Ночью, после нашей потери (ЛП)

Сара Риз Бреннан «Ночью, после нашей потери»

Наследие

Линбернов

—

1.5

Эш вздрогнул от звука шагов, раздавшихся в коридоре, будто от звука выстрела. Уже больше часа он сидел возле матери, надеясь, что та очнется и скажет ему, как быть, и боялся, что, очнувшись, она скажет ему, чтобы он убирался прочь.

Его мать лежала, отвернув лицо. Ее бледный профиль казался восковым и напоминал выгравированный на могильной плите образ кого-то, давно умершего.

Отец всегда говорил, что она все поймет, что те несколько смертей были малой ценой во благо, что они с Эшем вместе сумеют помочь ей понять, что она увидит — все было к лучшему, и будет ими гордиться.

Отец говорил, что они вернутся в город, который оставили, вернутся к старым традициям чародеев, которым приносили жертвы в качестве дани, а они в ответ мудро управляли городом.

Его мать определенно не поняла, что его отец убил девушку из Разочарованного дола, а Эш чуть не убил еще одну, но струсил. Она бросилась на его отца, а он ударил её, и она... пока еще не очнулась. Но очнется.

Эш и сам не знал, надеется ли он, что она очнется, или страшится этого. Однако сейчас она была беззащитна, и он должен оберегать её. Он выглянул, чтобы узнать, кто шел к спальне его матери.

В коридоре была Анджела Монтгомери. Вокруг неё сгустились тени и её собственные длинные, черные волосы. Эш различал только её лицо, поэтому создалось впечатление, будто она была прекрасным человеческим воплощением Чеширского кота, который не улыбался, но взирал на все с глубочайшим презрением.

— Где остальные? — спросил Эш.

— Холли еще спит, — ответила Анджела. — Предполагаю, что твои тетка и мать тоже, но я не проверяла, потому что мне плевать. Твой отец по-тихому куда-то смылся, но нет сомнений, что в дальнейшие его планы входит захват города путем убийства некоторых его обитателей и получение суперсил. Очевидно, я сгораю от нетерпения перед началом убийств да проявлений злых сил. Где Кэми я не знаю. Где Джаред я тоже не знаю. Предположу, что они где-то предаются романтике или эмоционально насыщенным разговорам, или играют в настольный теннис. Не хочу ничего об этом знать, потому что считаю их отношения странными, и от них мне становится не по себе.

— О, — сказал Эш. — Понятно.

— Пока мы тут с тобой одни стоим в коридоре, — безжалостно продолжила Анджела, — я хочу сказать, что не желаю, чтобы ты думал, будто между нами возникла какая-та особая связь из-за того, что ты спас меня. Знаю, что я — твоя должница и верну тебе долг, но ты не поверишь, насколько только мне неинтересно быть твоей девицей в беде.

— Это я — твой должник, — сказал Эш. — А ты сама себя спасла.

По правде говоря, Эш не думал об Анджеле в этом смысле еще с тех пор, как в поисках девушки, за которой ему велел наблюдать отец, вошел в комнату, которую Кэми назвала штабом их газеты. Всего одно мгновение между вдохом и выдохом он думал, что Анджела, растянувшаяся на диване как ворчливая модель, и была Кэми Глэсс.

Анджела оскорбила его, и он подумал, что у него нет ни единого шанса с этой девушкой, поэтому он подведет своего отца. А потом выяснилось, что она — не Кэми, и он посмотрел на приятную, обнадеживающую улыбку Кэми.

И после того первого мгновения... никогда.

Анджела была сногсшибательной, но сшибла бы с ног за такие слова. Эшу всегда хотелось встретить кого-то, кто был бы добр к нему, потому что доброта ощущалась, как поддержка или что-то близкое к этому. Кого-то, кто улыбался, когда видел бы его, просто радовался бы ему, потому что он так устал от разочаровывающихся людей. Кого-то, кто радовался бы его присутствию.

Анджела моргнула, будто ожидала от него других слов. А потом улыбнулась, словно делала ему большое одолжение, и Эш обнаружил, что улыбается ей в ответ.

— Но это не означает, что я хочу подружиться, — добавила Анджела. — Я не прощу тебя за то, что ты сделал Кэми.

«Что я такого сделал Кэми?» — задумался Эш, а потом все вспомнил.

