Невский романс

1

Миновав Сенатскую площадь, щегольский фаэтон пронесся по Английской набережной и остановился у небольшого особнячка. Молодой гусар спрыгнул на мостовую и оглядел окна.

— Слава Богу, сестренка еще не спит, — облегченно выдохнул он и, предоставив экипаж заботам конюха, взбежал на крыльцо.

Шел двенадцатый час вечера, и хозяева особняка, князь и княгиня Вельские, как обычно в это время суток, были в гостях. Семнадцатилетнюю дочь Полину они оставили дома: по неписаному закону девушке не полагалось показываться в обществе до первого бала. Подготовка к долгожданному вступлению в светскую жизнь заполняла почти все время Полины.

В этот поздний час Полина была в своем кабинете — уютной комнатке, отделанной в светло-зеленых тонах. На стенах, между претенциозными романтическими пейзажами, висело несколько картин с дамами и кавалерами в средневековых нарядах. А в простенке между окнами помещалось вышитое изображение родового герба князей Вельских — собственноручная работа Полины, выполненная в аристократическом пансионе мадам де Самбрей.

Сама же Полина, в розовом шелковом пеньюаре и тюлевом ночном чепчике, сидела за письменным столом и старательно выводила буквы на широком листе бумаги. Девушка была так поглощена своим занятием, что не слышала ни шума экипажа, ни шагов в коридоре. Встрепенулась она, лишь когда дверь с распахнулась и в комнату ворвался ее брат Иван.

— Жан! — радостно воскликнула Полина, поворачиваясь на стуле. — Как ты сегодня рано, дорогой. Послушай-ка, что я тебе расскажу. Позавчера маменька купила на Невском французский перевод нового романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард». Я начинаю читать и обнаруживаю, что у графини Амелины де Круа такие же родовые цвета, как у нашей семьи! Голубой с серебром — просто чудо! Мне так понравилось, что я взяла…

Она бы долго говорила на свою любимую тему, да только Иван не был расположен слушать девичью болтовню.

— Черт возьми, Полетт! — раздраженно перебил он. — Какой Вальтер Скотт?! Какие Амелины?! Можно ли сейчас говорить о такой ерунде? У меня случилось такое ужасное, такое чудовищное несчастье, что я не знаю, как теперь жить. Я уничтожен, убит, опозорен! Да-да, моя дорогая, опозорен на веки вечные!

Сдернув с головы кивер с пышным султаном, Иван бросил его на диван, потом прошелся по комнате и остановился напротив сестры.

— Да что же такое случилось? — не на шутку встревожилась Полина. — Жан, не пугай меня. Что за несчастье? — Сейчас расскажу, Полетт, дай только в себя прийти… Агафон, трубку! — вдруг крикнул Иван, услышав за приоткрытой дверью покашливание камердинера. — Да смотри, мошенник, не вздумай мешать французский табак с малороссийским! Вообрази, Полетт, этот аферист в прошлый раз взял да и смешал табак. — Вельский негодующе передернул плечами. — Вроде бы как для экономии, а на самом деле для того, чтобы самому курить французский… А впрочем, теперь все равно, — обреченно закончил он, махнув рукой.

— Да что же стряслось?!

Выхватив у камердинера трубку, Иван глубоко затянулся и снова заходил по комнате.

— Ну, слушай. Сегодня, как обычно по вторникам, отправились мы со Свистуновым и Дуловым на балет. Фонтанж была восхитительна. Едва спектакль закончился, я беру букет — и прямиком к ней в гримерную. Ты знаешь, что я давно к ней неравнодушен. И до сегодняшнего вечера она принимала мои ухаживания весьма благосклонно. Да и в этот раз тоже. Едва я вошел, так и просияла. Быстро выпроваживает остальных поклонников, берет мой букет и начинает кокетничать. И вдруг, когда я уже решился поцеловать ее, дверь без всякого стука открывается и входит он.

— Кто?

— Граф Владимир Нелидов, из конногвардейского полка. Да он тебе все равно не знаком. Ну, стало быть, входит он в гримерную и нагло, бесцеремонно, подсаживается к Фонтанж и начинает с ней о чем-то шептаться. Причем ведет себя так, будто меня нет в комнате. Ну ладно, думаю, черт с тобой. Отхожу в сторонку и жду. Проходит пять минут, десять… У меня уже все кипит внутри, а они продолжают мило болтать. Наконец я не выдерживаю, подхожу к Нелидову и говорю: «Милостивый государь, не кажется ли вам, что вы здесь несколько загостились?»

