к которому не испытываю ничего, даже отвращения, просто начинаю воспринимать, как данность происходящее со мной. “ Коготок увяз, всей птичке пропасть” – любила говорить моя мама. Так вот, я эта несчастная птичка, которая пропадает сейчас, умирает от страха и отвращения к себе. Я чувствую несвежее дыхание Антона Игоревича, его липкие губы на моей груди, оставляющие на ней скользкие нити слюны, его пальцы на моих бедрах, во мне. Я не рвусь и не брыкаюсь, потому что мое тело больше не принадлежит мне, оно целиком и полностью во власти Олега, который может продать его, или подарить, по своему усмотрению, только освежеванная душа все еще ноет, не желая агонизировать, надеясь на лучшее. Я ощущаю, как плоть Антона Игоревича проникает в мое лоно, его размеренные неспешные движения, как смазанный, искуственный оргазм зарождается внутри моего тела, заставляя сокращаться стенки моего естества. Он тоже чувствует мои сокращения и ускоряет темп, что бы тут же излиться в меня.

- Не нужно притворяться, девочка. На меня это давно не действует – говорит он отдышавшись.

- Я не притворялась – равнодушно отвечаю я. Просто разбуженную во мне чувственность невозможно уничтожить издевательствами над моим телом. И от этого мне гадко, невообразимо мерзко. Это не просто физическое предательство, это придательство душевное.

- Ты, ведь не шлюха? Я сразу понял это, как только увидел тебя. Зачем тебе это?- спрашивает меня Антон.

- Нет, вы не правы, я именно шлюха. Грязная шлюха. – едва не кричу я, в лицо удивленному мужчине и, завернувшись в простыню, оставляю его отдыхать, после соития.

Олег ждет меня за дверью, он уже остыл и не смотрит на меня с той холодной яростью, которая сквозила в льдистых глазах, каких то полчаса назад. Полчаса, показавшихся мне вечностью.

- Молодец, Сонечка. Хорошо отработала. Присядь - говорит он, показывая рукой на кресло, стоящее возле стеклянного журнального столика, на гнутых, позолоченых ногах. “Кич” – сказала бы моя мама, увидев этот предмет мебели. - А у меня сюрприз для тебя

ГЛАВА 19

ГЛАВА22

[Она]

- Олег, отпусти меня, освободи – умоляю я своего мучителя - сидящего напротив меня, в дешевом уличном кафе, интерьер которого, так не вяжется с дорогим костюмом Олега.

- А, ты про отпуск? Да, Толян уже сообщил, что вы отдохнуть решили. Я отпустил. Поезжайте. Мы с Майкой тоже на острова намылились, пузо погреть. Только, еще одну услугу мне окажешь перед отъездом, и катись – весело смеется он, глядя на меня, совсем не смеющимся, пробирающим до костей, взглядом. О чем он думает, интересно, этот зажравшийся хищник, вальяжно раскинувшийся на стуле? И какую еще кару он мне приготовил?

- Да, ладно, ничего нового – говорит Олег, словно, прочтя мои мысли. Толстые пальцы его скользят по моей щеке, задерживаясь на виске, блуждают по шее, заставляя меня передернуться от отвращения и растущего внутри чувства странного возбуждения - Анатолий уедет завтра, на один день. А мы обстряпаем делишки, и моя курочка, несущая золотые яички, поедет в отпуск.

- Хорошо – обреченно соглашаюсь я.

- Ты куда сейчас? Если в универ, могу подвезти. Как раз к Пашке собирался заехать.

- Нет, спасибо. Не нужно - отказываюсь я, не желая находиться в компании Олега и минуты.

- Ну, хозяин барин – смеется он и, швырнув на стол деньги, вальяжно направляется к своему хищному автомобилю, где склонившись в угодливом полупоклоне, ждет его водитель Андрей, холуйски ожидая, пока Олег втиснет свое большое тело в кожаное нутро салона, что бы закрыть за ним дверцу.

-Какое все же разное мировосприятие у Олега и Анатолия – думаю я, шагая по усеянному желтыми листьями, тротуару. – Странно, мы все созданы равными, одинаковыми. Различаемся лишь цветом глаз, внешностью. Но души, они разные у всех. У кого - то наполненные светом, у кого – то, беспросветно черные, словно деготь. Где определяется, каким станет человек? И, что же так повлияло на Олега, что он живет, отравляя себя и все вокруг ядом ненависти и порока?

Холодно, ледяной ветер проникает под пальто, бросая в лицо горсти сухих листьев, пахнущих тленом. Природа засыпает, обнажая изрытую морщинами, измученную, увядшую красоту, умытую тоскливым, холодным дождем. Мне уже не страшно и не противно, исполнять задачи Олега. Мне все равно, и это безразличие пугает. Почему я не рассказала все Анатолию, поддалась на первобытный страх, потерять его? Не понимая, что в своем желании укрыть, защитить любимого мужчину, я лишила себя возможности остаться с ним навсегда. Но малодушие не дает мне сделать последний, правильный шаг, уйти, дав ему возможность найти свое настоящее счастье, и прожить полную радости жизнь.

