Ночь заканчивается рассветом ( Бонус к первой книге "Дочь княжеская" )

Бонус к первой книге "Дочь княжеская". Мир магии и зелёного солнца глазами юного Эрмарша Тахмира.

Ната Чернышева. Ночь заканчивается рассветом

ГЛАВА 1. ПЛЕН

Народ превыше всего. Ты — ничто, а Народ — всё. Народу принадлежат конгломераты миров всех вселенных. Просто по факту существования Народа…

В других мирах живут недолюди и твари. Тварей уничтожают, недолюдей — призывают на службу Опорам Народа. Так было, есть и будет всегда.

Это вбивалось на подкорку с младенчества, превращаясь в условный рефлекс. Разбуди ночью, услышишь чёткий ясный ответ: Народ превыше всего, Народ — надо всем. Даже сейчас не удавалось думать иначе. Даже сейчас…

Город был красив. Чужая красота, болезненное сочетание хрупкости и силы: открытые улицы, очень много пространства, зелень, фонтаны, цветы. Фонтаны, впрочем, стояли отключенными, сказывалось военное положение, но цветы доверчиво подставляли солнцу свои кудрявые головки, словно зная, что их не тронут. Не сорвут, не растопчут, не сожгут, не…

Неизвестно, что сейчас будет, но обманывать себя смысла нет. Казнят, что же ещё. Расстреляют, повесят, сбросят со скалы. Позорная смерть, с какой стороны ни глянь. Лучше всего было бы погибнуть в бою, но боя никто не даст, и в этом тоже себя не обманешь. Местные считают людьми себя, а пришлых держат за плесень. А что с плесенью делают? Правильно, уничтожают.

Попытки к бегству проваливались, одна за другой. Бежать было некуда и не к кому, но хотелось погибнуть в бою. Как подобает воину и мужчине. Погибнуть, сражаясь. Лучшая смерть в таком положении. Да. Мечтать не вредно, вредно не мечтать. Зачем-то берегли, хотя убил шестерых за всё время. Берегли. Потом, к вечеру, стало ясно, зачем.

Вечером, на закате, когда зеленовато-синие сумерки заполнили город, к пленному подошла тварь. Внешне — второй подвид местных недолюдей, амфибия с оранжевой кожей. Но внутренне… Серая мертвящая аура давила тяжёлым излучением неживого. Ходящий-в-Ночи, оживший кошмар детских сказок. Раньше, до того, как попал в этот мир, даже не думал, что такие бывают. На всех подконтрольных Народу территориях их не существует: давным-давно уничтожены. А здесь — есть, и местные недолюди не шарахаются от них, наоборот, уважают. Мир победивших тварей? Так ведь нет. Твари здесь не правят, правят живые.

Вот значит, какая участь ждёт впереди. Корм для существа из мрака. Оказывается, можно. Можно сорвать неподдающиеся оковы и голыми руками раскидать вооружённую охрану.

— Давай, ты! Дерись, тварь!

Прямой взгляд-угроза: не боюсь. Порву, убью, тварей уничтожают всегда. Но смотреть в глаза оказалось ошибкой. Одно из особенных свойств Ходящих-в-Ночи — умение подчинять своей воле всех, кого им заблагорассудится; защиты нет, и невозможна такая защита в принципе. По ощущениям, будто тяжёлая плита упала на голову, и сразу мир поплыл, закачался, размываясь в тошнотворной нереальности, а ноги сами послушно двинулись следом за тварью. По воле твари. Туда, куда захотелось твари.

И был пустой сухой подвал, клетка десять метров на десять, связанные руки и ноги, скрученные за спиной так, что невозможно пошевелиться, и смертная тоска, и бешеная бессильная злоба и сводящее с ума ожидание. Уж лучше бы сразу…

Ходящий-в-Ночи вернулся не скоро. Но он вернулся, и не один, привёл с собой девочку с синими волосами, из тех, кого местные зовут береговыми. В её ауре ещё цвело небесной лазурью живое, но было оно уже изрядно попятнано серыми мертвящими зонами стихии смерти. Душа взвыла, сжимаясь в мерзкий комок отвратительного ужаса. Твари не рождаются как нормальные люди, твари создают себе подобных из живых — через смерть и муки. И чтобы эта несчастная завершила перерождение, старший её добыл для неё обед, потому что она была ещё слаба и не могла кормиться сама.

Кровь предков, что за бесславный конец!

