Огненное сердце

Глава 25

Обвожу вежливым взглядом собравшихся за столом. Помню, когда Сидельник притащил меня на награждение, я от этой девочки – невесты Мусы, не могла оторвать взгляда. А теперь как будто и дела нет до того, какая она. И если что цепляет, так это несоответствие того, как я ее представляла, умирая от ревности, реальности. То есть она, конечно, молоденькая и вся такая темненькая, но нет в ней ни забитости, ни покорности судьбе.

Отметив это краем сознания, возвращаю взгляд к Мусе, который, извинившись, выходит из-за стола. Я шагаю за ним в проход между выстроенных в ряд диванов. Отходим куда-то вглубь коридора, так чтобы нас не было видно из зала. И замираем друг напротив друга, скрестившись взглядами. Он – закрытая книга. Что там, за этим прищуром? Какие мысли?

– Отпусти его.

– С чего вдруг?

Я могу закрутить. Могу долго объяснять, кружа вокруг да около, чтоб не в лоб прикладом, чтоб осторожно, дипломатично, чтоб, мать его так, никого не обидеть. Но на это времени нет. Рублю как есть:

– Он не виноват в том, что тебе не хватило духу пойти против традиций.

Нерв на идеально выбритой по случаю свидания щеке Гатоева дергается. Выдавая хоть какие-то живые эмоции. Значит, я попадаю в цель. В точку уязвимости. И это победа, да, которая непонятно к чему приведет. Ведь вполне может так случиться, что Муса лишь сильней обозлится. А я к другому стремлюсь, вот так, не стесняясь, его провоцируя. В конце концов, там, где злость, наверняка еще живы другие чувства. Я хочу, чтобы он вспомнил о них. Я хочу, чтобы он заглянул в свою душу и был честным. Хотя бы с самим собой.

– Судя по тому, как ты быстро утешилась, я все сделал правильно.

Ах вот что его заело! Господи…

– А сам, Муса? Ты в своем глазу бревна не видишь?

– Это…

– Другое? Слушай, ты же умный мужик. С понятиями. Иначе я бы в тебя не влюбилась…

– Да что ты вообще знаешь о любви? – срывается зло. Достает сигарету, сжимает зубами. Красивый. И когда-то любимый очень.

Прямо сейчас самое время напомнить, что это не я его обманывала, планируя свадьбу с другим, но вместо того, чтобы опять его обвинять, тихонечко замечаю:

– Я знаю, что она делает человека очень уязвимым. И мне жаль, Муса, если тебе больно. Я к этому не стремилась, поверь. Ты, наверное, тоже не хотел причинить мне боль, когда соглашался на брак с той девочкой. Давай сойдемся на том, что есть обстоятельства, которые сильнее нас. И отпустим друг друга, раз уж так получилось. Просто как цивилизованные люди отпустим. Потому что я не хочу войны. Пожалуйста, ради всего хорошего, что между нами было…

– Войны… – будто меня не слыша, зло кривит губы Гатоев.

– Конечно, войны. Лютой. Насмерть. Я свое, Муса, не отдам. Никому не отдам. Никогда.

– Что-то я не припомню, чтобы ты за наши отношения билась с таким отчаянием.

– А зачем? Какой в этом был смысл? Ну, кроме того, чтобы просто потешить твое самолюбие? Что ты мне предлагал, напомнить?

– Себя, – агрессивно дергает крыльями носа.

– Это неправда, – устало парирую я. – В глубине души ты и сам прекрасно понимаешь, что поступил со мной нечестно. Но я простила тебя. Правда, простила. Прости и ты мне то, что я быстрее, чем ты, утешилась. Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Просто бывают такие люди, против которых ты совершенно бессилен. Дима такой. Он… – я сглатываю вставшие поперек горла слезы и с улыбкой, которая возникает каждый раз, когда я думаю о моем рыжем, продолжаю: – Совершенно удивительный. Я любила тебя, Муса. И если бы мы были вместе, никогда бы тебя не предала. Но мы расстались. Не по моей вине, заметь. И я полюбила другого. Это жизнь. А в жизни свято место пусто не бывает. Что мне надо сделать, чтобы закончить нашу историю красиво? Ты скажи. И клянусь, я это сделаю…

– То войной мне угрожаешь, то в ногах валяешься, прося о мире, – презрительно кривит губы.

– Дима научил меня, что любовью и хорошим отношением можно достичь гораздо большего, чем агрессией. А жизнь показала, что во многом он прав.

