Одержимый ею

Глава 1

ИНГА

—  Братец, что же ты меня на свадьбу не пригласил? Не по-родственному как-то. Тем более, тут такое шоу.

Насмешливый голос сочится ядом. От его вибраций продирает холодом по позвоночнику. Оборачиваюсь и замираю, пойманная в плен льдисто-серых глаз. Губы мужчины кривятся в презрительной ухмылке.

Он демонстративно усаживается верхом на стул и уставляется на меня.

Я знаю этого человека. Хотя человека ли? Монстра-оборотня. Днём он меценат и благотворитель, который жертвует тысячи долларов галереям искусств. А под покровом ночи — криминальный авторитет.

Передо мной сидит сейчас «теневой» король Валерий Пахомов.

Ему ничего не стоит унизить и растоптать человека. Просто играючи. Указать твоё место. И противопоставить ему нечего.

Меня начинает трясти.

Зачем он здесь? Почему назвал моего Артёма братом?

—  Ну так что, младшенький, представишь своей жёнушке её деверя? Или мне самому?

Артём мотает головой.

Трудно говорить, когда рот заклеен скотчем. Мне до боли жаль Тёмку. С ним не церемонились — отпинали, шарахнули по голове, а вот теперь привязали к стулу. Дорогой костюм разорван, идеальная причёска испорчена, в глазах стоят слёзы.

Но мне стоит подумать о себе — ведь сейчас меня грубо держит за руку бритоголовый верзила, похожий на гору.

А Тёма — любимый, милый и озорной — сказал пару минут назад страшные слова:

— Вот, заберите её! Она ещё невинна! За неё много дадут на подпольном аукционе. Этого хватит покрыть долги!

Я не верила. Хлопала глазами, ловила ртом воздух, и… не верила…

Это мой Артём?! Который несколько часов назад сказал вместе со мной «да» в ЗАГСе? Тёмка, который помогал мне выбрать самое красивое платье в самом дорогом салоне? Любимый, который подарил мне просто сказочную свадьбу?..

Он собирается отдать меня каким-то ублюдкам, чтобы те продали меня? Как рабыню? Как куклу?

Этого не может быть….

Но в голове билось: долги! невинна! подпольный аукцион!

А тут ещё Пахомов!  Для полного счастья.

Нагло лыбясь и пялясь на меня — не на лицо, на грудь! — он заявляет:

— Если собственный брат меня игнорирует, так может вы, Инга Юрьевна, представитесь?

Вскидываю голову — боров, что держит меня за локоть, зыркает на меня зло и косится на дверь.

Те двое, что прессовали Тёмку, тоже сейчас замерли истуканами.

Похоже, Пахомов производит на всех неизгладимое впечатление. Как и на Октябрину Власовну, моего директора из галереи искусств. Бежала за ним до самой двери и всё благодарила. А ведь подумаешь, благодетель? Всего-то несколько тысяч долларов пожертвовал. Да у него на карманные расходы в день больше улетает!

— Знакомы вроде, — фыркаю я, хотя внутри всю трясёт.

До сих пор вспомню его ехидное: «Октябрина Власовна, зачем вы держите сотрудников, для которых Мане и Моне — один и тот же человек?» Мне тогда знатно влетело, чуть не уволили. А уж позору было! Ну подумаешь — импрессионисты никогда не были моей сильной стороной и моими фаворитами. Да, я считала, что это один и тот же человек, только его фамилию каждый раз пишут по-разному. И как именно правильно — уже никто и не помнит. Но зачем же унижать и выпячивать, какой ты умный? Наверняка, он учился в лучшем вузе страны, а я окончила провинциальный институт культуры. Заочно. Так сложились обстоятельства. Зато я отлично разбираюсь в эпохе Ренессанса и творчестве прерафаэлитов.

Злюсь и фыркаю:

— Артём не говорил, что у него есть брат. Тем более — такой.

— Какой? — уточняет Пахомов, равнодушно рассматривая свои идеально отполированные ногти.

— Вы.

— Ах он скромник! — исходится ядом этот гад. — Не любит хвастаться. — Ребята, — он даёт знак «людям в чёрном», что замерли у дверей, — забирайте моих родственников. Дальше свадьба продолжится в тесном семейном кругу.

— Эй, Пахом, ты ничё не попутал? — отмирает, наконец, верзила, что держит меня.

— Что ты, Сеня, я никогда ничего не путаю. Особенно, если это касается моей семьи.

Слово «семьи» он выделяет особо — хищным рычанием. Сопровождая таким взглядом, что бритоголовый тут же отпускает мой локоть.

Наконец-то, хотя синячище точно здоровенный останется!

— Твой брат многим задолжал — и Баграту, и Князю, и Лютому. Они так просто это не оставят.  К тому же, он сам отдал нам девку.

Пахомов чуть наклоняет голову, будто разминает шею.

— Понимаешь, Сеня, тут такое дело, — говорит Пахомов медленно, с расстановкой, будто смакуя каждое слово, — он не тебе задолжал. А с Багратом, Князем и Лютым я разберусь сам. А мой брат — ошибся. Эта женщина — не девка, а уже, — взгляд на брендовые часы, — пять часов как его законная жена. А в нашей семье жёнами за долги не рассчитываются, правда, братик?

Артём то кивает, то отрицательно машет головой. Глаза у него вот-вот вылезут из орбит.

И он становится мне неприятен.

Боже, как я могла целовать этого слизняка и мечтать о близости с ним?

Пахомов встаёт — и я сразу сжимаюсь, даже давлю порыв нырнуть за бритоголового: какой он всё-таки огромный. Даже этот Сеня на его фоне кажется щенком.

— Иди, Сеня, не парься, — говорит Пахомов, — я скажу твоим нанимателям, что ты честно отработал.

Бритоголовый кивает, даёт знак своим, и они спешно уходят.

Двое «людей в чёрном» подходят ко мне и становятся по обе стороны. Конвоиры, догадываюсь я.

А ещё двое и сам Пахомов идут к Тёме.

Бесцеремонно сдирают с того скотч, и зал ресторана — изрядно разгромленный, практически уничтоженный — оглашает вопль:

— Валера! Сука! Садист!

Пахомов хватает его за волосы и выворачивает шею — такой громила и сломать может. Что ему стоит?

— За суку ответишь, садиста — увидишь. И как умудрился в такое дерьмо влезть — подробно объяснишь. — Слова Пахомов чеканит, будто выплёвывает и, повернувшись, командует своим подельникам: — В машину их, живо.

Глава 2

ИНГА

Дверь распахивается и в проёме появляется тьма. Вернее, это Пахомов. Просто он такой огромный, что закрывает даже малейший свет. Однако я вижу, как этот нелюдь ухмыляется. И чувствую, как трясётся Артём, прижимаясь ко мне.

И, несмотря на все гадости, что он мне наговорил и собирался сделать, Артём пугает меня куда меньше, чем Пахомов. Я на себе ощутила, как тот умеет наказывать за одному ему известные провинности.

— Братишка, на выход! — рявкает Пахомов и отстраняется, давая возможность Артёму выбраться наружу.

Но мой муж лишь мотает головой и уползает подальше вглубь салона.

— Тёмыч, не беси! — с плохо сдерживаемой яростью говорит Пахомов. — Вылезай сам, или я выволоку тебя, и тогда будет хуже.

— Ты чудовище! Ты мразь! Зачем отец только тебя из приюта забрал?! — вопит Артём, закрываясь руками, как от ударов.

— Могу прямо сейчас устроить тебе встречу с родителем, — Пахомов совершенно спокойно достаёт оружие и наводит на Артёма, — сам и спросишь.

— Не надо! — канючит Артём.

— Тогда вылезай! — голос холодный, бескомпромиссный. Таким — повелевают. Такому беспрекословно подчиняются.

 Вот и Тёма, скуля, всё-таки ползёт к двери и почти вываливается наружу.

— Тащите его в гостиную. Будем отмечать. У меня брат женился, как-никак!

