Та, что меня спасла

1. Таисия

Для тех, кто открывает книгу впервые.

Это вторая книга. Целесообразнее будет прочесть первую. Она бесплатная.

"Тот, кто меня купил"

https://litnet.com/ru/book/tot-kto-menya-kupil-b90405

____________________________________

Пальцы скользят по тугим мышцам спины – жадные и немного беспомощные. Цепляются, как скалолазы за выступы, но не задерживаются – обрываются вниз, к пояснице. Проходятся по ямочкам и вжимаются в крепкие ягодицы, что движутся ритмично, напористо, пока ещё не спеша.

Белая нога – как узкая полоска флага. Это капитуляция. Протяжный стон – сладострастный выкрик. Гортанный и хриплый. Довольный и бархатный, словно кошка, что катается по нагретой солнцем земле.

Пальцы подстёгивают движения – быстрее. И он слушается, ведомый её призывом, тонкой струной, что натянута до предела и готова лопнуть от приближающегося наслаждения.

Спина напрягается, мышцы бугрятся, движения становятся рваными и очень быстрыми, но ритм остаётся тот же – чёткий, как пунктирная линия, как точки и тире в азбуке Морзе. Он телом произносит слова животной силы.

Шквал. Буря. Неистовство. Полное обладание. Яркое доминирование. Он подавляет, освобождая, даруя яркий экстаз, от которого каменеют соски и рвётся наружу чистое удовольствие.

Они занимались любовью. Красиво. Расковано. Завораживающе. Женское протяжное «А-а-а-а!» – и содрогание тела, что видно по судорожно сжатым на пояснице ногам. Мужское чертыхание сквозь стиснутые зубы. Ещё несколько быстрых толчков – и вот он откидывает голову, бёдра его движутся, замедляясь, позволяя поймать искры оргазма.

Потная спина замирает. Тело расслабляется. Мужчина несколько секунд покоится между женских ног. Ему хорошо – это видно. Ей, наверное, ещё лучше.

– Аль, ты бог, – целует она его в плечо.

Я негромко кашляю. Че Гевара деликатно мне подгавкивает – тихо, совсем чуть-чуть, но девушка, видимо, попалась со слабыми нервами: взвивается, визжит, пытается вскочить с кровати. Мужчина накрывает её телом и прижимает собой.

– Тихо-тихо, – успокаивает. И я вижу, как смуглая рука с изящными длинными пальцами скользит по её щеке.

Он оборачивается и оценивает ситуацию. Приподнимает бровь. Одним движением встаёт и одновременно прикрывает испуганную партнёршу покрывалом. Сам он не стесняется – вырастает передо мной, в чём мать родила. Красивый. Поджарый. Дух от него захватывает. Когда-то я грезила это увидеть. И вот час пробил.

Он не бог, конечно. Не Аполлон. И плечи у него узковаты, и мышцы ног не так рельефны, как могли бы быть, если бы он больше следил за собой и занимался хоть пару раз в неделю спортом. Но зато руки великолепные. И живот впалый. И то, что ниже, – тоже ничего: ещё не до конца упавшее вполне боевое орудие для поражения женских прелестей. Тех, что между ног.

– Прохорова, – обжигает он меня зеленью блядских глаз и прячет их блеск под загнутыми ресницами. Отбрасывает со лба длинные пряди, почёсывает кадык, складывает руки на груди, кривит красивейшие губы, которым можно молиться и сочинять баллады, в улыбке, от которой останавливается сердце, а затем всё же отворачивается, давая полюбоваться на шикарные узкие бёдра и каменную задницу, где змеится тату тёмно-зелёного дракона. Справа. С этого ракурса мне его видно не было.

Он набрасывает халат, завязывает атласный пояс и снова оборачивается.

– Ну, здравствуй, Прохорова. Какими судьбами?

Он узнал меня, хоть не видел, наверное, года три. Сразу же узнал, хотя, когда в последний раз мы виделись, я заплетала косички и носила брекеты. Но с его памятью – я не удивлена.

– Здравствуйте, Альберт Викторович, – бормочу я, пытаясь прийти немного в себя. Всё же я не такая прожжённая и опытная девица, чтобы без смущения смотреть на голого красивого самца. Судорожно прикидываю, сколько ему сейчас. Тридцать. О, боже, всего тридцать.

– Тайна, можешь звать меня Аль. Уже как бы пора. Ты выросла. Я расцвёл.

– Аль, что происходит? – подаёт голос с кровати девушка, которая визжит. Мы о ней, кажется, забыли. Я уж точно.

– Зайка, – морщит он лоб, и я понимаю: не помнит имени, поэтому пытается выкрутиться, – у меня тут форс-мажор нарисовался. Ты бы не могла быстренько одеться и исчезнуть?

– Эта длинноногая дрянь – твой форс-мажор?! – повизгивает на высоких нотах девушка. Она постарше меня. Лет двадцать пять, наверное. Под тонким покрывалом угадывается большая грудь и отличные формы. Скорее всего, натурщица. – Что, с временем напутал, и теперь пытаешься меня вышвырнуть, чтобы очередной красоткой заняться?

– Котик, – страдальчески закатывает Альберт глаза, – по-хорошему, ладно? Ты ж знаешь, я могу и по-плохому. Наслышана? Голой по лестнице. Да. Всем будет весело.

Девица вскакивает и начинает быстро одеваться. Я не ошиблась: у неё шикарная фигура. Но ростом она немножко подкачала. Нестандарт. Впрочем, Аль всегда любил неправильные черты, неидеальные образы. Это будило в нём тягу к достоверному изображению жизни.

– Ты даже имя моё не запомнил, козёл!

Девушка крутит задом, как мельница – лопастями, вдавливает каблуки в паркет так, что он и потрескивает, и повизгивает ей в такт.

– Ну, вот. А говорила – бог, – меланхолично бросает он ей вслед. – Какие вы, девушки, непостоянные. От бога до козла – всего шаг. Или чужие длинные ноги.

Девица гневно хлопает дверью так, что сыплется штукатурка.

– Давно ремонт делать нужно, – оглядывает он заоблачной высоты потолок с лепниной и трещинами, что разбежались, как грязная паутина, вздыхает, а затем, отвернувшись, собирает свои вещи. Начинает переодеваться. Натягивает трусы. Снимает халат. Влезает в джинсы. А затем поворачивается ко мне. Ширинка у него расстёгнута. Тяжёлый кожаный конец ремня болтается, как сытый удав.

2. Тая

Первую ночь мы с Че Геварой провели на вокзале. Забились в уголок – там никому до нас не было дела. Я взяла рюкзак с необходимыми вещами, деньги и карточку.

То, что я сделала, побегом не считала. Хорошо продуманный ход, хотя до сих пор не знаю, можно ли к этому применить слово «хорошо». Я решила уйти накануне. Поэтому и просила Эдгара отпустить. И он разрешил, хоть и не понял, о чём я прошу.

Уловка – да. Глупость – наверное. Но я не собиралась скрываться, прятаться по углам, разыгрывать из себя непонятно что. Я не революционерка. Но мне хотелось, чтобы мы по-настоящему разобрались в отношениях друг к другу. Мне показалось: он тоже любит, но так и не сказал о своих чувствах. Впрочем, как и я.

Тётка всегда долбила: “Девушка никогда не должна делать первый шаг. Покажи, что ты доступна и готова на всё – мужчина попользуется, но тебя не запомнит. В девушке должна быть тайна. Загадка. Недосказанность. Слишком наивные и прямодушные могут вытянуть счастливый билет, но сделать им это сложнее”. Такова была тёткина наука.

Может, всё это и ерунда, но на подкорку подобные вещи, наверное, записываются. Вбиваются золотыми буквами. Я не могла первой рассказать мужу о любви.

В своей жизни я всегда следовала правилу: если слишком всё запутано, нужно узел разрубить. Отстраниться. Подумать. Остыть. Дать возможность улечься страстям. Может, потому я нередко совершала побеги, пока жила в детском доме. Недалеко. Но всегда находила место, где пряталась, чтобы подумать и разобрать по колёсикам все обиды и несправедливости этого мира.

Позже меня даже искать перестали. Я возвращалась сама, когда находила покой в душе. От тётки я тоже удирала. Недалеко. И ненадолго. Пока была поменьше. Последний раз – три года назад. К Альберту Викторовичу. И это была очень громкая заявка на бунт. Первый раз в жизни я не собиралась возвращаться назад. Именно тогда Аль уговорил меня вернуться к тётке и пообещал, что если станет совсем невмоготу, я могу к нему обратиться.

Я почти не спала в ту ночь. Сжимала в руке телефон. Наивная чукотская девочка, что жила во мне, верила: Эдгар обязательно ответит. Позвонит. Пришлёт смс. Но ничего не случилось.

Я не ждала, что меня позовут назад. Я не надеялась втайне, что он найдёт меня, как тогда, возле монастыря. Хотя он мог – я знала. Я хотела всё объяснить ему ещё раз. На расстоянии. Когда легче говорить. Но телефон молчал, а я… грустила и печалилась.

А ещё у меня был план. Слабый, но всё же. Севины слова, которые я подслушала в коридоре, не давали покоя. Он считал, что это я… что из-за меня… но подобное как-то плохо укладывалось в голове. Оставался только один большой ржавый гвоздь: я почти ничего не знала о своём прошлом. В памяти не осталось зацепок. Какие-то обрывки, образы и пустота из той, далёкой жизни с родителями. Они погибли. Может, не случайно?.. Вот это тревожило неимоверно.

А потом пришло смс. «Не возвращайся». Ранним утром, когда ещё небо купалось в утренних сумерках. И на меня будто ночь упала.

Я смотрела на взволнованного Че и не сдерживала слёз. Мой верный команданте, который какого-то лешего увязался за мной, когда я уходила из дома, мёл асфальт дредами и, поскуливая, облизывал мои ладони.

– Я не знаю, что будем делать, Че. И как я перешагну через пропасть – тоже не знаю. Зря ты связался со мной. Я теперь бездомная, несчастная, никому не нужная.

Пока я причитала, телефон булькнул ещё раз. Смс. Если сказать, что у меня дрожали руки, значит не сказать ничего. Он. Больше никто. Только он. Я не смсилась даже с подругами. Все знали мою нелюбовь к телефонам.

«Спрячься. У тебя есть где?»

Как не разорвалось сердце, не знаю. Это был другой номер. Чужой. Но я знала: это Эдгар.

«Да. Что-то случилось?»

«Потом. Спрячься. Ты же мне доверяешь?»

«Да»

И телефон снова потух. Я потрепала Че Гевару по лохматой голове. Пёс довольно гавкнул.

