Отчаянная девчонка

Пролог

Итак, вот список причин, по которым я никогда не смогу полюбить свою сестру Люси:

10. Мне достаются по наследству все ее старые шмотки.

9. Когда я отказываюсь носить это старье, сестрица начинает занудно объяснять что–то про сложности переработки отходов и загрязнение окружающей среды. Я, конечно, люблю природу, но не настолько, чтобы облачаться в ношеное белье своей сестры.

8. А если я возражаю, она говорит мне гадости.

7. Все ее разговоры по телефону происходят следующим образом:

«Да ты гонишь… А он чего?.. А она чего?.. Быть не может… Ты гонишь… Я тоже нет… Ну и кто это сказал?.. Полная чушь… Нет, вовсе нет… Да не нравится он мне… Почти не нравится… Ладно, пока, звони».

6. Она выступает с группой поддержки. Неплохо, да? С группой этих тупых девиц, которые изображают преданность футбольной команде и которых называют чирлидерами. Каждый божий вечер она не просто марширует и скачет, а еще и машет дурацкими палками с помпонами перед толпой дикарей, которые носятся по футбольному полю взад–вперед. А поскольку мама с папой считают, что ужин – едва ли не главное семейное мероприятие, из–за нее мы едим в полшестого вечера, хотя никто еще не голоден.

5. Все учителя постоянно повторяют:

«Знаешь, Саманта, когда твоя сестра у нас училась, она никогда:

– не писала немецкие существительные с маленькой буквы,

– не забывала физкультурную форму,

– не слушала на уроках плейер,

– не рисовала на своих джинсах».

4. У нее есть парень – совершенно нормальный парень. Они самая странная пара в школе: девчонка из группы поддержки и серьезный умный парень. К тому же он одевается совсем, как я: тяжелые ботинки, черный кожаный плащ до пят, серьга в одном ухе и так далее.

Этот парень, Джек, не какой–нибудь повернутый на учении зубрила, просто он очень одаренный. Он развешивает на гараже свои картины, и их никто не портит. (В случае с моими художествами это было бы неизбежно.) Но самое главное – наши родители его терпеть не могут, потому что он «лоботрясничает, не реализует свой творческий потенциал» и, кроме того, называет их Кэрол и Ричард, а не мистер и миссис Мэдисон,

Как же все–таки нечестно, что у Люси не просто потрясающий парень, но парень, которого на дух не принимают папа с мамой, – именно о таком я мечтала всю жизнь!

Ну, что ж, мечтать не вредно, как говорят мои ровесники. Потому что в ближайшие двести лет у меня вряд ли появится хоть какой–нибудь парень.

3. Так вот, благодаря Джеку Люси пользуется в школе бешеной популярностью. Ее вечно куда–то приглашают – на танцы, на вечеринки, – так что она успевает попасть только на часть из них и поэтому время от времени снисходительно говорит:

«Послушай, Сэм, почему бы вам с Катриной не пойти вместо меня?» Можно подумать, нас бы пустили хоть на одну из этих пафосных тусовок. А если бы и пустили, то лишь для того, чтобы поиздеваться, а потом выставить вон.

2. У Люси прекрасные отношения с родителями (единственный повод для размолвок – ее роман с Джеком). Более того, сестрица ладит даже с нашей младшей сестрой Ребеккой, которая ходит в школу для одаренных детей и убеждена, что все ее родные и близкие круглые дураки.

Ну, вот мы и добрались до главной причины, по которой я терпеть не могу Люси:

1. Она разболтала про мои портреты знаменитостей.

1

Люси утверждает, что все вышло случайно. Будто бы она нашла рисунки у меня в столе, и они ей так понравились, что она не удержалась и показала маме. Когда я сообщила Люси о том, что ей вообще–то не следовало заходить в мою комнату без разрешения и что с точки зрения прав человека это нарушение частного пространства, она посмотрела на меня, как на больную. А еще ходит на факультатив по юриспруденции!

Она якобы искала свои щипчики для ресниц. Ха–ха–ха! Да я под страхом смертной казни не взяла бы ничего, что находилось в непосредственной близости от ее бессмысленных коровьих глаз. Итак, не обнаружив – естественно – щипчиков, Люси продолжала рыться в. моих ящиках и, к несчастью для меня, нашла тетрадь по немецкому, а в ней – пухлую пачку рисунков.

– Что ж, – обличительным тоном произнесла мама за ужином, – теперь понятно, почему у тебя тройки по немецкому, Сэм.

– Погоди, этот тот парень, который играл в «Патриоте»? – удивленно спросил папа. – А рядом с ним… Катрина?

– Немецкий, – начала я, чувствуя, что родители не поняли самого важного, – необыкновенно глупый язык.

– Вовсе нет! – возмутилась моя младшая сестра Ребекка. – Самобытность германского этноса восходит к эпохе Римской империи!

– Ну и отлично, – покорно согласилась я. – Только зачем они пишут существительные с большой буквы?

– Х–м–м–м… – Мама продолжала листать тетрадь. – Посмотрим, что тут еще интересного.

– Сэм, – осторожно спросил папа. – Зачем тебе понадобилось рисовать Катрину вместе с каким–то актером на лошади?

– Думаю, это все объясняет, Ричард. – Мама с торжествующим видом подвинула к папе раскрытую тетрадь.

В свое оправдание могу сказать лишь то, что вела себя в соответствии с незыблемым законом торговли: спрос рождает предложение, в данном случае спрос женской части школы Джона Адамса на мои рисунки. Оставалось лишь надеяться, что папа, будучи экономистом, это поймет. Но судя по тому, каким голосом он зачитывал мой прейскурант и произносил имена голливудских звезд, он не хотел ни понимать, ни тем более принимать.

– «С Джошом Хартнеттом – 15 долларов. С Джошом Хартнеттом под водопадом – 20 долларов. С Джастином Тимберлейком – 10 долларов. С Джастином Тимберлейком на пляже – 15 долларов. С Киану Ривзом – 15долларов». – Папа в недоумении посмотрел на меня: – А почему Киану и Джош стоят дороже, чем Джастин?

– Ну как же! – поразилась я. – Потому что Джастин уже лысеет.

Папа задумчиво кивнул и вернулся к списку.

– «С Киану Ривзом на яхте – 20 долларов. С Джеймсом Ван Дер Биком – 15 долларов. С Джеймсом Ван Дер Биком на водных лыжах – 20 долларов».

Мама умоляюще посмотрела на папу и, откашлявшись, произнесла громко и четко:

– Совершенно очевидно, что Саманте (моя мама адвокат, и точно так она говорит, когда выступает на процессах) сложно сосредоточиться на уроках немецкого. Причина, по–видимому, кроется в том, что у нее нет возможности для творческого самовыражения. Так предоставим ей эту возможность! – патетически закончила мама свою вроде бы оправдательную, но бессмысленную на мой взгляд речь.

А на следующий день она просто поставила меня перед фактом:

– Теперь, мисс, по вторникам и четвергам вы будете ходить в художественную школу.

М–да. Наверное, маме не пришло в голову, что я И ТАК хорошо рисую и что занятия в художественной школе не только не откроют для меня какие–то необыкновенные перспективы для творческого самовыражения, но, напротив, лишат индивидуальности. Сильно сомневаюсь, что у Ван Гога кто–то стоял над душой и указывал, что делать.

– Большое спасибо, – преувеличенно вежливо поблагодарила я Люси, когда мы пересеклись в ванной. Сестра сосредоточенно разделяла ресницы кончиком булавки, хотя наша экономка Тереза уже раз сто рассказывала про свою родственницу Розу, которая таким образом выколола себе глаз.

– Ну что такое? – томно спросила Люси, Я пришла в ярость:

– Как что?! Ты… ты… настучала на меня!

– Вообще–то я оказала тебе неоценимую услугу. – Люси принялась за нижние ресницы.

– Неоценимую? – взорвалась я. – Медвежью! Ведь из–за тебя мне придется два раза в неделю по два часа торчать в какой–то художественной школе, вместо того чтобы… не знаю, ну хотя бы смотреть телевизор!

Люси вздохнула:

– Саманта, к несчастью, ты моя сестра, и мне не нравится, что о тебе думают в школе. Ты не участвуешь во внеклассных мероприятиях, все время одеваешься в черное, не хочешь сделать себе человеческую прическу. Пора было что–то предпринять. Кто знает, может, ты станешь знаменитой художницей вроде Джорджии О'Кифи.

– Люси, – медленно выговорила я. – Ты хоть знаешь, ЧТО рисовала Джорджия О'Кифи? Женские половые органы! Этим она и прославилась.

Наша сестренка–вундеркинд Ребекка сказала бы об этом так: «В абстрактной живописи миссис О'Кифи преобладают изображения цветов и плодов с ярко–выраженным сексуальным подтекстом».

Я предложила Люси спросить мнение Джека, но та отказалась. Мол, они подобные вещи не обсуждают.

Мне никогда этого не понять. У Люси роман с парнем, который классно рисует, и тем не менее они ни разу не говорили об искусстве. Клянусь, если у меня когда–нибудь будет парень, мы с ним будем обсуждать все на свете. Даже живопись. Даже предметы с ярко выраженным сексуальным подтекстом.

2

Катрина долго не могла поверить в историю с художественной школой.

– Но ведь ты умеешь рисовать! – возмущалась она.

Я печально кивнула. Приятно хотя бы то, что не я одна считаю, что торчать часами за мольбертом пустая трата времени.

– Это в духе Люси, – заключила Катрина. Мы выгуливали Манэ, моего пса, в Бишоп Гарден. Это то самое место, где хоронят всех известных жителей Вашингтона – всего в пяти минутах ходьбы от моего дома. К счастью, Манэ здесь нравится больше всего, по–видимому, из–за несметного числа белок.

Вот, кстати, и еще один довод против художественной школы Сьюзен Бун – если я туда пойду, некому будет гулять с Манэ. Тереза ненавидит пса, несмотря на то, что он перестал жевать провода. Кстати, по мнению доктора Ли, собачьего психотерапевта, в дурном поведении питомца виновата я, потому что назвала его Манет (отчетливо слышится «нет» на конце). Когда мы поменяли кличку на Манэ, пес действительно стал просто ангелом… А вот папа не очень–то обрадовался счету на 500 долларов от доктора Ли.

Тереза говорит, что ей и так приходится убирать за всеми, и не хватало еще выгуливать здоровенного ньюфаундленда.

– Просто не могу поверить, что Люси это сделала, – вздохнула Катрина. – Какое счастье, что у меня нет сестер.

Катрина, как и я, средний ребенок (возможно, поэтому мы так хорошо ладим), только у нее два брата – ни один из них ничем не примечателен. Катрине крупно повезло.

– Знаешь, если бы это не сделала Люси, то Крис непременно бы настучала, – размышляла Катрина, пока мы брели по дорожке парка. – Она тебя ненавидит. Ну, за то, что ты берешь деньги с нее и ее друзей.

А вот в этом–то и состояло основное удовольствие: всем, кроме Крис и ее свиты, я рисовала бесплатно. Началось все с того, что шутки ради я нарисовала Катрину с ее любимчиком Хитом Леджером. И вот вскоре образовалась целая очередь из желающих получить свой портрет с той или иной знаменитостью. Я не собиралась брать за это деньги – просто радовалась, что могу сделать друзьям приятное.

Когда девочки–иностранки, дочери послов и дипломатов, тоже стали просить рисунки, я не могла им отказать, потому что знала, как это грустно – оказаться в чужой стране без друзей и языка. Несколько лет назад мой папа работал в североафриканском отделении банка, и мы на год переехали в Марокко, Я бы очень обрадовалась, если бы кто–нибудь подарил мне тогда портрет Джастина Тимберлейка, а не ржал над тем, что я не знаю, как будет по–арабски: «Можно мне в туалет?».

А потом меня завалили просьбами девчонки из подготовительной группы. И с них я тоже не могла брать деньги, опять же потому, что сама побывала в их шкуре. Когда я вернулась из Марокко, у меня были серьезные проблемы с дикцией – я шепелявила, – ив этой самой группе мне пытались исправить речь.

Так вот, когда я в первый раз пришла на урок в свой прежний класс, Крис Парке, которая до отъезда считалась моей лучшей подругой, посмотрела на меня как на призрак, который материализовался из воздуха, и спросила:

– А ты кто такая?

Она явно забыла, что не так давно мы каждый день играли в Барби у меня дома – теперь она зациклилась на мальчиках. С тех пор мы не общались.

Итак, я объявила, что буду бесплатно рисовать девчонкам из подготовительной группы, иностранкам и, конечно, своим друзьям. Ей–богу, я чувствовала себя представителем Организации Объединенных Наций и послом доброй воли: поддерживала обездоленных и помогала малоимущим.

Но Крис Парке, к несчастью, стала старостой, и одновременно с этим – главным источником моих неприятностей. И все потому, что деньги я брала только с нее и ее друзей.

А она как думала? Что я буду заставлять платить Катрину, которая была теперь моей лучшей подругой, – после того как я вернулась из Марокко и Крис меня бросила. Кстати, Крис никогда не упускала шанса посмеяться над длинными Катриниными юбками, в которые ту упорно облачала мама, ортодоксальная католичка.

И после всего этого я еще должна заискивать перед Крис! Перед Крис, которая не замечает тех, у кого рост ниже метра восьмидесяти и кто не одет с ног до головы в супермодные тряпки. Другими словами, тех, кто не похож на нее.

Мы с Катриной брели по Бишоп Гарден и рассуждали о невыносимой несправедливости бытия, как вдруг прямо перед нами затормозила машина и из окна высунулась моя мама,

– Привет, девочки, – поздоровалась она, отстранив папу, который сидел за рулем. – Не хотите пойти посмотреть на выступление Люси?

– Ма–ма, – недовольно протянула Люси с заднего сиденья, – не надо, а? Во–первых, они ни за что не пойдут, а если и пойдут, то… Посмотри на Сэм! Я умру со стыда, если нас увидят вместе.

– Люси! – одернул сестру папа, но ему не стоило волноваться: я давно привыкла к этим своеобразным выражениям сестринской любви . Люди вроде нее всегда заняты только собой. Они не пропустили ни одной распродажи, а падение Берлинской стены не произвело на них никакого впечатления.

Я же больше озабочена мировыми проблемами, например, тем, что более трех миллионов детей на планете ложатся спать голодными, а когда правительству нужно сэкономить на образовании, оно прекращает финансировать школьные кружки художественного творчества.

Именно поэтому еще в начале учебного года я покрасила всю свою одежду в черный цвет – в знак траура по своему поколению. Поколению, которому есть дело только до того, что произойдет в сериале «Друзья» на следующей неделе и будут ли майки с принтами актуальны в новом сезоне. Признаюсь, у мамы случилась истерика, когда она увидела, во что я превратила свой гардероб. Но по крайней мере она узнала, что хотя бы одну из ее дочерей интересует нечто более значительное, чем французский маникюр.

Сейчас мама лучезарно улыбалась, хотя лично я не видела повода для радости: на улице было по меньшей мере сорок градусов, и меня вовсе не привлекала перспектива плавиться от жары на трибуне и пялиться на девчонок, которые скачут туда–сюда в тесных полосатых свитерах.

– Сейчас мы их уговорим, – сказала мама Люси. – Сэм? Катрина? Папа обещал сводить нас в китайский ресторан после игры. – Она вопросительно посмотрела на меня: – Уверена, Сэм, мы найдем тебе какой–нибудь гамбургер.

– Простите, миссис Мэдисон, – начала Катрина, хотя извиняться было не за что. Она не могла пойти по уважительной причине: стоило ей появиться на каком–нибудь школьном мероприятии, как наша так называемая элита набрасывалась на нее с насмешками. – Мне пора домой. Воскресенье – день…

– …отдыха. Знаю, – закончила мама, которая слышала это уже миллион раз. Мистер Салазар, посол Гондураса в Вашингтоне, настаивает на том, чтобы в воскресенье дети не выходили из дома. Катрину выпустили только на полчаса – вернуть фильм в прокат. Наша прогулка явно затянулась, но Катрина решила, что раз уж они все равно ходят по воскресеньям в церковь, то нет ничего страшного в том, что она чуть–чуть подышит воздухом.

– Ричард, – недовольно позвала Ребекка, оторвавшись от своего ноутбука. Она сидела сзади, рядом с Люси. – Кэрол. Поехали уже.

– Папа, а не Ричард. И мама, а не Кэрол, – поправила мама.

– Извините, но, может, двинемся? У меня батарейка всего на два часа, а надо написать еще три листа к завтрашнему дню.

Одиннадцатилетней Ребекке следовало бы учиться в шестом классе, но она ходит в «Горизонт», школу для особо одаренных детей, где обучают по программе первого курса института. По–моему, все ребята там – абсолютно не от мира сего, и тот факт, что в «Горизонте» учится сын нашего президента, лишь подтверждает мое мнение. Да, замечу кстати, что сам президент, по–моему, тоже не в себе. Так вот, Ребекке не ставят оценки в полугодии – ей посылают отчеты и рекомендации. В последних документах было написано: «Ребекка отлично успевает по всем предметам, но ей следует поработать над коммуникативными навыками и эмоциональной зрелостью».

Итак, по уровню интеллекта и мироощущению Ребекке было где–то около сорока, но вела она себя как шестилетний ребенок. Именно поэтому я даже радовалась, что она не ходит в обычную школу: подростки, овладевшие в совершенстве коммуникативными навыками, не оставили бы сестренку в живых.

Мама вздохнула: в колледже она была звездой, как теперь Люси. У нее даже был титул Мисс Символ школы. Мама не понимала, что упустила в моем воспитании и, по–видимому, винила во всем папу. Он никогда не был никаким символом и, как и я, большую часть времени проводил в мечтаниях.

– Ладно, вздохнула мама. – Тогда иди домой. Но не…

– …открывай дверь незнакомым людям, – закончила я. – Знаю.

Можно подумать, к нам заходит кто–то кроме Булочницы, жены нашего соседа – дипломата из Франции. Мы называем ее Булочницей потому, что примерно раз в три недели она впадает в ностальгию и печет невообразимое количество багетов, которые потом продает по пятьдесят центов. Я просто подсела на эти багеты. Если честно, это единственное, что я ем, за исключением гамбургеров, потому что, увы, терпеть не могу фрукты и овощи, а также рыбу, блюда с чесноком и еще многое другое.

Ах да, помимо Булочницы к нам еще приходит Джек. Но его нельзя пускать, если дома нет родителей или Терезы. Мотивируется это тем, что парень перебил все стекла в клинике своего отца – в знак протеста против того, что доктор Райдер прописывает пациентам лекарства, протестированные на животных. Мама с папой считают, что Джек мог привлечь внимание к проблемам защиты животных иным способом, и думают, что он сделал это из хулиганства, но я уверена – Джек всерьез пытается бороться с мировым злом.

– Эй, люди, – заныла Люси с заднего сиденья. – Я уже опаздываю.

