Неужели это я?

Сюрпризы

Томительно жарким было это лето в Париже, но улица Коленкур поутру сохраняла еще легкое дуновение свежести. Санди шла не спеша, щурясь от яркого солнца, которое зажигало снопами лучей витрины. Мимо плыл, шурша, нескончаемый поток машин: парижане спешили оставить раскаленный город хотя бы на субботу и воскресенье, мечтая о траве, речной прохладе, тенистых деревьях.

А Санди ранним утром вернулась в жару и духоту, и, пока ехала домой на такси, темно-красные и темно-зеленые навесы кафе казались ей флагами, вывешенными в честь ее возвращения. Отперла дверь, поставила сумку и побежала посмотреть, что сталось с ее садиком.

Как истинная шотландка, она обожала землю и не могла представить жизни без зеленой травы и цветов. Квартиру она искала долго, но свое чудо из чудес — собственный сад в городе — отыскала на Монмартре, который, живописно возвышаясь над тесными средневековыми улочками, сохранил вместе с последним виноградником память об иной, не городской, более привольной жизни. Квартира была невелика, но застекленная дверь спальни открывалась прямо в сад, где на лужайке едва умещалось кресло-качалка, зато вокруг пенились герани: розовые, белоснежные, огненно-красные.

— Ну как вы, мои милые? — весело обратилась к ним вернувшаяся хозяйка. — Соскучились?

Солнца в садик-колодец попадало не так уж много. Соседка заботливо поливала ее цветочки, так что Санди нашла, что жара и разлука пошли им на пользу. Звонить Филиппу было еще рано, но и сидеть в четырех стенах невмоготу: ни о чем больше не заботясь, Санди поспешила окунуться в веселую суету городского утра.

Горожане разъехались, но Париж не опустел. Кочуя из музея в магазин, из собора в ресторан, теснясь и толпясь, бродили по его улицам, площадям и набережным орды туристов. Высокая крупная Санди плавно огибала то одну, то другую группу, застывшую с запрокинутыми головами посреди улицы. И сама невольно поднимала голову и любовалась строгими кариатидами, легкомысленной башенкой, витой решеткой.

Еще вчера она сидела на веранде в родной Шотландии, любовалась закатом, как вдруг почтальон принес телеграмму. Четыре слова: «Запускаемся понедельник целую Филипп». В мгновение ока Санди уложила вещи, расцеловалась с родителями, вскочила на подножку экспресса. Бессонная ночь, и она в Париже.

Санди свернула с Коленкур на улицу Плакучих ив, маленькую и тихую. Даже на Монмартре по боковым улочкам ходят только свои. Еще несколько шагов, и она уже в уютном кафе, где каждый день рано утром пила кофе.

— Доброе утро, Пьер, — поздоровалась она с хозяином.

Темноволосый щеголеватый Пьер, здороваясь, удивленно вскинул брови, но не спросил, почему мадемуазель Тампл, которая всего неделю назад прощалась, уезжая в отпуск, вернулась так скоро.

Санди села за круглый столик — поближе к кондиционеру — и, наслаждаясь прохладой, попросила:

— Пожалуйста, кофе и фисташковое мороженое. Кофе черный, — прибавила она.

Рука Пьера, потянувшаяся к крошечному молочнику со сливками, застыла в воздухе: мадемуазель, которая вот уже два года неизменно заказывала кофе со сливками, пьет теперь черный? Удивительно!

Глоток душистого крепкого кофе прибавил Санди бодрости. От жары она совсем было размякла, да и бессонная ночь сказывалась. Интересно, сколько времени? Почти десять. Можно звонить.

Подошла к стойке, набрала номер. Услышала басовитое «алло», и сердце у нее заколотилось.

— Доброе утро, — сказала она, — я в Париже. Очень срочная работа, пришлось приехать.

— Санди! Вот здорово! — Абонент явно обрадовался. — А мою телеграмму ты получила?

— Нет,— слукавила она, желая услышать новость от самого Филиппа и дать ему понять, что приехала исключительно по делам. — Ты посылал телеграмму? Что-то случилось?

— Треньян сломался! — В голосе Филиппа звучало торжество. — В понедельник начинаются съемки! Рада?

— Да! Да! Да! — ликующим эхом отозвалась Санди.

— Значит, вечером отпразднуем. Часов в семь я позвоню. А пока весь в делах. Целую. До встречи!

— До встречи.

Вернувшись за столик, она принялась за мороженое — зеленое, как холмы Шотландии, прохладное, как вечерний туман над рекой. Напряжение сменилось истомой усталости, пришлось заказать еще чашечку кофе.

К родителям Санди приехала на грани нервного срыва. Мама ахала и причитала — как побледнела, как измучилась, бедняжка! Принялась кормить, отпаивать парным молоком. Целыми днями суетилась на кухне, колдуя то над пышками, то над свиными ножками. Молчун-отец сидел в уголке, поглядывая на жену и дочку. Сидя, он занимал полкухни, а когда вставал... Санди пошла в него — крупная, высокая, статная, а вот большие серые глаза, рыжеватые волосы и веснушки — от матери. И худенькой она была в детстве, тоже как мама. Мамина сестра, тетя Кэтрин, которая вышла замуж за француза и жила под Парижем, нашла, что у племянницы большие способности к танцам, увезла с собой и отдала в балетное училище. Ну и намучилась там свободолюбивая шотландка! Сколько плакала! Как ненавидела и пансион, и балет, и Париж! Потом Париж приручил ее, и она его полюбила. Теперь неизвестно, где Санди больше дома — в Париже или на увитой плющом веранде, выходящей на реку Спей.

Санди невольно вздохнула, вспомнив годы, проведенные в балетном училище: муштра и голодовка! Но потом... С каким аппетитом, с каким наслаждением стала есть! Как выросла, как пополнела. Теперь недурно бы и похудеть. Но как, если она по-прежнему неравнодушна к взбитым сливкам, тортам, пирожным? Тяжело вздохнув, она позвенела ложечкой и попросила:

— Пожалуйста, порцию ананасного, Пьер.

— Санди! Глазам не верю! — К столику пробиралась Элен, ее ближайшая подруга. Рабочий день они частенько заканчивали вместе, болтая здесь за чашечкой кофе. — Загорела и поправилась. — Последнее слово вырвалось само собой, и Элен пожалела: вряд ли Санди обрадуется комплименту, габаритов и стати ей не занимать, а в моде нынче изящные девушки... Усаживаясь, Элен одобрительно оглядела свои длинные стройные ноги и приступила к расспросам: — Что-то случилось? Плохое или хорошее?

— Замечательное! — Глаза Санди засияли, на щеках появились ямочки. — Треньян взял наконец сценарий Филиппа Мильера. И подписал договор!

После бунта в балетном училище Санди чем только ни занималась: для драматической сцены у нее не хватило таланта, для эстрады — голоса. Удачнее пошло с театральными рецензиями в молодежных и женских журналах, но сидячая работа оказалась не по ней. Зато когда Санди занялась живым делом, требующим общения с людьми, она почувствовала себя как рыба в воде. Через несколько лет литературный агент Санди Тампл сделалась виртуозом в борьбе с твердокаменными издателями, упрямыми театральными режиссерами, изворотливыми продюсерами за талантливых начинающих писателей и драматургов. Хотя и молодые дарования доставляли ей немало хлопот своими комплексами, болезненным самолюбием, непомерными амбициями. И все же Санди успешно справлялась и с теми, и с другими. Однако Роже Треньян, известный режиссер, чуть было не заставил ее усомниться в своей профессиональной пригодности. Целый месяц он менял решения, и, чем дипломатичнее вела себя Санди, тем капризнее становился. Наконец она поняла, что полезнее оставить мэтра в покое и немного отдохнуть самой. Помахала всем ручкой и уехала в Шотландию.

— Сдался все-таки! Поздравляю!

Элен искренне порадовалась за подругу, прекрасно понимая, что глаза у Санди сияют отнюдь не из-за удовлетворенного профессионального самолюбия. Дело, разумеется, в Филиппе Мильере, но о нем Санди не сказала ни слова. Обычно между ними не было секретов, и Элен все ждала, когда же Санди разоткровенничается. Но та будто воды в рот набрала. Скрытность подруги только подогревала любопытство Элен. Пока Треньян трепал всем нервы, она не лезла с расспросами, но раз все завершилось благополучно, она имела право узнать новости.

В сердечных делах Санди была не слишком удачлива, наверное, потому, что сама была человеком душевным и все принимала слишком близко к сердцу. Она постоянно за кого-то хлопотала, кого-то опекала по-матерински, кому-то спешила на помощь. Авторы, молодые и не слишком, без стеснения обращались к ней с самыми неожиданными просьбами, а в дни любовных неудач охотно выплакивали на ее пышной груди свои горести и частенько были не прочь забыться с Санди в постели, чем повергали свою благодетельницу в искреннее и горестное недоумение. Серые глаза ее темнели от обиды, и она становилась просто красавицей. Эти посягательства бесконечно обижали Санди, она никак не могла с ними примириться и тогда бунтовала. Роль временной подружки, которую ей упорно навязывали, не по ней! Никогда она не будет пересадочной станцией!

Филипп совсем другой, счастливо твердила про себя Санди, суеверно боясь произнести это вслух и чувствуя, как больно задевает подругу своим молчанием.

— Зайдем ко мне ненадолго, — предложила Элен. — Мы с Сержем на днях уезжаем. Суета перед отъездом страшная, но очень хочется поболтать. Целый месяц ведь не увидимся!

Санди, соглашаясь, кивнула, хотя ей хотелось поскорее вернуться домой и как следует выспаться — вечером у них с Филиппом праздник, надо хорошо выглядеть.

Подруги расплатились и вышли. После прохлады кафе улица показалась раскаленной печью. Не сговариваясь, они взглянули на небо, но линялая синева не обещала ничего, кроме зноя.

— Знаешь, мне еще нужно кое-что купить. Лучше я к тебе завтра зайду, — попыталась отвертеться от визита Санди.

— Завтра я целый день занята. И вот еще, хорошо, что вспомнила! У меня же для тебя рукопись. Прислал Поль, мой кузен из провинции. Представляешь, у него уже целый год депрессия. Очередной несчастненький, как раз по твоей части.

— Ну зачем ты так? Неврастеники зачастую люди талантливые, — укорила подругу Санди и поплелась вслед за ней: ничего не поделаешь, придется зайти к Элен, раз ее ждет рукопись.

Вошли в подъезд, поднялись на третий этаж.

— У меня беспорядок, — предупредила Элен, усаживая Санди на диван. — А теперь рассказывай, что у тебя там с Мильером.

— Да ничего особенного, — отмахнулась Санди. — Давай рукопись, и я пойду.

— Рукопись еще найти надо, — вздохнула Элен и отправилась на поиски. — Я тебя слушаю!— крикнула она из коридора. — Он какого роста? Высокий? Низенький?

— Высокий,— отозвалась Санди и расхохоталась. — Тебе бы следователем работать. Ну, что ты еще хочешь знать?

— Все! — улыбающаяся Элен возникла на пороге. — У тебя роман, а я не в курсе. Еще и в отпуске мучиться? Нет уж, благодарю покорно!

Санди и самой хотелось рассказать, какой Филипп замечательный. И вообще, чего она боится? Глупо!

Он ей с первого взгляда понравился — высокий, сухощавый, широкоплечий. Небольшие глубоко посаженные глаза, орлиный нос, маленький твердый рот. Сразу видно, что человек сильный, с характером. При этом нервен, самолюбив, уязвим. Держится молчаливо, даже замкнуто, слова лишнего не скажет. Сблизило их и то, что оба не парижане, Филипп приехал из провинции. Но главным было то, что Санди понравилась его повесть, свежая, с выдумкой. Конечно, не без недочетов, шероховатостей. Кое-что она ему подсказала, он принял поправки, поблагодарил. Потом стал с ней советоваться.

Сотрудничество оказалось плодотворным. Во второй повести Санди увидела интересный сценарий, и Филипп, которому идея понравилась, воплотил ее в жизнь. Сценарием заинтересовался мэтр Треньян, что не помешало ему замучить обоих капризами. Санди места себе не находила, чего только ни предпринимала... И вот наконец-то победа!

— Санди! Как же я рада! Все теперь будет замечательно! — воскликнула Элен. — Я уверена, уверена! А ты молчала. Тебе не стыдно?

— Стыдно, — улыбнулась Санди, и на щеках у нее появились прелестные ямочки. — Теперь я могу идти? — шутливо спросила она, увидев, что Элен небрежно сунула в пакет красную папку.

— Да! У меня уйма дел, но до отъезда мы с тобой еще созвонимся, — деловито пообещала Элен. — Я должна быть в курсе всех твоих новостей.

— Непременно.

Подруги расцеловались, и Санди поплыла вниз по лестнице.

Элен, покачивая головой, смотрела ей вслед: как всегда, вырядилась в балахон в мелкий цветочек! Любимый фасончик! О мини-юбках Санди, разумеется, не мечтать. Об элегантности истинной парижанки тоже. Парижанка — это особый шик, особый шарм!.. А как хочется, чтобы наконец у нее все сладилось! Такая умница, сердце золотое, фигура вот только подкачала. Но разве фигура главное?

Полюбовавшись в зеркале своей точеной фигуркой, Элен побежала в ванную принимать душ. Ну и жара! Испечься недолго!

По дороге Санди соблазнилась клубникой, потом черешней. Купила бутылку минералки, не устояла перед любимым камамбером. Сок, мороженое. Пакеты оттягивали руки, ноги налились усталостью. Жара невыносимая. Только бы не забыть включить холодильник, а потом сразу в ванную и в постель...

Войдя в квартиру, Санди сбросила у порога туфли и зашлепала босиком по плиточному полу. Хорошо, что ставни перед уходом закрыла, теперь в комнате прохладно. Вещи можно разобрать потом, сейчас не до них.

Приняв освежающий душ, она открыла дверь, ведущую из спальни в садик, улеглась на кровать и, любуясь геранями, задумалась: интересно, чем занят сейчас Филипп? И в какой ресторан мы поедем? Филипп позвонит и сразу приедет, а ужинать мы отправимся часов в десять, не раньше. После ужина можно пойти потанцевать.

Где ужинать, Санди было безразлично, а вот потанцевать хотелось. Она по-прежнему любила танцы, танцевала самозабвенно. А сейчас при одной только мысли об их успехе — потрясающем, головокружительном — ей хотелось петь, летать, танцевать. Правда, Филипп танцор никудышный, но ради такого праздника!..

Санди представила Филиппа: длиннорукий, угловатый, он мечется по своей маленькой квартирке, пытаясь найти нужную вещь. В квартире, как всегда, все вверх дном. Книги, бумаги, рубашки, майки валяются вперемешку. В самых неподходящих местах он натыкается на очередную чашку с недопитым кофе. В углу экраном к стене пылится компьютер. Филипп как-то заявил, что компьютер ему ни к чему, он пишет дедовским способом.

— Неужели самопиской? — расхохоталась Санди.

— Не понимаю, что смешного, — обиженно засопел он, — я привык к машинке, ты же знаешь.

Всякий раз, оставаясь у Филиппа ночевать, Санди ужасалась его неустроенному быту, которым он сам, по-видимому, не слишком тяготился, успешно лавируя среди книг, бумаг и рубашек. По пятницам к нему приходила консьержка прибраться и заодно сдавала белье в прачечную. Сейчас, наверное, Филипп, чертыхаясь, роется в горе бумаг, ища бритву...

Он такой неприспособленный, с нежностью думала Санди, а у Треньяна отвратительный характер.

Все недостатки Филиппа вызывали у нее умиление: скованный угловатый нелюдим дорог был только ей. Он нуждался в ней. Его телеграмму Санди сочла деликатной просьбой о приезде. И потеплевший голос Филиппа укрепил уверенность Санди, что он ценит и ее готовность помочь, и ненавязчивость, и надежность. Она тоже проявила деликатность, избавив Филиппа от необходимости о чем-то просить, когда сказала, что приехала сама, без всякой телеграммы. Приехала и опять оказалась с ним рядом в ответственную и радостную минуту.

Разумеется, бедняга нервничает, но она придаст ему уверенности, успокоит. Зная, как Филипп трудно сходится с людьми, Санди собиралась помочь ему наладить отношения с капризным мэтром. Да и сами по себе съемки немалое испытание для сценариста, особенно начинающего. Сколько предстоит переделок, потерь, находок! Если Филипп захочет, она поедет с ним как его агент. Кто-кто, а она сумеет отстоять интересы молодого автора.

Санди взглянула на часы. Семь. И почти сразу раздался телефонный звонок.

— Санди,— послышался непривычно оживленный голос Филиппа, — что поделываешь?

— Любуюсь геранями и жду тебя, — так же весело ответила она.

— Я тебе уже звонил, Ди, — перешел он на деловой тон, — но тебя не было. Я в Бужи, где мы будем снимать. Треньян попросил приехать и поработать с актрисой. Она молоденькая, никак не врубится в роль, а в понедельник съемка. Но она прелестна, Ди, и вообще мне все тут нравится. Какие люди! А Треньян...

Комок подкатил к горлу Санди, и она мучительно пыталась его проглотить.

— Алло! — кричал Филипп. — Ты меня слышишь? Санди! Алло!

— У меня горло перехватило от радости, — деревянным голосом сообщила она, — так я рада, что тебе все нравится....

— Ты что, обиделась? — удивился Филипп. — Или огорчилась? Брось! Увидимся через неделю, максимум через две! У тебя же срочная работа. Все равно тебе не до меня! — Филипп опять почти что кричал, и голос у него снова стал веселым.

У Санди защипало глаза: и это угрюмый нелюдимый Филипп, на помощь которому я летела как сумасшедшая? Да он весел, будто жаворонок, и я ему совершенно ни к чему!

— Конечно, не до тебя, — согласилась она все тем же деревянным голосом, хоть и старалась говорить как можно непринужденнее. — Мне навязали толстенную рукопись, автор готов на все, лишь бы напечататься. Но в Париже такая жара!..

— Тут тоже. Подумаешь! Советую не раскисать, это главное. Когда увидимся, расскажу много интересного. Целую. Пока!

Гудки. Отбой. Он даже не дождался ответа, так спешил в свою новую интересную жизнь. Жизнь, в которой оказался благодаря ей, Санди, и в которой она ему не нужна...

Она по-прежнему лежала на кровати, в саду по-прежнему цвели герани. Но все стало другим: прекрасный Париж теперь казался Санди душным каменным мешком, жизнь — ловушкой. Надежда опять поманила и опять обманула.

Филиппу, за которого я болела душой, на меня наплевать. И для него я — пересадочная станция. И как больно, как обидно, что он так легко отправился дальше! «Нравится! Интересно!» Какая же я дура! Настоящая идиотка. До каких пор я буду жить дурацкими иллюзиями?! Ах,

он неприспособленный! Ах, я ему помогу! Да это я неприспособленная неудачница! Всегда на обочине! Всегда на бобах!

Глаза Санди наполнились слезами, она уткнулась в подушку и разрыдалась.

Кармен

Наплакавшись вволю, Санди уснула, а когда открыла глаза, было уже темно. Из приоткрытой двери пахло лавандой, и на секунду ей почудилось, что она в своей комнате, в родительском доме. Потом вспомнила: Филипп... Но жалость к себе успела притупиться и сменилась досадой на неизбывные и дурацкие мечты...

Шел одиннадцатый час ночи. Понятно, что теперь не уснуть. Да и не ложилась она никогда в такое время. Нужно чем-то заняться, только вот чем? Позвонить кому-нибудь из друзей, сообщить о приезде и отправиться ужинать? Но тогда придется что-то врать. Одной пойти?

Из-за закрытых ставен с улицы доносились звуки кипящей вечерней жизни. Беззаботно хохотали молодые люди, весело щебетали девушки, кто-то кому-то назначал свидание.

Нет, выходить решительно не хотелось. Санди босиком лениво отправилась к холодильнику. Что у меня там? Клубника, сыр, минералка. Вот и прекрасно, можно остаться дома. А это что за пакет? Ах да, это же рукопись, которую просила прочитать Элен! У ее кузена депрессия и неврастения. У меня самой и депрессия, и неврастения. Если первые пять страниц не понравятся, дальше читать не буду. Верну, и дело с концом, у меня своих неприятностей хватает.

Ночная уличная жизнь только добавляла Санди раздражения. Воинственно хлопнув дверью, она удалилась с клубникой и рукописью в спальню. Тихо, и в тишине слышно только мерное тиканье стенных часов. Санди поёжилась — будто казнить собираются. Она вытащила из часов батарейку, отправила в рот самую большую клубничину, потом легла на живот поперек широкой кровати и принялась за чтение.

Первая страничка: «Поль Кремер, Валье, улица Клема, 4. Телефон...».

Абзац, другой, третий. Мало-помалу она увлеклась и уже быстро переворачивала страницу за страницей.

Роман? Да нет, скорее дневник. А точнее — исповедь страстно влюбленного мужчины. Но возлюбленная не разделяет его любви, хотя они почти все время вместе. Хрупкая смуглянка Лола лишь позволяет себя любить, не отвечая взаимностью. Он страдает, желая добиться отклика, разговаривает с ней, но она молчит или роняет пустые, ничего не значащие слова. Когда он особенно неистовствует, Лола исчезает. Что таится за ее отлучками, за заурядными отговорками? С кем она доверительно беседует, кому открывает душу? Кого же любит прекрасная Лола?

Герой пытается поймать свою вечно ускользающую возлюбленную, протягивает к ней руки, но с ним рядом не она сама — ее тень. Она дразнит его, то разрастаясь и заслоняя собой весь мир, то сжимаясь в крошечный комочек боли, вечно манит и вечно обманывает, всегда недостижимая, всегда чужая. Сжимая Лолу в объятиях, он тоскует об иной Лоле, открытой, доверчивой, доверившейся.

Худобой, смуглой кожей, черными глазами Лола напоминает герою Кармен: тот же сумрачный взгляд, тяжелые смолистые косы, безвкусный нелепый наряд... Кармен, настоящая Кармен. Ему показалось, что судьба расщедрилась на королевский подарок, он потерял покой, признался в любви, ходил по пятам, и через неделю Лола уже переехала к нему.

Нося по комнате на руках свою миниатюрную возлюбленную, он декламировал: «Она все маленькое тело, раздевшись, прячет в плащ волос», — и продолжал, вглядываясь:

Она лицом бледна, но брови

Чернеют, и алеет рот:

Окрашен цветом страстной крови,

Цветок багряный, красный мед!

Звук низкого хрипловатого голоса Лолы повергал его в дрожь, но когда он пытался вспомнить, что же она сказала, то не мог припомнить ни слова.

Он стал ее писать. Художник, он понадеялся на свое искусство, поверив, что оно станет той волшебной сетью, которая опутает ускользающую беглянку. Наброски, портреты получались яркими, но холодными. И на полотне Лола не желала делиться тем огнем, что таился в ней, тек по жилам, дразнил и манил. Огонь. Где он, этот огонь?

В ее прельстительности скрыта,

Быть может, соль пучины той,

Откуда древле Афродита

Всплыла, прекрасной и нагой!

Жадно и неустанно искал художник эту жгучую соль. И писал, писал, писал...

Знатоки оценили его нервную стильную живопись. О нем заговорили в богемных кругах. Стало модным ходить к нему в мастерскую. Ему предложили выставиться. Но он, одержимый своей погоней, пренебрег стучащейся в двери славой и отказался. Ему чудилось, что еще немного, и он поймет, поймает дразнящий язычок пламени, пленит свою чаровницу, свою Кармен. Что ему лавры популярности? Он хотел запечатлеть пламя души. Прогнав из своей мастерской докучливых посетителей, он вновь стал вглядываться в ту, которая была его музой и мукой.

Вновь близилось Рождество, и герой решил сам выбрать наряд для своей возлюбленной. Ему доставляло несказанное удовольствие служить красоте своей королевы. Но когда он увидел Лолу в бирюзовом струящемся платье, когда сам перевил ее темные волосы серебристыми сверкающими нитями и уложил в корону, то понял, что она — морская дева, наяда, что жжет таящийся в ней лед, а не пламя. Ему не терпелось запечатлеть это открытие, но... Лола исчезла. Растаяла. Бросила его.

А что же герой? Он зашвырнул в дальний угол кисти, покинул Париж, распрощался с прежней жизнью, вот только никак не мог распрощаться с зияющей сосущей пустотой в душе...

За окном светало, когда Санди закончила читать. Она вышла в свой садик. И, будто обещанием дождя, на нее повеяло влажной свежестью. Цветы пахли сильнее, где-то глухо ворковала горлица, и ее воркование напомнило ей низкий, хрипловатый голос Кармен. Странное утешение коснулось сердца Санди. Как богата жизнь любящего сердца, подумала она, уже не коря себя за то, что так спешила к Филиппу. Она не могла иначе и была рада, что помогла ему. Для него и

вправду началась новая жизнь, так стоит ли обижаться? Возможно, он преодолеет свою скованность, разговорится. Вот только как сложатся у него отношения с Треньяном? От общения с этим тираном на коротких ножках, то и дело поправляющим свою львиную гриву, у кого угодно разовьются комплексы...

Санди сделалось зябко, она присела, натянув на колени ночную рубашку.

Любовная история кузена Элен ее растрогала. Оригинальной она не была, но жизнь и не гонится за оригинальностью, из века в век задавая людям одну и ту же задачу: как поладить друг с другом, как найти общий язык? И люди бьются над ней, и разрешают каждый по-своему.

Что же до Поля Кремера, то, если он будет писать и дальше, вполне может рассчитывать на успех. Он не бездарен, начитан, наблюдателен. В его исповеди много искреннего чувства, тонко подмеченных деталей. И прочитанных книг, разумеется: сердце Поля Кремера говорило вполне литературным языком, и даже порой излишне красиво. Он может, например, попробовать свои силы в мелодраме, в любовном романе. Сейчас именно они пользуются спросом. Одна читательница уже ему благодарна, и не только за то, что помог ей скоротать бессонную ночь.

Невольно Санди задумалась о роковых женщинах. Они сводят мужчин с ума, но сами несчастливы. Сбежала же Лола-Кармен от своего художника, значит, ей было плохо. Да и может ли быть счастлив кинжал, наносящий раны? Санди всегда пыталась их врачевать, и тоже была несчастна. Почему?

Почувствовав, что ноги затекли и замерзли, она распрямилась, потянулась и, почувствовав, что ее клонит в сон, вернулась в спальню, улеглась в постель, укрылась одеялом, пригрелась и заснула.

Ей снился Филипп. Он называл ее своей музой, а Санди танцевала и била в звенящий бубен. Звон становился все громче, громче... Она открыла глаза. Кто-то трезвонил в дверь и, похоже, давно.

Накинув халат, Санди бросилась в прихожую.

— Кто там? — недоуменно спросила она.

— Неужели ты до сих пор дрыхнешь, Ди?!

Филипп? В одно мгновение Санди распахнула дверь. Вот счастье-то! Он шагнул к ней, прижал к себе, стал целовать, и она почувствовала, что и Филипп ужасно соскучился.

— У тебя вчера был расстроенный голос, — говорил он между поцелуями, — мы с тобой так давно не виделись. — Хотя прошла всего неделя, им обоим казалось, что минула вечность: так много произошло событий. — И какая победа, а?

Печали Санди таяли, как тает снег под первыми лучами весеннего солнышка.

— А как же работа с актрисой? — пролепетала она.

— Поработали. Сегодня Роже решил, что будет работать с ней сам. Ключевые моменты мы обсудили все вместе и прекрасно поняли друг друга.

Санди отметила, что Филипп уже называет Треньяна по имени и говорит с нарочитой небрежностью.

Взгляд Филиппа обежал спальню: смятая постель, листки на полу.

— Работала до утра? Ну ты даешь! Трудоголик, что ли? — Его рот растянулся в улыбке, и Санди невольно потянулась к нему.

— Я же говорила, срочная рукопись, — пробормотала она и приникла теплыми нежными губами к его — сухим и жестким.

Филипп подталкивал ее к кровати, торопил с халатом, рубашкой. Санди и сама спешила их снять, думая: почему же я себя мучила? Он так любит меня, так любит...

В любви Филипп был жаден и тороплив. Санди не всегда успевала получить удовольствие, но никогда не ставила этого ему в вину, ей нравилось быть щедрой. Но сегодня волнение, разлука сыграли положительную роль, и они, одновременно застонав, одновременно улыбнулись.

— По-моему, стоит еще поспать, Ди, — деловито предложил Филипп, глядя в ее затуманенные счастливой истомой глаза. — Ты совсем сонная.

— Ты тоже, — ответила она, благодарно прижимаясь к нему.

— Еще бы, я ведь почти не спал сегодня, выехал на рассвете.

Он обнял ее и заснул. Немного погодя сморило и Санди. Ей снилась Кармен с большими черными усами. В конце концов она поняла, что это переодетый Филипп.

Одеваясь, она со смехом рассказывала про усатую Кармен. Полуголый Филипп, опершись на подушку, слушал. Уже томила жара, проникавшая в открытую дверь из садика.

— Может, никуда не пойдем? — спросил он. — У тебя наверняка найдется что-то перекусить. А попозже поедем в какой-нибудь роскошный ресторан праздновать. Согласна?

— Конечно. — Санди отложила платье и накинула халат. — Сейчас посмотрим, чем мы богаты.

Она метнулась в кухню, и Филипп проводил ее снисходительным взглядом. Купить ей, что ли, таблетки для похудания, теперь их рекламируют на каждом шагу...

Хлеб, масло, сыр, джем, кофе, минералку и остатки клубники Санди умудрилась уместить на подносе вместе с чашками, сахарницей, молочником — и отнесла в спальню.

— А выпить за успех?

— Загляни в буфет. Может, там найдется что-нибудь. Я не помню.

Филипп нехотя встал и двинулся к буфету. Санди любовно обняла взглядом его широкие плечи, мускулистую спину, узкий таз — настоящая мужская фигура! И двигается слегка вразвалочку, по-хозяйски.

В буфете нашлась бутылочка любимого Санди розового вина, и, полулежа на широкой кровати, они принялись пировать.

— Чин-чин! — Подняв бокалы, они посмотрели друг на друга. — За наш успех!

Выпив и поставив бокал на поднос, Санди рассмеялась.

— Чего ты? — готовясь тоже улыбнуться, спросил Филипп.

— Я уверена, что месье Треньян с актрисой работают точно так же, как мы с тобой, — со смехом сказала Санди.

Губы Филиппа зло поджались, такого от Санди он не ожидал. Ну и цинизм! Надо же такое сморозить — коротконогий толстяк Треньян и хорошенькая молоденькая Маргарита! Да она ему в дочери годится!

— Ты что, забыла, сколько Треньяну лет? — сухо осведомился он. — А Маргариту ты видела?

Санди мгновенно отметила и злобу, с какой говорит Филипп, и то, что актрису назвал по имени... С вновь вспыхнувшей обидой она ответила:

— Не так уж много! А Маргариту, — она нажала на имя, — я в глаза не видела. Но, судя по твоему возмущению, она очень и очень хорошенькая.

— Какому еще возмущению? — вконец разозлился Филипп. — Я возмущаюсь глупостью, какую ты сморозила. Мадемуазель Дюваль совсем еще юная девушка, а твой Треньян — урод и старикашка.

— Мой Треньян необыкновенно талантливый режиссер. Да, за месяц я узнала его, он не слишком приятный, но одаренный и интересный человек. А что касается глупости, то я не имею обыкновения их морозить, — холодно отчеканила Санди, — Да будет тебе известно, что в кино свои законы. Там так положено, вот и все! А если ты этого не знаешь, ты дикарь. Впрочем, я всегда забываю, из какого глухого угла ты приехал.

О последней фразе она сразу же пожалела: при комплексах Филиппа это удар ниже пояса.

— Да, я дикарь и не хочу изучать мерзкие законы богемы! Не знаю и знать не хочу!

Филипп кипел от возмущения. Перед его мысленным взором стояла тонюсенькая Маргарита Дюваль и, глядя снизу вверх кроткими шоколадными глазами, словно молила о защите. Она была из тех малышек, которые любого мужчину делают Голиафом, призывая его на помощь своей женской слабости.

Видя, что Филипп разозлился не на шутку, Санди остыла. Ей совсем не хотелось ссориться. Поддавшись обиде, она и сама наговорила обидных вещей. Хотя задело ее многое, и в первую очередь то, что, защищая какую-то едва знакомую актрису, Филипп не щадил ее, Санди, и бил наотмашь. Но она не собиралась с ним сражаться. Глупостью было уже то, что она поддалась обиде, но ошибку повторять не собирается.

— Прости, Филипп, если задела тебя. Я этого не хотела, — сказала она примирительно. — Ты по-рыцарски бросился отстаивать честь женщины, а мы, шотландцы, ценим добродетель, какой бы старомодной она ни выглядела. Другое дело, что ты очень скоро поймешь: копья тут ломать не из-за чего.

Филипп усмотрел в ее словах скрытую насмешку и выпад против мадемуазель Дюваль, но пошел на мировую. Он был крайне недоволен собой. Недоволен, что едва не поссорился с Санди, показав, насколько увлечен девочкой с шоколадными глазами.

А девочка заинтересовала его, и даже очень. Робость и почтение, с какими она смотрела на Филиппа, сразу его расположили, и он взял Маргариту под свое покровительство. Состояние для него новое, лестное, оно мгновенно раскрепостило Филиппа. Почувствовав себя искушенным в жизни многоопытным зубром, он непринужденно шутил, удивляясь сам себе. Он и не знал, что может быть настолько галантен, так остроумен...

А с Санди... Самолюбивый Филипп не любил оказываться в уязвимом положении, а сейчас стал уязвим вдвойне. Есть от чего прийти в раздражение. Раздражение не проходило, но он постарался его скрыть.

— Это ты меня извини, Ди, — криво усмехнулся Филипп, — сам не знаю, с чего я так раскипятился. Ты, наверное, права, я настоящий дикарь.

— Нет, ты настоящий рыцарь без страха и упрека.

Санди прильнула к нему, и он поцеловал ее.

— Давай одеваться, — потянувшись, предложил Филипп. — Куда поедем ужинать? Может, прокатимся до набережной? — Настроения праздновать у него уже не было, и он прибавил: — Мне ведь надо еще домой заехать собраться. Я махнул в Бужи даже без зубной щетки.

