Огонь для Проклятого

Глава пятидесятая: Хёдд

— Мор, что поразил Лесную Гавань — всего лишь испытание нашей стойкости, — провозглашает шаман уверенным голосом. — Быть может, кто-то из вас решил, что это наказание или, пуще того, проклятие. Но нет. Это — благо. Это возможность показать предкам, что мы достойны их памяти, достойны их подвигов, достойны всех тех веков, что наши отцы и деды боролись за саму нашу возможность жить. Но что с нами случилось? Почему мы опустили оружие? Почему позволили чужакам топтать нашу землю, копаться в ней и вскрывать ее внутренности, преследуя собственные корыстные цели? Почему, — он обводит обвиняющим взглядом всех собравшихся, — мы спокойно ходим, спим, едим, когда наша земля стонет от иноземного гнета?

— Мы виноваты, верховный, Турин опускается перед шаманом на одно колено, склоняет голову. — Лучшие из нас погибли. Мы же трусливо попрятались по дальним деревням в надежде, что беда минует сама собой. Что все снова станет, как прежде. Но мы ошиблись.

— Все мы ошибались, — вздыхает шаман и касается плеча Турина, призывая его подняться. — Вставай, воин. Твоя жертва велика — и предки видят ее. Они видят каждого из нас! — возвышает голос. — Не страшитесь, не сомневайтесь, не бегите. У нас нет иной земли, кроме той, на которой мы стоим. Не мор, не болезнь, но избавление. Ибо свобода приходит только через боль!

В толпе собравшихся слышатся крики поддержки, воинственные вопли, но не так много, как, скорее всего, хотелось бы шаману.

— О какой свободе ты говоришь, верховный? — делаю вперед еще один шаг. — Кому ты служишь? Чья воля говорит твоими устами?

— В тебе нет веры, Хёдд, — бросает зло. — Твоими думами владеют вовсе не собственные земляки, не собственный народ. Там поселился… — он красноречиво переводит взгляд на Кел'исса, — враг. И он нашептывает тебе. И ты не слышишь его лжи, не понимаешь всего обмана, коим он опутывает тебя, норовя снова сделать своей послушной куклой.

Как ни больно это осознавать, но именно послушной куклой я и была до того, как пришло известие о гибели Кела. И каждый из присутствующих здесь имеет полное право меня в этом обвинить.

Вот только молчать, как сделала бы раньше, я не буду.

— Моя вера прямо сейчас излечивает людей, шаман! — говорю с вызовом. — Кто-нибудь видел, как выздоровел хоть один человек, пораженный мором? — обращаюсь ко всем.

В ответ лишь отрицательное поматывание головами.

Прошу своего охранителя привести мальчика и мужчину со шрамом.

— За тобой идет смерть, — смотрю на брата. — Это не искупление — это истребление, Турин. Истребление твоего собственного народа. Я не знаю, кто и что наговорил тебе, что ты, благородный воин, решил уничтожить всех нас в угоду тварям из другого мира.

И снова гул среди собравшихся.

Мои слова резки, я обвиняю собственного родственника — и люди не останутся к ним равнодушны.

Когда Эйстин приводит первых поправившихся, люди снова замолкают. Но лишь на мгновение, потому что потом из толпы отделяется одинокая фигура женщины.

— Мама, — кричит мальчик и бежит к женщине.

Их обступают, тянут руки к мальчику, кто-то подходит к мужчине со шрамом. Вопросы- вопросы, попытки просто прикоснуться.

— Черная магия! — во все горло кричит шаман. — Она ведьма, спевшаяся с чернокнижником!

— Или Духи отвернулись от тебя, шаман?! — не отказываю себе в удовольствии ощериться, глядя, как его лицо покрывается красными пятнами. — Или все твои слова — ложь?

Все это очень неправильно, всем этим препирательствам не должно случаться в одном народе. Нам и без того сложно, чтобы еще рвать друг другу глотки и пытаться заслужить одобрение ничего не понимающих прохожих. Но я не вижу иного способа противостоять его лжи.

