Фрэнсин Паскаль Одинокая в толпе

1

– Послушайте, ребята, – сказала Джессика Уэйкфилд, отодвигая стул и вскакивая из-за стола с горящими от возбуждения голубовато-зелеными глазами. – Я наконец-то придумала идеальный способ, как собрать деньги для нашей команды болельщиц. Он настолько идеален, что я войду в историю.

– Довольно лишь болтать о том, чтобы войти в историю, – тяжело вздохнул Уинстон Эгберг.

Этот высокий долговязый парень был всем известен как клоун школы Ласковой Долины, и у него всегда была заготовлена шутка.

– Мне сразу после обеда надо идти сдавать историю мистеру Феллоузу, – продолжал он, делая вид, что рвет на себе свои темные волосы. – Так что, если ты, Джес, собираешься войти в историю, делай это побыстрее. Мне срочно нужно набраться знаний но истории.

Все сидящие за столом охнули.

– А что ты придумала, Джес? – спросила, улыбаясь сестре, сидящая на другом конце стола Элизабет.

Для нее видеть сестру-близнеца, светящуюся от вдохновения, было все равно что смотреть на загорающуюся лампочку. Хотя годы общения с Джессикой научили Элизабет тому, что сестра часто теряла голову и что ее увлеченность и горячий пыл доводили ее до неприятностей, она все равно заражалась возбуждением Джессики.

«Смешно», – подумала она, наблюдая, как загорается лицо Джессики, готовящейся рассказать о своей идее сидящим за столом одноклассникам.

По внешнему виду обе сестры были зеркальным отражением друг друга. Однако, если судить по характерам, то трудно было поверить, что они родственницы.

Обе шестнадцатилетние двойняшки были стройны, как манекенщицы, с блестящими светлыми волосами, выбеленными калифорнийским солнцем, и с широко расставленными зеленовато-голубыми, цвета воды в Тихом океане, глазами. Но глаза Элизабет напоминали Тихий океан в спокойный и безоблачный день. А у Джессики они часто вспыхивали и штормили. И, хотя Элизабет была лишь на четыре минуты старше сестры, ей иногда казалось, что у них разница в четыре года.

«Джессика такая импульсивная, такая непрактичная», – думала Элизабет. Она в мгновение ока влюблялась и разлюбливала, приводя в смятение толпу поклонников, а ее интерес к различным хобби бывал в равной мере страстным и недолговечным. Она целиком отдавалась очередному увлечению, например кулинарии, а через несколько недель полностью о нем забывала. Элизабет же, напротив, точно знала, чему она хочет посвящать свое свободное время: писательству. Именно поэтому она часами после уроков трудилась над школьной газетой «Оракул», в которой вела колонку «Глаза и уши», знакомящую одноклассников с последними сплетнями школы Ласковой Долины.

– Нам нужно что-то действительно новое, – говорила в это время Джессика, стряхивая с плеч свои шелковистые волосы. – Именно об этом мы говорили на последнем собрании. Правда, никто ничего интересного не предложил.

– Правильно, – вторила ей Кара Уокер, вдумчиво глядя своими карими глазами.

Симпатичная темноволосая Кара тоже была членом команды болельщиц.

– Нам действительно нужны деньги, – добавила она. – Необходима новая форма. Нынешняя превратилась почти в лохмотья.

– Не могу не согласиться, – поддержала Лила Фаулер, сделав гримасу и поправив свои светло-каштановые волосы.

– Может, создадим Фонд Фаулера по обновлению формы? – лукаво выдал Уинстон.

Лила свирепо посмотрела на него. Она терпеть не могла, когда намекали на то, что ее отец был одним из богатейших людей в Южной Калифорнии.

– Это серьезно, Уинстон, – холодно сказала она. – Не надо грубостей. Кроме того, – добавила она, надув губы, – я уверена, что папа скажет, что девочки из команды болельщиц должны сами зарабатывать деньги. Он говорит, что это способствует становлению характера.

Элизабет еле-еле сумела подавить смешок, особенно когда увидела выражение лица Инид Роллинз, – что-то между гримасой и ухмылкой: Инид была самой близкой и доверенной подругой Элизабет, и обе они знали, что Лила никогда в жизни не работала.

– Так что ты придумала, Джес? – вступила в разговор Кара. – Надеюсь, это что-то дельное. Во всяком случае, подача у тебя высокая.

– Ну, посмотрите, что вы об этом думаете? – драматично начала Джессика, отступив от стола и раскинув руки, как будто выступала в спектакле. – Эстафета на креслах-качалках в спортзале. Все девушки из команды будут по очереди качаться в креслах, и мы будем заранее регистрировать пожертвования за каждые полчаса качания в креслах. Это будет сенсация, самое необычное мероприятие по сбору пожертвований за все годы!

Кара нахмурилась:

– Кресла-качалки? Джес, ты, по-моему, рехнулась! Это так… – она на какой-то момент задумалась, – странно!