— А он?

— Поднимает голову и смотрит на меня с таким удивлением, будто только заметил… Мерзавец! И говорит: «Простите, молодой человек, я забыл, что вы тут»… Нет, ты можешь представить?! А потом прибавляет: «Соблаговолите подождать еще, мы скоро закончим». Каково, а? Подождать, пока они закончат разговор! Нет уж, такого я стерпеть не мог. Подхожу ближе и, твердо глядя ему в глаза, говорю: «Сударь, а вам не приходит в голову, что вы испытываете мое терпение?» — «Отчего же?» — спрашивает. «А от того, — говорю, — что, во-первых, вы явились сюда без приглашения и помешали нам с мадемуазель Фонтанж, а во-вторых, потому, что вам давно пора убраться».

— Так и сказал: «Давно пора убраться?»

— Да, вот так прямо и сказал. Потому что мое терпение, Полетт, и в самом деле лопнуло!

— И что же он? Вспылил?

Иван раздраженно взмахнул трубкой:

— Если бы! Нет, этот наглец рассмеялся! А потом и говорит с издевкой: «Молодой человек, я восхищен вашей настойчивостью. Неужели вы не видите, что дама ждет, когда вы уйдете? Так нет же, вы продолжаете с упорством мозолить ей глаза. Это дурной тон». Ну, тут во мне все вскипело, и я вызвал его.

— Жан! — с испугом воскликнула Полина. — Так вы что, будете драться?

Лицо Ивана страдальчески исказилось.

— В том-то все и дело, что нет! Этот наглец… — он многозначительно помолчал, — не принял моего вызова.

— Как не принял?

— А вот так и не принял. Снисходительно покачал головой и сказал: «Нет, юноша, стреляться я с вами не стану. У вас вся жизнь впереди, и глупо загубить ее из-за пустяка». Вот так-то, Полетт. Он мне отказал! И что мне теперь делать? Ведь это позор, бесчестье! Если кто-нибудь узнает об этом, меня засмеют.

— Да, это ужасно, — согласилась Полина. — Ведь у тебя служба, карьера… В самом деле, Жан, не в отставку же тебе подавать!

— Не может быть и речи! Ну, теперь ты видишь, в какой переплет я угодил? — Иван посмотрел на сестру с отчаянием. — И все из-за кого? Из-за какого-то… Да что же он? Считает ниже своего достоинства дать мне удовлетворение? Тоже мне, важная птица! Я ничем не хуже!

— Ты прав, Жан, ты совершенно прав, — поддержала брата Полина. — Но что ты станешь делать?

Иван прошелся по комнате, несколько раз затянулся из трубки и снова посмотрел на сестру. Его взгляд был детски растерянным.

— Не знаю, — простонал он.

Глубоко вздохнув, Полина поправила сбившийся чепчик, встала и прошлась из угла в угол. Ее лицо было сосредоточенным и спокойным, и, глядя на неё, Иван начал понемногу успокаиваться. Он хорошо знал эту особенность сестры: в трудных обстоятельствах, когда все вокруг растерянны и беспомощны, брать дело в свои руки.

— Вот что мне пришло в голову, Жан. Если граф Нелидов отказывается добром с тобой драться, то, — Полина задорно улыбнулась, — мы должны заставить его принять твой вызов. Проще говоря, поставить его в такое положение, что он будет трусом, если откажется. Вот!

Иван благодарно поцеловал ее в щеку:

— Какая ты умница! Да, именно так и сделаем. Заставим этого дерзкого наглеца принять вызов. Ты ведь поможешь мне, Полетт?

— Конечно, помогу, — заверила она. — И уже к утру обещаю что-нибудь придумать. Или лучше ты придумай, а я подыграю.

— По рукам! — бодро воскликнул Иван. И, посмотрев на часы, деловито прибавил: — А теперь ложись спать, дорогая, а я пойду прогуляюсь.

Полина подозрительно прищурилась:

— И куда это ты на ночь глядя?

