Невеста миллионера☆

Глава 1. Ева

Эта история могла бы быть похожей на сказку о красавице и чудовище, но... Это не сказка.....

*****

— Ты же в отпуск вышла?

— Вышла, — смотрю подозрительно через плечо, пока готовлю чай. В это время Танька — соседка — поедает последнюю рафаэлку. Блин. Зачем ей знать про мой отпуск?

Что хочет?

— Ехать куда-то собираетесь?

— Нет, — да и куда ехать с такими долгами? В яму? Я и в отпуск уходить не хотела, но так устала, что уснула на рабочем месте и сожгла мясо для важной шишки. Пришлось идти отдыхать. И искать новую, временную работу.

— Тогда ты точно сможешь мне помочь.

— Даже не представляю, как, — ставлю чашки и сажусь за маленький стол. Он на двоих. В нашей кухне больше бы и не влез.

— Мне нужно уехать, а работу я терять на хочу.

— Ты работаешь?

Черт.

Мне даже стыдно за свое удивление, но я была уверена, что она просто вертит хвостом перед мужиками. И на это живет. Это и не удивительно. Она вся такая привлекательная со своей тонкой талией и прической в стиле Монро. Еще одна причина удивляться, почему ее ко мне так тянет. Ничего же общего.

Я ее образ жизни не осуждаю. Каждый ведь крутится, как может?

И порой я жалею о своем желании всем помочь, а значит так или иначе познакомиться с обитателями своего не самого чистого подъезда.

Особенно помогать Тане Коркиной из сорок пятой. Она ничего такая, простая, смешливая, но очень часто бывает назойливой и до сих пор помнит, как я занимала у нее деньги.

И довольно часто мне об этом напоминает.

Нет, я все вернула, даже купила коньяк в знак благодарности. Но с той поры она считает нас лучшими подругами и регулярно зависает у нас в квартире. И хорошо так попадает в те редкие моменты, когда у меня выходной и я одна.

Вот и сегодня.

— Да, пришлось. Мужик бросил и подвернулась работенка непыльная по знакомству. Хозяин миллионер, конечно, не самый радушный. Из дома почти не выходит. Один прогул и тебе быстро подыщут замену. Вот я и подумала, что пока ты в отпуске, могла бы это место для меня придержать. По-дружески.

Задумалась.

Темнит она что-то.

Уж не оказание ли это интимных услуг?

— А делать-то что?

— Я не сказала? Готовить и убирать кухню.

Сказать, что я удивлена, это ничего не сказать. Таня готовит? Серьезно?

— Судя по всему, — стараюсь я смягчить иронию. — Он в еде неприхотлив.

— Пф, — фыркает она. — Ему о еде напоминать вовремя надо, а то забывает за работой своей. Да и ему, очевидно, вообще не важно, что толкать в заросший бородой рот. Даже когда у меня подгорели яйца, а макароны прилипли к друг другу, он и слова не сказал.

Это просто сказочное предложение, но я все равно чувствую…

— Есть подвох?

— Кроме того, что дом выглядит особняком графа Дракула и находится на Рублевке, нет.

Напрягаюсь всем телом, чувствуя, как по коже ползет озноб.

Словно тот самый Дракула занес свои клыки над моей шеей.

Меньше всего я хотела бы вспоминать ту жизнь, с которой давно покончено. Снова попасть в богатый дом, где когда-то жила. Видеть ту, другую жизнь, которая мне больше недоступна. Зачем ворошить прошлое. Мечты погребены под пылью реальности.

— И как туда добираться?

— На такси. Слушай. Там недельная зарплата больше, чем ты получаешь в месяц. Ты не можешь отказаться. А мне нужны гарантии, что я получу это место обратно.

Да, подобные люди привыкли платить. Они не думают о деньгах, они просто их заколачивают. И тратят на обслуживание газона больше, чем мы тратили в год на лечение.

— Ты уверена, что твой Дракула согласится? Может, он привык к тебе.

— Я даже не уверена, что он знает, как я выгляжу. А поверь, заарканить такого мужика захочет любая. С ним всю жизнь будешь как сыр в масле кататься. Ну если он не закопает тебя в саду.

Даже так?

— А что? Были прецеденты?

— Да, знаешь, там про всякое ходят слухи среди персонала. И что мать его покончила с собой. И что сестра убила отца. Теперь, мол, скрывается. Ну и он сам тоже, не сказать, что нормальный.