Университет встречает меня какофонией веселых звуков и запахом смеющейся, беззаботной молодости. Давая мне возможность забыться, отдохнуть от тяжелых мыслей и грызущей тоски. Мне нравится общаться со сверстниками. Они такие легковесные, понятные и главное, они не лезут в душу. Им это не нужно, не интересно. У них полно своих забот: учеба, тряпки, клубы. Такими и должны быть детство и юность – беззаботными и неосмысленными. Такими, что – бы самым страшным и неприятным в жизни, были экзамены и первая безответная любовь. Что бы желать дурацкий телефон или туфли со смешным названием, и знать, что рано или поздно мечты, все же, сбудутся, и что вся жизнь еще впереди. Так интересно и волнительно не знать, что же будет дальше. Мои новые приятельницы - я завидую им. Их беззаботной глупости и максимализму. Они думают, что Анатолий мой отец, а я не разубеждаю их. Зачем? Это породит излишнее любопытство, глупые вопросы, и острое, возбуждающее желание сунуть нос в нашу жизнь. Они все имеют полный комплект: мамы, папы, братья, тети, дядья. Им, естественно, любопытно, почему мы живем вдвоем, про мать они вопросов не задают, справедливо полагая, что мне эти разговоры будут не приятны, в независимости от того, умерла ли она, или просто бросила нас. Но, взгляды, которые они бросают на Анатолия, не детские. Это взгляды женщин, видящих перед собой привлекательного, состоятельного мужчину. За эти взгляды, я их ненавижу. Именно по – этому моя мать истребила, как класс всех своих подруг, она видела в каждой из них соперницу. Она и меня выгнала, испугавшись, что я позарюсь на очередное ее счастье.

- Софья, ты с нами? – зовет меня смешливая Олечка. - Мы в кофейню. Пойдем, посплетничаем. А то, лица на тебе нет. Ты здорова.

- Да – растерянно отвечаю я, ощущая подступающую к горлу, противную тошноту, - со мной все в порядке. Просто, мне домой нужно.

- Может проводить тебя? Ты ужасно бледная – озадаченно вглядывается в мое лицо Ольга.

- Оль, все хорошо, развлекайтесь. Я дойду – отвечаю я, и устремляюсь к выходу. Холодный уличный воздух врывается в мои легкие, принося мгновенное облегчение. Домой, хочу домой. Прижаться к Анатолию, и весь вечер сидеть с ним на диване, глядя очередной глупый фильм, смеяться над его остроумными комментариями. И любить, желать, задыхаться от чувств, наслаждаясь его близостью. От этих мыслей, внизу живота растекается жар, и грудь отдается болезненным спазмом. Я почти бегу, желая поскорее оказаться дома.

[Он]

- Можно войти? – спрашивает меня, привалившийся к дверному косяку, Олег. Он пьян, я никогда не видел его в таком состоянии. – Ну, так что, впустишь или нет друга детства?

- Конечно, проходи – говорю я, посторонившись. Зачем он здесь, интересно? Мы, давно уже, не ходим в гости друг к другу. – Что - то случилось?

- А почему, должно, что – то случиться, для того что бы я захотел увидеть друга? – удивляется Олег, доставая из принесенного с собой пакета, бутылку дорогого коньяка – Знаешь, я поговорить пришел. Просто, поделиться, что ли. Стаканы давай, разговор долгий предстоит. Как – то, не так все стало, Толян. Не по человечески. Мы же с тобой с детства дружим, а в последнее время, что – то исчезло, сломалось – говорит он, разливая благородный напиток по стаканам.

ГЛАВА 20

ГЛАВА23

[Она]

- Олег, я готова – говорю я в телефонную трубку, едва закрыв дверь за Анатолием. Тело мое еще хранит следы его объятий и запах любимого парфюма. В воздухе витает запах секса, которому мы предавались всю ночь, словно в одночасье, сойдя с ума.

- А я уже у подъезда. Выходи – отвечает Олег. Судя по голосу, его ломает жуткое похмелье.

Он стоит у машины, и подставляет изможденное лицо, холодному осеннему дождю. Я смотрю на Олега и вижу в его чертах, что то ужасно знакомое, но не могу понять, на кого похож мой мучитель, уловить тонкую схожесть. Сев в машину, я тут же выбрасываю из головы свои мысли. Просто Олегу плохо, это видно по залегшим вокруг холодных глаз, глубоким, сине – черным кругам, землистому цвету полного лица, по его хмурому выражению.

- Зачем ты приходил вчера? Что ты сказал Анатолию? – спрашиваю я.

- А я Майку выгнал – говорит Олег, игнорируя мой вопрос. – Выгнал, а потом не спал всю ночь. Ты знаешь, я к скандалам равнодушен, а она такой концерт мне устроила. Огонь баба.

- Зачем ты мне это рассказываешь?- удивленно спрашиваю я.- Мне не интересно.

- Да, так, просто, поделится, захотелось. Соня, Сонечка – задумчиво говорит Олег, словно, пробуя на вкус мое имя, а потом молча смотрит на дорогу.