Девочка медлила. Смотрела, только смотрела. Не подходила. Не нападала. Не… Только смотрела. В её глазах было всё. Потом она отвернулась и сказала хриплым от напряжения голосом:

— Я не буду. Я не могу!

Пленный сам не знал, зачем в своё время взялся учить язык местных. Из любопытства, из желания понять то, что обречено исчезнуть и остаться только как память: вот, мол, стояли на пути у Народа ещё и такие. Но практики было мало до недавнего времени. И сейчас он с удивлением осознавал, что понимает чужую речь, и понимает её хорошо.

— Не очень умное решение, — отозвался старший. — Тебе станет плохо уже на закате, и я не шучу. Не забывай, ты не одна. Замену найти будет непросто.

Девочка прикусила губу и обернулась, даже шагнула, но тут же замерла снова. Взгляд её, отчаянный и беспомощный, прожигал душу насквозь. Тварь, это — тварь, твердил разум. Порождение твари. Создание твари. Но живое в ней ещё не ушло до конца, ещё лилось сквозь умирающую ауру лазурной волной солнечного неба, мощным потоком света, синими цветами на закатном ветру, терпким вкусом разнотравья и мёда…

Она отступила и вдруг пала перед старшим своим на колени, заговорила со слезами:

— Не могу! Не могу я, не буду. Пощадите его, пожалуйста. Пусть он живёт!

Старший снова обозвал её глупой. Но исполнил просьбу: путы спали. И толку с того поначалу было мало: затекшие конечности рвануло болью, хоть вой. Выть в присутствии тварей — ни за что… И снова этот синий пронзительный взгляд в самую душу, тихая улыбка, счастье от того, что он, назначенный в пищу, остаётся жить. Несчастная. Благом будет избавить её от грядущей участи; кто по доброй воле сам захочет стать тварью, ясно же — её похитили, её принудили, с ней поступали жестоко и страшно…

Но старший угадал движение в самом его зародыше, и пленный опомниться не успел, как оказался на улице. На плече наливались болью синяки от стальной хватки твари, чудо, что не убил…

И он поспешил убраться от страшного подвала. Может быть, удастся убежать, нарваться на патрульных и получить своё в честной драке… Но мечтам не суждено было сбыться.

Место оказалось зачарованным. Небольшой отрезок пляжа и полоса моря при нём, и всё, не выбраться, не вырваться, даже назад к подвалу с тварями, не вернуться. Бесконечный бег по кругу, вдоль невидимой стены, не дававшей к себе приближаться. Там, за странной преградой, продолжались пляж и море, уходил ввысь крутой склон подступившей к берегу скалы. Но они оставались недосягаемыми. Зло брало при мысли о том, сколько Силы истратили на это страшное колдовство!

Очередной неровный круг вдоль непреодолимой границы. С тем же результатом.

Солнце клонилось к закату, окрашивая мир в зеленоватый пурпур. Свет здесь был неправильный, и солнце неправильное, и всё вокруг тоже было неправильное. Два круга уже прошло, но привыкнуть так и не смог. Чужой мир. Чужое солнце. Провались оно всё.

Нашёл и подобрал металлический штырь. Штырь когда-то давно вывалился из обветшавшей ограды, идущей вдоль кустов по склону, до которых так и не смог добраться: невидимая магическая стена не сдавалась. Хоть какое-то оружие. Не нож, но страшное оружие в руках того, кто умеет…

За огромным обомшелым валуном кто-то плакал. Скулил, как потерянный детёныш животного, если точнее. Может, вправду детёныш. Люди такие звуки не издают. Но за камнем обнаружилась вдруг та девочка из подвала. Она стояла на коленях, и, держа в руках большую рыбу, со всхлипами терзала её, а рядом лежало ещё две или три окровавленные рыбины.

Она услышала шаги, у всех тварей чуткий слух. Вскинула голову, оскалилась. Тёмная рыбья кровь капала с клыков, стекала по подбородку. Сейчас бросится! Вот прямо сейчас. Пленник перехватил штырь поудобнее. Но маленькая тварь не набросилась.

Она обхватила себя руками за плечи, закрыла глаза и выдавила с мукой в голосе:

— Уйди, желтоголовый. Уйди, пока живой!

Тогда он вспомнил, что говорил тогда её старший. Что ей станет плохо на закате. Закат ещё не начался толком, но ей вправду было очень плохо. Исходящие от неё муки голода были настолько сильны, что у самого подвело желудок, а мысли поневоле свернули на свежепрожаренное мясо, которое так хорошо идёт под бутылку солнечного. У костра с друзьями. Или дома на званом ужине. Или…

— Уйди, — всхлипнула тварь снова. — Уйди или уж убей! Не стой там, не стой над душой.