– Кажется, у нас не всё так плохо, как я думала, – с собакой разговаривать естественно. Это друг, которому можешь доверить что угодно, и быть уверенным: не разболтает, не подведёт, не обманет. И я перестала жалеть, что собакен увязался за мной. Как ни крути, а нас двое. И, чёрт побери, я найду выход.

Я прошерстила скудный список, куда можно податься. Беременная Синица отпадала сразу: я не могла увязаться за ней и уехать из города к её родителям. Ни её подставлять не хотела, ни уезжать. Ни за что. Здесь Эдгар. И ему грозит опасность.

Ольгу я вообще не рассматривала как вариант залечь на дно. Она никогда не рассказывала о своей семье и скрытничала. Наверное, ей было что скрывать. Тётка – там не спрячешься. Тем более, с собакой. Каждый куст сдаст пароли и явки, стоит только пару-тройку вопросов задать. Вывалят всё с превеликим удовольствием.

Об Альберте вспомнила не сразу. Но идти к нему не побоялась. Несмотря на свою креативную распущенность, он не был человеком широких моральных принципов, когда сегодня одни, а завтра – другие.

Он всё же вырос в интеллигентной семье. И всем ученицам на первом же занятии твёрдо вбивал в головы: он не обижает и не развращает малолетних и не связывается с замужними дамами. Может, поэтому я и отправилась к нему. Аль мог быть каким угодно. Даже голым и с драконом на заднице, но то, что он глубоко порядочный, я не сомневалась.

Впрочем, это не мешало ему играть в очаровательного негодяя с другими представительницами прекрасного пола, что не входили в две категории, на которые он накладывал строгое табу.

– Что, Прохорова, решила сразу территорию обозначить? – щурит он глаза, как большой сытый кот. – Ну-ну. А знаешь, я рад тебя видеть. А ещё… ты готовить умеешь?

3. Эдгар

Белая палата. Я привязан к штативу с капельницей. Лекарство медленно вливается в вену. Я бы удрал отсюда, но пока не могу.

– Учти: последствия могут быть непредсказуемыми, а я ни за что не отвечаю, если ты выкинешь фортель, – грозится мой друг Жора, отличный мачо и по совместительству владелец частной клиники.

А ещё в рот ему заглядывает мать. Это она спасла меня. Появилась вовремя на пороге моей квартиры. Слишком удачно. И я пока не знаю, могу ли ей верить. Положиться на неё. Мы не виделись двадцать лет – достаточно большой срок, чтобы пылать любовью и доверять.

Меня отравили. Скорее всего, на благотворительном балу. Жора считает, что покушаться могла и Тая. Моя жена, сбежавшая из дома. Так без вариантов увидят её уход все без исключения. И полиция в том числе.

– Жора, ты мне друг? – спрашиваю у Артемьева. Он смотрит на меня подозрительно и сурово. Складывает ручищи на груди. – Я не буду просить ничего запрещённого. Хочу лишь, чтобы ты мне помог.

– Ну? – сегодня он краток, как Эллочка-людоедка.

– Я помню твои слова о хорошем генотипе, душевной девушке Тае, – освежаю ему память. – И что из всех моих пассий она – настоящая. Что ты людей насквозь видишь.

– Я как и любой человек могу ошибаться, – сжимает он челюсти и чертыхается негромко.

– Она такая и есть, друг мой Георгий Иванович. И сейчас одна. Где-то там. Напугана, расстроена, возможно, беременна.

У Жоры тяжелеет взгляд. Дети – больной вопрос. Я знаю. У него с детьми не получается. Хоть они и женой надежды не теряют.

– Чего ты хочешь? – бурчит он, и я знаю: поможет.

– Мне нужно выиграть время. И два телефона с новыми сим-картами. Пожалуйста. И не спрашивай ни о чём, чтобы ненароком не сказать лишнего.

– За кого ты меня принимаешь, Гинц? – цедит он сквозь зубы. – Я, по-твоему, трепло?

– Через несколько часов здесь будут менты, следователь, или ещё какой хрен. И начнётся. Ты знаешь. Дай мне эти несколько часов. Я слаб, в обмороке, не пришёл в себя. Жизненные показатели не дают возможности для беседы. То же самое – для всех. Будь там хоть господь бог в белых одеяниях. С матерью я поговорю сам. Моя охрана уже в пути – будут стоять возле палаты.

Жора переступает с ноги на ногу и довольно трёт лысину.

– Я рад, что тебя ни одна отрава не берёт. А главное – мозг функционирует прекрасно. Будет тебе время. Телефоны. Всё, что хочешь. И жену твою могу поискать. У меня остались старые армейские связи.

– Не нужно. Я сам, – невыносима мысль, что её найдёт кто-то раньше.

Первую смс я умудрился отправить со своего телефона. Не сообразил, что подставляю и её, и себя. Идиотская фраза, за которую я клял себя на чём свет стоит. Лишь бы дождалась, не отключилась. Но Тая была на связи. Не знаю, что она пережила за те несколько долгих минут, пока я смог снова с ней связаться.

Это как тонкая нить, протянутая между мной и ею. Как невидимая словесная цепочка, что связывает и делает ближе.

Я дал ей чёткие инструкции. Просил верить и доверять. И то же самое собирался делать и по отношению к ней. Иначе всё зря.

Мы выиграем время. А дальше… всё будет по-другому. Я готов ждать. Доказывать ей, что не очень хорошее начало отношений ещё ничего не значит. Главное – получить шанс всё исправить. Она мне его дала. Всё остальное – будем решать вместе, хоть и хочется снова взять быка за рога, завалить и всё сделать по-своему. Но я не обижу её.

Трогаю пальцами экран мобильника. Там её послание. Слова любви, на которые я так и не ответил. Не хочу их писать. Хочу проговорить вслух, глядя ей в глаза. Шептать. Завоёвывать свою женщину поступками. Стереть недоразумения и недопонимание. А дальше… дальше будет жизнь. Но для этого нужно много всего сделать, и я не собираюсь сидеть сложа руки. И, чёрт побери, я выживу, чтобы осуществить все планы и мечты.

Неслышным зверьком в палату пробирается мать. Она качает головой и ловко управляется с капельницей. Оказывается, всё кончилось, а я и не заметил. Она вытягивает иглу одним движением. Слишком умело. Да, я помню: мать ухаживала за смертельно больным мужем. Многому, наверное, научилась. А сейчас возится со мной.

– Послушай меня, – говорю негромко, прикрывая глаза, – я скажу правду. Возможно, она тебе не понравится. Есть моменты, что примирили меня с тобой. Я знаю, что ты не лгала. Я проверил. Мой отец тебя действительно бил. И зря ты думала, что никто этого не замечал. Подобному всегда находятся свидетели. Особенно в маленьком городишке. Там очень хорошо помнят, какой ты попала в больницу. И что отца ты даже в том состоянии прикрыла, не выдала, тоже помнят. Ты могла потерять ребёнка.

– Леон счастливчик, – у матери лицо становится мягким, словно изнутри его промыли до блеска и сияющей чистоты. – Он… мог погибнуть дважды. Тогда и позже, когда у меня была угроза выкидыша. А родился, как и ты – в рубашонке. Удивительно, правда? И Марк – тоже. Все мои мальчишки отмечены счастливой звездой.

Я сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть какую-нибудь бестактность. Женщины порой склонны верить во всякую чушь. Но кто я такой, чтобы осуждать её за это?

– Я не знаю, могу ли тебе доверять, – говорю откровенно. Так, как есть выкладываю. – Я не тот, кто в одно мгновение меняет собственные принципы и привязанности. Наверное, слишком долго я тебя презирал. А ты пока не сделала ничего, чтобы я мог верить безоговорочно каждому твоему слову. Думай, что хочешь. Но сейчас самое время доказать, что… в общем, не надо ничего доказывать. Просто будь матерью и во всём поддерживай меня, даже если покажется, что я делаю что-то неправильно. Это не значит, что я прошу молчать и кивать головой на каждое моё слово. Можешь и спорить, и не соглашаться. Но главное – не мешать и поддерживать. Не осуждать и не выносить сор из избы. Ты понимаешь, о чём я?

4. Тая

– Гинц?! – сейчас Альберт Викторович смотрит на меня по-другому. Не снисходительно и немного покровительственно, а заинтересованно и удивлённо.

– Бог мой, Тайна, только не говори, что ты и есть та самая жена, о которой судачат все, кому не лень. В определённых кругах, конечно.

– Та самая, – вздыхаю. – Может, чаю попьём? Есть хочется жутко.

– Ты как в той известной присказке: дайте водички попить, а то так есть хочется, что негде переночевать.

– Слово в слово. И никуда от этого не деться, – кручу я головой, подумывая, куда бы приткнуться. Эта квартира-студия, занимающая весь этаж, огромна. Здесь Аль работает, живёт, вдохновляется, впадает изредка в депрессии и любит это место странной любовью. – Может, мы всё же на кухню?

– Можно. В обморок только не падай, ладно?

– Меня трудно напугать или шокировать. Я детдомовка.

Не знаю, зачем напоминаю об этом. Он знает. Если помнит, конечно. Но, судя по всему, по каким-то причинам я Алю куда-то там запала. В душу вряд ли. В память – в самый раз.

На кухне, конечно, не творческий беспорядок, а самый настоящий срач. Очень меткое слово для увиденного. Но я и бровью не веду. Сметаю весь хлам со стола: тарелки – в мойку, всякие огрызки и ошмётки – в мусорный пакет. Чайник нахожу на холодильнике. В холодильнике – пусто. Шаром покати.

– Ну, в общем, да, – философски мычит Аль, глядя на мои потуги найти что-нибудь съестное. – Но прям щас в магазин я не помчусь. Даже ради такой высокой гостьи как ты, Тайна Гинц.

– На этот случай есть запасной вариант, – наливаю я в миску чистой воды для Че и достаю из своего рюкзака собачий корм, полбатона, кусок колбасы и сыра.

– Запасливая, – почти стонет Аль, – и, совершенно не стесняясь, ворует кусочки колбасы и сыра, пока я делаю нарезку.

Горячий чай, еда, компания – и уже тянет на откровения.

– Рассказывай, – подталкивает меня Альберт.

– Тебе с начала или с самого главного? – пытаюсь отмахнуться от неизбежного.

– С начала – там всегда всё самое интересное. В главном, как я понимаю, кроется свинья. Поэтому я не спешу увидеть её пятачок. Или хвостик. Предпочитаю наесться деликатесов, а только затем встать перед холодным блеском дула автомата.

Он понимает. Чувствует. И я не спеша рассказываю свою историю. Как работала официанткой в ресторанчике «Дон Кихота». Как завалила дорогую инсталляцию – чудо дизайнерской мысли. Как муж мой будущий оплатил стоимость загубленного шедевра и купил меня у тётки, чтобы я стала его женой. Кажется, что всё это было давно. Я глажу голову Че Гевары, что примостился рядом и удобно устроил огромную умную башку на моих коленях. О детях и Эльзе упоминаю. О благотворительном бале и о том, что услышала там.