Санди мгновенно поняла, что праздник на сегодня отменяется, и подумала, что, может быть, Филипп и не приехал бы, если б отправился в Бужи с вещами.

— Знаешь, давай лучше пройдемся, — предложила она, — поужинаем в китайском ресторане за углом, потом ты проводишь меня и поедешь домой.

— Годится, — одобрил Филипп, натягивая джинсы.

А Санди опять обиделась: она-то надеялась, что Филипп попросит ее помочь собраться.

Они вышли, когда уже сгущались сумерки, и двинулись вниз к бульварам в толпе праздных зевак: высокая крупная Санди и Филипп, чуть ниже нее, широкоплечий, поджарый.

За ужином шутили, смеялись, стараясь растворить неприятный осадок, оставшийся после размолвки, выпили бутылку шампанского и действительно развеселились.

Потом Филипп проводил Санди, у двери чмокнул в щеку.

— Пока! Скоро увидимся! — И, махнув рукой, торопливо пошел к машине. Садясь в нее, помахал еще раз.

Помахала и Санди, посмотрела, как он уехал, и вернулась к себе.

Неприбранная постель, остатки пиршества... Она переоделась и нехотя принялась за уборку. Почему-то она чувствовала усталость и опустошенность, хотя все вроде хорошо: Филипп по-

прежнему с ней и любит ее. Прислушивается к ее советам. Уважает. Ценит.

И все же что-то ее беспокоило.

На съемочной площадке

По пустынной предрассветной дороге Филипп гнал машину, торопясь в Бужи. Он мог выехать и позже, но вчерашний разговор с Санди не выходил у него из головы. Он спешил убедиться в ее неправоте, летел будто на крыльях. Перед глазами мягко серебрилась нескончаемая лента шоссе. Пробки рассосались вчера, а машины, если и попадались, то шли навстречу, в город, и не легковые, а мощные рефрижераторы, грузовики, автофургоны.

Он вырвался из Парижа и ехал навстречу солнцу, которое медленно выплывало из-за горизонта, окрашивая все вокруг в розовый цвет. На душе у Филиппа вдруг стало радостно и тревожно. Санди осталась позади, затерявшись в суетливом Париже, а его манило будущее, манила новая неизведанная жизнь — ослепительная, яркая, похожая на встающее солнце, которое и рассмотреть-то нельзя, до того оно слепит глаза.

Самолюбивый, неуверенный в себе Филипп всегда искал, кто его поддержит. Отзывчивых людей немало, и он непременно находил благодетеля, но благодарности к тому не испытывал, наоборот, вступал в тайную борьбу.

Филипп искренне восхищался Санди, ее умом, общительностью, умением найти общий язык с самыми разными людьми. Рядом с ней он самому себе казался угрюмым тугодумом и невольно мстил ей: отыскивал ее слабые места, недостатки, ставил на место, стремился восторжествовать даже по пустякам. Свое болезненное самолюбие Филипп лечил победами, а Санди лишала его бодрящей радости завоеваний. Конечно, как всякий мужчина, он ценил ее преданность, гордился, что им дорожат, считал, что по заслугам, но ее постоянство наводило на Филиппа скуку, а податливость в постели расхолаживала.

Сейчас он летел по следу иной, недоступной пока добычи, мечтая подстеречь ее, пленить, закогтить. Поначалу у Филиппа и в мыслях не было добиваться внимания Марго. Она показалась ему слишком юной, слишком невинной, и пленила-то его не она сама по себе, а собственная непривычная раскованность. Но циничная реплика Санди, соединившая хорошенькую нежную девочку с седеющим толстяком режиссером, разбудили дремлющего охотника, навели на след. Филиппу захотелось опередить Треньяна и самому сорвать приветливый первоцвет. Придирчиво оглядев себя в зеркале, он убедился, что шансов у него куда больше, чем у коротконогого толстяка.

Начав охотничью гонку, Филипп выжимал предельную скорость из старенького «рено». В гостиницу он приехал около шести утра, думая застать сонное царство, собираясь смыть в душе усталость полубессонной ночи и отправиться завтракать с Маргаритой.

Но вся съемочная группа была на ногах. Осветители выносили оборудование, ассистент режиссера искал кого-то в коридоре, актеры торопливо пили кофе в ресторане. Филипп едва успевал отвечать на приветствия. Добравшись до своего номера, он уже наэлектризовался тревожной и радостной атмосферой. Еще бы! Начало съемок!

Оказавшись в сумеречном полумраке номера, Филипп первым делом раздвинул шторы и распахнул дверь на балкон, который, опоясывая весь этаж, благосклонно принимал постояльцев, предлагая им полюбоваться цветами и бассейном во внутреннем дворике. Номер Филиппа был крайним, в соседнем поселился Треньян.

Выйдя на балкон, Филипп увидел на балконе номера режиссера сидящую за круглым белым столиком Маргариту. Она загасила в пепельнице сигарету и приветливо улыбнулась.

— Доброе утро! Выспались? — Нежный голосок актрисы звенел колокольчиком. — А мы ждем завтрака.

— Прекрасное занятие, — буркнул Филипп, у которого сразу испортилось настроение. — Доброе утро. — И он мрачно уселся за такой же круглый и белый столик.

— Присоединяйтесь к нам, Филипп, — пригласил выглянувший из номера режиссер. Толстяк явно пребывал в великолепном настроении. — Нам есть что обсудить. Представляю, в каком вы нетерпении.

При других обстоятельствах Филипп непременно отказался бы от приглашения, но сейчас поблагодарил и отправился в соседний номер. Теперь они сидели за столиком втроем, намазывали булочки маслом и джемом, Маргарита спрашивала, кому добавить в кофе сливок. Режиссер, поглаживая ее по плечу, знакомил Филиппа с общим планом съемок.

Полный оптимизма Треньян нарисовал радужную перспективу их совместной работы, а потом сказал, что уже сегодня просит молодого коллегу кое-что переделать и набросать небольшой диалог для второго эпизода.

Филипп тут же сообразил, что режиссер подслащивает пилюлю, готовясь кромсать сценарий, и окончательно озлобился. Мало ему Маргариты, он и меня хочет подмять под себя!

Маргарита, взглянув на набычившегося Филиппа, звонко расхохоталась:

— Стоит ли так нервничать? Неужели вы решили, что я лентяйка и буду плохо играть? Съемки у меня сегодня во второй половине дня, и мне можно покейфовать. Если позволите, я посижу с вами, пока вы будете писать диалог.

— Да-да, посидите, Маргарита, — закивал режиссер. — Заодно порепетируете, прикинете его на себя. Я специально поставил сцены мадемуазель Дюваль на вторую половину дня, у нас с ней возникли кое-какие идеи. Марго с вами поделится, Филипп, и вы набросаете диалог.

Отказать Маргарите Филипп никак не мог и нехотя кивнул: дескать, набросаю непременно, — а сам вслушивался в мелодичный голосок, который весело щебетал:

— Не стоит так нервничать, Филипп! Перед настоящим съемочным днем я лягу в восемь, встану в пять, сделаю зарядку, разомнусь, порепетирую и к восьми буду как огурчик. Не волнуйтесь за вашу героиню.

Филипп с трудом раздвинул губы в улыбке.

— Не сомневаюсь, мадемуазель.

Он досадовал, что не может совладать с эмоциями. Хорошо еще, что их отнесли на счет озабоченности автора судьбой своего детища.

— А роль у Марго пошла! Она умница, — похвалил актрису Треньян. — Да вы и сами увидите. Марго, в три жду вас на площадке. Работайте, друзья, желаю успеха! И мне пора за работу.

Дверь за Треньяном захлопнулась, и вскоре его громкие распоряжения доносились уже с улицы.

Увидев Маргариту утром на балконе режиссера, Филипп понял, что Санди оказалась права, и никак не мог оправиться от подавленности. Хотя, спрашивается, ему-то что за дело? Каждый живет, как нравится. Однако Маргарита смотрела на него столь простодушно, что он невольно усомнился в своих подозрениях и, упрекнув себя за дурные мысли, опять разозлился на Санди, которая их внушила. А Маргарита все смотрела невинно приветливо, словно приглашая к разговору.

— Этот фильм у вас, кажется, не первый? — выдавил из себя Филипп.

— Третий, — охотно отозвалась актриса, — но впервые такая серьезная роль. Она захватила меня, и вот что я думаю...

Они заговорили о героине, которую звали Анной. И режиссеру, и актрисе хотелось, чтобы роль была расширена. По их мнению, если героиня появится только один раз в начале, то будет непонятно, почему она станет счастливым подарком главному герою в конце. Может быть, имеет смысл вставить еще несколько эпизодов в середине: Анна является герою в снах после самых тяжелых переживаний. Или что-нибудь в этом роде — на усмотрение автора. Но хорошо, если бы Анна на протяжении всего фильма тенью сопровождала героя.

Филипп загорелся идеей и пошел к себе в номер за сценарием, чтобы прикинуть, куда именно вставлять дописанные эпизоды. Маргарита довольно улыбнулась: Треньян — гений, охмурение сценариста прошло как по маслу.

Филипп вышел на балкон и пригласил актрису к себе: работать будет удобнее у него в номере. Они сели рядышком и, просматривая сценарий, набросали общую схему переделок. Потом занялись диалогом: Маргарита тут же проверяла, как звучат реплики. Оказалось, что работать вдвоем куда интереснее: все чаще они смеялись, поглядывая друг на друга, как заговорщики.

Филипп увлеченно строчил, когда Маргарита объявила, что ей пора уходить.

— Я потом расскажу тебе остальное, — пообещал он, закуривая очередную сигарету, и вновь принялся стучать на портативной машинке, своей старой подружке.

Закончив диалог, Филипп почувствовал, что попал в яблочко. Ему не терпелось показать его Треньяну, поделиться находками, на которые они набрели вместе с Маргаритой. Но прежде все-таки следует принять душ и надеть свежую футболку. Только сейчас Филипп заметил, что взмок.

Освежившись, с папкой в руках он помчался на съемочную площадку. Сколько бы ни смотрел он фильмов о кино, сколько бы ни читал о нем, обрушившийся на него шквал неразберихи — неизбежная стихия любой съемки — оказался новостью, поразил, сбил с толку. Здесь явно было не до него. Только режиссер, царь и бог этого кипучего хаоса, провидел в нем будущий порядок.

Хлопок, объявили номер кадра, куда-то побежал актер, камера за ним, навстречу другая... Хлопок, актер, камеры, наезд, отъезд, хлопок...

Филипп не мог понять, чего добивается тиран-режиссер, переснимая уже в третий раз проходную сцену; не мог понять, как актер может твердить одну и ту же фразу, когда соль монолога совсем в других. Почему без всякого перехода играет развязку? Неужели потому, что, по замыслу сценариста, она происходит на той же самой лужайке под липами, но только несколько лет спустя?..

Филиппу трудно было представить, что из дерганья, кусочков, обрывков сложится в конце концов цельная картина. Поначалу он занервничал, но потом увлекся суетливым напряженным зрелищем и стал следить за актерами и режиссером.

На съемочной площадке Филипп отдал должное искусству Роже Треньяна, который, казалось играючи, дирижировал своим разношерстным оркестром. Оценил такт, с которым режиссер неожиданной шуткой или репликой добивался от актера нужной мимики, задавал должную тональность всей сцене.

Вникая в происходящее, Филипп вдруг уловил темп, в котором должен идти его новый диалог, и тут же внес поправки. Ему показалось, что и он ощутил направляющее воздействие дирижерской палочки и наконец влился в напряженный разноликий оркестр. Ощущение было упоительным — Филипп проникся почтением к Роже, восхищением к актерам, симпатией к оператору, осветителям, дружеским чувством к ассистентам...

Чувство локтя, сопричастности было новым и неожиданным для Филиппа, привыкшего к одиночеству за письменным столом, и он упивался им. Перегородка, отделявшая его от мира, рухнула, он оказался с ним лицом к лицу, в ладу, накоротке.

Отсняв эпизод, Треньян подошел к Филиппу. Он видел возбужденное лицо сценариста: прилежный ученик нашел решение задачки и нетерпеливо ждет, чтобы учитель незамедлительно спросил у него ответ.

С профессиональной быстротой пробежав глазами протянутые Филиппом странички, мэтр одобрительно тряхнул гривой: дескать, то, именно то самое.

— Я не ошибся в вас, молодой человек, — одобрительно сказал Треньян, похлопав молодого автора по плечу, и тот почувствовал себя на седьмом небе.

Вечером он опять спустился на грешную землю. Съемка закончилась, единство распалось. Вымотанные киношники потянулись к гостинице, разошлись, каждый в свою сторону, обособились, стали самими собой — каждый со своим характером и привычками. Филипп опять остался один.

Маргариту кто-то звал в бар, кто-то ужинать, но она, словно почувствовав настроение Филиппа, предпочла отправиться с ним побродить по полям, за что он был ей благодарен. Их уже связывало утреннее сотворчество, Филиппу хотелось вновь почувствовать, что они заодно, они в заговоре. Наскоро поужинав в ресторане при гостинице, они отправились на окраину городка.

Филипп, который вырос в таком же крошечном городке, затерянном среди полей, теперь радовался обсаженным боярышником площадям, будто возвращению в детство. Желтый рапс, серебристый овес, зеленая пшеница, а между ними розовый боярышник — эта привычная Филиппу с детства картина показалась чудом из чудес Маргарите, девчонке, выросшей на мостовой в одном из каменных закоулков Парижа. Словно старым знакомым, радовался Филипп полевым цветам, называя каждый по имени.

— Видишь, вон где ты спряталась, — сказал он, сорвав на обочине ромашку и протянув ее Маргарите. — Вы с ней тезки.

— Неужели? — изумилась Маргарита. — А я и не знала.

— Теперь будешь знать, — покровительственно сказал Филипп, — обе глазастые.

Маргарита засмеялась. Ей захотелось туда, от- куда пришла ее тезка, она скинула босоножки и побежала по мягкой манящей траве, хохоча все заливистее, все громче.

Филипп подобрал босоножки и бросился за ней — в нем мгновенно проснулся охотник. Марго почувствовала перемену и не отказалась от любовной игры. Она всерьез убегала и пряталась в кустах цветущего боярышника от ловца, который отыскивал ее с упорством и страстью. Марго радовалась его напору. Ну еще! Еще! — мысленно подначивала она. Показалась и перебежала к следующей цветущей ограде. Совсем как в кино. Она закружит его, раззадорит, заморочит, доведет до исступления, до безумия. А закатное солнце освещало мирную цветущую зелень багрово-красным прощальным светом.

Нервно смеясь, они добежали до блеснувшего между деревьями пруда, где по розово-красной воде плыли золотистые облака.

— Искупаемся? — тяжело дыша, предложил Филипп.

А Марго уже сбрасывала на бегу платье и, наконец высвободившись, отшвырнула в сторону и врезалась в золотые облака. Холод. Блаженство. Бесшумно по-лягушачьи она поплыла, наслаждаясь внезапно наступившей тишиной и покоем.

Филипп догонял ее, шумно отдуваясь, поднимая фонтаны брызг, но, догнав, покорился тишине и так же плавно заскользил рядом.

Вода остудила обоих. И сблизила. Повернув голову, Филипп видел маленькую крепкую грудь Марго, ее гибкое тело, и, казалось, всего лишь миг отделял их от того, чтобы они приникли друг к другу, обнялись, слились и стали единым целым, как уже слились и стали единым целым с мягко обнявшей их водой. Ощущение близости было таким счастливым и взаимным, что они не стали торопиться и, лишь со значением посмотрев друг на друга, одновременно повернули назад.

Взявшись за руки, вышли из воды. Марго наклонилась, подобрала платье, перекинула его через плечо, стащила с себя мокрые трусики и вдруг кинулась как сумасшедшая бежать, размахивая платьем и трусиками, будто флагом. Филипп поначалу замешкался, а потом, уже не сомневаясь в победе, кинулся следом, летя жадной хищной птицей. Добыча поскользнулась на мягкой шелковистой траве и упала. Коршун камнем упал на нее и со счастливым клекотом закогтил.

Вставать они не спешили. Филипп гладил длинные мокрые волосы, касаясь губами щек, глаз, белеющего в траве личика Маргариты-ромашки. Она, прикрыв глаза, отдыхала — ей было хорошо.

Марго любила мужчин и всегда была им благодарна за эти минуты полного счастливого расслабления. Она чувствовала, что Филиппу тоже хорошо, и была довольна. После напряженного дня было просто необходимо расслабиться. Женским чутьем она уже поняла, что этот мужчина из породы охотников и в любви хорош, только если его хорошенько разогреть, раззадорить. Игра была стихией Маргариты. Сейчас она изображала юную девочку, которая только открывает для себя любовь, и представление явно нравилось Филиппу. Что ж, публика благодарна, надо дальше играть...

Филипп укрывал собой Марго, не выпускал ее. Он был счастлив. Все нравилось ему в новой жизни — отсутствие условностей, простота, естественность, бесхитростная Маргарита, которой он завладел в честной борьбе. Он подчинил ее, теперь она будет рядом с ним — добыча, которую он завоевал. Он имеет на нее все права. Ведь и Роже ему воздал сегодня должное. Но, пожалуй, им пора, трава сыровата, Марго того и гляди простудится.

Он посмотрел на нее с нежностью и отпустил.

— Вот увидишь, все получится отлично, — заговорила она, поднявшись и натягивая платье. — Знаешь, я поняла... Когда Анна... И я подумала...

Филипп не все слышал, потому что смотрел, как она надевает, потом расправляет на себе платье, а когда понял, что речь идет о роли, удивленно уставился на Марго: о чем это она?

— Если я о чем-то думаю, то только о тебе, — признался Филипп. — Боюсь, как бы ты не схватила насморк или еще что-нибудь похуже.

— И я боюсь, — подхватила Марго. — Сопливая Анна! Ужас! — И она энергично запрыгала на месте, размахивая руками. — В гостиницу хоть бегом беги, до того вдруг зябко стало! — закричала она Филиппу, который шагал по лугу в чем мать родила к белеющей в траве одежде. Шагал уверенно, по-хозяйски.

Сейчас вступит во владение шортами, подумала Маргарита и невольно усмехнулась, уже зная, что в одну секунду может завести его снова, стоит только подойти, прижаться потеснее, посмотреть снизу вверх кротко и доверчиво. Но зачем ей это? Пусть мужчина чувствует себя хозяином положения.

На обратной дороге Филипп обнимал ее за плечи, многословно рассуждал о чувствах. Марго молчала, сосредотачиваясь на завтрашней работе, внутренне собираясь, готовясь. К гостинице подошли уже в потемках. Филипп предложил пойти куда-нибудь посидеть, согреться.

— Я уже согрелась, — ответила Маргарита. — У меня завтра серьезная съемка. Мне пора бай-бай. — И, помахав на прощание, стала подниматься по лестнице.

Филипп, засунув руки в карманы, смотрел ей вслед. К Треньяну он больше не ревновал. Треньян — это Треньян. Мэтр. Высокий класс. Я сейчас такой эпизод выдам — закачаешься! Поем и засяду.

Он чувствовал себя в форме и готов был работать хоть до утра.

— Спокойной ночи, ромашка, — прошептал Филипп и отправился в ресторан при гостинице.

Он зверски проголодался.

Буря

Париж отдалился от Филиппа, сделался маленькой точкой, и различить в этой точке Санди было невозможно. Хотя если бы Филипп подался в обратную сторону, Париж снова бы вырос, разбежался потоками улиц, и на одной из них нашлось бы место Санди. Но пока он даже не оглядывался, до того захватила его новая яркая жизнь.

Санди ждала звонка. Филипп не звонил. От последней встречи у нее остался какой-то осадок, но она гнала от себя неприятные мысли, жалела Филиппа, сочувствовала его занятости. Жара стояла по-прежнему невыносимая. По вечерам она куда-нибудь ходила, ужинала с друзьями. Однако друзья разъезжались отдыхать, и, когда уехали Элен и Серж, Париж показался Санди пустыней, по которой кочевали лишь орды туристов. День или два она занималась домашними делами, собой. Подстриглась, купила новое платье. А на уик-энд решила навестить Филиппа. Позвонила ему в гостиницу раз, другой, третий, но так и не застала. И, уже не в силах изнывать у телефона, решила ехать в Бужи.

Санди выехала в субботу спозаранку и влилась в поток машин, который увозил истомленных жарой горожан из Парижа. Серая лента дороги разматывалась перед ней. Свежий ветерок гнал по небу крутобокие облака-корабли, от зеленеющих по обеим сторонам дороги полей веяло покоем.

Теперь и Санди радовалась, что наконец-то выбралась из города. Нажала кнопку магнитофона, и потихоньку запела ее любимая Барбара. Слушая песню про мучительную неразделенную любовь, Санди невольно взгрустнула. Она поставила другую кассету — у Бреля страсти не меньше, но его всегда одушевляет надежда.

Оказалось, что ехать не так уж и далеко: указатель пообещал вскоре поворот на Бужи. Про себя Санди отметила еще и стрелочку на Валье. Забавно! В Валье живет Поль Кремер. Жаль, что адрес стерся из памяти, а то можно было бы на обратном пути к нему заглянуть, познакомиться. Ну да все равно рукопись осталась в Париже, так что сожалеть не о чем.

Думая о Кремере, Санди не заметила, как добралась до Бужи. В гостинице никого. Неужели все на съемочной площадке? Конечно! С чего я взяла, что во время съемок бывают уик-энды? Съемочные дни всегда на вес золота. Что ж, тем лучше. Посмотрю, как они работают.

В гостинице ей объяснили, где снимают. Близко, всего в нескольких шагах, повернуть, еще раз повернуть, а там...

Умудрившись не заплутать, Санди вскоре убедилась, что киногруппа работает вовсю, переснимая материал, который запороли вчера, а запороли потому, что, одурев от жары, перессорились и переругались.

Треньян, заметив Санди, улыбнулся, но тут же насторожился и улыбнулся еще шире.

— Рад вас видеть, мадемуазель Тампл, вы еще очаровательнее, чем всегда. Вам удивительно идет эта прическа.

— Добрый день, мэтр. Рада вам сообщить, что и вы отлично выглядите!

Комплимент Треньяна был ей приятен, и настроение у Санди стало совсем лучезарным.

— Чем обязаны визиту? Неужели мы так заездили Филиппа, что он позвал на помощь? Мне-то казалось, что он полон энтузиазма, — продолжал журчать режиссер.

Санди обрадовалась, что не ошиблась в предположениях о непомерной занятости Филиппа, и поспешила успокоить мэтра.

— Филипп тут ни при чем, я приехала по собственной инициативе. Да и в договоре есть пункт о необходимых переделках. Полагаю, что у вас они в пределах разумного. — Санди уже говорила как литагент, озабоченный правами автора.

— В пределах гениального, — довольно хохотнул режиссер, — но, если будет перебор, издержки за счет мадемуазель Дюваль. Филипп перекроил ее роль, она стала куда интереснее. В общем, утрясем, не правда ли? Мы сейчас гоним как бешеные, делаем все, чтобы закончить съемки пораньше...

Раз Филипп занят, я ему мешать не буду, слушая режиссера, думала Санди. Я понимаю, что такое работа, и уважаю и свою, и чужую. Но вот одним глазком на мадемуазель Дюваль взгляну непременно, надо же познакомиться с исполнительницей второй по значимости роли.

— На главной у нас Тереза Мерри, как всегда обольстительна и безупречна. С молоденькой приходится возиться, но она того стоит, — веско уронил Треньян. — Рад был повидать вас, мадемуазель. Всего доброго. Филипп, если он вам нужен, полагаю, там, — мэтр махнул рукой, указывая направление, — а я побежал.

И толстяк действительно затрусил рысцой, отдавая на ходу какие-то распоряжения.

Санди направилась, куда указал Роже, и очень скоро увидела Филиппа. Он сидел с тоненькой блондиночкой в тени лип и что-то оживленно рассказывал. Филипп, которого она всегда считала немногословным. По тому, как он говорил и как блондиночка внимала, было ясно, что связывают их не только творческие интересы, но и какие-то другие, более глубинные. Что-то очень интимное было в той доверительности, с какой беседовали эти двое.

Сердце Санди больно кольнуло. Она даже остановилась на секунду, не в силах сделать еще несколько шагов и подойти к парочке, которая откровенно наслаждалась обществом друг друга.

Однако Санди собралась с силами, сделала один шаг, потом второй и с каждым шагом все отчетливее видела светящееся лицо Филиппа, его живые блестящие глаза, и с отчаянием понимала, что сейчас он целиком и полностью во власти юной Маргариты.

Марго заметила ее первой и удивленно уставилась на высокую крупную рыжеволосую незнакомку. Следом перевел глаза и Филипп. Честно говоря, он словно забыл о существовании Санди, будто та осталась на другой планете, в ином измерении. Ее появление стало для него вроде грома средь ясного неба, чем-то диким, немыслимым, несуразным.

— Ты? — растерянно сказал он. — Привет.

— Привет, Филипп, рада тебя видеть, — светским тоном, ослепительно улыбаясь, ответила Санди.

— И я очень рад. Познакомься, мадемуазель Дюваль, она играет Анну, а это мадемуазель Санди Тампл, мой литературный агент и очень близкий друг.

Женщины сложили губы в приветливые улыбки, но взгляды обеих остались холодными и неприязненными.

Растерянность Филиппа лишь убедила Санди, как серьезны отношения ее возлюбленного с молодой актрисой. И она попыталась понять, что же та из себя представляет. Но что можно понять за несколько коротких секунд? Прехорошенькая — аккуратный носик, бархатный взгляд. Держится подчеркнуто скромно. И одета простенько. Вполне возможно, что у нее есть вкус и вообще она кладезь добродетелей. Хотя недаром говорят, в тихом омуте черти водятся.

Санди тут же упрекнула себя за злопыхательство: во мне говорит боль, ревность. Я не имею права судить эту молодую женщину, тем более если она нравится Филиппу. И тут же услышала его нарочито деловой голос:

— Я вас оставляю, Маргарита, нам необходимо обсудить с мадемуазель Тампл кое-какие проблемы. Думаю, она ехала в такую даль не из-за пустяков.

— Ясное дело, — отозвалась Маргарита, и ее манера говорить подсказала Санди, что девушка выросла на городской окраине. — Но я вас буду ждать, месье Филипп. Я еще много чего не поняла в новом эпизоде.

Маргарита заметила, как занервничал Филипп, и невинно опустила ресницы.

— Конечно, конечно, — кивал он, будто китайский болванчик.

Прищурившись, Маргарита наблюдала за удалявшейся парой: Филипп шел, нервно подпрыгивая, и сопровождал свою речь возбужденной жестикуляцией, а рыжая толстуха плыла как крейсер. Да, сразу видно, суровая деваха, Филиппу не позавидуешь.

Филиппа словно окатили ледяным душем, а точнее, вернули с облаков на землю. Он всегда ценил Ди, да и сейчас не изменил своего отношения, она надежный тыл, великолепный товарищ, но ее появление на съемках так нелепо, так неуместно, как неуместна пишущая машинка среди хрусталя и цветов на праздничном столе. И за это он досадовал на Санди, всегда деликатную и тактичную. Она поставила в глупейшее положение их обоих, а ведь не только могла, но должна была позвонить.

— Я звонила, и не раз, — сказала Санди, словно прочитав его мысли, — но не смогла тебя застать.

— Неудивительно, ты же видишь, я очень занят, — сухо откликнулся он, подчеркнув слово «занят».

— Да, я вижу, что ты занят, — признала она, интонационно выделив то же слово, только совсем на другой лад.

Филипп прекрасно понял намек и внутренне напрягся: неужели дело дойдет до вульгарного выяснения отношений? Если он еще может простить Санди бестактность, то вульгарность — никогда!

— И все-таки решила тебя навестить по пути, хотя еду совсем по другому адресу: Валье, улица Клема, четыре.

Вот что значит жестокая необходимость, усмехнулась про себя Санди, я даже вспомнила адрес Кремера!

Санди улыбалась, и у Филиппа отлегло от сердца: разумеется, дурацкие сцены ревности совсем не в нашем стиле, мы всегда умели понять друг друга.

— Думаю, съемки скоро закончатся, мы вернемся в Париж и тогда я к тебе приеду, — задушевно пообещал он.

— Чтобы рассказать мне много интересного? Я совсем не жалею, что приехала. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Филипп мгновенно насторожился: неужели все-таки скандал? Но Санди смотрит так простодушно... И, хотя он не мог не уловить всю горечь ее иронии, Филипп предпочел сделать вид, что во фразе нет подтекста.

— Тебе тоже здесь интересно? И мне, — сказал он. — Жизнь мчится в таком безудержном темпе!

— Безудержном — весьма точно сказано, — согласилась Санди и добавила все с той же многозначительностью: — Беги, беги. Ты же занят.

Филипп сразу же ухватился за протянутую соломинку — он торопился вернуться к Маргарите, наверняка она ревнует, нужно ее успокоить.

— Ладно, Ди, побегу. Только ты не сердись. Скоро увидимся! — Он чмокнул ее в щеку. — Если б ты позвонила, все было бы по-другому.

— Не сомневаюсь, — кивнула Санди.

Филипп почувствовал, что гроза миновала и что бросить Санди посреди дороги как-то неловко.

— Пойдем, я провожу тебя, посажу в машину, ты же торопишься, да? — сказал он.

Не так, как тебе бы хотелось, подумала она и опять кивнула, прибавив:

— Да стоит ли, Филипп? Машину-то я оставила у гостиницы. Вряд ли у тебя есть лишние полчаса.

— Я в полном твоем распоряжении, — расщедрился вдруг он, еще раз облегченно вздохнув.

Всю дорогу он оживленно и нервно о чем-то рассказывал, а Санди думала: надо бежать куда глаза глядят! Филипп оказался предателем, я — слепой курицей. Он предпочел мне глупенькую простенькую девчонку, ему понравилось быть учителем.

Как ни странно, сейчас ей было легче, чем неделю назад. То есть нет, не легче, Санди было очень больно, но, словно после прививки, болезнь протекала мягче. И Санди изо всех сил боролась с этой болезнью, не желала ей поддаваться. Ни за что! Наверное, из-за Маргариты — та моложе, красивее, изящнее.

Гордость не позволяла Санди быть слабой и униженной и в собственных глазах, и в глазах Филиппа. Что ж, самое время навестить собрата по несчастью, Поля Кремера. Тем более что и адрес вспомнился. Подумать только! Хорошо, что он живет поблизости. Сейчас мне просто необходимо как-то отвлечься.

Вот и гостиница.

— Пойдем выпьем по чашечке кофе, — предложил Филипп.

Да, чашу надо испить до конца, с усмешкой подумала Санди и пошла вслед за Филиппом. Кофе пили в молчании. У машины расцеловались, и Филипп даже легонько прижал Санди к себе.

Только не лги, что соскучился! — взмолилась она про себя. И Филипп не солгал.

Санди села в машину, развернулась и тронулась в обратный путь. Филипп махал вслед.

Белые облака стали черными. Порывистый ветер сгонял их в одну огромную свинцовую тучу. И правильно, думала Санди, только грозы и не хватало. Ну чем я не король Лир? Пусть все вокруг гремит и грохочет. Может, мне станет легче...

И словно в ответ на ее призыв могуче загрохотал гром.

— Давай! Греми! — призывала Санди. — И ты, ветер, дуй со всей силы! Разметай их дурацкие декорации, унеси идиотские фантазии, прочисти мозги Филиппу! Неужели он не видит, что она насквозь фальшивая, эта его Маргарита!

И гром загрохотал, задул ветер, а вместо слез, которые все-таки сумела сдержать Санди, хлынул бешеный сумасшедший ливень — такие бывают только летом и только после долгой изнуряющей жары.

Санди внезапно ослепла в своем крошечном «пежо», хорошо еще, что уже въехала в Валье и даже почти добралась до дома Кремера. Она остановилась у ворот и посигналила. Никто не вышел. Видно, хозяин слышал только гром и ливень.

Ну что? Переждать в машине или выскочить прямо в бушующую стихию? Санди выбрала второе и не пожалела. Гроза словно поделилась с ней своей мощью. Платье вымокло в одну секунду, зато какой восторг проснулся в душе! Ветер! Молнии! Гром!

Я сильная! Я выстою! Я еще померюсь силой с Филиппом и с этой тщедушной актрисулькой! Нет, я никогда не буду ныть и киснуть, как месье Кремер!

Санди решительно толкнула калитку, и та открылась. Так же решительно Санди зашагала по дорожке к дому.

Поль Кремер сидел на террасе и с грустью наблюдал, как потоки воды губят его цветник. Но вдруг стена дождя раздвинулась, и перед ним появилась грозная и ясноликая дева-воительница. Поль застыл в изумленном восхищении.

— Богиня! Честное слово, богиня! — шептал он, любуясь Санди в мокром, облепившем фигуру платье.

Ему казалось, будто ожившая греческая статуя двигается навстречу. Полю и в голову не приходило окликнуть ее или поторопить, предлагая кров: он завороженно любовался словно летящей ему навстречу Никой Самофракийской.

— Поль Кремер? — спросила богиня, поднявшись по ступенькам, но тот молчал, продолжая с восторгом смотреть на нее.

Санди почувствовала, что восхищение вызывает та грозная сила, которой поделилась с ней стихия, и не стала обижаться на неучтивость.

— Мелисанда Тампл, — представилась она. — Элен Вишель передала мне вашу рукопись. Я приехала о ней поговорить.

— А я думал, вы родились из струй дождя. Приехали на громыхающей колеснице, запряженной крылатыми конями, и по дороге поражали молниями всех неугодных вам.

— Это я могу!

Глядя в ее грозные и в то же время веселые серо-стальные глаза, Поль искренне ответил:

— Верю.

Санди с интересом смотрела на плотного телосложения бородатого мужчину, который, похоже, так далеко унесся в страну фантазий, что и думать не думал предложить гостье обогреться и обсушиться.

— Знаете, а я бы вас написал, — вдруг неожиданно для самого себя сказал Поль.

— Прямо сейчас?

— Простите, мадемуазель, — сконфузился хозяин дома, — я как-то позабыл...

— Что я живая и могу простудиться, — насмешливо закончила она.

— Пойдемте скорее, — заторопился Поль. — Согревающего у меня сколько угодно, а вот переодеться?.. Не обессудьте, но вам и дальше придется оставаться античной богиней.

