Ненавижу тебя, сосед

55. Демид

— Ты уверен, что он никуда не сбежал? — мы выходим с Обуховым из соседнего двора, и я задираю голову, смотрю в чистое, без единого облачка небо, и что-то так за грудиной щемит.

Яся права в одном — её появление сломало нашу дружбу. Но, может быть, так и нужно было, так было суждено? Мы дружили несколько лет, делили дом, делились всем: радостями, печалями, едой, проблемами, бабками, в конце концов. Но что-то было не так, раз Никита на такое пошёл, и что-то мне подсказывает, что любовь к Ясе — не такая уж причина. Я вообще не верю в эту вдруг вспыхнувшую бешеную страсть, с которой Ник не в силах бороться и включить голову. Тут что-то другое.

— Да, парни хорошо постарались, — Обухов сбросил маску классного дурачка и своего парня, стоит рядом, мрачный и злой. — Он так нажрался в шумной компании, что вряд ли ещё проснулся. Олег его домой притащил пару часов назад, так Ник захрапел ещё в машине.

— Хорошо, что Никита не ЗОЖник, — криво усмехаюсь.

Мы садимся в машину, я нажимаю на брелок, ворота медленно разъезжаются, впуская нас в тихий двор.

Мы живём в этом доме с первого курса, но в последнее время я всё чаще задумываюсь о тихой квартирке, где не будет больше никого, кроме меня и Синеглазки. С бронированными дверьми, охраняемой территорией и входом по пропускам. Чтобы ни одна зараза не пролезла, когда её не приглашали.

— Слушай, я не могу понять, что у него в голове творится.

Пожимаю плечами.

— Если бы я хотел копаться в чужих головах, пошёл бы учиться на психиатра.

— Но, Демид, ты же его всегда защищал. Помнишь, как вы познакомились? Его лупили уроды какие-то, а ты вступился. Они бы убили его, без вариантов. Должна же быть в нём хоть какая-то благодарность.

— Илья, я не хочу об этом сейчас думать. Даже вспоминать не хочу. Он перешёл черту, обратно уже ничего не отмотаешь, — я взмахиваю рукой, и Илья бросает всякие попытки вникнуть в то, что двигало Никитой.

— Так, Лавр, ты главное себя в руках держи, — повторяет Обухов, когда мы выходим из машины и двигаемся к дому. — Только без крови. Ты же помнишь, что я обещал найти законный способ с ним разобраться?

Да-да, я помню. И даже знаю, что Илья в глобальных вопросах слов на ветер не бросает, он очень надёжный, а ещё умный, хитрый и пронырливый. Чего только стоит его порыв самолично отвезти Ясю. За это я буду вечно ему благодарен, иначе в своём куцем пальтишке и лёгких кедиках среди ночи в чужой местности замёрзла бы или вовсе заблудилась.

А ещё у Ильи отец — не кто-то там, а самый настоящий прокурор, причём очень хороший, грамотный. Так что учиться находить доказательства, включать критическое мышление и находить кратчайшие пути к цели Обухову было у кого.

— Что ты придумал? — спрашиваю, и замираю у двери, крепко вцепившись в ручку.

— О, много интересного, — хищно скалится мой верный оруженосец. — Будем бить со всех фронтов.

Илья озирается и, понизив голос до шёпота, подходит почти вплотную и зловеще шипит:

— Во-первых, Гена. Ты, может быть, не знаешь, но я ему тоже позвонил. У нас с ним неплохие отношения, он мировой мужик, а ещё моему отцу за одно дело очень благодарен. Короче, он ментов вызовет. Думаю, они уже едут. Отец сказал, что негласно под личный контроль возьмёт, ты ему очень нравишься, а Никиту он всегда скользким считал. Короче, старик мой злой, рвёт и мечет, он девочек никому не разрешает обижать и очень сердится, если другие девочек мучают и позорят.

Спасибо, Семён Петрович, за сына. Надо будет ему потом

— Это ещё не всё?

— Нет, конечно же. Есть кое-что поинтереснее, Нику понравится. Но это сюрприз.

Илья хлопает меня по плечу, подмигивает и сам распахивает дверь. В доме тихо, только в холле тихонько работает телевизор. Никита спит, свесив руку с дивана, на удивление один. Я уж думал, что даже сейчас он не изменит себе и приволочёт кого-то домой — у него ни одна пьянка без новой пассии не обходится. Или без звонков старым.

— Какой же он мерзкий, — меня окатывает волной отвращения.

Я подхожу к дивану, стучу ногой по нижней планке, и Ник, бормоча что-то, открывает один глаз.