Я рискую, доверяясь почти незнакомому человеку. Я осторожно подбираю слова. Не то, чтобы у меня не было выбора. Выбор есть всегда. Но если подозревать всех и каждого, не иметь возможности приобрести друга или союзника – значит остаться совершенно одиноким в мире, где за каждым поворотом ждёт тебя опасность.

– Только ты, Тайна, могла попасть в подобную передрягу. Не зря я до сих пор тебя помню из сотен лиц, что прошли перед глазами, – из хлебного мякиша Аль ловко лепит человечка. У него идеи живут на кончиках пальцев. – Абсолютно не удивлён. Любишь его? Этого мрачного типа?

– Люблю, – признаюсь сразу же. – И никакой он не мрачный, – защищаю мужа.

– Да видел я его, твоего Гинца. Дед Мороз ему родственник. Только влюблённая девчонка может найти в этом куске льда что-то хорошее, светлое и доброе. В тебе живёт отблеск пионерских костров далёкого прошлого, Тайна. Таких, как ты, уже не делают. Сами рождаются раз в сто лет. Может, потому земля ещё и не рухнула, держится, старушка. Валяй уже своё главное.

– Если после всего рассказанного тебе захочется выставить меня за дверь, не стесняйся, – предупреждаю я его.

– Прохорова, – фыркает Аль, – не напускай трагичности и таинственности. А то у меня уже и колени трясутся, и руки. Видишь, сидеть на месте не могу от страха.

– Я должна предупредить, – гну своё. А то получится: ты пообещал, взял кота в мешке, а потом неудобно его будет выставить.

– Слишком болтливая дева с собакой – вот что досталось мне в мешке. Рассказывай уж своё главное. Переживу как-нибудь. И даже сердце не разорвётся – поверь.

– Я из дому ушла, – вздыхаю.

– И собаку украла, – фыркает Аль. Ему почему-то весело. Брови у него пляшут. Красивый чёрт. Смуглый до черноты, а лето недавно началось. А глаза зелёные выгодно смотрятся на его породистом лице. – Породистую. Элитную. Сколько там твой бегемот щенками стоит? Тысячу баксов? – клацает он телефоном. Видимо, ищет информацию.

– Меньше, наверное, – вздыхаю. – Это ещё не всё.

5. Эдгар

Ложь – штука противная. Прилипчивая. Ей всё равно, кого марать. Солгав раз, приходится либо выкручиваться постоянно, либо рано или поздно всё вылезает наружу, как гнилые нитки, что рвутся и оставляют безобразные стержки-разрывы.

У меня сейчас нет другого выхода: любой в моём окружении может быть тем самым человеком, что поставит подножку, отвесит оплеуху или воткнёт нож в спину.

Я бы хотел всем доверять. Но жизнь научила меня проверять информацию, анализировать, сопоставлять факты, делать расчёты и выводы, принимать решения и побеждать. Плохо, когда тех, на кого ты можешь опереться, по пальцам одной руки пересчитать можно.

Я рисую в блокноте круг. Выстраиваю людей, что находятся рядом. Строю версии, пусть даже бредовые. Здесь главное – определиться.

Тая, моя жена. Не думаю, что началось всё с неё. Совпало, скорее. Она была случайной девочкой из ресторана. Я сам обратил на неё внимание. Сам принял решение жениться. Никто не подталкивал меня к этой мысли, даже исподволь. Даже если предположить, что она разыграла сцену с заваленной инсталляцией. Я мог пройти мимо. Я мог выбрать другую кандидатуру. Я мог отказаться от затеи в любой момент.

Она не сопротивлялась, но и не горела желанием становиться моей женой. Да и вообще. Не вижу смысла и мотивов. Убить, чтобы стать наследницей состояния? Для девочки, что отбила право собаки жить в доме, а не в приюте, что собиралась экономить на еде и работать в три смены, лишь бы я не позволил чужих ей детей в интернат сдать, слишком нелогично. Она даже вещи от тётки забирала, чтобы не зависеть от меня.

Ну, и сердце, чувства, сердце… я противился даже мыслям, что Тая способна на подобное. Не способна. Никогда. Не в её характере.

Мама и Леон. Неожиданные родственники. Я оговаривал свою жену и смотрел, как мать реагирует. Не блеснёт ли в её глазах огонёк радости или злорадства. Подобные вещи трудно контролировать порой. Но она осталась у разбитого корыта, с тремя детьми на руках, пусть один уже и взрослый, без средств к существованию, без дома и друзей. Всё остальное может оказаться хорошо продуманной ложью. Она, к примеру, лгала, когда пыталась пристроить детей. Не сказала правду.

Прошлое её подтвердилось. Но кто знает, как она жила? Что было в её жизни потом? Она жила с человеком, который не любил её сына. Не каждая мать на это решится. Не променяла ли она одного садиста на другого? Много вопросов и достаточно тёмных пятен на карте судьбы женщины, что вынырнула из прошлого слишком «вовремя».

Да, она жила в лесу. Но в доме оставался её сын. Шпионил и гадил. Пытался ухаживать за Таей. Целовал её, зная, что у меня обязательно снесёт крышу. Случайно или намеренно? Провоцировал или просто юноша с сильной влюблённостью, когда теряются тормоза? Опять миллион вопросов, и заочно на них ответы не найти.

Сева. Давний друг юности, который знает обо мне всё. Наверное, даже больше, чем всё. У нас разница в четыре года. Мы из одного города. Но общаться начали лишь в институте. Прибило его как-то ко мне. И с тех пор мы почти не разлучались. Сева не стремился развивать бизнес. Слишком ленивый и ветреный для серьёзных дел. Кажется, его устраивала роль моей правой руки. Он хорошо разбирался во многих вопросах, а кое-где был просто незаменимым. Один нехороший пунктик меня беспокоил. Раньше я на него сквозь пальцы смотрел: Сева «подбирал» за мной всех моих любовниц. Или почти всех. Ради интереса? Что-то глубоко личное, о чём я не знаю, пропустил, не обратил внимания?

От мыслей и вопросов – голова кругом. А я ещё не по всем кандидатам, кто мог бы меня недолюбливать, прошёлся

– Зачем тебе телефоны? – спрашивает мимоходом Жора. Не могу и не хочу его подозревать, но и он – друг, знает обо мне слишком много. Вхож в дом. Но ему бы ничего не стоило прикончить меня здесь, когда я и так загибался. Но, но, но…

– Я потерял свой, – лгу, не моргнув и глазом. Жора смотрит на меня странно. Видел, наверное, мой телефон в целости и сохранности. Ничего не переспрашивает и не пытается уличить во лжи – и ладно. Остальное как-нибудь переживу, и объяснюсь позже, когда всё утрясётся или рассосётся.

Морщусь невольно. Не от капельниц, хоть они меня и достали. От дурацкой надежды, что проблема исчезнет сама по себе. Ничего не утрясётся и не рассосётся. Я это знаю лучше других.

– А второй-то зачем, злыдень? – ворчит Жорик. Я подозрителен сейчас до ужаса. Что-то он слишком много вопросов задаёт.

– Чтобы был запасной, – опять лгу. – Ты же помнишь? Меньше знаешь – лучше спишь.

Взгляд у Жоры тяжёлый, как и кулаки. Может, он бы и врезал мне сейчас за подозрительность и недомолвки, но я его пациент, к тому же ответить не могу. Наверное.

– Там твой безопасник пришёл. Настоящий полковник.

Анатолий Иванович Журавлёв – лысый, как колено, загорелый, как чёрт, – человек, которому я могу доверять. Он надёжнее, чем сейф. Сейфы ломают, а таких людей – нет.

Ему не нужно лишних слов. Он своё дело знает. Его ребята деловито проверяют палату. Кивают: всё чисто. Все три телефона проходят через их руки.

– Тут такое дело, – пронзает меня ясно голубым, но отнюдь не доверчивым, а чересчур жёстким взглядом Журавлёв, – в твоей трубе, – стучит он крепким пальцем по корпусу «родного» телефона, – программа-шпион. Кто-то отслеживал твои звонки, разговоры и делал переадресацию смс.

6. Тая

Руки в кровь, конечно, я не стёрла, отдраивая кухню, но под конец чувствовала себя Золушкой: у Аля в этой квартире всё нестандартно. И кухня размеров немаленьких, а бардака – чуть ли не под трёхметровый потолок.

Чтобы апартаменты в порядок привести, не один день придётся трудиться. Но работы я не боялась. Это даже лучше – заняться физическим трудом, чтобы меньше думать. Я жутко скучала по Эдгару и детям. Как они там? Опять у них стресс. Мне ведь так и не хватило духу сказать, что ухожу. Я же собиралась встречаться с ними, пока Эдгар на работе, а сейчас понимаю, что неизвестность подвесила меня за рёбра на большом и прочном крюке.

Вернувшийся Аль протяжно присвистнул, оглядывая кухню.

– Тайна, я не думал, что ты воспримешь всё так буквально. С другой стороны, какая нормальная женщина выдержит подобное надругательство над порядком? Тронут. Но тебе совершенно нет необходимости батрачить. Я завтра же найму клининговую компанию, они здесь живо отдраят и окна, и полы, и двери. Я так периодически делаю, но в последнее время что-то был совершенно не в духе общаться с народом. К тому же я терпеть не могу, когда трогают мои вещи, переставляют их. Я потом болею и долго не могу найти, где и что у меня лежит. А вот на счёт еды не пошутил. Ты готова меня поразить кулинарными способностями?

– Всегда готова! – салютую ему весело. На мне грязная уже футболка, потёртые джинсы. Я и сама выгляжу не очень после уборки, но никуда не деть эйфорию от наведённого мной порядка. К сожалению, из одежды – ещё пара футболок, набор трусиков и лёгкое платье. В рюкзак много не спрячешь.

– Короче, – сгружает на стол кучу пакетов Аль, – ройся, разгребай, загружай холодильник, полки в шкафах. Я вроде поразил продавца на кассе твоим списком и платежеспособностью. А то они там за мной по пятам ходили. Подозревали, наверное, что я бомж и собираюсь обворовать их супермаркет.

– Они по пятам ходили не из-за этого, – смеюсь, доставая продукты.

– Хочешь сказать, любовались моей задницей? – оглядывает он себя заинтересованно, пытаясь посмотреть на то самое место.

– Позёр и задавака. Ты же знаешь, что великолепен.

Я искренна сейчас. Наверное, даже слепой понял бы, как он красив. И для меня – не только внешне. В нём есть нечто благородное. Высокое. Чистое.