— Неужели? — все с тем же грозным весельем осведомилась Санди, представив скудно одетых греческих богинь.

— Что-то вроде хитона мы вам соорудим, простыней в доме достаточно. Идите примите горячий душ, а я пока придумаю, во что вам переодеться.

Он кивком указал на дверь ванной, и Санди, поблагодарив его улыбкой, скрылась за нею. Когда она, закутанная с головы до ног в махровую простыню, вышла, Поль склонился в галантном поклоне и указал на дверь в глубине коридора.

— Пожалуйте в будуар, богиня.

И Санди важно прошествовала по коридору, вошла, огляделась. Светлые, обитые атласом стены, старинная мебель красного дерева на львиных лапах, у трюмо козетка, пухлый восточный диван, а на диване ворох чудесных узорчатых восточных шалей — шелковых, струящихся, с бахромой и без.

— Драпируйтесь, — шутливо предложил хозяин, — в святая святых — будуаре моей тетушки. — И вышел, затворив за собой дверь.

Санди подошла к чудесному старинному трюмо, и в туманной дымке зеркала сама себе показалась незнакомкой.

Ни одна женщина не устоит перед шелковистой негой восточных тканей. Санди перебрала их — золотистые, вишневые с золотой сеткой, темно-синие с серебром, болотно-зеленые с золотом — и наконец остановила выбор на сиренево-палевой с бахромой. В нее и завернулась, любуясь нежными завораживающими переливами. Большие домашние тапочки хозяина подчеркнули изящество ее собственных ножек. При некоторой полноте руки и ноги у Санди были маленькими, кисти и ступни изящными. Из золотистой шали она соорудила тюрбан и, оглядев в зеркале восточную незнакомку, вполне довольная вышла на террасу.

Теперь Поль любовался не великолепной античной лепкой торса, а красками: сиреневая шаль сделала кожу чуть золотистой, глаза — фиалковыми, волосы — медовыми.

— Приветствую вас, фея Мелисанда! Я не ошибся, угадав в грозной богине обольстительную женщину. Вы волшебница, бесценная мадемуазель!

— Это правда, — вполне серьезно ответила Санди, — я шотландка, а все шотландки колдуньи и ворожеи.

— Час от часу интереснее! Так, значит, за шотландским виски мы будем беседовать о приворотных зельях?

— Только после того как поставим в гараж мою колесницу и вы мне покажете, где можно повесить сушить платье.

— Платье повесьте в ванной, а вашу машину я сам заведу в гараж. Но сначала все-таки пропустим по глоточку бренди, потом займемся машиной и платьем. — И Поль, оставив Санди греться у камина, удалился.

Когда Санди согрелась и ей захотелось выйти на террасу, в окно гостиной уже било солнце.

— Посмотрите, какое чудо вы сотворили, сменив гнев на милость! — крикнул из сада Поль, обводя рукой клумбы, которые сверкали и переливались на солнце, будто яркие восточные шали.

Санди величественно улыбнулась, соглашаясь, что сияющее солнечное волшебство — ее заслуга.

Борьба за счастье

Марго хорошо относилась к мужчинам. Они окружали ее вниманием, заботились, помогали, спали с ней, обижали, бросали, но и неприятные моменты она со временем научилась находить естественными. С женщинами отношения складывались куда труднее, поскольку чаще всего они видели в ней соперницу.

Выросла Маргарита Мартине в одном из каменных закоулков прихотливого города Парижа в бедной многодетной семье. Рано повзрослела, рано стала зарабатывать себе на жизнь, рано ушла из дома. В четырнадцать лет она уже крутила любовь с пареньком лет семнадцати, работавшим в гараже, а когда устроилась подавальщицей в кафе, романы замелькали один за другим. Марго мечтала об огнях рампы и совершила почти невозможное, шагнув из ресторанного зала на сцену. Помог, разумеется, очередной любовник. Но Маргарита оказалась не только талантливой, но и цепкой, сумела удержаться, сумела набраться полезных навыков, стала сниматься в массовках. Она впитывала как губка разнообразные актерские хитрости, набиралась ума-разума, манер, лоска. Школа жизни не проходила даром.

Когда ей впервые дали маленькую роль, она сменила простонародную фамилию Мартине на благородную Дюваль и на заработанные деньги стала брать уроки актерского мастерства. За первой ролью последовала вторая, третья. Она работала не покладая рук. Ее хвалили, отмечая недюжинный талант. Однако Марго по-прежнему чувствовала себя уверенной только тогда, когда за ее спиной стоял очередной любовник. Кто-то должен был направлять ее, учить, советовать. Физическая любовь была для нее такой же природной потребностью, как пища, как сон, но Марго не придавала ей особого значения. В ее суровой жизни было не до чувств. Чувства были работой, их надо правдиво изображать, а испытывать не обязательно. Да и некогда.

Филипп ее устраивал со всех точек зрения. Роль у Марго обещала быть не хуже, а может, даже и лучше, чем у Терезы Мерри. И постелью сценарист ее не слишком донимал. В общем, то, что надо. И вдруг появилась рыжая толстуха. И, хотя Филипп представил ее как приятельницу, Марго мигом смекнула, что они, ясное дело, любовники и Рыжая влюблена по уши.

Когда они ушли, Марго ни на секунду не усомнилась, что Филипп сейчас получит по первое число. В квартале, где она выросла, женщины боролись за счастье, без церемоний разбираясь с соперницами: вцеплялись в волосы, пускали в ход ногти и кулаки, не скупились на площадную брань. Однако в киношной среде существовали другие правила игры: жены и любовницы складывали губки бантиком, улыбаясь друг другу, зато втихую пилили несчастного, возомнившего себя Казановой, не хуже пилы. А уж тот решал, кто ему больше по вкусу. Марго при конфликтной ситуации обычно сразу сматывала удочки, за кавалеров не держалась, этого добра навалом, всегда найдется новый.

Но вот из-за Филиппа мне придется, похоже, отступиться от своих правил, размышляла она. Ни при какой погоде я не позволю взять да и бросить на полпути мою роль! Роль-то выходит будь здоров и отлично у меня получается! Так что никаким рыжим я не позволю портить свою артистическую карьеру. Жизнь моя и так испоганена, а работа — это святое!

Марго разволновалась, разнервничалась. И Филипп после головомойки будет во взвинченном состоянии, значит, мне придется его приводить в чувство. В общем, стоит немного разрядиться. Треньян ходит третий день мрачнее тучи, так что имеет смысл совместить приятное с полезным.

Марго подошла к угрюмому мэтру и довольно прозрачно намекнула, что и ему пора отдохнуть, а вдвоем у них это неплохо получается. Роже сначала недоуменно посмотрел на нее, явно занятый совершенно другими мыслями, но потом сообразил, о чем речь, и согласился. Действительно, разрядка необходима.

Ночь, проведенная с Марго, оставила у режиссера самые отрадные воспоминания. Он был уже в возрасте, с годами молоденькие цыпочки стали интересовать его все меньше, а работа все больше. Но именно в кино и повелось, что режиссер имеет право первой ночи на любую из актрис, занятых в его фильме, и Треньян не собрался нарушать традиции. Это означало бы, что он выбывает из строя, что не способен уже ни на что серьезное в творческом плане. И убеленный сединами мэтр неукоснительно следовал укоренившемуся обычаю из самолюбия, хотя именно мужское самолюбие страдало все чаще и чаще. Но он надеялся, что молоденькие актрисульки об этом не судачили, а если и судачили, то только между собой. С Марго все прошло без сучка без задоринки, что наполняло Треньяна законной радостью. Поэтому уговаривать его на второе свидание долго не пришлось.

Филипп искал и не мог найти Марго. Отсутствовал он час, самое большее полтора, но и за это короткое время впечатлительная молодая особа могла вообразить черт знает что и, разумеется, разнервничаться. У Филиппа еще не было случая выяснить, чем успокаивает Марго расходившиеся нервы, поэтому для начала он заглянул к ней в номер, потом в бар. Потерпев неудачу, он решил переодеться и отправиться на поиски в поля и к пруду.

Выйдя из своей комнаты, Филипп в коридоре нос к носу столкнулся с Марго: томная, разнеженная, она вышла из номера Треньяна. Полуулыбка, глаза с поволокой... Ошибиться, чем это вызвано, невозможно! Но Филиппу Марго улыбнулась как ни в чем не бывало.

Филипп был потрясен. Убит. Неужели месть? И такая вульгарная? Марго оскорбила его до глубины души. В таком способе мстить было что-то невыносимо примитивное, низкопробное, отвратительное. Все, с чем он шел к Марго, что собирался ей сказать, замерло на языке. А он еще боялся ранить ее!..

Филипп резко повернулся и быстро зашагал по коридору. Марго окликнула его раз, другой. Молчание. К машине Филипп почти бежал, лишь бы поскорее убраться отсюда.

Хорошо, что Санди сказала, куда едет, я догоню ее, и мы вместе вернемся в Париж. Съемки ко всем чертям, я не обязан тут торчать! Если что потребуется, пусть утрясают по телефону.

Уже сев за руль, Филипп сообразил, что не расплатился, не забрал вещи. Выругавшись, он так же стремительно помчался обратно в номер. Уложить сумку — дело одной минуты.

Марго никак не ждала, что события развернутся столь стремительно.

Филипп обиделся на мою неверность, выходит, он всерьез в меня втюрился и никакая Рыжая этому не помеха! Позволить ему сейчас уехать — непростительная глупость. Я и не позволю. Сейчас самое главное выиграть время, не упустить момента и объясниться.

Марго знала, что, если только Филипп согласится ее выслушать, она победила.

Однако Филипп уезжал. Она видела из окна, как он подошел к машине, сел за руль, выскочил как ошпаренный и рванул в гостиницу — ясное дело, за вещичками.

Вот он, шанс!

Маргарита спустилась во двор, проскользнула на заднее сиденье и затаилась. Не заметит — отлично, заметит — пусть попробует вытурить. У него не получится, это точно.

Все складывается как нельзя лучше. Черная тучища закрыла полнеба, темнело прямо на глазах. Нет, в дождь Филипп меня не выставит. Впрочем, я постараюсь, чтобы он не заметил меня, а когда уж объявиться — там видно будет. Сложившаяся ситуация необыкновенно забавляла Маргариту — чистое кино!

Вскоре появился Филипп. Дорогой он встретил Треньяна, очень вальяжного и благодушного, туманно намекнул на срочные дела в Париже и простился. Режиссер, вспомнив о кратковременном визите Санди, понимающе улыбнулся и пожелал успеха. Завтра съемок нет, он и сам бы... Филипп не стал уточнять, что не собирается возвращаться ни завтра, ни послезавтра. Сев за руль, он продолжал бормотать что-то себе под нос, выясняя отношения то ли с Треньяном, то ли с ветреной Марго. Только успел захлопнуть дверцу, как хлынул ливень, да какой Ехать не было никакой возможности: впереди стена дождя, сквозь которую не видно ни зги.

Филипп чертыхнулся, но решил переждать. На душе у него кошки скребли, он включил радио. Изнывая от жары, все ждали этого ливня, и тот хлынул, но до чего не вовремя! Ладно, летние ливни короткие.

В машине стало совсем темно, ветровое стекло ослепло. Филипп слушал музыку и думал о Марго. Ему было жаль, что их отношения закончились столь нелепо. Конечно, он уже успел понять, что она, в общем-то, простенькая вульгарная девчонка, но в то же время Марго была и актрисой — тонкой, чуткой. А как слушала, робко глядя снизу вверх, впитывая каждое слово, каждую мысль!..

Потом он стал думать, что скажет Санди, и решил, что ей и говорить ничего не надо, она сама за него все скажет. А его приезд будет лучше всяких слов. Санди поймет, что он сделал выбор, и они вернутся вместе в Париж. Рядом с ним опять будет спокойная надежная умная Санди, которая была так тактична, что даже не дала ему повода почувствовать себя виноватым. Виноватым Филипп чувствовал себя теперь и собирался искупить свою вину. Хотя сердце у него щемило: эх, ромашка, полевой цветочек, что же ты натворила, зачем?

Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Снова сверкало солнце, а под его лучами сверкал и весь умытый, обновленный мир. Филипп включил зажигание.

Марго устроилась поудобнее. Кино продолжалось.

Адрес Филипп запомнил хорошо. Он ехал по крошечному городку, невольно любуясь красными и белыми розами в маленьких садиках. Ах, Марго, Марго, что же ты натворила? А как было бы хорошо побродить с тобой по этому городку, рассказать тебе о своем детстве, которое прошло почти в таком же...

Филипп остановился у ворот дома номер четыре по улице Клема. Машины Санди не было. А что, если уже уехала? Забеспокоившись, Филипп поспешно вылез из машины. Тут же вылезла и Марго и, ухватившись за него, простонала:

— Ой, больно-то как! Я, кажется, подвернула ногу. Не пугайся, сейчас пройдет.

Филипп опешил от неожиданности: вот уж кого не ожидал увидеть!

— Зачем ты здесь? — резко спросил он, но уже крепко держал ее под руку и чувствовал, как Марго льнет к нему.

— Мне показалось, что ты собираешься наделать глупостей, — ласково объяснила она.

— А мне показалось, что ты их уже наделала.

— Я? Да с Треньяном можно иметь только деловые отношения!

— Неужели?

— Да! Ты что, не веришь мне? А тебя я... — Марго запнулась, словно признание дается ей с трудом, и тихо закончила: — Люблю.

— Интересное сообщение, — хмуро буркнул Филипп, не зная, рад или нет. В любом случае, играть чувствами этой молоденькой девочки он не собирался, и ему предстояло хорошенько поразмыслить, как же поступить.

Разговаривая, они шли по дорожке к дому. Марго почти висела на руке Филиппа, нежно прижимаясь к нему. Занятый выяснением отношений, чувствуя ее тепло, он как-то запамятовал, куда и зачем приехал, а Марго об этом и понятия не имела.

Зато Санди, увидев с террасы трогательную парочку, сначала несказанно изумилась, Потом порозовела от горестного недоумения и, наконец, вспыхнула от негодования.

Поль внимательно следил за игрой чувств на выразительном лице гостьи: щеки пылают, глаза снова стали стальными: нежная красавица фея вновь обернулась разгневанной валькирией. Не произнеся ни единого слова, она поведала ему печальную историю своей любви и вызвала сочувствие.

— Прошу прощения, драгоценнейшая фея Мелисанда, — обратился Поль к онемевшей Санди, — но я вижу досадную помеху нашему уединению.

Видите ли, я счастливый обладатель коллекции редких эстампов и по субботам и воскресеньям позволяю всем желающим любоваться ею. Должен сказать, у меня бывает довольно много народу, но сегодня я откажу всем. У меня одна гостья — вы. Простите, но я вынужден вас ненадолго покинуть.

Филипп стоял уже в нескольких шагах от террасы. Вид у него, надо признаться, был глуповатый. Узнав в восточной красавице Санди, он вдруг сообразил, в какое постыдное положение попал, и не мог сдвинуться с места. Раздумывая, что бы предпринять, он, склонив голову, невольно прислушивался к щебетанию Марго, которая лепетала что-то успокаивающее.

Им навстречу вышел высокий бородач, очевидно, хозяин дома. Филипп невольно напрягся.

— Мадемуазель, месье, прошу прощения, но осмотр коллекции на сегодня отменяется, — сообщил бородач. — Неожиданный визит феи Мелисанды помешает вам ознакомиться с эстампами. Сожалею, весьма сожалею... Представляю, как вы огорчены, но, увы... — Не переставая улыбаться, он ненавязчиво теснил непрошеных гостей к воротам.

Филипп радовался, что дурацкая безвыходная ситуация разрешилась сама собой, но одновременно чувствовал страшную неловкость. Отношения с Санди теперь испорчены безнадежно. Он нанес ей откровенное незаслуженное оскорбление, которое ему никогда не простит роскошная красавица фея Мелисанда. Ему и в голову не могло прийти, что она фея и что у нее есть совершенно ему неведомая, таинственная жизнь. Филипп шел подавленный, низко опустив голову.

Поль насмешливо поглядывал то на Маргариту, то на Филиппа. Не хотел бы он оказаться на месте этого парня, попавшего в цепкие коготки казавшейся простушкой девицы. Он довел их до ворот, еще раз извинился, откланялся и запер замок.

Через ограду он видел, как они сели в машину, и отметил торжество на хорошеньком личике девицы. Ни она, ни ее спутник Полю не понравились, но он мысленно пожелал им счастливого пути.

Санди поблагодарила Небо за счастливую развязку. При одной только мысли, что ей предстояло пережить, она чувствовала тошноту.

Вернувшийся Поль уселся напротив нее и продолжал говорить как ни в чем не бывало. Мало-помалу оттаяла и скованная после неожиданного визита Санди. Она горячо заговорила о возможностях издания рукописи, которая, безусловно, потребует кое-каких переделок. Можно, например, сделать из нее мелодраму...

Поль от души расхохотался.

— Вы преувеличиваете мои деловые способности. Я ведь даже коллекцию эстампов показываю бесплатно.

— Не сомневаюсь, — смутилась Санди.

— И совершенно напрасно. Разве можно быть такой доверчивой? На самом деле я деру безумные деньги, но только для того, чтобы посетителей было как можно меньше. А что касается рукописи, то к ней я и близко не подойду!

Он сказал это так значительно и так пристально посмотрел на Санди, что она поняла: Поль вкладывает в свое торжественное обещание какой-то особый смысл, но вдумываться не стала — ей было слишком плохо, слишком больно.

А Полю впервые за много дней не терпелось взяться за кисть. Черт с ней, с рукописью! Черт с ним, с прошлым! Перед ним золотая жила, удивительное богатство. У него чесались руки, чего с ним давно не бывало. Видя, что «золото» его тускнеет, он принялся болтать, шутить и отвлек-таки гостью от мрачных мыслей. День клонился к вечеру, Санди заторопилась, проверила, высохло ли платье, переоделась.

— Итак, я жду вас на сеанс во вторник, во второй половине дня. Вы не можете мне отказать, — сказал Поль, прощаясь.

Санди поняла, что отказать действительно не сможет, и утвердительно кивнула: да, хорошо, я ведь в отпуске, почему бы и нет?

Простились по-дружески. Неожиданное знакомство оказалось приятным для обоих.

Вторник так вторник, думала Санди, поглядывая на дорогу сквозь ветровое стекло. В пустоте, что внезапно образовалась вокруг нее, этот вторник будет мигать маленьким маячком, заставляя смотреть вперед, не давая сбиться с правильного курса.

Она не хотела знать, почему Филипп столь низко и оскорбительно поступил с ней, и не собиралась поддаваться волне отчаяния, которая уже подступала, готовясь подхватить ее.

Подарки судьбы

Марго ликовала: кино получилось со счастливым концом. Пусть пока Филипп чернее тучи, зато скоро она его растормошит и между ними все опять будет тип-топ.

Филипп был в полной растерянности — он и злился на Марго, и был растроган той безоглядностью, с какой она кинулась за ним. Но больше всего его поразила Санди. Почему же он до сих пор не замечал, что она настоящая красавица? Бородач отрекомендовал ее феей Мелисандой, и чувствовалось, что он бесконечно горд ее визитом. На Филиппа повеяло неведомой ему жизнью, заработало воображение. Он удивлялся, как мог проглядеть в обыденной и будничной Ди загадочную Мелисанду. Сумрачно и рассеянно поглядывал он на щебетавшую Марго, почти не видя ее, придумывая, какой жизнью живет таинственная и прекрасная фея.

Рассеянно он вернулся в тот же самый номер и не возражал, когда вечером к нему в постель скользнула Маргарита. Однако обнимая ее, Филипп вспоминал Санди, и ему не столько хотелось вновь оказаться с Ди, сколько свести знакомство с загадочной Мелисандой.

Санди не напоминала себе ни валькирию, ни фею.

— Сдувшийся шарик, — констатировала она, вернувшись домой и посмотрев на себя в зеркало: осунувшееся лицо, несчастные глаза.

И хотя она не собиралась сдаваться, после подъема, к сожалению, неизбежно наступает спад. Ей ничего уже не хотелось, все раздражало, и больше всего то, как бездарно она распорядилась долгожданным отпуском. Махнуть, что ли, куда-нибудь с горя? Но и идти никуда не хотелось, а хотелось лежать ничком на кровати и реветь в голос от щемящей жалости к себе, неудачнице, которая всегда остается на бобах.

Раздражало, угнетало обещание позировать Кремеру. Позировать! Смешно сказать! С опухшими от слез глазами-щелочками? Да зачем мне вообще это нужно? Ради чего?

Вспоминая свой визит к Кремеру, ничего, кроме неловкости, она не испытывала. Сплошные нелепости: ее появление, переодевание, Филипп со своей девицей... Сколько Санди ни думала, она не могла понять, зачем он это сделал. И опять принималась плакать. Чем я заслужила такое унизительное оскорбление? За что? Все казалось гадким, отвратительным сном.

Санди пролежала в постели день, потом второй. Ревела, пила снотворное, спала, опять ревела. Взглянув в зеркало на свое опухшее лицо, пришла в ужас: еще день, и глаз не останется вовсе. Приняла контрастный душ, подкрасила глаза, припудрила нос и, решив, что пора возвращаться к нормальной Жизни, вышла прогуляться.

На Монмартре кипела жизнь, которая туристам кажется вечным праздником. Еще бы! Даже в самой маленькой овощной лавчонке витрина была произведением искусства, а создавались эти шедевры каждый день заново. Санди всегда восхищало неустанное трудолюбие одних, которое для других оборачивается праздником. Она поздоровалась со знакомой цветочницей и полюбовалась ее изящными букетами.

Мои герани, конечно, куда грубее, но зато жизнерадостные, жизнестойкие и жизнелюбивые. Я забросила их на целых три дня, а они выдержали. Буду брать с них пример! И Санди высоко подняла голову.

Она спустилась с Монмартра и пошла по бульварам. Они вторглись в тесный черно-серый каменный Париж в девятнадцатом веке и казались горожанам насильниками, узурпаторами. Потом опушились плакучими ивами и каштанами, спрятали в своей тени узорные чугунные скамейки, стали прибежищем многих поколений влюбленных и их трогательных воспоминаний, а также хранителями духа прошлого века — прекраснодушного, чувствительного, многоречивого.

Домой Санди вернулась совсем в другом настроении, не слишком веселом, но вроде примирившаяся с тем, что произошло. Нужно привести в порядок нервы и браться за работу, вот и все.

Завтра я все-таки съезжу к Кремеру, верну рукопись, объясню, что позирование слишком тяжелый труд, который не по мне. Впрочем, он и сам это прекрасно понимает. Его просьба — следствие все того же нелепого спектакля, который мы так внезапно разыграли. Но теперь мы снова на твердой реальной почве, снова трезво смотрим на вещи, и нам обоим ясна очевидная нелепость произошедшего.

Расставив все по местам, Санди почувствовала облегчение.

Поль давно уже не вскакивал с первыми лучами солнца, чувствуя будоражащий кровь запах краски и зуд в руках. Он обошел весь дом, придирчиво ища комнату, которая станет его мастерской.

Дом был совсем небольшой, очень старый. Две комнаты, в которых жила и умерла его тетушка, казались самыми обжитыми. Поль так и оставил их в неприкосновенности. Все остальное мало-помалу ветшало и давно нуждалось в ремонте, на который у древней старушки не было сил. Приехав, Поль облюбовал самую светлую комнатку с итальянским окном, смотревшим в сад. В ней стояли лишь стол и кровать, а ему больше ничего и не было нужно.

В холода он зажигал камин, смотрел на огонь, который лечил его, заставляя забывать об ином, оставшемся недоступным пламени. Поль радовался, что сбежал из Парижа, он хотел забыть обо всем, чем жил там. Поселившись в маленьком городишке, он полюбил возиться с цветами и составлял из них красочные композиции на крошечном пятачке перед террасой. Полюбил долгие прогулки, много читал и в конце концов сам стал баловаться сочинительством.

Сад он запустил, да и домом не занимался и теперь обходил свои владения, с удивлением обнаруживая кладовки, чердак, полутемные клетушки, о наличии и назначении которых не имел ни малейшего понятия. Открытий было много, но под мастерскую ни одно из помещений не годилось. Разве что чердак? Но на переоборудование уйдет неделя, не меньше. То ли дело мансарда в Париже! Впервые Поль вспомнил о ней с нежностью и даже с какой-то ностальгической печалью.

Но сеанс должен состояться во что бы то ни стало, и он попробовал приспособить террасу. Вынес лишнюю мебель, оставив только узкий диванчик, кресло и журнальный столик, а потом принялся колдовать с занавесями — свет должен быть мягкий, рассеянный. Перерыл тетушкины шкафы, сундуки, отыскивая ткань, которая могла бы послужить драпировкой, облюбовал несколько кусков, но окончательный выбор решил сделать после того, как усадит модель.

Поль привел в порядок мольберт, попробовал краски, кисти и стал грунтовать холст. Холсты он всегда грунтовал сам, никому не доверяя черновую, но существенную работу.

И, что бы ни делал, чувствовал неизъяснимую радость. Он словно оттягивал главное наслаждение, но, оттягивая, подбирался к нему все ближе. Работая, вспоминал фею Мелисанду и ждал ее вносящего свежую струю присутствия с тем нетерпением, с каким ждут грозы.

Во вторник, во второй половине дня, в саду художника появилась мадемуазель Мелисанда Тампл, в темном платье и с объемистой сумкой через плечо.

Поль сначала даже не узнал в этой крупной молодой женщине обольстительную фею-волшебницу. Будничные приветствия, усталый голос. Поль занервничал. Ничего похожего на вдохновение не сулила ему эта серьезно настроенная литагентша, которая мудрено и обстоятельно рассуждала о достоинствах и недостатках его писанины. Поль вглядывался в нее, ища деву-валькирию, которая грозно и весело смотрела на него несколько дней назад, античную богиню, летящую навстречу и восхищающую совершенной лепкой торса. Античным богиням противопоказаны балахоны в мелкий цветочек, они делают их похожими на колоды... Поль пристально вглядывался в лицо сидящей перед ним молодой женщины, ища, куда же запропастилась та, которая так поразила его и вдохновила.

Санди в какой-то момент почувствовала, что говорит в пустоту, что ни одно ее слово не находит отклика у этого странного бородатого человека, который смотрит и смотрит на нее тревожным пытливым взглядом, словно прося о чем-то или чего-то ища и не находя.

Не поддерживаемый ответами, поток ее красноречия мало-помалу иссяк, и она замолчала, тоже насторожившись, встревожившись, предлагая поискать вместе то необъяснимое, необходимое, в чем так нуждался чудаковатый хозяин. В том, что он чудак и неврастеник, Санди не сомневалась, но Поль был ей очень симпатичен, он был человеком необычным, а она умела ценить все необычное.

— Пойдемте! — Поль внезапно поднялся. — Я покажу вам потрясающие ирисы. Голландские. Я посадил их гораздо позже, чем нужно, а они взяли и распустились. Под осень. Представляете? Чудо из чудес.

Он сбежал по ступенькам вниз, она за ним, и оба, присев на корточки, застыли перед сиренево-серебристыми цветами, светящимися на солнце. Санди смотрела на ирисы, а Поль на нее. Он видел ее потемневшие сосредоточенные глаза, редкие золотистые веснушки на белой коже, полуоткрытые розовые губы. Малейшее душевное движение отражалось на открытом ясном лице, и Поль опять обрадовался. Она была совсем беззащитной, эта воинственная дева-валькирия, эта скучная литагентша, беззащитной перед любым нахлынувшим на нее впечатлением.

Они обменялись понимающими взглядами, отдавая должное кудеснице природе.

— А теперь я покажу вам свое самое любимое место!

И он увлек Санди в заросший неухоженный сад, разительно отличающийся от вылизанных садов-огородов соседей. Лавочка из дерна под старой корявой яблоней, по весне бело-розовой, а сейчас уже отягощенной мелкими зелеными яблочками, — вот куда он приходил посидеть долгими летними вечерами, вглядываясь в удивительное, никогда не повторяющееся прощание усталого солнца с землей.

Они уселись. Какой изумительный вид! Широко распахнувшиеся глаза Санди стали вбирать покой, который дарила зеленая луговина, перерезанная извивающейся синей речкой, большие белые коровы, основательные, умиротворенные, что паслись на ее берегах, а за речкой городок с колокольней и небо — прекрасное безмятежное небо.

Лицо Санди разгладилось, уголки губ счастливо приподнялись, на лице появилось что-то детское, шаловливое.

— Прямо хоть беги и купайся, — рассмеялась она.

— Почему бы и нет? — в тон ей ответил Поль. — Купайтесь на здоровье.

— Да я ничего не взяла. Как-то не сообразила.

— Тем лучше, — воодушевился он, — я буду за вами подглядывать!

— Только так, чтобы я не знала, — включилась в шутливую игру Санди.

— Обещаю! Я выберу самый густой куст. Ну же! Бегите!

Санди махнула рукой — была не была! — и побежала. Пробравшись сквозь кусты, она увидела тихую заводь излучины, скинула платье и вошла в прохладную воду, окунулась. Как же ей стало хорошо! Вода будто смыла все беды, и, счастливая, она поплыла.

Вернулась она бодрая, свежая. Поль все так же сидел на лавочке, лицо у него было серьезное, сосредоточенное, и Санди тоже вдруг погрустнела.

— Пойдемте, уже много времени, мне пора возвращаться. Я ведь приехала сказать...

— Я уже понял, понял, — замахал руками Поль, — что ничего не получится, что я не имею права отнимать у вас время. Я и так посягнул на многое, заставив вас приехать сюда. Простите. Но мне так вдруг захотелось писать! Я не устоял.

— А когда я приехала, расхотелось? — уже не без задора спросила Санди.

— Сначала расхотелось, — честно признался художник,— а теперь... — Он пожал плечами. — Не знаю, мне за вами интересно наблюдать, вы все время меняетесь...

— И все-таки вряд ли я смогу...

Она хотела сказать: «стать объектом ваших наблюдений», — но Поль опять подхватил ее фразу на лету.

— Дать мне возможность вас писать? Конечно нет. Я понимаю, у вас своя жизнь.

Они уже пробирались по заросшей тропинке обратно к дому, и ветки боярышника то и дело цеплялись за платье Санди, словно удерживая, не пуская ее. А ей при одной только мысли о тоске, что сторожит ее в парижской квартире, хотелось взвыть.

— У меня и в мыслях не было посягать на нее,— продолжал художник. — Я вам благодарен за то, что вы меня встряхнули, разбудили. Глядя на вас, я вдруг понял, до чего засиделся, расплылся, обрюзг. Понял, что непременно буду писать. И что мне надо поехать в Италию. Вы там были?

— Нет, все собиралась, да как-то не выходило.

— Да что вы?!

Поль преобразился. Санди с изумлением наблюдала, как с каждым словом о блаженной стране гармонии лицо художника молодело, разглаживалось, становилось прекрасным.

Они остановились у клумбы, и Санди завороженно слушала рассказ Поля. Знатоком живописи она не была, но Лувр посещала с удовольствием. Поль открывал перед ней неизведанную страну, перед глазами Санди проплывали нарисованные им образы, и ей хотелось увидеть их наяву, сравнить с возникшим впечатлением. Неведомый край искусств манил и притягивал ее.

— Нет, вы все-таки фея, — восторженно заключил Поль, — вы меня воскресили! Италия же рядом, завтра беру билет и там!

— Да, возьмите меня с собой, — неожиданно для самой себя попросила Санди, — у меня пропадают две недели отпуска. Я вам не помешаю.

— Буду счастлив стать вашим чичероне, — выказал галантность художник.

Но никакого счастья он не испытывал, скорее что-то противоположное. Едва возникшую радость от свидания с любимой страной гасило вторжение чужого человека, женщины, которая будет отвлекать его, мешать сосредоточиться. Безусловно, новая знакомая красива, обаятельна, умна, но... Путешествие вдвоем предполагает особую близость, своего рода интимность, невольно налагает определенного рода обязательства, а Поль не хотел ничего подобного. Горький опыт страдания отпугивал его от возможного сближения с женщиной.

Однако слово не воробей. Оба чувствовали неловкость, и, желая как-то разрядить обстановку, Санди попросила:

— Раз вы согласились быть моим чичероне, покажите для начала вашу коллекцию эстампов.

Она не поняла его заминки, не поняла, почему он пристально и внимательно смотрит на нее, а в глазах таится то ли упрек, то ли просьба. Мало-помалу до Санди начало что-то доходить. И по мере того как она все отчетливее понимала, в чем дело, она все ярче и ярче заливалась краской.

— Вы хотите сказать, что у вас нет никакой коллекции?

— Нет, так бы я никогда не сказал, — улыбнулся Поль, — у меня, например, есть замечательная коллекция шалей. А в Италии я покажу вам множество собранных мною прекрасных коллекций. Впечатлений, я имею в виду.

На глазах Санди блестели слезы — обиды, благодарности — она и сама не знала.

А Поль, вновь преисполнившись сочувствия, скрепя сердце мысленно согласился быть и гидом, и нянькой, и кем угодно для этой большой, но совершенно не защищенной девочки.

Эпоха Возрождения

Санди с Полем прощались на вокзале, и обоим было странно, что они прощаются. Две недели, проведенные во Флоренции, настолько сблизили их, что остаться вдруг без привычного собеседника, который всегда был готов подхватить твою мысль, ответить шуткой, поделиться впечатлением, казалось чем-то не только нелепым, но даже забавным. Очередной совместной выдумкой, одной из тех, что так веселили их во Флоренции.

— Переходим на телепатическую связь, проверим, как она действует, — весело говорил Поль, шагая по перрону.

И все-таки обоим было грустно, что их двухнедельный диалог прерывался, хотя каждый находил это естественным. Переполненные новыми впечатлениями, проектами, замыслами, они хотели воплотить их, проверить, а потом поделиться успехами, обсудить неудачи. В общем, жизнь вступала в свои права, отпуск закончился.

— Жаль, что я уже не парижанин, а то бы виделись чаще, — посетовал Поль.