— Ненормальный миллионер, — обдумываю с усмешкой. Как будто такие люди вообще могут быть нормальными.

Мой отец всегда болел манией величия. Собственно, на этом и погорел, уверенный, что на такого волчару, как он, не найдется управа. Нашелся волкодав.

Тут в голове шевелится мысль. Я даже не знаю, стоит ли ее формулировать. Произносить вслух.

Такие важные факты о странном миллионере. И словно я все это слышала. Среди поваров, обсуждающих новости. Среди официантов. Может быть, даже в метро кто-то мог обсуждать и мать, покончившую с собой. И сестру, убившую отца. И сына…

Глава 2. Харитон

Мне нравится зарабатывать деньги. Каждый день смотреть свой растущий банковский счет. Знать, что это не деньги почившего отца, а мои, собственные.

Капитал не за счет богатенького папаши, а созданный благодаря собственным талантам и чистому везению.

Кто вообще мог знать, что виртуальная реальность окажется такой популярной? Что люди всего мира будут жаждать скрыться от реальности туда, где можно стать всемогущим. Где неважна внешность, положение, ум, а важна только та сказка, которую ты создал себе сам.

И я их понимаю.

Понимаю, почему хочется закрыться от грязи этого мира и погрузиться в тот, который ты себе придумал.

Ничего удивительного, что они с нетерпением ждут обновленный вариант этого невероятного изобретения. И тех игр, которые мы создаем с моим партнером для виртуальных очков.

Они могут отправить тебя в путешествие. Они могут подарить тебе драйв. Нирвану. Адреналин. Забытье. Погрузить в счастье. Даже в любовь.

Люди больше не хотят жить настоящей жизнью.

Да и я не хочу.

Лучше вот так сидеть в своем кабинете, куда не пробивается даже свет вечерних сумерек, и смотреть на постоянно растущие цифры. Акции.

И только один вопрос мучает меня каждый день.

А что мне все это дает, кроме мнимого чувства удовлетворения. Что дают мне деньги, кроме возможности вообще никогда о них не думать.

Ничего. Ничего!

— Харитон Геннадьевич.

Легкий шелест, пробравшийся под кожу, и я отрываю взгляд от экрана.

В кабинете темно. Свет от экрана падает на силуэт, мелькнувший в дверном проеме. Невысокая, тонкая. Почти прозрачная как приведение. Лица не видно. Только мягкие линии тела, облаченного во что-то дешевое.

В один момент даже стало казаться, что я докурился. Или допился. Что мне снится это светлое чудо, что я схожу с ума.

— Харитон Геннадьевич. Ужин на столе.

Призрак испаряется, не оставив даже шлейфа из запаха, хотя я пытался хоть что-то учуять. Я ее не знаю. Откуда это существо в моем доме.

Обычно, когда мне напоминали о еде, я отмахивался, пока Генрих, мой водитель, по совместительству дворецкий, не напоминал, что без еды я сдохну. Но сегодня мне стало интересно, кто же приготовил мне обед.

Неужели жирная Танька решила больше не радовать меня своим нелепым присутствием и сальными взглядами? С такими бабами вообще разговор короткий. Постельный, я бы сказал.

Нажимаю кнопку и отъезжаю от стола. Выкатываюсь в коридор и проезжаю вдоль мрачных стен отцовского дома.

Я ненавижу его. Но здесь мне проще вспоминать все то дерьмо, что творилось в моей жизни на протяжении последних лет. Все то, чем было заполнено мое существование всегда. Грязь. Порок. Разврат. Смерть.

Добираюсь наконец до кухни и замечаю, что фигурка уже пробирается к выходу.

— Стоять! — сам не понимаю, что нашло. Но мне нужно взглянуть на это видение. Она тормозит у двери, крепко сжимая ручку. Подъезжаю ближе. Мне нужно проверить очередного незнакомого человека. Увидеть в его глазах жалость к себе и снова всех возненавидеть. — Повернись.

Она оборачивается, и я наконец могу разглядеть ее лицо. Блондинка. Терпеть не могу блондинок. Может, это связанно с собственной сестрой, а может с матерью, но блондинки это те, кого я поимею только в самый голодный год.

Голубые глаза смотрят на коляску, и я понимаю, она не знала, что я не могу ходить.

Стоит, не зная, что сказать, словно хочет извиниться.

