Опасная леди

Лондон

27 января 1821 года

Роланд Эпуорт внешне был само воплощенное спокойствие. Укутав свое массивное тело в домашний халат из рубиново-красного итальянского шелка, он сидел на своем любимом месте перед камином в салоне, вытянув перед собой крепкие ноги в темно-синих панталонах, и читал «Таймс». Время от времени он подливал из графина бренди в стакан, стоявший на столике рядом с ним. Если не считать редкого перелистывания газетных страниц, это было единственное движение, нарушавшее на короткое время невозмутимость застывшего изваяния.

И даже миссис Пикок, кухарка, которая всегда была готова идти за него в огонь и в воду, не могла понять этого почти вызывающего хладнокровия.

– Может ли мужчина, имеющий хоть чуточку сердца, бесстрастно читать парламентские новости, когда его бедная жена так мучается? – с жалобными нотками в голосе говорила она мистеру Стоунхоллу, дворецкому.

– А что, по вашему мнению, он должен делать, моя дорогая? – с обычным высокомерием отвечал он. – Напиться? Заламывать руки? Мешать акушерке? Вертеться под ногами у врача? Рожать детей – это ведь женское дело, так повелось со времен Евы.

– Вот уж действительно, столько мудрости я от вас не ожидала. – Миссис Пикок прямо-таки источала язвительную любезность.

Две девушки – прислуги по кухне, бывшие свидетелями этой случайной стычки, обменялись украдкой многозначительными взглядами.

Между кухаркой и дворецким велась постоянная борьба за абсолютное господство в доме Эпуортов. Сегодня чаша весов, по-видимому, склонялась в пользу рассерженной мастерицы кулинарного искусства, круглое красноватое лицо которой чуточку помрачнело. Возведя большой палец к небу, она сказала:

– Но я готова поспорить, что если бы рождением этих бедняжек-малышей занимались мужчины, то на свет появилось бы намного меньше детей, мистер Стоунхолл!

В то время, когда дворецкий искал подходящий ответ на это действительно неуважительное замечание, возникло ощущение беспокойства, шедшее из комнат наверху сюда, в полуподвал. Забыв о своем споре, кухарка и дворецкий обменялись озабоченными взглядами и одновременно повернулись в сторону двери.

И даже Роланд Эпуорт отложил в сторону газету, прервав созерцание ее передовой статьи, освещавшей положение промышленных рабочих в Шеффилде, которую он пытался читать уже в пятый раз, не понимая смысла.

С проворством, неожиданным для его массивной приземистой фигуры, он подошел к основанию лестницы, прежде чем доктор Джон Мейолл спустился на последнюю ступеньку. Врач выглядел устало, и, казалось, морщины на его лбу за последние часы углубились и их стало больше.

– Поздравляю, сэр! У вас чудесная, здоровая девочка! – Изнеможение в его голосе плохо сочеталось с радостной вестью.

Эпуорт понял все.

– А моя жена?

– Она зовет вас, сэр. Было бы лучше, если бы вы поспешили.

Роланд предчувствовал это, боялся этого. Все было напрасно. Всей его силы, его большой любви, даже денег, которых у него было предостаточно, не хватило, чтобы отвлечь Сюзанну от ее замысла. Доктор Мейолл его предупреждал. Ни ее здоровье, ни ее физическая конституция не обещали легких родов. То, что она настояла на своем и вообще решила произвести на свет этого ребенка, было огромной, роковой, смертельной ошибкой!

Хрупкая фигурка бледной до прозрачности молодой матери с трудом угадывалась под простынями между резными спинками огромной кровати. Нежный алебастровый тон ее кожи почти сливался с белым шелком подушек, и даже мягко очерченные губы были бескровны и бледны.

Огненно-рыжие блики на ее темных волосах, казалось, погасли, и лишь в ищущих светлых глазах, которые беспокойно перебегали с одного предмета на другой, еще теплилась жизнь. Остановившись на Роланде Эпуорте, они успокоились. Когда он медленно подошел ближе и упал на колени рядом с ее постелью, глубокий вздох приподнял впалую грудь умирающей.