– И никаких портретов знаменитостей, – напутствовала меня напоследок мама, когда машина тронулась, – пока не сделаешь задание по немецкому.

Мы с Катриной смотрели вслед удаляющемуся седану.

– А я думала, тебе можно рисовать, – разочарованно произнесла Катрина, когда мы завернули за угол.

Манэ заметил белку и рванул в сторону .с такой силой, что я чуть не упала.

– Можно, – я старалась перекричать громкий лай пса. – А вот брать за это деньги нельзя.

– Ясно. – Катрина задумалась и добавила умоляющим тоном: – Тогда, пожалуйста, нарисуй мне Хита! Последний раз, клянусь, я больше никогда не попрошу.

– Ладно, – великодушно согласилась я, как будто мне не особо хотелось выполнять ее просьбу. Но на самом деле ужасно хотелось. Если любишь что–то делать, то не думаешь о материальных благах. По крайней мере, так я относилась к рисованию.

Пока не повстречала Сьюзен Бун.

Вот список причин, по которым я мечтаю быть Гвен Стефани, солисткой «No Doubt» – лучшей группы стиля ска всех времен и народов.

10. Гвен может красить волосы в какой угодно цвет, скажем, в ярко–розовый, как во время турне «Возвращение Сатурна», и ее родители не будут против, потому что понимают: она творческая натура и имеет право самовыражаться любым способом. И уж точно мистер и миссис Стефани не станут угрожать дочери, что лишат ее всяческих дотаций, как сделали бы мои родители, если бы я покрасилась в черный цвет.

9. Если бы Гвен решила одеваться только в черное, никто во всем мире не обвинил бы ее в сумасбродстве и ребячестве, как обвинили меня.

8. У Гвен есть своя личная территория, и старшие братья и сестры не могут врываться к ней в комнату, переворачивать все вверх дном и стучать на нее родителям.

7. Гвен пишет песни о своих бывших парнях. А у меня парня никогда не было, так что написать о нем я даже не могу.

6. У нее есть сколько угодно бесплатных компакт–дисков.

5. Если бы она получила тройку по немецкому за то, что во время занятий писала песни, вряд ли ее мама заставила бы девочку ходить в музыкальную школу дважды в неделю. Думаю, она разрешила бы Гвен бросить немецкий и заниматься тем, чем та действительно хочет.

4. Ей посвящены сотни веб–сайтов. Но в какой бы поисковой системе я не набрала «Саманта Мэдисон», высвечивается лишь надпись «Страница не найдена».

3. Все, кто доставал Гвен в школе, наверняка сейчас об этом страшно жалеют. Она же может презрительно посмотреть на любого и пренебрежительно спросить: «А кто ты такой?» Как спросила Крис Парке, когда я вернулась из Марокко.

2. Она может заполучить любого парня. Ну, может, не любого, но уж точно того, который нравится мне. А мне, к сожалению, нравится бойфренд собственной сестры.

И, наконец, главная причина:

1. Ей не надо ходить в художественную школу Сьюзен Бун.

3

На следующий день Тереза повезла меня в эту злосчастную художественную школу. Она уже привыкла разъезжать с нами повсюду – родители взяли Терезу на работу, как только мы вернулись из Марокко. С тех пор она занимается всем тем, на что у них не хватает времени: возит нас, прибирает в доме, готовит и ходит за покупками.

Это, конечно, не значит, что мы, дети, бездельничаем, Я, например, отвечаю за Манэ, потому что умоляла приобрести собаку. Ребекка накрывает на стол, я убираю посуду, а Люси загружает ее в посудомоечную машину.

Правда, делаем мы это исключительно под руководством Терезы. Когда она берет выходной, дом в считанные минуты превращается в помойку. Так что основная обязанность Терезы, по сути дела, – поддерживать дисциплину, потому что родители, выражаясь языком этих суперпедагогов из школы для одаренных детей, «не умеют держать детей в границах дозволенного».

Так вот, по пути к Сьюзен Бун Тереза явно озаботилась вопросом об этих границах.

– Так вот, мисс Саманта, – с угрозой произнесла Тереза, когда мы въехали на Дюпон–стрит, которую иначе называют Буррито–стрит из–за обилия расположенных на ней дешевых забегаловок, – если вы думаете, что я вас подвезу и сразу уеду, то бы сильно ош–ш–ши–баетесь.

Каюсь, шепелявить Терезу научила я, когда прочитала «Убить пересмешника» Харпера Ли и влюбилась в мягкий выговор южан. Тереза приехала с Эквадора и, поступив к нам, ровным счетом ничего не знала об Америке, так что я сочла своим долгом заняться ее образованием.

Теперь Тереза настолько осведомлена о современной американской жизни, что запросто могла бы работать консультантом на МТУ.

Да, мисс Саманта она меня зовет только в тех случаях, когда очень сердится.

– Ведь я вас знаю, мисс Саманта, – язвительно продолжала Тереза, пока мы стояли в пробке на Коннектикут–авеню. – Я уйду, а вы тут же побежите в ближайший музыкальный магазин, и на этом все закончится.

Я обиженно засопела, хотя на самом деле именно так и собиралась поступить. Думаю, меня сложно упрекнуть, ведь художник должен бороться против авторитетов, верно?

– Тереза! – возмущенно воззвала я.

– И нечего тут терезкать, – отозвалась наша добрейшая домоправительница. – Уж я–то тебя знаю. Одеваешься бог знает во что, днями напролет слушаешь этот свой панк–рок…

– Ска, – поправила я.

– Какая разница. – Машины впереди тронулись и мы благополучно выехали с проспекта, – Скоро, наверное, решишь как–нибудь изуродовать свои замечательные рыжие волосы.

Я вспомнила о флаконе краски « Черная ночь », тщательно припрятанном за батареей в туалете. Неужели Тереза его нашла? Ну и пусть, но неужели ей не ясно, что ничего замечательного в рыжих волосах нет? Хотя у Люси действительно прекрасные, густые кудри – точь–в–точь как на полотнах Тициана. А вот моя шевелюра, напоминающая по цвету и по виду моток медной проволоки, по–моему, не мол–сет никому нравиться.

– В полшестого, – продолжала Тереза, – я тебя заберу. Прямо из класса. Никаких встреч во дворе.

У Терезы четверо взрослых детей и трое внуков, хотя она лишь на год старше моей мамы, – так что наша воспитательница уж точно знает, как нужно обращаться с придурочными подростками. Все потому, утверждает Тереза, что ее старший сын Тито – типичный придурок. Так вот, с Тито Тереза прошла огонь, воду и медные трубы, и ее теперь невозможно обхитрить.

Когда мы наконец добрались до школы, Тереза бросила на меня испепеляющий взгляд: музыкальный магазин находился в том же здании, что и студия Сьюзен Бун, плюс рядом была сайентологическая церковь.

Должна признаться, что привлек меня не музыкальный магазин и даже не церковь с ее ни на что не похожими постулатами и атрибутикой, а кондитерская «Городские сладости». Когда мы проходили мимо (кстати, Тереза около получаса не могла припарковаться – думаю, это отобьет у нее охоту провожать меня до двери класса), оттуда доносилась песня все еще популярной группы «Garbage» «Я счастлив лишь во время дождя». Если честно, это квинтэссенция моей жизненной философии, потому что только во время дождя родители не мешают мне рисовать. А если погода хорошая, выгоняют на улицу со словами: «Покатайся на велосипеде, как нормальный ребенок!»

Наверное, в студии были звуконепроницаемые стены, потому что стоило нам войти внутрь, как «Garbage» уже не было слышно. Вместо них тихо играла классическая музыка, и пахло невероятно знакомо и приятно – красками. Время от времени в воздухе повисал странный звук, источник которого я обнаружила только зайдя внутрь.

– Привет, Джо! Привет, Джо! Привет, Джо! – прокаркал огромный черный ворон из бамбуковой клетки.

Тереза схватилась за сердце.

– Джозеф! – громко позвала крошечная женщина с длинными–длинными белыми волосами, – Веди себя прилично.

– Прррилично! Прррилично! – незамедлительно отозвался ворон, запрыгав по клетке.

– Господи боже мой, – пробормотала Тереза и медленно опустилась на очень кстати оказавшуюся рядом табуретку, забрызганную краской.

– Простите, – улыбнулась миниатюрная женщина. – Джозеф боится незнакомцев. Она посмотрела мне прямо в глаза: – Ты, наверное, Саманта? А я Сьюзен.

Пару лет назад мы с Катриной сходили с ума от фэнтези. Мы читали всех: Толкина, Терри Брукса, Сьюзен Купер, Ллойда Александра. Так вот, Сьюзен Бун, на мой взгляд, была вылитой эльфийской королевой (в каждой книге фэнтези есть подобный персонаж) – маленькой, хрупкой, одетой в нечто воздушное цвета морской волны.

Но больше всего меня поразили ее длинные – до талии – белые волосы и ярко–голубые глаза, сияющие как два неведомых источника света на абсолютно ненакрашенном крошечном личике, все черты которого были направлены вверх. Создавалось ощущение, что улыбка никогда не сходит с ее губ, – впрочем, как у любого эльфа.

Так вот, в то время, когда мы с Катриной с неистовым упорством искали во всех шкафах дверь в мир, населенный хоббитами и фавнами, встреча со Сьюзен Бун была бы очень кстати.

Но не сейчас.

Я неуверенно пожала протянутую мне руку, прохладную и сухую, как пергамент.

– Зовите меня Сэм, – предложила я, поразившись неожиданно сильному рукопожатию Сьюзен Бун. Видимо, эльфийская королева легко подняла бы Манэ за шкирку двумя пальчиками.

– Здравствуй, Сэм. – Она отпустила мою руку и повернулась к Терезе. – А вы, должно быть, миссис Мэдисон? Рада знакомству.

Тереза встала с табуретки и, помотав головой, объяснила, что она экономка миссис Мэдисон и вернется за мной в полшестого.

Тереза ушла, и Сьюзен Бун взяла меня за плечи и подтолкнула к двери класса.

– Познакомьтесь, – громко сказала она. – Это Сэм. Сэм, это… – И тут, словно в мультфильме, ученики один за другим стали появляться из–за огромных мольбертов. – Линн, Джерти, Джон, Джеффри и Дэвид, – называла Сьюзен, указывая на каждого. Головы как то команде снова исчезли, и раздалось шуршание угля. Таким образом, я лишь мельком успела увидеть Линн, тоненькую женщину лет тридцати; Джерти, доброжелательного вида толстушку; Джона, мужчину среднего возраста со слуховым аппаратом; Джеффри, темнокожего парня, и Дэвида, похоже, моего ровесника, в футболке «Save Ferris».

«Save Ferris» – одна из моих любимых групп, так что по крайней мере будет с кем поговорить, решила я.

Но, рассмотрев Дэвида, я поняла, что у него вряд ли возникнет желание со мной говорить. Во–первых, я его точно где–то видела, и это, скорее всего, означало, что мы ходим в одну и ту же школу. А в школе я не пользовалась популярностью с того самого дня, как предложила пожертвовать собранные на ярмарке домашних поделок деньги художественной студии. В то время как Люси и девчонки вроде Крис Парке хотели пойти в парк развлечений.

Угадайте, кто победил.

Во–вторых, все эти мои декларации насчет того, что я–ношу–черное–потому–что–оплакиваю–свое–поколение, тоже не снискали мне общественного признания.

Дэвид был, пожалуй, постарше, скорее ровесник Люси. Высокий – по крайней мере, мне так мне показалось – с крупными кистями и большими ступнями, темными бьющимися волосами и зелеными–презелеными глазами. Я решила, что если он тоже учится в школе «Адаме», то наверняка тусуется со школьной элитой, как и все симпатичные парни. Кроме Джека, конечно.

Так что, когда я села на свободное место и Дэвид, улыбнувшись, шепнул: «Классные ботинки!», я чуть не упала в обморок от изумления и подумала, что он издевается – мальчишки из избранных это дело любят. Но, посмотрев вниз, поняла, что ошиблась: на Дэвиде, как и на мне, были армейские боты. Правда, Дэвид, в отличие от меня, не стал разрисовывать их желтыми маргаритками.

Итак, пока я, покраснев до ушей, пыталась осознать тот факт, что со мной заговорил такой милый парень, Сьюзен Бун объявила:

– Сегодня – натюрморт. – Она дала мне тонко очинённый карандаш. – Рисуйте, что видите. – Сьюзен указала на груду фруктов и вышла.

Вот, подавление индивидуальности началось. Я вздохнула, подумав о Дэвиде и комплименте в адрес моих ботинок (наверное, он обратил на меня внимание только потому, что я новенькая), и принялась рисовать.

Ладно, убеждала я себя, все не так плохо. Есть и несомненные плюсы. Во–первых, Сьюзен Бун с ее удивительной улыбкой, похожая на эльфийскую королеву. Во–вторых, симпатичный мальчик, оценивший мои ботинки. В–третьих, классическая музыка, на удивление приятная – раньше я ее не слышала, разве что в каких–нибудь мелодрамах. И, конечно, запах краски – согревающий, как горячий яблочный сидр пасмурным осенним днем.

Так что, думала я, в этом даже что–то есть. По крайней мере четыре часа в неделю я буду проводить с большей пользой.

Груши. Виноград. Яблоко. Гранат. Я машинально водила карандашом по бумаге, а думала о том, что же Тереза приготовит на ужин и еще – почему я выбрала немецкий, а не испанский. Могла бы практиковаться с носителями языка – Катриной и Терезой. По–немецки из моих знакомых не говорил никто. Зачем я решила его учить? Ах да, Люси утверждала, что это очень просто. Просто! Для Люси все просто. У нее роскошные тициановские волосы, необыкновенный парень и даже спальня гораздо больше, чем у меня и Ребекки.

Я так увлеклась размышлениями о неслыханном и незаслуженном везении Люси, что не заметила, как ворон Джо спикировал мне на голову. Только когда он больно дернул меня за волосы, я отчаянно замотала головой. Джо принялся кружить надо мной, видимо,¹ в предвкушении новой атаки.

– Джозеф! – закричала Сьюзен Бун. – Ну–ка отстань от Сэм!

Джо послушно выпустил из клюва моточек моей медной проволоки.

– Хорошая птица, – прокаркал он, плотоядно поглядывая в мою сторону, – хорррошая птица.

– Сэм. – Сьюзен наклонилась и подобрала с пола брошенную вороном добычу. – Прости

ради бога. Ему нравится все яркое и блестящее. – Она подошла ко мне и отдала волоски, словно я собиралась приклеить их обратно.

– Он хороший, правда, – сказала Джерти, желая исправить впечатление от выходки питомца Сьюзен Бун.

– Хоррроший! Хоррроший! – радостно подтвердил Джо.

Я сидела, зажав волосы в кулаке, и думала о том, что Сьюзен Бун не мешало бы потратить пятьсот долларов на психолога, раз у ее птицы такие проблемы с воспитанием. Джо не сводил с меня круглых черных глаз, вернее, с моих волос, и было очевидно, что он готов снять с меня скальп. Интересно, птицы что–нибудь понимают? Собаки – точно понимают, но собаки умные, а птицы – глупые.

Правда, люди–то намного глупее.

В пять пятнадцать Сьюзен Бун объявила:

– На подоконник.

Все, кроме меня, поднялись с мест и разложили готовые рисунки на подоконнике. Я поспешила сделать то же самое. Мы отступили на шаг и принялись рассматривать работы.

Мой рисунок объективно был лучшим. Мне даже стало неловко из–за того, что я, новичок, рисую лучше, чем взрослые, которые занимаются в студии не первый день. Джон перепачкал картину карандашом, Джерти не смогла разобраться с тенями, Линн явно подражала Пикассо, а Джеффри изобразил вместо фруктов нечто похожее на НЛО.

Лишь у Дэвида хоть что–то получилось, но он не успел закончить, а я не только нарисовала все фрукты, но и добавила для красоты ананас и пару бананов. Я надеялась, что Сьюзен не будет привлекать всеобщее внимание к достоинствам моей картины, она же принялась разбирать работы по очереди, проявляя невероятный такт. Думаю, папа вполне мог бы взять ее к себе на работу (экономисты хорошо разбираются в цифрах, а вот с межличностными отношениями у них проблемы, как у Ребекки). Сьюзен похвалила Линн за четкость линий, у Джерти отметила хорошие пропорции; Джону сказала, что он делает успехи, и все с этим согласились, а я изумилась про себя, пытаясь представить, как же Он тогда рисовал в начале. Дэвид был поощрен за «прекрасную перспективу», а Джеффри, оказывается, представил «отличную прорисовку».

Когда она добралась до моего рисунка, мне захотелось провалиться сквозь землю. То, что у меня получилось лучше всех, было слишком очевидно. Если честно, рисую я всегда лучше всех, но это и единственное, что я действительно умею.

Так вот, я искренне надеялась, что Сьюзен Бун не будет уж очень меня хвалить. Но когда я обернулась и увидела выражение ее лица, то поняла: опасаться дифирамбов не стоит. Сьюзен долго и внимательно изучала рисунок и наконец подытожила:

– Что ж, Сэм, ты изобразила то, что знала.

Смысла этой странной фразы я не поняла. Правда, в этой студии все было странным. Может быть, забавным, – если не считать ворона, – но странным.

– Хм, – сказала я. – Наверное.

– Но я просила рисовать не то, что знаешь, – улыбнулась Сьюзен Бун, – а то, что видишь.

Я посмотрела на груду фруктов на столике, а затем на свое художество.

– Но я так и сделала. – Я постаралась скрыть изумление. – Нарисовала то, что вижу. То есть видела.

– Правда? – Сьюзен улыбнулась своей эльфийской улыбкой. – И где же здесь ананас?

Ананас действительно отсутствовал. Для того чтобы убедиться в этом, не нужно было изучать предложенный для зарисовки ассортимент.

– Его нет, но…

– Его нет. И груши нет.

– Как это, – обиделась я. – Вот. Четыре груши.

– Да, – согласилась Сьюзен Бун. – Четыре груши. Но ни одна из них не похожа на ту, что ты изобразила. Твоя груша выдуманная. Вернее, ты вспомнила, как выглядят груши, и нарисовала, руководствуясь исключительно своим воображением.

Я плохо понимала, о чем идет речь, а вот остальные ученики согласно закивали.

– Неужели ты не видишь, Сэм? – Сьюзен взяла рисунок и подошла ко мне. – Смотри, ты прекрасно изобразила виноград. Но это не тот виноград, который лежит на столе, он слишком правильный, и все ягоды в твоей кисти одинаковые. Пойми, ты рисовала не то, что видела. Все это плоды твоего воображения. В прямом и переносном смысле слова.

Я сморгнула. Я ничего не понимала. То есть, конечно, понимала, но не думала, что из–за этого стоит разводить демагогию. В любом случае мой виноград был самым красивым. Разве не это главное?