Но я не вижу в ее глазах жалости. Я там вообще не могу ничего разглядеть.

— Вы приготовили ужин и убегаете, потому что он отравлен?

— Что?

— Что?

— Что?

— Вы тупая?

— Нет. Нет, конечно. Ужин не отравлен.

— А я вам не верю. Пойдемте. Попробуете его первая.

— Но я приготовила ужин и могу уйти.

— Кто вам сказал? После того, как я поем, вам еще нужно помыть посуду. Ну или можете идти, и я вызываю полицию.

— Не надо, — задирает подбородок. — Если только вы не хотите, чтобы полиция поужинала с нами.

Она проходит на кухню, продолжая сжимать большую сумку, и я уже думаю, не вор ли она. Странная. Нервная какая-то. И даже жалости нет к бедному инвалиду.

Но, что интересно, не спросила, почему я стал таким. Это первый вопрос, который я слышу. Люди редко могут побороть свое любопытство.

Проезжаю в столовую, где на столе стоят три блюда с крышками. Уже думаю, а не крысы ли из-под них разбегутся, тянусь посмотреть и вдруг слышу.

— Вы руки не помыли.

Поднимаю голову. Она. Стоит в дверях и смотрит.

— И что?

— А то, что потом вы не сможете командовать даже своим кишечником. А виновата буду я.

Глава 3. Харитон

Проснулся после попойки, когда тело затекло до такой степени, что я уже не только часть ног не чувствовал, но и рук. Попытался подняться и тут же упал. Осталось только смачно выругаться, потому что сколько бы лет я не был инвалидом, я всегда пытаюсь подняться.

Всегда пытаюсь встать, не взирая на адскую боль в ногах.

Только в состоянии покоя они меня не беспокоят. Только сидя и бездействуя я не чувствую агонии в мышцах. Уже скучаю по тому времени, когда совсем их не ощущал, как будто нижняя часть отрезана была. Полностью. Но вселенная очевидно решила мне нагадить окончательно и подарила эту отвратительную боль, о которой врачи говорили с благоговением. Ведь боль означает возможное выздоровление. Я им в тот день тоже пожелал подобного «выздоровления».

Сдохнуть хочется.

Но я никогда не хотел себя убить.

Наверное, еще жива надежда, что я смогу пробежать марафон, переплыть Москву-реку. А, может быть, даже взобраться на самую верхнюю точку Эльбруса.

Черт, как я скучаю по времени, когда ничего не болело. Когда мир, казалось, принадлежит мне.

А теперь я червяк, который все, что может, это лежать и ждать, когда боль потихоньку утихнет, когда руки перестанет покалывать. И наконец открыть глаза. Перебраться в кресло и съездить в тренажерный зал. Единственное удовольствие, которое я себе позволяю. Сквозь боль и ненависть к себе прокачать мышцы, чтобы совсем не выглядеть утырком, когда приезжаю в наш офис в Москва-сити. Чтобы взрывать мозг девкам, которые там работают. Все они смотрят на меня, истекая слюнями. Потому что миллионер. А подойти боятся, потому что калека. И у каждой на размалеванном лице написан вопрос.

Может он. Или не может.

ОНА не пользуется макияжем.

Сквозь веки внезапно пробивается яркий свет, и я поднимаю руки, чтобы прикрыть глаза.

— Что за черт?! Я сказал шторы не открывать!

— Это всего лишь я.

Опять ОНА. Опять ее шелестящий как осеняя листва голос. Неужели ей так нужны деньги, что она не испугалась моей истерики. Не позвонила с извинениями и сославшись на дела не смогла прийти.

Обычно все пугались. Одно не верное слово, один не верный взгляд и все отправились на мороз. Танька не отправилась. Потому что решила для меня не только готовить.

Предложила себя сама, а я не стал отказываться. Сразу определил границы отношений. Сомневаюсь, что они ее устраивали. Но терпела. Глотала и терпела.

— Ты не слышала?! — бьет свет по глазам. — Закрой эти чертовы шторы, пока я тебя не выкинул из дома.

— Сам? Вы же не ходите.

Я резко встаю. Делаю над собой невероятное усилие, стреляя в нее взглядом, наполненным болью и гневом. Ее глаза расширяются, и я почти верю в себя.

Но стоит мне перенести вес, мышцы дают о себе знать так, словно кто-то их натягивает на кулак и рвет. Она хочет словить меня, помочь, но я отталкиваю. Падаю сам и некоторое время лежу.