Но, по правде говоря, возвращаться в Париж ему по-прежнему не хотелось, его мансарда казалась тесной клеткой, и одна мысль о ней пробуждала тоску. Столько в ней было пережито горького и как бездарно работалось! А работать хотелось вольно, раскованно, в тихом непритязательном Валье, с просторных полей которого он так быстро перенесся во Флоренцию, этот светящийся сноп энергии, направленный прямо в небо. Еще немного, и он начнет писать. Санди чувствовала, понимала его нетерпение и радовалась за Поля.

— Часто не получится, — согласилась она. — Чем ближе театральный сезон, тем безумнее гонка. Авторы и режиссеры судорожно ищут друг друга, сейчас и я закружусь в карусели.

— Позванивайте, я буду без вас скучать, фея Мелисанда. — Поль ласково улыбнулся, глядя на свою спасительницу, которой и он, похоже, помог спастись. Они оба вылезли из глухой черной ямы, и на свежем воздухе оказалось так хорошо!

— А надумаете подышать, приезжайте. У меня, кстати, есть чудесные альбомы. Вот мы с вами говорили о Микеланджело...

И они проговорили бы еще часа два, но поезд на Валье уже тронулся, и с подножки Поль еще что-то кричал, а Санди бежала по перрону и махала.

И вот она одна и не одна. Они с Полем так привыкли вглядываться во все, что творится вокруг, делясь то удивительным, то забавным, что и сейчас, радостно вдыхая парижский воздух, Санди невольно подмечала то, что насмешило бы обоих. Впрочем, все сейчас вызывало у Санди улыбку — так переполнена она была новыми счастливыми открытиями, которые совершила благодаря Полю. И стоило ей подумать о нем — то ироничном и насмешливом, то по-детски восторженном, как она опять улыбалась.

А Филипп? Он по-прежнему моя боль, но я смирилась с ней. Кто в этой жизни так уж счастлив? Я счастливее многих. Мне подарили чудесный подарок — Италию. И еще доброго друга, с которым я всегда могу поговорить. Чего же больше?

После жаркой тесной гостиницы особенно уютным показался дом. Санди с удовольствием прибралась, разложила вещи, полила герани, которые полыхали все так же радостно, и, усевшись в качалку, взялась составлять список необходимых звонков и ближайших дел, вновь став мадемуазель Тампл, литературным агентом с множеством подопечных.

Зазвонил телефон, Санди подняла трубку.

— Наконец-то! — раздался обрадованный и тревожный голос Филиппа, от которого у нее сумасшедше заколотилось сердце. — Ди, я обрываю телефон вот уже больше недели. Что с тобой? Где ты?

— Отдыхала. Приехала. Все хорошо, — ответила она ровно. — Очень много дел, я привожу их в порядок.

— Когда увидимся? Соскучился страшно. Съемки еще продолжаются, но мы уже в Париже. Треньян мной доволен, почти все необходимые поправки я внес, так что более-менее свободен.

— А я нет. За время моего отсутствия накопилась масса дел. Конечно, мы непременно увидимся, но не знаю когда. Рада была тебя услышать, Филипп. Привет Треньяну и мадемуазель

Дюваль. Я, кажется, не успела тебе сказать, что она очаровательна. Пока!

Санди повесила трубку и подождала, пока сердце немного утихомирится. Взяла ручку и принялась писать дальше. Она знала, что поступила правильно, и от этого становилось легче.

Но телефон будто прорвало: звонок за звонком, друзья, подруги, клиенты — все приехали, все соскучились, всем она нужна. Список деловых и просто встреч рос как на дрожжах, потом рассыпался по дням и стал четким графиком на ближайшие две недели. Вот я и обжила ближайшее будущее, усмехнулась Санди.

Она собиралась уже ложиться спать, когда опять зазвонил телефон.

— Вам не просто дозвониться, фея! — послышался веселый голос Поля. — Много натворили чудес?

Санди расхохоталась.

Поль тоже был весь в делах и в планах. Он решил приспособить под мастерскую чердак, уже выволок из него всю рухлядь, договорился с плотником, который обещал за неделю расширить окна, сделать стеллажи. Словом, скоро у Поля будет отличная мастерская. А там уж можно и за работу!

— Через неделю милости просим на новоселье! Дом прежний, но совершенно другой хозяин.

— Я не хочу другого, мне по душе прежний! — тут же отозвалась Санди.

— С прежним вы, по счастью, незнакомы, а тот, который вам так по душе, лентяй, — назидательно произнес Поль. — Надеюсь, вы не брезгуете работягами?

Посмеявшись, пошутив, они распрощались. Улыбающаяся, усталая Санди решила лечь спать немедленно. И все-таки она была довольна, что Филипп позвонил. Она ему не безразлична, он нервничает. Вот и пусть понервничает. А она ляжет спать, в ближайшие две недели будет не до сна.

Разговор с Санди только подхлестнул нетерпение Филиппа. Он и в самом деле разыскивал ее уже больше недели. В первый раз он отважился позвонить спустя дней пять после нелепого визита в Валье, хотел попросить прощения, что-то объяснить, но никого не застал. Стал звонить каждый день и теперь сам ждал объяснений.

Как только Филипп почувствовал, что добыча ускользает, его охотничий инстинкт обострился. Он уже не думал о том, как наладить отношения с Ди, но ни за что не хотел упустить ту восхитительную незнакомку, которая открылась ему в Валье.

Эта женщина волновала его, Филипп корил себя за слепоту. Беспокоился, что, за то время пока он связан по рукам и ногам работой, великолепную Санди похитят, и торопился заявить на нее свои права.

Марго по-прежнему была рядом с ним. Он с ней спал, выписывал для нее роль, следил за актерскими успехами. В постели Марго всегда удавалось его завести, чувственно она волновала и притягивала его по-прежнему. Но поутру Филипп скучал. Ему хотелось чего-то иного, большего...

— Может, имеет смысл поселиться вместе? Кучу бы денег сэкономили, — предложила Марго перед отъездом из Бужи.

— Ни о чем другом и не мечтал, — ответил Филипп, — только знаешь, я привык работать в одиночестве, а привычки менять трудно.

— Это верно, привычки менять трудно, — признала Марго. — А у тебя в районе дорогие квартиры? Может, поможешь снять что-нибудь недалеко от тебя и подешевле?

— Я по части квартир не мастак, — развел руками Филипп.

Честность далась ему тем легче, чем меньше ему хотелось, чтобы Марго постоянно торчала у него под боком. У Филиппа были свои планы.

Марго прекрасно поняла его, нисколько не обиделась и по приезде в Париж сняла себе самую дешевую квартирку на окраине. В конце концов, когда понадобится, всегда можно переночевать и у Филиппа.

Он был благодарен ей за понятливость, и в Париже большую часть времени они проводили вместе, хотя думал Филипп о Санди и никак не мог сообразить, под каким предлогом опять ей позвонить.

Но в один прекрасный день она сама позвонила и сообщила, что последний роман Филиппа одобрен издательством, которое готово заключить договор.

— Ты приносишь мне счастье! — радостно откликнулся на новость Филипп. Судя по голосу, он и впрямь был счастлив.

А ты мне — нет, хотела ответить Санди, но промолчала. Ни за что на свете она не призналась бы, что чувствует себя несчастной.

— Когда встречаемся? — деловито осведомился он.

— В издательстве нас ждут завтра с часу до четырех, так что давай уточним, когда мы к ним подъедем.

— Давай к часу, а до этого вместе позавтракаем в нашем любимом китайском ресторанчике. Значит, встречаемся в половине двенадцатого у...

— Нет, Филипп, в час, в издательстве. Ты же знаешь, у меня все завтраки расписаны на месяц вперед.

— Извини.

— Ничего страшного. До встречи.

Сидя в мягком кожаном кресле в издательском офисе и рассеянно наблюдая, как юрист, Санди и директор обсуждают пункт за пунктом договор, Филипп мучился вопросом: что произошло с Ди, почему она так изменилась? Влюблена? Но влюбленных женщин всегда будто лихорадит, они вдруг то улыбаются невпопад, то томно замирают, показывая всем своим существом, что они не здесь, что живут своей, отдельной от всех, таинственной жизнью. Или, например, ровное тепло, которое распространяется вокруг Ди будто облако, откуда оно?

Филипп наблюдал, как мягко, но твердо Санди добивается самых выгодных для автора условий, и чувствовал: в ней появилось что-то такое, перед чем не в силах устоять самый хитроумный директор, самый неподатливый юрист. Но что? Что именно?

Похорошела? Да, удивительно. Но дело не в красоте и не в мягкости движений, они всегда были мягкими. Не в улыбке, она всегда была доброжелательной и приветливой. Не в сияющих глазах, Санди всегда была жизнерадостной. Дело в чем-то совсем другом, неведомом, что вызывает одновременно и восхищение, и зависть.

Наконец Санди удовлетворенно улыбнулась: договор был шедевром дипломатии, поскольку содержал немыслимое количество взаимных выгод, на шести страницах оговаривалась каждая мелочь на три года вперед. Стороны скрепили документ подписями, выпили принесенный улыбающейся секретаршей дымящийся кофе. Директор поздравил Филиппа, поздравил мадемуазель Тампл, те в свою очередь поблагодарили и поздравили его, обменялись неизбежными в подобных случаях комплиментами, распрощались с лучезарными улыбками.

Улица встретила Филиппа и Санди мягким теплом. Жара спала, в город незаметно прокрадывалась осень, золотя листок там, листок здесь.

— Ты какая-то вдохновенная, что ли... — задумчиво сказал Филипп, продолжая приглядываться к Санди и мучаясь от того, что никак не может отыскать нужного слова. Оно витало где-то рядом, но он никак не мог его поймать.

— Вдохнула вечности, — вдруг посерьезнев, сообщила Санди и снова спряталась за приветливую улыбку.

Они свернули на набережную и шли вдоль Сены, невольно любуясь мостами, которыми невозможно не залюбоваться, даже видя каждый день. На тротуаре стояли горшки с цветами, продавали толстых щенков, голубей.

— Пойдем отметим, — предложил Филипп. — Благодаря тебе я скоро стану модным автором. Это наша вторая удача.

— Благодари себя, — суховато ответила Санди, — роман твой, он понравился. При чем тут я?

— Ты отказываешься выпить со мной рюмочку? — изумился Филипп.

— Да нет, конечно! Могу выпить даже две. — Санди натянуто рассмеялась, почувствовав, что отказ будет проявлением обиды и малодушия.

Они зашли в кафе, сели, заказали мартини. Санди смотрела на узкое горбоносое лицо Филиппа, видела, что он ловит каждое ее движение, искренне ею увлечен, и начинала волноваться. А как же мадемуазель Дюваль? — вдруг пришло Санди в голову, или она дала ему отставку?

На предложение Филиппа встретиться завтра ответила мягким отказом, сославшись на жесткое рабочее расписание.

— Так запиши меня на следующую неделю, — насмешливо потребовал Филипп.

Санди успела отметить, что он ведет себя гораздо увереннее, точнее — самоувереннее, стал словоохотлив, раскован, и с невольным любопытством приглядывалась к незнакомому ей Филиппу.

— А что, у тебя новый роман или повесть? — с искренне вспыхнувшим интересом спросила она.

— Ты можешь мне объяснить, что происходит?! — взорвался Филипп. — Лично я ничего не понимаю! В чем я провинился? Почему ты переменилась? Да, я был занят! Я впервые работал на съемках, работал с молодой актрисой, переделывал для нее роль, и что? Нельзя же быть такой ревнивой, Ди! Марго умница, мне было безумно интересно с ней работать, благодаря ей я создал совершенно новую героиню, живую, полнокровную, не чета худосочной кукле, которая была поначалу. Так за что меня упрекать? Я же не упрекаю тебя за авторов, с которыми ты ужинаешь и завтракаешь! С тех пор как приехал, вот уже черт знает сколько времени я гоняюсь за тобой, а ты делаешь вид, будто меня не существует. Я имею право знать, в чем дело?

Патетика придавала лжи Филиппа необыкновенную убедительность, и, как всякая ложь, та была и логичной, и последовательной, и правдоподобной. Рядом с ней неестественным и непоследовательным выглядело поведение Санди, ее ревность, отчуждение, обида. На секунду она усомнилась: полно, может, ей и в самом деле что-то не то привиделось?

Филипп почувствовал ее колебание, придвинулся, обнял за плечи, притянул к себе.

— Хватит, Ди, опомнись, — зашептал он прямо ей в ухо, — я так по тебе соскучился, просто с ума схожу.

У Санди опять заколотилось сердце, прервалось дыхание, к глазам подступили слезы. Тоска по Филиппу, острая душевная боль настигала ее иной раз ночью, а порой и днем — на улице, на работе... Как ей захотелось поверить, забыть, кинуться Филиппу на шею! Его искренний тон завораживал, и Санди потихоньку поддавалась страстному желанию Филиппа снова быть вместе.

Филипп почувствовал, что от желанной победы отделяет его только короткий миг, и его подхватило счастливое вдохновение: я оказался прав, все было просто, и даже наше с Марго нелепое появление в Вилье, которое подспудно вызывало у меня стыд и гнетущую неловкость, объяснено, оправдано. Сейчас и эта единственная преграда, которая мешала нам с Санди соединиться, рухнет.

— Ну же, Ди, брось глупить! Не могла же ты обидеться на то, что мы с мадемуазель Дюваль приехали посмотреть эстампы? Это же местная достопримечательность! Вся группа ездила их смотреть!

Санди отстранилась. Завораживающие чары лжи, которым она уже готова была поддаться, разрушили сами себя, став очевидными, откровенными. Тоже мне, поклонники искусства! Уголки ее губ насмешливо приподнялись, лицо стало озорным, независимым. Нет, меня больше не заманить в душную и тесную клетку любви, где все только и знают, что обманывают и мучают друг друга. Поль открыл мне неоглядный простор дружбы, свободной, ни к чему не обязывающей, где нам обоим легко и весело. Я больше не хочу непониманий, страданий, разрывов, возвращений. Боль еще живет во мне, но я с ней справлюсь.

Миг возникшей было близости миновал. Филипп не понял, почему его вполне естественное объяснение столь странно подействовало на Санди, но ничего выяснять не стал. В собственных глазах он оправдался, ему стало легко, он чувствовал себя достойным любви. А Санди, оказывается, совсем не так неуязвима, как хочет показать.

Он сумел задеть ее, растревожить, и поэтому сказал особенно нежно:

— Я знаю, что все непросто, и не тороплю тебя. Помни только: я с тобой, я все время с тобой, я без тебя не могу! Я потерплю день, другой, а потом буду опять звонить, и когда-нибудь ты мне ответишь!

— Хорошо-хорошо, все может быть. — Санди чувствовала, что дала слабину, и спешила уйти, разговор становился мучительным. — Прости, я очень тороплюсь. Пока!

— Пока!

Помахав, Санди плавной летящей походкой двинулась по набережной. Филипп смотрел ей вслед. Одухотворенной — вот какой она стала. Одухотворенной. Слово, которое он никак не мог поймать, наконец пришло к нему. И очень скоро придет и эта красивая женщина. Нужно только еще подождать немного. И напоминать о себе. Все время напоминать о себе.

Прошлое и настоящее

Переоборудование чердака в мастерскую затянулось. Поль велел начать с окон. Одно плотник расширил, и на чердак хлынул поток света, в котором весело заплясали пылинки. Второе прорубили — Поль любил закатное солнце, что так мягко золотит сгущающиеся сумерки. Главное было сделано. Остальное: настилка полов, обшивка стен, стеллажи — пошло своим чередом. Поль трудился наравне с плотником, добровольно нанявшись в подмастерья, наслаждаясь запахом свежеструганного дерева. А когда вымел мусор и оглядел свою новую мастерскую, она напомнила ему Санди — такая же веселая и золотистая. И Поль засмеялся, подмигнув своему отражению в стекле: молодец! Все идет правильно. И у самого живот подтянулся, приятно посмотреть! Даже борода, словно повеселев, за курчавилась. Держись, Париж!

Поль вдруг почувствовал, что готов встретиться со своим прошлым. Теперь, когда в его голове роилось столько замыслов, ему захотелось увидеть свои старые работы, взглянуть на них свежим глазом, оценить. Интересно, какими они ему покажутся?

Он позвонил Мишелю Пелетье, приятелю, которому перед отъездом в Валье сдал мастерскую.

— Приедешь? Отлично! Давно пора! — обрадовался Мишель. — Очень жаль, что не встретимся! Я на корриду в Испанию, есть одна идея. Ключ оставлю у консьержки, так что хозяйничай.

Поговорив с Мишелем, Поль позвонил Санди и с удовольствием услышал ее ясный теплый голос.

— Назначаю вам свидание в моем прошлом, — с комической важностью сказал он.

— Предпочитаю в будущем, — с живостью откликнулась Санди. — С прошлым вы разберетесь без меня. А как только разберетесь, позвоните. Я буду ждать.

— Вот не думал, что вы так серьезно относитесь к моему прошлому, — улыбнулся Поль.

— Имейте в виду, ждать вам придется недолго, я мигом расправлюсь со своим прошлым и позвоню.

— Буду рада. — Санди и в самом деле радовалась: похоже, Поль выздоровел или близок к выздоровлению.

— Но на всякий случай запишите телефон моей мастерской. Если я закопаюсь, вы меня вытащите.

— Запишу, но вытаскивать не буду!

— Ох, какая грозная! Тогда до встречи!

— До встречи!

Поль повесил трубку, продолжая улыбаться. Разлука с Санди, как ни странно, не тяготила его, он просто не ощущал ее, постоянно ведя с приятельницей мысленный шутливый разговор. А душное плотское придыхание, которое мешает друг друга слышать, порождает взаимную неловкость и исчезает только в постели, в их отношениях отсутствовало. Санди одарила его счастливой свободой общения со всем миром, которой Поль не уставал наслаждаться. Давно уже он не чувствовал себя таким молодым, его так и подмывало напроказить, подшутить, подурачиться. Он шутил сам с собой и сам же хохотал во все горло.

Гастон Криде, сосед Поля, с неодобрением покачивал головой, глядя на чудаковатого племянника покойной мадемуазель Кремер. Он не одобрял легкомыслия нового хозяина виллы, но, разумеется, не вмешивался: каждый волен обращаться со своим добром, как ему хочется. Однако вопиющая бесхозяйственность надрывала рачительное сердце рантье, и Гастон с горечью созерцал запустение, постигшее чудесный сад. А сколько земли пропадает даром! У мадемуазель Кремер всегда было образцовое хозяйство, каких только овощей и фруктов она ни разводила! А наследник оказался непутевым: то сидел как сыч, а теперь свистит с утра до ночи и просвистит-таки последнее.

Поль догадывался, что вызывает у соседей недоумение и неодобрение, но был так занят собой, что ему было не до кого. Чем больше он думал о путешествии в прошлое, тем соблазнительнее оно ему представлялось. За год разлуки с Лолой он очень изменился, и ему хотелось понять в чем именно.

В субботу ранним утром Поль не без волнения сел в машину. После тихого сонного Валье Париж ошеломил его шумом, обилием машин и людей на улицах, и он почувствовал себя безнадежным провинциалом. Даже машину вел поначалу с немалым трудом. Но очень скоро Поль освоился и почувствовал себя в кипучей столичной жизни как рыба в воде. Добрался до своей улицы и радостно вздохнул: оказалось, соскучился. Взял у консьержки ключ и стал подниматься на последний этаж, с удовольствием отмечая, что цвет стен остался бежевым, а лестница все так же поскрипывает.

Мастерская встретила его родным запахом красок и растворителя, но на вид стала совсем другой: теперь в ней царил беспорядок Мишеля Пелетье. Поль распахнул сначала окно, взглянул на парижские крыши, а потом заторопился в кладовку — там в образцовом порядке покоилось на полках его прошлое: папки с рисунками, картины. Он стал извлекать холст за холстом на свет, расставлять вдоль стен, и скоро отовсюду смотрела на него пустой чернотой глаз загадочная недоступная Лола.

Поль придирчиво приглядывался к портретам и не мог не усмехнуться. Черт подери! Чего-то я, конечно, достиг! Выразительный энергичный мазок, нервность ломаных линий, чистый холодный цвет. Стиль, безусловно, есть, но почему-то с души воротит. Скучная живопись. Бездушная. Интересно, почему я раньше этого не замечал?

Вдруг взгляд его упал на незатейливый набросок: Лола сидит на табуретке в своей любимой позе: поджав ноги, уронив между колен руки, вобрав голову в плечи — усталый нахохленный воробушек. А вот другой: по-детски обиженное личико с горестной складкой у губ...

Вглядываясь в наброски, Поль вдруг увидел Лолу такой, какой, наверное, она и была: простенькой, бесхитростной, деловитой. Вытирая пыль, она бесшумно сновала с тряпкой по мастерской, деловито стучала каблучками, уходя за покупками. Словно наяву, Поль услышал ее хрипловатый низкий голос, голос уроженки юга, и впервые сообразил, почему Лола упрашивала его поехать к морю — ей хотелось тепла, солнца. А зимой она, наверное, просто-напросто мерзла в их просторной и не слишком-то теплой мастерской.

Он видел в ней Кармен, а она была маленькой птичкой, которая всеми силами пыталась свить себе теплое гнездышко. И безуспешно. Поль не умещался в ее гнезде, он вообще был другой породы, очевидно из тех, что не гнездятся. И Лола ушла с тяжелым грузом обид и болезненных воспоминаний. Поль от души пожелал, чтобы и для Лолы прошлое стало мирной гаванью, где никогда не штормит, где утихают все бури.

Пепел перегоревшей любви таил в себе остатки тепла, и Поль, готовясь развеять его по ветру, невольно грелся.

С нежностью посмотрел он и на свои полотна. Как он был самонадеян, отважен, дерзок! Как верил во всемогущество мастерства! И оно у него, несомненно, было, это мастерство, а вот всемогущество — увы! Он надеялся на себя, и о нем самом кричит каждое из полотен, на котором изображена Лола. О том, какой он энергичный, дерзкий, мастеровитый. А живая Лола смотрит только со случайных набросков, где он ловил характерный жест, позу, движение. И выглядит она очень грустной и озабоченной. Почему-то Полю сегодня казались самыми интересными именно эти наброски, и он вглядывался и вглядывался в них, благодаря грустную Лолу за свои и прося прощения за ее страдания. Долгий мучительный год изменил его, обострил зоркость глаз и сердца. Теперь он видел, каким бесчувственным был тогда...

И ему опять мучительно захотелось работать. Работу он ощущал как счастье. Груз прошлого растаял, больше не угнетал его, не пригибал к земле. Поль торопливо отнес холсты обратно в кладовку и принялся собирать кисти, подрамники, соображая, чего не хватает и что нужно купить. Тянуло побыстрее вернуться в Валье, чтобы завтра... Да, сегодня уже не получится. Но завтра, завтра...

Тишину разорвал громкий телефонный звонок. Да-а, ведь мы еще собирались увидеться с феей, чуть не запамятовал. Хорошо, что она напомнила о себе. Он поднял трубку.

— Поль? — осведомился незнакомый женский голос.

— Да, — недоуменно откликнулся он, не в силах понять, с кем разговаривает.

— Мишель мне сказал, что вы приедете в субботу. Это Анни, подруга Лолы.

Поль тут же вспомнил узколицую голубоглазую шатенку — сработала профессиональная память. С Анни за все время их знакомства он обменялся двумя десятками фраз, не больше, и поэтому Поль по-прежнему недоумевал:

— Рад вас слышать. Чем могу служить?

— Мишель мне сказал... В общем... — Анни мялась, явно не зная, с чего начать. — Вы знаете, Лола сейчас у меня. Она тяжело болела, но сейчас уже поправилась. Осталась только страшная слабость. — Анни говорила теперь очень быстро, набравшись решимости высказаться до конца. — Мишель мне сказал, что из-за разлуки с Лолой вы бросили Париж, уехали в провинцию, сказал, что вы очень переживаете. Простите, что вмешиваюсь, но я подумала, что если вы с Лолой повидаетесь, то и вам, и ей будет легче. Она сейчас не в лучшем состоянии, но из гордости, конечно, не сделает первого шага. А вот если бы вы... Вы помогли бы и ей, и себе...

— Конечно. Непременно. Спасибо за заботу, — промямлил вконец растерянный Поль. — Дайте мне адрес, и я приеду где-нибудь во второй половине дня. Я ведь приехал по делам.

— О, понимаю! Буду вас ждать. Только Лоле скажите, что сами разыскали ее, а то она мне не простит. Сошлитесь на Мишеля, они в дружеских отношениях.

— Хорошо, Анни, хорошо. Около трех я буду. — Поль записал адрес, и они простились.

Несколько минут он сидел, потирая виски, раздумывая, что же делать. Он был готов помочь Лоле, но даже не представлял чем. О совместной жизни не может быть и речи, она канула в прошлое и безвозвратно. Это Поль понял именно сейчас. Денег Лола не возьмет — гордая. Честно говоря, он даже не видел особой необходимости в этом визите, но раз дал согласие, надо поехать, повидаться. Может, он в самом деле чем-то будет полезен.

Поль взглянул на часы и стал поспешно увязывать подрамники, потом взял кисти, коробку сангины, папку с акварельной бумагой. За недостающими красками и растворителем он только-только успевает в магазин. Мишель простит оставленный беспорядок.

Ровно в три Поль звонил в дверь Анни, держа в руках два букетика трогательных фрезий. Открыла голубоглазая шатенка: да, он не ошибся, когда представил подругу Лолы. Судя по животу, она вот-вот родит.

Поль вошел, вручил цветы и понял, что занял собой всю прихожую. Из-за двери высунулся мальчуган лет двух.

— У нас очень тесно, — извиняющимся тоном сказала Анни, — проходите. Лола задремала. Садитесь, мы с Марком пойдем погуляем. Мы только вас дожидались, чтобы открыть вам дверь.

— Конечно-конечно, — рассеянно отозвался Поль, беря стул и придвигая его к кушетке, на которой спала Лола.

Анни еще повозилась в прихожей, одевая малыша, потом хлопнула дверь.

Поль сидел и смотрел на спящую Лолу. Может быть, он впервые как следует рассмотрел ее: худенькую, изможденную. Какая Кармен? Какое пламя? Какие страсти? Сколько глупостей он навыдумывал! Стыдно вспомнить. Да, этой худенькой маленькой Лоле непременно нужно помочь. Впрочем, и Анни тоже — со дня на день в этой тесноте появится новый обитатель, тут не до подруг.

Вглядываясь в спящую, Поль с грустью чувствовал, что былая страсть улетучилась без следа. Может, она и не вспыхнула бы, если б он сразу увидел Лолу такой, какой видел сейчас. Его подвело собственное воображение. Но тем легче теперь предложить помощь старинной приятельнице, перед которой невольно оказался виноват.

Лола проснулась, и, глядя в открывшиеся черные, когда-то казавшиеся ему бездонными глаза, Поль невольно подумал, насколько выразительнее и богаче оттенками серые.

— Ты? — изумилась Лола. — Откуда?..

— Приехал за тобой. — Полю не хотелось ничего объяснять, он органически не был приспособлен к объяснениям.— Мишель наверняка тебе говорил, что я живу теперь в Валье, а мне он сказал, что тебе нужен свежий воздух. Так что собирайся.

— Подожди, Поль. Все так неожиданно. Хотя Мишель действительно убеждал меня, что после воспаления легких лучше всего пожить в деревне.

— Меня он в этом убедил, — энергично подхватил Поль. — Давай собираться, у нас мало времени. Ты знаешь, я терпеть не могу бестолковых разговоров!

Лола невольно усмехнулась: Поль есть Поль, терпением он никогда не отличался. Об отъезде он говорил как о деле решенном. И, как всегда, совершенно не интересовался ее мнением. Хотя сейчас ее мнение и в самом деле ничего не значило, у нее просто нет другого выхода. Мишель давно убеждал ее вернуться к Полю, расписывал, как тот страдает, считал, что без нее он загубит свой талант. Может, и в самом деле ее судьба быть музой художника Кремера.

За этот год, что Лола помыкалась по белу свету, ничего лучшего для себя она не нашла. Да и на что может рассчитывать девушка без образования? На место горничной в третьесортном отеле со всеми вытекающими последствиями?

Поль, видя, что Лола погрузилась в глубокое раздумье, принялся ее торопить: нужно поскорее ехать, в Валье тоже еще нужно устроиться, а завтрашний день Поль ни за что не хотел терять!

— Я тебе очень благодарна, Поль, — наконец со вздохом сказала Лола. — Надеюсь, что буду тебе в помощь.

— Конечно, будешь. Безусловно, — машинально отвечал Поль, прикидывая, сколько времени уйдет на сборы и когда вернется Анни, не попрощавшись с которой они все равно не могут уехать.

— А где Анни? — вспомнила о подруге и Лола.

— Пошла гулять с малышом.

Но Анни оказалась легка на помине, в прихожей хлопнула дверь, заливался смехом малыш. Узнав новость, Анни просияла.

— Я так рада за вас обоих! Надеюсь, теперь вы сумеете сохранить свое счастье. Я так боялась, что Лола вам откажет, но настоящая любовь преодолевает все препятствия. Видите, у вас есть надежда, Поль!

Он поддакивал, благодарил за добрые пожелания, особенно в них не вслушиваясь и нетерпеливо ожидая, когда же можно будет ехать. Наконец, радостно подхватив два чемодана и объемистую сумку, Поль погрузил их в машину.

Женщины между тем взволнованно переговаривались, пока Лола переодевалась.

— Вот видишь, он влюблен в тебя по-прежнему, — щебетала Анни, — полон нетерпения. Подумай, кто еще будет к тебе так относиться. Не бросайся хорошим человеком.

— Я все понимаю, Анни, — уныло отвечала Лола, — но он жуткий эгоист! Только о себе и думает.

— Ерунда, все мужчины эгоисты. К этому можно приспособиться. Попробуй!

— Я уже пробовала.

— А ты еще попробуй.

— Ладно.

Поль нетерпеливо посигналил, подруги расцеловались, пообещав звонить, сообщать все новости. Обе от души желали друг другу благополучия: обе стояли на пороге серьезных жизненных перемен.

Ведя машину, Поль то и дело искоса поглядывал на Лолу, привыкая к ней и удивляясь собственному равнодушию: рядом с ним сидела совершенно чужая женщина и он не мог понять, что же раньше в ней находил. Но именно поэтому Поль старался говорить как можно ласковее, стыдясь своего безразличия.

Лола же пообещала себе, что постарается позабыть обиды, попробует начать все заново. Может быть, за это время Поль и в самом деле понял, сколько я для него делала, как заботилась! Может, наконец оценил меня по заслугам? Мишель, во всяком случае, уверял, что Поль оценил.

До Валье добрались засветло. Поль с гордостью показывал свои клумбы, а Лолу неприятно поразила скудость маленького дома, неприбранность и запущенность сада, отовсюду веяло сыростью и запустением.

Войдя в комнату с итальянским окном, которую Поль великодушно отвел гостье, Лола зябко поёжилась: огромное окно смотрит все в тот же сырой запущенный сад и на нем нет даже шторы. Да я тут простужусь, а не выздоровею! Зимой здесь будет настоящий холодильник!

Увидев огорченное лицо Лолы, Поль сообразил, в чем дело, и попытался ее утешить:

— Здесь есть камин, его всегда можно растопить. Захочешь, купим обогреватель.

Впервые Поль заметил ее настроение и проявил заботу, это было чудом, и лицо Лолы расцвело улыбкой.

— Я хотела бы повесить шторы.

— В тетушкином шкафу этого добра навалом, завтра выберешь, что тебе по вкусу. И ковер можем постелить. Я-то живу по-спартански, а тебе нужно заботиться о здоровье.

— Спасибо, Поль! — Лола растрогалась, и что-то вроде надежды затеплилось в ее сердце.

— Осматривайся, соображай, что тебе еще нужно, а я пока схожу позову соседа. Надо отнести ко мне наверх оттоманку, мне там спать не на чем.

Лола благодарно улыбнулась: она не без напряжения думала о предстоящей ночи, ей одинаково неприятно было бы и отказывать Полю, и ложиться с ним в постель. Но он проявил деликатность, похоже, его в самом деле волнует ее здоровье. Неужели он действительно изменился?

Постучав, Поль вошел в комнату с охапкой дров, а когда Лола вышла в просторное помещение, которое когда-то служило, очевидно, гостиной, представил невысокому крепышу с седыми висками и живыми карими глазами.

— Гастон Криде, — назвался тот. — А вы с Полем похожи! И не знаешь, а сразу скажешь — родня. Скулы одинаково выступают, и посадка головы... Кузина, что ли?

И Поль, и Лола невольно разом кивнули, про себя немало удивившись неожиданно замеченному сходству.

— Погостить приехали? — добродушно продолжал расспросы Гастон.

— Здоровье поправлять, — ответил за Лолу Поль.

— А что с мадемуазель? — Лицо соседа выразило искреннюю озабоченность.

— Ничего серьезного, просто после воспаления легких врачи посоветовали пожить на свежем воздухе, — объяснила Лола.

— Воздух — первое дело, — оживился Гастон, — у нас его хоть ножом режь, такой воздух! А еще козье молоко. Приходите ко мне каждый день, будете выпивать по кружке парного, вмиг поправитесь. Кузен через неделю вас не узнает.

— Спасибо, весьма мило с вашей стороны, — поблагодарила Лола. — Только я не знаю...

— А я знаю, что мне будет приятно, если такая хорошенькая барышня поправится. Мы, деревенские жители, любим барышень поувесистее, правда, Поль? — И Гастон весело подмигнул. — Ну, сосед, где ваша оттоманка?

После того как мужчины доставили оттоманку по назначению, Гастон откланялся, напомнив, что завтра ждет Лолу на козье молоко.

Когда Лола вошла в комнату, которая неведомо на сколько времени должна стать ее пристанищем, в ней было уже тепло, весело горел огонь в камине, и она уютно свернулась под пуховым одеялом. При ближайшем рассмотрении все складывалось совсем не так уж плохо. И, довольная, Лола крепко уснула.

А Поль еще долго ходил по своей мастерской из угла в угол, посещаемый самыми разными мыслями: и невеселыми, и радостными.

На круги своя

Вот уже несколько раз Санди набирала номер мастерской Поля, но никто не брал трубку. Значит, он так и не выбрался. Когда он позвонил и назначил ей свидание в своем прошлом, она тут же ответила, что с прошлым он справится сам, а встретятся они в будущем. Что ж, значит, будущее еще не настало. А может, Поль начал работать и работа не отпускает его? Она не будет тревожить его звонками, чтобы он не почувствовал себя виноватым. Когда наберется душевных сил, позвонит сам.