«Люди в чёрном» подхватывают орущего и брыкающегося Артёма и волокут его в сторону дома. Родовое гнездо Крачковых высится впереди чёрной громадой.

— Теперь вы, Инга Юрьевна, — всё тем же холодным тоном произносит Пахомов. Однако оружие убирает и протягивает мне руку.

Да я скорее жабу поцелую, чем его коснусь!

Фыркаю:

— Не утруждайте себя, Валерий Евгеньевич, — стараюсь, чтобы голос не дрожал, выдавая помесь отвращения и страха, — я справлюсь.

— Как вам будет угодно, — он отступает дальше.

А я начинаю выбираться, путаюсь в ворохе юбок и лечу вперёд рыбкой. Прямиком в его объятия.

Даже зажмуриваюсь.

Слышу, как у меня над головой презрительно хмыкают. Однако большие сильные руки смыкаются на моей талии почти нежно. Ладони у него такие, что он обхватывает мою талию в кольцо. Бережно опускает на землю.

— Вот видите, Инга Юрьевна, сама судьба толкает вас в мои объятия, — ехидничает он.

Открываю глаза и… ранюсь о разбитый лёд в его взгляде.

Почему он так смотрит? Будто ему больно? Разве я чем-то его обидела?

Пахомов первым прерывает наши «гляделки».

— Сопроводите мою невестку в гостиную, — отдаёт он распоряжение своим громилам. — И помните, эта женщина теперь — моя семья.

Резко разворачивается и уходит, прежде чем я успеваю высказать всё, что думаю о таких родственных связях.

— Идёмте, Инга Юрьевна, — говорит один из амбалов.

Похоже, меня спрашивать о том, хочу ли я куда-либо идти, никто не собирается.

К входной двери ведёт двадцать ступенек, но этот подъём кажется мне бесконечным. Я иду, приподнимая край белоснежных юбок. Выглядывает изысканное кружево подъюбников, мелькают осыпанные жемчугом туфельки. Мой свадебный образ можно было бы счесть образцово-показательным, если бы не грязь на подоле и растрёпанные волосы.

Передо мной открывают огромную двухстворчатую дверь, и я чувствую себя так, как, должно быть, чувствовала Бель, входя в замок чудовища. И дверь за моей спиной захлопывается столь же зловеще.

Кажется, этот громадный дом и сам монстр, и он только что сожрал меня.

За дверью оказывается воистину дворцовый холл — мрамор, паркет, хрусталь, зеркала.

Я выросла в маленьком провинциальном городке в семье со средним достатком. И хотя уже несколько лет работаю в сфере, где мне приходится соприкасаться с роскошью, она не стала частью моей жизни и по-прежнему поражает.

В областной столице, куда уехала учиться, родители  приобрели для меня крохотную квартирку, в которой я и жила до сих пор. Но там, в своём уютном мирке, я была хозяйкой, а здесь — в большом и роскошном доме — буду пленницей.

Хорошо, что у меня нет кота. Бедное животное погибло бы в закрытой квартире. Потому что вряд ли я выйду из этой золотой тюрьмы в ближайшее время.

Таким невесёлым мыслям я предаюсь, следуя за своими сопровождающими. Мы почти несёмся, поэтому некогда смотреть по сторонам. Но даже то, что я замечаю, заставляет меня, как искусствоведа, трепетать — антикварная мебель, бесценные живописные полотна, старинные фарфоровые вазы… Да в таком доме только фильмы про миллионеров снимать!

Особенно, в этой громадной, обставленной дорогой и изысканной мебелью, гостиной.

Истерзанный Артём жмётся в углу обитого светлой кожей дивана, а Пахомов, как ни в чём не бывало… открывает шампанское.

Когда я вхожу, он скользит по мне небрежным насмешливым взглядом. И это лучше, чем видеть в его глазах разбитые льдины.

Я тоже опускаюсь на самый край дивана. И чуть прикрываю глаза, понимая, как жутко устала, а безумный день ещё не закончился.

Нервы натянуты, как струна.

— Инга Юрьевна, мы вас уже заждались, — Пахомов разливает искрящуюся жидкость по хрустальным бокалам. Один протягивает мне, другой подаёт Артёму. — Давайте же выпьем за только что созданную ячейку общества, — говорит он нарочито бодрым и подчёркнуто издевательским тоном. — Совет вам да любовь. Горько!

Мы с Артёмом переглядываемся, муж крутит пальцем у виска, показывая, что его родственник не в себе.

Пахомов и не собирается разубеждать нас: хохочет, как полоумный.

— Умора! Молодожёны, которые не хотят целоваться! — он ставит бокал на стол и склоняется ко мне, нависает, как утёс, давит, угнетает. — Если младшенький вас не устраивает, Инга Юрьевна, то вы только скажите. Я, знаете ли, хороший старший брат, привык выручать Тёмыча. Могу и с поцелуями помочь, и с брачной ночью…

Боже, как же меня тошнит от него! Даже сильнее, чем от Артёма, когда я поняла, что он собирался отправить меня на аукцион — продавать за долги.

Глава 3

ИНГА

Меня трясёт.

Как я не сорвалась в истерику — сама удивляюсь. Но словно отмерло что-то в душе. С того момента, как Сеня с братками ворвались в ресторан и стали всё громить, распугивая гостей.

Хорошо, хоть дали им всем уйти. Но мне страшно подумать, как я буду смотреть в глаза друзьям и знакомым.

Не знаю, какие силы благодарить, что мои родители не приехали. Завтра что угодно сделаю, но уговорю этого… монстра — теперь я даже мысленно не могу называть Пахомова человеком — позволить позвонить родным. Мама и папа будут ждать звонка, надеюсь, не видео, потому что как тогда я продемонстрирую им Артёма?

…только ушёл доктор. Моего мужа распяли на каких-то жутких железках. Теперь сам он точно не сможет справляться со многими…нуждами. К счастью, для тех самых нужд будет профессиональная сиделка. Но и мне забот хватит.

На работу ведь не надо — у меня отпуск на весь медовый месяц.

Да уж. Медовее не придумаешь.

Доктор осмотрел и меня. Строгий такой, глаза за очками — суровые. Сам седой, похож на моего папу.

Когда уходил, заявил Пахомову, который всё время осмотра подпирал притолоку:

— Женщине нужен покой и, желательно, позитивные эмоции. Иначе случится нервный срыв.

Говорил буднично. Видимо, ему не впервой видеть кровавые сцены в этом доме.

— Обеспечим, — полушутя-полусерьёзно заметил Пахомов.

Ага, подумалось мне, особенно, позитивные эмоции! Это он умеет.

Когда доктор покинул эту комнату, мне стало жутко.

Я одна…с ним…

Он — родного брата не пожалел, изломал всего…

Сажусь на пол у постели Артёма, обнимаю колени и больше всего на свете хочу исчезнуть.

А лучше — проснуться. И чтобы этот жуткий сон мне больше никогда не снился.

Он не уходит.

Почему? Испытывает границы моей выдержки? Ждёт, когда я сорвусь, чтобы сорваться самому?

Чувствую его взгляд на себе, тяжёлый, как прикосновение.

— Вам нужно привести себя в порядок, — холодно констатирует он. — Я пришлю Айгуль. Пусть поможет…

Он уже собирается уходить, когда я говорю:

— Мне нужно во что-то переодеться. Я не могу ходить в свадебном платье.

— Хорошо. Айгуль подберёт.

Он всё-таки уходит, и я могу вздохнуть спокойно.

Поднимаюсь, сажусь на край кровати, смотрю на Артёма.

Я не знаю, что сейчас чувствую к нему теперь. Наверное, жалость — острую, иррациональную, бабью. Любви нет. Её выдрали из моего сердца и цинично изнасиловали. Несколько раз за сегодня.

Пытаюсь понять, как мне быть дальше. Бросить Артёма сейчас — это подло. Да и вряд ли Пахомов позволит мне уйти. Это раз.

Два. Я действительно хочу, чтобы вся эта гадкая ситуация с долгами прошла мимо меня. Пусть сами всё решают своими грязными методами. Но пока решают — мне лучше быть здесь.