— Не смей меня трогать, поняла? И закрой шторы. Ты же не просто так вернулась. Деньги нужны? — смотрю на нее снизу-вверх, почему-то замечая, что даже в таком ракурсе она выглядит неплохо. Чистая кожа. Длинные ресницы. Тонкие, но такие приятные на вид губы. Широкий рот. Очень широкий рот. Будь она чуть поразвязнее, я бы даже сказал — рабочий. Но гораздо удобнее смотреть на ноги. Ее тонким лодыжкам можно петь оды, насколько хорошо они выглядят.

Замечаю колыхание юбки, когда она все-таки слушается меня и закрывает шторы, возвращаясь на то же место. Но чуть ближе, так, что теперь я имею возможность заглянуть под юбку.

Лето, жара, а она в колготках. Как так-то? Даже белье не дала рассмотреть.

— Да, мне нужны деньги. Только ради этого я здесь, — говорит, держа надо мной бутылку минералки. Какая внимательная. Вдруг замечает мой застывший взгляд. Хмурится и отходит. — Я думала, инвалиды скромнее, учитывая…

— Учитывая, что?

— Вашу проблему, — неловко кивает она на пояс джинсов и пытается отойти, а я протягиваю руку и обхватываю ее идеальную лодыжку, замечая, что пальцы полностью сошлись.

Какая же она тоненькая.

Даже жаль, что не брюнетка или рыжая. Ненавижу блондинок.

Вторая рука уже на пряжке ремня.

— Что… Что вы делаете?

— Хочу продемонстрировать вам свою проблему….

Глава 4. Харитон

Я уже дернул ремень, буквально плавясь под ее недовольным, гневным взглядом холодных как лед глаз. Опустил голову только на миг, чтобы расстегнуть пару пуговиц, и вдруг чувствую, как по шее побежали мурашки, а на голову льется вода.

Я в шоке смотрю на перевернутую бутылку в тонких пальцах.

— Потушите ваш факел…. — говорит она насмешливо, а меня от гнева подбрасывает как пар в гейзере. Я грубо тяну ее ногу на себя. Заставляю упасть и ложусь на нее, сжимая теперь шею.

— Ты чего творишь!? Ты кто такая, чтобы устраивать подобное? Совсем страх потеряла, нищебродка?

— Точно там же, где вы потеряли вашу совесть, — не боится. Не вижу страха, только отвращение. Ну, конечно, я же калека, с чего бы меня бояться?

— А у меня ее и не было никогда! Хочешь, докажу? — смотрю на поджатые тонкие губы, поднимаю голову и почти не чувствую боль в ногах.

Мышцы не ломит, зато начинают болеть другие части тела. В башке звенит. В горле пересыхает.

Некрасивые, тонкие губы. Почему они так манят? Почему хочется укусить так, чтобы она закричала, чтобы кровь брызнула мне в рот. Дрянь… Кто ты такая, дрянь?

Почти касаюсь губ, но она отворачивается, сморщив вздернутый нос. Отталкивает меня и изящно поднимается, отряхивая свою отвратительную юбку.

Черт, и почему она блондинка. Почему ворочает нос, когда другие прыгнуть готовы на меня, почему не боится гнева. Именно в этот момент тишину, застывшую между нами, рушит звук урчащего живота.

Ее ухмылка злит, а ее спина просто выбешивает.

— Я выгнал тебя вчера!

— А я вернулась, и самый вкусный завтрак ждет вас в столовой. Я приготовила две порции, на случай очередной вашей детской истерики.

Детской? Детской!

— Да что ты знаешь… — кричу в пустоту, продолжая сидеть в своем кабинете. Желудок сворачивается узлом, ноги адски ноют, а голова раскалывается. А во рту…. Черт. Не удивительно, что она сморщилась и отвернулась. И все-таки интересно, какие у нее губы. На вкус такие же поджатые или мягкие и нежные, как она сама.

Откуда вообще она появилась и почему ведет себя так, как будто имеет право мне грубить и учить меня жизни?

Падаю на спину, долго, долго рассматривая люстру. Она… Она ведь даже не красивая. То есть, может, в ней что-то и есть. Что-то изысканное, как в запыленной вазе, про которую забыли. Антиквариат, который стоит бешеных денег. Да, в ней есть свой класс. Гордость, которая не позволяет мне сказать ей грубое: «На колени и открой рот». А еще в ней есть что-то знакомое.