Они еще даже не приехали в Ауример, а находились в номере отеля в Сан-Франциско со своими странными новыми тетушкой и кузеном, который глядел на него, как на врага. Эш с отцом стояли снаружи на балконе. Эш пристально разглядывал яркие изгибы моста, напоминающие сделанных из света птиц.

Когда Эш повернулся на голос отца, он увидел его. В тусклом свете на фоне ночи вырисовывались широкие плечи. Его отец всегда казался человеком, на которого можно положиться, казался способным вынести, что угодно.

— Есть девушка, — сказал его отец. — Её фамилия Глэсс. Твоя тетя случайно вовлекла всех нас в водоворот проблем, связав твоего кузена с источником. Я хочу, чтобы ты нашел её, и узнал о ней все, что можно.

Источник. Слово из старых-престарых преданий: когда чародеи устанавливали связь с живыми людьми, их сила возрастала десятикратно, и, подобно свету, отражалась зеркально от человека и возвращалась к чародею, а потом обратно, усиленная уже в тысячу раз.

Эш знал, это плохо, потому что в тех же старых преданиях говорилось, что источники управляли чародеями. Вместо людей, мама учила его использовать природные ресурсы: погоду, воду, землю, все, что растет. Отец учил его, что одним из природных ресурсов была смерть: смерть животных и даже смерть людей, которые не были чародеями, которые были ничтожными и рожденными для того, чтобы служить.

В то же самое время, так волнующе было услышать это слово. Они вернутся в Разочарованный дол, и все предания оживут. По спине Эша пробежал слабый холодок при мысли, что он не был одним из тех, для кого старое предание вот-вот осуществится, что он не был тем, кто владел б

о

льшей магией, чем кто-либо еще.

— Знаю, ты всегда имел большой успех у девушек, — сказал его отец и разразился хохотом, будто они были друзьями, будто они были напарниками. — Ты ведь справишься, верно?

Но нет, в Джареде не было магии, которую он мог использовать или беречь. В Джареде не было ничего особенного. Джаред был проблемой, и его отец выбрал Эша, чтобы разрешить её.

— Конечно, справлюсь.

Отец похлопал его по спине и сказал:

— Я знал, что могу на тебя положиться, дружище.

От гордости Эш почувствовал в груди такое жаркое жжение, что, казалось, он должен был сиять.

— Всегда рад стараться.

Казалось, оно стоит того. Это казалось правдой.

Но потом он познакомился с Кэми, Анджелой и Холли. Они относились к нему, как к другу. Кэми заботилась о том, чтобы поступать правильно, и защищала других людей, и она никогда не сомневалась, что его интерес к ней был искренен, что он был хорошим человеком, которому можно доверять.

Как-то Эшу довелось услышать такое выражение: «Пытаться усидеть на двух стульях». Он попытался, и провалился. Разочаровал абсолютно всех.

Никто не собирался его прощать.

Для Анджелы камнем преткновения было то, как он поступил с Кэми, а для Кэми — как он поступил с Анджелой.

Он гадал, каково это, все время иметь кого-нибудь на своей стороне. Его родители всегда ожидали, что он на их стороне, и только Эш по-настоящему знал, что они по разные стороны.

Он наблюдал, как Анджела прошла по коридору мимо него, и не мог заглушить внутренний голосок, говоривший:

«

Если

бы

ты

просто

убил

её

,

как

хотел

твой

отец

,

все

было

бы

хорошо

.

Вы

бы

по

-

прежнему

были

семьей

»

.

«Если бы ты просто убил её». Но он не хотел ее смерти, не хотел навредить ей. Но, так или иначе, ему хотелось, чтобы он убил её, но после этого она осталась в живых.

Ему не хотелось оставаться в одиночестве. Он поспешил за Анджелой.

*

Анджела остановилась как вкопанная, и Эш едва не врезался ей в спину. Он вовремя спохватился, положив руку на перила, и посмотрел на Анджелу, которая стояла и смотрела на Холли, которая стояла и смотрела на Анджелу. Они казались застывшей сценой из пьесы. Эш почувствовал себя парнем, отвечающим за свет, присутствие которого никто даже не осознавал.

— О, ты проснулась, — сказала Анджела слегка скучающим голосом.

— Да, — ответила Холли.

Анджела хранила молчание добрых четыре минуты. Эш смотрел на часы и засек время.

— Привет, — сказала Холли.

— И тебе привет, — сказала Анджела.

— Вы, девчонки, в ссоре? — спросил Эш. — Не то чтобы это мое дело.