Я не дура, и понимаю, что из двух зол следует выбирать меньшее. У Пахомова пунктик на семье, это я уже поняла. И странная забота. Извращённая, дикая, жестокая, но забота. Значит, с ним я в относительной безопасности.

Чего не могу сказать, если окажусь за пределами этого дома. Возможно, все эти Лютые и Князья сразу доберутся до меня и потащат на аукцион, о котором рассказывал Пахомов.

Из двух зол следует выбирать меньшее. К тому же, я действительно теперь жена. И мой долг оставаться рядом с мужем. Каким бы этот муж не был.

Поток моих мыслей прерывает женщина, появившаяся в дверях. Ей  — сильно за тридцать, невысокого роста, полноватая. Глаза раскосые. Должно быть, киргизка или казашка. Странно видеть кого-то столь… обыкновенного и не очень красивого в этом сказочном замке. Здесь даже чудовище красиво.

— Айгуль, — представляется женщина.

Она кладёт на тумбочку стопку вещей — можно рассмотреть полотенца, какую-то одежду.

— Давайте помогу, — говорит она с лёгким акцентом.

И я поворачиваюсь к ней, чтобы она избавила меня, наконец, от этого ужасного платья.

Переступая пену кружев, прошу:

— Сожгите это.

Айгуль качает головой:

— Как можно! Такая красота! Давайте почищу — дочке вашей на память будет.

Морщусь: какие мне дочки, я не знаю, что со мной будет завтра.

— Не нужно это моей дочке. Оно проклято.

Узкие глаза Айгуль расширяются, в них ужас. Похоже, я попала в нужное суеверие.

Она сгребает ткань, словно собирает пену, и уходит.

А я беру принесённые её вещи и ныряю в ванну.

Вот теперь можно себя отпустить…

Падаю на колени, реву в голос.

Что мне делать теперь? Что делать? Никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой и беззащитной.

Кидаю взгляд в зеркальную плитку — что за нарцисс облицовывал ванну? — вижу распухший нос, красные глаза, волосы, висящие сосульками вдоль бледного лица.

Да уж. Типичная невеста в первую брачную ночь.

Это немного бодрит.

Нахожу в себе силы окончательно привести себя в порядок. Вытираюсь мягким байховым полотенцем — оно так приятно к телу.  И берусь за одежду, которую мне принесла Айгуль. Надо же, всё новенькое. И даже упакованное. Нахожу простенькие хлопковые трусишки и пижаму — маечку и шортики. Очень мило. Наверное, у них комплекты для горничных.

Переодеваюсь, сушу волосы и более-менее пришедшая в себя возвращаюсь в комнату.

Артём по-прежнему спит — ещё бы, ему вкололи просто лошадиные дозы обезболивающих и снотворного.

Айгуль суетится, готовя мне постель. Для этих целей — разложила диван. Я бы и на сложенном вполне вместилась.

Айгуль извиняется за такое ложе.

— Всё нормально.

Она качает головой.

— Ненормально, Инга Юрьевна. Вы с мужем должны.

Пожимаю плечами: что уж теперь, желаю ей спокойной ночи и валюсь спать.

Думала, не усну, что всю ночь будут мучить кошмары. Но… проваливаюсь в сон, едва голова касается подушки.

А вот утром — просыпаюсь от неприятного ощущения чужого взгляда.

Глава 4

ИНГА

Несколько секунд мы с Артёмом играем в «гляделки». Потом он разлепляет разбитые губы и почти стонет:

— Пить…

Заставляю себя выбраться из постели — за окном едва сереет, чего, спрашивается, проснулась в такую рань? Не иначе Тёмин взгляд разбудил.

Бурчу:

— Доброе утро.

Подхожу к его кровати, набираю воды из хрустального графина, что стоит на изящной прикроватной тумбочке, помогаю Тёме напиться. У него перебинтована вся грудь. Ему и приподняться сложно. Мне его страшно жаль.

Когда ставлю стакан назад, на серебряный поднос, муж хватает меня за руку и резко дёргает на себя.

— Ты это специально! — хрипит он.

Злой взгляд иглами впивается в моё лицо. Сейчас он ещё сильнее похож на старшего брата. А мне казалось, что его черты никогда не станут такими острыми и неприятными.

— О чём ты, не понимаю? — пытаюсь высвободить руку из захвата.

— О любовнике твоём — моём братце. Спишь с ним?

Смотрю на мужа, не веря ушам своим. Как ему такое могло в голову прийти?

— Артём, — говорю строго, — тебя вчера несколько раз ударяли по голове…

— Причём тут моя голова?.. — перебивает он, резко закашливаясь. Прокашлявшись, продолжает: — Тут и ежу всё ясно: вы с Валерой спелись, чтобы меня угробить, и этот дом к рукам прибрать. Умно! Ничего не скажешь! Трахаешься с одним братом, выходишь за другого, да, Инга?

Не будь его лицо чугунно-синим, я бы залепила пощёчину. А сейчас лишь встаю с его постели, высвободив, наконец, руку.

— Что ты несёшь? — бросаю я.

— Правду, Инга. Что, она тебе глаза колет?

Повожу плечом:

— Какая правда, Артём, ты о чём? Ты же сам убедил меня принести тебе справку, что я девственница. Нужна была уверенность, что непорченый товар на торги отдаёшь, да?

Он игнорирует мой выпад, выхватывая из речи только то, что выгодно ему:

— Подделать бумажку, подкупить врача… Да со связями и умениями Валерки это плёвое дело…

— Какая же ты мразь! — произношу в сердцах, ужасаясь тому, как за красивой внешностью и обходительными манерами не разглядела гнилое нутро.

Как мы жить-то теперь будем? Мне же противно от одной мысли, что он коснётся меня. Впрочем, от мысли, что это сделает его брат, — тоже.

Поскорей бы разрулилась эта ситуация с долгами, чтобы я вновь могла спокойно ходить на работу и забыла эту семейку, как страшный сон.

— От…шлюхи… слышу… — хрипит Артём, снова закашливаясь.

И, блин, иррациональная жалость снова поднимается во мне: ему же вчера крепко досталось. Понятно, что теперь он зол на весь мир.

— Тебе надо отдохнуть, Артём. Скоро приедет сиделка, сделает перевязку, — спокойно говорю я.

Артём хныкает:

— Я не могу отдохнуть. У меня всё болит. Сделай мне укол.

— Не умею, — честно признаюсь я, — сейчас найду кого-нибудь.

— Быстрее! — ноет он. — А то я сдохну!

Киваю и иду к двери. Где же в этом огромном доме найти Валерия, чтобы спросить у него, как помочь брату?

Словно прочитав мои мысли, Артём хрипит:

— По коридору…третья дверь… кабинет… он там наверное…

— Хорошо, — говорю я и побыстрее выскальзываю из комнаты. У меня сердце рвётся, когда я котёнка в беде вижу. А тут человек, которого ещё вчера я любила так, что готова была пойти за ним на край света.

А сейчас… Сейчас я хочу просто облегчить его страдания. Потому что это — по-человечески.

Мчусь по коридору.

Да, вот, третья дверь даже приоткрыта.

Но радует это только первую минуту. Потому что уже в следующую — слышу звуки, которые заставляют меня замереть: там плачет девушка. Это чудовище опять кого-то мучит? Садистские наклонности Пахомова я вчера пронаблюдала в полной мере!

Решительно вхожу в кабинет и…просто теряю дар речи.

Пахомов…трахает девушку, уложив её животом на стол.

Это грязно, гадко, но…я не могу оторвать взгляда. Изящная тоненькая девушка и огромный яростный мужчина… Он полностью одет, лишь штаны приспустил, она — обнажена. Его бёдра движутся мощно и зло, будто он таранит бедняжку.  Хрупкое тело вздрагивает от каждого толчка.

Это красиво, чёрт возьми…и заводит!

Их дикий животный секс.

Он хватает её за волосы, выгибая дугой…

Девушка стонет от наслаждения, прикрыв глаза.