А Турин, между тем, немного отступает, позволив разошедшемуся шаману вести разговор в одиночку.

— Никто не знает, здоровы ли эти люди, — шаман указывает на мальчика.

И его мать тут же заслоняет его собой.

— Нам не нужна твоя помощь, верховный, — говорю я. — Не нужны твои лживые слова. Не нужны даже твои откровения, потому что в странной надежде удержать в руках правоту ты обратился к тому, кто ведет за собой тьму. Мне больно об этом говорить, но разве ты не видишь, кем стал мой брат? Разве не видишь силы, сокрытой за его мертвым взглядом?

— Тебя сожгут, ведьма, — сжимает кулаки шаман. — Взять ее! Во имя Духов! И проклятого чернокнижника. Вот откуда все наши беда. Неужто не помните вы, что именно с его возвращением начался мор? Предки дали нам последний выбор — биться и победить или остаться в стороне и издохнуть, точно скот!

— Я предлагаю выжить и победить.

По сути, наша перепалка — прямое нарушение установленных халларнами правил относительно всевозможных крамольных разговоров. Мы все преступники. Да только что теперь с того толку если каждый день для всей Гавани может стать последним?

— Вы все хотите, чтобы предки вас прокляли? — оглядывается шаман, когда понимает, что никто не вяжет мне руки.

Неправильно будет сказать, что его слова вообще не нашли ни одного благодарного слушателя. Тут и там вижу воинов, готовых выполнить его приказ, но их не так много, чтобы они рискнули выйти против остальных. А Турин и его люди отчего-то совсем не торопятся ввязываться в открытую драку, хотя я, признаться, была уверена, что именно для этого они и пришли.

— Никогда еще ведьма не уходила от праведного людского гнева! — шипит шаман и достает нож. — Кто встанет на пути служителя Духов — распростится с вечной своей душой.

Он шагает ко мне, но тут же замирает.

— Хватит игр, — на мое плечо ложится рука Кел'исса. — Если у старого дурня черви выгрызли мозги, это не значит, что все остальным должны слушать его бредни. А касательно Турина… я бы очень хотел попросить его людей снять с лиц маски. Возможно, там мы увидим нечто, что станет много убедительнее любых слов.

— У тебя здесь нет власти, чернокнижник, — указывает в его сторону шаман.

— Возможно, да. Возможно, нет. Возможно, я мимо проходил. И увидел, как ты встал не на ту сторону. Хорошо, дело твое. Каждый имеет право повеситься. Но делай это один, шаман. Не тащи за собой людей. Пусть поживут.

— Чтобы ублажить еще какие-то твои прихоти?

— Чтобы самим решить, что делать. Без шантажа и угроз старого козла.

Не верю, что слышу подобное от заклинателя Костей. Но вряд ли он по-настоящему так думает, скорее, чтобы насолить верховному.

— Ладно-ладно, — неожиданно снова подает голос Турин. — Я всего лишь хотел поговорить с любимой сестренкой и образумить ее. Но не получилось — бывает. Не стоит спорить, а то еще кто-нибудь случайно поранится.

Он бросает топор одному из своих людей и медленно идет ко мне.

— Прости, Хёдд, я, правда, хотел, как лучше. Не держи на меня зла. Думал, что смогу помочь, думал, что все вернем к тому, как было прежде.

Он совсем рядом, всего в паре шагов, и я снова очень надеюсь, что Келу хватит терпения устоять за мной. Никогда прежде он не говорил из-за моей спины, никогда прежде не позволял быть первой, для него это точно непривычно и ново. И кто-то наверняка скажет- прячется за бабской юбкой. Только подобное может прийти в голову человеку, который ничего не знает о Кел'иссе и его самоуверенности. Сейчас он дал мне возможность самой говорить с собственным народом, не лез до последнего, пока шаман не решил перейти последнюю границу. И я ему за это очень благодарна.