— О, кого я вижу, — скалится, неприятно кривя рот, всё ещё бухой. — Всеобщий любимчик, мечта любой барышни.

У него заплетается язык, речь невнятная. Противно, терпеть не могу пьяных.

Кое-как поднимается, шарит рукой по полу и поднимает бутылку вина. Хлопает пробка, Никита принюхивается, морщится и делает большой глоток. На столике смятая пачка сигарет, банка-пепельница и зажигалка.

— И правда, точно такая же зажигалка, — хмыкает Обухов и плюхается в одно из кресел, как зритель в кинотеатре себя ведёт, только попкорна не хватает.

Но я знаю, что внутри этого расслабленного дурачка кроется человек, готовый в любой момент ринуться и разнять нас с Никитой. Не собираюсь проливать кровь — знаю, если сорвусь и нарушу обещание, данное Ясе и Илье, не смогу остановиться. У меня много планов на будущее, и выкинуть несколько лет на тюрьму нет желания.

— Ник, а мы всё знаем, — дурачится Илья, принимая огонь на себя. — Ловко ты камеры расставил. Такой ракурс удачный, я аж залюбовался. Тебе бы в кинооператоры, в производители порно. Говорят, в Будапеште и Праге огромный рынок, езжай, тебе понравится.

Никита осоловело смотрит на Илью, медленно ресницами хлопает, что-то сказать пытается, но снова замолкает. В его состоянии нужно время, чтобы сформулировать мысль.

— Ты-то куда лезешь? — устало откидывается на спинку дивана, ладонями лицо растирает. — Что вообще ты понимаешь? Что вы вообще все понимаете?

И снова длинная пауза, кажущаяся вечностью. Но мне надоедает эта молчанка и я спрашиваю:

— Чего тебе не хватало, а? Яси? Это из-за неё?

— Яся, — криво усмехается и растирает ладонью лицо. Бутылка накреняется, из неё выливается вино прямо на брюки Никиты, но тот этого не замечает. Говорит: — Яся — хорошая девочка, такая чистая. Мне очень понравилась. Но куда мне до святого Демида Лаврова, да? До гордости универа, сына вузовского спонсора, капитана футбольной команды и просто отличника? Хоть вывернись из шкуры, а замечают всё равно только тебя.

И мне бы поверить Никите, что действительно она ему понравилась, что правда хотел себе, но я не дал, но не могу. Не верю, что этот кусок дерьма способен на что-то светлое. Способен любить. Тот, кто любит, никогда не опозорит так сильно девушку, которая ему дорога, которую хочет добиться.

— Тебе что, народной любви не хватает? Иди учиться на артиста, ещё не поздно, — я присаживаюсь на край журнального столика, тоскливо осматриваю гостиную, прокуренную и захламлённую последствиями возвращения пьяного Никиты домой.

Вон сброшены книги на пол, там валяется помятый журнал, пульт лежит у ножки дивана, а телевизор висит криво. Пахнет перегаром, табачным дымом и крепким одеколоном. Я иду в кухню, распахиваю окно, пытаюсь впустить хоть немного свежего воздуха.

— Я ненавижу тебя, Демид. Ненавижу, — Никита не орёт, он говорит это с угрожающим спокойствием. — Рожу твою видеть не могу.

— Так зачем мучил себя, смотрел?

Но Никита не слышит меня, он на своей волне. Удивительно трезвеет, из последних сил, и речь уже разборчивая, ясная:

— Яся ваша, она… скорее инструмент. Отличный повод тебе насолить. Я надеюсь, никто не поверил, что я прямо до одури в неё втрескался?

Он смеётся, и выглядит в этот момент жалким.

— Помнишь, Лавр, как ты возле столовки её зажимал?

В памяти появляется этот момент, и я действительно ничего не замечал, кроме Синеглазки, поверить не мог, что она опять в моей жизни появилась. Злился, бесился, варился в обиде и злобе, а главного не заметил.

— Ты был там?

— Ага, — усмехается. — Хотел подойти, но ты так увлёкся девчонкой, ничего вокруг не видел. А потом дело техники разузнать, кто такая. Дятел мне очень помог, накопал, где она жила, откуда приехала, где училась. Ну и я же не идиот, у меня память отличная. Вспомнил, кто такая — девочка с синими глазами, которой ты столько бредил.

Не знаю, каким трудом даются ему эти слова, но он всё-таки заканчивает мысль и устало закрывает глаза. Выдохся.

— У тебя план созрел? — подталкивает Илья мысль Никиты.