— Недалеко, — загадочно отвечал Иван. — Тут же, на нашей улице, до особняка со львами.

— К Трубецкому?

— Да… на вечерний чай.

Полина беспокойно покачала головой.

— Ради Бога, Жан, будь осторожен. Ведь это не детские игрушки — заговор, тайное общество…

— Тсс! — прошипел Иван, опасливо посматривая на дверь. — Заклинаю тебя, сестра, не произноси вслух опасных слов: и у стен есть уши!

— Да какие уши? — простодушно удивилась Полина. — Вон, не далее как вчера за обедом князь Павел Михайлович говорил, что в столице нет человека, который не знает про тайное общество. Стало быть, не так страшен черт…

— И все-таки, сестренка, я бы попросил, — многозначительно заметил Иван. — Береженого Бог бережет.

Затворив за братом дверь, Полина подошла к столу, прижала бумаги малахитовой черницей и, погасив свечи, распахнула окно.

В кабинет ворвался мощный поток свежего воздуха. В отличие от комнат родителей и брата, апартаменты Полины — кабинет, спальня и маленький будуар — выходили окнами на Неву. Это было неудобно, хотя бы потому, что было нельзя открыть окно, не опасаясь, что ветер подхватит и унесёт какую-нибудь бумажку.

Но зато сколько жизни врывалось в комнаты Полины вместе с неукротимым воздушным потоком! Какой роскошный, внушительный вид открывался из окон! За широкой Невой раскинулась панорама Васильевского острова, с классическим зданием Академии художеств, изящными спусками к воде, Кунсткамерой и Меньшиковским дворцом. А если высунуться из окна, то можно увидеть справа мрачные очертания Петропавловской крепости, высокий золотистый шпиль которой, казалось, сиял даже в непроглядной ночи. Островок милого средневековья посреди современной столицы…

Полина несколько минут стояла у окна, словно вбирая в себя живительную силу города. Потом, почувствовав, что замерзает, затворила окно, снова зажгла свечи и уселась за стол. На широком листе бумаги появились красиво выведенные крупные строчки:

«Голубой цвет символизирует красоту, величие, верность, доверие, безупречность, а также развитие, движение вперед, мечту».

«Серебряный цвет символизирует веру, чистоту, искренность, чистосердечность, благородство, откровенность и невинность».

«Птица Феникс — мифическая птица, возрождающаяся из огня и пепла. Символ возрождения и бессмертия».

Закончив работу, Полина вставила листок в деревянную позолоченную рамочку и аккуратно прикрепила под гербом. Затем потушила свечи и перешла в спальню.

Главным украшением этой помпезно обставленной комнаты являлась роскошная кровать с точеными столбиками красного дерева и пышным балдахином из голубого шелка, затканным золотыми лилиями. Эти французские королевские лилии так и лезли в глаза изо всех углов — окаймляли голубые штофные обои, переплетались в нежной лепке потолка, золотились в голубоватой хрустальной люстре. А в фарфоровой вазе на ольховом комоде красовались живые лилии. Свежие, только что сорванные в оранжерее, они источали благородный аромат и настраивали мысли хозяйки на мечтательный лад. «Ах, я ведь забыла записать, что означает белый цвет, — вдруг вспомнила Полина, уже почти засыпая. — Впрочем, — тут же поправила она себя, — это я уже начинаю путать. Ведь белого цвета нет в геральдике, им изображается серебряный»…

В это же время в небольшой добротно обставленной квартире на Малой Морской происходил весьма содержательный разговор.

— Нет, все-таки, Ленора, объясни. Как случилось, что великий князь Константин Павлович посоветовал тебе покинуть Варшаву? — настойчиво допытывался тридцатидвухлетний статский советник Юлий Карлович Вульфу своей сестры. — И что значит «посоветовал»? Выслал, что ли? Прости, дорогая, но иначе понимать это выражение я не могу.

Досадливо передернув плечами, графиня Элеонора Лисовская откинулась на спинку дивана и тщательно расправила кружевные манжетки нарядного бархатного платья.

— Ну хорошо, — наконец сказала она. — Если ты настаиваешь, скажу. Да, Жюль, он и вправду меня выслал. Но, разумеется, в деликатной форме, так, что этого никто не понял, кроме меня. Можешь не беспокоиться, — графиня полупрезрительно скривила губы, — репутация порядочной женщины осталась при мне.