— Ты совершенно прав, — огрызнулась Анджела.

— Извини, — сказал Эш.

Что бы между этими двумя ни произошло, что бы кто из них ни сделал, он был уверен: скоро между ними все наладится. Анджеле правда очень нравилась Холли, и это всем было видно, а Анджеле мало кто нравился в принципе. Он сомневался, что кто-то из них попытался бы пожертвовать другим. Это было своего рода зло, которое мог совершить только он. Какую бы ошибку кто-то из них ни совершил, это было ничто по сравнению с его поступком.

— Я только что вспомнила, что кое-что забыла дома, — объявила Холли.

— Что ты там забыла?

— То, что я... должна идти домой, — сказала Холли и резко развернулась, зашагав прочь в шквале кудрей, подобном метели из белокурых волос.

Эш подумал, что это странно, а потом прогнал эту мысль. Может, Холли просто не хотелось ни секундой дольше находиться в Доме Ауример с кем бы то ни было из кровожадных Линбернов. Эшу было сложно её в этом винить. Ему бы и самому не хотелось здесь быть, если бы было куда идти, если бы он мог сбежать из этого дома, от своей семьи и от своей дурацкой борьбы с самим собой.

— Что ж, а теперь я должна найти Кэми... а потом голыми руками убить твоего кузена, — внезапно жутко спокойно сказала Анджела.

Эш обернулся и посмотрел в том же направлении, что и Анджела. Из библиотеки вышла Кэми. Шла она медленно, словно несла что-то тяжелое. На её маленькие ручки были натянуты рукава, будто она замерзла.

Теперь они с Анджелой застыли в немой сцене, не переглядываясь, но отражая друг друга как в зеркале. Эшу не нужно было смотреть на Анджелу, чтобы понять: она была также ошеломлена и не верила своим глазам, как и он.

Прежде он никогда не видел Кэми в таком состоянии. Она плакала, и это было более чем очевидно: её лицо припухло, на щеках остались высохшие дорожки от слез, но она стиснула зубы, чтобы нижняя губа не дрожала. Выражение ее лица было холодным и решительным, а взгляд казался отстраненным и тяжелым, когда как прежде он видел, какими живыми были у неё глаза. Кэми выглядела поверженной: замок взяли штурмом, и все там перевернули, не оставив никого в живых. Она походила на опустошенное существо: только оболочка и никакой души.

Он был не настолько самолюбив для предположения, что выражение лица Кэми как-то связано с ним. Так он ничем не мог её обидеть. Но знал, кто мог.

Его тупой братец, который не то, что не знал, как быть чародеем, а понятия не имел, какую вилку использовать, который остался на второй год в школе, который едва мог говорить о шраме на своем лице. Кузен, ради которого Кэми его отвергла. У него возникло такое чувство, будто она могла видеть, что творится в сердце Эша, и обнаружила, что он совершенно бессердечен, как он всегда и боялся.

Эш было зашагал к ней, но Анджела опередила его, сделав всего каких-то два шага. Она схватила Кэми за руки:

— Кэми, о боже мой. Что он с тобой сделал?

— Кто? — неубедительно спросила Кэми, прикрывая рот рукой. — Типа, Р-Роб, он не... он не обошелся со мной ужаснее, чем с тобой. Ты одна постра...

Её руки дрожали в руках Анджелы, словно бумажные птицы при каждом дуновении ветерка. Анджела осторожно прижала их к себе, к кашемиру, облегающему живот.

— Нет, не Роб. Очевидно же, что я подразумевала правителя людей-кротов [1], который приветствовал тебя, воздавая почести в своем подземном королевстве, — усмехнулась Анджела. — Или Джареда. Что он натворил? Что он сказал? Да ладно, фигня, ты не собираешься мне рассказывать, а я только что вспомнила, что мне плевать. — Она наклонилась и чмокнула Кэми в щеку. Этот милый жест утратил часть своей нежности, когда она выпрямилась и сказала: — А теперь, давай просто оторвем Джареду голову и закопаем её в клумбе, оставив его обезглавленный труп гнить на лужайке, а потом уйдем.

— Тебе не стоит заниматься таким делом, как отрывание чьих-либо голов, — сказала Кэми.

— Ой, да это и делом-то не назовешь, — пробормотала Анджела. — Сплошное удовольствие.

Кэми на это улыбнулась, на заплаканной щеке появилась ямочка, а улыбка, казалось, придала ей сил.