Боже! Почему я смотрю! Почему не убегаю прочь? Почему… я хочу быть…на её месте…

Ненормально… Отвратительно… Грешно…

Жарко. Боже, как мне жарко…

Сама атмосфера этого дома отравлена…

Иначе, почему у меня так мокро между ног и дыханье сбивается?

Пахомов оборачивается, и мы встречаемся взглядами.

Он матерится и прерывает процесс.

Девушка неудовлетворённо хнычет, потом тоже оборачивается.

И…я будто смотрю в зеркало…

Он запал на тебя…Ты спишь с ним… От шлюхи слышу…

Слова Артёма вдруг обретают реальность. Пугающую, безумную реальность.

Я не хочу, чтобы меня желал этот зверь! Но…

Всего секунду назад я сама желала его. Нельзя отрицать очевидное. Я завидовала той девице под ним!

Я — шлюха?

Инга, ты спятила! Стресс плохо сказался на твоей психике!

Девушка торопливо подбирает вещи, Пахомов судорожно приводит себя в порядок, я старательно отвожу взгляд.

— Долбанные извращенцы! — всхлипнув, говорит девица. — Где здесь туалет? Мне жгут эти гадские линзы.

— Вторая дверь направо, — сухо отзывается Пахомов, не глядя на меня.

Пробегая мимо, девушка притормаживает возле и спрашивает:

— Как ты ходишь в них весь день? В линзах…

Мотаю головой:

— Это натуральный цвет. Генетическая мутация…

Девушка грязно ругается, вмиг превращаясь из нежной красотки в оторву.

— Твою мать! Ещё и мутант!

Она пулей вылетает из кабинета, а я — сползаю по стене, меня душат рыдания, но я не плачу…Тупо смотрю перед собой пустыми глазами.

Глава 5

ИНГА

Боже! Во что я ввязываюсь?

Я ведь сейчас в его полной власти и он, действительно, может потребовать от меня что угодно за услугу.  Мне остаётся только уповать на порядочность того, у кого её не может быть по определению. За те пять дней, что прошли с момента сцены в кабинете, Артём столько мне понарассказывал про брата — на фильм ужасов хватит. Оказывается, до того, как получить корону, Пахомов у них в «семье» был палачом и карателем. Это совершенно не удивило меня, учитывая, что он сделал с родным братом.

И вот теперь я сама лезу в пасть чудовищу. Но у меня не осталось выбора, мама последний раз даже обиделась слегка:

— Прячешь от нас своего мужа? Считаешь нас недостойными?

И мне ничего не оставалось, как заверить маму, что они с отцом познакомятся с моим мужем в ближайшее время.

И вот теперь этот муж тащит меня за руку в гостиную, а в другой сжимает ноутбук.

А со мной происходит что-то странное — мне нравится, как ощущается моя ладонь в его, — большой, твёрдой, немного шершавой.

Пахомов устанавливает ноутбук на столике перед диваном, а я сижу на краю этого самого дивана, зажав сложенные ладони между коленями.

— Так не пойдёт, — говорит Пахомов и, оставив компьютер загружаться, берёт меня за руку, заставляет встать и притягивает к себе на колени. — Мы женаты, забыла.

А сколько ехидства в голосе!

Но потом Пахомов делает то, чего я меньше всего ожидаю, и что точно не нужно по сценарию, потому что видеозвонок ещё не настроен, — он бережно обнимает меня за плечи, опаляя жаром, утыкается носом мне в волосы и шумно втягивает воздух.

Нюхает меня, как зверь.

— Ты пахнешь весной, — говорит он, севшим поникшим голосом, — фиалками, нарциссами, чем-то ещё… Я не большой спец по цветам.

Он отстраняется, заглядывает мне в лицо, и в его глазах снова — разбитые льдины.

Палач и каратель, напоминаю своему мозгу, который начинает плавиться от такого взгляда. А ещё в шлейфе запахов, который окружает моего визави, я чётко ощущаю тот, который не спутаю ни с чем, — запах масленых красок.

Он что — рисует? Тогда объяснимы эти пятна на белоснежной рубашке — фиолетовые, коричневые, карминово-красные.

Ну да, у маньяков и убийц бывают весьма эстетные увлечения. А Пахомов наверное ещё какой-нибудь Йель или Оксфорд закончил — уж больно со знанием дела он рассуждает об искусстве.

Но взгляд — неожиданно потеплевший — гипнотизирует. И я тянусь к его щеке, прохожусь пальцами по скуле, спускаюсь на щёку, чуть колюсь щетиной, которая ему очень идёт. Он замирает, кажется, не дышит и прикрывает глаза. И я не могу не отметить преступно-длинные для мужчины ресницы.

Странно, как на него действуют простые ласки.

Скольжу пальцами ниже, задерживаюсь на широких плечах, спускаюсь на грудь. Он — словно античная статуя: каменный и совершенный.

Я веду по руке, вниз, переплетаю свои пальцы с его — тонкими и длинными, такие действительно больше бы подошли художнику, чем бандиту.

Глажу безымянный. И тут меня осеняет:

— Кольцо! — кричу я.

Пахомов немного испуганно распахивает глаза.

— Какое кольцо? О чём ты?

— Обручальное! Мама точно заметит, что его нет. Она у меня наблюдательная.

Он тихо чертыхается.

Я пытаюсь загладить ситуацию:

— Артём спит… я могу снять у него…

Пахомов окидывает меня таким взглядом, будто я сказала ему поцеловать жабу.

— Справлюсь, — говорит он и уходит.

Я нервно кусаю губы, волнуясь: он же вернётся? Он же выполнит, что обещал?

Пахомов возвращается, садится рядом и протягивает мне тонкий ободок белого золота — стильный мужской аксессуар.

— Откуда? — удивляюсь я.

Пахомов ехидно скалится:

— Известно дело — с трупа снял: я же злодей. Прямо с пальцем отрезал. Палец по дороге выкинул.

Но этот раз я не злюсь, как тогда, в день свадьбы, когда плеснула в него шампанским. В этот раз его бравада оседает горечью у меня на губах.

— Не волнуйся, — подбадривает он, — ничего криминального. От отца досталось. — И спрашивает странно глухим и печальным голосом: — Ты наденешь его мне?

Киваю, беру его руку, завожу палец в кольцо.

В этот раз не играет вальс Мендельсона, я — в домашнем костюме, а мужчина рядом со мной — судорожно втягивает воздух.

А потом — он берёт мою руку и целует моё кольцо, будто присягает на верность.

Зачем он это делает? Почему смотрит так отчаянно?

Пахомов переплетает наши пальцы, сжимает мою руку крепко-крепко и упирается лбом в мой лоб.

— Вот теперь мы настоящие молодожёны, — горько улыбается он. — Звони родителям.

Я делаю дозвон, а он снова усаживает меня к себе на колени и проводит носом от подбородка до уха, нежно щекоча и обдавая горячим дыханием.

Мамочка! Папа!

Как же давно я их не видела!

Папа поправляет очки, мама — причёску. Осматривают нас внимательно и строго, особенно, мужчину, который держит меня в объятиях.

И Пахомов снова ведёт себя странно: он словно сжимается под их изучающими взглядами, как студент, которого оглядывает экзаменатор.

Он что — волнуется? Почему? Он же не мой муж, даже если не понравится родителям — не страшно же, я всё равно собираюсь развестись с Артёмом, как тот только поправится.

Пахомов обнимает меня нагло и собственнически.

— Здравствуйте, — говорит он. — Благодарю вас за дочь. — Нежно целует меня в висок. — Она так вскружила мне голову, что мы решили не тянуть со свадьбой.

Он произносит всё это настолько искренне, что у родителей и сомнений не возникает. Папа бы точно почувствовал фальшь — он у меня просто живой детектор лжи.

— Я очень надеюсь, молодой человек, что совсем скоро мы встретимся лично и побеседуем о женщинах и любви.

— Сочту за честь, — вежливо отзывается Пахомов, ещё сильнее, с каким-то отчаянием, прижимая меня к себе.

Глава 6

ИНГА

Разве так можно?