Удивительнее и обиднее всего было то, что студийцы смотрели на меня с состраданием. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Это, кстати, одна из главных проблем рыжих – мы часто краснеем, и скрыть это никак нельзя.

– Рисуй то, что видишь, – еще раз назидательно повторила Сьюзен Бун. – Не нужно рисовать по памяти, Сэм.

И тут вошла Тереза. От стука двери проснулся Джо и снова закаркал:

– Привет, Джо! Пррривет, Джо! Я с облегчением вздохнула.

– Увидимся в четверг, – ласково попрощалась Сьюзен, когда я надевала куртку.

Я улыбнулась в ответ. Только через мой труп мы увидимся в четверг.

Тогда я еще не знала, как была права. Ну, в каком–то смысле.

4

Когда я рассказала Джеку о том, что произошло в студии Сьюзен Бун, он рассмеялся. Просто рассмеялся, будто ничего особенного в моей печальной истории не обнаружил. Это меня немного обидело, хотя, честно говоря, эпизод с фруктами действительно был забавным.

– Сэм. – Он покачал головой. – Как ты не понимаешь? С общественным давлением надо бо–ро–ть–ся!

Джеку легко говорить: он под два метра ростом и весит килограммов восемьдесят. Когда лучший игрок школьной футбольной команды переехал в Дубай, тренер умолял Джека стать нападающим. Но Джек отказался. Не потому, что, как я, боится командных игр. Просто Джек считает, что коллективные виды спорта подают дурной пример пролетариату, наводя его на мысль о том, что, сплотившись, рабочий класс может захватить власть над миром.

Так что Джеку–то просто бороться против системы.

Мой же рост вряд ли превышает метр шестьдесят, а собственный вес мне неизвестен: мама выкинула напольные весы, посмотрев передачу про подростков–аноректиков. Кроме того, я даже не могу подтянуться на турникете.

Когда я изложила все это Джеку, он снова рассмеялся, что показалось мне совсем уж невежливым. Особенно потому, что исходило от юноши, которому я отвела роль своей Великой Любви.

– Сэм, – сказал он, успокоившись. – Не физически бороться. Тут дело в другом. – Джек сидел за кухонным столом и доедал шоколадные пончики. Мама считает, что мы должны полдничать печеньем с молоком, но Тереза, которую, как и меня, не волнует, что Джек плохо учится и бьет стекла, готовит для него как на праздник. Как–то раз она даже испекла эклеры. То, что для парня Люси Тереза печет эклеры, еще одно доказательство несправедливости мироздания.

– Сьюзен Бун меня… подавляет! – решительно начала я. – Можно подумать, она хочет сделать из нас художников–клонов!

– Ес–тест–вен–но, – не переставая жевать, заявил Джек, – Вообще–то все учителя этим занимаются. Ты подошла к заданию творчески, добавила ананас и – бах! – на тебя опустился тяжелый кулак конформизма.

Когда Джек волнуется, он очень широко открывает рот, так что сейчас пережеванные ку–сочки шоколадного пончика разлетелись вокруг, и пара попала на обложку журнала, который читала сидевшая рядом Люси. Сестрица брезгливо смахнула их на пол.

– Чувак, не плюйся, – выдала она директиву и снова углубилась в чтение.

Вот видите! Видите! Ей дела нет до переживаний Джека.

Я откусила от своего пончика. Наша кухня расположена в стеклянной пристройке, и дверь ее выходит на задний дворик. Дому более ста лет, а викторианцы любили большие окна, много зеркал и яркие цвета. Наш дом покрашен в желтый, белый и голубой.

Так вот, кухню мы построили в прошлом году. Сейчас стемнело, и в стеклах, как в зеркалах, отражались все присутствующие. У меня не вызывала восторга бледная веснушчатая девочка с копной рыжих волос, одетая во все черное. Второй персонаж нравился мне еще меньше: девушка с тонкими чертами лица и тициановскими кудрями, одетая в пурпурную с белым форму чирлидеров.

Лучшее отражение принадлежало красивому брюнету с пронзительными голубыми глазами, облаченному в рваные джинсы и армейский плащ. Этот замечательный красавец с невинным видом поглощал шоколадные пончики.

Я, как всегда, сидела в середине. Кстати, вот что я недавно обнаружила в справочнике по психологии:

«Старший ребенок (Люси): Инициативен. Всегда добивается того, чего хочет. Может стать послом доброй воли, диктатором или супермоделью.

Младший ребенок (Ребекка): Инфантилен. Добивается того, чего хочет. Может изобрести лекарство от рака, совершить полет на Луну, стать ведущим ток–шоу.

Средний ребенок (я): Потерян. Никогда не добивается того, чего хочет. Может стать беспризорником и питаться объедками из Макдоналдса. Пройдут недели, прежде чем его отсутствие заметят».

Нет слов. Просто про меня.

Стоит еще добавить ко всему этому, что я левша. Значит, когда–то у меня был близнец – нечто подобное я вычитала в журнале, пока сидела в очереди к зубному. В одном из десяти случаев рождаются близнецы. В одном из десяти случаев рождаются левши. Вывод напрашивается сам собой.

Раньше я думала, что мама не рассказала мне про умершего близнеца, но потом выяснила: существует явление слияния близнецов. То есть один младенец как бы поглощает другого, а мать об этом не подозревает.

Правда, все это совершенно не важно, потому что, если бы даже у меня был близнец, мы бы с ним оставались средними детьми в семье со всеми вытекающими из этого психологическими последствиями. Хотя, возможно, мой самый близкий средний родственник вовремя отговорил бы меня от немецкого.

– Ну, – я наконец отвлеклась от своих горестных размышлений, – и что мне теперь делать? В школе мне ничего подобного не говорили, я рисовала что хотела.

– Школа, – Джек презрительно скривился. – Ну да, конечно.

Администрация нашей школы ненавидела Джека. Если бы его родители регулярно не делали добровольных взносов, беднягу давно бы исключили.

– Что ж, надо придумать, как бороться со Сьюзен Бун, – решительно произнес Джек. – Прежде чем она превратит тебя в робота. Надо рисовать то, что чувствуешь, Сэм. Иначе в чем смысл искусства?

– А я думала, – лениво протянула Люси, перелистывая страницу, – что надо рисовать то, что видишь.

– Надо писать то, что знаешь. – Ребекка подняла взгляд от ноутбука. – И рисовать то, что видишь. По–моему, это общеизвестный факт.

Джек торжествующе посмотрел на меня:

– Вот видишь? Видишь, какого размаха достигло всеобщее зомбирование? Ему подвержены даже одиннадцатилетние малявки.

Ребекка злобно покосилась на Джека: она всегда разделяла родительскую неприязнь к парню своей старшей сестры.

– Эй. Я тебе не малявка.

Джек не удостоил ее ответом.

– Что стало бы с искусством, если бы Пикассо рисовал только то, что видел? А Поллок? А Миро? – Он покачал головой. – Будь верна себе, Сэм. Если сердце подсказывает тебе, что надо нарисовать ананас, рисуй. Не позволяй системе подавить тебя. Не позволяй никому диктовать тебе, что и как рисовать.

Не знаю, как это получается, но Джек всегда говорит именно то, что я хотела бы услышать. Всегда.

– Ну что, ты больше туда не пойдешь? – поинтересовалась Катрина. Она позвонила мне вечером насчет проекта по биологии. Мы с ней решили проанализировать параноидальные состояния людей, недовольных своей внешностью – таких, как Майкл Джексон, например. Или, скажем, был человек, который так ненавидел свой нос, что разрезал его, вынул хрящ и вставил себе куриную косточку. Все это отвратительно, но позволяет сделать вывод: всегда найдется кто–то, кому хуже, чем тебе.

– Не знаю, – задумчиво отозвалась я. – Вообще–то не хотелось бы. Там вся группа какая–то странная.

– Ну да. Погоди, ты говорила про какого–то симпатичного парня.

Я тут же вспомнила Дэвида, его футболку «Save Ferris», его большие руки и ноги и то, что он похвалил мои ботинки.

И то, что он был свидетелем моего публичного унижения. Сьюзен Бун просто–таки размазала меня при всех.

– Он ничего. Но, конечно, не Джек.

– Ну а кто как Джек? – вздохнула Катрина. – Разве что Хит Леджер…

Горькая правда.

– А мама разрешит тебе бросить занятия? – осторожно спросила Катрина. – То есть, это же вроде как наказание за плохие отметки по немецкому. Может, она знала, что тебе не понравится.

– Не думаю. Она считает, что я должна чему–то научиться. А помнишь, что было с Дебби Кинли? Родители отправили ее заниматься тяжелой атлетикой. Так что будем считать, что мне еще повезло.

– Значит, никуда не деться, – подытожила Катрина. – Что будешь делать?

– Что–нибудь придумаю, – заверила я.

И так оно и вышло.

Вот причины, по которым Джеку надо быть со мной, а не с Люси:

10. Я люблю искусство, в то время как Люси про него ничего не знает. Она считает, что искусство – это то, чем занимаются в летних лагерях на уроках труда.

9. У меня артистическая натура, поэтому я всегда прекрасно понимаю, что имеет в виду Джек. Люси же каждый раз спрашивает его, что не так.

8. Я бы никогда не предложила Джеку пойти на тупую популярную молодежную комедию. Я понимаю, что Джеку намного интереснее арт–хаус или зарубежные фильмы с субтитрами. Я, естественно, не имею в виду Джеки Чана.

7. Люси заставляет Джека читать тупейшие книги, вроде «Мужчины с Марса, женщины с Венеры» Грея, что явно не для парня с такими мозгами. Я бы предложила ему что–нибудь наподобие «Девы и Цыгана» классика английской и мировой литературы Дэвида Герберта Лоуренса. Правда, сама я это еще не читала, но, думаю, нам с Джеком понравилось бы. Например, мы могли бы валяться в парке и читать друг другу вслух, как в кино про бродячих артистов. Сейчас я перечитываю «Бойцовский клуб», но как только закончу, возьмусь за Лоуренса.

6. На день рождения я бы никогда не подарила Джеку трусы с мультяшным песиком Снупи, как это сделала Люси в прошлом году. Я бы выбрала что–нибудь духовное и романтичное, например, кисти из соболя, или «Ромео и Джульетту» в кожаном переплете, или пару напульсников Гвен Стефани.

5. Я бы не стала орать на него, как Люси, если бы он опоздал на свидание, потому что понимаю: творческие натуры существуют вне временных рамок.

4. Я бы никогда не предложила Джеку пройтись со мной по магазинам. Мы бы ходили в музеи – не в музей космонавтики или палеонтологии, – а в художественные галереи. Возможно, брали бы с собой мольберты и делали наброски любимых картин, а посетители просили бы нас эти наброски продать. А мы бы отвечали, что предпочтем оставить их себе в знак вечной любви.

3. Если бы мы с Джеком поженились, я не стала бы настаивать на помпезной свадьбе. Мы могли бы обвенчаться в парке у Вальденского пруда, как поступают многие художники.

И на медовый месяц поехали бы не на Ямайку, а в Париж и жили бы в мансарде под одной из крыш этого города–праздника.

2. Если бы Джек приходил ко мне, я не стала бы листать журнал, пока он ест пончики. Напротив, я вела бы с ним интеллектуальную беседу о литературе и живописи.

И, наконец, главная причина:

1. Я бы окружила его любовью и заботой, потому что знаю, как трудно быть непризнанным гением.

5

К счастью, в четверг шел дождь, и это значило, что Терезе вряд ли удастся припарковаться возле студии Сьюзен Бун. Она остановилась прямо посередине Коннектикут–авеню и под оглушающие сигнальные вопли стоявших сзади машин объявила:

– Если в пять тридцать я не обнаружу тебя в студии, не видать тебе белого света, Сэм.

– Прекрасно, – согласилась я, отстегивая ремень безопасности.

– Я не шучу, мисс Саманта, – предупредила Тереза. – В пять тридцать у входа. Или я все же припаркуюсь в недозволенном месте, и тебе придется платить штраф.

– Ерунда, – бросила я. – Пока. – И выбежала под дождь.

Естественно, я не стала подниматься в студию. Я решила бороться с системой. Кроме того, у меня до сих пор оставался неприятный осадок от событий позавчерашнего дня. Неужели можно было предположить, что я как ни в чем не бывало пойду на урок? Кто–то, вероятно, и пошел бы, но только не я.

Я решила постоять пару минут на крыльце и разобраться со своей совестью. Сегодня я вступила в ряды мятежников от искусства, но ведь родители заплатили за эти занятия кучу денег. Я слышала, как папа жаловался, что они стоят в месяц столько же, сколько один визит к собачьему психоаналитику. По–видимому, студия Сьюзен Бун довольно известна, раз ее руководительница назначает за обучение такую сумму.

Итак, я решила боролась с системой, сознавая, что родительские деньги будут выброшены на ветер.

Хотя стоп. Если честно, я самая непритязательная из всех сестер. На Люси каждый месяц тратится целое состояние: ей вечно нужна новая одежда, новая форма, визиты к косметологу – и все это для того, чтобы поддерживать репутацию одной из самых красивых девочек колледжа.

Про Ребекку я вообще молчу. Стоимость обучения в ее школе равняется, наверное, годовому бюджету какой–нибудь отсталой страны.

Ну а я? Сколько тратят на меня? До эпизода с портретами знаменитостей папа с мамой платили только за школу. Я же ношу старую одежду сестры, если помните? И ничего не покупаю после того, как покрасила все в черный цвет – вуаля и новый гардероб!

Нет, серьезно, я самый дешевый ребенок в семье. Я даже ем меньше всех, потому что питаюсь одними гамбургерами и багетами. Ну, и сладостями. Так что объективно мне не стоило слишком тревожиться из–за того, что я пропускаю занятия.

Я стояла и размышляла обо всем этом, как вдруг из приоткрытой двери запахло краской, донеслась мелодичная музыка и оглушительное карканье Джо. Мне внезапно захотелось подняться в класс, сесть на свое место и рисовать, рисовать, рисовать!

Но я тут же вспомнила о своем публичном позоре – при Дэвиде, замечу в скобках. То есть, конечно, до Джека ему далеко, но ему нравится «8ауе Гете» и он похвалил мои ботинки.

Так, ладно. Не отказываясь от борьбы с системой, я зашла в вестибюль в тайной надежде, что меня никто не заметит и не скажет: «Привет, Сэм! Почему не идешь в класс?»

Правда, вряд ли кто–то, кроме Сьюзен Бун, запомнил, как меня зовут.

К счастью, никто не появился, и через две минуты я осторожно вышла обратно под дождь.

Тереза уехала. Опасность миновала.

Для начала я решила зайти в « Городские сладости» – там было уютно и тепло. На счастье, я обнаружила в кармане доллар шестьдесят восемь центов, которых как раз хватило на шоколадное печенье. Оно оказалось еще теплым. Я убрала печенье в карман и зашагала по направлению к музыкальному магазину, куда не пускали с едой.

Сегодня там играли не «Garbage», а «The Donnas», что тоже неплохо. Я подошла к стойке для прослушивания дисков и провела там около получаса, наслаждаясь музыкой «Less Than Jake». Мама, увы, перестала давать мне деньги на покупку записей любимых групп.

Я слушала, крошила печенье в кармане и все больше убеждалась в собственной правоте. Бороться с системой одно удовольствие. Взять, например, Катрину: на протяжении многих лет родители отправляли ее в воскресную школу на то время, пока сами слушали мессу. Она и оба ее брата ходили в разные группы – из–за разницы в возрасте, – и Катрина понятия не имела, что Марко и Хавьер прощаются с мамой и отправляются в кафе за углом. Катрина узнала об этом только тогда, когда однажды ее отпустили пораньше и она не обнаружила братьев ни в одном из классов.

Так вот, каждое воскресенье Катрина слушала проповеди о том, как бороться с соблазном, в то время как ее братья преспокойно играли в пинбол – чем, впрочем, занимались все нормальные ребята из воскресной школы.

Теперь Катрина каждый раз прощается с мамой и идет в кафе, где делает задания по геометрии.

Чувствует ли она за собой вину? Нет. Почему? Она говорит, что если Бог действительно милосерден, как им объясняли в воскресной школе, он наверняка поймет: ей надо заниматься геометрией, чтобы получить хорошую оценку и поступить в приличный университет.

Мне уж точно не стоит волноваться. В конце концов, я прогуливаю уроки рисования, Катрина же – встречи с Богом.

Наверняка родители простят меня и поймут, что я всего лишь оберегаю свою творческую индивидуальность. Конечно, поймут. Хотя, скорее всего, нет.

Если продавцам магазина «Статик» и показалось странным, что пятнадцатилетний огненно–рыжий подросток, одетый с ног до головы в черное, уже второй час слушает музыку без явного намерения что–либо купить, они не спешили это показывать. Девушка–продавщица с черным ирокезом, сделать который у меня так и не хватило смелости, увлеченно кокетничала с парнем в потертых джинсах и футболке «Le Tigre», так что ей было не до меня.

Впрочем, как и остальным посетителям магазина, большинство из которых явно были студентами, прогуливающими занятия. Один из них, на вид лет тридцати, с ног до головы облаченный в камуфляж, уже довольно долго и с упоением слушал песню Билли Джоэла «Соседская девчонка». Никогда бы не подумала, что в «Статик» есть диски Билли Джоэла, но, оказалось, – есть.

Печенье закончилось, и я решила было сходить в « Городские сладости», но вовремя вспомнила, что в кошельке у меня пусто; кроме того, с минуты на минуту могла появиться Тереза.

Я накинула капюшон – исключительно для того, чтобы ребята из студии Сьюзен Бун меня не узнали, – и опять выбежала под дождь.

За то время, что я провела в магазине, на улице стемнело, и все машины ехали с включенными фарами. Был час пик, и люди, наверное, торопились домой к своим родным и любимым или на очередную серию «Друзей».

Я стояла на крыльце прямо напротив сайентологической церкви и, щурясь, пыталась высмотреть Терезу. Внезапно мне стало безумно жаль себя: вот я, пятнадцати лет от роду, левша, рыжеволосая, средний ребенок, страдающий от недостатка мужского внимания, пропустила урок в художественной школе, потому что не терплю критики, и теперь мокну под дождем. А что если я открою собственное дизайн–бюро, где буду рисовать портреты знаменитостей? Или пойду работать в «Статик»? Думаю, там совсем неплохо платят, и к тому же продавцам наверняка дают приличные скидки при покупке дисков.

Пока я стояла, жалела себя и фантазировала, парень, тот самый, фанат Билли Джоэла, вышел из «Статика» и встал рядом со мной. Я искоса взглянула на него: он явно что–то прятал под дождевиком. Я подумала, что он, наверное, вор. Кстати, в «Статике» я заметила так называемую стену позора – стену, на которую вешали снимки людей, укравших что–то из магазина; так вот, физиономия этого типа идеально походила для этой тематической фотовыставки.