Все-таки хреново, что она блондинка.

Стараюсь подняться, особо не работая мышцами ног, поднимаю перевёрнутую коляску и усаживаюсь в нее.

Еду к себе в комнату, кое-как принимаю душ.

В зеркало смотрю всего пару мгновений. Возникает мысль даже взять расческу и пройтись по патлам, что отросли за последние несколько лет, но с чего бы вдруг.

Делаю хвост и чищу зубы.

Потом долго смотрю на свой в хлам помятый гардероб. В комнату никого не пускаю. А когда нужно надеть костюм в офис на очередное собрание просто заказываю новый. Вон они уже кучкой валяются на полу. Беру не самую грязную футболку. Сначала пытался найти чистую, но понял, что это как найти воду в пустыне. То есть возможно, если знать где, а где, я не знаю.

Натягиваю брюки через новые муки боли, проклиная врачей, которые не могут понять, как унять эту агонию. Твари. Только деньги мои нужны. Пытаюсь разобраться в себе.

Почему я вообще задумался о чистоте одежды.

Выкатываюсь в коридор и проезжаю мимо лестницы. Не хожу наверх. Там комнаты сестры, матери, отца, моя старая.

Там как склеп и ходить туда, как побывать на кладбище, где нет только моей сестры.

Она катается по Европе за мой счет. Главное, что больше не работает проституткой. Надеюсь.

Перед столовой слышу смех и застываю. В груди образуется теплый шар, и становится почти больно. Это с кем она смеется… так?

Закатываюсь внутрь и вижу, что она убирает тарелку Генриха, который корчит рожу. Да, он часто ест со мной, но это моя столовая. Мой повар. И смеяться она должна так только со мной. Но, конечно, заметив меня, веселиться она перестала.

Дрянь. Выкинуть ее из дома. Оскорбить. Поиметь бы… Не была бы блондинкой.

— Вы работать пришли или ржать? — смотрю на водителя, но тот спокойно допивает чай. Он тоже продержался дольше всех, потому что умеет мне ответить. Умеет побороть мой гнев иронией.

— Лично я пришел пожрать, ну а поржать это святое. Тем более поднимает настроение. Попробуйте, Харитон Геннадьевич.

— Я попробую тебя уволить прямо сейчас.

— И сдохните с голода. Все было просто замечательно вкусно. Еще никогда в этом доме не было такого повара. Такой женщины, — этот хмырь целует ей руку. А меня уже потряхивать начинает.

— Иди помой машину.

— Она чистая…

— Тогда протри от пыли! Вылижи! Можешь на нее поссать! Выйди, я сказал! — разорался я, не сдерживая, а когда он ушел, сел за стол и как ни в чем не бывало стал есть рисовую кашу.

Глава 5. Харитон

Ева.

Надо же.

Та самая, которая повела Адама по дорожке разврата. И даже если это всего лишь миф, а человек произошел от обезьяны, то имя Ева всегда будет ассоциироваться с грехом. Сладким, похожим на хмель — грехом.

И будь я священником, меня бы уже сожги за мысли насчет этой старомодной грешницы. Ей не идет эта юбка. И не идет вязанная кофта. На ее тонкую фигуру подошел бы белый, брючный костюм.

Смотрю в сторону кухни и сам решаю отнести тарелку. Даже не отрицаю желание увидеть ее перед тем, как снова окунусь в работу и забуду о реальности. Создавать целые миры порой отнимает много сил.

Заезжаю и вижу ее загружающей посуду в посудомойку. Она наклонилась, и я наблюдаю, как натянулась ее юбка, как свисают ее серебряные волосы. Светлые. Такой оттенок нереальный.

— Ты не хочешь покрасить волосы в темный? Мне больше нравятся брюнетки.

Она чуть не роняет тарелку, смотрит через плечо, осматривая меня, и усмехается.

— А вы не хотите стать нормальным? Мне нравятся адекватные работодатели.

Эта выскочка поднимается и выкладывает на стол продукты для приготовления обеда. Капуста, свекла, квадратный кусок красного мяса. Она борщ собралась готовить?

— Кто дал вам право разговаривать со мной в таком тоне? Вам не кажется, что для нищебродки вы слишком борзая.