— Джаред вел себя как придурок, но он — не исчадие ада. Мы должны сохранить твои силы для борьбы с настоящим злом. А теперь, сама не верю, что говорю это, но тебе нужен отдых. Пойдем, мадам Гильотина, — сказала Кэми. — Пойдем домой.

Она высвободила одну руку, а второй взялась за ладонь Анджелы покрепче, так что они могли идти, словно связанные. Она дошла до двери и в этот момент обернулась к Эшу. Он увидел, как Кэми приподняла руку, согнув пальцы, будто собиралась ему помахать. Но потом ее взгляд вернулся к Анджеле, а рука снова опустилась.

Эш понимал, что подло пользоваться ее больным местом, но он и так столько уже натворил и отчаянно не хотел оставаться в одиночестве.

— Не хочешь, чтобы я передал что-нибудь кое-кому? — крикнул он ей вслед.

Анджела не обернулась, в отличие от Кэми. Она стояла на пороге Дома Ауример, а огни лежащего внизу городка, словно звезды, сияли в темных, как ночь, волосах девушки.

— Хочу, — сказала Кэми. — Можешь передать Джареду, если он хочет извиниться, то знает, где меня найти. Если он не собирается извиняться, тогда пусть не утруждает себя.

Она помедлила, и внезапно Эш сообразил, что она приняла его предложение за проявление доброты. Она улыбнулась, хотя для этого ей пришлось приложить слишком много усилий и вложить в улыбку слишком много великодушия, которого Эш не заслуживал, и, наконец, помахала ему рукой. Эшу хотелось сохранить эту улыбку, зажать ее между книжных страниц, как могла бы поступить девушка с цветком, чтобы потом вытащить его и вспомнить, каким сладким когда-то был аромат, и подумать о своем возлюбленном. Он хотел попросить Кэми дать ему еще один шанс, хотел пообещать, что больше не причинит ей боли. Даже если эти слова и были пустыми, в мире, где, казалось, каждый так и норовит сделать больно другому.

Девушки отвернулись и вместе пошли по одной дорожке. Шаги Анджелы были широкими и ленивыми против коротких, быстрых, энергичных шажков Кэми, поэтому они практически не шли в ногу. За исключением тех случаев, видимо, когда это было важно.

Эш видел, что Кэми расправила плечи, и понял: даже если сейчас она и уничтожена, она восстановится. Если бы его отец только знал, как сильно Эш завидует тому, кто даже не был чародеем, он бы разочаровался в нем еще больше.

*

Он не только завидовал. Эш чувствовал себя одухотворенным. Он ушел из коридора, оставив открытыми двери, через которые вышли девушки, и пошел в комнату своего кузена, сначала медленно, а потом все быстрее. Их отношения никогда не станут такими же, как у Анджелы и Кэми, ведь между ними не могло пролечь связи, появившейся благодаря годам взаимной поддержки, но теперь они оба остались одни, и, возможно, могли стать кем-то друг для друга.

Джаред хотел перейти на сторону Роба не больше, чем сам Эш. Они оба были чародеями, а теперь еще и ни один из них не обладал источником. Вообще-то, ни у одного из них никого не осталось.

Эш подошел к комнате Джареда. Он постучал в дверь, но, не получив ответа (вполне возможно, Джаред и не слышал о том, что такое стучаться в дверь; казалось, что он был вообще слабо проинформирован о хороших манерах), аккуратно ее толкнул, позволив двери распахнуться.

В комнате было темно, словно в пещере. Шторы были задернуты. На кровати на корточках сидел Джаред. Эш едва его видел, различая лишь очертания его фигуры, судя по которым, Джаред готов был вскочить, и его странные, настороженные глаза.

— Значит, узнал уже, что моя мать ушла, — произнес Джаред бесцветным голосом.

— Ушла? Куда?

В то же мгновение, когда слова сорвались с языка, Эш понял, насколько глупо они прозвучали, насколько наивно и совершенно уязвимо. Именно поэтому он осторожно следил за всем, что говорил. Слова напоминали плохих любовников, которым нужны были лишь острые ощущения: либо ты используешь слова так, как выгодно тебе, либо они тебя предадут.

Джаред не сказал: «К твоему отцу» или «Мне жаль». Он не приложил никаких усилий, чтобы смягчить удар, и это доказало: если ты покажешь свою уязвимость, это ничем не поможет.