— Как прежде уже не будет, — говорю я. — И ты точно знал, какое зло принес в эти стены.

На этот раз Турин падает на одно колено уже передо мной и склоняет голову.

— Ты могла бы стать властительницей всего Севера.

— Властительницей пепелища, заваленного мертвецами? Нет, братец, ты хотел смерти всем нам.

Он медленно протягивает ко мне руку и замирает в ожидании.

Жду и я.

Не верю в его раскаяние и смирение просто потому, что и сейчас не увидела в нем прежнего Турина.

— Надеюсь, ты все еще там, — говорю, протягивая руку в ответ. — Я люблю тебя, Турин. Вернись ко мне. Ты не можешь просто исчезнуть.

Его пальцы касаются моих пальцев и прикладывают к своему лбу.

Мгновение — и он поднимает на меня взгляд. Отшатываюсь от той безумной ярости, что вижу там. Меня буквально окатывает не то жаром, не то холодом, я даже не могу понять, так кратко это состояние, но, тем не менее, оно оставляет во мне подобие саднящего ожога. Не человек, не зверь — существо, которое просто не может существовать в мире людей. Потому что нельзя так ненавидеть. Потому что такая ненависть обязательно сожжет изнутри.

Турин поднимается, разворачивается спиной и просто уходит, не сказав больше ни слова. Его люди уходят следом. Лиц они так и не открыли.

Вздрагиваю от порыва легкого ветра и замечаю на внутренней стороне запястья, что протягивала брату, небольшую царапину. Смахиваю каплю набухшей крови.

Это и все? Не могу поверить, что Турин просто ушел.

Шаман дергает головой из стороны в сторону, что-то невнятно бормочет, все еще призывая покарать ведьму, но на него смотрят скорее с раздражением, чем с уважением.

— Госпожа… — бросается мне в ноги мать выздоровевшего мальчика. — Спасибо вам! Я молиться за вас буду.

Поднимаю ее за плечи и улыбаюсь, хотя кожа на щеках как будто усохла и вот-вот порвется. Все же уход Турина меня очень беспокоит. Не для того он приходил, чтобы показать мне спину.

— Всех больных сносите в святилище духов! — объявляю всем. — Быстрее, пока у нас есть время.

Не знаю, как долго будет бездействовать Магн’нус, не знаю, на самом ли деле ушел Турин. В любом случае теперь брат знает, что мы в состоянии вылечиться. А значит, об этом узнает и муж. По крайней мере, я в этом почти не сомневаюсь. Значит, следует ждать ответного хода.

— Я наговорила много лишнего? — поворачиваюсь, наконец, к Кел'иссу.

Вместо ответа тот лишь демонстративно закатывает глаза.

— И ты не остановил меня?

Кел морщится, затем резко наклоняется, зачерпывает грязного снега, быстро лепит комок и запускает им в шамана, что боком пытается пробраться в святилище.

— Пошел вон, пень старый, пока я не отрезал тебе яйца и не заставил их сожрать. Все, здесь тебе больше не рады. И — нет, слюну пускать не надо, все свое терпение я на сегодня уже истратил.

Шаман выглядит очень хмуро, но нож из его руки куда-то делся. Он переводит взгляд на меня, но я просто молчу, продолжая смотреть на него в ответ. В конце концов, верховный шаман уходит прочь.

— Знаю-знаю, — ухмыляется Кел, — это тоже плохое решение. Для многих из твоих людей он все еще что-то значит. Но не верю ему, хоть что говори. Подсыплет в обычную воду какую-нибудь гадость, так всей кучей потом дристать будем. И это в лучшем случае.

— Ну тебя, — изображаю великое недовольство. — Как думаешь, почему Магн’нус все еще нас не трогает?

— Хочу думать, что он напился и сломал себе шею с горя. Но на всякий случай предлагаю выставить побольше вооруженных мужиков вокруг. Прямо много мужиков.

— Я тоже так подумала.