Тут я услышала звуки сирен и, не сомневаясь, что полиция приехала за мистером Соседская Девчонка (так мысленно я его окрестила), злорадно захихикала,

Но это была вовсе не полиция, а кортеж президента. Сначала показалась первая машина с охраной, потом вторая, третья и наконец длинный черный лимузин.

Вместо того чтобы обрадоваться перспективе увидеть президента, – хотя в его лимузине были те самые странные стекла, через которые можно видеть только изнутри, – я мысленно чертыхнулась. Тереза наверняка теперь попадет из–за этого в жуткую пробку, к тому же у меня практически нет шансов избежать встречи с Дэвидом. Наверное, он увидит меня и подумает: «Странная она какая–то». Мне, конечно, все равно, ведь я влюблена в парня своей сестры, но все–таки было приятно, что Дэвид оценил мои ботинки. Кстати, если живешь в Вашингтоне, увидеть президента не такая уж большая удача.

И тут произошло нечто непредсказуемое. Сначала затормозила первая машина с охраной, потом вторая, третья. Оттуда выскочили парни в черных костюмах и кинулись к лимузину, из которого, к моему изумлению, вышел президент Соединенных Штатов. В окружении толпы секьюрити он не спеша направился в «Городские сладости».

А я и не знала, что президент любит печенье. То есть я имею в виду, что в «Городских сладостях» неплохие десерты, но точно не самые лучшие в городе.

Кроме того, если уж президент так любит кондитерскую «Городские сладости», почему бы не заказать там доставку чего угодно на дом, вместо того чтобы останавливать лимузин и идти под проливным дождем.

Не сомневаюсь, однако, что владельцы «Городских сладостей» не против лишней бесплатной шумихи вокруг своего заведения.

Так я стояла, жмурясь от света фар и прокручивая в голове всю эту чушь, как вдруг мистер Соседская Девчонка распахнул дождевик, и я поняла, что он вовсе не вор! Под дождевиком был спрятан огромный пистолет, и теперь парень направил его прямо на дверь кондитерской, из которой как раз выходил президент с пакетом печенья.

Меня вряд ли можно назвать сильной и храброй. В последний раз я применяла физическую силу, когда пыталась отобрать у Люси пульт от телевизора. И уж точно я не стала бы рисковать собственной жизнью, а бегство от Сьюзен Бун следовало расценивать как высшее проявление моего мужества.

И тем не менее в следующее мгновение я совершила нечто совершенно неожиданное – словно в меня вселился кто–то другой. Только что я смотрела, как мистер Соседская Девчонка наводит пистолет на президента, и вдруг…

…Я прыгнула.

6

Оказывается, если прыгнуть на предполагаемого убийцу, можно легко выбить у него из руки пистолет. Так что пуля, предназначавшаяся президенту, отлетит в сторону.

Более того, если прыгнуть на убийцу, он испугается, потеряет равновесие и упадет прямо на тебя, а ты – в лужу.

В довершение всего парень приземляется прямо на твою правую руку, ты слышишь отвратительный хруст и спрашиваешь себя: «Это то, о чем я думаю, или нет?»

Но разлеживаться не приходится: ты держишь парня, чтобы он не попробовал выстрелить еще раз, и орешь: «Пистолет! У него пистолет!»

И хотя всем это уже известно, – ведь первая пуля с громким звуком ударилась об асфальт, – около двадцати охранников окружают тебя, лежащую на мокром асфальте, направляют дула своих пистолетов прямо тебе в голову и приказывают:

– Не двигаться!

Поверьте, я и не думала двигаться.

В следующее мгновение мистера Соседская Девчонка подняли, а потом – потом принялись за меня. Кто–то потянул меня за сломанную, по всей вероятности, руку, и я громко вскрикнула, но секьюрити не обратили на это внимания. Они переговаривались по рации, и я услышала что–то вроде: «Ястреб в безопасности. Повторяю, ястреб в безопасности».

И снова, как совсем недавно, завыли сирены, и из близлежащих баров и магазинов высыпали люди: поглазеть. Вдруг – казалось бы, ниоткуда, – появилось несметное число полицейских машин и неотложек.

Лил дождь, и все было как в пошлейшем боевике – не хватало только за душу берущего саундтрека.

Потом один из охранников принялся ощупывать мой рюкзак, другой – щиколотки, как будто у меня в носках мог быть спрятан складной ножик; третий вывернул карманы моего плаща и обнаружил там лишь пригоршню крошек от печенья. Он опять слегка крутанул мою правую руку, и я вскрикнула еще громче, чем раньше.

Наконец тот, что рылся у меня в карманах, доложил остальным:

– Похоже, она не вооружена.

– Естественно, нет! – возмутилась я. – Я же еще в десятом классе!!!

Я, конечно, сморозила глупость: у многих десятиклассников есть пистолеты. Правда, не в моей школе. Но, если честно, мне было не до логических размышлений – ужасно хотелось зареветь.

И это естественно, если учесть, что:

а) Я вся промокла.

б) Похоже, у меня была сломана рука. Даже несмотря на то, что она у меня не рабочая и теперь будет повод отказаться от соревнований по волейболу, мне было ужасно больно.

в) Вокруг кричали, но я не могла разобрать ни слова: первый выстрел прозвучал прямо у меня над ухом, отчего, по–видимому, как–то повредился мой слух.

г) На меня были наставлены двадцать пистолетов.

д) И, наконец, похоже, родители все–таки узнают, что я прогуляла художественную школу.

Уже от одного из этих пунктов заревел бы кто угодно. Мне же достались все пять.

Один из секьюрити – он выглядел не так угрожающе, как остальные, – подошел ко мне и, присев на корточки, сказал:

– Мисс, вам придется поехать с нами и ответить на несколько вопросов относительно этого вашего знакомого.

Тут я не выдержала.

Оказывается, они думают, будто мы с мистером Соседская Девчонка приятели! Будто мы вместе решили убить президента!

– Он мне не знакомый! – дико завыла я. Я уже не сдерживала желания зареветь. Шел дождь, я вся промокла, у меня зверски болела рука, в ушах стоял звон, а служба охраны президента обвиняет меня в соучастии в страшном преступлении.

Я зарыдала в голос.

– Да я его в первый раз вижу! – От возмущения, боли и обиды я начала заикаться. – Он достал пистолет и хотел убить президента, а я на него прыгнула, и он упал на мою руку, и мне больно, и я хочу домо–о–ой!

Ужасно стыдно. Я ревела как младенец. Нет, хуже, чем младенец: я рыдала, как Люси в тот день, когда дантист велел ей оставить брекеты еще на две недели.

И тут случилось нечто странное: телохранитель обнял меня за плечи. Он крикнул что–то своим напарникам, и они покорно отошли в сторону, к машинам скорой помощи. Телохранитель открыл дверь одной из них и подсадил меня внутрь. Я была спасена от холода и дождя, звуки сирен почти не были слышны, санитары завернули меня в теплое полотенце. Все это было так неожиданно, что я перестала плакать.

«Ну вот, – сказала я себе. – Все не так уж плохо. Жизнь налаживается».

И она наладится целиком и полностью, если родители не узнают, что я пропустила художественную школу.

А может, все обойдется? Может, служба охраны быстренько меня расспросит, поймет, что я не принадлежу ни к какой террористической организации, и отпустит? Тереза наверняка застряла в пробке, и вот, когда она приедет и поинтересуется: «Что вы сегодня делали на уроке?», я отвечу: «Да ничего». И это будет чистой правдой.

Санитары спросили, не ранена ли я. И, несмотря на то, что мне было стыдно за весь этот переполох и мои рыдания, я гордо протянула им правую руку: если я и пострадала, то потому, что спасала жизнь президента.

Пока санитары осматривали руку, телохранитель переписывал со школьного удостоверения мое имя и адрес. Я не хотела ему мешать, но тем не менее не выдержала и решила быстро спросить.

– Простите, сэр! Он поднял взгляд.

– Что, детка? – Если честно, меня никто так не называл. Даже мама. Вернее, назвала всего один раз, когда в Марокко я хотела спустить в унитаз папины кредитки (в качестве

мести за та, что он притащил нас в чужую страну).

Так вот, обращение «детка» поразило меня до глубины души. Я подумала, что будет крайне невежливо спрашивать, когда это все закончится. В конце концов, он делает свою работу. И, немного поколебавшись, я спросила:

– С президентом все в порядке? Телохранитель улыбнулся:

– Да, солнышко. За это спасибо тебе.

– Здорово! А как вы думаете, мне… э–э–э… скоро можно будет уйти?

Санитары многозначительно переглянулись.

– Боюсь, что нет, – ответил один из них. – У тебя, девочка, сломано запястье. Надо сделать рентген, но десять к одному, что тебе наденут гипсовую повязку, на которой потом распишутся твои поклонники.

Поклонники? Какие еще поклонники? И мне нельзя, совсем нельзя ставить гипс! Тогда уж родители точно узнают, что я пропустила занятия.

Хотя… можно будет что–нибудь соврать. Например, сказать, что я поскользнулась на лестнице, ведущей в студию. А вдруг они спросят про меня Сьюзен Бун?

Боже, до чего убогая у меня фантазия.

– А может, – промямлила я, – может, я все–таки пойду? А завтра схожу ко врачу. Мне уже намного лучше.

Санитары и телохранитель посмотрели на меня как на ненормальную. Я только сейчас увидела, что рука у меня распухла до невероятных размеров и дергалась, как дергаются сердца, приготовленные для имплантации, в научных телепередачах. Но она почти не болела. Если я не шевелилась.

– Просто за мной вот–вот должны заехать. Так что я, наверное, все–таки пойду, – предложила я довольно–таки неуклюжий аргумент.

Телохранитель не прерывал меня, а затем ласково произнес:

– Солнышко, скажи номер телефона, по которому я смогу связаться с твоими родителями! В любом случае им надо позвонить насчет твоей медицинской страховки.

Боже! Все, теперь они точно узнают правду. Итак, выбора у меня не было.

– Послушайте, – быстро и сбивчиво забормотала я. – Не надо им об этом рассказывать. То есть, об этом, конечно, надо, но не о том, что я прогуляла художественную школу и все это время проторчала в «Статике». Ведь эту часть можно опустить? Иначе у меня будут еще большие неприятности.

Телохранитель сморгнул: он явно не понял, к чему сводилась моя патетическая речь. Хотя это и очевидно: какая художественная школа? Какой «Статик»?

Наконец он, по–видимому, решил, что со мной надо быть осторожнее. А вдруг я повредила еще и голову?

– Ты, главное, не волнуйся, – еще более ласково сказал он.

Ну что же, пусть хоть так. Я дала ему мамин и папин рабочие телефоны, закрыла глаза и прислонилась к спинке сидения. Ведь все могло быть намного хуже. Скажем, вдруг мне бы имплантировали в нос куриную кость?

Вот перечень обстоятельств, которые свидетельствуют о том, что спасение жизни президента США полностью изменило твою жизнь:

10. Машину скорой помощи, в которой тебя везут, сопровождает полицейский эскорт. Более того, вы едете не просто в больницу, а в больницу имени Джорджа Вашингтона –ту самую, куда привезли президента Рейгана после покушения.

9. Тебя везут по отдельному коридору мимо истекающих кровью бомжей, беременных женщин, людей, случайно выколовших себе глаз карандашом, и т.д.

8. За тобой повсюду следует толпа телохранителей в черных костюмах.

7. Когда ты наотрез отказываешься надевать больничную рубашку, потому что у нее огромный вырез на спине, тебе приносят вторую, которую можно нацепить задом наперед и, таким образом, прикрыться с обеих сторон. Ни у кого в больнице, кроме тебя, нет двух рубашек.

6. Тебя кладут в отдельную палату, а у дверей ставят вооруженную охрану, хотя ты всего–навсего сломала руку.

5. К тебе заходит доктор и восторженно восклицает: «Так это ты спасла президента!».

4. А когда ты смущенно что–то бормочешь, доктор с придыханием заявляет: «Теперь ты национальная героиня!».

3. Сообщив, что у тебя сломано запястье, и что тебе придется шесть недель носить гипс до локтя, он, вместо того, чтобы дать тебе леденец, просит у тебя автограф.

2. Ты ждешь, пока тебе придут накладывать гипс, и тем временем смотришь телевизор. По всем каналам показывают срочный выпуск новостей, в котором говорится, что полчаса назад было совершено покушение на президента, которое предотвратила героическая девочка. И показывают во весь экран твою фотографию со школьного удостоверения.

Ту самую, на которой запечатлена ты, сморгнувшая во время съемок.

Ту самую, где волосы у тебя торчат в разные стороны.

Ту самую, которую ты никогда никому не показывала из страха, что тебя засмеют.

И наконец, первый признак того, что твоя жизнь кардинально изменилась:

1. Когда ты, увидев на экране самую неудачную свою фотографию, вопишь от ужаса, в палату врываются тридцать телохранителей, вооруженных пистолетами, и спрашивают, что случилось.

7

И вот только тут–то до меня понемногу начало доходить, что, собственно, произошло. Нет, я, конечно, знала, что произошло. Я знала, что прыгнула на мистера Соседская Девчонка и тем самым помешала ему выстрелить в президента. Но я не слишком–то задумывалась над тем, что спасла жизнь лидеру мировой демократии.

По крайней мере, до того, как родители вбежали ко мне в палату (мне уже наложили гипс и я видела свое лицо по всем телеканалам), испуганные до невозможности.

– Саманта! – закричала мама_? сжимая меня в объятьях и основательно сдавив больную руку (кстати, мне никто не предложил даже аспирина). Мне казалось, что девочка, спасшая президента, заслуживала болеутоляющего, но, по–видимому» я ошибалась.

– Господи, как мы перепугались!

– Привет, мам, – слабым голосом выговорила я. Я решила давить на жалость, поскольку не знала, сообщили секретные службы родителям о том, что я прогуляла занятия, или нет.

Однако они, похоже, ничего не знали, а если и знали, то решили пока тактично промолчать.

– Саманта, – повторяла мама, гладя меня по голове. – Ну как ты? Как твоя рука? Что–нибудь еще болит?

– Нет, – тихо и жалобно отозвалась я. – Рука ничего. Со мной все в порядке.

На всякий случай я продолжала говорить умирающим голосом.

Но, наверное, не стоило так волноваться. Родители вообще не вспоминали про художественную школу и были безумно счастливы тому, что со мной все в порядке.

– Если тебе недоставало нашего внимания, Сэм, стоило просто об этом сказать. Совершенно необязательно было бросаться под дуло пистолета, – ласково пошутил папа.

Очень смешно.

Работники секретной службы не стали нарушать семейную идиллию и тактично вышли. Но ненадолго. Оказалось, им надо было меня допросить, а так как я несовершеннолетняя, сделать это можно было только в присутствии родителей.

Вот отрывки нашей беседы:

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ты знала того человека с пистолетом?».

Я: «Нет, я его видела в первый раз в жизни».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Он что–нибудь говорил?».

Я: «Нет, ни слова».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Совсем ничего? Даже когда спускал курок?».

Я (с изумлением): «А что, он должен был что–то сказать?».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ну, да, например: «Это тебе за Марджи!» или что–нибудь похожее».

Я (совсем уже с изумлением): «Кто такая Марджи?».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ну, это так. Нет никакой Марджи».

Я: «Нет, он ничего не говорил».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «Ты не заметила что–то необычное в его облике? Что–то, что привлекало бы внимание?

Я: «Заметила. Пистолет».

СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: «А что–нибудь, кроме этого?».

Я: «Хм, вроде, ему очень нравилась песня «Соседская девчонка»...».

И так, час за часом. Время шло, а я все повторяла и повторяла эту – раз пятьсот. Когда я уже была без сил, папа твердо сказал:

– Господа, простите, но моя дочь очень устала. Ей надо отдохнуть.

Как ни странно, секретные службы отнеслись к его словам с пониманием, поблагодарили меня и ушли… Правда, двое телохранителей остались у дверей снаружи. Об этом мне сообщил папа, вернувшись из Макдоналдса: он ходил за едой. От больничного меню просто воротило – мне принесли какой–то пирог с фасолью и морковкой. Неужели медперсонал не понимает, что пациенты и так плохо себя чувствуют. Зачем же ухудшать их состояние этой унылой кормежкой?

Меня не очень–то обрадовала перспектива провести ночь в больнице, но парни из секретной службы сказали, что это ради моей безопасности.

«Но ведь вы уже поймали того парня!» – пыталась возражать я.

Тогда мне объяснили, что мистер Соседская Девчонка (они его называли «Стрелявший») хранит молчание, и они боятся, что он член какой–нибудь террористической группы, которая, возможно, собирается мне отомстить.

Естественно, после этих слов мама пришла в ужас и немедленно позвонила Терезе, чтобы та проверила, заперта ли входная дверь. Телохранители заверили, что наш дом надежно охраняет вооруженное спецподразделение. Более того, они не подпускают к моей семье журналистов. Именно этот факт произвел на Люси самое сильное впечатление.

Вечером она взволнованно сообщала мне по телефону:

– Боже мой! Я так настаивала, чтобы ребята из CNN показали другую твою фотку! А они – впрочем, ты сама знаешь – взяли ту ужасную, со школьного удостоверения. Я им говорила: «Парни, вы что! В жизни она намного симпатичнее!» и пыталась подсунуть тот снимок, который бабушка сделала на Рождество. Ну, помнишь, где ты в платье «Esprit», которое было вполне ничего, пока ты его не покрасила в черный цвет. Так вот, открываю я дверь, и на меня тут же накидывается куча народу с вопросами типа: «Скажите, какие чувства испытывает сестра национальной героини? » И только я хотела рассказать, что именно испытываю, ну в смысле, какие суперчувства, как ребята в черных пиджаках буквально втолкнули меня обратно, говоря, что это в целях моей же безопасности. И теперь все–все будут думать, что я сестра какого–то страшилища – нет, правда, Сэм, не обижайся, но так уж ты вышла на том снимке – и мне ужасно–ужасно неприятно!

А вот лично мне было как раз наоборот приятно сознавать, что мир вокруг меня изменился, но в нем осталось что–то неизменное: моя сестра Люси.

Так вот, в итоге меня все–таки оставили на ночь в больнице – якобы для обследования. Но я была почти уверена, что они скрывают истинную причину: меня до сих пор подозревают в принадлежности к террористической группировке и желании сбежать.

Я ворочалась, ворочалась и никак не могла найти удобную позу. Обычно я сплю на боку – на том боку, где сейчас был гипс, твердый и неудобный. Кроме того, мне категорически запретили тревожить руку, а еще, как ни странно, я вдруг отчаянно заскучала по Манэ – большому, меховому и уютному.

Когда я наконец задремала, мама, преспокойно проспавшая всю ночь на соседней кровати, отдернула шторы – ив палату хлынул ослепительный солнечный свет.

– Доброе утро, соня! – рассмеялась она, что вряд ли было уместно по отношению к человеку, у которого сломана рука и который только–только сомкнул глаза.