Как будто у тварей есть душа. Впрочем, у этой пока есть. И убить её в самом деле станет благом. Для неё же. Что за радость жить кровососущей тварью? Он уже шагнул, занося штырь для удара, но на горле будто сомкнулись вдруг ледяные пальцы и жестоко стиснули, перекрывая ход кислороду. Руки разжались сами, и штырь громко брякнул по камням.

Старшая тварь возникла словно из воздуха. Мгновение назад его не было, а сейчас есть. От его взгляда тело звенело, отказываясь подчиняться, и оставалась только бессильная бешеная ярость от того, что невозможно вломить скотине между глаз так, чтобы тут же и кончился. Что он сделает сейчас? Убьёт? Сожрёт заживо? Заставит жрать несчастную девочку?

Но девочку заставлять никто не стал. Её подняли на ноги, обняли, утешая. Трогательно. Если не чувствовать, не видеть, не воспринимать ауры. Мёртвый тусклый кокон у старшего, наполовину живой у младшей.

— Пойдём, — сказал старший девочке. — Пойдём, я нашёл тебе замену…

На пленного он вообще не смотрел, но тот почувствовал отношение, неприязненное, брезгливое даже. Отчего-то это сильно задело, хотя, казалось бы, какого лысого беса искать доброго отношения у твари?

Девочка уткнулась лицом в плечо старшего, и так стояла какое-то время. Потом они ушли. Растворились в воздухе. Их сила поражала воображение: раскрыть магический портал с такой непринуждённой лёгкостью могли только твари, вобравшие в себя силу и муки сожранных ими живых.

Пленный подобрал своё нехитрое оружие. Потом подумал и собрал рыбу. В самом деле, рыба не тухлая, свежая. А что поймана и растерзана тварью, ну что ж, не у себя дома на званом обеде. Голод не тётка, пирожка не подаст. Нельзя быть голодным, голод — это слабость, слабым быть нельзя. Надо драться, даже если заперт в угол, и выхода нет. Если итогом всё равно смерть, то лучше смерть в бою, чем пассивная беспомощность с трусливой надеждой выжить любой ценой.

Закат выбросил в небо зеленовато-алые стрелы, синеватым золотом подсветившие перистые облака. Неспокойное море горбилось скобками волн, шипел прибой, обдавая камни густой пеной. Вспомнилась сестрёнка, как она смеялась в руках старшего брата и как любила прыгать волны с его крепкой шеи… Маленькая, вёрткая, с густой шапкой соломенных кудрей, она отлично плавала.

И накатило. Злобой, отчаянием, болью. Нет больше сестры, и душе её уже не подняться для нового рождения. Нет больше матери, нет отца и братьев, нет никого! Оболганы, преданы, замучены. Гадина Хедарм, наместник Народа в этой части покоряемого мира, гадина, гадина, гадина! Лгал, всё лгал, с самого начала лгал, и в ответ на прямой вопрос в глаза — тоже лгал. Два года рвать жилы на этой войне и получить в качестве награды, что напрасно было всё, семью не спасти, семья погибла, и даже хуже, чем погибла. И ведь знал же, что такое Опора, любая Опора любого значения! Знал, и всё равно надеялся, глупый, самовлюблённый, лишённый мозга баран!

Присутствие ощутилось всей кожей, каждым нервом. Рядом был кто-то, кто-то опасный и страшный. Пленный вскинулся и увидел всё ту же девочку. Она чуть смутилась, отвела взгляд. Что-то подсказывало, что сидела она здесь, рядом, уже очень давно.

Голод больше не мучил её, а мёртвого серого света в её ауре стало больше. Скоро он распространится на всё, и последние остатки живого исчезнут под тусклой коркой страшного посмертия. Ей-право, взрослые, сформировавшиеся, твари не вызывали такого ужаса, как эта несчастная, ещё не успевшая завершить трансформ.

— Я родилась в Светозарном, — тихо заговорила девочка. — Это такой город был… там, — она махнула рукой на закат, показывая направление. — Нас была большая семья, но младшая сестрёнка долго болела, и из-за неё мы не смогли уйти сразу после того, как город пал, а потом уже было поздно. Пришли ваши, маму убили, а Жданку нашу выдернули из постельки, за ножки вот так ухватили, — она показала рукой как, — дёрнули и понесли, вниз головой. Я потом видела, они собирали малышей в такую… такой короб. Кидали, как вещи или камни. И заклеивали им рты магией, чтобы не слышно было крика. Я хотела отобрать у них Жданку, и они меня убили. Они были такие же, как ты. Точно такие же. Может, ты тоже там был. Я не запомнила.