Но флорентийская счастливая легкость уже витала в воздухе. Жаль, что Поль все еще болен своим прошлым. Санди от души желала ему выздоровления, которое непременно наступит. Она чувствовала, знала, иначе на душе у нее не было бы так безмятежно спокойно. Поль говорил, что и она, Санди, способна на чудо, называл феей. Порой Санди в самом деле чувствовала себя волшебницей — так счастливо преображался высокий грузный и подчас неуклюжий человек, становясь легким, подвижным и юным. И она мысленно посылала ему сигналы: «Все хорошо, Поль. Все правильно. Все прекрасно».

Санди отказалась от всех приглашений на этот вечер, собираясь провести его с Полем. Что ж, побродит одна, она всегда любила прогулки пешком в одиночестве. Почему бы не полюбоваться замечательным зрелищем, именуемым «вечерний Париж», ради которого съезжаются люди со всех концов земли?

Она надела платье, которое наверняка понравилось бы Полю, и вышла. Не спеша поднялась по крутой извилистой уличке Лепик к площади Тертр, которую оккупировали монмартрские художники. Многих Санди знала, были среди них и работяги-поденщики, зарабатывавшие себе на хлеб портретами-пятиминутками, были и талантливые, были и халтурщики. Но в целом ребята славные, и порой Санди охотно с ними болтала.

Потолкавшись среди художников, просто чтобы немного подышать запахом краски и почувствовать себя заодно с Полем, она поднялась на смотровую площадку перед Сакре-Кёр и, опершись на парапет, залюбовалась россыпью огней, в которую превратился вечерний Париж.

Как ни странно, ей не было грустно. Вмешательство житейского не могло омрачить их счастливой дружбы, точно так же, как их дружба не была препятствием ничему житейскому. Оба понимали, что счастливое парение не может длиться вечно, и послушно возвращались на землю. А земля была у каждого своя.

Полюбовавшись огненными гирляндами, Санди отправилась в свой любимый китайский ресторан, куда они часто наведывались с Филиппом. Салат с креветками, утка по-пекински, немного вина — традиционное меню. А может, взять что-нибудь экзотическое, например маринованных каракатиц? В честь Поля.

Она выбрала уютный столик в углу, открыла меню и задумалась. Но довольно скоро ее уединение было нарушено.

— Добрый вечер, мадемуазель, — произнес знакомый мужской голос.

Санди взглянула поверх меню и увидела Филиппа.

— Ты позволишь составить тебе компанию? — спросил он, уже отодвигая стул.

— Добрый вечер, Филипп, — ответила Санди, не зная, радоваться встрече или нет. Может, сегодня вечером все должны выяснить свои отношения с прошлым? — с невольной усмешкой подумала она.

Зато Филипп откровенно сиял. Он был счастлив, что Санди в субботний вечер ужинает одна. Это означало, что пока в ее жизни не появился другой мужчина, что она по-прежнему любит его и только обида мешает Санди быть с ним вместе. Еще Филипп был счастлив, что Марго не смогла поужинать с ним сегодня вечером, поскольку была занята в спектакле, и они договорились встретиться завтра.

— Можно, я закажу, ведь я знаю твои вкусы?

— нежно спросил Филипп, наклоняясь к Санди и пристально глядя ей в глаза, подчеркивая их особую близость.

— Неужели знаешь? — задумчиво переспросила она. — Впрочем, закажи.

Увидев, как нежно склоняется кавалер к даме, как настойчиво ей что-то шепчет, к их столику подошла цветочница с корзинкой, и Филипп тут же выбрал прелестный букет из мелких ветвистых роз.

Чудеса продолжаются, насмешливо подумала Санди, надо быть начеку, нас балуют не на шутку. Но букет приняла с благодарностью.

Филипп почувствовал, что еще на шаг приблизился к успеху, и поспешил сделать следующий. Взяв руку Санди в свою, он прошептал:

— Зачем ты меня мучаешь, Ди? Нам же плохо — и тебе, и мне. Да, я виноват перед тобой, так прости меня, прости! Я не могу без тебя.

До тех пор пока Филипп держался за свою правоту, пока лгал, стараясь убедить, что ничего не произошло, обида Санди вставала между ними непреодолимой преградой. Но теперь, когда он искренне раскаивался и просил прощения, Санди убеждалась, что Филипп ее любит, и ее отходчивое сердце было готово простить.

Простить? И сразу же перед глазами возникла нежная парочка, бредущая по дорожке между сверкающих после дождя кустов. Поль, на помощь! — мысленно позвала Санди, и вдруг почувствовала, что в ней вновь проснулось то грозное веселье, которое когда-то помогло ей справиться с болью.

— А что поделывает мадемуазель Дюваль? — спросила она. — Ты по-прежнему следишь за ее профессиональными успехами?

И ее порадовала непринужденность, с какой Филипп ответил:

— Конечно, она играет сейчас в небольшом театре на Монпарнасе.

— Прямо сейчас? — уточнила Санди и мгновенно сообразила, почему Филипп в субботний вечер ужинает в одиночестве.

— Право, не знаю, — передернул он плечами, — так пристально даже я за ней не слежу.

Разговор о Марго был ему неприятен, он хотел поскорее переменить тему.

— Поехали! — предложила Санди, вскакивая.

— Куда? — не понял Филипп.

— На спектакль! Берем такси и едем! Успеем, по крайней мере, на второе действие. — И, посмотрев на опрокинутое лицо Филиппа, добавила, сжалившись: — Ты же знаешь, я работаю и с актерами. Мне очень интересно. Я не прощу себе, если проморгаю восходящую звезду.

— А как же ужин? — попытался сопротивляться Филипп. — Я умираю с голоду.

— Час продержишься на духовной пище, — отчеканила Санди, — потом поужинаем.

— Нет, я ни в чем не могу тебе отказать, — со вздохом покорился Филипп.

А что ему оставалось? Санди пребывала в особом настроении: серые глаза насмешливо искрятся, губы улыбаются, но за улыбкой таится гроза, придающая Санди ту победительную силу, перед которой невозможно устоять. Немного подумав, Филипп сообразил, что он, собственно, ничем не рискует: Марго при всем желании не разглядит их в темном зале, пусть даже совсем небольшом. А польза, зная Санди, может выйти огромная.

Спектакль ему нравился. Марго играла озорную настырную девчонку, и характерная роль удавалась ей гораздо лучше, чем вживание в образ наивной и нежной Анны. Филипп гордился талантом Марго, она настоящая актриса. Что ж, пусть Ди убедится, что он может вполне бескорыстно интересоваться молодым крепнущим дарованием.

Так ничего и не заказав, они покинули ресторан и через двадцать минут уже сидели в полутемном зале и смотрели на освещенную сцену, ожидая появления мадемуазель Дюваль.

Санди огляделась — зал почти полон, хотя сезон далеко не в разгаре, значит, спектакль пользуется успехом. Тем лучше. Она всегда ценила вкус Филиппа. А еще через полчаса она первой бурно захлопала.

Вспыхнул свет, и стало видно, что зал совсем маленький.

— Пойдем! Пойдем! — Санди потащила Филиппа к дверям, не дожидаясь выхода актеров на поклон.

Филипп более чем охотно последовал за ней. Ди умница! Какой такт! Выйдя на аплодисменты, Марго непременно бы заметила среди публики крупную рыжеволосую Санди и рядом с ней его, Филиппа. Зачем портить девочке радость от успеха? А успех есть. Настоящий.

— Ну, как тебе? — с законным удовлетворением спросил Филипп. — Здорово? Что я говорил?

Он едва поспевал за уверенно шагавшей вперед Санди, которая свернула в боковой коридорчик.

— Потрясающе! — на ходу одобрила она. — Сейчас мы от души поздравим молодую актрису. — И Санди уверенно постучала в дверь.

Филипп покрылся холодным потом.

— Войдите! — крикнул женский голос, и они вошли в гримерную, где сидела усталая и счастливая Маргарита Дюваль.

Увидев широко улыбающуюся Санди с букетом и маячащего за ее плечом Филиппа, актриса от неожиданности растерялась, но тут же справилась с собой и вооружилась радостной улыбкой.

— Вы великолепны! Это от нас с Филиппом, — сказала Санди, протягивая букет. Она сделала шаг назад и чуть ли не положила ему голову на плечо.

— Спасибо, спасибо, — благодарила Марго, пытаясь поймать взгляд Филиппа и выяснить, что сие означает, какого черта он устроил эту комедию?

А Санди уже протягивала свою визитку и была сама благожелательность.

— Будет необходимость, всегда рада помочь.

Филипп, выразительно глядя на Марго и всеми силами стараясь дать ей понять, что ради нее готов на любые жертвы, присоединился к поздравлениям, добавив:

— Я рад, что мадемуазель Тампл наконец нашла время приехать на ваш спектакль, Маргарита, и оценила вашу игру по достоинству. Вы можете рассчитывать на блестящее будущее! Однако не смеем вас больше утомлять. — И он мягко, но настойчиво вытолкал Санди из гримуборной.

— А теперь ужинать! — энергично объявила она. — Ты доставил мне необыкновенное удовольствие. Спасибо.

Филипп молчал. Он сам расставил эту западню, сам в нее попался. Завтра предстоит выяснение отношений с Марго, а он терпеть не мог скандалов. Но Санди, Санди! Кто бы мог подумать, что она способна на такой спектакль?! Молодец!

Он обнял ее за плечи, прижал к себе. И все-таки ему хотелось доставить ей несколько неприятных минут в отместку за пережитое, поэтому, наклонившись, Филипп нежно проворковал:

— Ты была так добра, так сердечна с Маргаритой! Я видел, она была счастлива. Спасибо. Теперь ты сама убедилась, что можешь на нее рассчитывать при случае. Рекомендуй без опаски, она не подведет.

Санди пристально посмотрела в глаза Филиппу: он стал прилежным учеником в школе злословия или благодарит вполне искренне? И вполне искренне надеется, что она будет заниматься продвижением к славе его любовницы? В гримерке Санди поняла, что роман Марго и Филиппа продолжается, но перешел в другую стадию — Филипп скучает и хочет вернуться к ней, Санди. Этого он, несомненно, хочет совершенно искренне, недаром попросил у нее прощения. А вот чего хочет она сама?

— Да, я вижу, она талантлива, в этом ты не ошибся.

Санди ждала, что Филипп с шутливым пафосом воскликнет: «Но как я ошибся во всем остальном!». Однако он промолчал.

— Так куда мы пойдем ужинать? — спросила она. Несмотря ни на что, ей было весело: пусть Маргарита молоденькая, хорошенькая и даже талантливая, но Филипп все-таки предпочел ее, Санди! — Я тоже умираю с голоду. Не допустим, чтобы приятный вечер закончился двумя смертями!

Филипп не подхватил шутки и только теснее и теснее прижимал Санди к себе, собираясь взять реванш и окупить радостями сегодняшней ночи неприятности завтрашнего дня.

Они выбрали маленький рыбный ресторанчик «Кошка с удочкой». Усевшись, зажгли на столике светильник с желтым абажуром и посмотрели друг на друга: полумрак сделал их таинственно-привлекательными.

— Закажем лососину на вертеле, — предложила Санди, — восполним недостаток розового цвета в житейской материи.

Она все время пыталась шутить, но, следовало признать, не слишком удачно — нервы все-таки были на пределе. Значит, желательно выпить чего-нибудь покрепче, и Филипп, и она нуждались в этом.

Поквитавшись с соперницей, Санди все приглядывалась к своему возлюбленному. По ее мнению, Филипп вел себя безупречно. Ни тени недовольства не легло на его лицо, он был оживлен, нежен, внимателен, каждым взглядом, движением вновь и вновь подтверждая, что хочет быть с ней, и только с ней. И Санди начала оттаивать.

Жизнь есть жизнь, меланхолично рассуждала она после четвертой рюмки коньяка. Я не должна слишком строго карать Филиппа за мимолетное увлечение. Я ведь тоже не без греха. Если бы Поль не витал в царстве грёз со своей Кармен, кто знает... А Филипп, он такой родной, привычный...

Филипп почувствовал перелом в настроении Санди: она больше не отстранялась, не отгораживалась, не бравировала, вела себя мягче, естественней — и вздохнул с облегчением. Ему тоже стало легко и просто. И все казалось простым и радостным, они опять вместе: он и милая надежная Ди. Филипп наслаждался той чудесной безмятежностью, которая возникала только рядом с Санди. Он подозвал официанта и заказал шампанское.

— Что празднуем? Триумф Маргариты Дюваль? — не могла не съязвить Санди.

— Нет, победу Мелисанды Тампл, — очень серьезно ответил Филипп.

Когда они вышли из ресторана, шел уже второй час ночи, но они могли позволить себе никуда не спешить в этот осенний субботний вечер, хранивший, несмотря на прохладу, воспоминание о летнем тепле. Санди и не спешила. Казалось, все уже решено, но что-то мешало ей, вызывая ощущение неловкости. Призрак Марго витал в воздухе, и Санди не знала, как от него избавиться.

— Я к тебе? — Филипп остановил такси и вопросительно смотрел на нее.

— Нет, я к тебе, — мгновенно отозвалась она.

Если он хоть на секунду замнется, если откажет, будет настаивать на своем, она уедет одна, и больше никогда, никогда они не увидятся!

— Поехали, — тут же согласился Филипп, — только у меня беспорядок, Ди. Жуткий беспорядок.

— Я обожаю твой беспорядок! — выпалила она, садясь в такси.

Войдя в квартиру Филиппа, Санди убедилась окончательно и бесповоротно, что преувеличила роль Маргариты в его жизни, в этой берлоге нечего опасаться наткнуться на помаду или чулки. Те же скомканные свитера, кипы бумаг, окурки, чашки с недопитым кофе и пылящийся в углу компьютер. Все так, словно только вчера она ушла отсюда. Санди уткнулась в плечо Филиппа и всхлипнула.

— Ну что ты, глупышка? Что ты? — ласково спрашивал он, прижимая к себе ставшее податливым и покорным женское тело.

Муза

Лолу разбудило солнце, залив веселым светом всю комнату. Яркий свет и тишина поразили ее. И еще золотые ветки, что тянулись прямо в окно.

Как же здесь хорошо! — потянувшись, подумала она и с нежностью вспомнила Поля. Может, он сейчас войдет, присядет на край кровати, обнимет меня, станет целовать, щекоча бородой... От этой бороды прямо мурашки по коже. Вот где у нас ладилось, так это в постели! А в остальном... Лола невольно вздохнула.

Никто не шел. В доме было тихо по-прежнему, и, одевшись, Лола вышла в сад, решив обследовать новые владения. Сад походил скорее на непроходимую чащу, но дорожка все-таки была, и она отважно ступила на нее. Потянуло зябкой сыростью, того и гляди, змея выползет. Лола опасливо поглядывала под ноги, не забывая уворачиваться от веток боярышника и жимолости, которые безудержно разрослись на воле и так и норовили ее зацепить.

С вздохом облегчения она добралась до скамейки под яблоней, сорвала красное яблочко, которыми та была усыпана. Оказалось кислое, Лоле не понравилось, и она зашвырнула яблоко в кусты. От скамейки другая дорожка вела прямо к ограде, у которой Лола застыла, заглядевшись на соседские владения. Если она и представляла себе райский сад, то именно так: аккуратные ряды беленых яблонь, каждая ветка покоится на подпорке. Еще один рядок — сливы, другой — какие-то кусты, наверное, смородина.

В другой стороне огород с ровными грядками-шоколадками — уже перекопаны, отдыхают. А есть и зеленые: вон петрушка с сельдереем курчавятся, сидят тугие кочаны капусты, торчат перья лука. А тыквы-то, тыквы! Какие, наверное, эта земля родит помидоры, огурцы, спаржу, артишоки!

На лице соседки читалось такое неподдельное восхищение, что Гастон не мог не улыбнуться.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Как спалось на новом месте?

— Спасибо, великолепно. А вам?

— Мне заботы мешают спать. Видите, какое хозяйство! — широким жестом Гастон обвел сад, огород, постройки. — А руки-то одни.

— Хозяйство у вас замечательное, — с невольной завистью сказала Лола. — Просто глаз не оторвать. Стою, любуюсь.

— А вы братца своего надоумьте, может, и он за дело возьмется.

Лола пренебрежительно махнула рукой, и Гастон правильно понял ее жест: мол, куда ему!

— Тогда идите молоко пить.

— Спасибо, но я...

— Да вы не стесняйтесь, я от доброго сердца, по-соседски.

— Ну уговорили, — улыбнулась Лола.

И продолжая беседовать, они пошли вдоль ограды каждый со своей стороны: Лола, с трудом пробираясь среди кустов, а Гастон, сочувственно поглядывая на нее, по выложенной камешками дорожке. По такой же аккуратной дорожке он повел гостью к вольеру, где важно расхаживали куры.

— А коз сейчас нет, — сказал Гастон. — Слышали поутру рожок пастуха? К вечеру вернутся.

Лола вспомнила, что действительно сквозь сон слышала пенье рожка, но решила, что и оно ей снится.

Они обошли огород. Лола с дотошностью деревенской жительницы расспрашивала о земле и о том, что на ней родится, а Гастон с удовольствием отвечал на вопросы. Давно уже у него не было такой внимательной заинтересованной собеседницы. Лола трогала его своим жадным вниманием ко всем хозяйственным мелочам. Она хоть и походила на городскую, но по нутру была своя, деревенская, не то что ее кузен.

После огорода осмотрели фруктовый сад.

— А теперь прошу в дом, я вам молочка налью, — пригласил хозяин.

Лола залюбовалась растущими перед террасой розами.

— Осенние, — объяснил Гастон, — доцветают. А что летом делалось! Не передать.

В доме Лола сразу отметила, что, несмотря на чистоту и опрятность, не хватало женской руки. Гастон налил ей молока в глиняную кружку, и Лола, отпив глоток, будто перенеслась в свое детство: ее родители тоже держали коз, она на козьем молоке выросла.

— Я сейчас вам яблочек насыплю, — тем временем говорил Гастон, — вам поправиться надо, а то вон какая худая. Скажите братцу, чтобы получше за вами смотрел, и, если надо чего, приходите по-соседски, всегда помогу.

— Спасибо, — поблагодарила Лола и, не удержавшись, откусила от крутобокого румяного яблока из тех, что насыпал для нее в корзинку щедрый сосед. Вот это яблоко! Мед!

Гастон проводил ее до калитки.

— Ну, до завтра, соседка! Буду ждать.

— До завтра! — откликнулась Лола и пошла к себе, аппетитно хрустя сочным яблоком и думая: не нашим чета.

Когда она вошла в дом, Поль сидел пил на кухне кофе.

— Доброе утро! Я тебя потерял. Гулять ходила?

— Пила козье молоко у Гастона. Доброе утро. — Она присела к столу и сделала себе несколько тостов с джемом. Вот что значит поутру прогуляться, даже проголодалась! — После завтрака поможешь мне со шторами? И вообще введи в курс хозяйства.

Поль сразу погрустнел.

— Конечно, помогу. А по утрам, ты же знаешь, я работать люблю и уже начал одну работу. Если захочешь, веди хозяйство, а нет — и так обойдемся. По воскресеньям тут базар, покупай, чего знаешь, деньги вон там. — И он показал на супницу, которую, очевидно, использовал как банк.

К быту по-прежнему равнодушен, со вздохом констатировала Лола.

Поль быстро допил кофе и потащил ее в полутемную кладовку. Зажег свет и, ткнув пальцем в большой резной шкаф, сказал:

— Шторы здесь. Да, еще ковер! Сейчас расстелю.

— А телевизор у тебя где? — осведомилась Лола.

— Нигде. Я как-то не удосужился. Книги есть. И места тут дивные, я каждый день гуляю и тебе советую. А хочешь, по магазинам броди, по улицам. Городок очень приятный.

Поль забрал из кладовки свернутый в трубу ковер и оттащил в комнату Лолы. Как только расстелил, в комнате стало и уютнее, и теплее.

— Видишь, как славно! — обрадовался Поль, одобрительно оглядывая темно-зеленый с бежевым ковер. — Теперь и шторы можешь подбирать, и покрывало. Две тетушкины комнаты я храню в неприкосновенности, остальными можешь распоряжаться. Сваришь обед — спасибо, нет — пообедаем в кафе.

Поль убежал к себе наверх, Лола со вздохом открыла шкаф. Выбирать не приходилось: натурщицей, горничной она уже наработалась, побудет теперь экономкой.

Поль работал целый день, забыл про еду, даже на прогулку не пошел. Он покинул мастерскую, когда стемнело, почувствовав, что зверски проголодался. Вошел на кухню и удивился: кухня преобразилась: на столе скатерть, на полках надраенные старинные пузатые кастрюли, горшки, кринки. И тарелки какие-то диковинные Лола отыскала и по стенам развесила. Пол блестит. А запах... Запах-то какой!

— Нравится? — Лола довольно улыбнулась. — Ну садись быстрее за стол. Проголодался, наверное.

— Не то слово! А ты тут потрудилась на славу. Устала?

— Устала, но днем отдохнула. Давай теперь ужинать, а после ужина загляни ко мне.

Поль ел овощное рагу и похваливал. Как это он забыл, что Лола отличная хозяйка?

— Только сейчас я понял, какое приобрел сокровище! Работа у меня теперь пойдет как по маслу.

— Недаром ты называл меня своей музой, — отозвалась довольная Лола, принимаясь мыть посуду, — Мишель мне говорил, что ты кисти и в руки не берешь, а стоило мне приехать, ты уже за мольбертом.

Поль чуть не поперхнулся.

— Ну, показывай, что там у тебя в комнате, — сказал он, видя, что Лола покончила с посудой.

С порога он оценил произошедшие с интерьером перемены: на окне ярко-розовые муслиновые занавески с кружевом, на постели малиновое шелковое покрывало, на столике плюшевая скатерть и чудесный осенний букет в вазе, на каминной полке — какие-то финтифлюшки. Словом, филиал тетушкиного будуара. Отлично. Главное, чтобы Лоле нравилось.

— Поздравляю с новосельем! Бегу в погреб за вином, будем праздновать!

— Погоди, сначала перевесь зеркало!

Ну что ж, пусть счастье Лолы будет полным. Поль перевесил зеркало и с улыбкой смотрел, как тщательно Лола расставляет какие-то баночки, бутылочки, флакончики.

Потом они сидели в гостиной, пили вино, вспоминали прошлое. Лола рассказывала о своих скитаниях, но без печальных подробностей. Она была уверена, что Поль захочет провести вместе ночь, но в одиннадцать он встал, поцеловал ее в лоб и, пожелав спокойной ночи, отправился к себе.

И на следующий день Поль работал до темноты. И на второй. И на третий. Целыми днями одной в доме Лоле было скучно, и она попросила Гастона подобрать ей какое-нибудь занятие на свежем воздухе.

— А то Поль работает целыми днями, а я все одна и одна.

— Работает? Поль? — изумился Гастон. — А что же он такое делает?

— Картины пишет.

— И много написал?

— Пока нет.

— То-то! Я найду вам что-нибудь посильное.

Теперь Лола помогала Гастону в саду. На свежем воздухе она порозовела, окрепла, и Гастон не мог нарадоваться, как быстро она идет на поправку.

С Полем Лола почти и не виделась, он по-прежнему спускался только к вечеру, ему работалось.

Мысленно Поль возвращался в тот нестерпимо яркий день, когда на ступеньках, ведущих в сверкающий каплями дождя сад, стояла Санди. Фея Мелисанда, повторял он, и на душе возникало ощущение сливочной свежести, и вот, сам не зная почему, вместо портрета он стал писать натюрморт — утренний, ослепительный. Крахмальная, отбеленная до синевы скатерть, небрежно смятая крахмальная салфетка, перламутровый молочник, блики солнца, золотистые хлебные крошки, точь-в-точь веснушки на молочной коже Санди, хлеб с золотистой корочкой и... что же еще? Ах да, легкокрылая бабочка — душа, Психея... Таким вышел первый портрет феи Мелисанды, и Поль остался им очень доволен: утренней радостью и свежестью веяло от него.

В день, когда Поль закончил портрет, он покинул мастерскую, мурлыча песенку и чувствуя себя расшалившимся мальчишкой.

— Лола! — закричал он на весь дом. — А не отправиться ли нам куда-нибудь?

— Можно в питомник пойти, — не растерялась Лола. — Гастон говорил, что он совсем недалеко. Мы бы посадили абрикосовое дерево, а то яблоки такие кислые...

— В питомник так в питомник, — великодушно согласился Поль. — Только поднимись сначала наверх, посмотри, что у меня вышло.

Поль впервые пригласил Лолу к себе наверх, и ей это показалось хорошим предзнаменованием. Оглядев мастерскую, она расстроилась: краски, подрамники, картина на мольберте — все точь-в-точь как в Париже. И они с Полем по-прежнему чужие люди. Зря Мишель болтал, что он без нее страдает. Может, и страдал, но только по какой-то другой причине. Лоле по-прежнему было обидно, что она для Поля — пустое место.

Он меня и не замечает. Я для него — тьфу! Ничто! Он, видите ли, целыми днями пишет! А что пишет? То, что я каждый день к завтраку подаю! Лучше бы, право слово, завтракал вовремя! Но вслух она сказала совсем другое:

— Мило, очень мило, вот только скатерть сделал бы в горошек, повеселее.

— На следующей картине непременно, — весело пообещал Поль. — А теперь в питомник! Живо!

В питомнике Лола отправилась консультироваться со специалистами, ее интересовало все: урожайность, через сколько времени будет плодоносить, сколько нужно вносить удобрений во время роста. Поль же отправился бродить по питомнику и вскоре набрел на оранжерею — странные причудливые растения вились, ветвились, цвели и плодоносили в ней. В воздухе влажно пахло тропиками, и Поля потянуло на странствия.

Я разменял четвертый десяток, а где побывал? В Италии, Испании, Англии. Север Европы меня не прельщает, но Египет! Индия! Новая Зеландия! Какого черта я прозябаю в Валье? Чего ради сижу тут? Что высижу? Я отяжелел, обрюзг. Если бы не фея Мелисанда, продолжал бы ныть и киснуть.

Поль вспомнил свою писанину. Какой стыд! Кажется, Санди вполне серьезно предлагала ему заняться женским романом или мелодрамой. Лучше бы вышиванием или художественной штопкой! Поль даже головой покрутил, вспомнив свой недавний позор. Нет, он докажет, что мелодрама не его стихия. Ему еще только предстоит отыскать свой жанр.

Он увидел перед собой стремительно летящую вперед Санди. Вот это скорость! И разве случайно, что они сразу же пустились в путешествие? Санди — идеальная спутница: чуткая к впечатлениям, непритязательная по части житейских удобств.

Поль вдруг понял, что страшно соскучился. Он уже попытался встретиться с Санди на полотне, но пока только еще приближался, нащупывал...

— Поль! — послышался басовитый голос Лолы. — Где ты?

Почему ее бас казался мне воркованьем голубки? Поль поморщился и вышел из оранжереи.

— Полюбуйся-ка! — Лола держала три прутика с обернутыми во что-то зеленое корнями.

Поль иронически хмыкнул и, забрав прутики, понес их к машине. Лола шла рядом, оживленно пересказывая, что узнала от Гастона о фруктовых деревьях и уходе за садом.

— Понимаешь, Поль, если садом заниматься, то...

Поль понимал, он любил землю и рад был бы заниматься ею, но дело, которое выбрало его, которое заставило себе служить, оказалось ревнивее и неумолимее всех жен на свете, оно требовало его целиком. Все остальное — земля, вода, любимая женщина — могло быть только коротким отдыхом. Вот он и отдыхал, разводя цветы на клумбах.

— А ямы ты выкопаешь? — осторожно спросила Лола. — Или лучше нанять кого-нибудь?

— Выкопаю, — пообещал Поль.

После оконченной работы он имел право на отдых и был рад покопаться в земле. Земля забирала усталость, обновляла силы.

Всю вторую половину дня они работали в саду, расчищали место, Поль копал ямы. Сажая прутики, он торжественно пожелал им вырасти крепкими и раскидистыми деревьями.

Лола с гордостью смотрела и на абрикосы, и на Поля. Это были первые деревья, которые они посадили вместе. Кто знает, быть может, скоро на земле появится прекрасный благоуханный сад — символ их любви?

Быстро темнело, стало прохладнее, и они заторопились в дом, чтобы поужинать в теплой кухне. По дороге Поль прихватил из сарая охапку дров для камина.

Лола суетилась, накрывая на стол, и Поль заметил, как поздоровела она на свежем воздухе.

Румянец во всю щеку, над верхней губой темнеет пушок, плечи, грудь, бедра — все налилось, раздалось.

За ужином Лола призывно и нежно поглядывала на Поля, ей казалось, что ритуал посадки дерева объединил их и уж сегодня он не удерет ночевать на чердак. Поль думал о чем-то своем и ел машинально.

Потом, растопив камин, сел и уставился на огонь, который без устали рисовал все новые и новые картины: то алые леса, то огненную реку, то негритянскую деревню на берегу пламенеющего озера. Лола пыталась разговорить Поля, но он не отвечал, по-стариковски сгорбившись в кресле.

Трель телефона вывела Поля из оцепенения. Он не сомневался, что звонит Санди, между ними по-прежнему сохраняется телепатическая связь. На звонок поднялась было и Лола, но, видя, с какой радостью устремился к телефону Поль, снова уселась в кресло.

— Привет, старина! — раздался веселый голос Мишеля. — Я приехал и сразу понял, что ты побывал с визитом. Похоже, дела у тебя пошли на лад. Лола с тобой?

— Да, она здесь. Рад тебя слышать. — Поль обрадовался, но чуть меньше, чем обрадовался бы другому звонку.

— Тогда я за тебя спокоен! Теперь все пойдет на лад. Я бы приехал к вам, но через месяц конкурс. Я собираюсь поучаствовать. Привез кое-что любопытное, хочу попробовать. Завтра подам заявку.

— Подай и за меня тоже, — попросил Поль, — там же по-прежнему анонимно, да?

— Конечно! Вот это темпы, старик! Да Лола просто волшебница! Завтра и подам. А под каким девизом?

— Муза дальних странствий.

— Отлично! Слушай, Поль, мне кажется, мы опять помолодели и заболели прежней лихорадкой, а?

— А мне кажется, что мы здорово изменились. Теперь, когда у меня есть срок, буду работать как бешеный. Есть стимул. Работу надо представить ровно через месяц?

— Да. Я буду держать тебя в курсе. Если возникнут изменения, сообщу. Через месяц увидимся уж точно, раньше я вряд ли к вам выберусь. Если соберетесь сами, милости просим.

Они еще потолковали о современных тенденциях в живописи, об испанских новостях, и на прощание Мишель попросил:

— Дай мне на секундочку Лолу. А тебе успехов, старина! Дорогая! Поздравляю! — радостно загудел он. — Ты, наверное, на седьмом небе! Каков результат, а? Что я говорил? Ты нужна ему как хлеб, как воздух! Подумать только, он уже работает!

— Да-да, все очень хорошо, — вяло подтвердила Лола. — Ты был прав, я очень тебе благодарна.

— Не стоит! Главное Поль. Он — талант. Потрясающий! И хорошо, что мы с тобой понимаем друг друга. Ну, пока! Рад новостям.

Лола, вздохнув, положила трубку и заглянула в гостиную. Поль сидел у камина, смотрел на огонь. Лицо, на которое падали красные блики пламени, казалось веселым и грозным. До того веселым и до того грозным, что Лола даже оробела. Она не понимала этого человека. Все у него не как у других, вечные перепады настроения, и поди узнай, какое лучше: когда сидит и горбится, как старик, или же когда носится по дому, как угорелый? Они с Мишелем оба сумасшедшие, потому друг друга и понимают. Может, Мишелю виднее? Может, он все-таки прав?

На цыпочках Лола подошла к Полю сзади и обняла его, положив подбородок на плечо, любуясь догорающим пламенем.

Поль от неожиданности вздрогнул.

— Хорошо, что мы посадили деревья, правда?

— Правда, — согласился он.

Угли в камине подернулись белой пеленой пепла, но сквозь эту пелену еще вспыхивали то алым, то малиновым.

Поль разомкнул руки Лолы и поднялся.

— Пора спать, детка. А завтра...

И счастливо потянулся, предвкушая утреннее золотое солнце и бодрящую свежесть. Будущая картина уже витала в воздухе, ее нужно только разглядеть.

Лола обиженно посмотрела на него, но Поль ласково, как ребенку, повторил:

— Пора спать, детка.

И отправился к себе на чердак. Чердак был для него кораблем. Корабль разворачивался, готовясь выйти в открытое море, а Поль пускался в неведомое странствие, надеясь привезти из него никому не ведомые дары.

Ревность

Понедельник, вторник, среда... Лола ждала Поля к завтраку, звала его по несколько раз, но безуспешно. Он работал, спускался на секунду, забирал кофе наверх, и больше Лола его не видела часов до четырех, когда Поль опять появлялся, надевал куртку и отправлялся обедать в кафе, а потом на прогулку. Возвращался он, когда темнело, и опять исчезал у себя. Иногда уходил с утра и на целый день. Здороваясь, мог рассеянно сказать:

— А ты выглядишь гораздо лучше, детка, свежий воздух тебе на пользу.

Да, я для него ничто, пустое место, с горечью убеждалась Лола. С утра она отправлялась к Гастону пить молоко, потом они вместе работали в саду: собирали и укладывали яблоки в корзины, подстригали кусты, обрезали и подкармливали клубнику.

Поль не заметил обиды Лолы, не заметил ее отсутствия в доме. Он не интересовался ее занятиями и был только рад, что они его не касаются.

Поработав в соседском саду, Лола отправлялась домой обедать, потом спала часок-другой и к вечеру, отдохнувшая, посвежевшая, отправлялась опять к соседу повозиться с козами. Вот уж с кем она любила возиться, так это с ними.

Гастон только диву давался, как ловко Лола управляется с его козами, доит, вычесывает. Он давно рассказал душевной соседке все свои нехитрые житейские истории: о жене, которая долго болела и вот уже два года как умерла, о двух дочках, которых отдал учиться в пансион при католическом монастыре и они приезжают домой только на каникулы. Дочки аккуратно писали, и Гастон уже привык делиться с Лолой всеми их новостями. Она с удовольствием слушала.