Не успела я сердито поинтересоваться, что, собственно, в этом утре доброго, как мама, выглянув в окно, побледнела и вскрикнула:

– О боже мой!

Я встала с постели и пошла смотреть, что так испугало и встревожило маму. И… Действительно, «О, боже мой!». Прямо под моим окном стояло несколько сотен людей и, как только я выглянула, поднялся бешеный рев.

Я услышала свое имя. Они выкрикивали мое имя.

Мы с мамой изумленно переглянулись. На улице толпились журналисты, а полицейские пытались сдержать натиск людей, мечтавших хоть одним глазком взглянуть на девочку–которая–спасла–президента.

Несмотря на то, что я находилась на третьем этаже, меня заметили: может, из–за двух рубашек, а может, из–за копны ярко–рыжих волос.

– Сэм, – неуверенно прошептала мама, – не знаю, может, тебе стоит… помахать?

Совет показался мне разумным, и я помахала здоровой рукой, вызвав бурю аплодисментов. Я помахала еще раз, все еще не веря, что всеобщая радость была вызвана моим появлением. И убедилась, что да. Люди выкрикивали мое имя. Мое, Саманты Мэдисон, десятиклассницы и полной неудачницы. Я почувствовала себя чуть ли не Великим Элвисом Пресли.

Тут в дверь постучала медсестра.

– А, уже встала! Тебя, наверное, разбудили крики? – Она лучезарно улыбнулась: – Тут тебе кое–что прислали. Не против, если я принесу? – И, не дожидаясь ответа, она распахнула дверь. Палату наполнили сладкие запахи самых разных цветов. Медсестры, являя собой бесконечную процессию, вносили и вносили охапки роз, маргариток, гербер, орхидей, гвоздик, которые в конце концов пришлось складывать на пол. Но цветами «присланное кое–что » не ограничилось. За ними последовали воздушные шары: красные, синие, белые, розовые, круглые и в форме сердца – все с благодарностями и пожеланиями выздоровления. Потом перед моим изумленным взором выросла гора плюшевых медведей всех размеров и окрасок. Почти к каждому была прикреплена записка с надписью вроде: «Спасибо тебе, медвежонок!» или «Нашему плюшевому чуду».

Я смотрела на весь этот беспредел и думала: «Погодите–погодите! Здесь точно какая–то ошибка. С чего это я стала плюшевым чудом и медвежонком. Это какая–то неудачная шутка!»

Но подарки все прибывали и прибывали. Медсестры хихикали, и даже охранники, как мне показалось, обменивались насмешливыми взглядами, невзирая на темные очки. И только мама была изумлена, пожалуй, даже больше, чем я. Она брала один букет за другим и читала вслух записки и открытки:

«Спасибо тебе за необыкновенное мужество. С наилучшими пожеланиями, министр обороны США».

«Желаю, чтобы все граждане Америки были похожи на тебя, губернатор Округа Колумбия».

«Ангелу, спустившемуся с небес. Жители Клевелэнда, Огайо».

«С восхищением перед твоей храбростью, премьер–министр Канады».

«Нам всем следует брать с тебя пример… Далай–лама».

Я огорчилась. Неужели Далай–лама и правда считает, что кому–то надо брать с меня пример? Особенно если учесть то, сколько мяса я съела за свою жизнь.

– Там, внизу, еще больше, – сообщила одна из медсестер.

Мама изучала открытку от японского императора.

– Что?

– Не волнуйтесь, мы просвечиваем рентгеном все конфеты и фрукты, – сообщили сотрудники секретной службы.

– Рентгеном? – недоуменно повторила мама. – Но зачем?

– Там могут быть лезвия. Или иголки. Ну, что угодно, – пожал плечами один из телохранителей.

– Осторожность никогда не помешает, – подтвердил другой.

Маму эта информация явно не обрадовала.

– О, – слабо выдохнула она.

Тут в палату вошли папа, Люси, Ребекка и Тереза. Тереза легонько шлепнула меня по затылку.

– Как же ты меня вчера напугала! Представь, я приехала, а полицейские сказали, что тебя нельзя забрать, потому что ты побывала в перестрелке! Я уж думала, ты умерла!

Ребекка же, как всегда, отреагировала философски:

– А я ничуть не волновалась. Сэм не входит в группу риска гибели от огнестрельного оружия. Обычно это мужчины от 15 до 34.

Люси, как выяснилось, больше всех хотела со мной поговорить. Наедине.

– Иди сюда. – Она позвала меня в ванную и тут же закрыла дверь. – Плохие новости, – быстро и взволнованно зашептала она. – Главный врач больницы спрашивал у папы, когда ты будешь готова к пресс–конференции.

– Пресс–конференции? – Я присела на край ванны. – Ты шутишь, да?

– Конечно, нет! – возмутилась Люси. – Ты – национальная героиня. Все хотят с тобой пообщаться. Но не волнуйся, старшая сестричка Люси тебя спасет.

И она многозначительно потрясла рюкзаком, который как–то странно загремел: по–видимому, Люси захватила все содержимое своего трюмо.

– Итак, надо что–то придумать с волосами. Исключительно потому, что я неважно себя чувствовала из–за сломанной руки, не выспалась и так далее, я позволила Люси перехватить инициативу. Сил бороться у меня не было: пару раз я вскрикнула, но на этот раз ребята из секретной службы не примчались меня спасать, размахивая пистолетами. Правда, Люси не остановил бы и взвод десантников: этого момента она ждала много лет. В рюкзаке оказался полный комплект одежды и куча косметики, которую сестрица явно хотела побыстрее применить ко мне, тупо стоявшей под струями воды.

– Это авапухи, – пояснила Люси, выдавливая мне на голову какую–то фруктовую гадость. – Гавайский экстракт имбиря. Вымой им волосы, и вот тебе абрикосовый скраб для тела.

– Люси! – взмолилась я, пытаясь разлепить глаза от авапухи. – Что ты хочешь со мной сделать, а?

– Спасти, – сурово и лаконично ответила моя мучительница. – Вообще–то ты должна быть мне благодарна.

– Благодарна? За что? За то, что из–за твоего дрянного экстракта имбиря я ослепла на всю жизнь?

– Нет, за то, что пытаюсь сделать из тебя человека, – не отреагировала на сарказм Люси. – Думаешь, мне было приятно отвечать на вопросы – всю ночь, между прочим – «Неужели это твоя сестра? Она что, принадлежит к какой–то секте?»

Только я открыла рот, чтобы возразить, как Люси выдавила в него аквафреш. Пока я отплевывалась пастой, сестра невозмутимо продолжала:

– Теперь кондиционер. Бери, это специальный, им моют гриву лошадям перед выступлениями.

– Я не лошадь! – возмутилась я, пытаясь достать здоровой рукой Люси, а затем дать ей по башке гипсом.

– Охотно верю. Но, Сэм, считай, что это… скорая помощь красоты. – Люси снова подтолкнула меня под струю воды: – Смой, а потом еще раз намыль, прошу.

Когда Люси закончила свои измывательства, я была чистой до скрипа и благоухала сильнее, чем цветник у меня в палате.

Признаться, выглядела я действительно намного лучше, чем обычно. Под надзором Люси я выпрямила волосы, и они легли мягкими волнами на плечи. И хотя мои веснушки скрыть довольно трудно, Люси сделала что–то, чтобы они были не так заметны.

Итак, я не сопротивлялась гавайскому экстракту имбиря, абрикосовому скрабу и лошадиному кондиционеру. Я согласилась на тушь, тональный крем и блеск для губ.

Но я ни за что на свете не хотела надевать то, что Люси мне принесла: ярко–голубую блузку и юбку в тон.

– Люси, – заявила я настолько твердо и категорично, насколько это может сделать человек, слегка прикрытый крохотным больничным полотенцем. – Я согласилась на твою подводку для глаз, на твою помаду и всякие другие примочки. Но твоей одежды на мне не будет никогда.

– Сэм, у тебя нет выбора. – Люси уже держала блузку наготове. – Вся ТВОЯ одежда черная. Люди подумают, что ты жрица Сатаны. Будь добра, постарайся раз в жизни выглядеть как человек, и – уверяю – тебе это очень даже понравится.

На слове «понравится» она легонько встряхнула меня за плечи. Я подумала, что Люси легко говорить, потому что она:

1. Выше меня на пять сантиметров и весит больше на пять килограммов.

2. У нее целы обе руки.

3. Ей не приходится держать сползающее полотенце.

4. Уже много лет она читает раздел «Стиль» в «Космополитене» и может превратить в гламурную красавицу даже самку орангутана.

Вот так вот! С фактами не поспоришь. Кроме того, Люси не пришло в голову принести хоть что–нибудь из моего гардероба, а все вчерашние тряпки забрали секретные службы для экспертизы.

Итак, из ванной вышла не я, а одетое и накрашенное подобие Люси. От меня самой не осталось ровным счетом ничего. Но, может, и к лучшему, потому что я все равно совершенно не ощущала себя самой собой оттого, что не выспалась, оттого, что люди кричали мое имя, я получила тонну плюшевых медведей и еле промыла глаза от авапухи.

Так вот, выйдя из ванной, я подумала, что все происходящее настолько странно, что не имеет значения, будет ли чуть–чуть «страньше». Как сказала бы кэролловская Алиса.

И тут мама с тревогой в голосе позвала меня откуда–то из–за букетов и шаров:

– Саманта, к тебе пришли.

Я обернулась и увидела президента США.

8

Ну, несмотря на то что я всю жизнь прожила в Вашингтоне, – ну, если не считать того года в Марокко, – я ни разу не видела живого президента США (их, кстати, было четыре с момента моего рождения).

То есть, конечно, президентские кортежи регулярно проезжали мимо моего дома, но сейчас – сейчас глава государства стоял в непосредственной близости от меня, что было все–таки очень странно, учитывая присутствие папы, мамы, Люси, Терезы, секретной службы, букетов и плюшевых медведей.

Кроме того, рядом с президентом была его жена. Ее я видела только в ток–шоу и журнале «Домоводство» (она выиграл а конкурс на лучший рецепт печенья). Выяснилось, что первая леди страны и ее супруг были намного… больше, чем на экране телевизора. Естественно. И намного реальнее, и старше. То есть были видны морщинки на их лицах и так далее.

– Так это ты та самая юная леди, которая спасла мне жизнь? – ласково спросил президент. Президент США. Меня. Тем глубоким, низким голосом, который я слышала каждый вечер, когда родители смотрели новости, отогнав меня от «Симпсонов».

И что же я ответила? Что я сказала президенту США?

– Ээээ, –начала я, услышав, как облегченный вздох вырвался из груди Люси. Сестра, по–видимому, была счастлива, что успела привести меня в порядок: приди президент на пять минут раньше, и он застал бы меня во всей красе – с огненно–рыжим безобразием на голове, Люси явно не волновало то_; что я вела себя как идиотка. Главное, что выглядела я вполне прилично.

– Что ж, я просто пришел пожать руку самой смелой девочке на свете, – сказал президент своим густым голосом. И протянул мне правую ладонь, на которую я недоуменно уставилась. Обычная рука, правда, принадлежащая главе страны. Но задумалась я вот по какому поводу: президент назвал меня смелой. И во всех открытках и записках, которые читала мама, говорилось нечто подобное.

Но дело в том, что я вовсе не смелая. Смелость – это когда ты знаешь, что нужно что–то сделать, а это трудно или опасно, но делаешь. Например, так я защищала Катрину от насмешек Крис Паркс, зная, что через мгновение все эти колкости и гадости посыплются на меня. Вот это был смелый поступок, в отличие от прыжка на мистера Соседская Девчонка – в тот момент я не думала о последствиях. Просто прыгнула. Увидела президента, увидела пистолет, прыгнула. Вот и все.

Так что я далеко не самая смелая девочка на свете. Я обычная девочка, которая случайно оказалась рядом с парнем, намеревавшимся убить президента. Вот и все. На моем месте мог быть кто угодно.

Не знаю, сколько бы я еще пялилась на руку президента, если бы Люси не впилась мне в спину своими длинными заостренными ногтями. Было больно, но я сдержалась – не ойкнула, не скривилась, а поблагодарила президента и протянула ему руку в ответ.

Естественно, правую, ту, которая была в гипсе. Все доброжелательно рассмеялись, словно я остроумно пошутила, и президент пожал мне левую руку. Первая леди тоже пожала мне руку и выразила надежду на то, что наша семья как–нибудь придет в Белый дом поужинать, «когда–нибудь, когда все утрясется».

Ужин? В Белом доме?

Слава богу, мама нашлась и сказала, что мы с радостью придем, как только будет удобно. Затем первая леди обернулась и, словно заметив кого–то в дверях, улыбнулась:

– Да, кстати, познакомьтесь с нашим сыном, Дэвидом!

И в палату вошел сын президента.

Который, как выяснилось, оказался Дэвидом из студии Сьюзен Бун. Дэвидом в майке «Save Ferris». Дэвидом, похвалившим мои ботинки. И теперь я поняла, почему его лицо показалось мне знакомым.

9

Но это вовсе не значило, что я совсем уж не в себе. Откуда я могла знать, что он – сын президента?

Дэвид совсем не походил на того парня, которого я привыкла видеть в новостях на предвыборных кампаниях. ТОТ парень никогда бы не надел майку «Save Ferris», и уж тем более армейские ботинки. ТОТ парень совсем не интересовался искусством. ТОТ парень всегда был в строгих костюмах и с умным видом слушал речи своего папочки в политических программах, которые я каждый раз переключала. И, конечно, из–за того, что отец Дэвида стал президентом, а сам он пошел в колледж «Горизонт» в Вашингтоне, всякий раз в новостях он появлялся в форме – брюки цвета хаки, белая рубашка, голубой пуловер и красный галстук. Несмотря на то, что форма Дэвиду очень даже шла – ну, с его черными волосами и зелеными глазами, – все равно он выглядел полным лохом. В смысле, вряд ли его фото напечатали бы на обложке какого–нибудь модного журнала.

Итак, я изумленно смотрела на Дэвида и никак не могла поверить, что этот мальчик пару дней назад похвалил мои ботинки.

Хотя, если честно, я вдруг поняла, что поверить в это легко, потому что Дэвид – на борту самолета, на предвыборной кампании, на президентской даче – все равно оставался самим собой, тем самым парнем в футболке «Save Ferris», а не сынком главы страны.

Неизвестно, кто из нас двоих был ошарашен больше. Дэвид, наверное, решил, что это нелепое совпадение, а меня осенило, что вчера, в тот судьбоносный вечер, президент всего лишь заезжал за Дэвидом, а в «Городские сладости» зашел, видимо, потому, что был сладкоежкой.

Хотя, нет. Дэвид смотрел на меня и явно удивлялся не неожиданности ситуации, а тому, что я сама предстала в непривычном облике. Когда мы познакомились, на мне была черная одежда, армейские ботинки и никакого макияжа. Теперь же я выглядела точь–в–точь как Люси: голубая юбка, мягкие локоны и губы, зовущие к поцелую… Гадость, конечно, но так было написано на блеске, которым сестра щедро намазала мой рот.

– Э–э–э, – неуверенно протянул Дэвид, – привет.

Я недовольно посмотрела на него:

– Ну, э–э–э, привет.

Мама Дэвида удивленно вскинула брови:

– Вы знакомы?

– Да. – Дэвид улыбнулся обворожительной улыбкой. Конечно, не такой, как у Джека, но тем не менее. – Мы с Самантой вместе ходим к Сьюзен Бун.

Вот тут я перепугалась не на шутку.

«Мы с Самантой вместе ходим к Сьюзен Бун ».

Сейчас Дэвид расскажет о том, о чем я постаралась не сообщать родителям: о пропущенном уроке. Возможно, они не очень рассердятся. Ведь в конце концов, я спасла жизнь президенту, а за это, наверное, даже из тюрьмы могли бы выпустить.

Так вот, родители, скорее всего, меня простят. Но не Тереза, которой я торжественно поклялась пойти в студию. Как бы Тереза ни уважала президента своей новой родины, если она узнает, что я ослушалась, белого света мне действительно не видать. Она сдержит слово. Никаких шоколадных пончиков: я буду обречена изо дня в день жевать черствые крекеры и скучные батончики–мюсли. Тереза прощала нам все: плохие отметки, беспорядок, несделанную домашнюю работу, грязь на свежевымытом полу – но ложь…

Никогда. Даже если бы я спасла всех президентов всех стран мира, включая Эквадор.

Я умоляюще посмотрела на Дэвида, надеясь, что он меня поймет. Хотя вряд ли. Да, сейчас на нем была не школьная форма, а брюки со стрелками и рубашка, но все равно было непохоже, что этот парень когда–либо мог обмануть своих родителей или свою строгую экономку. Пожалуйста, ну, пожалуйста, пусть мне удастся подать ему знак!

– А, так ты тоже ходишь к Сьюзен Бун? – Первая леди широко улыбнулась: – Она чудесная, правда? Дэвид ее обожает. – Она погладила сына по голове так, как делают все мамы на свете: – Я так рада, что Дэвид вчера поздно ушел из студии. Кто знает, что случилось бы, выйди он как раз тогда…

Она не договорила, но я могла бы продолжить: «…когда мистер Соседская Девчонка выстрелил». Но суть–то как раз в том, что ничего бы не случилось. Потому что там уже была я.

«Дэвид, Дэвид, – мысленно умоляла я. – Прошу, не говори, что я вчера прогуляла. Пожалуйста, один–единственный раз в своей правильной жизни пойми меня! Я знаю, ты можешь, ты тоже любишь «Save Ferris», и значит, у нас есть что–то общее. Ничего не говори, Дэвид. Ничего не говори. Ничего не…»

– Прекрасно вас понимаю, – вздохнула мама и положила мне руку на плечо – точь–в–точь как первая леди своему сыну. – Страшно даже подумать, что было бы, если бы работники секретной службы его не обезоружили,

– О да, – отозвалась первая леди. – Но они всегда работают безукоризненно.

Разговор чудесным образом удалялся от Сьюзен Бун. Правда, кто–то упомянул, что

Джон – ну, тот мужчина среднего возраста, который совсем не умел рисовать и носил слуховой аппарат, – личный телохранитель Дэвида, что, согласитесь, довольно странно.

Но, несомненно, не так странно, как то, что именно я спасла жизнь президента.

Дэвид быстро пришел в себя от изумления и стал таким, как всегда. Правда, мне показалось, что он с трудом сдерживает улыбку. Может быть, он вспомнил про ананас? При мысли об этом я густо покраснела.

Боже мой! Дурацкий ананас! Ну почему подобные вещи происходят только со мной? Почему я решила, что, если нарисую ананас, все воспримут это как нечто само собой разумеющееся. Наверное, этот ананас, как сказал бы Джек, породило мое подсознание.

А если так, то почему мне стыдно?

Поговорив с нами еще минут двадцать, президент, его жена и Дэвид ушли. Мы остались одни.