Он взглянул на Эша и презрительно проговорил:

— А ты как думаешь?

Эш отвел взгляд, не в силах вынести тяжести презрения Джареда, а потом сглотнул и снова посмотрел на него.

— Я хотел поговорить, — сказал он.

— А я не хочу разговаривать, — ответил Джаред. — И не захочу. Никогда.

— Мы можем просто...

— Поговорить? — спросил Джаред. — Хорошо, раз ты так настаиваешь. Давай поговорим о множествах определений слова «нет».

Джаред всегда был грубым и по отношению к Эшу вел себя холодно. В те редкие моменты, когда Джаред смягчался, он все равно грубил, но ухмылялся, отчего становился больше похожим на парня, чем на монстра, или смотрел на Кэми в поисках одобрения и подтверждения того, что не перегнул палку.

Сейчас же его ярость не казалась мальчишеской и даже холодной. Под взглядом Джареда Эш ощущал себя так, словно балансирует на канате, натянутом над огнем, и горит в сильном жаре.

— Дело в Кэми? — спросил Эш.

Джаред подтянул одну ногу к себе и положил руку на колено, а потом опустил на нее голову, словно не мог вынести собственного веса и ему необходима была пауза, даже если это означало выказать слабость.

— Заткнись, — произнес Джаред. Его голос заглушила прижатая к лицу рука.

— Девчонки ушли, — сказал Эш. — Полагаю, они больше не захотят тусоваться с нами. И, наверное, я не могу их в этом винить.

Джаред поднял голову и свирепо на него взглянул. В комнате было настолько темно, что ясно различимы были лишь холодные, бледные глаза Джареда, из мрака наблюдающие за Эшем. Ощущение было сродни тому, когда натыкаешься на непонятное создание, притаившееся в темноте, а его взгляд уже устремлен на тебя.

— Эш. Умоляю тебя, заткнись.

— Нет... — начал Эш. Он запустил пальцы в волосы и глубоко вдохнул.

Джаред поднялся в полный рост, обрамленный алыми бархатными занавесками, и рыкнул:

— Да.

— Я все говорю не так. Мне надо...

Неожиданно пошел дождь, словно камешками забарабанив по скрытым подоконникам. Эш передернулся. Он готов был поспорить, что дождь пошел при ясном и чистом небе.

— Больше у тебя нет неограниченного запаса магии, — сказал Эш в надежде, что Джаред не видел, как он передернулся. — Если используешь слишком много, причинишь себе вред.

— И отлично! — заорал Джаред. — Я хочу себе навредить! Хочу, чтобы мне было так больно, что я не смог бы даже думать и вспомнить, почему! Вот чего я хочу! Все, чего я хочу!

За бархатными шторами, такими же, как на кровати Джареда, раздался удар от распахнувшихся окон, и Эш услышал, как они раскололись, выбитые ветром. Словно паруса в шторм, шторы надулись, втянувшись в оконный проем, а потом резко метнулись в комнату взрывом цвета: красные знамена, подсвеченные неземным светом молний, за которыми не последовало раскатов грома.

— А теперь пошел вон.

*

Эш вернулся в спальню своей матери, потому что казалось, будто ему больше некуда было идти.

Её там не было.

Эш замер на мгновение, уставившись на смятую подушку и лунный свет, падающий туда, где она лежала. А потом помчался туда, куда, он знал наверняка, она бы отправилась, проснувшись.

Он не мог перестать думать. Слова мысленно сталкивались друг с другом, словно дети, которые бегут слишком быстро и падают друг на друга: «А что, если она тоже ушла к отцу? Что, если папа был прав, и, подумав, как только появилась такая возможность, она поняла, что чародеи должны править городом, потому что были рождены для этого. А несколько смертей по сравнению с той властью, которую они могли получить и использовать, были ничем».

Сила его собственного страха при этой мысли потрясла Эша. Он подумал, что если его мать приняла решение уйти с отцом, то этот выбор казался бы ясным — Эшу тоже пришлось бы уйти за ней. Но Эш все еще не мог быть тем, кем хотел видеть его отец. Он все еще не хотел...