— Для нищебродки вы тратите на меня слишком много своего бесценного времени. Идите работать, — она ловко орудует ножом, и я на мгновение застываю, наблюдая за мышцами тонких руку. За пальцами, что мягко, но крепко держат нож.

Она меня раздражает, бесит откровенно своим командным тоном, но мысль, что эти руки могут ко мне прикоснуться, как они могут сжимать, уводит воображение гораздо ниже пояса. Не остается никаких романтических желаний, лишь грязные настолько, что руки буквально дрожат, а тело ноет.

— Я принес тарелку.

Она удивлена смене темы, а я продолжаю держать тарелку и ждать, когда она развернется всем корпусом.

— Так поставьте ее на стол.

— Подойди и возьми.

— Я занята. Я пришла готовить, а не удовлетворять все ваши прихоти. Не будьте ребенком.

— Мои мысли далеки от подростковых, а ты пришла, потому что тебе нужны деньги. Поэтому подойди и возьми тарелку.

Она бросает нож. Раздраженно вздыхает. В этом есть своя прелесть. Бесить ее. Выводит из равновесия всю такую строгую и ледяную.

— Вы нормальный вообще? Сколько можно вести себя, словно хотите от меня…

— Хочу.

Она теряется, а я не даю ей расслабиться. Смотрю исподлобья, чтобы она эту мысль переварила, хочу увидеть, что будет происходить с ее лицом.

Ничего. Она никак не реагирует. Спокойно подходит и забирает тарелку, не прикасаясь к коже, словно я прокаженный.

— Вместо дурацких мыслей о том, чего у вас не будет никогда, лучше бы подумали о том, как встать на ноги.

— Если бы это было так просто… — цежу я сквозь зубы. — Думаешь, я бы сидел в этом проклятом месте.

— Вы можете стоять…

— Мне больно!

— Но вы можете стоять, — напирает она, даже не смотря на меня. — Просто не хотите работать над собой, потому что так легче жить. Легче жалеть себя.

— Да что ты, повариха, можешь знать об этом.

— Намного больше, чем вы думаете.

— Так расскажи мне, поведай историю своей жизни.

— Лучше я послушаю вашу. Вам же хочется, чтобы я пожалела вас. Так расскажите, как вы сели в это кресло.

Смотрю на ее спину, понимая, что еще никто не спрашивал это так. Грубо. Без жалости. Разбрызгивая вокруг себя яд. Словно мой рассказ позволит ей еще больше меня ненавидеть.

А я решаюсь, потому что ее ненависть дает мне надежду, что я еще живой. Осталось понять, откуда вообще взялась эта ненависть.

— Если пообедаешь со мной, расскажу.

Ее спина, если это возможно, становится еще прямее, а голова чуть наклоняется, словно она обдумывает мой ультиматум.

— Хорошо.

Глава 6. Харитон

На обед действительно был борщ. Наваристый, красный, с крупными кусками мяса, нарезанного соломкой.

Я набрал ложку только в тот момент, когда Ева молча села рядом. Я ел и раньше этот суп. И это одно из тех блюд, которые напоминают мне людей.

Одинаковые ингредиенты. Вроде бы изучен состав от и до. Но вкус всегда разный.

Так и с людьми. Они одинаковые, могут быть даже рождены в один день, но никогда ни один человек не будет похож на другого на сто процентов.

Отложив ложку и посмотрев в пустую тарелку, я хотел попросить еще, но ощутил на себе ее взгляд. И что, я действительно буду рассказывать о себе? Исповедоваться? Зачем мне это? Что даст? Сделает жизнь легче? А может, подарит волю к борьбе с собой?

— Хочешь здесь? Или пойдем ко мне в спальню?

Слабая попытка. Неудивительно, что Ева не ведется.

— В библиотеке мне понравилось. Идите туда, я принесу чай.

— Действительно будешь меня слушать?

— Я уже поставила картошку на вечер в духовку. Так что у меня есть пол часа. Если вы, конечно, отвечаете за свои слова. Если нет, я не удивлюсь и спокойно пойду домой.

— Я отвечаю за свои слова! — рявкаю я и отталкиваюсь от стола. — Неси свой чай!

Раздражает своей вечной попыткой дать понять, какое я ничтожество.

С чего бы начать. С детства? Или с сестры. А может быть с…

— Сахара два? — слышу ее голос и киваю. Смотрю на собранные на затылке волосы и теряюсь. Ненавижу блондинок. Но почему на эти выбившиеся пряди, что так переливаются желтым в свете настольной лампы.