Не успела закрыться дверь, как мама глубоко вздохнула и повалилась на мою кровать, которую поспешно убрала перед приходом президентской семьи.

– Это сон или нет? – спросила она в пустоту.

Тереза, казалось, была удивлена больше всех.

– Просто не верится, – пробормотала она, – что я только что стояла рядом с президентом США.

Даже Ребекка заволновалась.

– Я должна была спросить президента, – сокрушалась она, – зачем правительство скрывает от нас факты инопланетных вторжений на Землю,

Люси, как всегда, мыслила примитивно.

– Ужин в Белом доме! Как думаете, можно мне будет позвать Джека?

– НЕТ! – хором вскричали родители. Люси вздохнула:

– Ну и ладно, без него будет даже веселее. В конце концов, я построю глазки Дэвиду. Он сладкий.

Вот видите? Видите, как несправедливо, что Люси достался Джек? Самый лучший парень на свете, настоящее сокровище. Я опять загрустила по этому поводу.

– Эй! – сказала я зло. – У тебя разве нет парня?

Люси воззрилась на меня в изумлении:

– И что, мне теперь ни на кого посмотреть нельзя? Ты хоть видела, какие у Дэвида зеленые глаза? А его задик…

– Стоп–стоп, – решительно прервал ее папа. – Никаких разговоров о… о задиках в моем присутствии. И в остальное время желательно тоже.

– Присоединяюсь! – поддержала мама.

Я же была возмущена. Только представьте, Люси изучает анатомию других юношей, хотя ей всецело принадлежат все части тела Джека!

Но Люси пропустила реплики родных мимо ушей. Она пожала плечами и подошла к окну.

– Немедленно отойди! – заорали мы с мамой.

Но было поздно. Толпа взревела, и Люси, быстро сориентировавшись, заулыбалась и замахала рукой.

– Привет! – крикнула она, хотя ее вряд ли услышали.

Забавно, но именно в это мгновение дверь открылась, и вошла дама, представившаяся как миссис Роуз, главный врач больницы.

– Мисс Мэдисон, вы готовы к пресс–конференции? – с улыбкой обратилась она к Люси.

Люси сделала большие глаза и указала на меня длинным острым ногтем.

– Не я. Вон она.

Миссис Роуз улыбнулась еще раз.

– Отлично. Так ты готова, солнышко? Это быстро, тебе просто зададут пару вопросов. А потом можешь спокойно ехать домой.

Я испуганно посмотрела на родителей. Они ободряюще закивали. Я перевела взгляд на Терезу. Та одарила меня успокаивающей улыбкой. Наконец, я повернулась к Люси, и та сказала:

– Что бы ни случилось, не трогай волосы. Я их привела в полный порядок.

– Конечно, – объявила я миссис Роуз. – Я готова!

Итак, вот список вещей, которые не стоит делать и говорить во время пресс–конференции.

10. Когда журналист из «Нью–Йорк Тайме» спрашивает, испугалась ли ты, когда Лари Взйн Роджерс {мистер Соседская Девчонка) вытащил из–под плаща пистолет, лучше не говорить, что ты думала, будто он вытащит что–то другое.

9. То, что тебе на стол ставят воду, не значит, что ее надо выпить. Особенно если твой рот так густо намазан блеском, что прилипает к краям стакана и пить становится невозможно. Ты лишь успешно заливаешь новую блузку своей сестры.

8. Когда журналист из «Индианаполис Стар» интересуется, знаешь ли ты уже, что Лари Вэйн Роджерс этим покушением хотел обратить на себя внимание модели Кристи Бринкли, бывшей жены Билли Джоэла, которой тот посвятил песню «Соседская девчонка», лучше не восклицать: «Вот придурок!», а с умным видом порассуждать о важности своевременного лечения психических расстройств.

7. Когда корреспондент «Си–Эн–Эн» спрашивает, есть ли у тебя мальчик, лучше ответить: «На данный момент нет», чем судорожно сглотнуть, поперхнуться собственной слюной и закашляться.

6. Когда твой взгляд падает на Барбару Уолтерс, не стоит тупо разглядывать ее прическу, гадая, настоящие это волосы или парик.

5. Когда Мэтт Лоуэр поднимается с места, чтобы задать тебе вопрос, лучше не орать в микрофон: «А я вас знаю, моя мама от вас без ума!», а с достойным видом вникнуть в суть спрашиваемого.

4. Когда прядь волос прилипает к твоим губам, лучше незаметно убрать ее рукой, а не пытаться сдуть, кривя рот во все стороны.

3. Когда журналист из «Лос–Анджелес Таймс» .спрашивает, как ты отреагировала на знакомство с президентом и его семьей, вполне можно ответить нечто более вразумительное, чем «Э–э–э, нормально».

2. И, кстати, если ты спасла жизнь главе государства, лучше рассказать именно об этом, а не о чудачествах собственной собаки.

И, наконец, на пресс–конференцию ни в коем случае не стоит являться:

1. Без темных очков. Дело в том, что тебя будут так много фотографировать, что в конце концов все поплывет перед глазами. Спускаясь по лестнице, ты споткнешься и упадешь прямо на телеведущую Кэндес Лу.

10

Но вот самое главное и удивительное последствие того, что ты спасла президента США: все вдруг хотят с тобой дружить.

Я не имею в виду плюшевых медведей и воздушные шары – все это мы пожертвовали детскому отделению больницы. Когда я приехала домой, на автоответчике оказалось сто шестьдесят семь сообщений, и из них только двадцать – от близких людей, вроде бабушки и Катрины. Остальные же были от журналистов или знакомых вроде Крис Паркс.

«Здравствуй, Сэм! – промурлыкала она в трубку. – Это я, Крис. Звоню спросить, не хочешь ли ты прийти ко мне на вечеринку в следующую субботу. Родители уедут, и мы как следует повеселимся. Но если ты не придешь, будет скучно!»

Я ушам своим не поверила. Такой грубой лжи я не ожидала даже от Крис! Она в последний раз звала меня домой в третьем классе, а тут говорит так, будто дня без меня не может прожить!

Люси же сразу воодушевилась:

– Круто, вечеринка у Крис! Я позову Джека.

– Нет, не позовешь! – быстро ответили родители и добавили, что не пустят нас ни на какую вечеринку, где не будет взрослых. Особенно с Джеком, который на прошлое Рождество плавал голым в бассейне клуба Чеви–Чейз (правда, Райдеры были членами клуба, так что инцидент сошел Джеку с рук. Увы, мои родители этого так и не забыли. Уверена, им было бы спокойнее, если бы Люси встречалась с зомбированным и заурядным парнем, а не с такой яркой индивидуальностью, как Джек).

Казалось, Люси не особенно расстроилась, что ей запретили идти к Крис Парке. Она подошла к окну и принялась увлеченно махать журналистам, оккупировавшим наш задний двор.

Правда, сообщение от Крис Парке было не самым неожиданным. Безумное количество репортеров звонили и спрашивали, когда у меня можно взять интервью. Представители всех телеканалов предлагали сделать обо мне передачу.

Забавно. Можно подумать, что в моей жизни было столько значительных событий, что их хватит на часовой телесюжет. Я могла бы предложить только ссору и препирательства с Крис Парке, хотя, думаю, им потребуется нечто более духовное.

Мне казалось, что мы уже на пике происходящей вокруг меня шумихи. Но тут позвонили представители компаний «Кока–Кола» и «Пепси». Они на полном серьезе хотели, чтобы я, сияя улыбкой счастливого идиота, говорила в камеру: «Пейте колу, и вы тоже сможете прыгнуть на сумасшедшего фаната модели Кристи Бринкли и сломать запястье в двух местах!»

Наконец, под номером сто шестьдесят четыре автоответчик выдал мне сообщение, которого я больше всего боялась. Знакомый мягкий голос произнес:

«Саманта? Здравствуй, это Сьюзен Бун. Если помнишь, из художественной школы. Саманта, пожалуйста, перезвони, когда получишь это сообщение. Нам надо кое–что обсудить».

Я страшно испугалась. От Сьюзен Бун меня не спасли бы даже все секретные службы Соединенных Штатов. Более того, надо было ухитриться перезвонить ей так, чтобы никто не слышал. Папа собирался поменять наш телефонный номер, потому что среди сообщений попадалось все больше и больше от психов, утверждавших, что они мечтают со мной познакомиться. Думаю, они действительно были психами, если та ужасная фотография с моего школьного удостоверения не отбила у них всякое желание встретиться с обладательницей столь выдающейся физиономии.

Охранники посоветовали нам не только поменять номер, но и установить сигнализацию. Сами они до сих пор околачивались вокруг нашего дома и отгоняли репортеров. Полиция же регулировала движение на нашей улице, где теперь постоянно были пробки: люди нарочно ездили по ней медленно в надежде увидеть меня. Не спрашивайте, зачем. Почти все время я сижу в комнате, жую печенье и рисую себя с Джеком. Публике нужен был бы герой повыразительней, тем не менее отныне им стала именно я. Героем. Выясняется, что герой – это тот, кто оказался в самом неподходящем месте в самую неподходящую минуту.

Как только папа разобрался с телефоном, я перезвонила Сьюзен Бун, предварительно посовещавшись с Катриной.

– Ужин? – Моя подруга никак не могла успокоиться. – Ты спасла страну, и все, что тебе за это будет – ужин?

– Ну, допустим, страну я не спасала. А ужин между прочим в Белом доме. Прошу, давай сменим тему. Так что мне сказать Сьюзен Бун?

– В Белом доме может поужинать любой дурак. Ну, конечно, за деньги, – презрительно хмыкнула Катрина. – Неужели они не могли придумать ничего получше ужина? Я бы лично дала тебе медаль за заслуги перед страной.

– Ну, может, как раз на ужине мне ее и дадут. Давай все–таки решим, что мне говорить Сьюзен, а?

– Саманта! – нетерпеливо перебила Катрина. – Для вручения медали устраивают специальный прием. Ты спасла жизнь президента, при чем тут какая–то учительница рисования?

– Сама не знаю, Кэт, – призналась я. – Понимаешь, она очень трепетно относится к искусству, и теперь, наверное, выгонит меня из студии.

– И что? Ты же как будто хотела, чтобы тебя выгнали. Тебя там все бесило.

Я задумалась. Действительно ли меня там все бесило? Хм, пожалуй, за исключением самого рисования. И Дэвида, особенно когда он похвалил мои ботинки. А вот все остальное – то, что Сьюзен решила подавлять мою творческую индивидуальность, то, что она унизила меня перед всеми, включая сына президента США, – нет, об этом лучше не вспоминать!

Значит, решила я, если меня выгонят, я буду только рада. И, попрощавшись с Катриной, набрала номер Сьюзен Бун.

–Здрасьте, – неуверенно поздоровалась я, когда Сьюзен взяла трубку. – Это Саманта Мэдисон.

– А, привет! – совершенно непринужденно и даже весело ответила Сьюзен. На заднем фоне послышалось знакомое карканье. Значит, ворон Джо обитал то в студии, то дома у хозяйки. Что ж, даже у мерзкой, огромной, вороватой птицы есть в жизни некое разнообразие. – Спасибо, что перезвонила.

– Да не за что, – сказала я и, помолчав, продолжила: – Я хотела извиниться за то, что не пришла тогда… не знаю, слышали ли вы, что произошло, но…

Сьюзен Бун усмехнулась:

– Саманта, к югу от Северного полюса нет ни одного человека, который не слышал бы о том, что вчера произошло у дверей моей студии.

– А, ну да, – промямлила я и приготовилась выдать подготовленную заранее ложь. Будь я Джеком, я бы, конечно, сказала правду – в знак протеста. Но я, увы, не обладаю достоинствами Джека.

– Понимаете, я не пришла потому, что шел сильный дождь, и я вся промокла, и решила обсохнуть перед тем, как идти в класс, а потом оказалось, что уже поздно, и…

– Саманта, все это не важно, – прервала меня Сьюзен Бун, к моему величайшему изумлению. Правда, ложь не совсем удалась, но ничего лучшего за столь короткий срок я не придумала. – Давай поговорим о твоей руке.

– О моей руке? – Я посмотрела на гипс, к которому уже успела привыкнуть.

– Да. Это та рука, которой ты рисуешь?

– Э–э–э, нет.

– Отлично. Увидимся во вторник?

И тут мне пришла в голову мысль о том, что Сьюзен Бун, вроде Кока–Колы и Пепси, решила использовать меня в целях саморекламы.

– Послушайте, миссис Бун, – начала я, плохо соображая, как лучше сказать то, что я хотела, – насчет подавления индивидуальности. Если не брать в счет историю с ананасом, Сьюзен казалась вполне милой.

– Сьюзен, – поправила она.

– Что, простите?

– Зови меня Сьюзен.

– А, хорошо. Так вот, Сьюзен, боюсь, у меня сейчас не будет времени для уроков. – А вдруг сработает? В этой лжи была доля правда: вокруг моего дома сновали репортеры, на улице толпились зеваки, и всякие подозрительные личности оставляли на автоответчике десятки сообщений. Вполне вероятно, что в суматохе родители забудут и о художественной школе, и о тройке по немецкому,

– Сэм, – сказала вдруг Сьюзен Бун очень серьезно. – У тебя есть талант, но ты его не раскроешь, пока не перестанешь думать и не начнешь видеть. А чтобы это сделать, надо учиться сейчас.

Учиться видеть? Может, миссис Бун решила, что у дверей ее студии я повредила не руку, а зрение?

И тут я поняла. Вот оно – Сьюзен хочет превратить меня в робота и помешать чувствовать то, что я рисую, сердцем! Но только я хотела сказать что–нибудь вроде: «Нет, спасибо, миссис Бун. Я не желаю становиться очередным клоном от искусства», как она продолжила:

– Итак, увидимся во вторник. Иначе, боюсь, мне придется сказать твоим родителям, как мы по тебе вчера скучали.

Ничего себе. Жестоко. Слишком жестоко для королевы эльфов.

Я внезапно поняла, что устала бороться с системой.

– Хорошо, договорились.

– Вот и отлично, – сказала Сьюзен Бун, а, перед тем как она положила трубку, Джо прокаркал: – Хоррррошая птица! Хоррррошая птица!

Итак, я была во власти Сьюзен, и, что самое ужасное, она это знала. Знала! Кто бы мог подумать, что эльфийские королевы так коварны.

Теперь выхода нет – придется вернуться в студию, где все знают, что я прогуляла занятие, и наверняка догадываются, почему я его прогуляла. Боже, как несправедливо!

Я сидела, уныло понурив голову, как вдруг в комнату, по своему обыкновению без стука, вошла Люси.

– Итак, – важно произнесла она.

Я сразу поняла, что мои неприятности еще не закончились: Люси держала карандаш и блокнот, а одета она была в свой любимый наряд – зеленая мини–юбка, белая блузка и тонкий пуловер.

– Значит, завтра ты идешь со мной и девочками по магазинам, а потом в кафе, – объявила Люси, сверившись с блокнотом. – Вечером ты, я и Джек смотрим новый фильм с Эдамом Сэндлером. Учти, тебе надо показаться и «У Луиджи», куда мы пойдем есть пиццу после кино.

В воскресенье ужин у президента, я пыталась его отменить, но не вышло. Правда, если он закончится не слишком поздно, можем снова заглянуть к Луиджи. Многие из моей тусовки ходят туда делать домашние задания. В понедельник – слушай внимательно, Сэм, это важно – в понедельник мы займемся твоим внешним видом, и тебе придется встать как минимум на час раньше, чем обычно. Ты больше не будешь вскакивать за пятнадцать минут до выхода, одевать первое, что попадется под руку, и плестись в школу, как беспризорник. Учти, чтобы привести твои волосы в божеский вид, нужно по крайней мере полчаса. Я нервно сморгнула.

– О чем, – слова произносились с трудом, – ты… тут… говоришь.

Люси демонстративно закатила глаза и плюхнулась на кровать ко мне и Манэ.

– Я составила расписание твоей жизни, глупышка! Не бойся, все под контролем. Ну, признайся, ты же сама знаешь, что… м–м–м… немного не вписываешься в правильную тусовку и, кстати, напрасно общаешься с Катриной. Она милая, не спорю, но немного чокнутая, правда? Ты могла бы просто меньше времени проводить с ней в школе и вообще. Не обязательно совсем уж прекращать отношения. А теперь скажи: ты всю свою одежду выкрасила в черный цвет или хоть что–то осталось?

– Люси. – Я постепенно пришла в себя: – Вон из моей комнаты.

Сестрица встряхнула длинными шелковистыми волосами.

– Сэм, перестань. Даже папа всегда говорит – подарки судьбы надо уметь принимать, не то в конце концов вместо золотого колечка она предложит тебе медное. Если бы парень захотел подарить мне медное кольцо, я бы послала его куда подальше.

– ЛЮСИ! – заорала я, замахнувшись на нее танком. – ВОН ИЗ МОЕЙ КОМНАТЫ!!!

Сестра презрительно пожала плечами и поднялась, чтобы уйти.

– Как говорится, не делай добра. Только попробуй меня о чем–нибудь попросить.

К великому моему облегчению, Люси ушла, а я осталась наедине со своей хронической врожденной неконтактностью.

Вот список того, что Гвен Стефани не сделала бы под страхом смертной казни.

10. Она никогда не позволила бы сестре выбирать ей одежду. Гвен Стефани нашла свой неповторимый стиль и в любом комиссионном магазине может отыскать классную майку, а потом переделать ее в спортивный топ. Гвен никогда в жизни не надела бы белые, серые или коричневые клеши, которые сестра великодушно купила ей за триста шестьдесят пять долларов в «Banana Republic».

9. Если бы сестра велела Гвен бросить ее лучшую подругу, потому что та нелепо одевается, Гвен не стала бы кидаться тапками, а просто презрительно рассмеялась.

8. Вряд ли Гвен, чтобы не привлекать внимания репортеров, пошла бы выгуливать собаку в рваном свитере, огромных темных очках и папиных армейских штанах. Напротив, она воспользовалась бы всеобщим интересом к собственной персоне для того, скажем, чтобы продвигать музыку ска.

7. Я совершенно уверена в том, что Гвен Стефани не покраснела бы до ушей, если бы парень ее сестры, в которого она тайно влюблена, сказал бы, что она классно выглядит в папиных армейских штанах.

6. Более того, Гвен Стефани слишком ценит свою индивидуальность, чтобы влюбиться в парня своей сестры.

5. Если бы Гвен спасла президента США от смерти, она бы не сидела дома, прячась от восхищенных поклонников, а написала бы об этом проникновенную, остроумную песню.

Но песня все равно не поднялась бы выше пятого места в сводном чарте, потому что, если верить статистике, американцы не очень любят ска.

