Обжигающий лёд

Глава 3. Быть достойной

— Что у тебя сегодня случилось?

Не хотелось затрагивать эту тему, но разговор ведь все равно рано или поздно вернется к ней, хотя ничего существенного Маша в ней не видела. Она отвлеклась от созерцания мелькавших улиц и повернулась к мужчине за рулем. Каждый раз смотрела на него и на сердце становилось так тепло и спокойно. Он уже давно разменял пятый десяток, но все равно оставался опасно красив. Даже ей, неискушенной молодой девушке, чувствовалось это. Его сосредоточенные и суровые черты рядом с ней менялись, в глазах появлялся мягкий теплый блеск, и улыбка… Ах, какая улыбка была у него! С нее, наверняка, сходили с ума толпы женщин, но Маша знала, что предназначена она была только для немногих, самых близких и любимых. И для нее в том числе. Этот мужчина всегда вызывал у нее восхищение.

— Ничего не случилось, с чего ты взял, — как можно беспечнее ответила она, пряча взгляд. Но собеседник повернулся к ней, отвлекшись от дороги, и несколько секунд внимательно всматривался.

Не поверил. Она поняла это по тому, как поднялся вверх уголок губ.

— И все же?

— Ну пап! — не выдержала Маша. — Сказала же, что все нормально.

— Я про твое падение. Может стоит обратиться к врачу? Как бы не было сотрясения. У тебя соревнования скоро, не хотелось бы проблем.

— Не стоит, я нормально себя чувствую…

— Мама все равно заставит тебя обратиться к специалисту, давай не будем заставлять ее лишний раз переживать.

Отношение родителей в ее семье было самым настоящим примером для подражания. Маше иногда казалось, что они поставили такую планку, которую не каждой семье было по силам перешагнуть. Доверие, взаимоуважение, любовь и забота — на этом стояла их семья и это дорогого стоило. Здесь никогда не было деления «свои-чужие». Здесь все были своими, родными.

Ей было около шести лет, когда родители забрали ее из детского дома. Шесть лет. Малый возраст для человека. И огромный для ребенка, от которого за такой крохотный период уже успела отказаться родная мать и приемные родители. То, как она оказалась в этой семье, рукой судьбы и не назовешь. Это было слишком запутано, слишком невозможно, и все же так было. Детский дом, новенькая девочка, которая впервые оказалась вдали от мамы — ей сказали, она умерла — и их крепкая дружба. Аня. Они были словно две родственные души, не разлей вода. А потом в приехали родители Ани, живые и чрезвычайно взволнованные. Маша помнила, как они все время плакали, обнимая родную дочь. Помнила и того большого сурового мужчину, который все время ограждал их, пока вел суровый разговор на повышенных тонах с директором. Что она могла тогда понимать, совсем мала же была. Но этот эпизод запомнила почему-то на всю жизнь. А та женщина, что едва находила в себе силы не плакать и постоянно держала Аню то за руку, то в объятиях. Маше казалось, что красивее ее она никогда не видела. Даже с заплаканными глазами, опухшим носом, она все равно казалась ей божественно прекрасной. Аню забрали в тот же день. А она осталась одна. Такого одиночества Маша никогда еще не испытывала в своей жизни. Это было больно. Ей хотелось приткнуться куда-нибудь и выплакаться, осознать и вновь привыкнуть, что она снова осталась одна.

Совершенной неожиданностью стал для нее приезд Ани. Да еще и с родителями. А потом были новые и новые посещения. Маша буквально жила ожиданием их приезда. Ах, как же она в тайне завидовала подруге — у той нашлись родители. А она так и останется в детском доме среди чужих взрослых, меняющихся едва ли не каждый год, со старыми потрепанными игрушками и вечно шумящими ребятами.

— Машенька, приведи себя в порядок, — строгая воспитательница одернула ее платьице, желая натянуть подогнать маленькой вещь по росту, но тщетно. — К тебе приехали.

Маша и так знала, кто должен был приехать к ней. Но зачем тогда ее так нарядили? Зачем банты и туфли?

— Приехали твои будущие мама и папа…

И тут ее охватило такое отчаяние. Ей бы радоваться, что нашлись наконец-то для нее родители, но это означало… что она никогда больше не увидит Аню, не увидит ее родителей.

— Не хочу, — заупрямилась тогда, упираясь. — Не хочу. Не хочу родителей. Не хочу уезжать. Хочу к Ане.

Сквозь собственные рыдания, сквозь строгие слова воспитателей и директрисы она расслышала единственный голос, который смог заставить ее притихнуть.