Обстановка настолько интимная, что хочется забить на разговор, истории и просто раствориться в этой магии, когда двое знают, чем все закончится, но пытаются играть в знакомство.

Неужели она не понимает?

— Хочу, чтобы ты рассказала о себе.

— Кто бы сомневался. Новые условия. А какое будет следующим. Удовлетворение ваших низменных желаний?

— Я не против. И все же. Любой человек жаждет рассказать о своей жизни, даже если никчемнее моей. Выставить себя этаким мучеником. Героем. Преподнести ситуацию со стороны своей правды, даже если он убийца-маньяк.

— Я не маньяк, — хмыкает она, отпивая чай, усаживаясь в кресле чуть глубже.

— Хочу твою историю.

Она смотрит на меня, обдумывает уйти, и я уже готов к этому решению. Может быть, так лучше? Уволить и забыть ту, что неожиданно подцепила корочку на давно стянувшихся ранах.

— Я расскажу вам столько историй, сколько расскажите мне вы. Но лишь одна из них будет обо мне.

— Я должен определить, какая?

Она растягивает свои рабочие губы в ироничной улыбке.

— Добавим в рассказы интриги. Чтобы у вас был стимул.

— Вы так хотите услышать мои истории?

— Хочу, — сказала она и замолчала, всем своим видом демонстрируя, что ничего больше не произнесет, пока не заговорю я. Я отпил кофе, прочистил горло и решил, что проще начать с конца.

— Я был в армии. Под Питером. Я использовал свои связи, чтобы попасть именно туда. В этом промозглом городе, в одном из притонов держали мою сестру, — замолкаю, ожидая реакции, любой реакции. — Удивлена?

— Тому, что у вас есть сестра или тому, что вы служили в армии?

— Тому, что она стала проституткой.

Ева отвернулась. Посмотрела на лампу, и теперь свет падал на ее ровный, почти аристократический профиль. На ее лице отражалась работа мысли, словно она думала сказать правду или сделать мне приятно.

И что-то мне подсказывает, что меньше всего она хочет меня жалеть.

— Учитывая то, кем был ваш отец. По слухам. Это не удивительно.

Ладно. Пусть так. И это меня не обидело. Просто почему я не задавался такой мыслью в юности. Почему допустил то, что происходило с Вероникой. Как мог пропустить точку невозврата, когда назад пути не было.

— Я хотел спасти ее. Вытащить из притона сам, потому что отец дал мне понять, что ничего делать не будет. И дочь для него умерла.

Она снова посмотрела на меня. И ее взгляд, заинтересованный, позволил мне продолжить. Давно ли я так сидел и без ненависти рассказывал о своей жизни. А все почему. Что же в этой обыкновенной женщине двадцати пяти лет на вид меня привлекло?

— Вам удалось?

— Не без помощи одного клоуна. Я зашел туда как клиент. Купил собственную сестру, и мы сбежали. Но, судя по всему, проститутки у нас в цене. За нами погнались, и мне в спину прилетела пуля.

— А сестра?

— Ее спас человек, люто меня ненавидевший. Просто потому что в тот момент следил за мной, чтобы найти способ отомстить.

— Почему же он помог?

— Потому что понял меня, я полагаю. Именно так он сказал мне на утро в больнице. По факту, он спас мне жизнь. По чесноку, я его за это возненавидел.

Глава 7. Ева

Дура, господи, какая я дура. Ну вот чего я добивалась, придя сюда?

Что хотела увидеть?

Что узнает меня, что кинется молить прощения?

А может быть хотела посмотреть в глаза его отцу? Так тот вообще умер. Ошибка. Вся эта идея глупая. Мне нельзя с ним видеться. Нельзя вспоминать. Нельзя думать об этом.

Выбегаю на улицу, даже не дослушав его разговор с другом. Друг… У такого как Черепанов не могло быть друзей. Всегда были только прихлебатели, которыми он успешно манипулировал. Он был всегда истинным сыном своего отца. Отражением того, кто легко шел по головам ради достижения цели. Любой, даже самой глупой цели.

Плетусь на остановку, все дальше от этого мрачного замка, где принц даже в таком положении считает, что ему можно делать все. Даже трогать обыкновенную повариху. Что я пыталась доказать сама себе?