Да, я склонна его идеализировать. Всё же любила его по-детски той самой первой любовью, когда готов молиться на предмет своего обожания. Он не идеал, нет. Но ему легко прощаешь недостатки, потому что и достоинств больше, и умения притягивать к себе – предостаточно.

– Тайна, только не ты, – морщит он нос и страдальчески прикрывает глаза. – Я устал от собственного великолепия. И от дифирамбов вокруг – тоже. В последнее время мне тяжело находиться в толпе. Забросил занятия. Высохли кисти. Отшил учениц. Вон, Зайку привёл расслабиться немного. Сбросить, так сказать, хоть какой-то груз. А тут ты – подарок небес просто. Аж захотелось жить.

– Ты же знаешь: я не лгу, – пытаюсь сгладить неловкость и оправдаться. – Это не лесть, Альберт Викторович. И не слепое обожание – я выросла. К тому же, у меня есть человек, которому я отдала душу и сердце. Поэтому так легко могу говорить, что думаю и вижу.

Он открывает глаза и улыбается. Немного печально – я ловлю его настроение.

– Зато у меня такого человека нет. И когда слышишь эти слова, то хочется, чтобы они оказались не лестью, не правдой, а… настоящими. Нет-нет, в твоей искренности я не сомневаюсь. Я думаю сейчас, каким был дураком, что сыграл в благородство много лет назад. Не оставил тебя себе. Не сделал своей Тайной.

У меня глаза, наверное, пытаются вылезти из орбит. И рот я открыла, как недалёкая девица. Он так думал? Или сейчас ему в голову пришло?

– Расслабься, Прохорова. Минутная слабость. Мысли вслух. Имею на них полное право, точно так же, как и ты сейчас – мудрствовать о моей внешне-внутренней красоте. Мы как два бойца, встретившихся спустя много лет. У каждого – свои битвы и поражения, опыт и старые раны. Можем вспомнить былое или похвастаться победами. Да и печалями поделиться, что уже немало. Именно поэтому я тебя не брошу в беде и не выставлю за дверь. На остальное – плевать. Даже если ты вдруг преступница.

– Я не преступница, – почему-то от последнего его предположения неуютно.

– Мне тебя не хватало, – отмахивается он, – встряски, взбучки, драйва. Чистой кухни, наконец. Уже хочется куда-то бежать, что-то делать, лететь на крыльях.

У него руки удивительно гибкие и чуткие. Он словно ловит в воздухе нечто никому невидимое. И по его взгляду я понимаю, что уже почти лишняя. Ну и хорошо. Вот и славно. Хоть кому-то от меня польза.

Я занимаюсь привычным – готовкой. Когда заняты руки, голова отдыхает. Что задумал Эдгар? Мне показались странными его просьбы. Сменить телефон, например. Сам он не звонит, а только пишет. С другого номера. Пока меня не было, что-то случилось?.. Или это просто игра, чтобы острее почувствовать свою изоляцию и одиночество? Как бы там ни было, я обещала ему доверять. И от него потребую того же. Особенно, когда он узнает, где я осела.

Телефон звонит неожиданно. Я дожариваю мясо и ставлю пирожки в духовку. Вздрагиваю невольно. Аль где-то там, потерялся на просторах своей необъятной квартиры.

Осторожно жму на приём. Телефон снова незнакомый.

– Привет, – и сразу дрожат колени, а ресницы становятся влажными от слёз, что брызжут во все стороны фонтаном. От этого голоса, от дрожи, что проходит по телу, от нахлынувших эмоций.

– Эдгар, – шепчу, судорожно вздыхая.

– Моя Тая, – отзывается он тут же. Наверное, будь в моей ладони чуть больше силы, я бы раздавила телефон. – Как же я соскучился по тебе. Невыносимо.

7. Тая

– Тайна, ты с ума сошла! Не пущу! – никогда не думала, что Альберт Викторович может быть таким решительно-непреклонным. – Кто говорил, что нужно спрятаться и залечь на дно? Ты уверена, что это твой разлюбезный Гинц тебя хочет видеть, а не кто-то там ужасно-страшный?

– Аль, это смешно, – пытаюсь я образумить свою невольную дуэнью. – Лето, восемь вечера – да ещё светло на улице. К тому же, это мой муж. И, думаю, он знает, где я и с кем. Это… свидание, понимаешь?.. У нас не сложилось в самом начале. Мы толком узнать друг друга не успели.

– Очень хочется романтики? – голос Альберта падает на три тона ниже. Лицо расслабляется. На губах играет улыбка. Грешная такая, как и он сам.

– Очень, – признаюсь честно. – К тому же я соскучилась.

– Пф-ф-ф, – фыркает он, дирижируя левой рукой, – как дети малые. Сколько вы не виделись? Дня два?

– Это как два столетия, – я чувствую именно так, и мне не стыдно в этом сознаться.

– Ладно, – ещё один взмах рукой, – пажом или оруженосцем я ещё никогда не был. В телохранители вряд ли гожусь. Ну, кто в здравом уме доверит мне тело? Особенно такое привлекательное, как у тебя? Гинц будет в восторге.

– Аль, ну перестань, – я всё же пытаюсь его переубедить, – говорю же: Эдгар знает, где я. Поэтому нет нужды так опекать меня.

– Милая моя, – щурит он глаза, – да знал бы он, уже б по кирпичам разваливал бы мою студию. Что он сказал тебе, что ты так уверена?

Аль оживляется. Щеки его розовеют. Губы растягиваются в улыбку предвкушения. Вот же авантюрист!

– Он сказал, чтобы я удрала из замка от своего дракона.

Аль замирает, а потом хохочет до слёз. Отличный смех. Открытый. Всё, как я люблю.

– Ты видела, да? – сверкает он глазищами своими бесстыжими. – Дракона на моей заднице? – я краснею. По моему смущению ответ очевиден. Можно и рот не открывать. – Так вот, моя дорогая Тайна: Гинц точно не видел, поверь. Мы с ним вообще не знакомы, а чтоб уж он подобные ракурсы рассмотреть, надо ну очень близко общаться. Он просто брякнул. А ты додумала. Обычное женское воображение. Мне кажется, он представляет себе, что ты сняла комнатушку у старушки и сидишь, ждёшь его, как верная Пенелопа. Хочу посмотреть на его лицо. Хочу видеть это. Впитать. Насладиться.

Аль сбил меня с толку. И я уже не так уверена, что муж мой в курсе, где я предпочла спрятаться. Но с этим буду разбираться потом. Сейчас главное дракона умаслить. Слишком он боевой оказался.

– Аль, давай оставим это на потом, ладно? Не нужно портить мне вечер. Я… сама ему расскажу. А там уж… как получится.

– Ладно, – Аль жадно втягивает вкусные запахи. – Накрывай на стол. Я голоден как сто чертей. И не спорь: я покараулю тебя издалека. Заодно бегемота выгуляю.

Че Гевара возмущённо гавкает. Умный мой лохматый друг.

– Хорошо, хорошо! Сдаюсь! Ты лучший в мире пёс. Нам нужно дружить. Иначе как мне утром и вечером с тобой гулять? Ну, сам подумай?

Всегда умиляет, когда люди разговаривают с животными. Но с команданте Че такие номера проходят на «ура». Сама не раз убеждалась.

До вечера я ухитрилась отдраить санузел и ванную, убрать комнату, где предстояло мне жить. Там старые вещи. Древние, можно сказать. Зеркало в рост с завитушками, тумбочка на резных ножках с кучей ящичков. Пузатый комод из, наверное, красного дерева. Шифоньер, кровать – всё видавшее виды и лучшие дни. Наверное, это мебельные раритеты. Произведения искусства. Чёрт знает какой век. Я ничего в этом не смыслю, но здесь мне хорошо. Будто домой попала.

Очень женская комната. Я никогда не бывала в этой части квартиры. Дальше студии ученицы не забегали. Там даже санузел свой. А здесь… святая святых. Сердце этого места.

– Это комната моей бабушки, – Аль появляется неслышно, как призрак. Я пячусь невольно, словно ненароком вступила на опасную территорию, где мне не место. Он видит мою растерянность. И трусость тоже замечает. – Оставайся здесь, Тайна. Она бы была довольна. А может, даже рада. Я… запустил здесь всё. Не думал, что ты выберешь именно эту комнату. Она самая неприглядная. А ты почему-то выбрала её.

– Здесь есть душа, – поясняю свой выбор. – Ты не говорил, что нельзя. Подумала: можно…

– Можно и нужно – не сомневайся. Комнаты часто сами выбирают себе хозяев. Пусть на время, но ты здесь не гостья, а хозяйка. Я… рад. Чёртов мистик во мне салютует стоя.

– Мне… как будто всё здесь близко. И даже знакомо, – признаюсь нехотя. – Будто я уже жила в этой комнате или похожей.

Аль смотрит на меня с интересом. Пристально.

– У меня… тяга к… подобному. Красивые вещи. Старина. Картины. Живопись. Не знаю, откуда это. Я… детдомовка. И жила в казёнщине и нищете.

– Что ты помнишь о своём прошлом, Тайна? И помнишь, почему я дал тебе это прозвище?

Аль расстреливает меня в упор напряжённым взглядом. Я теряюсь ещё больше. Я помню, конечно. На втором или третьем занятии он сказал, что есть во мне что-то эдакое. Что я не Тая, а Тайна, у которой где-то глубоко спрятаны скелеты. Но так и не объяснил, что имеет в виду.

– Я… почти ничего не помню. Мне было шесть, – это как заезженная пластинка. Бесконечно по кругу. Всем и каждому – одно и то же. Хочется спрятаться от этого всего и не думать, не гадать. Особенно потому, что вспомнить ничего не получается. – Давай как-нибудь об этом потом, ладно?

Аль кивает, но я вижу: думает напряжённо, что-то прикидывает в уме. Я не могу проследить за ходом его мыслей, тем более, что он быстро переключается с одного на другое.

8. Эдгар

– Сдохнешь! Сдохнешь, как подзаборный пёс! – злится на меня Жора. – Тебе ещё хоть пару дней лечиться нужно. И вообще в свете недавних событий за бронированными дверьми сидеть, а не по городу шляться.

– Я сдохну без неё, – говорю откровенно. – Я вернусь. К ночи вернусь.

Жора закатывает глаза и поднимает руки вверх. Большие татуированные руки с мощными пальцами и очень аккуратными ногтями.

– Ты себя со стороны слышишь? Сам в это веришь? Что увидишь её и вернёшься? Гинц, ты ж не остановишься. Кровь взыграет. И всё такое прочее.

– Жора… – лучше порычать на друга, чем выслушивать его брюзжание. У меня и так всё кипит. Без его подначек. – Я даю слово. Вернусь.