Глядя, как умело Лола вычесывает пух, Гастон сказал:

— Вы, наверное, и вяжете хорошо, вот и свяжите себе из этого пуха жакет к зиме. То-то тепло будет! А спрясть можно отдать, у нас тут мастерицы найдутся.

— Да я и сама спряду, — ответила Лола, немало удивив соседа. А сама вспомнила, как сидит на маленькой скамеечке возле бабушки и та учит ее навивать пух на толстую суровую нитку. Ей и в самом деле захотелось связать себе толстый теплый жакет, а то какую зиму мерзнет!

Лола с уважением взглянула на соседа: вот это мужчина, все знает, во всем разбирается. Только взглянул на меня, сразу понял, что я зябну. А Поль? Мы год вместе прожили, а ему, кроме всяких глупостей, ничего в голову не приходило. На Рождество такое платье подарил, что я в нем посинела от холода. Вся забота была, чтобы мишуры побольше в волосы напихать. Да нет, что тут говорить: больной человек. А с другой стороны, и неплохой, незлобивый. Незлобивый-то незлобивый, а жить с ним обидно. Ходит, будто мимо пустого места.

Обиднее всего Лоле показалось пренебрежение, с каким Поль отстранил ее, когда она обняла его возле камина. Она, можно сказать, через себя переступила, ради него старалась, а он ей в душу плюнул. Как такое простить?

Просыпаясь по ночам в своей слишком широкой деревянной кровати, Лола долго лежала, глядя в потолок. Чем больше она думала, тем яснее понимала, что все дело в женщине, которая появилась в жизни Поля. А зачем он тогда меня к себе привез? Помучить и поиздеваться? Такого я не допущу. Я все выясню, во всем разберусь. Зря он меня за дурочку держит.

Как только Поль отправился на прогулку, Лола поднялась на чердак, где обычно без особого приглашения не появлялась. Хорошенько обследовав мастерскую, она убедилась в своей несомненной правоте: Поль влюблен в крупную блондинку. На набросках, рисунках она куда-то летела: то в шлеме, то с крыльями, то без них. Помнится, и меня он рядил во что-то немыслимое, пока был влюблен, усмехнулась Лола.

И вдруг... Она даже руками всплеснула от негодования. Ну надо же! Подумать только! Эту свою толстуху он рисует прямо поверх моих портретов! Замазывает и пишет по новой! А остальные мои портреты в углу валяются! Вон, целая куча!

Такого оскорбления Лола стерпеть не могла. Что же это получается? Выходит, целый год я мучилась совершенно напрасно? Часами сидела, руки, ноги, спина отваливались, и все псу под хвост! Взял и замазал, а меня из жизни вычеркнул? Я — пустое место?!

Обида клокотала в Лоле — ведь она была Полю всем: и любовницей, и натурщицей, и поденщицей, и прачкой, и кухаркой, а он отплатил черной неблагодарностью! Ее замазать, а с этой толстухой на конкурс?! Ее, Лолу, он почему-то не захотел выставлять. Добрые люди предлагали, а Поль заартачился. Впрочем, Лоле не очень-то и нравилось, как Поль ее изображал! Кривая, косая. Тоже мне художник! Не мог любимую женщину как следует нарисовать! А эту корову сразу на конкурс! Да откуда она такая взялась?

Продолжая свое расследование, Лола на одной из дальних полок наткнулась на запыленную ярко-красную папку. Так, а это что такое? Раскрыла, пробежала глазами несколько строк и поняла, что должна дочитать до конца. Оказывается, Поль вел что-то вроде дневника, и, вполне возможно, из него можно узнать много интересного. Папку брать не стоит, слишком приметная, а вот рукопись — непременно. Полю сейчас ни до чего, кроме работы, он и не хватится дневника.

Лола вытащила из папки рукопись, и на пол упала визитка: «Мадемуазель Тампл, литературный агент. Париж, улица Мадам, 17. Телефон для справок...».

Неужели Поль собирался издавать свой дневник? И что он там понаписал? Нет, надо во всем разобраться. Пусть не думает, что со мной можно обращаться как ни попадя!

Крайне взволнованная, прижимая к груди рукопись, Лола спустилась вниз. Давно уже у нее не билось так отчаянно сердце. Наконец она обрела ключ ко всем загадкам. Наконец стояла на пороге жизненно важных решений.

Даже Поль, когда вошел в дом, понял, что за время его отсутствия с Лолой что-то произошло.

— У тебя все в порядке? — спросил он, приглядываясь. — Ты здорова?

— Да-да, — поторопилась она ответить. — Но лягу сегодня пораньше, чувствую, что устала.

И, посмотрев в ее лихорадочно блестящие глаза, разгоревшиеся щеки, Поль понял, что Лола действительно неважно себя чувствует.

— Похоже, ты простыла. Сейчас будем лечиться.

— Спасибо, не стоит. Хотя я тронута, что ты иногда со своих облаков спускаешься на землю.

Поль вздохнул: ох уж эти постоянные женские шпильки, потому и хочется вечно витать в облаках! Но раз Лола заболевает, его долг за ней поухаживать.

— Ложись, — сказал он, — я принесу тебе ужин в постель, и сам с тобой поужинаю. И еще заварю тебе чашечку вербены, мне мама всегда заваривала.

Вот внимание, которого она так ждала, но сейчас оно ее совсем не радовало. Наоборот. Едва услышав об ужине в постели, Лола почувствовала, что щеки у нее разгорелись еще ярче. Она привыкла, что Поль и внизу-то редко бывает, и положила рукопись прямо на ночной столик возле кровати. Сейчас он войдет и...

— Да, завари мне, пожалуйста, вербену. Мне в детстве тоже всегда заваривали. Только воды горячей нет, надо сначала чайник поставить. Ой, знаешь, а еще лучше, принеси сначала дров и растопи у меня камин. Меня что-то и вправду знобит.

Поль послушно отправился за дровами, коря себя за очередной промах: это у него на чердаке тепло, а внизу, конечно, уже прохладно, вот Лола и подхватила простуду. Надо будет купить обогреватель, только... И он опять улетел мыслями к своей картине.

Едва за Полем закрылась дверь, Лола со вздохом облегчения поспешила в свою спальню. Так и есть! Рукопись красуется на самом видном месте. Она поспешно схватила ее и сунула под подушку. Теперь все в порядке. Но ужинать с Полем, принимать фальшивые заботы человека, который так с ней обошелся, она не хотела.

Через пять минут в спальне появился Поль с охапкой дров.

— Здесь все, как видишь, по старинке, — извиняющимся тоном сказал он. — И запасы дров еще тетушкины — все соседи давно углем топят. Если оставаться здесь на зиму, нужно будет купить обогреватель.

— А ты что, хочешь перебраться опять в Париж? — осторожно спросила Лола.

— Я не хочу, но обстоятельства могут сложиться так, что...

Бродя по осенним пустым полям, он мечтал, что выиграет конкурс, получит кучу денег и пригласит фею Мелисанду в кругосветное путешествие. Вот только еще не решил, куда они направятся — в Индию? в Египет? в Новую Зеландию? Лола отсутствовала в этих мечтах, но нужно позаботиться и о ней.

— Пожалуй, завтра поедем и купим обогреватель, — решительно сказал Поль.

— А ужинать будем на кухне, — так же решительно подхватила Лола, — я совсем не больна, к тому же терпеть не могу беспорядка в спальне.

Поль не настаивал. Возиться с подносами? Бррр! Однако вербену все же заварил, камин затопил, обогреватель пообещал и с чувством выполненного долга отправился после ужина на чердак, счастливо предвкушая завтрашнее солнце, при котором так хорошо работается. А то ведь скоро зарядят дожди. Хотя он и дожди любил, если только ему писалось...

Лола улеглась в постель и принялась за чтение. Оно и порадовало ее и не порадовало. А точнее, она лишний раз убедилась, что Поль ненормальный. Да, он любил, страдал, и даже как-то уж чересчур, но из-за какой-то совсем другой, не похожей на нее женщины. И ей опять стало обидно и горько, что за целый год, который они прожили вместе, год уверений в страстной безумной любви, Поль так и не оценил ее по достоинству. Не оценил ничего. Ни ее порядочности, а Лоле делали всякие предложения, но она хранила ему верность. Ни ее хозяйственности, а она ходила за ним как нянька, чинила куртки, относила в починку башмаки, белье в прачечную, на себя лишнего су не тратила. Словом, была ему верной заботливой женой, а он мечтал о какой-то...

Особенно обидным показалось Лоле, что Поль не считал ее даже красивой. Все сравнивал с какой-то цыганкой. С цыганкой-то ладно. С некрасивой цыганкой. С какой-то уродиной. Нет, я правильно сделала, что ушла от него. А Мишель врал, когда твердил, что Поль жить без меня не может. Еще как может! Это я несчастная, обманутая женщина!

Лола пожалела о своей молодости, пожалела, что тратила ее на бесчувственного, слепого человека, который только и знает, что свои несуразные бредни. Вполне возможно, что и сейчас он пудрит очередной дуре мозги, а та развесив уши слушает, как слушала когда-то и она, Лола.

Еще две ночи она читала дневник Поля, чувствуя на него все ту же нестерпимую жгучую обиду. Он жил с ней рядом и не замечал ее, он замазывал ее портреты, собирался издать и не издал свое признание в любви к ней. Он задумал ее уничтожить. Но она не даст ему это сделать, не позволит унижать себя и топтать. Она сама издаст этот дневник. У нее есть кое-какие сбережения, и она его издаст! Благо, есть куда обратиться. Пусть все узнают о ней, о Лоле! Пусть узнают, что она необыкновенная женщина! Что она способна внушить безумную страсть, способна свести мужчину с ума.

Лола решила съездить в Париж, и ей стало легче.

Когда Поль вернулся с очередной прогулки, она встретила его новостью:

— У Анни мальчик. Роды благополучные, она уже дома. Наконец-то я до нее дозвонилась. Завтра поеду ее навестить.

— Поезжай, конечно! Ты засиделась. Отдохни, развлекись!

— Хорошенькое развлечение с двумя малыми ребятишками! Ты в своем репертуаре, как всегда, витаешь в облаках! — сердито и обиженно ответила Лола.

Поль сконфузился: действительно, ляпнул.

— Извини, я не хотел, — постарался он исправить ошибку. — Поздравь от меня Анни, она очень милая.

— Спасибо, обязательно. — Лола говорила сухо, ее обиду не утешить какими-то извинениями.

— А как ты поедешь? — Полю все-таки очень хотелось загладить допущенную неловкость. — Может, тебя отвезти? — Он готов был принести в жертву даже свой рабочий день, Лола должна оценить такое великодушие.

— С утра пораньше на поезде, — ответила она так же сухо. — Ты же работаешь, вот и работай.

— Что ж, если тебе так удобно... — согласился он с облегчением. — А когда вернешься?

Лолу раздражал этот дурацкий допрос: нет тебе до меня дела и нет! Нечего разыгрывать заботливого супруга!

— Поздно вечером, — резко ответила она. — А сейчас лягу спать. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи и удачи тебе! — Поль, словно только этого и ждал, удрал к себе на чердак.

Лола долго принимала душ, потом сделала яблочную маску. Ей очень хотелось завтра хорошо выглядеть. Но, как известно, когда тебе не двадцать пять, сон лучшая косметика. Однако перед тем как лечь, она долго рассматривала себя в зеркале и наконец признала, что деревенская спокойная жизнь пошла ей на пользу: лицо разгладилось, посвежело, на щеках заиграл естественный румянец. И сама она окрепла, округлилась, и грудь появилась, и бедра. Приятно посмотреть.

Лола с благодарностью подумала о Гастоне, это его стараниями она поздоровела, поправилась. А с Полем в щепку превратилась, и что? Он разве заметил? А тут чужой человек... Но завтра она со всем разберется. Посмотрит, что там за мадемуазель с улицы Мадам...

В эту ночь Лола спала спокойно и крепко, не сомневаясь, что завтра ее ждет успех.

Встреча

Марго ждала звонка от Филиппа. Он не позвонил в воскресенье, как они договаривались. Не позвонил в понедельник. Во вторник Марго позвонила сама, но не дозвонилась. Собственно, все было ясно и без звонка: он вернулся к своей рыжей литагентше. Летние каникулы закончились.

Съемки тоже закончились. У Марго осталась только работа в театре, она была занята в одном спектакле, который шел два раза в неделю, но режиссер пригласил ее репетировать в следующем. Как обычно, кроме роли он предложил еще и постель, Марго охотно согласилась, хотя ни в постели, ни на сцене режиссер ей не слишком нравился. Не понимаю я его закидонов, со вздохом жаловалась она коллегам.

Из-за режиссерских «закидонов» она и хотела повидать Филиппа. Благодаря ему и Треньяну, роль в фильме у нее получилась классная, Марго это чувствовала. Она не понимала, какого черта Филипп вдруг решил от нее бегать. Спать с ней не хочет? Мог бы так и сказать. Хотя сомнительно: Филиппу было хорошо с ней, она это знала, и ничто не убедило бы ее в обратном. Но возражать Марго бы не стала, пусть поступает, как считает нужным. Она и сама сейчас увлеклась Андрэ, своим партнером по спектаклю, так что вопрос постели они разрешили бы к взаимному удовольствию. И общались по-дружески!..

Марго легко примирилась с потерей любовника, но никак не могла примириться с потерей поклонника своего таланта. Она продолжала звонить Филиппу, однако тот как сквозь землю провалился. Поразмыслив, Марго наконец сообразила, в чем дело. Дело совсем не в Филиппе, а в Рыжей. Это она посадила его на короткий поводок и никуда от себя не отпускала — боялась потерять, чувствовала, что стоит ему с Марго повстречаться, как все его хваленые решения полетят ко всем чертям. Но на Рыжую Марго не злилась, она ее даже понимала. Может, и сама поведет себя точно так же, если у нее появится мужчина, которым она будет всерьез дорожить.

В общем, Марго поняла, что, если хочет общаться с Филиппом по-прежнему, ей не избежать разговора с Рыжей. Та должна убедиться, что у Марго есть своя личная жизнь, что Марго ей не соперница и претендует только на дружеское общение.

Марго порылась в сумочке, отыскала оставленную Санди Тампл визитку и решила поехать поговорить. Главное, в чем она хотела убедить Санди, так это в своей незаинтересованности в Филиппе как в возлюбленном. И была уверена, что каким-то образом сумеет ввернуть это в разговор на профессиональные темы.

Чтобы не нарваться на отказ, звонить заранее Марго не стала, и в среду, когда не было спектакля, надела свой самый строгий темнозеленый костюм, который необыкновенно шел к ее светлым волосам и бархатным глазам, и отправилась в агентство.

Настраиваясь на предстоящий разговор, она задумчиво шла по Латинскому кварталу, рассеянно поглядывая на книжные развалы, которые попадались на каждом шагу, не участвуя в веселой суете, которая всегда царит в этом средневековом университетском городке, прибежище молодежи.

Улица Мадам встретила ее тишиной. По другой стороне вместо оживленных стаек мальчишек и девчонок в джинсах степенно шествовала седовласая дама с таким же степенным белым песиком. Офис оказался очень скромным: узкая дверца, маленькая приемная.

— Вам назначена встреча? — осведомилась секретарша, и в глазах ее мелькнуло недоумение: Санди всегда скрупулезно точна, она не могла забыть о деловом визите.

— Нет-нет, — поторопилась развеять ее недоумение Марго, — я заглянула наудачу, мне просто хотелось поговорить с мадемуазель Тампл.

— Нойона будет минут через сорок, не раньше, — сочувственно объяснила секретарша.

— У меня есть время, если позволите, я подожду, — с безмятежной улыбкой отвечала Марго.

Против ее улыбки не мог устоять никто, и секретарша провела посетительницу в кабинет мадемуазель Тампл, оставив наедине с письменным столом, компьютером и креслом. Марго даже обрадовалась вынужденной отсрочке: у нее будет время вжиться в остановку, привыкнуть к ней, сообразить, как лучше начать разговор.

Она шла, рассчитывая на чистую импровизацию, но ей давали время подготовиться. Что ж, тем лучше. Она уселась в уголке на кресло и стала мысленно проигрывать разговор: она расскажет о своих успехах, попросит составить ей протекцию. Вот только в какой театр? К какому режиссеру? Ага, тут самое время попросить совета и перейти на Филиппа, который всегда давал ей такие ценные советы...

В кабинет заглянула секретарша.

— Как жаль, что вам приходится столько ждать, но если бы вы позвонили заранее... Мадемуазель Тампл очень обязательна... Вы позволите, я принесу вам кофе?

Марго поблагодарила ее за любезность. Сидя с чашечкой кофе, она внимательно присмотрелась к кабинету — на письменном столе аккуратная стопка папок возле компьютера, на окне множество цветов, пепельница, но, похоже, для посетителей.

Секретарша заглянула опять.

— Очень сожалею, но мне придется вас покинуть минут на пятнадцать. Очень срочное дело. Оставляю вас за хозяйку.

— С удовольствием останусь, — и Марго опять улыбнулась своей обворожительной улыбкой. Она не возражала побыть здесь хозяйкой и даже уселась за письменный стол, чтобы лучше представить, как чувствует себя за ним мадемуазель Санди Тампл. Улыбается, внимательно глядя на посетителя, постукивает ручкой, выслушивая его. Заносит данные в компьютер. Интересно, мои данные тоже занесет?

Дверь распахнулась, и Марго приготовилась рассыпаться в извинениях за то, что заняла место хозяйки. Кстати, начало, хоть и дерзкое, но совсем не плохое для дальнейшего разговора. Однако извиняться не пришлось. В кабинете появилась небольшого роста большеглазая брюнетка с легким пушком над верхней губой и румянцем во всю щеку. На ходу она вытаскивала из сумки ярко-красную папку.

— Мадемуазель Тампл? — торопливо осведомилась посетительница, — я хочу вам передать... — Она не ждала ответа, торопясь избавиться от папки и явно нервничая. — Вы имеете дело с моим мужем... — При этих словах она вызывающе посмотрела на Марго. — Да, я к нему вернулась, мы наладили отношения, и теперь его литературные дела буду вести я. Рукопись вам знакома, прошу внимательно отнестись к ней и постараться как можно быстрее пристроить! Телефон у нас прежний. — Брюнетка уже шла по направлению к двери, но у порога обернулась. — Муж не скрыл от меня, что ваши отношения перешли границу дружеских, но, позвольте заметить, адюльтеры с творческими личностями ничем хорошим не кончаются! — С этими словами брюнетка вышла.

Так вот в чем дело! — осенило Марго. У Филиппа, оказывается, есть еще и жена, и они наконец наладили отношения. Теперь понятно, почему он не звонит, бедняга! С такой мегерой не разгуляешься.

Брюнетка не понравилась Марго: чистый танк, с такими лучше дела не иметь. Дальнейшее ожидание мадемуазель Тампл лишалось всякого смысла. Марго посочувствовала и себе, и Рыжей. Придется им обеим обходиться без Филиппа, но мадемуазель Тампл еще будет иметь дело с его женой, а Марго избавит себя от подобных сомнительных удовольствий. Сначала она очень расстроилась, но природный оптимизм вскоре взял вверх. Обходилась же она до этого без всяких советчиков и ничего, справлялась! Справится и дальше. Например, успехом она обязана только своему таланту.

Похваставшись, Марго тут же почувствовала, что лукавит: без летней совместной работы роль Анны не получилась бы такой яркой. И вообще ей стало грустно: с Филиппом из ее жизни уходило что-то очень существенное. Она даже не подозревала, что он занял такое важное место. Но рассиживаться некогда, теперь Марго совсем не хотелось встречаться с Санди. Новости о Филиппе та узнает и без нее.

Маргарита уже шла к двери, когда та открылась, но заглянула в кабинет, по счастью, секретарша.

— Соскучились, мадемуазель?

— Нет, но решила больше не ждать. Я позвоню мадемуазель Тампл домой. Пока вас не было, принесли рукопись, — прибавила Марго, указывая на красную папку. Кто принес, уточнять не стала.

— Хорошо, хорошо, — закивала секретарша. — Пусть лежит. Мадемуазель Тампл сама разберется. Всего доброго! Жаль, что вы потеряли столько времени!

А мне не жаль, с невеселым смешком подумала Марго, если чего-то и жаль, то не времени, а Филиппа, но поделать тут уже ничего нельзя.

Когда Марго благополучно свернула в переулок, она облегченно вздохнула. Более того, ей стало необыкновенно весело. Вдруг показалось, что она избавилась от целой кучи неприятностей. которые могла бы сама себе обвалить на голову. И Марго от души поздравила себя с удачей. Теперь она понимала, почему Филипп так всполошился, когда она предложила поселиться вместе. Да им бы обоим головы не сносить, проведай его половина об их укромном гнездышке! Он, наверное, и от своей холостяцкой берлоги отказался, потому ему и не дозвониться. Ладно, все это теперь в прошлом! И Марго невольно посочувствовала Рыжей, для которой неприятности еще не кончились.

Чуть ли не вприпрыжку Марго отправилась к стоянке, где оставила машину, думая о том, что после стольких передряг ей совершенно необходима разрядка. Она бы и прошлась, но бродить здесь опасно, того и гляди появится мадемуазель Тампл.

Марго быстренько села в машину и, только захлопнув за собой дверцу, почувствовала себя в полной безопасности. Выезжая со стоянки, она увидела подъезжающую рыжую литагентшу, прибавила скорость, но тут же поняла, что обозналась. Нет, разрядка ей точно необходима, нервишки явно сдают.

Прямо хоть Роже звони! — нервно хихикнула она про себя. И тут же подумала, что пора и в самом деле позвонить мэтру Треньяну, узнать, как продвигаются дела с фильмом.

Съемками Роже остался доволен, меня он тоже хвалил. Интересно теперь посмотреть, как я выгляжу на экране. А еще интереснее, что будет делать Роже дальше. И захочет ли и дальше со мной работать? И вообще, жизнь необыкновенно интересна, со всеми своими поворотами и разворотами! Куда до нее какому-то кино!

Доехав до ближайшего автомата, она набрала номер Треньяна.

— Марго! Девочка! Получила приглашение?

— раздался бодрый вальяжный голос. — Как какое? Эстер вот уже две недели назад разослала. Послезавтра премьерный показ. Увидимся! Нам всем есть с чем себя поздравить!

А Марго уже с неделю не заглядывала в почтовый ящик, дурочка, нужно непременно сегодня заглянуть.

— Неужели, мэтр? И мне тоже? — спросила она игриво, но сердце у нее замерло.

— Тебе в особенности. Но не будем хвалиться заранее. Все мы суеверны, но кажется, — тьфу-тьфу! — никто не ударил в грязь лицом.

Голос у Треньяна был довольный, И Марго вдруг почувствовала себя необыкновенно, ослепительно счастливой. Неужели? Неужели впереди слава? Деньги? Успех? Да, сегодня необыкновенный день.

— До встречи, мэтр, — сердечно простилась она и тут же стала звонить Андрэ, чтобы назначить ему свидание на улице Риволи, где находился ее любимый ресторанчик.

— А почему ты вчера отказалась встретиться? Просто чудо, что ты меня застала, — сварливо сказал он. — Я уже уходил.

— Ты не мог уйти, сегодня день чудес, — серьезно ответила Марго. — Вчера я этого еще не знала. Так что? Встречаемся?

— Разумеется! В день-то чудес! А какие чудеса расскажешь?

— Посмотрим... — подпустила таинственности Марго, хотя внутри у нее все пело. — До встречи!

Она ехала не спеша и думала, что жизнь становится еще интереснее, когда к ней прибавляется кино.

Весть

Переговоры в издательстве затянулись. Санди, взглянув на часы, поняла, что в агентство сегодня ехать уже не имеет смысла, и попросила разрешения позвонить. Она хотела спросить у Лили, нет ли каких-нибудь срочных новостей, которые вынудили бы ее изменить завтрашнее расписание. Лили сообщила, что приходила и не дождалась Санди какая-то посетительница, но обещала звонить домой. Еще принесли и оставили на столе рукопись. Срочного ничего.

— Вот и прекрасно. Завтра с утра я опять в издательстве, в офисе буду во второй половине дня, в три я назначила встречу. Всего доброго, Лили. Думаю, вы уже на полпути к дому!

— На четверть, — засмеялась секретарша. — До завтра.

Договор в конце концов подписали на тех условиях, на которых настаивала Санди, и она со вздохом облегчения простилась с директором издательства.

Ей нужно было торопиться. Сегодня Серж и Элен пригласили ее с Филиппом на ужин в ресторан. Так что сначала душ, потом непременно часок полежать. Нигде не задерживаясь, Санди поехала домой. Она предвкушала те полтора часа, что пролежит, любуясь своим садиком. Потом приведет себя в порядок. Раньше она всегда нервничала, выбирая платье, стараясь выглядеть как можно лучше. Но после Флоренции в ней появилась какая-то счастливая небрежность — она перестала сомневаться в себе, почувствовала, что непременно будет хороша, если только пожелает, если глаза ее зажгутся вдохновенным огоньком.

Не успела она войти, как зазвонил телефон.

— Привет, Ди! — раздался голос Филиппа. — Как себя чувствуешь? Какие новости?

— Чувствую себя прекрасно. Новостей никаких. Во сколько ты за мной заедешь?

— А у меня новость. Только что выяснилось, что меня приглашают на премьерный показ нашего фильма. Сама понимаешь, отказаться я не могу, для меня это крайне важно. Извинись перед Элен и Сержем, ужинайте без меня. Целую, после показа приеду. Пока!

— Пока!

Санди отправилась в душ смывать огорчение. Хотя за месяц, что они прожили с Филиппом, она успела привыкнуть к подобным неожиданностям, привычка не сделала их слаще.

Честно говоря, Санди не узнавала своего возлюбленного. Скованный немногословный Филипп остался в прошлом. Новый стал постоянным участником всевозможных богемных и околобогемных сборищ, завсегдатаем круглых столов, охочим до опросов и анкет. Он принимал любое приглашение и, получив очередное, знакомился, налаживал связи, стремился стать своим человеком где угодно — в редакции, на радио, на студии. Он вдруг проникся любовью к спорту, курсировал из клуба в клуб.

— Погоди! Скоро я доберусь и до «Монд», — обещал он Санди завоевать одну из самых солидных и престижных газет, — у меня уже есть там знакомый журналист. Мы с ним вместе играем в теннис.

— Зачем тебе это нужно? — недоумевала Санди. — С одним ты играешь в теннис, с другим ходишь на скачки, с третьим играешь в бридж по средам. По-моему, для письменного стола у тебя не остается ни секунды.

— Ты как малый ребенок, Ди! Как ты не понимаешь, что мне необходимы связи! Я был круглым идиотом, когда держался в стороне от богемных тусовок. Теперь меня уже многие знают. И, вот увидишь, скоро будет знать весь

Париж. Я хочу, чтобы на каждую мою книгу была пресса.

— Круглым идиотом ты стал сейчас, — в сердцах отвечала Санди, — для того чтобы была пресса, нужны книги. А ты написал два романа и успокоился.

— Вовсе я не успокоился! Второй мой роман выйдет, и вот увидишь, какой будет успех!

Филипп пренебрежительно смотрел на Санди, повязывал новый галстук и отправлялся на очередное мероприятие, заседание, вечер, встречу.

Весь полученный в издательстве гонорар он пустил на обновление своего гардероба, заменив свитера, джинсы, спортивные куртки и грубые башмаки элегантными костюмами, рубашками, пальто и туфлями, сшитыми на заказ.

Санди больше не находила валяющихся повсюду скомканных водолазок. С новых костюмов Филипп сдувал пылинки и собственноручно аккуратно вешал в шкаф. Одевался он теперь броско, говорил громко, самоуверенно откидывая голову назад и пренебрежительно щурясь.

Зарвался, вздыхая, думала Санди, но ничего не могла поделать.

— Вот увидишь, — самодовольно цедил Филипп, — скоро у меня будут брать интервью. Скоро моим мнением будет интересоваться весь Париж. Вчера мы разговорились с одним журналистом, и он нашел, что я весьма оригинально мыслю.

— Что ты такое несешь, Филипп? — изумлялась Санди. — Я просто ушам своим не верю. Неужели ты серьезно?

— Ты снова хочешь задавить меня комплексами? — тут же начинал злиться Филипп. — Я тебе этого не позволю! Ты не парижанка и поэтому хочешь, чтобы и я оставался жалким провинциалом! Тебе претят мои успехи! Не знал, что ты так ревнива и завистлива!

— Филипп, опомнись! О чем ты?! Совсем недавно ты был не провинциалом и не парижанином, а человеком, талантливым писателем! А теперь превращаешься в хлыща, и мне это противно!

— А мне противно твое занудство, — огрызался Филипп и уходил на очередную встречу.

Глядя на надутого от осознания собственной значимости завсегдатая светских мероприятий — уж кто-кто, а Санди знала им цену, посещая их по долгу службы! — она с тоской вспоминала о летнем влюбленном Филиппе, пусть влюбленном не в нее, но с живым, озаренным лицом.

Еще год назад Филипп со страстью охотился за приглянувшейся ему женщиной, обладание которой казалось ему неземным счастьем. Но скоро он выяснил, что женщины вполне достижимы, а жизнь с ними не такой уж подарок. Теперь с той же страстью он гнался за славой. Будучи человеком неглупым, Филипп понял, что слава это результат работы определенного общественного механизма, и теперь осваивал этот механизм, как осваивают вождение автомобиля. Он считал, что пока написал достаточно, чтобы механизм заработал, и делал все, чтобы прибавить обороты.

— У нас может прожить только знаменитый писатель, — говорил Филипп, пытаясь убедить Санди в своей правоте. — Ко мне будут совершенно по-другому относиться, если статьи обо мне будут появляться в самых читаемых журналах. Будет пресса, непременно будет и литературная премия. Премия повысит мои гонорарные ставки. Я смогу спокойно писать и достойно жить. Для этого стоит повертеться.

Да, если хочешь денег, думала Санди, если ты уверен, что талант тебе дан для того, чтобы их зарабатывать. Ты заработаешь их, Филипп, целую кучу! Слава будет приносить тебе деньги, а на деньги ты будешь покупать себе славу. Но писатель — это совсем другое. Он вынашивает свои произведения, как женщина детей, он рождает их на свет, потому что не может не родить. Его детища и есть его жизнь. К его произведениям люди приникают как к животворному источнику. Я это поняла в Италии, и поняла правильно!

Но внутренние монологи оставались монологами, а жизнь шла своим чередом. Санди все чаще ловила себя на том, что неторопливо беседует с Полем. Совсем с ума сошла! — пугалась она, но нисколько не сомневалась, что и Поль точно так же делится с ней впечатлениями и неожиданными находками. Санди удивлялась, что не замечает разлуки, не скучает, потому что они словно и не разлучались.

Побеседовав некоторое время с Полем, Санди вновь пришла в хорошее расположение духа. Она огорчилась не потому, что Филиппа не будет за ужином, а потому что он все глубже и глубже увязает в суете, которая рано или поздно опустошит его и выбросит никчемным обломком на берег житейского моря.

Встреча с друзьями радовала ее. Санди с удовольствием оделась и, взглянув на себя в зеркало, улыбнулась жизнерадостной и полной сил женщине, которая смотрела на нее,

С Элен они не виделись уже давно и только разговаривали по телефону. Лучшая подруга жила теперь в другом округе, и Санди недоставало их ежевечерней болтовни за чашечкой кофе. Когда Элен вернулась из отпуска, они все-таки посидели в своем любимом кафе, но потом обеих закружила житейская карусель, из которой они никак не могли выбраться. И вот наконец нашли время повидаться.

Посидеть захотелось в Латинском квартале, где они любили бывать в юности.

— Стареем, — рассмеялась Элен, — раз нас тянет на воспоминания!

Говорить о старости она могла безбоязненно, потому что прекрасно выглядела, была полна энергии и самых радужных планов на будущее. Узнав, что Филипп к ним не присоединится, Элен огорчилась за подругу. Не очень-то он ей нравился, этот Филипп, Санди он и в подметки не годился. Но Санди была весела, а в том шуме и гаме, который окружил их в молодежном ресторане, они вскоре не только о Филиппе забыли, но и себя уже не помнили, так бурно веселилась вокруг молодежь. Споры, хохот, подначки. Все собравшиеся в зале казались одной большой компанией, и только они трое были чужаками. Да и музыкальные вкусы у них были совсем разными.

Переглянувшись, они разом поднялись.

— Не будем экономить, девочки, — смеясь, сказал Серж, обнимая их за плечи. — Пойдемте туда, где подороже и поспокойнее.

«Девочки» согласно кивнули.

С удобством устроившись на бархатных диванчиках ресторана на бульваре Осман, они заговорщицки улыбнулись.

— Оказывается, старость имеет свои преимущества, — объявила Санди, заказав свою любимую лососину на вертеле, — и я их ни за что не променяю на голодные метания бесприютной юности.

— Потому что мы вдоволь пометались и поголодали, пока нашли то, что нас устраивает, — философски заключила Элен.

Профессиональная судьба складывалась у каждого непросто: Элен, работая в фармацевтической фирме, продолжала учиться, мечтая о профессии психолога. Серж начинал как певец, а теперь переключился на компьютеры. Но они шли вперед, видели результаты своих усилий и были довольны.

— Кстати о поисках, как там мой кузен Поль? — вдруг вспомнила Элен. — Я даже не спросила тебя, виделись вы или нет?

— Да, виделись.

— И как он тебе показался? — Элен с любопытством наклонилась к подруге, ей и в самом деле было страшно интересно узнать мнение Санди о Поле.

— Ты знаешь, показался, — очень серьезно сказала та, — он обаятельный. И произведение любопытное, но, конечно, не для публикации. Я предложила внести кое-какие исправления, если он все-таки намерен опубликовать роман, но переделывать Поль ничего не захотел, и я вернула ему рукопись.

— Вот теперь я узнаю Поля, — расхохоталась Элен, — конечно, он не захотел! Он же страшный лентяй! Жуткий! Патологический!

Санди, хоть и не была согласна, спорить не стала.

— А что касается обаяния... — Элен сморщила хорошенький носик, — то ты уж меня прости, дорогая, но это у тебя профессиональное: любого автора ты видишь в розовом свете.