4. Если бы Крис Парке позвонила Гвен Стефани, как позвонила мне, и сказала: «Привет, Гвен! Так ты придешь? В смысле, на мою вечеринку в субботу!» – Гвен остроумно бы ответила, например, так: «А откуда у тебя мой номер?» Естественно, она бы сделала вид, что не знает о том, что Люси разослала его по почте всей школе, из боязни пропустить, не дай бог, какое–нибудь важное мероприятие вроде похода к Луиджи или в кино.

3. Если бы кто–то попытался подавить творческую индивидуальность Гвен, она не сдалась бы ни за что на свете.

2. Гвен бы точно не пришло в голову все воскресенье писать письмо парню своей сестры – вместо того чтобы делать немецкий – со списком причин, по которым он должен быть с ней, потом рвать письмо на мелкие клочки и спускать в унитаз, вместо того чтобы отдать адресату.

И вот то, что Гвен Стефани уж точно бы никогда не сделала:

1. Не надела бы ослепительно голубой костюм, который мама купила ей у модной портнихи для ужина в Белом доме.

11

Я много раз была в Белом доме. Это естественно, если живешь в Вашингтоне: начиная с третьего класса тебя водят туда на экскурсии, а потом заставляют писать сочинения на тему: «Как я был в Белом доме». Глупо, но факт.

Итак, я видела всё залы: Китайский, Восточный, Зеленый, Синий, Красный, и даже Библиотеку.

Но этим воскресеньем я впервые шла в Белый дом не как посетитель, а как гость.

Ощущения были довольно странные, причем не только у меня, но и у всей семьи, за исключением, может быть, Ребекки, которая только что получила последний выпуск «Стар Трэк» и не замечала ничего вокруг.

Кстати, у меня уже давно появилось подозрение, что Ребекка – робот, не запрограммированный на естественные человеческие переживания.

Но мы, люди, волновались не на шутку. Мама нарядилась в свой лучший костюм и жемчужный комплект, который надевала только на самые важные слушания в суде, и решительно отобрала у папы мобильный телефон и карманный компьютер, чтобы тот не вздумал пользоваться ими во время торжественного ужина. Тереза – ее, естественно, тоже пригласили как члена семьи – была в своем выходном платье, ярко–фиолетовых туфлях с блестками и (удивительно!) ни разу не заорала на нас. Даже тогда, когда промокший под дождем Манэ с чувством отряхнулся в только что убранной гостиной. Люси, и та наводила красоту по крайней мере на два часа дольше обычного, и в итоге выглядела как приглашенная знаменитость, а не девочка, собравшаяся в гости к семье, которая, вообще–то говоря, жила по соседству.

– Сэм, что бы ни случилось, – сказала Люси, как только мы выехали из дома и тут же встали в пробку из–за скопища полицейских машин и кучи репортеров, у которых появилась дурная привычка запечатлевать каждый наш шаг, – прошу, не прячь еду под тарелку.

– Люси! – Нервы мои и так были на пределе. – Я знаю, как себя вести за ужином! Я не ребенок!

Дело в том, что когда дома подают еду, которая мне не нравится, я скидываю ее на пол Манэ, и он весело чавкает фасолью, сосисками, цветной капустой, баклажанами и так далее. Но президент и его родственники, как известно, кошатники. Кошки милые, не спорю, но вряд ли они могут оказать поддержку таким привередам, как я. Сильно сомневаюсь, что президентский кот с радостью съест кабачок, который я смахну ему с тарелки.

Итак, у меня была серьезная проблема: что делать, если на столе будут брокколи или, не дай бог, рыба и помидоры. Овощ этот я терпеть не могу, но обычно он присутствует во всех изысканных блюдах. Я отлично знала, что прятать еду под тарелкой глупо. Что если кто–то увидит? Это будет позор пострашнее, чем в случае с ананасом.

Было довольно странно поворачивать на Пенсильвания–авеню – обычно въезд к Белому дому закрыт для машин. Но нас, как приглашенных особ, пропустили, после того как полицейский проверил папины права и паспорт.

Итак, мы очутились на Пенсильвания–авеню, 1600 – это адрес Белого дома.

Естественно, кроме нас там были толпы народа. Во–первых, полицейские – конные и на мотоциклах. Они с любопытством смотрели на нашу машину и, когда Люси помахала им, помахали в ответ. Помимо полицейских у Белого дома стояли люди, которые продавали футболки и кепки с символикой ФБР и всевозможные сувениры.

Несмотря на довольно поздний час, здесь толпились туристы, фотографировавшие друг друга у железной ограды, окружавшей правительственную резиденцию.

Еще там были митингующие с плакатами вроде: «ТЕБЕ НРАВИТСЯ ИГРАТЬ В ВОЙНУ, НО ЭТА ИГРА МОЖЕТ ОКОНЧИТЬСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ПЛОХО». Они успели разбить что–то вроде палаточного городка, но, если честно, выглядели жалко. Кроме того, на улице было прохладно и накрапывал дождь. Какой смысл митинговать в плохую погоду?

И, наконец, возле Белого дома дежурили журналисты. Их было почти столько же, сколько у нашего забора, но здесь для них организовали специальную площадку. Едва завидев нашу машину, они кинулись к ней с микрофонами, камерами и криками: «Это она! Это она! Снимай, быстро!» Правда, сфотографировать нас пытались не только репортеры, но и туристы. Было такое ощущение, будто мы кинозвезды, подъезжающие на лимузине к каннскому Дворцу фестивалей или что–то типа этого.

Наконец, мы въехали на стоянку, и мама, обернувшись, быстро заговорила:

– Люси, прошу, раз в жизни не говори весь ужин о кофточках и джинсах. Ребекка, я знаю, что тебе очень хочется задать президенту кое–какие вопросы, но оставь их при себе. И, Саманта, умоляю тебя – не ковыряйся с брезгливым видом в тарелке. Если тебе не понравится какое–нибудь блюдо, просто оставь его.

По–моему, мама не права. Если отодвинуть тарелку, даже не притронувшись к ее содержимому, все равно все думают, будто ты хоть что–нибудь, но попробовал.

Итак, мы въехали в ворота, оставив позади журналистов и вспышки фотоаппаратов. Вблизи Белый дом казался совсем небольшим, и я недоумевала, как там помещается столько залов.

Полицейский открыл дверцу машины, а швейцар – входные двери, и вот мы все стоим на красном ковре, а первая леди приветственно машет нам рукой. Президент пожал папе руку и доброжелательно спросил: «Как дела, Ричард?», на что папа ответил: «Спасибо, хорошо, господин президент!»

Затем нас повели по коридорам Белого дома так естественно, словно мы здесь жили и теперь все вместе собирались на пикник. Правда, на пикник не надевают колготки и костюм от Энн Тэйлор.

Если честно, я почему–то чувствовала себя ужасно неловко. Не только из–за дурацкого гипса, не только из–за того, что Люси снова вымыла мне голову лошадиным шампунем, не только из–за того, что за ужином обязательно должна была быть цветная капуста.

Дело в том, что как бы дружелюбно ни держались президент и его жена, мы были в Белом доме. И не в тех залах, которые показывают на экскурсии, а в жилой части – ее никто никогда не видел. Она напоминала мотель, где мы как–то останавливались. Наверное, президентская семья еще не успела как следует обустроиться за год.

Когда мы наконец пришли в гостиную, первая леди сказала:

– Располагайтесь, а я принесу что–нибудь выпить.

Я села, и тут вошел Дэвид…

Он был точь–в–точь таким, как в тот день, когда я впервые увидела его у Сьюзен Бун, только вместо черной футболки «Save Ferris» нацепил белую – «Reel Big Fish». Мне показалось, что того Дэвида – в костюме, с прилизанными волосами – никогда не существовало.

– Дэвид! – недовольно поморщилась первая леди. – Я, кажется, просила тебя переодеться к ужину.

– Я и переоделся! – Он пожал плечами и плюхнулся на диван, зачерпнув из вазочки горсть орехов. Я заметила, что он выбирал кешью и оставлял бразильские орехи. Если честно, я всегда делала то же самое.

Ужин подали в одном из залов для официальных приемов, Люси была явно довольна: ее ярко–голубое платье идеально подходило по цвету к обоям. Тереза же увлеченно разглядывала тарелки – из китайского фарфора, с золотой каймой. Первая леди объяснила, что их надо мыть очень осторожно и только вручную. Мне показалось, что Тереза обрадовалась – в коем–то веке за ней помоют посуду.

Похоже, грустила я одна – мои худшие предположения относительно меню оправдались. Сначала подали салат с помидорами «бычье сердце». Нет, соус был вполне приемлемым – обычный итальянский, – так что я съела все листья.

К сожалению, я сидела на почетном месте рядом с президентом, и он, с улыбкой взглянув на мою тарелку, сказал:

– Знаешь, эти помидоры привезли прямо из Гватемалы. Если ты их не попробуешь, может разразиться международный скандал.

Он, конечно, шутил, но мне было совсем не смешно, и, улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, я быстро скинула помидоры в салфетку, которая лежала у меня на коленях. Затем подали крем–суп с моллюсками. Я съела сливки, а морепродукты завернула в салфетку.

Таким образом, когда пришло время десерта, в салфетке у меня на коленях лежала овощная запеканка, луковая фокачча, картофель, приготовленный на гриле, и запеченная рыба.

К счастью, на меня никто не обращал внимания: взрослые горячо обсуждали экономическую ситуацию в Северной Африке. Вдруг первая леди, улыбнувшись, положила мне на тарелку помидор, искусно разрезанный в виде розы.

– Роза для розы! – объявила она.

Все замолкли и посмотрели на меня. Что оставалось делать? Я тщательно прожевала и проглотила эту гадость, а затем залпом выпила стакан чая со льдом. Ставя стакан на место» я взглянула на Ребекку и еле сдержала изумленный возглас: она мне улыбнулась и сделала вид, что аплодирует. Такие человеческие проявления она демонстрирует крайне редко, но все же это позволяет усомниться в роботизированной сущности сестренки.

И тут я поняла, что сейчас случится нечто ужасное: салфетка начинала протекать. Выхода не было: я извинилась и направилась в туалет, как бы невзначай прихватив с собой салфетку.

Надо сказать, в Белом доме повсюду стоят охранники, и они на самом деле вполне милые. Меня проводили до нужного мне помещения, и я с облегчением стряхнула содержимое салфетки в унитаз, что, конечно ужасно, – ведь тысячи людей в мире голодают.

Судьба салфетки, пропитанной всякими соусами, решилась легко – в туалетной комнате для гостей были пушистые махровые полотенца и корзина, чтобы выкидывать туда использованные. Я вымыла руки и бросила полотенце в корзину, а под него – салфетку. Думаю, никто ничего не заметит.

Итак, порадовавшись, что все так благополучно завершилось (правда, я умирала от голода), я вышла из туалета и столкнулась с Дэвидом.

– Привет! – сказал он.

– Привет! – ответила я и повернулась, чтобы уйти. Мне было довольно неловко.

Дэвид улыбнулся:

– А что там с твоей салфеткой?

12

Я не поверила своим ушам – попалась! Я покраснела до самых корней своих вымытых лошадиным шампунем волос, но решила сделать вид, что не понимаю.

– Салфеткой? – невинно спросила я, сознавая, что цветом лица напоминаю клубничное мороженое. – Какой еще салфеткой?

– Той, в которую ты собрала весь обед, – весело объявил Дэвид. Казалось, его глаза были зеленее обычного. – Надеюсь, ты не спустила ее в унитаз? Тут старые трубы, может произойти потоп.

Хм, а неплохо было бы устроить потоп в Белом доме.

– Ничего я не бросала в унитаз! – яростно зашептала я, поглядывая на стоящего неподалеку охранника. – Я положила салфетку в корзину для полотенец. А еду смыла. – Вдруг я похолодела от ужаса. – Но ее было очень много. Думаешь, трубы могут засориться?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Там ведь был огромный кусок пирога.

И тут что–то в выражении его лица – может, то, что уголки его губ подрагивали, совсем как. уши Манэ, когда тот хотел поиграть – подсказало мне, что Дэвид попросту издевается.

Мне было совсем не смешно – я уже почти свыклась с мыслью, что затоплю Белый дом.

– Это, – начала я, повышая голос, потому что охранник отошел, – вовсе не смешно!

Мне было наплевать, что я говорю с президентским сынком, – я не на шутку рассердилась. Знаете, говорят, что у рыжих людей буйный характер. Так вот, если я начинаю выходить из себя, окружающие обычно вздыхают: «Ах, ну вот, с этими рыжими надо быть осторожнее! Горячие головы!»

И от этого, естественно, я рассвирепела еще больше. Ну да, я спустила в унитаз почти весь ужин, поданный за президентским столом. Наверное, я злилась именно потому, что осознавала свою неправоту, а Дэвид меня застукал. Признаться, мне было очень стыдно.

Но ярость взяла вверх. Я повернулась и зашагала по направлению к столовой.

– Ну, перестань! – Дэвид рассмеялся и догнал меня. – Забавно же я тебя подловил! Ты ведь поверила, что трубы может прорвать, признайся!

– И вовсе я не поверила! – бросила я, с ужасом представляя заголовки в газетах: «ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ СПАСЛА ПРЕЗИДЕНТА, ЗАТОПИЛА БЕЛЫЙ ДОМ».

– Поверила, поверила, – удовлетворенно заключил Дэвид. Он был выше меня и делал один шаг, в то время как я делала три. – Что ж, буду знать, что ты не понимаешь шуток.

Я резко обернулась и посмотрела на него. Дэвид был даже выше Джека, так что мне пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в зеленые глаза, которыми восхитилась Люси. О той части его тела, которую она также одобрила, я старалась не думать.

– Ты вообще о чем? С чего это ты взял, что я не понимаю шуток? Ты меня даже толком не знаешь!

– Знаю, знаю, ты ведь тонкая творческая натура! – Дэвид ухмыльнулся совсем так же, как когда мама велела ему переодеться к ужину.

– Нет! – Я была уже вне себя от бешенства, хотя именно так о себе и думала. Нет ничего плохого в том, что ты тонкая творческая натура – и Джек Райдер тому подтверждение, – но из уст Дэвида это прозвучало почти как оскорбление.

– Неужели? – улыбнулся Дэвид. – Тогда почему ты не пришла в студию после Случая с Ананасом?

Поверите, именно так он это и сказал, – «случай» и «ананас» с большой буквы.

Я почувствовала, что снова заливаюсь краской. Неужели он такой высокомерный, что имеет наглость напоминать о моем позоре?

– Слушай, я же не отрицаю, что ты классно рисуешь, – примирительно сказал Дэвид. – Просто у тебя непростой характер. – Он кивнул в сторону столовой: – И еще ты слишком привередлива в еде. Кстати, ты, наверное, голодная?

Я посмотрела на него круглыми от удивления глазами. Нет, он точно чокнутый. Да, он слушает хорошую музыку и носит хорошую обувь, но с головой у него явно не все в порядке.

Правда, он сказал, что я классно рисую. Значит, не совсем не в порядке.

Только я собралась заявить, что вовсе не голодна, как у меня предательски заурчало в животе.

Вместо того чтобы как воспитанный человек сделать вид, что ничего не заметил, Дэвид удовлетворенно констатировал:

– Ну вот, так я и думал. Послушай, я сам собирался пойти за человеческой едой. Присоединишься?

Теперь я не сомневалась, что он псих. Во–первых, он ушел с середины ужина за человеческой едой. Во–вторых, он звал меня, девочку, которая спустила тонну продуктов в унитаз, к нему присоединиться.

Я была в полной растерянности.

– Ты что, как же… как же мы пойдем… мы же в Белом доме!

– И что? – Он пожал плечами.

Я задумалась.

– Это… невежливо и так никто не делает! – сказала я наконец.

На Дэвида мои слова не произвели никакого впечатления.

– Послушай, ты голодна, правда? – Он ступил на пушистый персидский ковер. – Пошли, ты же хочешь!

Я не знала, что делать. Во–первых, ужин устроили в мою честь. Во–вторых, у президентского сына явно были проблемы с головой. Насколько безопасно ходить по Белому дому с сумасшедшим?

Однако при этом я действительно умирала от голода. И Дэвид сказал, что я классно рисую…

Я умоляюще посмотрела на охранника. Он улыбнулся и жестами показал, будто запирает свой рот на замок и выбрасывает ключ. Что ж, если служба безопасности не против…

Я повернулась и поспешила за Дэвидом. Он, казалось, совсем этому не удивился и как ни в чем не бывало спросил:

– А что с твоими ботинками?

– Ботинками? – Я просто оторопела. – Какими ботинками?

– Теми, которые были на тебе, когда мы познакомились. С нарисованными маргаритками.

Те самые ботинки, которые он похвалил. – Мама не разрешила мне их надеть, – объяснила я. – Она сказала, они не подходят для ужина в Белом доме. – Я искоса взглянула на него: – Вообще–то, у меня совсем нет одежды, которая бы подходила для ужина в Белом доме. Пришлось купить все новое. – Я ткнула пальце в лацкан свого голубого костюма. – Вот это.

– А мне, думаешь, легко? – спросил Дэвид. – Я ужинаю в Белом доме каждый вечер.

Я с завистью взглянула на его футболку:

– Да, но тебя–то не заставляют переодеваться.

– На ужин – нет. Но все остальное время – да.

Я засомневалась:

– Но в студии ты выглядел так же!

– Ну, иногда мне делают поблажки. – Дэвид снова усмехнулся. Было ощущение, что он тайно подхихикивает над чем–то. Меня это немного настораживало – а вдруг он смеется надо мной?

Джек никогда так не делал. Он повторял любую реплику раза по три, чтобы удостовериться, что все слышали и оценили. Но Дэвид не нуждался ни в чьем одобрении.

Дэвид нажал на кнопку и вызвал лифт. Если честно, я удивилась – получалось, что мы в обычном жилом доме. Во время экскурсий лифт не показывали.

– Итак, – спросил он, пока мы ехали вниз. – Почему ты прогуляла урок?

Я не сразу поняла, о чем он.

– Что прогуляла?

– Занятие в студии после Случая с Ананасом.

Я сглотнула.

– Ты ведь, кажется, уже все понял. Что у меня тонкая натура и так далее.

Двери открылись, и Дэвид галантно пропустил меня вперед.

– Да, но мне хочется услышать твою версию. – Он действительно смотрел на меня с интересом. Но я не собиралась откровенничать с Дэвидом, потому что он наверняка хотел надо мной посмеяться. А это означало бы предать Джека.

Поэтому я как можно спокойнее и тверже сказала:

– Знаешь, боюсь, у Сьюзен Бун не совсем адекватный взгляд на искусство.

Дэвид поднял бровь, и лицо его приняло серьезное выражение.

– Правда? Ты уверена? Мне казалось, у нее с этим все в порядке.

Ну конечно, в порядке. Настолько в порядке, что она готова унизить меня перед другими учениками. Но я не произнесла это вслух. В конце концов, Дэвид собирался меня покормить.

Мы спустились в подвал, и Дэвид распахнул дверь в огромную кухню.