– Дай бог, чтобы под утро, – мудро даёт мне карт-бланш мой верный эскулап. – Она знает, что с тобой случилось? Если предположить, конечно, что это не она.

– Это не она, – у меня нет и тени сомнения. – И она не знает. И я не хочу, чтобы знала. Пока. Ей… и так нелегко. Иначе, боюсь, не я от неё не уйду, а она от меня не отстанет. А мне сейчас нужна свобода действий. И знать, что Тая в безопасности. Здесь, в палате, останется мой человек. Похожий на меня. Будет честно исполнять роль умирающего. Говорю это лишь тебе.

– Доверяешь, значит? – хмыкает Жора, но я вижу, как теплеет его взгляд. Как расслабляются мышцы. И, кажется, я не ошибся в нём. – Тут Сева твой рвался. С охранниками потасовку затеял. Скрутили.

– Вот и хорошо.

Больше я ничего не говорю. Жора и по взгляду всё понимает. Я не склонен сейчас верить Севе.

Уходил я, переодевшись в одежду охранника. Того самого, что и фигурой, и внешностью походил на меня. Это будто шапку-невидимку надеть: как только исчезает деловой костюм, ты сразу же становишься, как все.

Джинсы, ветровка, кроссовки, очки. И чужая машина. Сзади – почётный эскорт. Это «хвост» от Журавлёва – настоящего полковника. Я не сопротивлялся. К тому же, нужно обезопасить Таю. Я всё продумал. Не позволю, чтобы кто-то смог её достать. Это ещё одна причина, по которой я хочу с ней встретиться.

Букет я купил спонтанно. Не мог отказать себе в желании хоть как-то выразить свои чувства. Подумал только: она моя жена, а я до сих пор не знаю, что она любит. Ей нравятся цветы – это я знаю. Дома она постаралась вдохнуть жизнь в деловой и суховатый дизайн.

До её появления мне нравилось в этой квартире жить. Всё под меня. Ничего лишнего. Спокойные холодные тона. А сейчас я бы позволил ей всё изменить. Сделать ремонт, например. Лишь бы везде чувствовалась её рука и дыхание. Воздух, без которого трудно дышать.

Я ждал её, наверное, минут десять. Всматривался в дворик. Только Тая могла так спрятаться. Грешным делом я думал, что она убежит в лес к Ульяне. Туда, где тишь и монастырь. Где никому нет дела, откуда берутся и куда уходят те, кто приходит за исцелением души или тела.

Она скрылась в центре города. В самом его сердце. Это старинные дворики, почти история. И она слукавила, назвав этот дом. Тая вынырнула из подворотни, а я мучительно думал, сколько шагов ей пришлось пройти, прежде чем она добрела до первого подъезда. Одинокая. Такая хрупкая. В джинсах и с хвостом она кажется ещё моложе своих почти двадцати лет.

Я бы сжал её в объятиях. Никуда не отпустил. Моя. До боли в сердце моя. Но я столько сделал неправильного, что не хочу ничего портить.

В салоне машины дышится легче. Здесь – наше пространство на двоих. Лишь она и я. И букет цветов. Тая зарывается в него лицом. А я искоса наблюдаю. Мы не виделись каких-то два дня, а кажется – вечность.

– Я хочу показать тебе одно место. Думаю, тебе понравится. Это кафе. Не ресторан. Я нашёл его однажды, – слова даются легко. А думал, будет сложно. Голос звучит как обычно. И волнение хоть никуда не делось, но внешне не проявляется. Разве что руль я сжимаю чуть крепче, чем обычно. Но вряд ли она сможет это заметить.

– У тебя столько разных местечек в этом городе. Нестандартных, – улыбается она. – Ты всегда находишь, чем удивить. Но… может, расскажешь, что случилось?

– Ничего не случилось, – лгу и содрогаюсь: я давал себе слово не лгать ей. И снова нарушаю раз за разом свои и обещания, и принципы.

– Не хочешь говорить, – вздыхает Тая. – Но я же вижу. Ладно. Расскажешь потом. Когда сочтёшь нужным. Но я не слепая и не глухая, Эдгар. Не рань меня больше, чем уже есть.

Я останавливаю машину. Мы почти приехали. Но лучше сделать это сейчас.

– Тая, – смотрю ей в глаза и забираю слишком большой букет. Тяжёлый для её рук. Сейчас я это вижу. Напыщенный осёл. Даже в этом я не смог сделать правильный выбор, – я… не прав. Есть вещи, которые я пока не могу тебе рассказать. Да, кое-что случилось. Но сейчас лучше тебе оставаться в неведении. Это вопрос доверия. Понимаешь?

– Понимаю, – моргает она и облизывает губы. – Я прошу о том же. Чтобы не только я тебе доверяла, но и ты мне. Иначе ничего не получится. Именно поэтому я ушла.

9. Тая

Это как увидеть его голым. Не в нашей спальне, а посреди улицы. Беззащитный и ранимый – так видится мне. Я знаю, что он умеет приложить лапой любые невзгоды и препятствия, но сейчас, под распахнутым панцирем, бьётся настоящее живое сердце.

Не знаю, откуда берётся вера в него. Может, вырастает из той любви, которую я чувствую к нему. Можно встать в позу. Показать, какая я гордая и неприступная. Но я не хочу. И это не слабость. Не подчинение, а желание всё же попытаться сблизиться.

– Это знаешь, на что похоже? – спрашиваю, как только прихожу в себя от его слов. Важных. Главных. Я ждала их и желала всем сердцем и всё же оказалась неготовой к неистовству и серьёзности, с которыми он поведал о своих чувствах. – На попытку единым махом смести барьеры.

– Я опять накосячил? – прикрывает Эдгар глаза и прижимает мои руки к своему лицу.

– Нет, что ты. В этом ты весь. Твой характер. Напористость. Стиль. Мне кажется, ты так ведёшь дела: нападаешь, приводишь неоспоримые аргументы, доказательства – и побеждаешь.

Он смеётся тихо. Плечи его вздрагивают. Я прикасаюсь ладонью к его губам. Сухая кожа. Шершавые. Он очень плохо выглядит, и сердце от этого сжимается. Что он недоговаривает? Сильный мой мужчина, что пытается оградить от неприятностей. Я, наверное, понимаю его. Но если в горестях и радости быть вместе, значит всё же решать многие вопросы сообща – так я это вижу. Терпение. Не всё сразу. Иначе ничего не получится, завянет, ещё и не начавшись толком.

– Люди строят барьеры. Щиты, – всё же хочу довести мысль до конца. – Где-то отгораживаются. Часто – прикрываются. Отращивают панцирь, как ты. Чтобы не попадали внутрь нашей картины мира грязь и мусор. Ненужные люди и эмоции отсеивались. А когда появляется кто-то, кого бы ты и хотел впустить в себя, оказывается, что не так-то просто убрать все эти препятствия. Нужно потрудиться. И нередко – не самому. А встать рядом, засучить рукава и убрать все эти заслонки, чтобы пробраться. Может, надо-то всего пару досок оторвать, чтобы просочиться. А потом – назад их приколотить. А ты сейчас сделал всё сам – снёс подчистую. Взорвал забор вокруг храма. И хлынет толпа. Сможешь ли ты с ней справиться?

Эдгар смотрит на меня не отрываясь. Что в его глазах? Восхищение?

– Откуда в тебе столько мудрости, Тая? Я думал об этом раньше и думаю сейчас, как мне на самом деле повезло. Как дураку, что выиграл случайно джек-пот. Очень хочется верить, что меня интуиция не подвела или что там есть, помогающее делать правильный выбор? Но это тот самый случай, когда ткнул вслепую – и попал. Выстрелил с завязанными глазами – и в «яблочко».

– Это происки мироздания, – смеюсь смущённо. – Линка Синица много бы тебе об этом рассказала. Я должна признаться. Только не смейся, ладно?

– Очень внимательно тебя слушаю.

Он ещё не понимает. У него глаза блестят. Я умолкаю – нам приносят ужин. Ждём, пока расставят тарелки. Бутылка вина подмигивает мне тёмным стеклом. Девочка официантка наполняет один бокал. Для меня. Эдгар так распорядился. Он за рулём. Да и вообще мало пьёт. Почти равнодушен к спиртному. Это я успела узнать.

– Хочешь меня споить? – пригубливаю вино. Терпко и сладко. Вкусно.

– Да. Развязать тебе язык. Соблазнить, – кажется, Эдгар не шутит. У меня внутри ёкает. Жар от вина растекается по пищеводу и идёт, куда надо – вниз. Оседает между ног. Не сдерживаясь, под покровом стола, сжимаю бёдра. Невыносимый мой мужчина. Единственный. Я желаю его. Он необходим мне. Зависимость, от которой, наверное, не вылечиться ничем. – Так что ты хотела мне рассказать? В чём признаться?

– В тот вечер Линка заявила, что мне нужен муж. Чтобы избавиться от тётки. Богатый. Красивый. Щедрый. Слегка за тридцать. Что нужно давать мирозданию запрос – и оно обязательно отзовётся, подумает, как исполнить просьбу. А ещё сказала, что я неопытная, и мне надо поучиться соблазнять мужчин. И пальцем на тебя указала. Мол, потренируйся.

Я судорожно выдыхаю. Бросаю взгляд на Эдгара. Он не смеётся. И даже не улыбается. У него слишком острые черты лица. Каменные. Сердится?..

– В общем, я шла, чтобы присмотреться к тебе. Возможно, привлечь внимание. А вместо этого дурацкую инсталляцию завалила.

– Тебе удалось, – голос у него – холоднее льда. Я тут же сжимаюсь. Не знаю, как правильно реагировать. Он… подозревает меня?.. Или что?.. Впору откусить длинный язык. Наверное, не стоило рассказывать. – Значит, говоришь, подбиралась ко мне?

Осторожно киваю. Боюсь на него смотреть – столько металла в его интонациях.

– Получается, это не я на тебя внимание обратил, а ты сделала всё, чтобы я не остался равнодушным?

– Я не хотела, Эдгар, – поднимаю голову и подбородок. Ну уж нет! Не дам ему топтать себя и загибаться от чувства вины!

А потом натыкаюсь взглядом на мужа. Он улыбается. Ржёт бессовестно. Играет со мной. В сердцах бью его по руке.

– Ты специально! Так нечестно!

– Не ищи монстра под кроватью. Оттого, что ты его боишься, он там не появится.

10. Тая

Он прикрывает меня собой – инстинктивно. Охранный защитный жест. Сильный, как и мой Эдгар. И только за одно это я могу любить его до беспамятства, а вместо этого или вместе с этим – пытаюсь сдержать слёзы.

Эдгар чувствует, как я сжимаюсь. В темноте он не может видеть мою виноватую мордочку, но чувствовать ему никто не запрещает.