А может быть просто заработать денег? А может быть просто посмотреть в эти черные глаза и пытаться найти в них хоть каплю раскаяния за все, что он сделал? За всех, кого он обидел?

Еще и попросила рассказать, хотела услышать о его жизни за эти восемь лет.

Но что это мне даст?

Прощу ли я его услышав это, прощу, если он узнает меня. Покажу сына? Никогда. Никогда я не смогу спокойно смотреть в глаза и забыть все, что пришлось пережила по его вине. Обо всех унижениях, которым подверглась по вине его семьи.

Глупая затея была вообще прийти в этот дом, строить из себя неприступную крепость, когда при одном взгляде на его кресло меня пробрала дрожь жалости. Но при этом хотелось крикнуть:

Так тебе и надо. Ты должен был сдохнуть, а не сесть в это кресло. Жалость. Она испарилась словно грязь под тряпкой, как только он открыл свой грязный рот, как только его мысли просочились сквозь жаркие касания, сквозь пальцы, которыми он сжал мою шею.

Я была уверена, что все прошло. Что он больше не существует для меня. Но все моя сущность тянется к этому отвратительному мужчине, как тянется растение к солнцу.

Он был моим солнцем. И он сжег меня, стоило к нему приблизиться.

Я до сих пор чувствую запах обугленного сердца. До сих пор разгребаю последствия этой любви.

А еще каждый день виду отражение любви в глазах собственного сына.

— Мам, ты дома? – стоит только зайти в маленькую квартиру, как он выходит из кухни. А ведь ему только восемь лет, но порой мне кажется, что он гораздо мудрее меня.

— Привет, Дань. Ты поел?

— Даже посуду помыл. Хочешь сыграть в карты?

Каникулы. Чем еще заниматься кроме карт, футбола, чтения и прогулок?

— Конечно, — киваю и снимаю кофту. Разминаю ноги, затекшие после такси и прохожу в нашу общую комнату. Когда-то здесь еще жил мой папа. Ну как жил. Постоянно лежал на диване. Все время при смерти. Порой я ненавидела себя за мысли, что ему нужно умереть. Оставить меня в покое. Но когда это наконец случилось я рыдала, не останавливаясь три дня.

Он ушел, а легче не стало. Кредиты, набранные чтобы вылечить его от рака висели тяжелым грузом и не давали расслабиться не на день.

И да, работа на Харитона могла бы облегчить жизнь. Возможно, скажи я ему, кто я такая, и что у него есть сын стало бы еще лучше, но я не могу.

Не могу рисковать.

Не могу сказать сыну, кто его отец и что он со мной сделал.

— Устала? Может чай сделать? — я погладила Даню по темной голове и улыбнулась. И все-таки среди всего отвратительного, что со мной приключилось было одно очень и очень хорошее. Лучик света среди тьмы. Данил. Я никогда не знала с ним проблем. Родившись спокойны ребенком, он много спал и хорошо сосал грудь. Он почти никогда не болел, словно в награду за мои постоянные мучения с отцом. Он рос умным, смышленым ребенком. Порой даже слишком спокойным. Дома орал отец, потерявший в этой жизни все, а он смотрел на него и никогда не устраивал мне истерик. Даже пойдя в первый класс во всем бэушном он ни разу не спросил почему. Почему мы живем так плохо. Почему берем все самое дешевое. А питаемся тем, что хотят выкинуть в ресторане, где я работаю. Почему, работая в таком элитном месте, мы перебиваемся малым. Никогда он не задал вопрос об отце. А на мой вопрос «почему» ему это неинтересно он пожал плечами как — то в осенний день полгода назад.

— Если нет, значит есть причина. Он живой?

— Не знаю, — честно призналась я тогда, никогда не интересуясь жизнью Харитона, и он кивнул.

— Тогда тем более неинтересно.

Он врал. Он просто не хотел меня беспокоить и за это я любила его еще больше. Он хотел поехать на футбольные сборы в клубе, в который недавно попал на бюджетное обучение, но нужны были деньги на проезд. О сборах я узнала от тренера, Данил даже не рассказал мне.

Порой становилось страшно от того, о чем еще он мне не рассказывает. Даже приходя с синяками он молчит, а я не трогаю его, потому что слышу не по годам взрослое: «Это мои проблемы»

— Хочу, чтобы ты поехал на сборы. Ты отстанешь от команды, если останешься в городе.

— У нас нет денег.