Его мать стояла в комнате тети Розалинды. Перед своим уходом тетя Розалинда заправила кровать, разгладила подушку. Она не взяла с собой всю одежду: дверь в гардероб была наполовину открыта, и из него, словно пугливые призраки, выглядывали изрядно поношенные длинные платья. Она забрала свои украшения, бутылочку духов, которую держала на своем столике, и отданные ей его матерью фамильные золотые гребни, инкрустированные листьями и драгоценными камнями в форме фруктов. Эш понял и сглотнул болезненные ощущения, принесенные этой мыслью: женщина забрала свои прелестные вещицы, свои лучшие вещицы, то, что нужно ей, когда хочется впечатлить мужчину. Записки она не оставила.

Его мать не бросилась в рыданиях на кровать. Даже не присела. Она просто стояла, принимая случившееся. С босыми ногами и в помятой блузе. Её подрезанные волосы ниспадали белокурыми пучками вокруг лица.

Ему хотелось сказать: «Мама, ты в порядке?», хотелось радоваться оттого, что она в безопасности, но ее взгляд в его сторону очень ясно говорил, что она не желает его внимания или озабоченности, и сегодняшним вечером ни у кого из них нет шанса порадоваться.

— Она опять ушла, — сказала его мать.

Эш молча кивнул.

Она долго не глядела на Эша. Она оглядывала все, что оставила ее сестра, каталогизируя глазами эти вещи, чтобы обнаружить то место, где у неё и её сестры все пошло не так.

Эш не встречался со своей тетей Розалиндой, пока ему не исполнилось семнадцать, но он и его родители провели всю свою жизнь, колеся по Америке в её поисках. Его тетя всегда символизировала собой возвращение домой, образ надежды и счастья. А теперь она исчезла.

— Когда она ушла первый раз, сбежала с каким-то мужчиной и родила ребенка в чужой стране вдали от любви, у меня ушло столько времени, чтобы найти её, потому что я искала её в тех местах, где природа процветала. Но она осела в городе с высокими башнями, где не могла видеть небо, и таким количеством металла, которое создало клетку для ее магии. Ей хотелось отравить себя, лишить себя могущества. Она так сильно себя ненавидела, что хотела выдавить из бытия, и считает, что Роб — тот самый человек, который способен на такое. Вот, почему она ушла с ним.

Его мать, Лиллиана Линберн, из длинной череды лидеров Линбернов, всегда говорила так, будто отдавала приказы армии. Её голос был ясным и холодным, а сказанные слова, казалось, высекались на камне, делая очевидную истину вечной. Все, что она говорила, было истиной, а те, кого она осуждала, были обречены.

Его мать твердо взглянула на него.

— Мы с тобой привели мою сестру обратно в её первую и последнюю западню. Разница между нами в том, что ты знал, кем он был.

Эш открыл рот, чтобы заговорить, но тут раздался грохот, будто в помещении прогремел гром.

Одна вспышка магии — и его мать уже была в коридоре, стояла перед Эшем, положив руку ему на запястье. Предупреждая. Защищая. Она посмотрела в темный коридор, и Эш проследил за её взглядом.

В каменном коридоре на стене висело зеркало в черной раме. Оно было разбито, а осколки лежали на полу, словно чудаковато сияющая мостовая.

Раскаты грома все еще звенели по всему дому.

Лиллиана бросилась бежать, ступая босыми ногами по осколкам стекла, имевшим смертельный блеск ножей. Она была слишком слаба, чтобы не причинять себе боли, но все еще была чародейкой Разочарованного дола, правителем Ауримера. Он наблюдал, как на её коже открылись длинные, глубокие красные раны, а затем закрылись так же аккуратно, как двери, оставив только кровавые следы и разбросанные осколки зеркала, словно сланец на пляже. Мать Эша никогда не позволяла себе страдать слишком долго.

Он побежал за ней прямиком к комнате Джареда.

Дверь была открыта. Эш вновь увидел распахнутые окна и разбитые зеркала, которых в комнате Джареда было больше, чем он знал. Осколки покрывали комнату, покрывали кровать, создавая опасный, сияющий серебристый океан.

Джаред извлек урок из попытки Эша: он научился не позволять даже пытаться заговорить с ним кому бы то ни было. Даже когда Лиллиана бросилась к его двери, та захлопнулась с грохотом, отозвавшимся эхом по всему дому. Мать Эша вцепилась в ручку, но дверь не поддалась.

Лиллиана приложила руку к двери, а потом и щеку, будто хотела прижаться своей щекой к щеке Джареда, но ближе подобраться не могла.