– Кто это, Тая? – задаёт он коронный вопрос. В нём – требовательность, лязг металла, рык разъярённого льва.

– Мой дракон, – бряк! – и лапы кверху. Только я могу в такой напряжённый момент ляпнуть подобное.

– Твой – кто?.. – изумляется Гинц. Слова чуть ли не по слогам тянет. – Я же его сейчас убью!

Он отделяется от меня стремительно, как лопнувшая почка, что превращается в клейкий листочек. Чпок – в одно движение мой муж оказывается в проёме дверей, где стоит, сложив руки на груди Аль.

Я успеваю повиснуть на Эдгаре. Но и Аль не высится памятником. Он как ртуть. Кажется, когда-то, если память мне не изменяет, он учился восточным единоборствам. Не знаю, умеет ли он бить, но уворачивается неплохо. Это я тоже помню: Аль, если хотел, с лёгкостью избегал прикосновений тех девочек-дамочек, что пытались вцепиться в него, как обезьянки – в лианы.

– Эдгар, остановись! – я тоже умею приказывать голосом. – Помнишь, мы говорили о доверии?

Он замирает – каменный мой гость. Мышцы напряжены. Дышит тяжело. Затем оборачивается. Медленно. С трудом. Делая над собой неимоверные усилия.

– Ты с ума меня сведёшь, Тая Гинц, – он не остыл, нет. Полыхает гневом, как не взорвётся. Но то, что он сдерживается, пытается овладеть собой, радует меня безмерно.

– Аль, что на тебя нашло? – хозяин дома стоит всё так же. Руки на груди и загадочная улыбка на устах. Он наслаждается. Всей этой дурацкой ситуацией наслаждается! У него ноздри дрожат, мышцы играют.

– Аль? – Эдгар опять бесится. Ну что за мужчина такой. Ревнивец мой драгоценный…

– Аль. Альберт. Альберт Викторович. Мой учитель живописи и риторики. Человек, которому я могу доверять.

– Альберт?! – кажется, кого-то переклинило. – Доверять?!

– Эдгар, послушай меня, – глажу я мужа по каменному бицепсу. – Просто слушай мой голос. И пойдём уже от дверей. На кухню.

– Да, – сверкает глазищами Аль. – Там мясо. Твоя жена отлично готовит, Гинц.

Я почти проталкиваю Эдгара в дверь. Делаю страшные глаза Альберту, но он забавляется, а поэтому не спешит ни объяснять ничего, ни оставлять нас наедине.

– Аль, хватит уже. Прошу. Ну зачем ты всё усложняешь?

– Хочу посмотреть, насколько у него кишка тонка тебя любить.

Эдгар дёргается, но тут появляется ещё один персонаж этой не совсем удачной пьесы. А может, очень даже наоборот: спектакля, где всё по-настоящему.

Че врывается между нами совершенно ошалевший и кидается на Гинца, скулит и подвывает радостно, лижет ему лицо и руки.

– Фу, Че Гевара! – рычит на него Эдгар, но именно псу удаётся сбить накал и излишний драматизм дурацкой ситуации.

– Вот, бегемот, отвязался, – беззлобно ворчит Аль, – ишь, соскучился.

Эдгар треплет собаку по загривку, а затем, выпрямляясь, смотрит на меня. В его взгляде опять снег. Смогу ли я когда-нибудь растопить эти пласты холода?

– Кажется, нужно поговорить, – у Эдгара расслабляются плечи. Наконец-то! Я с тревогой вижу, как он устал. Лицо осунулось. Круги под глазами проступают отчётливее. Пытаюсь подставить плечо. Он не отталкивает меня – обнимает одной рукой. И от этого жеста становится невыносимо остро. Не могу понять свои чувства. Жалость к нему. Щемящая нежность. Искра надежды, что… всё не зря. Что не всё потеряно, если он не сорвался, не натворил ерунды.

Мы идём на кухню. Аль – впереди, как гордый одинокий флагман. Мы с Эдгаром в обнимку следом.

– Пахнет тобой, – прикрывает глаза мой муж, почти падая на стул. – Домом. А теперь я слушаю тебя, Тая Гинц.

Чопорный. Строгий. Жёсткий. Сейчас он похож на тощую взъерошенную птицу-секретаря с загнутым клювом и насуплено-недоверчивым взглядом.

– Он всегда у тебя такой… забавный? Что это за каменный век? Тая Гинц. Умереть от смеха можно.

Аль устраивается поудобнее на широком подоконнике. Вытягивает длинные ноги.

– Заставь его замолчать, – замораживает территорию Эдгар. Он намеренно не смотрит на Аля и не разговаривает с ним. Видимо, боится сорваться. – Или я ему голову откручу.

– Аль, пожалуйста, – прошу я. Альберт закатывает глаза, но умолкает.

– Во-первых, я думала, ты знаешь, где я. «Удери из замка от дракона», – терпеливо поясняю я, цитируя его слова. – Ты же всегда вездесущий. Почему-то решила, что ты в курсе. Ты просил спрятаться. Это… лучшее место. К тому же, никому в голову не придёт искать меня здесь. Об Але знает только тётя, и то я не уверена, что помнит. Он мой учитель, Эдгар, – повторяю то, что уже говорила. – К тому же, он никогда не обидит меня.

11. Эдгар

Только сейчас понимаю: я устал. Вымотался. Заряд у батарейки – на нуле. Как вообще я мог подумать, что эта несносная девчонка сможет стать покорной женой? Да в ней строптивости – на четверых. Но, может, поэтому к ней тянет постоянно. Все мысли – о ней. Заводит. Будоражит. Сводит с ума. Чего только эта выходка с «драконом» стоит.

Я до сих пор готов его убить. Или по стенке размазать – смазливого гада, который почему-то имеет над ней власть. Она любила его – взрыв мозга до звёзд перед глазами. И я бессилен сейчас что-то изменить. Но я не сдался, нет. Тактическое отступление. Я найду способ вырвать свою жену из его цепких лап. Украду. Увезу. Сделаю всё возможное, чтобы она здесь не жила.

А пока… нужно переждать и переболеть, насколько это возможно.

– Вот, – показывает она мне комнату и смущается, словно пригласила к себе домой, а там, по её мнению, недостаточно шикарно для такого блистательного парниши, как я.

– Как его фамилия, говоришь? – морщу я лоб, разглядывая раритетную мебель. Да тут целое состояние. Считай, музей.

– Я не говорила, – проходит она внутрь и тянет меня за собой. – Альберт Викторович Ланской.

– А. Да. Из этих. Старая интеллигенция. Элита. Я мог бы и не спрашивать.

Наверное, в голосе моём слишком много яда. И не только того, что, возможно, ещё не до конца выветрился из моего организма. Тая привстаёт на цыпочки и гладит меня по щеке. Замираю от её жеста. От интимности момента. Хочется забыться в её руках. Просто лежать в Таиных объятиях.

– Для меня это не имеет значения. Ты же помнишь, кто я. С этим нелегко жить. Постоянно кажется, что ты многого не достоин. Я и о тебе так думала. Что может привлечь такого мужчину, как ты? Есть всё. А у меня – только тело да ум, который очень часто не та ценность, что привлекает противоположный пол.

– Ты для меня ценность. Вся. Величина, не поддающаяся ни объяснениям, ни шаблонам. Разная.

Я провожу пальцами по её лицу.

– А ещё я понял сегодня: многое для меня как впервые. Не знаю тебя. И хочется познать. Но до конца, наверное, невозможно.

– То же самое я думаю о тебе, Эдгар.

Она шепчет. И в тишине её шёпот откликается тенью. Сливается с сумраком. Здесь горит старинная лампа на тумбочке. Слабый свет. Рассеянный. Мистический. Похожий на желтоватую сепию, когда съедаются основные краски, уступая место одноцветным полутонам.

– Я готов начинать всё с начала. Каждый раз. Чтобы открывать что-то новое. В тебе. В себе. В нас.

Почему-то не хотелось разрушать хрупкую тишину и приглушённый свет этого старинного храма. У него есть богиня – моя жена. Я бы хотел быть драконом, владельцем этой пещеры. Хранить своё сокровище и никому не отдавать. Жадный ревнивый муж.

Её губы на моих губах – неожиданно. Горячие и мягкие. Манящие и желанные. Она целуется неумело, но её неопытность только подстёгивает меня.

Я не смею её сминать и сжимать в железных объятиях. Окружаю руками бережно. Гулко бьётся сердце в груди. Я живой. Настоящий. Рядом с ней. Другим сюда хода нет. Никто не будет знать меня так, как она. Никому больше не откроюсь настолько широко и полно.

Я не боюсь. Не боюсь быть смешным или неловким. Глупым быть не боюсь, потому что знаю: для неё это не так. Она обязательно найдёт во мне хорошие черты. Не будет насмехаться и бить в больное место. А если ненароком ранит, то сумеет вылечить любую болезнь, сгладить старые шрамы, вдохнуть жизнь и поддержать.

– Я не хочу отпускать тебя, – вздыхает сокрушённо, – но тебе, наверное, пора?

– Ещё нет, – подхватываю её на руки и несу на кровать. Укладываю бережно. Ложусь рядом. Грею её, прижимая к себе. Она так уютно устраивается на моей груди. Не хочется шевелиться и разрушить тонкую связь. Это… нечто выше страсти. Глубже и неожиданно понятнее. Она и я рядом. Близко.

Распускаю её хвост и перебираю пряди.

– Мама звала меня в детстве Тарзаном, – хочется рассказать то, что никто не знает. – Я по деревьям лазал, как обезьяна. Вот этот шрам, – тяну её руку к боку, – из детства. Сорвался однажды. Ветка вошла достаточно глубоко.

– А я всё думала: откуда? – её осторожные пальцы поглаживают кожу. Она часто делает так. Наверное, неосознанно. Может, поэтому я рассказываю ей сейчас об этом.

– Но ни разу не спросила.

– Не решалась. Мы… как-то мало разговаривали по душам.

Её ладонь пробирается выше. Накрывает лопатку. Поглаживает. Мы замираем на миг, чтобы сорваться вниз, в пучину неконтролируемой близости. Падаем в пропасть поцелуев. Тая вжимается в меня. Обхватываю её бёдра, а затем – ягодицы. Сжимаю ладони. Чувствую остроту её сосков даже сквозь одежду. Задыхаюсь от нежности.

На нас слишком много тряпья. Но это не мешает. Мы обнимаемся и целуемся. Мои губы накрывают её. Кружат, засасывая. А затем она делает то же самое. Робкое прикосновение её языка сводит с ума. Хочу её до темноты в глазах, но не делаю никаких шагов, чтобы сблизиться.