— Оставьте ее в покое! Не трогайте. Машенька, это я. Посмотри на меня, моя хорошая. Я пришла за тобой. Аня, папа… Мы все пришли за тобой, ты меня слышишь? Мы, мы пришли за тобой. Посмотри на меня…

А потом были теплые объятия. Мамины объятия. Такие ласковые, нежные. И от мамы так вкусно пахло. Наверно именно такой запах у нежности и материнской любви. Ее увезли домой в тот же день. Маша помнила, как боялась ложиться спать, потому что все казалось чудесным сном, который растает к утру, оставив лишь одни горькие сожаления. Но утренний подъем от крепких объятий Ани доказал, что ее мечта о семье и доме стала реальностью.

Наверно маме было нелегко с ней. Перебороть свой страх вновь быть брошенной было нелегко, но вся семья прошла этот нелегкий путь вместе с ней. Самым сложным было решиться сказать одно слово. Одно, но зато какое! Самое важное для каждого ребенка. И самое-пресамое важное для брошенного ребенка. Мама! И когда она все же смогла, плакали обе. Мама стала для нее самым родным и близким человеком, если не считать Аню.

К своему новому папе она привыкала гораздо дольше. Сказалось и то время, что пришлось прожить в Германии, куда он их отправил ради благополучия семьи, и его напряженная работа, и его строгий вид. Но уже ребенком Маша чувствовала, что не может быть плохим человек, что так трогательно заботился о любимой женщине и детях, даже чужих. Весь их клан, как Маша частенько сейчас шутила, называя семью, принял ее тепло и искренне. И она гордилась каждым из них, равно как и знала, что ею гордятся не меньше.

Мама стала для нее истинным идеалом женщины: красивая, заботливая, талантливая — ей хотелось подражать. Маше казалось, что Ане, с ее унаследованной природной грацией даже не нужно было стараться, чтобы походить на маму, а вот ей приходилось долго и упорно работать над собой. И когда ей говорили, что она, в отличие от сестры, похожа на мать, высшей похвалы и придумать нельзя было.

Отдать ее в школу фигурного катания была всецело папина идея. Он заметил, с каким восхищением смотрела она по телевизору трансляцию чемпионата, как пыталась по-детски повторить прыжки и обороты дома на полу, после чего на семейном совете и было решено: будем пробоваться. По меркам профессионального спорта возраст ее для начала подготовки к спортивному будущему был уже малоподходящим, но все же тренер, посмотрев на ее хореографию и растяжку (спасибо маме за занятия вместе с ней танцами), решил дать ей шанс. Все свои успехи Маша посвящала родителям за их веру в нее. Ей хотелось, чтобы они гордились ею, хотелось доказать, что она достойна быть членом их семьи и ни в коей мере не вызовет у них чувство стыда. И сколь бы родители ни говорили ей, что она, глупенькая, зря переживает по этому поводу — любить ее и без побед будут, она все равно не щадила себя, чтобы быть достойной их.

Разве могла она хоть даже в мыслях дать маме расстроиться или переживать? Конечно же нет. Именно поэтому отец отвез ее сперва к врачу, и после обследования, удостоверившись, что все в порядке, уже можно было возвращаться домой. О падении двое заговорщиков еще в машине решили не рассказывать, чтобы поберечь чуткие материнские нервы. Маша украдкой смотрела, как радостно засияли глаза родителей, едва только они увидели друг друга. Короткий поцелуй не смог скрыть пылкость — годы все же не остудили их любовь. Мама — такая ладная, до боли красивая, и папа — с возрастом все более импозантный и серьезный, но как они идеально они подходили друг другу. Маша знала как нелегко далось им их счастье, но ведь оттого оно и ценнее, так ведь? Счастливо улыбнувшись своим мыслям, она убежала в спальню и устало плюхнулась на постель, не найдя в себе даже сил переодеться. Эх, разве можно найти еще одного такого же мужчину, чтобы так мог любить? Все же такой высокий идеал семьи и отношений — это все же зло. Так ведь можно и разочароваться в людях, которые не смогут дотянуться до него. А глядя на пример родителей, меньшего Маше и не хотелось.

Мысли отчего-то совершенно неожиданно вернулись к сегодняшнему происшествию на льду. Ничего особенного, без последствий же… но отчего-то дерзкий блеск синих, как лед, глаз не отпускал ее.

«Лабэндка чертова».

Кстати, что это за слово такое — лабэндка? Наверняка, ругательство какое. А что обозначало? Маша от злости даже резко села, как подумала, что все это он проделал на глазах у своих товарищей. Захотел посмеяться? Но не учел, что козыри были в ее руках — после проведенной ею разминки он разве что от злости зубами лед не грыз. Уж Маша-то постаралась придумать для него самые нелепые и сложные элементы.