– Не порти нам впечатление, – с упреком сказала Джессика. – Это будет великолепно! Мы можем взять старые кресла-качалки у родителей и будем по очереди качаться, а остальные… – она на несколько секунд задумалась, – будут веселиться на празднике, который мы в это время организуем! – триумфально завершила она.

– Какой еще праздник? – Инид была заинтригована.

– Мы назовем это эстафетой «Качаемся без перерыва»! – воскликнула Джессика с веселым огоньком в глазах. – Может быть, мы уговорим «Друидов» играть у нас. Это будет как школьные танцы, только в миллион раз лучше.

Уинстон сделал вид, что без сил валится на стол.

– Помилуй, Джес, мы только-только закончили с твоим фантастическим пикником. Нам нужен отдых!

Джессика рассмеялась. Уинстон упомянул пикник, который она организовала в рамках празднования столетнего юбилея Ласковой Долины. Празднование имело большой успех, и Джессика гордилась тем, как хорошо прошел ее пикник.

– Я думаю, что эстафета – прекрасная идея, – поддержала сестру Элизабет. – Она несомненно оригинальна. Кроме того, бьюсь об заклад, что «Друиды» будут счастливы найти предлог выступить в ближайшее время на большом сборище. Вы слышали, они собираются объявить конкурс, чтобы найти для себя новый шлягер?

Инид удивленно подняла брови. «Друиды» были одной из самых популярных местных рок-групп и, хотя участники ее учились только в девятом классе, довольно известной.

– Я слышала, как об этом говорил Гай Чесни, – сказала Джессика, плюхаясь обратно на стул и откусывая яблоко. – Он сказал, что хочет найти какую-то новую песню, которая стала бы их автографом. Он сказал, что великая песня может создать рок-группу.

– Это точно, – согласилась Инид. – Хорошая песня – это все, что нужно.

– Ну, и когда будет эта великая эстафета «Качаемся без перерыва»? – поинтересовался Уинстон, перестав смотреть в свою тетрадь.

Джессика фыркнула.

– Похоже, никому из вас это не интересно, – горько сказала она. – Если даже мои собственные друзья, мои товарищи по команде не со мной… – добавила она, покосившись на Кару.

– Джес, это великолепная идея, – тепло сказала Элизабет. – Будь уверена, мы все внесем пожертвования, правда, ребята?

– Конечно! – поддержали все. Джессика успокоилась.

– Думаю, надо постараться провести это поскорее. Деньги нужны прямо сейчас, и, если все в нашей команде будут участвовать, мы вполне могли бы организовать это через неделю. Что вы думаете насчет следующей субботы?

Элизабет рассмеялась. Ей всегда было интересно наблюдать организационную тактику сестры в действии.

– Зачем спрашивать нас? – заметила она. – Лучше спроси у «Друидов», смогут ли они выступить, и узнай у администрации насчет спортзала.

– Спасибо за подсказку! – воскликнула Джессика, снова вскакивая из-за стола. – Хорошо иметь гениальную сестру-двойняшку!

В следующую секунду она умчалась, рванув с такой скоростью, что чуть не врезалась в идущую ей навстречу с опущенной головой девушку.

– Осторожно! – крикнула Джессика, раздраженно мотнув головой, и удалилась в направлении учительской.

– Лиз, как ее зовут? – негромко спросила Инид, наклонившись вперед, чтобы лучше рассмотреть девушку, которая подняла голову, огляделась вокруг с выражением смятения на лице, затем вновь опустила голову и медленно пошла к столику.

– Ее зовут Шерри, не правда ли? – спросил Уинстон.

Элизабет нахмурила брови:

– Нет, не Шерри. Ее имя Линн Генри. Она тихоня такая.

В последнее время Элизабет не раз замечала эту высокую замкнутую девятиклассницу и задавалась вопросом о том, что она из себя представляет.

– Линн Генри! – воскликнула Инид, щелкнув пальцами. – Я ее все время встречаю, но не могу вспомнить имени. У нас с ней два общих урока, но она никогда слова не вымолвит. Она как привидение. Как-то «заплывает» в класс за минуту до начала урока, сидит тихонько на своем месте и уходит со звонком. Она ни с кем никогда не говорит.

– Думаю, у нее совсем нет друзей, – печально промолвила Элизабет.

– Она не выглядит особо располагающей, – пренебрежительно сказала Лила. – Не могу себе представить, кто захочет дружить с такой.

– Лила, – пристыдил ее Уинстон, – неужели в тебе нет ни грамма доброты?

Лила скорчила гримасу:

– Да ты посмотри на нее. Она ведь просто сидит, уставившись в свой сандвич, как будто она из другого мира.

Элизабет посмотрела туда, куда глядела Лила. И правда, Линн Генри сидела, опершись локтями о стол, без всякого выражения на лице.

Элизабет почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.

– Она, должно быть, одинока, – мягко сказала она, наблюдая, как девушка откусила кусок сандвича и начала автоматически его жевать, как бы не замечая вкуса.