Распалить, завести и бросить! Просто развернуться и уйти!

Оставить обнажённую и горячую посреди гостиной.

Торопливо одеваюсь и дико злюсь: почему?! почему он так со мной?! Он же видел, что я не против. Я же хотела его!

Боже, скажи мне кто пару дней назад: ты будешь хотеть Пахомова и течь по нему — точно бы рассмеялась в лицо.

А сейчас сижу и жалею, что Пахомов не взял меня.

Это ненормально. Он меня загипнотизировал. Своими глазами цвета тёмного льда. Звуками низкого бархатистого голоса. Прикосновениями, такими, будто касается богини. Поцелуями — сумасшедшими, дерзкими, страстными.

И ласками…

О, ни один мужчина не ласкал меня так.

У меня были парни, до Артёма, которым я позволяла многое, кроме проникновения. Но им было неинтересно, прелюдия быстро сворачивалась и начиналось канюченье: давай сделаем это, я буду аккуратным и так далее.

Пахомов ни о чём таком не просил.

Он вообще за весь этот вечер ничего не просил в ответ.

И взял лишь то, что посчитал нужным.

Боже! Как он ласкал меня! Будто создавал, рисовал, ваял.

И я рождалась в этих ласках заново — его женщиной.

К моему ужасу происходившее ощущалось удивительно правильным.

Быть его — всё моё существо жаждало этого.

А он ушёл! Просто взял и ушёл.

Нет! Не так! Ехидно пожелал «спокойной ночи».

Вот же… слов нет!

Прихожу в комнату, где спит, обколотый обезболивающими, мой муж, падаю на кровать и…грежу о его брате.

Это ненормально, плохо, грязно, но я ничего не могу с собой поделать.

Инга, одумайся, это же почти измена!

Ты сегодня изменила мужу!

Ты — шлюха!

Я пытаюсь воззвать к тем остаткам здравого смысла, которые ещё теплятся во мне, но увы. Сегодня разум предал меня вслед за телом.

И самое ужасное — я не чувствую никаких угрызений совести по поводу случившегося.

 Плетусь в душ в надежде, что струи воды взбодрят моё сознание, и оно снова начнёт рассуждать здраво.

Но всё становится только хуже. Вместе с водой, бегущей по моему телу, возбуждение стекает вниз и внутри всё стягивается в тугой узел.

Откидываюсь на зеркальную кафельную плитку, смотря на сотни маленьких себя.

На сотни похотливых Инг, с закушенной губой и блестящими глазами.

Беру гибкий душ и направляю его между ног. И едва не взрываюсь криком, когда струи ударяют в возбуждённую до предела плоть…

Я росла правильной девочкой и никогда прежде не ласкала себя. Сейчас — не могу сдержаться: тру, мну, трогаю себя…

Мало, как же мне этого мало…

Если закрыть глаза — можно представить, что меня касаются его руки, его губы…

…требовательно… жадно… по-хозяйски…

Да…хочу…

Не знаю, как я не теряю сознание. Как мне вообще удаётся выбраться из душа и доплестись до кровати.

Желание по-прежнему не отпускает. И сейчас, прикрыв глаза, я могу представить его ещё ярче, чувствовать, ощущать…

Сон на грани яви…

Я там, в его кабинете, а он — во мне: огромный, яростный, заполняет до предела…

Тянет мои волосы, выгибая дугой…

Наклоняется и кусает за шею…

Я захожусь к криках, теряюсь в боли-удовольствии и, наконец, взрываюсь…

Моё сознание больше не выдерживает и утаскивает меня во тьму…

Больше в эту ночь сны мне не снятся.

Просыпаюсь ни свет ни заря. Кажется, в этом доме ранний подъём входит у меня в привычку. Быстро принимаю душ, привожу себя в порядок. И выбираю одежду на сегодня — тёмно-синее платье в крупный горох. Лиф строго по талии, а вот юбка — солнцеклёш. В этом платье я выгляжу очень женственно. Как раз, то, что нужно для моей задумки — ведь я собираюсь заняться самым, что ни на есть, женским делом.

Выскальзываю из комнаты, пока Артём ещё спит, и спешу на кухню. Тут уже колдует обширная и добрая Клавдия Свиридовна. Увидев меня, она расплывается в улыбке.

— Инга! Девочка! Что привело?

— Клавдия Свиридовна, — говорю я, — уступите мне не надолго место у плиты.

— Что это ты удумала? — интересуется кухарка, но протягивает мне сковородку.

— Оладушек напечь, — признаюсь. — У меня мама говорит так: если на душе паршиво — пеки оладушки, если на душе хорошо — тем более пеки оладушки.

Клавдия Свиридовна лишь улыбается и говорит:

— Ну, командуй, пекарша.

И я увлечённо предаюсь готовке, забывая о том, что терзало меня ночью.

Прихожу в себя от взгляда — Пахомов стоит в дверях, подпирая косяк, сложив руки на груди, и смотрит на меня странно блестящими глазами.

Улыбаюсь ему и машу деревянной лопаткой, которую всё ещё сжимаю в руке.

— Доброе утро, Валерий Евгеньевич.

Господи, он видел меня без одежды! Как мне теперь ему в глаза смотреть! Я всю ночь занималась с ним сексом.

Пахомов сам решает мою дилемму.

Подходит, берёт мою правую руку и снова целует палец с обручальным кольцом.

Меня буквально захлёстывает восторг. И, всё-таки решившись взглянуть ему в глаза, вижу в них такой же.

— Инга, — произносит он немного хриплым, низким голосом, от которого у меня бегут мурашки, — предлагаю устроить семейные посиделки за столиком на террасе. Разрешите, я помогу.

И тянется к тарелке, где горкой сложены оладушки.

— Ну уж нет, — говорю я. — Знаю я вас, помощников, пока донесёте — от моей готовки ничего не останется.

— Вы очень суровы, Инга Юрьевна, — беззлобно паясничает Пахомов. — Надеюсь, сметану и варенье вы мне доверите?

Окидываю его строгим взглядом.

— Попробую.

— И совершенно напрасно, — ухмыляется он, — я тот ещё сластёна.

Только вот произносит он это столь двусмысленно, что у меня щёки опаляет жаром.

Но с тем, чтобы донести варенье и сметану до столика на террасе, он всё-таки справляется.

Глава 7

ИНГА

Его слова весь день звучат в голове: зачем ты приручаешь меня?

А его поцелуй — жжёт губы. Я всё время вскидываю руку, чтобы касаться их.

Почему, почему, о, Чудовище, ты нежен со мной? Я ведь должна тебя ненавидеть, дрожать в страхе от одного твоего имени, а я… Только вспоминаю тот взгляд, на кухне, и как ты целовал кольцо у меня на пальце — и рассыпаюсь на осколки.

Почему жизнь так жестока с нами? Что и в каком моменте мы сделали не так?

Я плохая жена, очень-очень плохая. Недолгими же оказались клятвы моей верности.

Весь день мечусь между виной перед Артёмом, за то, что, по сути, предаю его, и Валерием, которому дарю надежду.

А ведь прекрасно знаю, у нас не может быть ничего общего. За прошедшие дни муж просветил меня в иерархии криминального мира. Здесь есть одно чёткое правило — коронованные авторитеты не женятся. А Пахомов — коронованный. Их с Артёмом отец передал ему корону незадолго до своей странной смерти. То есть, максимум, на что можно рассчитывать рядом с ним, — роль любовницы. Но, скорее всего, не получу и её. Мне останется участь шлюхи, разменной монеты, игрушки. Той, от которой не жалко избавиться в любой момент.

Нет, такая жизнь не для меня! Я хочу нормальную семью. Не собираюсь быть ничьей шлюхой. Если из этого дома у меня не получится выйти живой — лучше покончу с собой.

Потому что сейчас уступить Пахомову — ступить на дорожку, ведущую под откос. Даже если я хочу. Не имею права.

Родители вкладывались в меня. Они ждут внуков.

Боже! О чём я только думаю?! Кажется, в этом доме я схожу с ума.