— И отличный. Закрутить с ней и мучить Лавра этим, бесить. Чтобы его драгоценная Синеглазка на глазах крутила с другим, другого полюбила и вечно перед глазами маячила, только…

— Только ничерта у тебя не вышло.

— Оказалось, у вас любовь-морковь, — смеётся, словно ничего глупее в жизни не слышал. — Что ты в ней, Лавр, нашёл? Она же скучная.

— Зато ты весёлый.

Хмель ещё гуляет в крови Никиты, делая его откровеннее, лишает тормозов. Ему нельзя пить, тогда он может любые секреты выдать врагу. И я этим бессовестно пользуюсь — мне нужно, чтобы он сам всё выболтал, дальше уже дело за малым.

— Камеры, конечно, уже лишними были, — сокрушается Илья, бросая на меня быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Всё-таки девчонку жалко.

— Ну, она могла не выбирать Демида, — пожимает плечами. — Всего-то. Но было весело, такой сюрприз.

Он смеётся и снова делает большой глоток вина. На бледном лице пятна лихорадочного румянца. Как бы Никита не выпендривался, он нервничает, и это хорошо.

— А вообще, Лавр, меня от тебя тошнит, — выплёвывает, вытирая винные капли с губ и по новой заводит свою песню: — Все тебя любят, чуть ли не молятся. Звезда. А я что? Чем я хуже? Почему должен всё время в твоей тени быть? Знаешь, сколько девчонок со мной знакомились только для того, чтобы к тебе ближе быть? Куда не пойдёшь, кругом: «А почему Демида нет? А Лавр придёт? А можешь ему номерок передать?» Жаль, что тебя из команды не выперли, очень жаль.

— Ты бы проспался, идиот, — с сожалением в голосе замечает Илья и, кивнув своим мыслям, прячет телефон в карман. Я знаю, что делал Обухов всё это время — снимал на телефон тайком, потому и уселся в кресло напротив Никиты. Не знаю, что будем делать с этой записью, но пусть будет.

Никита закуривает, положив руку на спинку дивана, молчит.

— Это от тебя меня тошнит, — признаюсь и наливаю стакан воды, жадно пью, но в горле такой комок отвращения, что насилу несколько глотков получается сделать.

Никита, решивший вылить на меня всё своё дерьмо, говорит:

— Я вообще не понимаю, за что такому голодранцу, как ты, всё должно было на голову свалиться. Чудесное обретение папули, да не абы какого, богатого. Это ж надо. Лучше бы ты в своей глуши остался, да там под забором и сдох вместе со своей вирусной мама…

И вот тут я не могу удержаться. Все обещания летят к чёрту. Если бы он не трогал маму, если бы только он её не трогал. Только не её.

Торпедой лечу вперёд, но Обухов быстрее — он будто был готов к моему срыву: бросается вперёд, наперерез, сбивает меня с ног, как заправский регбист. В солнечном сплетение вспышка глухой боли, а перед глазами кровавые пятна.

— Она не виновата, что заболела, — хриплю, когда Обухов всё-таки оттаскивает меня в сторону. — Она была в тысячу раз чище и лучше такого говна, как ты. Ты подонок, тварь. Не смей её трогать, даже касаться не смей!

— Не надо, Лавр, он же этого добивается. Он же провоцирует. Демид, твою дивизию, уймись! Приди в норму!

— Ты ж мой голос совести, — выдыхаю и отхожу подальше к окну, дышу хрипло, и мозги постепенно на место становятся.

В дверь звонят, я пользуюсь поводом и выхожу на улицу. Кожа горит, не чувствую холода, когда иду по двору к воротам.

— Кто вы? — спрашиваю у невысокой женщины в яркой дутой куртке. Она интересуется, не Никита ли я, а если не он, то просит позвать.

Она достаёт из сумки какую-то бумажку, машет ею в воздухе, и буквы мелькают, сливаясь со штампом. Хм, на повестку похоже…

Я оборачиваюсь, машу рукой торчащему в окне Обухову и прошу позвать Никиту. Мне делать здесь нечего, пусть сам разбирается, но что-то во дворе меня удерживает. Я отхожу к беседке, слежу за входом, а Никита как-то весь оседает, когда ему предлагают расписаться. Да что ж там случилось?

— Это мой сюрприз, — Обухов выходит следом, присаживается на лавочку внутри беседки. — Повестка в суд.

— Чего?

— Ну как же? Он же девушку забеременел, а ответственность нести не хочет. У Рузанны уже срок хороший, она в суд подала на установление отцовства, так что будет наш герой-отец платить алименты по всей строгости закона.

— Как у тебя это вышло? — я искренне не понимаю, а Обухов лишь улыбается загадочно.

