Огненное сердце

Глава 18

Конечно, Яру плевать на мои просьбы.

– Высажу у дома, а там делай что хочешь, – зло бросает он. Тянет к машине, сам открывает дверь. А над головой грохочет! Раскатистый гром резонирует с шумом внутри. Молнии прошивают небо длинными кривыми строчками. Какое-то время едем молча. Яр плотно на телефоне, который до этого, видно, был выключен, и может показаться, что ему до меня нет дела. Но это не так. Он то и дело возвращается ко мне взглядом. Отчего левую щеку жжет.

– Не вздумай никуда сбежать.

Я оборачиваюсь ровно в тот момент, когда машина притормаживает у дома. Медленно оборачиваюсь к человеку, который очень долго был частью меня. И тупо его разглядываю, задаваясь вопросом, что он мне сделает, если я ослушаюсь? Убьет? А я живая? Нет… Так что и бояться нечего. Толкаю дверь, выставляю перед собой руку с вытянутым средним пальцем и тычу ему под нос.

Двор у нас закрытый. Пока я вожусь с кодами на входной калитке, кортеж Сидельника уезжает. Я приваливаюсь к кованым прутьям, когда стихает шуршание шин.

– Амалия… – окликают меня Димкиным голосом.

– Ты чего здесь? Как узнал мой адрес?

Сил нет. Нет нужной интонации в голосе… Возмутиться бы, отослать. Но когда Димка подходит ближе, касается моего подбородка и, внимательно вглядываясь в лицо, ведет головой из стороны в сторону, я лишь безропотно подчиняюсь.

– Что он тебе сделал? – шипит. – Что сказал?!

– Ничего нового, Дим. Напомнил, какая я дура.

– Значит, не хочешь рассказывать? – злится.

– Не хочу. Вообще ничего не хочу. Даже домой возвращаться.

Замершую в ожидании ненастья тишину пронзает очередной раскат грома. Я задираю лицо. То ли к небу, то ли к своим темным окнам, которые отсюда рассмотреть сложно.

– А как насчет гончарки?

– М-м-м?

– Ты же хотела. Раскрасить турку.

– Разве студия не закрыта?

– Для тебя открою. Пойдем.

И какого-то черта я соглашаюсь. Едем к месту на Димкином мерсе. Пахнет кожей, его свежим парфюмом и мятной жвачкой. В окно сначала медленно стучит дождь. Капли крупные-крупные. Будто непогода слишком долго ждала, прежде чем обрушиться на наш город. А потом дождь стеной…

В окнах мастерской горит свет.

– Они до девяти работают, – поясняет Димка. Я чуть торможу, потому как меньше всего сейчас хочу кого-нибудь видеть. Или чтобы видели меня такой. Спасает то, что Дима – парень догадливый. Здоровается с администратором и сразу же провожает меня в отдельный небольшой зал, где уже даже свет выключили. Щелкает выключателем. Непосредственно трясет головой – мы успели намокнуть, пока добежали от машины к крыльцу. Димкины волосы напитались влагой. Зачарованно касаюсь его затылка.

– Что?

– Цвет волос у тебя красивый. Медь. Хоть в цветмет сдавай.

– Нет уж, не надо. Меня девочки любить перестанут, – смеется, ероша гриву. – Ты садись. Я сейчас полотенце принесу. Оботрешься.

На автопилоте промокаю лицо и шею. Простые действия отвлекают.

– Вот тут все необходимое. А турка… Посмотри, это, кажется, твоя?

Вдоль противоположной от окна стены располагается длинный стеллаж, на котором стоят заготовки. Там их полно. Как Димка нашел нужную – сложно представить. Сама я узнаю свою турку по небольшой выщерблине на ручке.

– В последний раз я орудовала кисточкой еще в школе.

– Это ничего. Главное – иметь твердую руку. С черчением-то у тебя все в порядке. Даже не отмазывайся. Я видел твои наброски.

Вытягиваю руку над столом. Пальцы мелко дрожат. Я хмыкаю и сжимаю ладонь в кулак. Не знаю, заметил ли Димка. Да и все равно. С ним я никогда и ничего из себя не строила. Сейчас, наверное, поздно начинать.

– А что рисовать?

– Что хочешь. Народ узоры всякие малюет. Хочешь глянуть готовые работы?

Прямо сейчас я хочу умереть. Но работы – так работы. Зачем-то же я сюда приперлась?

Теплые Димкины пальцы смыкаются на моем запястье. Послушно плетусь за ним. Работы профессионалов среди десятков других выделяются сразу. Закусив щеку, склоняюсь над полкой и пристально вглядываюсь в чужие шедевры.

– Ну что? Вдохновилась?