Мы с Артёмом уже посмотрели пару сезонов его любимого вампирского сериала. Я читала ему книгу. А сейчас муж уснул, и я решительно не знаю, чем себя занять. После сегодняшнего завтрака на террасе Артём, что удивительно, не рассказывал гадостей о брате, а я уже привыкла.

Брожу по комнате из угла в угол. Даже Айгуль отправила, чтобы самой сделать уборку.

Немного отвлеклась, проверяя сообщения в соцсетях. Вроде бы родных и близких успокоила. Они поверили, что со мной всё хорошо.

Захожу в почту. Ну надо же — письмо от Октябрины Власовны. Директриса, как обычно, немногословна: «Когда вы собираетесь на работу?» Здрасьте-приехали. Вроде бы сама мне заявление на отпуск подписывала! Медовый месяц у меня!

О да, кому скажи — засмеют.

Хотя… Валерий же обещал заменить брата во всём, даже в делах постельных… Вот, заменяет.

И даже место в моём сердце завоёвывает. Нужно ещё разобраться, кто кого приручает.

Вспоминая поцелуи и объятия брата мужа, подхожу к окну, выглядываю во двор и…офигеваю. Иного слова не подобрать.

Передо мной — пара тонированных внедорожников, из которых крепкие молодчики вытаскивают чёрные мешки. Из некоторых мешков на землю падает что-то красное. Сами братки всклоченные, поцарапанные и чем-то явно недовольные.

Ну, вот тебе, Инга, суровые бандитские будни! Догадалась, что в тех мешках? Нетрудно же. И что за красные кляксы ляпаются на каменную дорожку, ведущую к подвалу?

Да-да, прямо сейчас они убили человека. Нескольких. И, наверняка, расчленили.

И ты знаешь, кто отдал им приказ? Знаешь ведь, Инга?! Всё ещё хочешь его? Мечтаешь раздвигать перед ним ноги?

Становится противно. Прежде всего, на саму себя. Как я могла повестись на этот дешёвый маскарад?! Как могла позволить ему столь много?!

Опускаюсь в кресло, обхватываю себя за плечи и пытаюсь не плакать. Ошибаться в людях так больно. Иллюзии бьются с таким громким звоном. Он глушит всё, и я не сразу различаю робкий стук в дверь.

Встаю. Ноги ватные, каждый шаг даётся с трудом.

Открываю дверь, и голову приходится задирать вверх — да что же он такой высокий!

— Инга, — Пахомов виновато улыбается, — это правда не то, что ты подумала. Знаю, фраза дурацкая. Но сейчас она кстати.

Мотаю головой:

— Не понимаю, о чём вы, Валерий Евгеньевич.

И я честна.

Пахомов хмыкает:

— Полагаю, понимаете, Инга Юрьевна,  — он возвращается к официальному тону, в который неизменно добавляет ехидства. О тех злосчастных чёрных мешках.

— Ах, о них! Не стоило беспокоиться.

— Стоило, Инга, — он достаёт из-за спины три роскошных красных розы. Такие называют «розы жениха»: почти метровый стебель, бокал с гранёный стакан, цвет — самый насыщенный алый бархат.

Я ахаю — мне никто ещё не дарил таких роскошных цветов. Принимаю подарок, прячу нос в венчике. Запах — ммм… исканные французские духи.

— Спасибо, — бормочу, не глядя на него.

— Не за что, — отзывается Пахомов, и в голосе его слышны нотки усталости. — В тех мешках — розы. Миллион алых роз. Для тебя, Инга.

Я всё-таки решаюсь вскинуть взгляд, и тону в жидком серебре.

Он протягивает руку, нежно обводит контур лица, наклоняется и целует в лоб.

— Спи спокойно, Белль. Чудовище будет стеречь твой сон.

Я улыбаюсь ему, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце и, с ужасом понимаю: поплыла! влюбилась! втрескалась по уши! В запрещённого мне мужчину. В того, с кем никогда не буду счастлива.

Прячу лицо в розах и отступаю в комнату.

Пахомов не идёт за мной. Он позволяет мне закрыть дверь.

Я плюхаюсь в кресло, кладу розы на колени и в сотый раз спрашиваю себя: что мне теперь делать?

…хорошо, что здесь дом полон антиквариата. Пристраиваю подарок Пахомова в старинную напольную вазу, раздвигаю диван и готовлюсь спать.

Чудовище обещало сторожить мой сон, и я ему верю.

ВАЛЕРИЙ

Они приезжают утром…

После беседы с моей Белль мне не спится. А потому рассвет встречаю у себя в кабинете, наблюдая в большие окна, как солнце золотит верхушки деревьев в саду. Ужасно хотелось встать за мольберт и нарисовать это. Но у меня есть неотложные дела, которые нужно было решить сейчас.

Глава 8

ИНГА

Ночь, овеянная ароматом роз, прошла просто волшебной. Мне снились удивительные сны: будто я и Валерий — герои сказки «Красавица и Чудовище». В роскошных старинных нарядах мы кружились в вальсе посреди дворцовой залы, а сверху на нас падали лепестки алых роз.

Я просыпаюсь с улыбкой и снова натыкаюсь на злой взгляд Артёма.

— Откуда это? — он кивает на розы.

Мои щёки опаляет краска стыда. Как я могу думать о другом мужчине, когда тут — распятый и беспомощный — мой законный муж?

Чтобы как-то унять взбесившуюся совесть, убегаю в ванну — привести себя в порядок и переодеться. Не знаю почему, но мне до сих пор стыдно переодеваться при Артёме.

Мысль о том, что его старший брат видел меня вообще без всего, вгоняет в ещё большее смущение.

А я ведь думала, что после того случая и своего сна не смогут смотреть Валерию в глаза. Оказывается, могу и ещё как, не желая отводить взгляд.

У Пахомова очень красивые глаза. Впрочем, у него нет ничего некрасивого.

Сегодня останавливаю выбор одежды на лёгкой шифоновой блузе в мелкий цветочек, трикотажной жилетке и пышной льняной юбке с вышивкой по краю. Волосы собираю в хвост. Обуваю светлые балетки.

Чувствую себя юной и лёгкой и понимаю, что все муки совести не должны касаться меня. Артёма не трогало то, что я — его жена, когда он отдавал меня тем верзилам в ресторане. Ещё и нахваливал товар: мол, невинна. И Валера прав: не вмешайся он тогда — сейчас бы я уже обслуживала какого-нибудь извращенца в качестве постельной игрушки. Так что я точно не должна злиться на себя за то, что у меня возникают чувства к мужчине, который буквально дышит мною.

И ванной выхожу уверенная в себе и своей правоте.

Айгуль и сиделка уже заканчивают к тому времени обихаживать Артёма.

Закончив, женщины бесшумно уходят. Моё же внимание привлекает шум за окном.

Высовываюсь и цепенею: словно в каком-то боевике дом окружают спецназавцы в шлемах, бронежилетах и вооружённые до зубов.

Случись это пару дней назад, до нашего с Валерием звонка моим родителям, я бы даже порадовалась. А сейчас… Сейчас мне страшно!

Что будет с ним? Если его схватят — что дальше?

Обнимаю себя руками, чувствуя, как начинает трясти.

— Что там? Валерка кого-то метелит? Привыкай… он у нас…

Мотаю головой:

— Нет! Там спецназ!

Артём заходится злорадным смехом и говорит с неприкрытым ехидством:

— Вот видишь! Сама судьба тебе показывает, что неправильно ты, жёнушка, приоритеты расставляешь! Вот завалят сейчас Валерку — к кому за помощью побежишь? А была бы со мной поласковее, я бы защитил. Нечужие всё же. Наследство сейчас ко мне перейдёт, вот я по долгам и расплачусь…

Он не видит, что в комнату влетает взъерошенный, но живой и здоровый, что для меня главное, Валерий.

Однако когда брат попадает в поле зрения Артёма, то резко меняется в лице.