— Просто у меня фантастический дар убеждения, а я ещё умею оказываться в нужное время в нужном месте и заводить правильные разговоры. Но это случайно вышло. В смысле, что меня сразу взбесило малодушие Никиты, я ещё тогда подсуетился, но вот, повестка пришла как раз сейчас. Вовремя.

— Ну ты и жук.

— Зато панцирь крепкий, — смеётся, а я смотрю на Никиту. Он стоит спиной к беседке, плечи опущены, а женщина в ярком пуховике давно ушла, выполнив работу.

Он лишь оборачивается на нас, мнёт в кулаке повестку и сплёвывает себе под ноги.

Дальше события развиваются стремительно: приезжает полиция, опрашивает всех пострадавших, выясняет детали. Никита отпирается, и съёмка на телефон Ильи — не доказательство, но весомый повод трясти именно Ника. А после оказывается, что не он один умеет камеры ставить.

— Я поставил, когда мама Альцгеймером заболела, — говорит Гена, хозяин соседнего дома. — Она могла в любой момент уйти и потеряться. Вот и понатыкал на заборе, чтобы иметь возможность хотя бы узнать, в какую сторону она пошла. Так и остались.

Яся качает головой, а Даша, прищурившись, спрашивает:

— Они точно только по периметру двора?

— Да, — смеётся Гена. — Не волнуйтесь, это просто безопасность. Но, как оказалось, камеры нужно не только ставить, но ещё и смотреть в них, но мамы уже нет. Но если бы спохватился раньше, ничего бы не произошло. Простите, девочки, всё-таки я во многом виноват: камеры не проверял, лаз не заделал. Так что за следующий месяц — нет, два! — я с вас оплату не возьму.

Ивашкина радостно хлопает в ладоши, ойкает и краснеет.

— Спасибо вам, Геннадий, это очень щедро, — Яся улыбается и робко жмётся к моему боку. Энергетика шумного Гены её подавляет. — Нам очень нравится ваш дом, он уютный.

— В нём когда-то жило очень много любви, вот и аура осталась хорошая, — Гена улыбается чуточку грустно и, хлопнув себя по коленям, поднимается с дивана и идёт к выходу, но вдруг оборачивается. Став совершенно серьёзным, говорит: — Я слишком люблю этот дом, и никакому сопляку не позволю без моего ведома в нём шуршать.

Это звучит как угроза, и я Никите не завидую. Гена — мужик отличный, но тормоза у него периодически ломаются.

— Правда, на камерах видно, как Никита через лаз вошёл, а потом в окно влез? — беспокоится Яся, а я целую её в макушку и это громче любых слов.

Обухов сидит, закинув ноги на подлокотник, болтает ступнями в жёлто-чёрных носках.

— Вот так, да. Нет, я гений всё-таки, — бормочет себе под нос, а заинтересованная Дашка подходит ближе и осторожно в экран телефона заглядывает. — Рыжая, хочешь научу видосы монтировать? Не, ну чего ты морщишься, я умею.

— Ты что делаешь, Обухов? — Даша упирает руки в бока, но глаза её смеются.

— Да так. Это называется «тем же по тому же». В конце концов, репутацию Демида надо отмывать. Оп-ля, готово! Смотрите признательное видео Никиты во всех смартфонах универа! — Илья кровожадно улыбается, а меня ржать тянет. — Может, псевдоним взять? «Карающий меч!» или «Правдоруб»? А может, «Вершитель справедливости»? А пофиг, моё имя слишком красивое, чтобы его за псевдами прятать.

— У меня от тебя сейчас голова взорвётся. Ты так много болтаешь, — сокрушается Даша, а Обухов вдруг поднимается, кинув телефон на кресло.

Дашка ойкнуть не успевает, я — даже моргнуть, а Илья обхатывает её плечи руками, притягивает к себе и впивается в губы жадным поцелуем.

Смотреть на это — почти неприлично. Даже мне хочется отвернуться, ибо ощущение, что подглядываю, столько в поцелуе страсти и неприкрытого эротизма.

— Вот, Дарья, единственный способ заткнуть мне рот. Пользуйся почаще и не благодари.

Все звуки мигом стихают, мы ошарашенно следим за картиной, и только Ивашкина едва слышно говорит: «Она его сейчас убьёт». Но Даша удивляет: она наклоняет голову вбок, пару секунд смотрит на Илью, сбитого с толку отсутствием реакции, и внезапно целует его в ответ! Во дела.

— Ну наконец-то, — радостно выдыхает Яся и тычется носом мне в плечо, смеётся заливисто.

И правда, наконец-то.