Не успев ответить, отвлекаюсь на зазвонивший вдруг телефон. На китайца мне только один человек позвонить может. Синхронно оборачиваемся к небрежно брошенной на стул сумочке – источнику звука. Сердце вхолостую заходится. Глубоко вздохнув, подхожу к столу. Достаю смартфон, пишу «никогда больше мне не звони», дожидаюсь, когда он прочитает, а потом кладу его на столешницу и…

– Тут случайно нет молотка?

Сохраняя на лице покер-фейс, Дима куда-то уходит и возвращается с увесистым немного нестандартного вида молотом.

– Прошу. Ни в чем себе не отказывай.

Я вкладываю в удар всю ярость, что во мне есть. Бью. Экран со смачным хрустом идет трещинами. Мало! Заношу молоток еще раз. И снова. И снова… Слезы просачиваются сквозь ментальную заслонку и текут по лицу, точно как дождь по окнам.

– Ты как?

– Отлично, – шмыгаю носом. – Давай перейдем к делу.

Димка пялится на меня с опаской, как на какого-то диковинного зверя, когда мы рассаживаемся друг напротив друга и берем кисточки. У Димки на запястье повязка.

– Тоже хотел выпилиться?

Дима закатывает глаза, а потом еще и пальцем у виска крутит.

– Не, это я в теннис играл. Потянул немного.

– Не знала, что ты занимаешься теннисом.

– Ты много чего обо мне не знаешь. Но это поправимо, – заявляет нагло. – Вот так лучше держи. Смотри, какими четкими выходят точки.

Занятие увлекает. Я поневоле переключаюсь. Не знаю, что больше завораживает – проступающий все отчетливее узор или неспешные движения Диминых красивых рук.

– Ты случайно не играешь на пианино?

– Случайно играю, – смеется, а я смотрю… смотрю… – Что?

– Да ничего. Хороший ты… Все у тебя будет.

– У тебя тоже, – убежденно заявляет Димка. – Это все херня, – кивает на разбитый в хлам телефон.

Во мне такой веры нет. Но я не берусь с Димкой спорить. Зачем? Он мне нравится в этой своей детской уверенности в том, что все будет непременно хорошо. Может, только благодаря этой его вере я сама еще как-то держусь. Все же вовремя он оказался рядом. После всего – это лучшее из того, что вообще могло со мною произойти.

– Может быть, – вру и болезненно морщусь. От долгого сидения в одной позе здорово затекла спина. Димка встает с табуретки и тянет руки, как если бы хотел размять мои плечи. Но я пугливо дергаюсь – чужие касания невыносимы. В сторону летит банка с кисточками. Толкает стакан с водой, та хлюпает на стол… С ужасом смотрю на образовавшееся безобразие.

– Прости, пожалуйста. Я сейчас уберу, – начинаю бестолково метаться. От слез перед глазами плывет. Он все же обнимает меня. Прижимает к твердой груди и принимается укачивать как ребенка.

– Я устала. Я так устала…

– Пойдем, полежишь. Здесь у деда диванчик имеется.

Как я там оказываюсь – не знаю. В памяти это время стерто. Просыпаюсь под утро. И первое время вообще не могу понять, где я. События минувшего дня возвращаются толчком. Сдувают обрывки сна.

Димка тоже спит в неудобном кресле. А мне из этой комнаты, которая, очевидно, является кабинетом Ладо, уже слышны посторонние голоса.

– Дим… – пищу.

– М-м-м? – сонно тянет он.

– Там кто-то есть. Господи… Да вставай же! Еще подумают, что мы…

– Ого! Доброе утро, – прерывает мой бессвязный лепет хозяин мастерской собственной персоной.

– Здравствуйте, Ладо. Мы тут засиделись, и вот… – лепечу, смутившись.

– Да бога ради! – усмехается грузин. – Внук, чего глазами хлопаешь? Свари девушке кофе.

Я пищу, что мне ничего не надо, но с таким же успехом я могла велеть солнцу погаснуть. Через каких-то десять минут, умытая и причёсанная, сижу за столом с кружкой кофе и пышущим жаром хачапури. Кусок в горло не лезет. Но когда тебя так радушно принимают, грех отказываться от угощения. Раскланяться удается лишь час спустя.

– Господи, как неловко! Он, наверное, самое худшее подумал.

– Например?

– Ты знаешь! – фыркаю.

– Что мы переспали? Тоже мне – худшее.

– Да ну тебя! – смеюсь сквозь слезы и отворачиваюсь к окну. – Ты меня на повороте высади.

– Это еще почему?

Я и сама не знаю. Просто интуитивно чувствую, что так будет лучше. Если Гатоев меня искал… Нет, я что, и впрямь на это надеюсь? Амаль, ты совсем дура?!