Валерий тоже умеет нехило ехидничать, в этом я лично убедилась. И сейчас за словом в карман не лезет:

— Рано ты меня хоронишь, братишка, — произносит он с той же интонацией, что давеча — Артём. — А пока я твою жену заберу, а ты полежи и пораскинь мозгами — может, со мной таки лучше, чем с Лютым. Нечужие всё же…

Потом подходит ко мне, и я смотрю на него то ли как на спасителя, то ли как на губителя. Не знаю, чего теперь ждать? Куда он собирается меня забрать?

Валерий произносит предельно вежливо, холодно и официально:

— Инга Юрьевна, разрешите переправить вас в более безопасное место?

Слова застревают в горле, поэтому всё, что могу, кивнуть.

Валерию хватает и этого, он легко поднимает меня на руки, будто я ничего не вешу. И меня окутывает удивительное ощущение силы и нежности. Понимания, что в его руках мне бояться нечего. Что я могу быть слабой и хрупкой. Меня спасут и защитят. Доверчиво закрываю глаза и склоняю ему голову на плечо. Быть его — это так правильно.

Уже возле порога нас догоняет вопль Артёма:

— Валера! Брат! Не бросай меня здесь! Валера! Я боюсь, — и рыдания.

Мне становится жаль его: одинокого, больного. Так жаль, что я даже всхлипываю.

Он сильнее прижимает меня к себе и шепчет, уткнувшись в волосы:

— Тсс, девочка моя. Всё будет хорошо.

Валерий приносит меня в комнату под самой крышей и бережно ставит на пушистый ковёр.

Рядом появляется верная Айгуль, готовая прикрыть меня от всех невзгод.

Валерий взволнован и всё время оглядывается:

— Посидите обе пару часиков тихо, пока я всё улажу, — говорит он.

Но мне очень не нравится это «я всё улажу». Там было слишком много вооружённых до зубов парней. Не все они любят разговаривать.

Я переживаю.

Валерий тоже нервный и резкий, хоть и старается выглядеть доброжелательным:

— Инга Юрьевна, тут относительно безопасно, притаитесь здесь, пожалуйста. Скоро я разрулю ситуацию и приду за вами.

Нет, этих заверений мне мало. Я в шаге оттого, что бы повиснуть у него на шее с визгом: «Не пущу!»

Не знаю, как нахожу в себе силы спросить максимально спокойно:

— А как же вы, Валерий Евгеньевич? Это же может быть опасно!

Но Валерий, судя по всему, не привык, что о нём может кто-то искренне беспокоиться.

Его красивые губы кривятся в презрительной усмешке, глаза покрываются корочкой льда, а слова полны яда. Он швыряет их в меня, как отравленные ножи:

— Ну что ж, избавитесь от ненавистного чудовища, мерзкого монстра. Радуйтесь, Инга Юрьевна, иногда мечты сбываются! Ваша, очевидно, была избавиться от меня

Гад! Как он может!

Я же с ума схожу от страха за него!

Глотаю злые слёзы и, размахнувшись, залепливаю ему звучную пощёчину.

Но отвести руку не успеваю, Пахомов молниеносно перехватывает её, целует в центр ладони и шепчет:

— Спасибо…

Ненормальный! Невыносимый! Такой…нужный…

Он уходит, а я, как подкошенная, падаю на ковёр и реву. Плачу и прошу того, кто рулит всем в этом мире:

Глава 9

ИНГА

— Отпустите! — продолжаю умолять я, хотя и понимаю всю тщетность своих попыток.

Лютый лишь ехидно ухмыляется. И мне противно от этой ухмылки. Как, минуту назад, я сочла его привлекательным? Сейчас этот холёный зализанный ублюдок в дорогих брендовых шмотках кажется мне более чем отвратительным.

Специально вызываю в памяти лицо Валерия — строгие, немного резкие, холодноватые черты, глаза цвета талого льда, грация сильного хищника в каждом движении… Вот кто привлекательный, а не этот урод!

— Нет-нет, детка, — качает он у меня перед носом тонким, лишь чуть толще моего, пальцем, — ты слишком ценный лот.

— Валерий это так не оставит! Он придёт за мной!

Лютый ухмыляется ещё гаже:

— Ну, конечно же, придёт! На то и расчет был, Фиалочка! — он склоняет голову и рассматривает меня, как подопытного зверька. — Думаешь, кому-то нужен твой муженёк? Тёмыч — лишь разменная монета, я специально ставку на него делал, прикармливал, в долг отслюнявливал. Чтобы к брату подобраться. А тут ты! Ну не прелесть, а? Тёмыч сам спалился, рассказал, что крутой Пахом залип на девку из галереи. Тут мы и продумали многоходовочку.  Думаешь, Тёмка Крачков, баклан этот, на тебе взаправду женился? — он мерзко хохочет. — Я сам помогал ему липовый паспорт забахать. Так что Артёму Крачкову ты не жена ни разу, потому что вышла замуж за Васю Пупкина.

Меня начинает мутить от гадливости. Как Артём мог так поступить? Почему он настолько не любит брата? Ведь Валерий, как умеет, защищает его и считает своей семьёй?

Но плакать я, конечно же, не собираюсь. Эта мразь не увидит моих слёз. Если Валера не успеет, и эти уроды со мной что-нибудь сделают – я покончу с собой. Жить с таким позором просто не смогу.

— И куда мы едем? На аукцион?

— Сначала в салон, тебя нужно как следует подготовить. Подчеркнуть твою красоту, — он поддевает мой подбородок и заглядывает в глаза, — действительно, фиалковые… — тянет удивлённо. — Сегодня будут лучшие в моей жизни торги. Я уже разослал приглашения. Соберётся весь цвет.

Меня передёргивает.

Как же мерзко! Меня выставят на подиуме, как товар, и десятки озабоченных извращенцев станут глазеть на меня.

Об этом и говорил Валерий!

Боже, почему я его не слушала?! Почему не посоветовалась? Нужно было к нему с тем пакетом рвануть, вместе посмотреть, что там!

А так… получается… я его предала! Сама заманила в логово врага. И неизвестно теперь, выберется ли он оттуда?

О себе не думаю. Сама сглупила, самой и расхлёбывать. Но обиднее всего, что моё хлебание ударит по любимому мужчине.

Дура, ой, дура!

Если мы останемся живы, Валерий меня не простит! Я бы на его месте – не простила.

За такими размышлениями и не замечаю, как мы подъезжаем к высоченным кованым воротам. Лютый отдаёт сигнал, тяжёлая секция отъезжает в сторону, и мы оказываемся перед особняком — довольно ухоженным и презентабельным.

Я непонимающе оглядываюсь на Лютого.

— Вы же говорили — в салон?

— Всё правильно, Фиалка, тут тебе и салон, и бутик, и SPA-процедуры, и даже пластический хирург. Не волнуйся, мои девочки многих профессионалов за пояс заткнут. Большинство из них — дипломированные специалисты в разных областях. Будешь конфеткой. А ты что, надеялась на обычный салон? Думала, сбежать или связаться со своим полюбовником?

Фыркаю, не хочу признавать, что были такие мысли.

Лютый выходит, обходит машину и галантно подаёт мне руку:

— Прошу, Фиалка. Добро пожаловать в лучший бордель нашего города. Надеюсь, когда ты надоешь своему новому хозяину, он привезёт тебя сюда.

Боже, как же гадко и противно всё.

Руки Лютого я, конечно же, не касаюсь.

Иду за ним следом, а сзади и по бокам — его охранники. Среди них узнаю и того лысого, что держал меня в ресторане. Он тоже узнаёт и ехидно лыбится.

Когда мы входим в холл, напоминающий фойе фешенебельного отеля, я вижу, как к Лютому подплывает дама лет тридцати. Она была бы красоткой, если бы не жуткий шрам, который пересекает её лицо наискосок. Фигура у неё скорее под стать юноше, чем женщине — широкие плечи, узкие бёдра. Зато ноги — от ушей. А яркое красное платье с длинным разрезом не оставляет простора фантазии.

Они с Лютым набрасываются друг на друга, как голодные звери и…нет, я не могу назвать это – поцелуем. Сосутся, лижутся, трахают друг друга в рот. Лютый при этом ещё и её ягодицы жамкает.