Санди опять не возразила. Ей совсем не хотелось обсуждать или защищать Поля, он не нуждался в защите. Просто Элен совсем не знала кузена, хоть и виделась с ним время от времени по-родственному, а Санди узнала, и очень хорошо. В том, что она рассказала сейчас, не было ни слова лжи, но и правды тоже. Санди было бы трудно объяснить, как и почему возникла их дружба, и она сочла за благо промолчать.

Тихая мелодичная музыка обволакивала, Элен с Сержем стали вспоминать, каким чудесным было этим летом море: ласковое, темно-синее, оно баюкало их на своих волнах почти две недели, а потом они поехали...

— А куда мы поедем на рождественские каникулы? — спросила Элен, и они стали перебирать самые соблазнительные варианты.

Во Флоренцию, хотела дать совет Санди, но промолчала. Она вообще мало говорила, больше слушала. Думала о Поле и совсем не была согласна с Элен. Какой же Поль лентяй? Лентяй не мог бы написать такой исповеди. Поль человек творческий. А любой творческий человек творчески подходит и к жизни, ломает ее без всякой жалости и расплачивается за это. Поль и из своей депрессии сумел что-то создать, поражение превратил в какой-то новый этап созидания.

Серж мягко взял ее за руку.

— Ты куда улетела от нас, Санди? Пойдем потанцуем.

— С удовольствием, — встрепенулась она. Танцевать она была готова всегда.

И они поплыли по мягким волнам музыки, то сближаясь, то отдаляясь, уже принадлежа не себе, а только ведущей их мелодии. Элен тоже танцевала с брюнетом-коротышкой, который ее все время смешил.

Усевшись вновь за стол, они выпили по бокалу вина, пожелав друг другу исполнения сокровенных желаний. Потом отдали дань чудесной кухне. Серж без конца шутил, описывая в лицах переезд, изображая, как Элен выбирала квартиру, как покупали хозяйственные мелочи.

— Самое необходимое, самое необходимое. — повторял он тоненьким голоском, — и мы притащили домой старинный глобус, представляешь, Санди? Но мне же необходимо отдыхать, — снова заговорил он тоненьким голосом, — а отдыхаю я, только путешествуя.

Обе женщины расхохотались.

Уже лежа в постели, Санди с удовольствием вспоминала проведенный вечер. Филиппа все не было. Он вернулся, наверное, под утро, потому что, когда Санди собиралась на работу, он еще спал. Распорядок дня у него был теперь, как у светских львов: Филипп ложился утром и спал часов до четырех дня. Он сонно улыбнулся Санди, перевернулся на другой бок и снова заснул.

Настроение у Санди сразу испортилось. Филипп погибал, губил свой талант у нее на глазах, а она ничего не могла поделать. Если она пыталась ему что-то втолковать, он злился и раздражался. Упрекал, что Санди не хочет его понять, что не любит. И она с ужасом признавалась себе, что, наверное, он прав, действительно не любит его, поэтому, совместная жизнь у них и не ладится, поэтому Филипп и занялся всякими глупостями. А когда она молчала, он обижался на ее отчужденность и равнодушие.

С невеселыми мыслями Санди отправилась в издательство. На этот раз встреча была короткой, и, позавтракав по дороге, она приехала в свой офис раньше, чем планировала.

Лили передала ей факсы, сообщила о телефонных звонках. Один факс очень порадовал Санди: американское издательство наконец-то уступило права на серию детективов. Этих прав добивалось маленькое издательство в предместье Парижа, для которого они были спасением. Сейчас она позвонит месье Леру и порадует его.

Она вошла в кабинет, чтобы тут же набрать номер Леру, но красная папка на столе привлекла ее внимание. Что это? Неужели? И почему-то перехватило горло от волнения.

Она взяла папку в руки, перелистала. Так и есть. Роковая женщина, Карменсита, что она здесь делает? Как сюда попала? Неужели Поль приходил, а я... я... Санди почувствовала себя маленькой девочкой, которую несправедливо лишили рождественского подарка...

— Лили, красную папку принес вчера мужчина? — спросила она.

— К сожалению, не знаю. Я отлучилась на почту, а здесь оставалась та самая посетительница, которая собиралась позвонить вам вечером.

— Меня вчера не было дома, — сказала Санди. — Ничего, все выяснится. Просто...

Просто она была безумно рада получить весточку от Поля и была бы безумно огорчена, если бы он уехал, не повидав ее. Но такого быть не могло, она это чувствовала. Он подавал ей знак, что вот-вот появится. Он всегда был выдумщиком... Или... Или к нему вернулась его роковая женщина. Она безумно ревнива, следит за каждым его шагом, но он все-таки находит предлог и едет в Париж, чтобы повидаться с Санди.

Она уже видела, как Поль крадется по дому в предрассветных потемках, стараясь не скрипнуть половицей, как оставляет в гостиной записку: «Срочные дела призывают меня в Париж! Литагент назначил мне свидание!» Торопливо садится в машину и мчится в Париж. Ее он не застает и оставляет папку, своеобразный сигнал: «Я здесь! Жди меня!».

Санди от души расхохоталась: вот и роман готов. Может, ей тоже начать писать? Похоже, что склонность к творчеству возрастает у нее с каждой секундой. Вот что значит общение с Полем. Стоит ему появиться, как все вокруг преображается, все меняется, пускается в рост — фантазии, таланты, желания, возможности! Хватит! — оборвала она себя. Ясно одно: Поль в Париже и скоро появится. Значит, нужно как можно скорее разделаться со всем, что намечено на сегодняшний день, переделать все дела, чтобы освободиться и иметь возможность удрать, как только он позвонит. И они отправятся странствовать по прошлому, по будущему, куда захочется...

Санди с головой погрузилась в работу, но чутко прислушивалась к любому скрипу, шороху, шуму шагов. В любой миг она готова была встрепенуться и расцвести радостью навстречу входящему Полю.

Любовь

Лола вернулась в Валье поздним вечером. Вспоминая о Париже, она невольно улыбалась, довольная своей поездкой, которая все прояснила, все расставила по местам. Улыбаясь, она вспоминала, как покупала на Бульварах красную папку, как шла в литагентство, какой оказалась мадемуазель Тампл. Теперь Лола проникла в тайну Поля. Увидев вместо прилизанной старой девы, какой она представила себе литагентшу, хорошенькую куколку, она поняла, в кого он влюблен, и не могла не предупредить эту куколку: от Поля действительно ничего хорошего не дождешься. Так что пусть не надеется. Он ненормальный. В этом Лола убедилась окончательно и бесповоротно. Только ненормальный мог увидеть в ней, в Лоле, роковую цыганку, а в хорошенькой куколке — грозную воительницу в шлеме. Недаром все в Валье считают его чудаком, такой он и есть. С души Лолы свалился тяжелый камень: не она была какой-то не такой, а он. Больше она на него не обижалась, на больных не обижаются. Наоборот, даже сочувствовала.

Вторую половину дня она провела у Анни, полюбовалась малышами. Как она была бы счастлива иметь любящего мужа, рожать ему детей, прижимать к себе теплое крошечное существо, глядеть в ясные глазки! Но это у нее будет. Нося по комнате сына Анни, Лола поняла, что хочет одного: прочного семейного счастья. Помыкалась по белу свету, хватит. Пора вить гнездо.

— Париж тебе на пользу, Лола, — такими словами встретил ее Поль. — Давно я не видел тебя такой счастливой и спокойной.

— Мне на пользу не Париж, а добрый семейный дом, где муж зарабатывает на жизнь, а жена растит прелестных малышей, где все счастливы и довольны, — с невольным упреком сказала Лола.

Поль про себя содрогнулся, вспомнив этот семейный дом — тесноту, беготню малыша, а теперь еще и надрывный плач младенца.

— Рад за них и за тебя, Лола. А моя малышка чувствует себя из рук вон плохо, — честно признался он. — Сколько я с ней ни нянчусь, ничего не выходит.

Поль уже начинал приходить в отчаяние: сколько он ни бился, картина ему не давалась. Каждое утро он вставал с надеждой, что именно сегодня найдет нужный нюанс, оттенок, штрих, который оживит мастерски сделанный портрет. Но проходил день, а портрет становился еще мертвее. Невольно он то и дело посматривал на бесхитростный натюрморт, который говорил о Санди куда больше, чем ее собственное лицо, которое смотрело на него прекрасными серыми, но безжизненными глазами.

По сто раз на дню Поль проверял: может, я позабыл, какая она, фея Мелисанда? Но нет, она стояла у него перед глазами — смеющаяся, искрящаяся. Да ведь он и не собирался писать ее портрет, а хотел изобразить саму жизнь, которая явилась ему в чудесном женском обличье. И ничего не получалось.

Услышав его огорченное признание, Лола только вздохнула: у Поля все одно и то же, опять ничего не получается. Ну что ж, значит, и эту будет зарисовывать. Лоле уже и обидно не было, что он уничтожает ее портреты. Честно говоря, они ей совсем не нравились. Да и кому понравится такая уродина? Нет, хорошо, что люди ее такой не увидели.

А вслух она посочувствовала:

— Очень жаль, что ничего не выходит. Но ты же упорный, я знаю, ты от своего не отступишься.

— Конечно нет. Ложись отдыхай, а я пойду еще поработаю.

Поль поцеловал ее в лоб и исчез на своем чердаке. Лола еще долго слышала его шаги у себя над головой. Ему не спалось, он о чем-то думал.

Встала Лола довольно рано, но Поль уже стоял за мольбертом, когда она поднялась в мастерскую. Он не любил, когда его тревожили за работой, и Лола никогда не делала этого. И напрасно. Столько времени она поддерживала его заблуждения, робела перед ним, чувствовала себя неправой. Но теперь она хотела развеять эти заблуждения, вернуть Поля на землю, сказать ему правду. Пусть он все увидит так, как оно есть на самом деле. Она больше не собиралась потакать его чудачествам, она хотела помочь. Еще не поздно, Поль вполне может найти себе дело по душе, стать нормальным человеком, как все. Лола чувствовала, что должна поговорить с ним начистоту, и поговорить немедленно.

Но когда она поднялась в медовую, освещенную ярким солнцем комнату, то невольно ею залюбовалась. Грузная массивная фигура Поля занимала в этом струящемся золотистом пространстве центральное место. Он полуобернулся к ней и недовольно нахмурился.

Раньше Лолу как ветром сдуло бы. Раньше, но не сейчас. Она уже стояла за плечом Поля и смотрела на золотисто-рыжую крупную женщину с широко расставленными глазами. И вдруг ее одолел неудержимый смех. Она смотрела на портрет и хохотала. Неудержимо. До слез. Поль с недоумением смотрел на нее.

Он не мог понять, что в его картине вызвало такое безудержное веселье. И вообще, что здесь делает эта женщина? Зачем она сюда вошла? И только он собрался задать этот вопрос, как Лола простонала:

— Поль, ох, Поль! Ты когда-нибудь уморишь меня своими бреднями...

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду твою агентшу, — ответила Лола, вытирая глаза, — я ведь с ней познакомилась...

Поль недоверчиво смотрел на нее и ждал продолжения.

— Она точь-в-точь я пару лет назад, но блондиночка.

И фигурка, и рост, словом, все! Миниатюрная, изящная, а ты увеличил ее вдвое. Сделал из мухи слона! И ты всегда так поступаешь, Поль! Всегда видишь совсем не то, что есть на самом деле.

Поль смотрел на нее с прежним недоумением.

— Я ничего не понимаю, Лола, объяснись. О какой агентше ты говоришь? Ни с какими страховыми компаниями я не имею дела.

— Улица Мадам, семнадцать, литературный агент мадемуазель Тампл, вот какую агентшу я имею в виду, — отчеканила Лола.

Брови Поля поползли вверх.

— И где же ты ее видела?

— На улице Мадам и видела.

— А что ты там делала?

— Я отдала твою рукопись, чтобы она ее пристроила. Пусть издадут, я ничего не имею против.

Того, что произошло дальше, Лола никак не ожидала. Поль схватил ее на руки, громко топая, спустился по лестнице, внес ее в спальню и, закрывая за собой дверь, сказал:

— Заруби себе на носу: никогда, ни при какой погоде ты не будешь издавать мои рукописи, продавать картины, давать советы!

— По-твоему, я не имею права?.. — возмутилась Лола, готовясь высказать наболевшее.

— Нет, не имеешь, — твердо сказал Поль и закрыл дверь.

Теперь следовало разобраться с мадемуазель Тампл. Интересно, что там наворотила пламенная Карменсита? А я сам? Неужели так и не позвонил Санди с тех пор? Исчез — и ни слова? Да нет, не может быть!

Но именно так и есть. Он, который был так занят ею, который думал о ней дни и ночи, не удосужился просто позвонить. Но сейчас он все исправит. Немедленно. Сию минуту.

Лола вышла из комнаты. Она не обиделась на сумасшедшего Поля, только пожалела, что ему, как видно, никто уже не поможет. Поль бежал по дорожке к гаражу, Лола поспешила за ним. Она хотела знать, куда он едет, когда вернется.

Чем реальнее представлял себе Поль, что вот-вот, буквально через час увидит фею Мелисанду, тем

счастливее становился. Он изумлялся, как это ему раньше не пришла в голову такая простая мысль? Увидев спешащую к нему Лолу, он подхватил ее и закружил.

— Молодец! Умница! Без тебя бы я...

Лола уже ничему не удивлялась, она все принимала как должное. Сумасшедшие — они такие. Похоже, Поль все-таки решил издать свою книгу. Ну что ж, тем лучше. Она будет только рада, если ее визит пойдет Полю на пользу. Облегченно вздохнув, она спросила:

— Когда тебя ждать?

— Не жди меня, Лола. Это невозможно, да и бессмысленно. Я уже не вернусь. Никогда!

Лола опешила.

— Как? Что ты хочешь сказать? — И испугалась всерьез, подумав, что, может быть, стоило обратиться к какому-нибудь врачу за помощью.

Выражение ее лица было так красноречиво, что Поль рассмеялся.

— Да нет, ты не обращай внимания на мои дурацкие шутки. Домой я, конечно, вернусь, и мы с тобой еще обо всем поговорим. Пока, детка!

Гастон Криде видел, с каким растерянным лицом возвращалась Лола в дом. С таким чудаком растеряешься! — посочувствовал он и, желая подбодрить, окликнул Лолу.

Поль и не заметил, как домчался до Парижа. Он так спешил, что у Трокадеро рванул на красный свет. Полицейский тут же остановил его.

— С вас штраф, месье!

— Сейчас, сейчас, — Поль торопливо шарил в карманах, пытаясь отыскать деньги, но никак не мог их найти, потому что мысленно продолжал мчаться вперед.

— Похоже, месье торопится на свидание, — с сочувственной усмешкой заметил полицейский.

— Неужели так заметно? — простодушно поинтересовался Поль, наконец отыскав портмоне.

— Заметно, — отозвался полицейский. — Передайте поклон даме сердца от вашего спасителя. Свидание могло не состояться. — И он великодушно отпустил нарушителя.

Поль поехал медленнее, но ему казалось, что во всех светофорах горит только красный свет и поэтому он никак не может доехать до Санди.

А цветы? — вдруг спохватился он. Нужны ирисы. Флорентийские, сиреневые. Наплевать, что не сезон. В Париже всегда и для всего сезон!

Но все-таки, ему пришлось поколесить с часок от одного цветочного магазинчика к другому, отыскивая ирисы. Наконец удалось. Правда, не сиреневые, а золотисто-коричневые.

— Королевские, парниковые, — объяснила цветочница.

Они чем-то похожи на Санди. Только придется поискать еще и дымку, решил про себя Поль. И колесил еще с полчаса, придирчиво приглядываясь к шарфам, пока не нашел то, что нужно: воздушное, дымчато-сиреневое облако. Ну вот и дымка обеспечена, усмехнулся он. Звоню!

Он взглянул на часы: начало четвертого. Самое время. Поль набрал номер и, услышав теплый глубокий голос, повторяющий: «Алло! Алло!» — вдруг сказал:

— Я понял, что жить без вас не могу, и приехал.

— А я только вами и жила все это время, — отозвался чудесный теплый голос.

— Значит, будем жить вместе? — Задав этот полушутливый вопрос, он почувствовал, что сейчac решится его судьба.

— Если это серьезное деловое предложение, его нужно всесторонне обсудить.

— Так назначьте время нашей деловой встречи.

— Ровно через два с половиной часа.

— Карста будет подана к подъезду.

Поль повесил трубку и взглянул на часы, чтобы знать, когда они пройдут, эти два с половиной часа, и, привалившись спиной к стеклянной стенке кабины, перевел дух. Произошло что-то невероятное: жизнь в один миг повернулась и устремилась по другой колее. Его охватило безудержное веселье. Все вокруг будто закружилось в бешеном танце. Выезжая из Валье, он и не подозревал о своей готовности совершить решительный шаг, но все же совершил его, потому что дальше жить по-прежнему было невозможно.

При одной только мысли, что вот-вот он увидит великолепную, потрясающую, смеющуюся Санди Тампл, прижмет ее к себе, вдохнет запах волос, у Поля кружилась голова. Разве не этого он хотел все это время, невольно обманывая себя, невольно занимая себя другим?

Он вышел из автомата, сел в машину и поехал наугад по узким извилистым уличкам, которые вновь казались ему очаровательными. Удивляло его только одно: как он мог столько времени прожить в разлуке с этим обольстительным городом? С любимой женщиной? С самим собой?

Но все возвращалось, все летело ему навстречу так стремительно, что теперь он невольно медлил, пытаясь что-то обдумать, прийти в себя.

Он кружил по Парижу и тормозил у кондитерских. Перед глазами у него стояла детски счастливая улыбка Санди-сладкоежки, которая запихивала в рот шоколадную конфету. Засахаренные фрукты ей тоже, помнится, нравились. И жареный миндаль. И разноцветные цукаты. А уж от пирожного, на котором среди взбитых сливок нежились клубника или персик, она тем более не могла отказаться. Напоследок, совсем неподалеку от вожделенной улицы Мадам, он купил кулечек с жареными каштанами.

— Главная достопримечательность Парижа, миледи, — сказал Поль, протягивая лакомство выходившей ему навстречу Санди. — Ваш персональный чичероне к вашим услугам и готов подарить вам Париж.

Он распахнул перед ней переднюю дверцу, и, сияя счастливой улыбкой, Санди уселась в машину. Поль положил ей на колени золотистые ирисы.

— А вот и флорентийская дымка, — добавил он, набросив на них сиренево-серебристое облачко.

Потом сел сам и, очень серьезно глядя вперед, повел машину. Но проехал совсем недолго. Едва повернув за угол, остановился на пустынной уличке, повернулся к Санди, притянул ее к себе и прижался к ее доверчивым полуоткрытым губам. Поцелуй длился вечность, так приникает истомленный жаждой путник к животворной воде. Потом Поль серьезно посмотрел ей в глаза и сказал:

— Ну, вот и все. Поехали странствовать.

Они ехали куда глаза глядят, останавливаясь то у сквера с часовней, то у собора, бродили под древними гулкими сводами, наполняясь торжественным строгим покоем вечности. Они почти не разговаривали. Сегодня им ничего не нужно было друг другу объяснять. Но когда их руки случайно сближались, то будто пробегал электрический ток, и они отстранялись друг от друга, не желая расточать драгоценное хмельное вино, что уже кружило им головы.

Стемнело. Опершись на парапет, они стояли на набережной и смотрели в черную, с золотыми бликами воду.

— Экскурсия окончена, — тихо сказал Поль. — В гостиницу?

Санди подняла голову, он наклонился и опять поцеловал ее, отпивая тот избыток хмельной влаги, что переполняла и ее.

Она кивнула, и Поль бережно повел ее к машине, а потом повез по боковым освещенным улицам к маленькой гостничке, которую любил и в которой живал подолгу, когда не мог подобрать себе другого пристанища.

Хозяин узнал его, весело поприветствовал:

— Давно не видели вас, месье Поль. Вы все тот же.

— Значит, сильно изменился, — улыбнулся Поль. — Раздобрел, а?

— Да вы всегда добротой отличались, — шутливо и весело ответил хозяин.

Поль вопросительно посмотрел на Санди.

— Как во Флоренции? — спросил он. — Или...

— Мы в Париже, — ответила она.

Поль взял один ключ и повел Санди по узкой лесенке на второй этаж, и они оказались в небольшом уютном номере, освещаемом мягким светом настольной лампы.

— Если захотим, нам принесут и поужинать, — сказал Поль. — Я тут жил на полном пансионе. Кстати, держи. — И он протянул большую коробку, прихваченную в машине.

Как хорошо воспитанная девочка Санди тут же развернула шелковистую атласную бумагу и, увидев пеструю сладкую мозаику, опустив ресницы, очень серьезно поблагодарила — все, что происходило сейчас, было так значительно.

— Я в душ, — сказала она.

Поль кивнул и пошел за ней следом, пуговица за пуговицей он расстегивал блузку, нежно высвобождая, избавляя от лишнего удивительное женское тело, на которое смотрел с восторженным восхищением. Прикасаясь, он словно бы священнодействовал, и Санди блаженно доверилась этим сильным и бережным мужским рукам.

Стекали струи воды, оставляя капли на шелковистой коже, и мужские губы осторожно выпивали их, пробуждая волнение и трепет жизни. Поль подхватил Санди в мохнатую простыню и отнес в постель. Вытирая, он касался легкими поцелуями плеч, груди, живота, коленей, ступней, а потом разделся сам. И опять стал, лаская, целовать чудесное нагое тело, словно бы творя его в белоснежной пене простыней. И под его поцелуями Санди уже вся ожила и вся уже трепетала — изнемогая, она льнула к ласкающим ее рукам и губам. Истома желания переполняла ее.

Плод созрел, исполнившись жизненной силы, и только тогда вонзился нож, высвобождая забродивший сок.

Мягкие пульсирующие волны понесли, закачали Санди, все быстрее, быстрее, быстрее, — вспышка! — и, закричав, она полетела. К солнцу? В бездну? И очнулась мягкой, бескостной и растеклась бы, если бы не горячие руки Поля, который крепко держал ее в своих объятиях.

Они смотрели друг другу в глаза, и не было между ними преграды, они были одним существом.

— Я твоя, — очень тихо сказала Санди.

— Я знаю, — тоже очень тихо и серьезно ответил Поль.

Да, так оно и было. Это была его женщина, потому что ему одному давала она изумительную возможность быть ее господином, быть всесильным и расточать свои силы, быть богачом и расточать свои дары.

— Я опять хочу тебя, — признался Поль.

С первым лучом солнца Поль был уже на ногах. Поцелуями он будил Санди, а она никак не хотела проснуться, но наконец, улыбнувшись, приоткрыла милые сонные глаза.

— Знаешь, я наконец все понял. Я поеду, ладно? Все хорошо.

— Хорошо, — отозвалась Санди сонным эхом и глаза ее снова закрылись.

Поль на цыпочках вышел, расплатился внизу, предупредив, что мадам уедет позже, и уехал.

Ровно в восемь, как по будильнику, Санди проснулась. Поля не было. Он уехал. Поль — жизнь.

Словно сосуд с водой, от пяток до макушки, она была налита блаженной истомой счастья и, боясь расплескать ее, двигалась медленно и важно. С наслаждением приняв душ, Санди оделась и причесалась, внимательно разглядывая себя в зеркале: сосредоточенное лицо, чуть припухшие губы и удивленный, пристальный взгляд.

Неторопливо она спустилась вниз, отдала ключ, простилась с хозяином, посидела в кафе на углу за чашечкой черного кофе и спустилась в метро.

Сколько лет она не ездила на метро и теперь с любопытством смотрела на неширокие белые коридорчики, залепленные рекламами, лесенки вверх, лесенки вниз. Она чувствовала себя новой, только что родившейся, и новым неведомым был вокруг нее мир, к которому она внимательно приглядывалась. Давно она не обращала внимания на людей, а тут увидела лица

— молодые, старые, озабоченные, веселые. Ей будто омыли глаза, и они стали более зоркими. Будто омыли сердце, и в нем проснулся источник неиссякаемого тепла. Действительность приблизилась к ней и показалась необыкновенно значительной. Все было необычайным и значительным в это утро — утро, в которое началась ее жизнь.

Премьера

Марго придирчиво оглядела себя в зеркале. Ничего не скажешь, платье ей к лицу: ярко-красное, оно чудесно гармонировало с ее розоватой кожей, румянами, яркой помадой. Короткая стрижка — будто Марго надела золотую облегающую шапочку — тоже ей к лицу; ягуаровый палантин — как хорошо, что в моде теперь искусственные меха; золотые туфельки на очень высоком каблуке. Ничего лишнего. Марго чувствовала себя легкой, подтянутой, стремительной. Она была готова к новым завоеваниям.

Вызвав такси, Марго назвала адрес. Вошла со служебного входа и сразу попала в объятия ассистентки режиссера, а потом самого Треньяна. Мэтр ей обрадовался, Марго это сразу почувствовала по повлажневшим глазам, долгому поцелую.

— Ну, иди, иди! — И он по-отечески шлепнул ее пониже спины. — Там тебя ждут.

Улыбающаяся Маргарита заглянула для начала в фойе, украшенное зелеными вьющимися растениями, освещенное рассеянным светом. Народу было еще совсем немного, больше незнакомых, наверное, журналисты, кинокритики, а может, и чьи-то родственники. Расположившись группками в уютных круглых креслах, собравшиеся беседовали. Первый просмотр организован, как всегда, для узкого круга, для тех, кто решает, быть успеху или нет и каков будет прокат.

Заметив Терезу Мерри, Марго подошла поздороваться. Мадам Мерри была ее идеалом, когда-нибудь и она будет именно такой женщиной — благовоспитанной, элегантной, респектабельной. Оценив безупречного покроя незаметное платье Терезы, скромную нитку настоящего жемчуга, Марго, вспыхнув, мгновенно сообразила, что одета как куртизанка, а вовсе не как актриса. Потому и получила по попке от Треньяна...

Мадам Мерри сразу поняла, что смутило и расстроило молодую актрису. Но она симпатизировала Маргарите, талантливой, чуткой, отзывчивой. Тереза усадила ее возле себя и ласково сказала:

— Работать с Треньяном большая честь. Он доволен вами и мной. Нам очень повезло, Маргарита.

Тереза говорила доверительно, дружески, на равных, и Марго опять вспыхнула, на этот раз от удовольствия.

— У вас прелестный туалет, и со вкусом, — продолжала мадам Мерри.

Маргарита мгновенно подобралась: ей было бы очень жаль, если бы Тереза оказалась лицемеркой, похвалив то, что похвалы, по большому счету, не заслуживало, тогда бы ничего не стоили и ее слова об их общем успехе.

— Если хотите, я могла бы порекомендовать вас своему портному, он шьет только актрисам со вкусом, потому что они способны оценить его советы.

Хотела ли Маргарита? Да удостоиться чести попасть к портному Мерри — это даже больше, чем получить Пальмовую ветвь! Она попадала в элиту, в избранный круг, удостоилась высшего благорасположения! Тереза все ей высказала, но с каким тактом!

— Благодарю вас, мадам! Вы всегда были моим идеалом актрисы, но теперь вы просто мой идеал! — пылко воскликнула Маргарита и посмотрела с такой преданностью, что Тереза лишний раз посочувствовала молодой женщине, еще столь в себе неуверенной.

Улыбнувшись, она ласково похлопала ее по руке и прибавила:

— Не стоит преувеличивать, детка, все образуется, все образуется...

Марго поняла, что аудиенция окончена, и, еще раз повторив слова благодарности, отошла.

Она была счастлива. Что ей теперь любые шпильки, косые взгляды, если ее одарила расположением сама Тереза Мерри?!

Светлое пятно среди темных пиджаков бросилось ей в глаза. Еще одна белая ворона. О, да это Филипп! Изыскан, элегантен. Сразу видно, жена хорошенько взялась за него.

Марго оглянулась, ища глазами красавицу брюнетку. Интересно, как она одета? Марго вглядывалась в толпу, искала и не находила. Зато, повернувшись, увидела прямо перед собой Филиппа. В глазах его светилось неподдельное восхищение.

— Я потрясен! Ты здесь самая красивая женщина!

— Я тоже потрясена, Филипп! Ты здесь самый коварный мужчина!

Подхваченный вихрем светской жизни, Филипп как-то упустил из виду, что чуть ли не месяц не звонил Марго. И Санди, кстати, тоже... Нет, он все время собирался позвонить, только руки не доходили...

— Неужели ты обиделась? — сделал он удивленные глаза. — Знаешь, я просто закрутился. Ни минуты свободной. Я все тебе расскажу.

— Не стоит, я знаю, — усмехнулась Марго, представив обидчивую нервную брюнетку. — Знаю, что закрутился, и уверена, что нет ни минуты свободной. Только, пожалуйста, избавь меня от знакомства со своей женой. Ей будет трудно понять, почему мадемуазель Тампл через два дня превратилась в мадемуазель Дюваль.

— Что за ерунду ты городишь? — нахмурился Филипп. — Ничего не понимаю. С какой женой? И при чем тут Санди? Она, кстати, прекрасно к тебе относится, и при случае...

— Хватит! Вешай лапшу на уши кому-нибудь другому. — Марго разозлило вранье Филиппа: уж с ней-то он мог говорить откровенно, она никогда от него ничего не требовала! — Я в курсе твоих семейных дел и лично беседовала с твоей женой, которая пришла устраивать скандал мадемуазель Тампл из-за ваших с ней «перешедших границу дружеских» отношений!

Брови Филиппа поползли вверх: это было что-то новенькое.

— Погоди-погоди, — начал он, но всех пригласили в зал, так что договорить они не успели.

Филипп сел рядом, и Марго убедилась в том, что на этот раз он не соврал: здесь он был действительно без жены. Как это она его отпустила? Тем более раз они так хорошо наладили отношения? А может, и не наладили, если верить Филиппу. И может, именно поэтому она ходит и скандалит? В общем, когда Филипп в темноте взял ее руку, Марго ее отнимать не стала.

Потом оба увлеклись фильмом. Треньян сотворил чудо. Незамысловатая история юношеской любви обрела многозначительность лирического стихотворения. Филипп увидел себя писателем-философом, Маргарита — зрелой актрисой. Простодушно, как дети, приписали они себе заслуги режиссера, хотя не могли не понимать, сколько он для них сделал.

Откровенное ликование было написано у них на лицах, когда, стоя рядом и машинально держась за руки, они кланялись аплодирующей публике. Треньяну устроили настоящую овацию.

Фильм получился, это признали все, у него будет успех, что сулило немалые перспективы всей съемочной группе. И Филипп, и Марго почувствовали: в их жизни произошло событие чрезвычайно значительное, они стоят на пороге чего-то небывалого, неведомого. Может быть, славы.

Хотя именно теперь Марго видела множество недочетов в своей роли, на экране они стали особенно явственными. До Терезы Мерри ей еще далеко, а в том, что это фильм Терезы, сомневаться не приходилось. Фильм Маргариты Дюваль еще впереди. Но он будет, Марго в этом не сомневалась.

Филипп был опьянен успехом. Впервые он почувствовал, что до славы, к которой он стремился, остался шаг, не больше. И может быть, завтра, открыв газету... Его жизнь здесь, среди огней, вспышек фотокамер, аплодисментов, на людях, рядом с Марго, на которую устремлено столько мужских взглядов. Жизнь с Санди показалась Филиппу рутинной, его обделили, обокрали, отняв у него праздник.

На банкете он сел рядом с Марго, и они наперебой стали обсуждать удачи и неудачи фильма, строить планы на будущее. Филипп видел, сколько выигрышных поворотов в сценарии он не использовал. Их нужно будет учесть в следующем.

Марго прикидывала, какую роль хотела бы сыграть. Филипп смотрел на нее с восхищением: как же она изменилась! Где скромный цветочек? Его дразнила и влекла соблазнительная ягодка, которую так и хотелось съесть!

Филипп вспомнил, как Марго призналась ему в любви на таинственной вилле коллекционера эстампов. Мокрый после дождя сад, сверкающий на солнце. Монументальная Санди на террасе. Бородач, провожающий их до ворот. И Марго, наивная, доверчивая, приникшая ко мне, будто плющ к могучему дубу. Она всерьез нуждается во мне, не то что вечно брюзжащая Санди. Марго любит меня всерьез, я же вел себя по отношению к ней как настоящая свинья. Кстати, что она там стрекотала про мою жену?

За разговором о фильме Филипп совсем забыл про этот пикантный и оригинальный сюжет.

— Мы не договорили, так что же моя жена? — спросил он внезапно. — Я, признаться, мало что понял.

Если бы Маргарите понравилась жена Филиппа, может быть, она бы и промолчала, не стала сплетничать о том, что та приходила выяснять отношения с Санди Тампл. Но Рыжая ей была куда симпатичней, и поэтому она выложила все начистоту.

— Твоя жена заявилась в офис на улице Мадам, принесла твою рукопись, сказала, что вы помирились и она теперь будет вести твои дела.

Филипп хмыкнул.

— Это что, для тебя новость? — осведомилась Марго. — Ну извини, если сплетничаю.

— Ничего-ничего, продолжай. Мне дорого все, что касается моей вновь обретенной жены.

Марго не обратила внимания на иронию.

— Еще она прямым текстом сказала, что ваша слишком уж интимная дружба с мадемуазель Тампл ни к чему хорошему не приведет...

— А ты-то откуда все это знаешь? Да еще с такими подробностями?

Марго расхохоталась.

— Знаю, потому что в этот день роль мадемуазель Тампл в агентстве исполняла я.

Филипп посмотрел на нее с таким недоверием, что Марго из одного только желания убедить его в правдивости своих слов подробно рассказала, как было дело.

Филипп внимательно ее выслушал, и догадка вдруг забрезжила у него в голове. Все встало на свои места, и зыбкая картина прошлого со многими неизвестными превратилась в ясную и отчетливую. И Санди, и Марго виделись теперь Филиппу в совсем другом свете. Теперь ему стало ясно, кто изменял и лгал, а кто любил и был предан, кто вел двойную жизнь, а кто доверчиво следовал чувствам...

— И что же, она представилась мадам Мильер? — с сарказмом осведомился он.

— Да нет, она не представлялась, но я же знаю, с кем мадемуазель Тампл водит интимную дружбу, — засмеялась Маргарита.