– Мне очень жаль, Роланд, что… это… это не сын, о котором ты тайно мечтал… – выдохнула она угасающим голосом. – Я так желала доставить тебе хотя бы эту радость…

Она с трудом подняла руку и коснулась холодными пальцами угловатого лица мужчины, на котором особенно выделялся крупный нос, выдававшийся вперед, как эркер, из-под широкого лба с редкими волосами над ним. Жесткое лицо. Но иногда оно становилось даже привлекательным, как сейчас, когда его серые мрачные глаза были наполнены любовью пополам с отчаянием и глубокой тревогой.

– Все, чего я хотел бы от жизни, – это тебя…

Эти сказанные хриплым голосом слова каким-то чудом вызвали отсвет далекой улыбки в уголках дрожащих губ Сюзанны.

– Я этого не заслужила… Прости меня, Роланд!

А затем так громко, что он вздрогнул:

– Руперт! О Руперт!

По холодным как лед пальцам, которые он, оберегая, держал в своих руках, прошла легкая дрожь, затем они обмякли. Веки женщины опустились. Сюзанна Эпуорт не пережила родов.

И в этот самый момент, как бы почувствовав потерю, маленькое, только что родившееся существо горько заплакало. Незнакомый резкий звук проник через опустившееся на молодого отца удушающее облако тумана из ненависти и горя.

Осторожно, словно она была из венецианского хрусталя, положил он правую руку умершей поверх левой и поднял их ей на грудь. Затем обернулся и всмотрелся в туго перевязанный сверток, который, как бы в утешение, протягивала ему акушерка.

Ребенок был уже запеленут до подбородка в тончайшее полотно, на безволосой головке топорщился кружевной чепчик. Однако отец видел только печальное, красное, сморщенное личико Арлекина и широко открытый беззубый рот, казалось, скорее принадлежащий сердитому старику, чем младенцу.

– Она здоровая, сэр, и великолепно развитая. Крупная девочка!

Роланду Эпуорту показалось, что акушерка хочет как бы приукрасить его собственную дочь, словно товар, очевидные недостатки которого продавец пытается скрыть, пользуясь сомнительными аргументами.

Как купец, он знал цену подобным уловкам. И хотя стал отцом в первый раз, даже он не мог не заметить, что его и Сюзанны дочь была явно некрасива.

Но, возможно, это было и к лучшему. Может быть, даже очень хорошо.

Он попытался погладить малышку по щеке, но прежде чем дотронулся до нее, ищущая рука ребенка схватила его за протянутый палец и держала удивительно крепко.

– Сохрани эту твою силу, – пробормотал он хрипло. – Она тебе пригодится, потому что ты должна отомстить за свою мать, леди Уинтэш!

– Сэр? – Повитуха наклонилась к нему с выражением любопытства. – Как, вы сказали, следует окрестить девочку?

– Я ничего не говорил. Лучше позаботьтесь о кормилице для ребенка, – резко поставил он ее на место. – Если уж небо так поспешило призвать к себе ее мать, то с крещением оно может и немного подождать. А теперь оставьте меня наедине с моей женой…

Он сохранял свою гордую осанку, пока этот его приказ не был исполнен, а затем вновь повернулся к усопшей и наконец позволил себе отдаться боли, от которой у него перехватывало дыхание.

Покой, который теперь исходил от Сюзанны, смягчил глубокие борозды в уголках ее рта, проложенные болью. Сейчас она вновь походила на красивую молодую женщину, которой когда-то была. Давно, прежде чем ее жизнь была разрушена одним негодяем, бессовестным и бесчестным. Негодяем, которого она, несмотря ни на что, в глубине души все еще любила. Какие доказательства этого еще нужны, если она скончалась с его проклятым именем на устах?

Руперт Кройд, десятый граф Уинтэш, женатый на очаровательной леди Аманде. Отъявленный негодяй, игрок, лжец! Именно он виновен в том, что Сюзанна разучилась смеяться и радоваться жизни. Ему придется за это заплатить! За каждую слезу, за боль, за каждый отдельно взятый вздох, полный отчаяния…

«Я отомщу за тебя, Сюзанна! Клянусь тебе! – твердил про себя Роланд. – Я унижу его и его родных, унижу еще более сильно, чем он проделал это с тобой. И наша дочь станет моим орудием!»