– Не боишься, что тебе быстро надоест этот травоядный?

– Скорее, я боюсь обратного. Все же два предательства подряд не добавили мне уверенности в себе, знаешь ли. Чувствую себя несколько неполноценной. Да и моложе он.

Мне не в лом сказать, как есть. Не в лом выглядеть в глазах Гатоева уязвимой. Димка научил меня еще одной вещи – уязвимость может быть мощным оружием. И что-то мне подсказывает, в случае с Мусой и его мощными инстинктами защитника такая тактика сработает.

– Муса, он со мной на ЭКО пойти хочет…

Желваки на его щеках проступают сильней.

– Мне пора идти.

И уходит, блин!

– Если ты мне не пообещаешь его выпустить, я устрою безобразный скандал! Прямо сейчас. Хочешь?! Расскажу твоему свекру, с кем ты был, когда его дочь обхаживал. Думаешь, я не смогу? Ха! Да я прямиком к президенту пойду! Мы с ним несколько недель назад как с тобой общались! А потом выйду в прямой эфир и расскажу на весь мир об этой ситуации. И плевать мне на последствия. Слышишь?! Я сделаю все, я костьми лягу, выгрызу, если понадобится, его из твоих лап. Никому его не отдам…

Гатоев оборачивается. Смотрит, смотрит… И это такое странное ощущение. Хочется подойти и обнять его. Обнять своего палача. Потому что ну не может он так… Не может. Я ведь знаю, что он другой. Не бывает абсолютного зла. Ну, не бывает, и все тут. Я не хочу жить в мире, в котором есть место для этого.

– Ну, хоть кого-то ты не отдашь. Меня так слила в два счета, – хмыкает. – Этот твой, кстати, тоже неплохо держался. Сейчас не знаю. Может, уже поумерил пыл.

– Пожалуйста, – беззвучно шепчу я. – Не заставляй меня использовать против тебя оружие. Потому что моя рука не дрогнет. Пожалуйста, Муса, я не хочу.

– Езжай домой. Война – не женское дело.

Гортанные нотки в его голосе становятся гуще, взгляд – тяжелее. Так что когда он поворачивается ко мне спиной и уходит, я делаю первый полноценный вдох за долгое время.

Ну, вот и что это означает?! Что? Он выпустит его? Или нет? Как мне быть? Что прикажете делать?

Выхожу на улицу. И только когда осенний холодный ветер проникает под полы пальто, понимаю, что буквально до трусов мокрая от волнения. Меня охватывает ледяной озноб. Зубы выбивают чечетку. Я едва не роняю телефон, который достала, чтобы вызвать такси. Сначала переодеться. Потом опять адвокаты. И проклятый Сидельник, чтоб ему пусто было! На которого Димка, похоже, напрасно рассчитывал. А все потому, что я так и не нашла в себе сил рассказать, что его отец неожиданно воспылал ко мне страстью.

Ох уж эти мужики. Что с ними не так? Каждый раз все до основания рушат. Каждый гребаный раз. Как будто в них заложена программа уничтожения…

Такси останавливается у дома. Поднимаюсь к себе. Едва не спотыкаюсь о наши с Димкой чемоданы. Вот так противилась-противилась его переезду ко мне, а теперь бы все на свете отдала, чтобы он был здесь. Сползаю на пол. Судорожно дергаю молнию. Вытащив первую попавшуюся рубашку, зарываюсь в нее лицом. И вою. Плачем это не назовешь.

Сколько длится моя истерика – не знаю. Но в какой-то момент я вспоминаю, что просто не имею права вот так бездействовать. Что на счету, может быть, каждая секунда, что ему там гораздо хуже. Вскакиваю…

И опять не могу дозвониться. Ни до адвоката, ни до Сидельника.

Что я могу еще сделать? Ждать, что Гатоев одумается? Или все-таки действовать? Меня раздирают на части сомнения. Иду в душ в надежде, что вода смоет ненужные эмоции. Но, конечно, это обман. Из ванной я выхожу в таком же разобранном состоянии… Только и того, что чистая. И тут вдруг кто-то в дверь звонит. Я замираю. Замирает все: сердце, кровоток, дыхание… Как во сне, делаю шаг к двери. Открываю и, накрыв ладонью рот, опять начинаю плакать. Потому что вот он… Стоит. На пороге моего дома. Живой и, кажется, даже здоровый. Секунду стоит, а потом ко мне, конечно, бросается.