— Порядочной женщины, — с сарказмом процедил барон. — И это мне говоришь ты — легкомысленная кокетка, двое мужей которой убиты на дуэлях. Дуэлях между мужьями и любовниками! Право же, Ленора, какой позор! Да сыщется ли дурак, который решится стать твоим третьим мужем? Скажу откровенно: я не поставлю на твое новое замужество и ломаного гроша.

— Ну и не ставь, очень мне нужно, — обиженно протянула Элеонора. — И вообще, что ты привязался ко мне с этим замужеством? Я еще не успела побыть вдовой и насладиться свободой. Или ты забыл, что у меня еще целых десять месяцев траура? Кстати, о трауре. — Графиня потянулась к модному французскому журналу. — Надо же заказать подходящие наряды. Говорят, в нынешнем сезоне входят в моду низкие талии. Взгляни, Жюль, вот это черное муаровое платье, кажется, ничего. И вон то бархатное, с белыми кружевными зубчиками, тоже должно смотреться весьма недурно.

— Беспечная пустышка! — возмущенно воскликнул брат. — Все думаешь о балах да новых нарядах. Ну, положим, в Петербурге о твоих приключениях еще не сильно наслышаны. А деньги? Что у тебя с деньгами? Как я понимаю, все имения твоего покойного мужа досталось польским родственникам?

— Ах, Жюль, не напоминай мне об этом! Да уж, признаться, не ожидала я такого от Станислава. Лишить меня наследства! А я целых пять лет терпела его в своей постели. Омерзительный, гадкий, противный человек! Правда, у меня остались драгоценности. И деньги, около ста тысяч.

— Ну, этого капитала при твоем стремлении жить на широкую ногу ненадолго хватит. В лучшем случае год-полтора. А потом что?

— А потом, — Элеонора посмотрела на брата с лукавым вызовом, — потом я найду другого, как ты выразился, дурака, который будет оплачивать мои расходы.

— Хорошо бы, да найдется ли такой?

— Найдется, никуда не денется. Я все еще красива, говорят, даже стала лучше, чем прежде. И молода… Не забывай об этом! Мне только-только исполнилось двадцать семь. Самый возраст для женщины, когда к зрелой женской красоте прибавляется ум.

Барон пренебрежительно фыркнул.

— О да, у тебя ум! Ленора, была бы ты умна, не крутила бы хвостом, а держалась за богача Лисовского.

— И что Лисовский? Разве он единственный богач в Российской империи? Здесь, в Петербурге, и почище женихи имеются. Ну, скажем, — Элеонора слегка сощурила томные голубые глаза, — мой незабвенный Владимир Нелидов.

Юлий Карлович выпрямился.

— Ты в своем уме? — с расстановкой произнес он.

Элеонора цинично усмехнулась.

— Ну зачем же так сразу? Я навела справки и узнала, что он не женат. Шикарный особняк на Мойке, сто двадцать тысяч годового дохода. Вот это сила! Знала бы я это шесть лет назад, когда мы с ним… Впрочем, тогда был жив его отец, противный самодур екатерининской закваски. Я боялась, что он лишит Владимира наследства. Хотя, наверное, зря. Все-таки единственный сын. Покапризничал бы старичок, да и простил… Ах, как же я была глупа!

— А теперь, значит, поумнела, — с усмешкой заключил барон. — Ну что ж, попробуй. Закинь невод… авось и впрямь поймаешь рыбку. Но все-таки, сестра, советую придержать капитал. Оставь тысяч тридцать на зиму, а остальное позволь мне положить в банк под проценты.

— Ни… за… что, — с милой улыбкой, но твердо отчеканила Элеонора. — Этих тридцати тысяч мне никак не может хватить на сезон, а стало быть, говорить не о чем.

— Что ж, дело хозяйское, — сухо промолвил Вульф. — Ладно, Ленора, ты устраивайся потихоньку, а я — спать. Тебе завтра бездельничать, а мне — на службу.

2

Следующее утро Иван Вельский против обыкновения провел дома. Словно полководец накануне решающего сражения, он все ходил по кабинету, размахивая трубкой и с нетерпением дожидаясь, когда родители разъедутся. Наконец отец отправился в Английский клуб, а матушка — по своим любимым модным лавкам. Тогда Иван решительно затушил трубку и бросился в комнату сестры.