Фу, отвратительно.

Отвожу взгляд, потому что чувствую острый приступ тошноты. Меня сейчас вырвет прямо на дорогой паркет.

Наконец Лютый отлипает от женщины, берёт её за руку — только сейчас я замечаю, что у неё на руке нет безымянного пальца — и подводит ко мне.

— Аннушка, — воркует он, — вверяю тебе эту куколку. К семи вечера она должна выглядеть так, чтобы даже у импотента на неё вставал.

— Не волнуйся, шеф, — отзывается Аннушка, и голос у неё оказывается низкий, почти мужской, — сделаем в лучшем виде.

— И ещё, драгоценная моя, осмотри её, пожалуйста. Эта фиалочка должна быть невинна, как дева Мария в момент непорочного зачатия. Но Пахом, сука, скорее всего уже пробу снял. Поэтому тебе предстоит сделать одну милую операцию.

— Всё будет, шеф. Мой медицинский кабинет — твоими стараниями — лучший в городе.

— Рассчитываю на тебя, — Лютый звонко шлёпает по заднице, девица неприятно взвизгивает.

Лютый поворачивается к своим парням:

— Идёмте, ребята, подождём, развлечёмся. Сегодня новых девочек привезли…Так же, Анна?

Та кивает.

Амбалы Лютого скалятся:

— Ага, новых, но со старыми дырками.

И, обмениваясь сальными шуточками, уходят наверх, вслед за своим боссом.

Мы с Анной остаёмся один на один, и она пристально рассматривает меня.

Анна выше меня, шире в плечах и почти плоская. Но лицо, не считая шрама, исключительно красиво. Классической иконописной красотой.

Глава 10

ВАЛЕРИЙ

Оклёмываюсь я достаточно быстро. И не в такие передряги попадал. Да и не с руки сейчас валятся с царапинами. Инга эти несколько дней ходила за мной, как за младенцем. И её милая, хоть и слегка назойливая, забота приятна мне. Поэтому я позволяю себе украсть у жизни эти несколько дней гармонии и тихого почти семейного счастья.

Кроме того, я замечаю иногда, что девочка бросает на меня взгляды, в которых читается явный женский интерес.

О, Белль, не надо на меня так смотреть. Твоё чудовище и так на грани.

От одного ее вида мне срывает крышу! Ее нереальные фиалковые глаза являются мне в тревожных снах, которые я не запоминаю. Уже не помогают ни зал, ни виски! Но нельзя! Нельзя, черт возьми! Она не просто чужая жена, она — жена брата и потому неприкосновенна! Но я сам же и запер ее в нашем доме, в котором теперь каждый уголок пропитался ее ароматом — тонкий, свежий, цветочный парфюм, от которого кружится голова и путаются мысли.

Я хочу ее до сумасшествия. Это уже не желание. Это — чистое вожделение, жажда и похоть. Страстно хочется завладеть, присвоить, закинуть стройные ножки к себе на плечи и по-хозяйски врываться первым. Бурно подминая ее тело под себя, пить стоны удовольствия, потому что она должна испытать только удовольствие! Со мной! Я так хочу!

Или проникать глубоко внутрь, лаская нежную попку, удерживая ее за стройные бедра, навязывать ритм. Хочу быть единственным, кто увидит, какой развратной шлюшкой она может быть в постели. Но мне нельзя даже хотеть этого. Я — коронованный авторитет, и жена мне не положена по нашим законам.

Едва смог вставать, переползаю в свой кабинет и включаю приемники тех жучков, которые поехали из моей берлоги с лейтенантиком.

Из прослушивания переговоров ментов удалось выцепить имя Князя. Урою, падлу! Оттоптал он свое, походу.

Но судьба распорядилась иначе — первым под мою раздачу попал Лютый. Я не фаталист и особо не верю в предначертание, но так раскинуть карты жизни для Лютого могла только злодейка-судьба! Да и Темочка, братец мой обожаемый, отличился — отправил-таки Ингу в логово Лютого, сука.

 О том, что твориться какая-то дичь, сообщает Тугарин. Боец докладывает, не заходя в кабинет, опасливо мнется на входе и ровным голосом излагает:

— Босс, Инга Юрьевна ушла из особняка. Предположительно по поручению Артема Евгеньевича. Наши парни проследили ее до машины Лютого, но следом не поехали, — отчитывается помощник и морщится: — Она сама к нему в машину села, босс!

Какого хрена, Инга?! Что за игру ты ведёшь? Не советую со мной так шутить. Ой, не советую, девочка.

Но с тобой разберёмся потом, а пока взлетаю в комнату к Артему.

— Братец, может ты объяснишь, какого хрена твоя жена села в машину к Лютому? — ядовито спрашиваю у Темы. И мне не нравится облегчение, которое проступает на его роже.

Если бы не Айгуль и сиделка, то я бы точно его сейчас убил.

—  Благодари этих женщин, Темочка, что, жив сейчас остался! — как ни стараюсь, но злость все же пробирается в голос. — Я не понимаю, Темка, что она тебе сделала? Как можно быть таким нелюдем — невинную девушку окунать в ад ни за что, просто потому что тебе так захотелось!  Не достоин ты короны за такие поступки! Потому что авторитет — не убийца. Он — вор! А ты не воруешь, ты убиваешь, сучёныш!

— Ой, типа ты — ангел божий! И никого не убиваешь! — скрипуче смеется брат, пряча глаза.

—Только защищаясь. А это по нашим законам допускается, — резко отсекаю я.

Это — полуправда. Ведь отец заставлял меня проводить и карательные, и устрашающие операции. Я, правда, старался там никого не убивать, но выживали ли они после — не особенно интересовался.

Снова тороплюсь на выход: надо догнать Лютого и вытрясти из него всю душу, или что у него там на её месте.

Но Инга тоже молодец, блядь! Все вопросы в этом доме решаются только с моего дозволения. Вот и куда она, блядь, поперлась без моего разрешения? Да еще с кем! Пиздец! В собственном доме раскороновали.

Ну, ничего, я верну куколку и научу её правилам. Она у меня шёлковой станет.

Сжимаю руку в кулак, представляя, как намотаю на него её роскошные волосы.

Ты у меня запоёшь, сладкая. Чётко усвоишь, кто главный!

Перед тем, как рвануть к Лютому, отдаю указания:

—  Охранять периметр, в конфронтации не вступать, на рожон не лезть. За брата головами отвечаете!

Затем уже даю распоряжения лично Тугарину:

— Закажи в ритуалке какой-нибудь венок с черной лентой и надписью: «Лютому от Пахома. Скорблю» И пусть доставят Лютоше.

Потом беру ребят и мчусь в гараж. Дома оставляю только Вадика. Он у нас целочка — еще никого в жизни не пустил в расход и потому сильно боится убить человека, а мне сейчас такие заминки ни к чему.

А я еду воевать и отбивать члена своей семьи.

И несмотря на злость, меня трясёт от страха за девушку.  Я жалею, что не могу мгновенно очутиться рядом и заслонить собой. С ужасом представляю, через что ей сейчас приходится проходить.

Только не наделай ещё больших глупостей, Инга.  Нельзя допустить, чтобы в мире исчезла капелька чистоты, какой является эта нежная девочка. А такого, как я совершенно не жаль — расходное мясо!

Ламборджини плавно летела над рытвинами асфальта. Иногда дергаясь на рессорах, когда дефекты российской дороги были чересчур жесткими для чуда зарубежного автопрома. Тачку, видимо, убью, но мне сейчас не до нее. Новую куплю, а вот Инга — единственная!

 Останавливаюсь возле особняка Лютого и только тогда набираю его. Сучёныш ехидничает и исходится желчью триумфа.

Но мне не до риторики сейчас. Обрываю его резко:

— Короче, Лютый, есть что предъявить — предъявляй, но девушку ты мне сейчас же вернешь живой, здоровой и даже не испуганной. Ты меня понял, черт гуммозный?

 — Ты за это ответишь! — яростно ревет Лютый в трубку.