Пленный молча слушал. Да, они собирали детей недолюдей по всем взятым городам. Опоры требовали Силы, а Сила берётся из чужой боли и страданий, это общеизвестно. Наибольший выплеск силы можно получить только от детей. Кто-то теряет Силу, кто-то её использует. На том мир стоял.

— Я потом очнулась, — продолжила девочка. — Так как-то получилось, что не убили меня… Я потеряла себя за миг до выстрела, ваши решили, что убили, они не стали проверять. Нас собралось сколько-то человек, и мы уходили из Светозарного, а за нами шли ваши. И даже поймали один раз, чтобы заразить какой-то гадостью. Заразили и отпустили. Мы сюда пришли уже больными. И всех нас ждало то, что хуже смерти: очень скоро мы перестали бы ходить. Ты можешь представить себе такое, желтоголовый? Жить калекой, когда идёт война. Канч сТруви лечил нас. Он неумерший, ему зараза не страшна. И мы потребовали от него дать нам такое же посмертие. Чтобы встать в строй и драться, — она сжала кулачок, заговорила вдохновлённо и яростно. — Чтобы убивать ваших, гнать вас с нашей земли, не давать вам покоя, ужасом стать для вас и хотя бы так помочь нашим бойцам в битвах с вами, если по-другому не получилось. Доктор сТруви не хотел брать нас к себе в младшие. Называл дурными сопляками, говорил, что не ведаем о чём просим. Но мы уговорили его, и княгиня светлая заступилась за нас…

Пленный слушал, чувствуя, как разгорается в сердце ужас от услышанного. Добровольно пойти в твари, отказаться от жизни, принять иную сущность, чтобы сражаться против врага, захватившего их земли… Он судил по себе: он бы не смог. И тут же укорил себя: не сам ли недавно предпочитал смерть в бою трусливой покорности перед неизбежным?

— Только я действительно не понимала, — тихо продолжила девочка. — Не понимала, что такое метаморфоз и каково мне придётся. Вы ведь такие же, как мы. И кровь у вас такая же красная. Я выпила троих… А сегодня один из наших раненых призвал нас со старшим моим. Сказал, что умирает и хочет, чтобы мы проводили его. Это наш долг, мы — проводники и податели смерти, если кто-то просит помочь встать на Путь, мы не вправе отказывать ему. И это ещё хуже ваших пленных, желтоголовый. Потому что вы враги, а Зарян был нашим воином и он умирал из-за вас. Ему никак уже нельзя было помочь, совсем. И он сказал мне, чтобы я мстила вам ещё и от его имени. За его семью. За его город.

Солнце коснулось краем изумрудного моря и начало тонуть, поджигая небо прощальным пурпуром. Волны притихли, стали ниже, уже не так бросался на камни прибой. С берега потянулись лилово-синие прядки вечернего тумана. Холодало, становилось ощутимо зябко.

— Лучше ты меня убей, желтоголовый, — тихо сказала девочка. — Я не потяну путь, который избрала сама. И теперь хочу умереть честно. Я бы подняла свою Тень сама, но не в моей власти идти против слова старшего.

— Как… твоё имя? — спросил он, складывая слова чужого языка в связную фразу.

— Фиалка, — тихо отозвалась девочка. — Фиалка из рода Ветровых, дочь Желана и Здеборы Ветровых…

Фиалка. Синие цветы на утреннем ветру. Некстати вспомнилось, как на марше шли по горным склонам, усеянным именно такими цветами, и нежные бутоны безмолвно умирали под сапогом. Тогда было не до них. Тогда на землях чужого мира победно утверждалась правда Истинного Народа. Народ превыше всего… Каким глупцом он был тогда!

— Меня родители звали… Эрмарш. Такой… ветер. Буря. Ураган. Как ещё сказать? Сильный ветер со снегом.

— Буран, — подсказала девочка, несмело улыбаясь.