12. Тая

Я уснула у него на груди. А проснулась в одинокой постели. Ранним утром, ещё за окном предрассветные сумерки серели. Пусто. Холодно. Неуютно. Горько. Я всё понимала, но расставаться с Эдгаром – всё равно что кожу сдирать.

Не помню, как я одевалась. Зато по огромной квартире пронеслась вихрем. Исчез не только Эдгар. Он увёл с собой Че. И от этого стало втройне одиноко.

– Он ушёл, Тайна, – полуголый Аль курит на кухне в форточку. Пускает тонкую струйку дыма. Сидит на подоконнике, поджав под себя ногу. На нём только джинсы. Интересно, он ложился спать?

Я падаю на стул. Очень хочется плакать, но креплюсь изо всех сил. Затем срываюсь, бегу к двери, распахиваю её решительно. На пороге меня ловит Аль. Сжимает в объятиях, не давая выскочить в подъезд.

– Тихо, тихо. Ну, же. Успокойся.

Он уговаривает меня, как маленькую, а я больше не сопротивляюсь: на пороге лежит мой букет. Огромный и очень трогательный в полумраке.

– Я не убегу. Отпусти, Аль.

Он осторожно убирает руки, а я, пошатнувшись, наклоняюсь вперёд. Поднимаю розы и прижимаю их к груди. Пахнут. Тонко-тонко, как дорогой парфюм. Как воспоминание о вчерашнем вечере.

– Только не плачь, Тайна, – у моего дракона голос хрипит, как саксофон. – Кажется, я вчера в ударе был. Ты прости.

Аль умеет просить прощения. У Эдгара с этим плохо.

– Всё хорошо, – растягиваю губы, но глаза у меня, наверное, как у побитой собаки. – Я не буду ронять слёзы. Не из-за чего.

– Чёрт! – бьёт Аль кулаком по стене. – Я ему завидую. Гинцу твоему. И спрашиваю: почему он, а не я? Вот так любить – это сложно? Больно? Страшно? Скажи, Тайна, признайся. Ты ведь умрёшь за него, да? Если вдруг понадобится?

– Так любить просто, – качаю головой. – И ему не нужно, чтобы я за него умирала. Я не могу всего объяснить. Это и химия, и эмоции, и привязанность. Ты же помнишь: мы начали не с того. Все эти недомолвки, обиды – пропасть. Не человек умирает, Аль, а любовь. От недоверия. От неумения слышать друг друга.

– Но сейчас ведь всё хорошо? – продолжает он саксофонить. Для него почему-то важно, что я скажу. Ещё один взрослый мужчина спрашивает меня, как жить дальше. У Аля сложный период. Это видно, это ощущается.

– Сейчас сложно, – говорю правду. – Что-то происходит. Эдгар хочет, чтобы я посидела в сторонке.

– А ты, само собой, делать этого не собираешься, – он то ли улыбается, то ли ухмыляется. – Но на твоём месте я бы посидел на попе ровно.

– Ещё один командир на мою голову, – мне бы хотелось вспылить, вспыхнуть, но после вчерашнего и слишком откровенной ночи выходит слабый пшик – спичка зажглась и тут же потухла. – Я собираюсь быть очень осторожной. И да, посидеть немного в глубине твоей квартиры-студии. Затаиться.

– Я помогу тебе, Тайна, – Аль ёжится. Ему, наверное, холодно. Утро сегодня такое. Хмурое. Дождь, кажется, собирается. – Стану твоими ушами и глазами. Соберу сплетни. Для меня это просто. Естественно. И без проблем.

– Зачем тебе это, Аль? – я колеблюсь. Вряд ли Эдгару понравится, если он узнает, что Альберт шпионит для меня.

– А зачем нужны друзья? – пожимает он плечами. – Не для него, нет. Для тебя я сделаю это. И немножечко для себя, любимого. Это будоражит. Заводит. А мне не хватает эмоций, драйва. В вечном поиске вдохновения. Так долго сидел в болоте, что тиной пророс насквозь. Самое время встряхнуться. Талант – он, знаешь, многогранен. Махать виртуозно языком не каждый может. А я умею.

Хвастун. Но вслух я этого не произношу. Он уговаривает, а я всё ещё не соглашаюсь. Мне нужно как-то выстроить своих «солдатиков», чтобы выиграть войну. Но больше всего мне не хочется мешаться у Эдгара под ногами. Не усложнять жизнь больше, чем есть на этот момент. Но и в стороне сидеть сложа руки не хочу.

– Ладно, – решаюсь на малое. – Только очень осторожно. И дай слово, что ничего не будешь скрывать из того, что узнаешь.

– Правду и ничего кроме правды, – смотрит он на меня бесстыже-честными глазами.

Он уклонился. Я чувствую. Слово не дал. И соврёт или утаит, если сочтёт, что кое-что знать мне не нужно. Но с этим я разберусь попозже.

– И ещё. У тебя машина на ходу?

Аль морщит страдальчески лоб, закатывает глаза, трёт переносицу.

– Мой «Кадиллак» – старая рухлядь. Или тебя «Мерседес» интересует? С длинным таким… э-э-э… задом. Такой нет. То ли пропил, то ли в карты проиграл.

Клоун. Всю кровь выпьет, пока из него что-то выжмешь. Угрожающе свожу брови и делаю шаг ему навстречу.

– Ну всё, всё, сдаюсь, Тайна! Ну, есть у меня транспорт. Я же вчера за продуктами ездил. Вид, правда… сама понимаешь, но бегает шустро – мне большего не нужно. Я к тому – приметная очень тачка у меня. А чтобы другую достать, нужно время. А тебе зачем моя «невеста»? Машину я так называю, – поясняет он, глядя на мои взлетевшие ближе ко лбу брови.

13. Эдгар

Чёртов пёс не хотел уходить. Я уводил его, считай, силой. Он чуть не цапнул меня за руку – добряк Че, на котором, как мне казалось, могут спать коты, мыши и мухи. И почему-то от его сопротивления заныло, как от нехорошего предчувствия, сердце.

– Глаз с неё не сводить, – нарычал я на безопасников. – Упустите, прошляпите, не успеете вдруг чего прикрыть – вылетите навсегда с волчьим билетом. Будете улицы подметать и плакать от счастья, что у вас есть работа.

Они молчали. Никто не посмел посмотреть на меня снисходительно. Очень серьёзные и собранные. Я решил это сразу. Не собирался оставлять её беззащитной. Не сейчас, когда чёрт знает что творится.

За мной охотятся, за ней – я выясню и разберусь. Главное – её безопасность. Таина и, возможно, нашего малыша. Страшно произнести вслух, но я радовался. Радовался тому, что она сейчас не со мной, не в моей квартире, а спрятана в сердце города, пусть и под присмотром этого ненормального художника.

Он вынырнул, как тень, когда я пытался одной рукой удержать Че, а второй открыть замок.

– Не бойся, Гинц. Со мной надёжно, как в банке со старыми традициями. Тайна… считай, что она мне как сестра.

– Я считаю раз, два, три. А ты тронешь её хоть пальцем, обидишь или попытаешься голову морочить – убью. Она здесь, потому что я ей доверяю. И потому что, к сожалению, она доверяет тебе.

Я чуть не проиграл битву с упирающимся Че, выругался в полголоса и, справившись наконец-то с замком, кинул напоследок:

– Не прощаюсь. Я ещё вернусь. Так что придётся меня терпеть.

– Я потерплю, – кинул он мне в спину. – Я вообще очень терпеливый человек.

Видимо, в спорах этот художник любит оставлять за собой последнее слово. Ну и чёрт с ним – пусть радуется. Должны ж быть у человека маленькие победы?

Пса я сдал Игорю и приказал отвезти домой. Там дети, мать. Может, в знакомой обстановке псина в себя придёт.

В больницу явился под утро. Молча сдался в руки Жоре.

– Ну, не так всё и плохо. Могло быть и хуже, но уже некуда.

Мрачный его юмор меня не тревожил. Я уснул почти мгновенно, как только голова подушки коснулась. А когда проснулся, решил, что разлёживаться больше смысла нет.

– Выздоровел, – ворчит мой друг. – Я так сразу и подумал: как только на свидание с женой сходишь, так и всё, прощай лечение.

– Долечишь на ходу, – в голове я выстраиваю план действий. – Я готов встретиться с полицией и возвращаюсь домой. Слишком много всего навалилось, – смотрю я Жоре в глаза. – Лежать в клинике – это головой в асфальт прятаться. Двум смертям не бывать, как говорится, а в остальном – прорвёмся.

Жора хмуро кивает.

– Будь осторожен, Эд.

– Буду, – обещаю кратко.

– Тебе есть ради чего жить, – убеждает он меня так, словно я не способен понять главного. – Как там Тая?

– Всё хорошо, – не вдаюсь в подробности. Лучше не рассказывать об этом никому. Даже не из-за недоверия, а просто чтобы не расплескать то, что у меня сейчас на душе.

Следователь похож на въедливого хорька. Невысокого роста, с умным высоким лбом и залысинами. Глазки у него острые и губы неприятно красные – он без конца их облизывает. Фамилия у него Синицын – и от этого почему-то хочется улыбаться. Кажется, я скучаю по Таиной взбалмошной подружке. Неожиданно.

– Я бы хотел встретиться с вашей женой, Эдгар Олегович, – нудит этот грызун человеческой фауны. Он раздражает меня. И внешним видом, и упрямством, что открыто читается на его лице. И тем, как он мягко произносит звук «ч» – такой себе противный дефект речи.

– Боюсь, это невозможно. В свете известных вам событий, я отправил её поправить здоровье.

В уме я прикидываю, куда нажать, чтобы все эти хорьки не сильно зарывались. Толку от их деятельности я не видел, но если уж предстоит терпеть вмешательство в мои дела извне, то пусть работают в тандеме, а не вставляют палки в колёса да ковыряются там, где не нужно.

Стараясь не выдать своё раздражение голосом, я рассказал предельно честно, что со мной произошло. У него куча вопросов, и видно, как интересно будет этому следователю вцепиться зубками в запутанное дело. Как и положено, он подозревает всех, хоть и не говорит об этом прямо.

– Вы принимаете какие-нибудь препараты? – вопросы он выстреливает коварно и неожиданно по принципу: усыпить бдительность и шарахнуть. Выглядит это примерно так: бу-бу-бу – шарах! Бу-бу-бу – трах-тарарах!

– Нет, – стараюсь быть терпеливым, но спокойствие моё – на пределе. – Я абсолютно здоровый человек. Не пью, не курю, не колюсь, не нюхаю.

– Экспертиза показала, что в ваш организм попал не просто яд, – сверлит он меня взглядом, облизывает плотоядно губы и делает театрально-долгую паузу. От его спецэффектов хочется устало прикрыть глаза. Отличное начало дня: утро удалось. Ещё ничего не произошло, а я уже устал. Вежливо молчу. Он всё равно расскажет, что там отковыряли в моём организме.