— Одевайся быстрее, Полетт, едем! — прокричал он, застегивая на ходу офицерский плащ. — Два часа дня. Этот мерзавец должен быть в Летнем саду или на Невском.

Десять минут спустя Полина стояла на крыльце. Экипаж был уже подан — все тот же щегольский фаэтон с откидным верхом, в котором Иван давеча примчался домой. Он был великолепен: приглушенно-желтого, осеннего, цвета, с мягкими сиденьями, обитыми голубым бархатом, с роскошной золоченой сбруей. В тон экипажу была пара прелестных рыжих лошадок. Молодые, сильные, резвые, они нетерпеливо перебирали копытами. «Солнечная колесница Феба», — восторженно подумала Полина, усаживаясь в фаэтон.

Иван запрыгнул следом, и экипаж понесся по набережной.

— К Летнему саду, — прокричал Иван. — А там поглядим, куда дальше.

Удобно устроившись, Полина принялась с интересом смотреть по сторонам. Все ей казалось новым, все привлекало, восхищало и очаровывало. И в то же время проносившиеся мимо столичные пейзажи были до боли родными и знакомыми, только полузабытыми. Последние пять лет Полина провела в пансионе для благородных девиц. Занятые светскими развлечениями родители не забирали ее даже на лето. И хотя Полине прекрасно жилось в пансионе, где с ней нянчились, словно с какой-нибудь принцессой, она очень скучала. Не по родным и даже не по дому, а по любимому городу.

И вот ее, наконец, забрали из пансиона и привезли в Петербург. И целый месяц продержали взаперти, изредка вывозя на прогулки. Но так было принято, и Полина не возражала. Да и зачем устраивать бурю в стакане воды, когда все делалось для ее блага?

Между тем фаэтон уже оставил позади Зимний Дворец и несся к Летнему саду. Достав из горностаевой муфты крохотное зеркальце, Полина придирчиво оглядела себя. Сегодня на ней были элегантный редингот цвета морской волны и просторный капор из плотного шелка, прозванный светскими остряками кибиткой (его задняя часть неумеренно выдавалась назад и вверх). Капор украшали изогнутые белые перья, живописно трепетавшие на ветру, при взгляде на них Полина почувствовала, как у нее внутри тоже что-то затрепетало. От восторга, ощущения полноты жизни и… страха, что родители узнают о ее проделке и будут недовольны.

— Приехали! — громогласно объявил Иван, когда лошади встали перед высокими чугунными воротами. Затем проворно соскочил на мостовую и помог спуститься Полине. — Итак, вперед, на штурм вражеской цитадели!

Несмотря на позднюю осень, в саду было чудесно. Листья почти облетели, и белые мраморные статуи с трогательной сиротливостью маячил и между темными стволами. Пахло приятной осенней сыростью, легким морозцем и предстоящими зимними развлечениями.

Народу собралось довольно много, в основном — хлопотливые гувернантки с детьми и нарядно одетые дамы. На ближайшей к воротам скамейке сидел старик-шарманщик. Он негромко напевал:

Отыскав в кармане монетку, Полина опустила ее в кружку шарманщика. Ей вдруг сделалось грустно, сердце сжалось от тревожного предчувствия… Но задумываться было некогда, потому что Жан нетерпеливо тащил ее по усыпанной пожухлыми листьями садовой дорожке.

Брат с сестрой углубились в одну из аллей. Внезапно Иван придержал Полину за руку и толкнул за статую нимфы.

— Тихо, Полетт, тихо, Нелидов здесь, — прошептал он взволнованно. — Я только что его видел. Он стоит на боковой дорожке рядом с каким-то штатским.

Осторожно выглянув из укрытия, Полина увидела двух мужчин. Один из них, высокий худощавый брюнет со строгим лицом, был в офицерской шляпе с плюмажем и темно-зеленой накидке поверх ладно скроенного мундира. Другой, чуть пониже, блондин — в цилиндре и просторном плаще, отороченным шиншилловым мехом.

— Нелидов, надо полагать, высокий брюнет? — уточнила Полина.

— Он самый, — подтвердил Иван. — Ну что ж, попался, голубчик! Теперь ты от меня…