– Ну, ты чего? Ты чего, глупая! Перестань сейчас же душу рвать…

Я послушно трясу головой. Конечно, чего это я? Но только как тут успокоиться, а? Вот как? Нет-нет, совершенно не получается. Я в какой-то истерике принимаюсь шарить по его телу ладонями, взглядом…

– Он тебе что-нибудь сделал? Он как-то тебя обидел?

– Нет! Амалия, нет… Малыш… Ну, ты что? Перетерли как мужик с мужиком, попили чая и разошлись.

Я отстраняюсь, заглядываю в любимые глаза. И ни на секунду ему не верю. Несмотря на то, что сквозь слезы ни черта не могу разглядеть. Мне надо удостовериться! Я поэтому начинаю стаскивать с него одежду. А этот дурак смеется!

– Эй! Солнышко, я польщен, но мне бы лучше сначала в душ мотнуться…

– Тщ-щ-щ!

– Амалька, ну правда. Я воняю, как горный козел. Малыш…

Он не воняет. По крайней мере, я ничего подобного не ощущаю. У кислорода вообще есть запах? Не думаю. А он – мой кислород. Безупречную кожу уродуют синяки. Я несмело касаюсь их пальцами, я рыдаю, я опускаюсь на колени и целую каждую, блин, отметину.

– Ну, перестань, а? – беспомощно просит Димка.

– Что они с тобой сделали, а? Вот что?

– Да ничего. У меня просто сосуды близко к поверхности расположены. В детстве вообще как леопард ходил весь в фингалах. Подумаешь. Ащ-щ-щ…

– Больно?

– Ага. Южнее просто пипец как болит. Но я сначала все же помоюсь… А-а-амалия. – стонет, откинувшись головой на стену.

Мне категорически мешают разбросанные по полу чемоданы. И рыдания, что после короткой паузы опять начинают сотрясать грудь. Никогда до этого я не знала, что могу вырабатывать слезы в таких количествах. Просто какой-то ужас.

Димка сползает ко мне на пол. Мы переплетаемся с ним руками, ногами, чувствами…

– Как тебе среда?

– Смотря для чего.

– Для того чтобы расписаться.

– По-моему, чудесный день, – улыбается он, затаскивая меня к себе на колени.

– А в четверг поедем в больницу. Я согласна пройти через ЭКО, если ты не передумал.

– Нет, конечно!

– И самое главное…

– М-м-м?

– Я тебя люблю. Так люблю, Дим, ты себе даже не представляешь.

Его руки сжимаются вокруг моего тела сильней. Но даже это выходит у него… осторожно. Будто он боится мне навредить.

– Очень-очень люблю. Бесконечно. Я не знаю, что со мной будет, если ты однажды уйдешь.

– Этого никогда не случится, – убежденно говорит он.

– Дай бог. Потому что ты даже не представляешь, на что я способна. Я и сама не представляла. А сегодня примчалась к Гатоеву и… Думала, глотку ему перегрызу.

Димка не говорит «не надо было», не кричит, дескать, я бы сам справился. Мы вообще не тратим на это время. Просто наслаждаемся возможностью касаться друг друга, дышать одним на двоих воздухом... Пусть вот так, в холле, посреди разбросанных чемоданов. Один из которых открыт.

– Она будет на тебя похожа…

– Златка?

– Угу. Прямо перед глазами у меня стоит…

– Тогда пусти меня в душ, и пойдем уж скорей ее делать.

Влажно смеюсь. Отголоски истерики клубком змей шевелятся в животе. Кажется, этот страх теперь навсегда со мной.

– Знаешь ведь, что не получится.

– Не сбивай настрой! – смеется.

– А я думала, что сама по себе являюсь отличной мотивацией, – деланно кривлю губы, а сама вся сжимаюсь внутри в ожидании его реакции.

– Да сто пудов, малышка. Я на тебя только гляну, и все… Хоть гвозди забивай.

– Твоей балдой можно попробовать.

– Эй! – хохочет рыжий. – Я, конечно, для тебя готов на все, но это как-то негуманно, не находишь?

– Нахожу. Не будем, уговорил.

– Найдем ему лучшее применение.

– Однозначно. У меня даже несколько идей есть…

Наши взгляды с Димкой встречаются. А потом он резко вскакивает прямо со мной. Форма у моего рыжика просто отпадная, мне до такой еще приседать и приседать…

– Запомни их, чтобы воплотить в жизнь, когда я вернусь из душа.