14. Тая

– Что ты имеешь в виду? – паранойя накрывает меня неожиданно и так сильно, что я боюсь высунуть из гаража нос. Если бы не Аль рядом, я бы забилась куда-нибудь в угол и дрожала бы, как осиновый лист на ветру. Но приходится держать лицо. Я же взрослая и самостоятельная. А если бы его не было?

– Я их вчера ещё приметил, когда с бегемотом гулял, а ты с гордым видом на свидание шла. Ну, я за тобой немного приглядывал. И эти там крутились неподалёку. А сегодня смотрю – идут, по сторонам глазеют. У меня фотографическая память на лица. Если увижу один раз, узнаю, даже если клиент парик напялит или нос фальшивый присобачит.

– У тебя вообще память. Я помню, – вздыхаю. Есть два варианта: либо это по мою душу, либо Эдгар приставил опять ко мне своих мальчиков-охранников.

– Скорее второе, – широко улыбается Аль. – Красивые тренированные тела, отличная выправка. И шифруются они хорошо. А ты как царица, Тайна. Почётный эскорт. Надо сказать им, пусть не прячутся. Вычислили.

– Эдгар неисправим, – вздыхаю ещё раз, и становится грустно. Я понимаю, что это забота. Желание оградить и уберечь. Но в то же время – это частица недоверия. Он мог бы сказать, но промолчал. Не счёл нужным.

– Эй, не грусти, – моментально ловит Аль моё настроение. Чуткий. Невыносимо внимательный. Рядом с ним легко. Может, потому что не мой. Иначе, думается мне, всё было бы по-другому.

Я взвешиваю на внутренних весах Аля и Эдгара. Да что там скрывать – сравниваю их. Мою первую любовь и моего первого и единственного мужчину. Разные. Во всём. Но кое-что их всё же объединяет. Порядочность, например.

– Сейчас мы исправим вселенскую несправедливость, – в меня вселяется весёлый бес. – Если Эдгар позаботился о безопасности, пусть эта безопасность постарается для нас.

– Что ты задумала, Тайна? – по глазам Аля я вижу, что моя улыбчивая беспечность ему не нравится.

– Планы не изменились: я хочу съездить к тётке. И сейчас у нас будет не только почётный эскорт, но и транспортное средство.

И пока Аль не очухался, я вышла из гаража и, махнув руками, как дирижёр, нежно приказала:

– Идите сюда, мальчики! Ну, же!

– Ты с ума сошла! – Аль кинулся ко мне и заслонил собой.

Тут же, как переспевшие орехи, непонятно откуда выскочили четверо. Если они расскажут о моей выходке Гинцу, гром и молния, муки преисподней мне обеспечены.

– Тайна, я, конечно, знал, что ты немного с придурью, но чтобы настолько… Я же с ними не справлюсь, если они не те «мальчики».

– Да те они, те, – глажу его по напряжённой лопатке. – Одного из них я точно уже видела.

Четвёрка понимает всё с полуслова. Мы с Алем моргнуть не успели, как машину подогнали. Несколько минут – и мы едем к моей тёте. К чёрту на рога. От центра её район далековато.

– Ты бы хоть тётку предупредила, позвонила, – ворчит мой дракон. – Приедем, а её дома нет.

– Она дома, – прикрываю глаза и откидываю голову поудобнее. Машина хорошая, комфортная. – А не звоню, потому что… телефон потеряла.

Не хочу объяснять настоящие причины, но Аль замечает мою маленькую заминку. Смотрит странно, но молчит.

– Подождёшь меня здесь, – говорю я Альберту, как только мы подъезжаем. – Тётка тебя знает, будет странно, если я с тобой заявлюсь.

Безопасников просить о том же – бесполезно. Впрочем, они умные. Не идут строем. Рассредоточиваются по местности. Игра в разведчиков. Это компромисс. Я готова с ними мириться.

Не знаю, почему, но я замираю у двери, прежде чем позвонить. Прислушиваюсь. А потом всё же давлю на кнопку.

Вот что меня насторожило: в квартире звучит музыка, а тётка впервые в жизни не спрашивает недовольным голосом, кто это припёрся. Она поёт. Моя тётя Аля поёт, открывая дверь.

Я в ступоре. А она, довольная и сияющая, как самовар, появляется на пороге. На какие-то доли секунды умолкает. На лице её – замешательство. Уголки губ ползут вниз, как у размалёванного клоуна, а затем она спохватывается, нацепляет улыбочку и всплёскивает пухлыми руками:

– Тая?.. Ну, проходи.

Ну, проходи, раз уж пришла. Куда тебя деть – так я понимаю её пантомиму. Меня забавляет её поведение. И изменения разительные – удивляют. Несколько дней назад – чуть ли не умирающая. А сейчас – бодрая, наштукатуренная, с уложенной в салоне причёской. Выглядит если не на все сто, то процентов на восемьдесят – вполне.

Я переступаю порог. Квартира сияет чистотой. Слишком идеальной, чтобы быть естественной. Судя по всему, тётка на клининговую компанию раскошелилась. Она иногда так делала. Перед Новым годом, например. Но сейчас лето, и мне не понятно, что произошло, пока я отсутствовала.

– Ты кого-то ждёшь? – спрашиваю наугад. Тётка замирает. Ставит тише радио – почти на ноль и оборачивается ко мне.

15. Эдгар

– Я ничего не понимаю, Эд, – наседает Сева сразу. Нападение, как говорят – лучший способ защиты. – Ты от меня прячешься, серьёзно? Избегаешь? Чёртова клиника и толпа безопасников. Что-то произошло, а я не в курсе? И ты позволил им вышвырнуть меня, как паршивого осла. Вон меня вышвырнуть им дал. Как мне пинка под задницу не отвесили?

Севу чуть ли не трясёт от возмущения. Даю ему возможность спустить пар и выговориться. А я послушаю. Может, что новое узнаю или ценное.

– Что происходит, хотел бы я знать?

Сева рассержен. Дай ему возможность – молнии бы метал. И глаза наконец-то потеряли свою ленивую насмешливость. Перекорёжило, надо же.

– Меня отравили, Мелехов, – снова говорю и наблюдаю. До Севы вначале не доходит, хоть он и затыкается на несколько мгновений.

– Что значит отравили? – лепечет он и по глазам вижу: не верит или не понял до конца.

– То и значит. Яд подсыпали. Предположительно – на благотворительном балу.

– Опять она? – давится он воздухом. – Самое удобное и лёгкое преступление – укокошить мужа.

– А может, ты? – сверлю его взглядом. Крутился постоянно возле меня. Бред полнейший нёс. И как-то вовремя начал порочить мою жену. Я предупреждал тебя? Чтобы не совал нос в мою семью и отношения? Предупреждал, что на мою жену ни словом, ни взглядом косо не пялился?

– Эд, послушай, что ты сейчас несёшь. Кто она, а кто я. Кому из нас можно верить больше?

– Тая – моя жена. Не забывайся. А кто ты – известно всем. Легкомысленный пустозвон, что без конца путается с разными бабами и ведёт довольно странный полубогемный образ жизни. Ты истаскался, Сева. Потерял индивидуальность и лицо. Болтаешься как говно в проруби и не хочешь вырастать.

– Да ты… да как… – булькает Сева возмущённо, но мне сейчас плевать на его нежные чувства. Их у него отродясь не было. – Ты то, меня подозреваешь?!

– Следствие разберётся, – отвечаю уклончиво и задаю вопрос, что интересует меня с некоторых пор: – А ты лучше расскажи, почему всех любовниц за мной подбираешь. Это из жажды коллекционировать или потому что они мои?

Сева меняется в лице. Прячет глаза. А затем вскидывается. Взгляд у него отчаянный.

– Что, проболталась тебе? Не удержалась, чтобы не втоптать Севу поглубже в грязь? Как же. Такой шикарный случай упускать нельзя.

Я настораживаюсь. Очень интересно. О чём это он сейчас?

– Ты о чём? – спрашиваю холодно.

– Ой, вот только не нужно делать вид, что ты не в курсе. Я о жене твоей, о ком ещё! Ну, напился я, ну предложил ей любовницей стать, как только ты её бросишь. Я, между прочим, во благо твоё действовал! Испытывал её, так сказать!

– Ты… что?.. – у меня даже в глазах потемнело. Кажется, я вчера хотел убить того долбанного художника? Так вот: не хотел. А Севу – хочу. По-настоящему.

Сева отшатывается. Бледнеет. Закусывает до крови губу.

– Я думал, ты из-за этого бесишься, – бормочет он, вжимаясь в дверцу машины. С его габаритами это выглядит нелепо.

Делаю несколько рваных вдохов-выдохов, чтобы не расквасить бывшему другу морду.

– Ну и как? Она согласилась на твоё поистине щедрое предложение? – голос у меня как у древнего ящера – противный и скрежещущий.

– Нет, конечно, – Сева пытается независимо засунуть руки в карманы. Куда ему. С его-то кулачищами. Там надо по авоське на каждый бок привязать – может, поможет. – По роже мне дала.

Ах, да. Я помню. Его видок перед тем, как Тая исчезла с проклятого бала. Значит, это она его приложила. Горжусь и восхищаюсь своей женой. Жаль, я не знал, а то бы добавил.

– Послушай меня, Сева, – трудно держать руки в спокойствии. – Очень внимательно послушай. Ты и так уже отличился везде, где только можно. Я прощал тебе эпатажные выходки. Всё думал – образумишься со временем, пройдёт у тебя затяжной период козлизма. Но, смотрю, время идёт, а ума не прибавилось. Ты скоро отцом станешь, а всё в подростковые игры играешь. Чужих любовниц подбираешь и пробуешь на… зуб. Шуточки дурацкие шутишь. Безумные идеи толкаешь. Из-за твоих слов Тая ушла из дома. Подслушала твой бред, что всё вокруг меня закрутилось, как она появилась в моей жизни. Решила искоренить себя. Чтобы мне якобы было лучше и спокойнее. Хочу, чтобы ты знал: со своими проблемами я разберусь сам. Не нужно без конца творить ерунду, прикрываясь благом.

– Эд… мы же столько лет вместе. Столько прошли испытаний. И вот сейчас ты…

– Прежде чем говорить, продумай хорошенько каждое слово, – предупреждаю, и в злость свою вплетаю угрозу. – Друг – это не тот, кто делит с тобой любовниц и пакостит чужой жене. Друг – это тот, кто плечо подставит, а не подножку, из лужи вытянет, если нужно. Ты заигрался, Сева. И да, я не верю тебе. И да, подозреваю тебя. Потому что больше не чувствую твоей поддержки.