- Куда мы едем?

- В мой загородный дом.

- И кто на этот раз? Под кого сегодня ты меня подложишь?

- Как раз об этом я хочу с тобой поговорить? – говорит Олег и, остановив машину, смотрит на меня своими льдисто – синими глазами. От его взгляда мне становится не по себе. А он смотрит на меня и молчит, пугая меня еще больше.- Я больше не хочу ломать тебя Софья, хочу освободить тебя, ты же хотела этого? Спасибо тебе, Олег. Спасибо. Значит, я могу идти? Могу вернуться домой? – от радости мне хочется кричать, и плакать. Ты не дослушала меня. Соня, это возможно лишь при условии – ты станешь моей. Только моей. Я не хочу твоей любви, понимая, что не заслужил ее. Я хочу только, что бы ты была рядом всегда. А я клятвенно обещаю, что Анатолий твой будет жить и здравствовать и даже процветать.

- Зачем тебе это? Олег, ты болен? – удивленно спрашиваю я.

- Да, болен. Я болен тобой. Умираю, от того, что кто - то, а не я владеет тобою.

- Это смешно, ты ломаешь меня, подкладываешь подо всех своих партнеров, а потом уверяешь, что любишь меня – горько усмехаюсь я, глядя в брылястое, хищное лицо. – Ты, гребаный извращенец Олег.

- Соня, одно твое слово, короткое слово - « Да», и ты будешь счастлива. Но, только, моя, ничья больше – отвечает Олег, положив свою руку поверх моей, другой рукой ослабляя узел галстука, и я вдруг понимаю, что уже не испытываю отвращения к нему. Мне его жалко. В погоне, за какой - то своей глупой, тешащей самолюбие, местью он запутался, загнал себя в угол.

- Да, пошел ты – истерично смеюсь я, понимая, что упускаю свой единственный шанс на видимость нормальной, сытой жизни. Но предать Анатолия в очередной раз, согласившись растоптать его любовь, я просто не в состоянии.

- Ну, тогда продолжим. Извини Софи – с напускным равнодушием отвечает Олег, и заводит машину. Остаток пути мы проделываем молча.

- Приехали – говорит Олег, остановив машину у красивого особняка, построенного в Викторианском стиле. Видно, что архитектор очень старался, передать весь колорит той эпохи. И со своей задачей он справился блистательно. Я словно маленькая девочка, разглядываю, похожий на кукольный, дом с очень высокой крышей, огромной верандой и прекрасным, выразительным орнаментом.

- Идем, Соня – устало, зовет меня Олег, толкнув тяжелую дорогую дверь.

Человек, сидящий на диване, мне не нравится сразу. Бывают люди, которые еще ничего не сделав, вызывают антипатию, этот мужчина мне отвратителен. Он смотрит на меня пьяными глазами, но не с вожделением, как смотрели на меня предыдущие мой клиенты, а с какой - то странной яростью, ненавистью. От его взгляда мне становится страшно.

- Это Виктор, Софья, сегодня ты принадлежишь ему – говорит Олег, глядя мне в глаза заледеневшим взором, гладя меня по спине, горячей ладонью.

- Что - то, тощая, какая – то шлюха, Лега. Не было, что ли посочнее? А эта, уж и не знаю, выдержит ли меня – гадко смеется Виктор, и я вижу, как по лицу Олега пробегает гадливая гримаса, ему тоже не приятен этот человек, но он быстро берет себя в руки и натянуто улыбается.

- Может, присоединишься? Хватит ее на двоих то? Как думаешь? – глумится Виктор, с отвращением разглядывая меня, словно грязную тряпку. Под его взглядом я холодею от ужаса. – Нет уж, уволь – отвечает Олег и, почти бегом, не оглядываясь, покидает комнату, оставив меня на растерзание своему гостю. Виктор смотрит на меня, не мигающими, как у ящерицы глазами, и от этого его взгляда по моему телу пробегают миллионы ледяных, похожих на иглы, мурашек. Мужчина, сидящий передо мной ужасно некрасив. Узкие, какие – то цыплячьи, плечи его, совсем не сочетаются с непропорционально большой головой, венчающей их. Черты лица размыты, словно разводы на зеркале, оставленные грязной тряпкой. Я смотрю на покрытое прыщами бледное тело Виктора, и чувствую, как к горлу подступает едкая, жгучая тошнота, смешанная с болезненно – брезгливым отвращением. Почему то вспоминается покрытое опарышами, разложившееся тело кошки, найденное мною в детстве. Эту кошку мы кормили с бабушкой, жалея голодное, никому не нужное животное. А потом, она исчезла, просто не пришла в определенное время и все. Я любила ее, потому что она была такая же, как я, нелюбимая и отверженная. И сейчас я чувствую то же омерзение и отчаяние, как тогда, в детстве.

- Ну, чего смотришь? Нравлюсь? – скалится Виктор, обнажая в ухмылке неровные, желтые зубы – Давай, ползи сюда, детка.