– Просто сделай так, хорошо? – ничего не объясняя, прошу я. И это Димку обижает как будто. А я меньше всего хочу его обижать! – Дим… – зову негромко.

– М-м-м?

Протягиваю руку:

– Спасибо за то, что побыл со мной. Ты не представляешь, что для меня сделал.

– Что?

– Помог дождаться утра…

Мой взгляд цепляет его. И я как по кабелю передаю, может, совсем не то, чего ему бы хотелось – свою нежность, искреннюю благодарность и тепло. Димка осторожно пожимает мои палицы. Между нами происходит что-то важное. Что-то, после чего мы не будем прежними. Расшатывающийся из стороны в сторону мир неожиданно обретает опору. Как же все-таки хорошо, когда тебе есть на кого опереться, да… На Димку можно.

– Что думаешь делать дальше?

– Ничего. Отосплюсь. Все равно сегодня из меня никакой работник. – Пытаюсь улыбнуться. – Ты, кстати, тоже бери выходной. Я разрешаю.

– Спасибо, конечно, – смеется. – Может, тогда вместе…

– Нет! – перебиваю. – Мне правда надо побыть одной. Но за предложение спасибо.

К чести Димки стоит отметить, что он на своем не настаивает. И даже скрепя сердце высаживает меня на повороте, как я и просила. Потом, правда, гаденыш такой, едет за мной аж до самой калитки. И только убедившись, что я благополучно вошла, дает по газам. Димка не знает, что у того, от кого он думал меня защитить, есть ключи от моего дома. Какая же я непроходимая дура! Так раскисла…

А может, вообще зря я парюсь? Ну какой смысл Гатоеву меня ждать?

Шагаю в лифт. Выбираю свой этаж. Проворачиваю ключ, захожу в квартиру. И по плотному аромату дыма, который меня окутывает, понимаю – нет, зря я надеялась, что это будет легко.

– Где ты шлялась?

Сидит. Нога на ногу. Щиколотка на коленке. Так нельзя сидеть – любой мануальщик скажет. А он сидит. Все в тех же темных праздничных брюках и белой майке, которая кажется необычайно яркой в сумраке, образованном задернутыми наглухо шторами.

– Покинь мой дом.

Подпрыгивая на одной ноге, снимаю туфлю с другой. Храбрюсь. Но дыра внутри опять расходится краями.

– Я задал тебе вопрос.

– Какой вопрос? Где я была? А ты на правах кого спрашивает, а, Муса?

– Что с тобой не так? Какая муха тебя укусила?!

Я прохожу мимо, огибая Гатоева по дуге. Распахиваю шторы. И только потом оборачиваюсь. Хочу ему в глаза заглянуть. Да-да, просто в глаза заглянуть в надежде понять хоть что-то. Хорошо, что он явился.

– Ты же все понял, – замечаю безжизненно.

– Что я понял?

– Не обижай меня этим.

– Чем?

– Не делай из меня дуру.

Глаза, в которые я так хотела заглянуть – налились красным. Я благодаря Димке поспала. А Гатоев как будто всю ночь в темноту пялился.

«Ну да, Амаль, ты его еще пожалей», – одергиваю себя.

– Послушай…

– А ты мне скажешь что-то новое? Может, все не так, как мне это преподнесли?

Гатоев сверлит меня буравчиками взгляда. И выплевывает одно только слово:

– Сидельник…

Он даже не отпирается. Впрочем, так даже лучше. Отпираться в такой ситуации – вообще последнее дело.

– Амалия…

– Он соврал?

– Смотря в чем.

О, да, тут, наверное, надо бы уточнить. Например, то, что Муса хотел меня использовать, чтобы нарыть на моего бывшего какой-нибудь компромат. Но знаете в чем соль? За это я бы его простила. Ну, ведь бывает так, да? Вот встречаешься ты с человеком с одними намерениями, а потом узнаешь его получше, и все меняется… Тогда остается один вопрос.

– Ты женишься на той девочке?

Давай же, соври! Или нет… Нет. Скажи правду, и покончим с этим. Потому что я ни черта не вывожу. Потому что боль перемалывает меня в фарш.

– Это ничего не поменяет между нами.

Он подходит. Его взгляд горит фанатичной убежденностью.

– Ничего не поменяет… – эхом вторю я. – Ты вообще серьезно?

– Это договорной брак. Я ее пальцем не трогал…

– Но тронешь.

– Это ничего не изменит! Ты все равно будешь главной женщиной в моей жизни.

Смешно. Он никогда еще не говорил со мной так мягко. Будто с душевнобольной… А я больна, да… Его голос – словно гипноз. Его взгляд – канат. Его руки – место, где я хочу быть. Он протягивает их ко мне. И я как привязанная шагаю в его объятия.