— Джаред, — окликнула она. — Джаред, выходи. Это твоя тетя Лиллиана. Я знаю, твоя мама ушла, но я здесь. Я не уйду. Я всегда останусь с тобой, и мне... очень жаль. Джаред, родной, пожалуйста.

Ответа не последовало.

— Что он там делает? — прошептал Эш.

Лиллиана обернулась к нему.

— Он пытается справиться. Это нормально.

— Он чокнутый! — сказал Эш.

— Он разбил несколько зеркал, — сказала его мать. — Он никому не навредил. Не тебе из всех людей его судить. Все это время я думала, что это он убивает девочек, убивает людей в моем городе — в моем городе! Но это были ты и твой отец, подкрадывались и нападали на моих людей, смеялись у меня за спиной.

— Я не смеялся!

— Ты всегда ставил себя выше него, — сказала Лиллиана своему сыну и наследнику. Её голос был холоден, как лед. — Но доказал, что ошибался. Не так ли?

— Это не... — начал Эш, но не произнес вслух «моя вина», потому что знал, это его вина. Он не был жертвой. Ведь нож был у него. — То, как ты говоришь о людях, живущих в Разочарованном доле... думаешь, ты лучше их, прямо как считает отец.

— О, значит, это моя вина? — требовательно спросила его мать. — Я научила тебя убивать? Разве за всю свою жизнь я говорила тебе что-либо подобное?

Она не учила его убивать. Эш не знал, как сказать: «Ты говорила о людях, будто они — скот, и поэтому, когда папа сказал, что их надо убить ради нашей пользы, это казалось разумным».

— Тому, что ты сделал, нет никакого оправдания, — сказала его мать. — Прошу тебя, перестань его искать.

Эш подумал, что оправданий, возможно, и не было, но существовали объяснения: она не должна вести себя так, будто его деяния возникли из ниоткуда, появились лишь по причине его внутренней слабости.

Даже мысленно это прозвучало как оправдание, потому он промолчал.

Мать отвернула от него свое лицо и, подождав некоторое время возле двери Джареда, пошла обратно в свою комнату. Он услышал тихий щелчок, когда её дверь закрылась. Несмотря на то, что звук был таким тихим, он казался полновесной точкой в конце предложения, в конце истории, которую Эш сам себе рассказывал о своей семье.

Эш нагнулся и подобрал у своих ног что-то сверкающее, словно извлеченное из-под земли сокровище. Конечно же, это было не сокровище. Это был огромный осколок зеркала, беспощадно острый. Следует обращаться с ним осторожно, не то порежешься.

Острый серебристый осколок подходил ему не больше, чем золотой нож, который он держал этим утром. Он положил его обратно. Эш не понимал, не позволял себе понять, зачем он его вообще поднял.

Крадучись, он ушел прочь. Вернувшись спустя несколько часов — он всегда возвращался, даже если люди четко давали понять, что больше не ждут его, — и, увидев, что дверь была открыта, Эш неожиданно ощутил прилив надежды.

Джареда в комнате не было. Там была мать Эша, которая лежала, свернувшись калачиком на его кровати, и обнимала подушку. Она плакала в неё, плакала так сильно, что у неё сотрясались плечи, но Эш знал, что подушку она использовала, чтобы заглушить себя. Она не пришла к нему в комнату. Его сочувствие не было желанным.

Он ушел, ступая по зеркальным осколкам настолько тихо, насколько мог. Он прошел мимо окна и увидел на фоне темного неба, прорезавшегося струями дождя, силуэт своего кузена, который стоял в арочном окне их золотой колокольни.

*

Эш много раз выходил под дождь. Во время ливня или в летнюю жару мать с отцом часто брали его на улицу и оба держали его за руки. Они бы стояли и потребляли избыточную силу, смеясь, как реки, танцуя, как ветер. Эш всегда испытывал чувство благодарности к магии за лучшую часть своего детства.

Существовала сила, которую можно получить из всего природного: из ветра в лесу, из шума дождя, из распускающихся листьев в солнечном свете. Они способны были поощрить крайности погоды, помочь создать то, что придало бы им сил, но сейчас все было иначе.

Этот дождь призван магией. Это не подарок природы, а нечто, жестоко вырванное из мира силой чародея. И он стоит силы, от которой не отступится.

Без магии дождь был таким холодным. Эш пронесся по саду и нырнул в колокольню. Он неистово дрожал, пока, спотыкаясь в темноте, взбирался по ступенькам в помещение, где когда-то висели колокола Линбернов.