— Да… наверное…

— Ты ведь убьёшь меня быстро? — доверчиво спросила она, помолчала и призналась тихонько. — Я… я боюсь боли…

Убить быстро? Её? Он покачал головой: нет. И заговорил. Рассказал о своей Фамилии, а фамильном замке на холмах близ Сиреневой Реки. О сестре, о младших братишках. И о матери. О том, как их оболгали, предали и уничтожили. И как он, дурак, верил, что ещё не всё потеряно, что если отличится в бою, то спасёт… хоть кого-то. Хотя бы сестру… А потом увидел у наместника Хедарма, чтоб у него лопнула печень, артефакт с осколками души одного из братьев. Мощный артефакт, артефакт Силы, такие получаются тогда, когда теряющий Силу отдаёт её долго, очень долго, в очень страшных муках. Боль истощаемой души трансформируется в магический запас, который можно потом использовать как угодно. Для защиты, для нападения, для наведения порталов между мирами, — для чего угодно.

— Он обещал, что пощадит, — чужие слова чужого языка резали горло. — Обещал, что… и я верил, верил, верил… Народ превыше всего. Народ надо всем. Будь он проклят, Народ! Всё, всё, во что я верил с пелёнок, оказалось полным дерьмом!

И замолчал, давясь слезами, недостойными мужчины и воина.

— Бедный, — тихонько сказала Фиалка.

Протянула руку, робко коснулась влажных кудрей. И сквозь холодное прикосновение почти умершей, нежное, как угасающий ветерок, влилась громадная ледяная сила, смешалась с клокотавшей внутри яростной болью и умерила её до терпимого предела…

— Хватит, — сказал за их спинами недовольный голос.

Они оба отодвинулись друг от друга, испытывая одно на двоих чувство неловкости и стыдливого смущения. Фиалкин старший пришёл за своей подопечной. Сейчас, в сумерках, на пике Силы, его аура выглядела особенно грозно. Больших трудов стоило не попятиться перед тварью…

— Тебе должно спать сейчас, — сказал сТруви девочке. — Хватит камни греть, терять Силу попусту.

Фиалка быстро встала на колено и попросила с отчаянной мольбой в голосе:

— Не убивайте его, Канч!

— Встань. Я тебя слышал. А что скажешь ты?

Эрмарш растерялся, не сразу осознав, что спрашивают его. Ему нечего было сказать, он не знал, какие найти слова, чтобы отразить поднявшуюся в его сердце бурю.

— Между вами возникла крепкая магическая связь, — пояснил сТруви. — Поэтому моя младшая не убила тебя. Поэтому ты не убил её. Связь эта ещё себя проявит и в самый неподходящий момент. Очень грозное явление, мне не с руки вмешиваться, хотя очень хотел бы. Но что ты будешь делать дальше?

— Пощадите его! — снова взмолилась Фиалка. — Пожалуйста.

— Молчи, — сурово велели ей. — Ты сказала своё слово, хватит. Теперь пусть решает он. Что ты будешь делать дальше? Пойдёшь ко мне в больницу санитаром? Или убить тебя?

Санитаром в больницу. Прекрасная карьера. Но если вспомнить страшный подвал…

— Пойду, — сказал пленник угрюмо.

И услышал, как тихонько вздохнула девочка Фиалка, маленькая тварь с живым сердцем

ГЛАВА 2. МЛАДШИЙ

Работа в больнице оказалась ожидаемо нелёгкой. Раненых было много, и они всё прибывали. На юге и юго-западе полыхали бои, фронт приближался: защитники Третьего мира (так они звали свои земли) отступали под натиском сыновей Истинного Народа. Другого и быть не могло. Но местные упрямо не желали признавать очевидное, и их мужество, помноженное на ответную ярость к захватчикам, вызывало уважение.

Эрм, — так сократили здесь его имя, до трёх коротких звуков, — напряжённо ждал, когда же тварь начнёт пить больных. Даже следил пристально. Чтобы знать. Чтобы понимать ещё лучше, с кем имеет дело, у кого в подчинённых ходит. Но, похоже, доктор сТруви был неправильной тварью. Ни у кого ничего не пил, никого не жрал, вёл себя так, будто он — такой же, как все, и право имеет. Не боялся ни солнца, ни особых трав, ни серебра, ни зеркал. И если бы не мёртвая аура, при одном взгляде на которую поневоле корёжило, ни за что не поверишь, что видит перед собой именно тварь.

Он следил пристально, пытаясь увидеть хотя бы что-то. Но сТруви не таился ничуть. Жизнь его была прозрачна, как на ладони, а так не бывает. Если твари нужна кровь для того, чтобы банально выжить, то как эта самая тварь…