Элизабет не могла представить себе, как это можно обедать одной, сидя в наполненном болтающими и смеющимися школьниками кафетерии.

Однако выражение лица девушки было совсем неприветливым, просто каменным. Элизабет стало интересно, о чем это она может думать. Со вздохом Элизабет повернулась обратно к друзьям, продолжая думать об этой девушке, но лишь вполуха слышала, что рассказывал Уинстон про свой экзамен по истории. Думала она о Линн Генри.

«Главное, – размышляла Линн, – это вести себя так, как будто мне все безразлично. Если я смогу это, то все будет хорошо».

Она терпеть не могла обеденные перерывы. В остальном день был ничего – ничего выдающегося, но и ничего ужасного. Она приучила себя к школьному ритму, и ей удавалось прожить весь день в школе, как будто во сне. А иногда это так ей и казалось.

Но обеденный перерыв был ужасен. Ей было неудобно одной становиться в очередь в кафетерии. Все вокруг поджидали друзей, шутили, болтали. Но никто ничего не говорил Линн. Как будто она была невидимой.

Линн открыла коричневый бумажный пакет, который приготовила для нее мать, и автоматически развернула сандвич. Она откусила кусочек, при этом напомнив себе, что, чем скорее она доест сандвич, тем быстрее сможет вернуться в библиотеку. Если бы библиотекарь позволил ей, она там бы и обедала. Но приносить еду в библиотеку было запрещено.

«Обеденный перерыв предназначен для отдыха, – с улыбкой сказал ей однажды библиотекарь. – Пойди лучше пообщайся с друзьями!»

«А что я должна была на это ответить? – грустно подумала Линн, нахмурившись и положив сандвич на тарелку. – Что у меня нет друзей? Что я – никто?»

До того как Линн начала учиться в старших классах, она в действительности так не считала. Она уговаривала себя, что, как только она станет чуть постарше, окружающие перестанут обращать столько внимания на то, кто как выглядит, кто принадлежит к «надлежащей» компании и тому подобное.

Но теперь, когда Линн перешла в девятый класс, у нее уже не было никаких иллюзий. Никто не хотел с ней дружить. Никто даже не замечал ее существования! Она просто как будто растворилась на заднем плане.

Снова взявшись за свой сандвич, Линн вспомнила, как неделю назад на уроке английского языка мистер Коллинз прочитал вслух стихотворение. Ей нравился английский язык, и ей нравился мистер Коллинз. Он был похож на кинозвезду. Он был рыжеватым блондином с теплой улыбкой и очень молод. Его все любили. Но что еще важнее, он несколько раз похвалил Линн, написав хорошие слова в конце ее сочинений. Однажды он написал, что у нее, похоже, врожденная склонность к писательству. После этого она несколько дней как будто светилась. Если бы он знал, как много это для нее значило!

Но у нее все равно появился горький привкус во рту, когда она вспомнила голос мистера Коллинза, зачитывавшего вслух стихотворение Эмили Дикинсон:

Я никто! А кто есть ты? Может быть, и ты никто?

Она сразу выпрямилась на стуле, вырванная из дневной дремы, с учащенно забившимся сердцем.

«Я никто! А кто есть ты?»

Как будто мистер Коллинз нашел ее дневник и зачитал его вслух. Эти строки могла написать она. Как будто это говорил ее внутренний голос.

Мистер Коллинз продолжал читать, глубоким голосом вдыхая жизнь в стихи. Затем он положил книгу на стол и спросил учеников, что они об этом думают. По очереди стали подниматься руки, высказываться мнения. А Линн просто сидела и молилась о том, чтобы побыстрее прозвенел звонок. Она никогда так ужасно себя не чувствовала.

«Я никто, – все время думала она. – Какие гнетущие слова. Как Эмили Дикинсон могла написать такое?»

Больше ничего из того, что говорил мистер Коллинз, Линн не слышала. Она вновь погрузилась в дрему, представляя, что находится дома, в своей спальне, и играет на гитаре за закрытой дверью. Она практически чувствовала струны пальцами. Линн обожала гитару. Когда она играла, она не ощущала себя «никем».

Но еще предстояло дожить до конца обеденного перерыва и до конца длинного, медленно тянущегося дня, чтобы потом сесть в автобус и отправиться домой. Линн вновь положила сандвич на тарелку, глаза ее наполнились слезами.

– Линн! – окликнул мужской голос, прервав ее грезы.

Глаза Линн расширились от неверия, сердце ее, застучало. Обернувшись, она увидела красавчика Кита Уэбстера, нападающего баскетбольной команды, отчаянно машущего рукой из противоположной стороны зала. Ей? У нее пересохло во рту, и она начала вставать со стула.

– Иду, дурачок! – отозвался из-за спины высокий голос, и старшеклассница Линн Джекобс с блестящими черными волосами и цветущим лицом перебежала столовую и взяла Кита за руки.

Линн опустилась обратно на стул с побелевшим лицом. Почему она позволила себе обмануться? Ведь она не Линн. Она никто.

Загрузка...