Дождь был таким сильным, что водный поток бился о стены волнами, проникая внутрь через арочные окна, простирающиеся от пола до потолка. Это напомнило Эшу о разрушениях, которые Джаред устроил в доме. Большие серебряные осколки, казалось, падали из темноты, словно в небе разбивались тысячи зеркал.

Это был дождь, лишь дождь. Джаред не был способен на большее. У него не было источника, а это означало, что у него было не больше сил, чем у Эша. Эш собрался и заставил себя больше не вздрагивать.

— Ты так одинок, что готов обратиться ко мне, — сказал Джаред, выплюнув слово «мне», будто он говорил об Эше, прикасающемся к грязи. — Ты жалок.

— А разве ты не жалок, когда говоришь о себе, будто ты худшее, что могло с кем-нибудь случиться?

— Мог бы стать худшим, что случилось бы с тобой, — сказал Джаред, и это прозвучало как обещание. — Только рискни.

— Я пришел сюда не ругаться с тобой, — сказал Эш. — Я пришел помочь.

И тогда Джаред посмотрел на него. Эш был потрясен выражением его лица — разъяренным недоумением. У него был вид дикого зверя, попавшего в западню, которому никто никогда не предлагал помощь, и он не мог распознать её как нечто иное, чем очередное нападение. Он был похож на животное, которое умрет в этой ловушке.

— Приятно, что тебе меня жалко, — сказал Джаред. Его грудь вздрагивала от глубоких, отчаянных вдохов, будто он был утопающим, которому ненадолго удалось всплыть на поверхность, и он не ждал, что ему удастся это вновь. — Но это бесполезно.

Все его тело было напряженным контуром, балансирующим на самом краю каменного пола. На мгновение Эшу стало страшно. Но Джаред, волосы которого были влажной путаницей золота, просто стоял и настороженно вглядывался в ночь с серебристыми прожилками.

— Ты не можешь мне помочь, — сказал он. — Но не принимай это на свой счет. Никто не может.

Эш отступил на безопасное расстояние. Весь вечер люди либо сами уходят от него, либо его заставляют их оставить, поэтому он не покинул Джареда.

Он присел в дверях колокольни, на верхней ступеньке. Там было сухо. Эш обнимал колени, прижав их к груди, и ждал, когда же прекратится дождь, и Джаред пойдет домой спать.

Похоже, времени это займет много, что даст Эшу достаточно времени для раздумий.

Он не был чокнутым Линберном. Он не действовал импульсивно; его беспокоило все, что он натворил, каждый шаг.

Эш продолжал вспоминать моменты, рассыпавшиеся, как все разбитые зеркала. Анджела, скованная его отцом, представлялась ему принцессой, а он себе — драконом. Вес и тусклое сияние золотого ножа в его руке: его наследие, достояние, оставшееся от всех его предков. Он был рожден в красном и в золоте, как короли рождаются в пурпуре.

Но он не поднял ножа. Не хотел этого. И каждый раз, когда он пытался ненавидеть себя за то, на что не способен, он все так же не смог заставить себя желать взяться за нож, желать смерти. Тогда он разрывался, ведь ему хотелось столько всего противоречивого и несовместимого, но не теперь.

Он все еще сожалел о том, что сделал, но не сожалел о том, чего не сделал.

Осознание этого не делало Эша менее несчастным, но успокаивало его. Путь вперед был. Раз теперь он понял, чего хочет и чего не хочет, возможно, есть шанс вернуть то, что у него было. Он мог пойти к Кэми, возможно, после того, как пройдет немного времени. Возможно, Кэми и её друзья простят его. Он не собирался становиться Джаредом, бушующим слепцом, причиняющим боль всем и вся, включая себя. Кэми скорее простит его, чем Лиллиана. Однажды он уже очаровал её. Возможно, ему снова удастся это сделать.

Возможно. Но не сегодня вечером.

Эш дрожал, опустив подбородок на руки, обнимавшие колени. Нельзя было найти какой-либо теплоты или уюта в камне, как и в его семье. Ему лишь оставалось полагаться на себя.

Зима, казалось, наступила так внезапно и бесповоротно, как порой опускается ночь. Они втроем были одиноки: каждый из них сам по себе в этой холодной усадьбе, по которой гуляет эхо, а сверху поливает холодный дождь.

[1] Люди-кроты (они же «подземный народ») — бездомные, живущие в заброшенных тоннелях и подземках крупных городов.