— Да, действительно, — признал ее правоту Филипп, а про себя подумал: теперь и я знаю, с кем интимно дружит мадемуазель Тампл. Милая простодушная Маргаритка-ромашка, спасибо, что открыла мне глаза! Как же я раньше не догадался?

И перед глазами у него опять возникла стоящая на террасе Санди и бородач, провожающий их к воротам. А я еще чувствовал себя виноватым! Сколько потом мучился! Теперь понятно, какую жизнь вела очаровательная рыжая леди. Но зачем я ей понадобился? Чем ей было сладко мое унижение? Какие свои комплексы она вымещала на мне, без конца тыча носом в грязь? Без конца выражая мне свое недовольство?

Возмущенный, разнервничавшийся Филипп невольно покрутил головой, но вопросительно глядевшей на него Маргарите ничего объяснять не стал. Еще не хватало!

— Я что-то не так сказала? — поинтересовалась Марго, смотря на его напряженное злое лицо. — Если что-то не так, извини.

— Да что ты! Ты мне настоящий подарок сделала! — Филипп вдруг почувствовал, что наконец-то обрел свободу, что по-настоящему влюблен в Марго, что впереди его ждет слава и настоящее полноценное счастье. — Знаешь, я по тебе смертельно соскучился, мне тебя страшно не хватало.

С женой я и не думал мириться. Мало ли что говорят влюбленные женщины! Но сложности кое-какие были, это точно. Я потом расскажу тебе всю историю. Если захочешь, конечно.

Филипп не собирался открывать Марго унизительную правду, пусть думает, что женщины за ним бегают, что он нарасхват.

— Я тоже соскучилась. Но, честно говоря, твоя жена показалась мне порядочной... ммм... — Марго не решилась употребить слово, которое вертелось на языке. — Я с ней связываться не буду. Так что лучше приходи на репетицию. Мне интересно, что ты скажешь.

Филипп внутренне возликовал: порок и в жизни всегда наказан. Пусть Санди получит по заслугам от этой самой... «ммм...», как ее деликатно обозначила Марго!

— И на репетицию, и после. Понимаешь, именно сейчас я как раз развелся. И теперь совершенно свободен. Так что, если хочешь, мы даже можем поселиться вместе. — Филипп был готов на все, чтобы доказать свою свободу и преданность.

— Что ты, что ты! — поспешно возразила Марго, — Разве я могу мешать твоей работе? И потом, мало ли... Я совсем не хочу вставлять палки в колеса мадемуазель Тампл, она не то что твоя жена, она совсем другая...

Это уж точно, другая, с вялой усмешкой подумал Филипп.

К их столику подошел Треньян, чуть навеселе, благодушный, снисходительный. Он отдыхал. В голове у него уже крутился новый фильм, над которым он внутренне вовсю работал, а приятная вечеринка была небольшим отдыхом. Сделанное интересовало его куда меньше того, что хотелось сделать.

— Ну что, молодежь, воркуем? — Мэтр положил руку на плечо Маргариты. — Какова, а? Красавица! И наше с тобой творение, Филипп! Видал, на что мы способны?

Они выпили за будущие успехи. Мэтр собирался сказать что-то еще, но хорошенькая брюнетка подхватила его под руку и увлекла за собой. Марго встрепенулась: непременно нужно сегодня переговорить с Треньяном, закрепить свои позиции, прощупать почву.

Филипп опять потянулся к ней, и она не отстранилась, тихо заговорщицки шепнув:

— В понедельник! Буду ждать на репетиции. Увидишь мою новую работу, мне так нужна твоя трезвая голова!

— Трезвой не будет, Марго, ты окончательно вскружила мою бедную голову!

Подлетела гурьба актеров, они собирались продолжить веселье где-нибудь на Монпарнасе, звали Филиппа, Марго. Филипп отказался и тут же стал прощаться, не сомневаясь, что Марго уйдет вместе с ним. Но она с готовностью приняла приглашение.

Филиппу пришлось уйти одному, чем он был крайне раздосадован. И он вспомнил о Санди с еще большей злостью, внезапно поняв, что именно сейчас и наступило время развязать унизительный узел, который так мешал ему жить. Он вышел на улицу и остановил такси.

Чуть позже Марго вместе с веселой компанией двинулась к выходу. Ее остановил Треньян, нежно взяв за руку.

— Я провожу тебя, девочка?

— Буду счастлива, мэтр, — ответила Марго совершенно искренне, и они вышли вместе.

Коварство

Целый день Санди проторчала в офисе, разговаривая по телефону, отправляя факсы, покупая и продавая авторские права для издательств, беседуя с молодыми и не очень авторами, занося новые данные в компьютер.

Но сегодня рутинная работа казалась ей необыкновенно важной: вместе с ней все эти люди делали шаг к удивительному сияющему океану любви, который был рядом, который обнимал каждого, и нужно было только научиться его чувствовать. И она была счастлива за всех, потому что любовь омывала и прыщавого юнца с оттопыренными ушами, который написал сто страниц чуши, и лысого усталого директора, и подтянутую суровую пожилую даму, пишущую детективы. Все были любимы, все были дороги и драгоценны в этом мире. И каждому была дана удивительная возможность любить. Любить безоглядно, бескорыстно и счастливо.

Как ни странно, в этот день никто не отяготил ее лишней мелочной просьбой, никто не спорил по пустякам, отстаивая свою мелкую амбициозную правоту. Ее собеседники словно проникались исходящим от Санди мудрым покоем и вместе с ней берегли его. Не расплескав, Санди донесла его до дома. И дома опять поблагодарила Поля за несказанное счастье.

Она ни о чем не спросила его, не условилась о новой встрече и все-таки была спокойна и радостна. Всем своим существом доверилась она Полю, во всем положилась на него, согласилась со всеми его решениями. Ничто, исходящее от него, не могло быть для нее плохо. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, Санди была готова следовать за ним, слушать, слушаться и осуществлять.

Она открывала в себе какую-то совершенно неведомую ей благодатную женскую природу — терпеливую, вникающую, готовую к сотрудничеству, потому что совсем по-другому ощущала теперь и себя. Она принадлежала Полю и была любима, вся целиком, душевно и телесно, до последней клеточки. И этой удивительной уверенности не могло ее лишить уже ничего — что бы ни случилось, что бы ни произошло.

Только теперь Санди понимала, как не любили они друг друга с Филиппом, как эгоистично занимались собой. Она не сомневалась, что сумеет все ему объяснить и он поймет правильно. Пусть не сразу, но поймет. Она ждала, что Филипп позвонит, сама несколько раз звонила ему, но так и не дозвонилась. А ей хотелось встретиться с ним в кафе, поговорить. На безмятежной глади теперешнего существования Санди эта недоговоренность была единственным пятном.

Она с удовольствием улеглась в постель, наслаждаясь покоем, взяла томик Верлена, сегодня ей хотелось его певучих пронзительных стихов. Внезапно она услышала звук отворяемой Двери: Филипп приехал, и приехал без звонка. Странно. Обычно он ее предупреждал, интересовался, совпадают ли их планы на вечер.

Санди стала искать халат. Они поговорят в гостиной, ей совсем не хотелось, чтобы он входил к ней в спальню. Но она не успела — Филипп вошел и уселся на кровать. Он явно посетил очередное торжество.

Заметив укоряющий взгляд Санди, Филипп завелся с пол-оборота:

— Ты! Ты! Я знаю, что ты любовница Кремера!

Санди обуял безудержный смех. Все выглядело так комично: Филипп в вечернем костюме, она в ночной рубашке, и эта сцена ревности. Санди хохотала и никак не могла остановиться, а Филипп с нарастающей злобой смотрел на нее.

Веселило Санди и то, что Париж оказался не больше Валье — сплетни в нем распространяются даже быстрее, что Филиппа, который и не вспоминал о ней в вихре своей светской жизни, вдруг так переполошила эта новость. Но все-таки она совладала со своим нелепым смехом, встала, надела халат и прислушалась к тому, что говорил Филипп.

А он возмущенно и патетически разоблачал двуличие, разъедающее жизнь, предательство, обман, измену. Санди была совершено согласна и поэтому молчала.

Выведя на чистую воду порок, Филипп перешел к восхвалению наивного простодушия, непосредственности, бесхитростности. Санди выслушала панегирик с тем же вниманием, даже села в кресло, чтобы с комфортом вникать в похвалы добродетели. Мало-помалу она поняла, к чему сводится пафос речей Филиппа: воплощением порока была она, Санди, а воплощением добродетели — Маргарита Дюваль. Филипп бежал порока и стремился к добродетели. Санди и с этим была согласна и снова промолчала.

Еще она узнала немало интересного для себя лично: во-первых, о премьерном показе фильма Треньяна. Наверное, и у нее в почтовом ящике лежит приглашение. Как это она не удосужилась туда заглянуть? И, во-вторых, о том, что к Полю

Кремеру вернулась жена, которая взяла на себя издание его рукописей...

— Погоди, Филипп! Для начала прими мои поздравления с успехом! Я так рада, что фильм получился! А ты вспомни, с чего все начиналось.

Санди смотрела на него доброжелательно и ласково. Еще миг назад Филипп несся во весь опор на своем подстегиваемом гневом и яростью обличительном коньке и вдруг остановился, опешил, а потом и устыдился. Конечно, своим успехом он в немалой степени обязан Ди. А он о ней даже и не вспомнил. И на презентации ее не было. Уж не заболела ли она?

— Как ты себя чувствуешь? — без всякой связи с предыдущим спросил он. — Прости, если...

— Великолепно, — ответила Санди.

Она покинула кресло и пошла в гостиную.

— Иди сюда! Выпьем по бокалу за успех. Откупори бутылку. Ты же не откажешься от своего любимого «божоле»?

Да, действительно, сколько сегодня радостных событий: замечательный фильм, премьерный

показ, успех. Глупо в такой день воевать с ветряными мельницами. Вечный рыцарь без страха и упрека! И, войдя в гостиную, Филипп еще раз попросил прощения.

— И ты меня прости, Филипп, — откликнулась Санди, осушив свой бокал. — Прости, если тебе что-то кажется обидным. Мне-то происходящее видится и необыкновенным, и в то же время естественным. Поверь, я по-прежнему твой друг и всегда готова тебе помочь. Помни об этом.

Стоило Санди сказать это, как Филипп снова закипел. Хороша дружба! Да ты предавала меня на каждом шагу. А я так полагался на тебя, так верил в твою надежность! Но ты лгала, бесстыдно лгала, говоря добрые хорошие слова. Какой беспримерный цинизм! Какой...

— Знаешь, я просто теряюсь... — начал он.

— А по-моему, не очень, — невозмутимо перебила Санди. — Как я поняла, ты уезжаешь, значит, главное не терять времени. Сейчас уже очень поздно, так что давай соберем твои вещи.

Филипп и сам не знал, чего бы хотел от бывшей любовницы — обиды, слез, судорожных оправданий? Но уж, во всяком случае, не спокойного доброжелательства, которое сбивало его с толку. А вернее, с праведного гнева, на гребне которого он хотел красиво уйти. Уйти к Маргарите. Но выходило, что он просто мог катиться на все четыре стороны. И именно в этом было что-то невыносимо обидное.

А Санди уже обходила не спеша квартиру, педантично забирая из ванной бритву, с кресла в спальне рубашку.

— Там еще есть рубашки! В шкафу! — крикнул Филипп, а сам пошел в прихожую за ботинками: лучшая пара стояла в коробке на верхней полке.

Потом они еще раз вместе деловито оглядели гостиную, чтобы не забыть самого существенного: ежедневника, записной книжки, любимой ручки.

— Да-а, ключ! Не забудь оставить мне ключ, — вспомнила Санди, и Филипп послушно опять пошел в прихожую, достал из кармана связку и отстегнул тот, который больше ему не понадобится.

— Кажется, все... — задумчиво сказала Санди, забирая ключ.

— Все! — мрачно подтвердил Филипп.

Непоколебимое спокойствие Санди оскорбляло его до глубины души. Хоть заплакала бы, что ли, на прощание, все было бы по-человечески! А то будто старую ветошь выбрасывает. Ну и черт с ней! В голове у Филиппа уже брезжил сюжет новой пьесы. Забавная выйдет штучка. Двуличным циникам в юбке непоздоровится!

— Я рада, что все разъяснилось, Филипп. Рада, что между нами нет никаких недомолвок, — говорила Санди, провожая его до двери.

Она и в самом деле была рада, что Филипп взял на себя главную тяготу разрыва, что ей не пришлось ничего говорить, объяснять. После того как она узнала о возвращении жены Поля, вполне возможно, ей это было бы не так просто.

— Если что-то понадобится, звони. А сумку вернешь при случае. Удачи!

— Спасибо. Спокойной ночи, — буркнул Филипп.

— Спокойной ночи, — безмятежно отозвалась Санди и закрыла дверь.

Медленно прошлась по квартире и, накинув шаль, вышла в свой садик, села в качалку. Холодно, сыро. Все пожухло, отцвело, облетело. Кругом запустение. А она, Санди, родилась заново. Она все узнает и постигает впервые.

Доверчивая готовность полагаться на решения Поля по-прежнему жила в ней. Их любовь, явственная, неотторжимая, неоспоримая, даст им силы справиться с перипетиями судьбы. Океан любви по-прежнему качал Санди на своих волнах, сделав недосягаемой для обид и разочарований. Никто на свете не мог помешать ей любить.

Вернувшуюся в спальню Санди встретили золотистые ирисы, что стояли у изголовья, нежным ароматом наполняя комнату, напоминая Флоренцию. У изголовья стояла и коробка с разноцветной сладкой мозаикой. Санди легла, потушила свет и заснула со счастливой улыбкой на устах.

Утешение

Филипп вошел в свою холостяцкую берлогу, и на него сразу навалилась тоска. Только что он был на празднике жизни, купался в лучах восходящей славы, и вот опять один, никому не нужный, среди запустения. С грустью он обвел глазами комнату. Сколько времени он забегал сюда, только чтобы переодеться, переждать, изредка переночевать, и вот когда-то обжитое, уютное пристанище, где ему так хорошо работалось, превратилось в чужое, враждебное.

Бросив сумку на пол, Филипп печально сидел посреди комнаты. Санди предала его, и от одного этого хотелось напиться. Обидно, что Марго сейчас где-то веселится. Он взглянул на часы: третий час. Может, уже и дома?

Он набрал номер и с радостью услышал ее голос. Она явно уже спала. Голос был тихий, и Филиппа обдало теплом: умница, повеселилась немножко, и домой, в кроватку, сладко-пресладко спать.

— Прости, если разбудил, солнышко. Но мне так плохо! Если можно, я к тебе приеду. Я со всеми разругался, а одному быть невмоготу.

— Конечно, приезжай. Я тебе всегда рада, — пробормотала сонная Марго, и Филипп возликовал: вот кто по-настоящему его любит!

— Еду!

Марго, повесив трубку, нежно затеребила спавшего рядом Андрэ.

— Слушай! Чрезвычайное происшествие! С минуты на минуту приедет один мой приятель, будет ночевать.

— И что? — пробормотал Андрэ. — Диванчик в гостиной его не устроит?

— Нет, ему нужна компания, у него бессонница, он, видишь ли, писатель.

— Да ты что, Марго! Какая я писателю компания? Я спать хочу. — Он повернулся на другой бок и собрался заснуть.

— Не спи! — снова стала теребить его Марго. — Срочно думай, где будешь досыпать. Я, я его компания, понимаешь?!

— Как это — где досыпать? Ты же знаешь, у меня Виктор с девушкой. Мы же заранее с тобой договорились. Я и так полночи в баре просидел из-за того, что тебе вздумалось явиться с каким-то старикашкой!

— Сам ты старикашка! Меня провожал сам Треньян! Великий Треньян, ясно? Звезда первой величины. Вот увидишь, какая на этой неделе будет обо мне пресса. А Филипп восходящая звезда.

— Филипп — это твой писатель?

— Да, Филипп — это мой писатель, — с гордостью подтвердила Марго.

— И по какому случаю у нас сегодня ночью такой звездопад?

— Премьерный показ у меня сегодня! Ясно тебе? Пре-мьер-ный! А ты, — Марго невольно хихикнула, — ты бы, если б мог, тоже переспал ради хорошей роли с режиссером.

— Ну и шуточки у тебя! Скажешь тоже... — Андрэ наконец окончательно проснулся и сердито смотрел на подружку.

— Думаю, тебе все-таки придется переночевать в гостинице.

— Ты же знаешь, у меня ни су. Стал бы я иначе к тебе напрашиваться!

— Сейчас я поищу, погоди. А ты пока одевайся побыстрее и выматывайся.

— Он что, ревнивый, твой писатель? — Андрэ стал лениво выуживать джинсы, которые валялись где-то возле кровати, попутно соображая, куда задевал рубашку.

— Не в этом дело. Он травмированный. С женой разводится, ему женская ласка нужна. А если он тебя увидит, у него будет лишняя травма.

— Ясно, — вздохнув, Андрэ подцепил наконец джинсы. — Честное слово, с тобой не соскучишься. Ну куда я потащусь в три часа ночи?

— Деньги у Виктора потом возьмешь и мне отдашь, — говорила Марго, роясь в сумке, — я не обязана нанимать ему номера в гостинице.

— С Виктором я как-нибудь сам разберусь. И деньги тебе отдам. Только дай и на такси тоже, не пешком же я отсюда пойду.

— Фу-у, — Марго присела на кровать, обмахиваясь сумкой. — Знаешь, у меня, оказывается, тоже в кошельке пусто.

— И что теперь делать? Да положи ты меня в гостиной, скажешь, родственник из провинции приехал, от гостиниц шарахается как от чумы!

— А завтра мы все втроем на репетицию отправимся, да? Я просила Филиппа посмотреть мою новую работу. У него глаз — алмаз. В общем, придется попросить у него денег тебе на гостиницу.

— Ну попробуй, если получится.

— Попробую. Только ты меня жди в подъезде. Я к тебе выйду.

— А если нет? Я так и буду там торчать?

— Ну и что? Потерпишь часа три, утром пойдешь в театр, там в гримерной и доспишь.

— Благодарю покорно, мне и здесь хорошо. — Андрэ отшвырнул джинсы и завалился обратно в кровать. — Нечего тебе спать со всеми подряд, ты же не шлюха какая-нибудь!

— Ты прав. Ладно, спи, — великодушно разрешила Марго. — Филиппу и впрямь у меня в спальне делать нечего. Пусть сегодня в гостиной поспит, а там видно будет. Прости, что разбудила.

— Ничего.

Ровно через минуту Андрэ уже спал сном праведника.

Когда раздался звонок, Марго прикрыла поплотнее дверь спальни и пошла открывать.

Филипп подхватил ее, прижал к себе, он был в восторге, что наконец-то все его мытарства кончились.

— Отпусти сейчас же! — строго потребовала Марго. — Ты соображаешь, сколько сейчас времени? Давай ложись быстренько! Я тебе постелила в гостиной. И чтоб ни звука! Мне надо выспаться. Ты забыл, что у меня завтра работа? А работа — это святое!

Филипп виновато примолк и, чмокнув Марго в щечку, попросил:

— Не сердись.

Он был благодарен, что Марго не бросила его в трудную минуту.

Марго чмокнула его в ответ и исчезла за дверью спальни.

Но и на чужом диване, в чужой гостиной Филиппу было неуютно, он стал думать о Санди, о ее двойной жизни. В голове у него закрутилась презабавнейшая сцена из жизни коварной двуличной женщины. Улыбаясь, Филипп наконец заснул.

Проснулся он, судя по тому, как было светло в комнате, довольно поздно и не сразу понял, где находится. Потом сообразил — у Марго. Вспомнил, что вчера устроил Санди скандал, и они расстались навсегда. И ему стало грустно. Все-таки он привык к ней. Потом вспомнил забавную сцену, которую придумал, и невольно усмехнулся.

В квартире было тихо. Филипп достал из-под подушки часы: четверть первого.

— Марго! — позвал он, ей ведь тоже пора вставать. — Марго!

Никто не отозвался. Что, если она уже ушла на репетицию? Филипп встал, заглянул в кухню — никого. Заглянул в спальню — тоже. Ни малейших признаков жизни. Ни в ванной, ни в туалете — нигде. Даже записочки нет. Ну и дела! И что теперь делать? Дожидаться? Или, оставив записку, отправляться домой?

День был хмурый, нырять в сырость в светлом костюме не хотелось. Ладно, так и быть, дождется Марго. И, раз остался здесь за хозяина, то и будет вести себя соответственно. Филипп принял душ, сварил себе кофе. В голове у него продолжали крутиться забавнейшие реплики, и, присев к столу, он достал свой верный блокнот и принялся набрасывать первую сцену. Диалог получался необыкновенно смешной, Филипп то и дело прыскал. Он так увлекся работой, что не услышал скрипа двери.

Марго с удивлением уставилась на полуголого Филиппа. Чего это он? Летом — понятно, но сейчас дело к зиме идет. Или это он меня дожидается? Вот это терпение! Вот это настойчивость! Охотник в засаде! Ей стало смешно.

Филипп поднял голову и, увидев Марго, улыбнулся.

— Куда пропала? Даже записки не оставила! Сижу здесь как затворник.

— Одевайся, — строго распорядилась Марго, приготовившись потерять еще минут пятнадцать на отражение настойчивых атак, а времени впритык, она и так сколько его потеряла: пошла к подруге за деньгами и заболталась. — Скоро уже вечереть начнет.

Филипп оглядел свой скудный наряд и сконфузился.

— Извини! У меня, понимаешь, костюм светлый, ботинки новые со страшной силой жмут, а у тебя тут тепло. Хочешь послушать, что у меня выходит?

Натягивая брюки, он уже заглядывал одним глазом в блокнот.

— Потом, ладно? — взмолилась Марго. — У нас времени только поесть и бежать. У меня же репетиция! Ты что, забыл?

Филипп торопливо застегивал рубашку, но ему было жаль, что нужно отрываться от работы. Его уже тянуло домой, к письменному столу, к подружке-старушке. И какие у него там удобные тапочки!

Дорогой и в кафе Марго подробно пересказывала пьесу и все, что требует от нее режиссер, сетовала на проблемы с ролью. Филипп внимательно слушал, старался вникнуть. Потом, сидя в темном зале, смотрел на сцену и мысленно прикидывал, как зазвучат с нее его диалоги.

Марго в новой пьесе ему не понравилась, и Филипп прямо сказал ей об этом, когда они снова вернулись в ее квартирку после репетиции. Но виновата была, по его мнению, не столько Марго, сколько пьеса — вялая, худосочная, ей там и играть нечего, с ее-то темпераментом!

— Вот у меня будет пьеса! — похвастался он.

И принялся читать. Марго от души хохотала.

Казалось, будто Филипп просто подглядел вчерашнюю ситуацию, только у героини был совсем другой характер, чем у Марго. Очень любопытный. Марго бы с ним справилась. И вообще, всю сцену они бы с Андрэ сыграли за милую душу.

Чем громче смеялась Марго, тем больше вдохновлялся Филипп. Он уже импровизировал и чувствовал, что все это тоже нужно записать.

— Ну как, будешь играть? — спросил он, наконец иссякнув.

— Спрашиваешь! Конечно, буду! Ты гений! — И она принялась его тормошить, осыпая короткими торопливыми поцелуями.

Эти шаловливые поцелуи мгновенно раззадорили Филиппа, он принялся ловить Марго, та уворачивалась, и оба со смехом носились по квартире, пока наконец Филипп не завладел-таки своей добычей.

Марго в который раз убедилась, что Андрэ как любовник куда лучше, зато с Филиппом веселее.

— Недельки полторы я поработаю, — потягиваясь, говорил Филипп, — а потом почитаю. Это все пока наброски. Не обидишься, если буду работать у себя? А ты приезжай ко мне в гости.

— Ты всерьез, что ли, с женой развелся? — полюбопытствовала Маргарита.

— Всерьез, — кивнул Филипп. Ему хотелось, чтобы Марго оценила, на какие жертвы он идет ради нее, сколько женщин за него держится! — Я же обещал тебе, что ты никогда в жизни ее больше не увидишь, так и будет, — веско добавил Филипп, слегка выпятив подбородок, чтобы придать своим словам еще больше значимости.

— А когда ты напишешь свою пьесу? — спросила Марго. — К следующему сезону?

Филипп задумался, стал прикидывать.

— Знаешь, если хорошо пойдет, то, может, к весне и закончу.

— А мадемуазель Тампл позвони заранее, чтобы она подыскала нам режиссера. Надеюсь, с ней ты не поссорился?

Филипп неопределенно хмыкнул.

— Если поссорился, немедленно помирись, — энергично распорядилась Марго, — ты же знаешь, что я ей симпатизирую. А мы с Андрэ... Ты видел Андрэ сегодня, как он тебе?

— Отличный парень, — одобрил Филипп.

— И я так думаю. Так вот, мы с Андрэ ее бы сыграли. Представляешь? Прийти в театр со своей пьесой, здорово, а? Только свяжись заранее с мадемуазель Тампл.

Филипп задумался: стоит ли привлекать Санди? Она мигом догадается, что пьеса о ней — двойная жизнь, цинизм, коварство. Может обидеться, подстроить Марго какую-нибудь каверзу. С другой стороны, если возьмется, то никто лучше нее не подберет режиссера. Так что стоит рискнуть.

— Да, наверное, позвоню заранее, — наконец согласился Филипп. — Может, даже через недельку и позвоню. Прощупаю почву.

Утром Марго ушла на очередную репетицию, а Филипп отправился к себе. Посреди комнаты по-прежнему валялась сумка, по-прежнему вокруг был порядок, а на столе пуховым покрывалом лежала пыль, но ничего похожего на тоску он не почувствовал. Наоборот, с наслаждением избавился от надоевшего костюма, надел просторную домашнюю рубашку, свои замечательные тапочки, наварил целый кофейник ароматного крепчайшего кофе и поставил его рядом с пачкой сигарет на стол, который столько времени простоял сиротой. Бережно вытерев пыль со старушки-подружки, Филипп обмахнул бумаги, книги и, задымив «голуазом»,

принялся торопливо стучать, поглядывая в окно, где так же торопливо стучал осенний дождь. Ему было хорошо, уютно. Ему работалось.

— Надо будет позвонить, Санди, — бормотал он, — непременно позвонить.

Выставка

Дни Санди были похожи на пестрые осенние листья. Или на рубище из всевозможных заплат, кому какое сравнение больше нравится, улыбалась она про себя. Телефонные звонки, встречи, посетители, а она иголка, сшивающая чужие судьбы. Вот и на судьбе Филиппа сделала несколько стежков. Если он опомнится, бросит валять дурака, то наверняка напишет еще много интересного.

Невольно Санди частенько вспоминала о нем. Как он там? По-прежнему суетится? Она не хотела его обижать, а он все-таки обиделся. И, по своему обыкновению, хотел обидеть и ее, но не получилось. Все к лучшему. Лишь бы работал.

В этот день она торопилась справиться с делами побыстрее и освободиться пораньше. Элен с Сержем пригласили ее на новоселье. Наконец-то Элен сочла, что в ее доме все в порядке, и решила созвать друзей.

Санди купила цветы и милый пустячок для дома, чтобы хорошо жилось на новом месте. Расцеловалась с Элен, с Сержем, одобрила квартиру — светлая, просторная, со старой не сравнить! Хотя, когда жили рядом, виделись чаще.

Вся компания была уже в сборе и обменивалась новостями. Санди с любовью смотрела на оживленную сияющую подругу — Элен похорошела. А какая хозяйка!

— Ты цветешь, — улыбаясь, сказала Санди.

— У меня потрясающая новость! Я жду ребенка!

Санди бросилась обнимать подругу, приговаривая между поцелуями:

— Поздравляю! Какая же ты молодчина!

— Да-а, чуть не забыла! — спохватилась Элен.

— Может, тебе будет интересно? Картина моего кузена Поля будет на выставке.

Лицо Санди стало таким напряженным, что Элен поняла: Поль безнадежно утонул в глубинах памяти и извлечь его оттуда почти невозможно.

— Помнишь, я летом давала тебе рукопись? Депрессия, провинция, помнишь?

Санди закивала: да, да, конечно, помню. Она уже совладала с собой и улыбалась.

— У него, похоже, опять какие-то неприятности. Но какие, понятия не имею. В общем, если любопытно, приходи. Открытие выставки завтра, в половине восьмого, в зале Сен-Мартен.

— Спасибо, Элен.

Что с Полем? Что? Неужели что-то плохое? — стучало у Санди в висках. Недаром все последние дни мне было так больно. Нет, на вернисаж я не пойду, схожу на выставку послезавтра и все пойму по картине. Если Полю плохо, я просто поеду в Валье, вот и все.

По дороге домой Санди не переставала повторять: все хорошо, Поль! Ты слышишь? Я с тобой. Все хорошо. Все очень хорошо!

Весь следующий день Санди старательно отвлекала себя работой: в издательстве добросовестно обсудила двадцать три пункта договора с начинающим автором, отговорила перезрелую примадонну от самоубийства из-за коварства постановщика и отправилась домой.

На следующий день все валилось у нее из рук и, промаявшись в офисе часа три, она побежала на выставку.

Вошла в зал и невольно оробела. Круги, кубы, цветовые пятна замельтешили перед глазами. Санди давно не бывала на выставках и успела забыть, что не любит современной живописи, не любит механистичности, гротеска, нарушенных пропорций — плодов искаженного стрессами сознания. Да и абстракций, пожалуй, тоже. Хотя иногда в них что-то есть. Что-то музыкальное.

И перед каждой картиной, которая ей не нравилась, Санди с невольным испугом думала: а что, если под ней стоит имя Поля Кремера? Что, если с ним действительно плохо? Если у него срыв? Все эти полотна казались ей интересным материалом для психолога. Если Поль тоже пишет такие картины, то его нельзя бросать ни в коем случае. Она будет с ним рядом. Они вместе будут выбираться из липкого тумана безнадежности, закомплексованности, амбиций. Она не отдаст его в лапы неврастении.

Внезапно внимание Санди привлек летящий прямо на нее бык — сгусток страха, отчаяния и злобы. Животной силы и ярости. А перед ним черной черточкой — человек. Невесомая, почти неощутимая, но все-таки преграда, единственно возможная. Вот-вот, именно так она и встанет, именно так. Человек против неистовой силы разрушения. Чем больше вглядывалась Санди в эту картину, тем символичнее она ей казалась. Именно таким ей и виделся двадцатый век, ополчившийся на все человеческие ценности. Именно так и должен выстаивать каждый. Она наклонилась и прочитала: Мишель Пелетье. Имя художника ничего ей не сказало, но картина понравилась. Очень.

Привлекла ее внимание и другая работа. Санди стала вглядываться в живую, мерцающую, перламутрово-молочную пену. И чем пристальнее вглядывалась, тем явственнее различала выступающее из нее лицо — чудесное, одухотворенное, с широко расставленными серыми глазами. Глазами, внутри которых будто мерцали темно-синие лучистые звезды. Все было зыбким в этой картине, она могла быть морем, отражающим закатное небо и какой-то небесный лик, могла быть небом, затянутым закатными облаками, сквозь которые уже проглядывают звезды, и только человеческая фантазия различит в этих звездах глаза. Могла быть портретом. Или отражением портрета.

Несомненно одно: это была стихия, рождающая гармонию, а гармонией было прекрасное, едва уловимое женское лицо.

Санди смотрела — и будто растворялась в этом море, в этом небе. Смотрела — и все более знакомым казалось ей женское лицо. И вдруг невероятная догадка затрепетала в ее голове.

Неужели это я? Неужели? Нет, я, наверное, схожу с ума...

Она наклонилась и прочитала: Поль Кремер.

Санди показалось, что у нее перед глазами вспыхнуло ослепительное солнце, и почему-то от его невероятного сияния стало больно дышать.

— Поль! — невольно воскликнула Санди.

— Что, родная? — услышала она и оглянулась. Поль с виноватым видом стоял у нее за спиной.

— Ты! Ты! — Она не знала, что сказать, волны восторга и гнева бились в ней.

— Пойдем, здесь нам не дадут поговорить. — И он повел ее к выходу, обнимая за плечи.

— Почему ты мне ничего не сказал? Почему о твоей картине я должна узнавать от Элен? — негодовала Санди, как только они уселись на первую же скамейку.

— Я не успел! Понимаешь, я ничего не успел! — Это был крик души. — Я хотел выиграть конкурс, хотел приехать к тебе и сказать: «Фея Мелисанда, в качестве свадебного подарка я дарю вам весь мир!». И мы бы отправились в кругосветное путешествие. И я мог бы его выиграть, потому что, ты же видишь, картину все равно взяли, хоть я нарушил все сроки, хоть я никуда не успел... У меня была бы слава, деньги, я попросил бы твоей руки... А так... Понимаешь, я представлял себе белую яхту...

Санди слушала, и от набежавших слез ее прекрасные серые глаза казались настоящими звездами.

— Поль, очнись, — ласково сказала она, — посмотри, пожалуйста, на меня.

Он послушно умолк и стал смотреть на Санди.

— Слушай меня внимательно, Поль Кремер, художник и чудодей! Я, Мелисанда Тампл, фея, волшебница и ворожея, предлагаю тебе руку, сердце и родную Шотландию в подарок к нашей свадьбе! И только попробуй отказаться!

Поль наклонился и прильнул к ее губам. Потом он поцеловал лоб, глаза, щеки, подбородок, словно проверяя, все ли на месте, и со счастливым вздохом облегчения крепко обнял Санди.

— Кажется, я заработался и замечтался, да? А действительность — она же гораздо лучше! Я очень рад, что конкурс выиграл Мишель. Он отправляется в кругосветное путешествие, так что через две недели моя мастерская будет свободна и я смогу туда переселиться. Дом в Валье я оставил пока Лоле, ей же нужно как-то устроить свою судьбу. Кажется, у нее намечается серьезный роман с моим соседом Гастоном Криде.

— Слава Богу!

— А мне сегодня предложили работу, буду расписывать новый культурный центр в Дефанс, и знаешь, что я придумал...

Сумерки окутывали позолоченный осенью Люксембургский сад, Санди мягко покачивалась на волнах счастья.

— Имей в виду, — сказала она, — ты мне непременно подаришь весь мир. На меньшее я не согласна.