– Карл, привет! – поздоровался он с шеф–поваром, который украшал сливками шоколадный мусс. – Дашь нам что–нибудь поесть?

Карл перестал любоваться своим творением и, взглянув на меня, воскликнул:

– Саманта Мэдисон! Бог мой, девочка, которая спасла мир! Как поживаешь?

На кухне было много прислуги. Люди в белом прибирались и гремели посудой. Кстати, Тереза напрасно радовалась по поводу тарелок с золотой каемкой – их преспокойно ставили в посудомоечную машину. Заметив меня, все побросали свои дела и принялись благодарить за то, что я спасла их хозяина.

– А что не так с супом из моллюсков? – озабоченно спросил Карл, когда восторги поутихли. – Крабы свежайшие, я их только утром купил!

Дэвид подошел к огромному холодильнику и открыл его.

– Да нет, все хорошо, просто, наверное, слишком хорошо. – Для парня из заумной школы он изъяснялся не слишком тактично. – Слушай, а у нас не осталось гамбургеров с обеда?

Услышав слово «гамбургер», я просияла, что не укрылось от внимания Карла. Шеф–повар воодушевился:

– Бургер? Дама хочет бургер? Саманта Мэдисон, я сделаю тебе такой бургер, какого ты в жизни не пробовала. Садись вот сюда и не двигайся.

Я покорно села на табуретку, Дэвид – рядом. Мы с вожделением смотрели, как Карл кинул на решетку две сочные говяжьи котлеты и стал их обжаривать.

Было странно сидеть на кухне Белого дома с президентским сыном. Было вообще странно находиться рядом с мальчиком. Я же не Люси, и со мной это случается крайне редко.

Кроме того, я никак не могла понять, почему Дэвид со мной такой… милый. Да, пожалуй, это самое подходящее слово. Конечно, издеваться надо мной насчет труб было не очень–то мило с его стороны, но предложить бургер…

Наверное, это потому, что я спасла его отца. А какие еще могут быть причины? Да, он просто хочет меня отблагодарить, и это вполне можно понять.

Только зачем благодарить таким странным способом?

Я удивилась еще больше, когда Карл придвинул к нам две тарелки: на каждой лежал огромный гамбургер и возвышалась гора картошки–фри.

– Приятного аппетита! – весело сказал он. Дэвид взял обе тарелки и скомандовал:

– Пошли!

Я взяла у Карла две банки колы и неуверенно последовала за Дэвидом к лифту.

– А… куда мы?

– Увидишь!

В обычной ситуации такой ответ меня бы не удовлетворил. Но я промолчала, потому что была слишком поражена: в кои–то веки я с парнем. И он ведет себя со мной… ну как с девушкой, что ли!

До этого единственным ровесником, который меня не задирал, был Джек, но, думаю, лишь потому, что я сестра его девушки. А может, все–таки и потому, что втайне я ему нравилась. И он не расстается с Люси, чтобы быть ближе ко мне. Боже, если бы я только набралась мужества все ему сказать!

Но Дэвид! Почему он так себя ведет? Версия, что я ему приглянулась, полностью отпадает. Хотя бы потому, что здесь Люси. Ни один парень в здравом уме не предпочел бы меня ей. Это все равно, что выбрать толстого резинового пупса вместо хорошенькой Барби! Остается версия, что из чувства благодарности.

Мы поднялись наверх, но, вместо того чтобы пойти в столовую, Дэвид направился в противоположную сторону. Мы вошли в большой зал с окнами во всю стену – оттуда открывался невероятный вид на ночной город.

– Ну как? – спросил Дэвид, ставя тарелки на столик и придвигая два больших кресла.

– Ну, – начала я, все еще вне себя от изумления. – Н–ничего. – Симпатичный – странный, но симпатичный – парень решил поужинать со мной вдвоем. Со мной, Самантой Мэдисон!

Мы сели у окна, под мягким светом уличных фонарей. Было бы совсем романтично, если бы у дверей не стояли охранники и если бы я нравилась Дэвиду, что исключено: я всего лишь девочка – та, которая спасла жизнь его отцу и рисует несуществующие ананасы.

А даже если и нравилась, это все равно не имеет никакого значения, потому что я страстно влюблена в парня своей сестры. Но голод взял верх и, отбросив все мрачные мысли, я вонзила зубы в гамбургер.

Карл оказался прав – это был самый вкусный бургер, который я ела в своей жизни. Я справилась с ним в два укуса.

Дэвид наблюдал за мной со странным выражением лица – наверное, не ожидал, что я вообще способна есть.

– Ну что, лучше?

Я не могла говорить с набитым ртом и показала большой палец здоровой руки.

– Болит? – спросил Дэвид, кивнув на гипс. Я проглотила здоровенный кусок мяса. Если честно, я бы хотела быть вегетарианкой. Художнику полагается думать о чувствах других, даже парнокопытных. Но гамбургеры такие вкусные!

– Уже не очень, – соврала я.

– А почему на нем до сих пор никто не расписался? – спросил Дэвид с улыбкой.

– Я решила оставить его для уроков немецкого, – объяснила я.

Как ни странно, Дэвид понял, как понял бы меня Джек. Только настоящие художники сознают всю привлекательность нетронутого белого листа и любой другой поверхности.

– Ах да, точно! – Он кивнул. – Ну и что ты там изобразишь? Наверное, какие–нибудь гавайские мотивы? Груды ананасов?

Мне надоела эта тема, и я печально на него взглянула:

– Нет, думаю, что–нибудь патриотическое.

– Ах, ну конечно. Тем более что твоя фамилия Мэдисон.

– А это–то причем? – удивилась я.

– Джеймс Мэдисон! – Дэвид удивился еще больше. – Четвертый президент. Ты ведь с ним в родстве, да?

Я почувствовала себя полной дурой.

– А, да. Вернее, думаю, что нет.

– Правда? – засомневался Дэвид. – Уверена? Дело в том, что у тебя много общего с его женой, Долли.

– У меня с Долли Мэдисон? – рассмеялась я. – Ну что, например?

– Ну, она тоже спасла президента.

– Своего мужа?

– Нет. Когда в 1812 году англичане подожгли Белый дом, ей удалось спасти портрет Джорджа Вашингтона.

Стоп. Англичане подожгли Белый дом? Хм, наверное, в школе мы этого еще не проходили.

– Ух ты! – восхитилась я. На уроках истории не рассказывают такие классные подробности – только про пилигримов и актера Аарона Беарра.

– Так ты уверена, что вы не родственники?

– Уверена, – подтвердила я. А ведь как здорово было бы состоять в родстве с дамой, которая спасла от пожара картину – не важно, что на ней изображено! Правда, здорово. А вдруг мы все же связаны с Долли Мэдисон? Мама часто говорила, что любовь к живописи я унаследовала от папиной родни. Наверное, это фамильная черта Мэдисонов, которая передается только через несколько поколений: никто в семье, кроме меня, не умеет рисовать.

Внезапно Дэвид встал и подошел к окну.

– Посмотри–ка! – сказал он, отодвигая штору. Я неуверенно приблизилась и взглянула на подоконник. Обычный белый подоконник, как и вся отделка в комнате, но на нем были вырезаны имена: Эмми… Челси… Дэвид.

– Что это? – удивилась я. – Мемориальный подоконник президентских детей?

– Ну да, вроде того, – улыбнулся Дэвид и полез в задний карман джинсов. Он достал складной ножик и принялся вырезать что–то. Я собиралась промолчать, но заметила, что он уже нацарапал букву «С».

– Эй! – встревожилась я. Я, конечно, дитя двадцать первого века, но ненавижу неоправданный вандализм. – Что это ты делаешь?

– Расслабься! – усмехнулся Дэвид. – Кто, если не ты? Ты не только спасла жизнь одного президента, но, возможно, приходишься родственницей другому.

Я беспокойно оглянулась на дверь, за которой стояли охранники. Кем бы там ни был Дэвид, но за порчу государственного имущества сажают в тюрьму.

– Дэвид, – прошептала я. – Прекрати. Он увлеченно вырезал букву «Э».

– Правда, послушай. Если ты хочешь меня отблагодарить, то бургера было более чем достаточно.

Поздно. Он уже принялся за «М».

– И вообще, не думай, что раз ты президентский сын, то тебе все сойдет с рук!

– Сойдет, сойдет, – заверил он. – В конце концов, я несовершеннолетний. – Он гордо оглядел свою работу: – Посмотри, как хорошо получилось!

И я посмотрела. Итак, мое имя – Сэм – красовалось рядом с именами Эмми Картер и Челси Клинтон. Про Дэвида молчу. Что ж, если в Белом доме когда–нибудь будет жить большая семья, на подоконнике уже не хватит места.

– Ты псих, – грустно констатировала я. Правда, очень милый псих.

– Как обидно, – Дэвид сложил ножик и убрал в карман, – слышать такое от девочки, которая спускает ужины в унитаз и прыгает на незнакомцев с пистолетами.

Я сначала даже не поняла, а потом рассмеялась. Нет, это действительно было очень забавно.

Дэвид тоже рассмеялся. Итак, мы стояли и хохотали, как вдруг зашел охранник и озабоченно сказал:

– Дэвид, тебя зовет отец.

Я снова расхохоталась. Нет, опять я попалась! А еще этот подоконник и пустые тарелки из–под гамбургеров!

Мы поспешили обратно в столовую – кого–кого, а президента США нехорошо заставлять ждать. Оказалось, ждал нас не он один. Как только мы с Дэвидом зашли в комнату, все зааплодировали.

Я не могла понять, почему. Может, потому, что мы наконец–то вернулись из туалета (если только Карл, подавая шоколадный мусс, не рассказал им про бургеры)?

Оказалось, хлопали по другому поводу. Мама встала, крепко обняла меня и воскликнула:

– Малышка, ты даже не представляешь себе, что произошло! Президент назначил тебя послом ООН!

И я почувствовала, что бургер может не удержаться в моем желудке.

13

– Ну, рассказывай! – в тысячный раз приказала мне Люси.

– Нечего рассказывать. Отстань.

– Что, и спросить нельзя? Хотя, если вы там занимались чем–то, чем не должны были…

Конечно, занимались, но не тем, о чем думала Люси. Я всего лишь ела гамбургеры… и мое имя было вырезано на подоконнике… сыном президента.

– Знаешь, вы выглядели так… – Она запнулась и стала изучать в зеркале заднего вида свои губы. Сегодня Люси потратила на макияж в два раза больше времени, чем обычно: мы ехали в школу впервые после инцидента с покушением, и нас, конечно, должны были фотографировать.

Что, собственно, и случилось. За те две минуты, что мы шли к машине, репортеры сделали, наверное, тысячу снимков. (Секретные службы настояли на том, чтобы какое–то время Тереза сама отвозила меня и Люси.)

– Подозрительно, – закончила моя неуемная сестрица, захлопнув пудреницу. – Правда, Тереза?

Терезе было не до этого. Она так измучилась от постоянных вспышек камер, что лишь пробормотала по–испански несколько, по–видимому, очень бранных слов.

– Да, подозрительно! – повторила Люси. – Даже слишком.

– Господи, да что подозрительного? Мы встретились по дороге из туалета. Все.

– Я заметила притяжение, – важно произнесла Ребекка с переднего сиденья.

Мы с Люси ошарашенно уставились на нее.

– Что ты заметила?!

– Притяжение, – повторила Ребекка. – Между Сэм и Дэвидом.

Я не знала, что сказать. Вообще–то, я влюблена в Джека, но этого, конечно, говорить не стоило.

– Не было никакого притяжения. Боже, откуда ты взяла это слово?

– Ну, – как–то неожиданно робко ответила Ребекка, – я взяла у Люси почитать любовный роман, чтобы развивать свои социальные навыки. Но между тобой и Дэвидом правда было притяжение!

Сколько я ни отрицала факт пресловутого притяжения, Люси и Ребекка стояли на своем. Я, кстати, вообще сомневаюсь в том, что такие эфемерные вещи, как влечение одного человека к другому, можно заметить.

Дэвид, конечно, очень милый, но мое сердце навеки отдано Джеку Райдеру, который меня (увы!) не любит, Сейчас не любит. Я буду терпеливо ждать, пока у него не откроются глаза. Кроме того, я не нравлюсь Дэвиду: он просто благодарен мне за то, что я спасла его отца. Вот и все. Слышали бы Люси с Ребеккой, как он издевался надо мной из–за этого пресловутого ананаса!

Однако не только сестры, но все население Соединенных Штатов вознамерилось, казалось, превратить мою жизнь в ад: журналисты, представители разных компаний, продающих газировку, одноклассники. И даже президент США.

– А чем должен заниматься посол ООН? – спросила меня Катрина. Мы стояли в очереди за школьным обедом – это повторялось изо дня в день уже много лет, за исключением времени каникул и того года, что я провела в Марокко.

Но сегодня, на удивление, все расступились и косились на меня, переговариваясь шепотом. Одна девочка отважилась подойти и спросить, можно ли ей потрогать мой гипс.

Да, не очень–то приятно быть национальным героем. Я сделала все, чтобы отстоять независимость и право на индивидуальность: отказалась вставать на час раньше и мыть голову лошадиным шампунем, напялила свои привычные траурные шмотки и не стала причесываться.

И все–таки ко мне стали относиться по–другому. Даже учителя отпускали шуточки вроде: «Те, кто вчера не ужинал в Белом доме, наверное, смотрели репортаж о событиях в Йемене» или «Если вы не сломали руку, спасая жизнь президента, откройте учебник на странице двести шестьдесят пять».

Даже в столовой, когда подошла моя очередь, буфетчица, миссис Креббетс, заговорщически мне подмигнула и со словами «Бери, детка» положила лишний кусок арахисового пудинга.

За всю историю существования колледжа Джона Адамса миссис Креббетс никому не давала вторую порцию арахисового пудинга. Буфетчицу все боялись: если ее рассердить, она могла вообще лишить тебя пудинга на год.

И вот она дает мне вторую порцию. Нет, мир определенно сошел с ума.

– Нет, но тебе же придется что–то делать! – настаивала Катрина, придя в себя после почти фантастического появления еще одного куска пудинга. Мы сели за стол к своей привычной компании – таких же изгоев высшего школьного общества, преимущественно девочек из театральной студии. Я единственная занималась живописью, но все мы хотели поскорее окончить школу и начать делать то, что нам действительно интересно.

– Не отвлекайся! – приказала Катрина. – Что там с ООН? Какой–нибудь комитет по делам подростков?

– Кэт, я не знаю. Президент сказал, что я буду представителем США. Наверное, есть представители и других стран. Эй, кто–нибудь хочет еще пудинга?

Никто не отозвался: все с изумлением наблюдали, как Люси и Джек подходят к нашему столу.

– Привет! – небрежно бросила Люси, будто она каждый день обедала вместе со мной и моими единомышленниками.

– Откуда у тебя пудинг? – поинтересовался Джек.

Оказалось, не только Люси и Джек мечтали сесть за наш стол – к ним присоединилась половина футбольной команды и девочки из группы поддержки. Катрина была напугана и не знала, как себя вести. Еще бы, лебединая стая вдруг заплыла на затянутый ряской пруд к уткам. Мы, неудачники, не знали, что делать при такой высокой концентрации красоты талантов.

– Ты зачем приперлась? – прошипела я Люси,

Та пожала плечами, потягивая диетическую колу.

– Ты к нам не идешь, вот мы и решили прийти сами.

– Сэм! – окликнул меня Джек, доставая ручку из кармана пиджака. – Давай я подпишу твой гипс.

– О–о–о, – вскричала Дебби Кинли. – И я, и я!

Я испуганно прикрыла гипс:

– Нет, спасибо, не надо.

Джек ошеломленно посмотрел на меня.

– Я хотел нарисовать подростка–беспризорника, – как–то невразумительно объяснил он.

Беспризорник – это, конечно, здорово. Но если я разрешу рисовать на моей руке Джеку, придется позволить и всем остальным, а этого мне совсем не хотелось. Если же сделать исключение только для Джека, все наверняка догадаются, что я неравнодушна к парню собственной сестры.

– Спасибо еще раз. Но я хотела сама там что–нибудь нарисовать.

Мне было ужасно неловко. В конце концов, Джек не только объект моей любви, но и – что не менее важно – мой духовный единоверец. Жаль только, что он до сих пор этого не понимает и продолжает общаться с Люси и ее придурковатой компанией, которая безумно меня смущала. Теперь они, например, развлекались тем, что закидывали друг другу в рот чипсы.

– Эй, вы! – возмутилась я, когда пара желтых кружков приземлилась в тарелку Катрины. – Перестаньте, а?

Люси, увлеченная чтением статьи о том, как обрести идеальные бедра, – честно говоря, они у нее уже были – пробормотала: «Боже, она думает, что раз ее наградят медалью, она круче всех». Конечно, она как всегда все перевернула с ног на голову – неужели я должна молчать, когда мне мешают?

Катрина застыла от удивления.

– Медаль? Ты будешь послом ООН и вдобавок получишь медаль?

Увы, это было правдой. Медаль за заслуги перед страной. Церемонию решили проводить в сентябре, когда Белый дом украсят к Рождеству. Но не успела я ответить Катрине, как заметила, что тарелка с моим пудингом переходит из рук в руки.

– НЕМЕДЛЕННО ОТДАЙТЕ! – заорала я. Вообще–то я собиралась поделиться пудингом с Джеком.

Люси, конечно, этого не знала. Она покачала головой и сказала:

– Это же просто пудинг! Ей–богу, тебе не нужны лишние калории.

Я уже собралась ответить, как услышала знакомый голос.

– Привет, Саманта.

Я обернулась и увидела Крис Паркс – безупречную старосту, одетую с ног до головы в «Benneton», с небрежно наброшенным на плечи джемпером.

– Вот приглашение на мою вечеринку! – Она дала мне сложенный лист бумаги. – Знаешь, Сэм, давай забудем прошлые обиды? Я тобой всегда восхищалась, У тебя… э–э–э… есть принципы. И я совсем не возражала платить за рисунки. Правда.

Наверное, я сплю… Нет, поздравление от далай–ламы меня, конечно, потрясло, но не так сильно. Теперь я точно знала, что чувствовала Золушка, когда принц наконец нашел ее и вручил туфельку: сводные сестры наверняка вели себя точь–в–точь так же, как Крис Паркс.

Ужас в том, что, как и Золушке, мне не хватало смелости послать Крис Парке куда подальше.

Хотя, впрочем, для чего? Она действительно обижала меня много школьных лет, но если я сейчас нагрублю ей, она никогда так и не поймет, что можно вести себя по–другому. Кто–то должен показать Крис Паркс, что в мире есть место доброте.

– Не знаю. – Я пожала плечами и убрала приглашение в рюкзак, вместо того чтобы скомкать его и выбросить в ближайшую урну. – Посмотрим.

И тут, естественно, вмешалась Люси:

– Она придет, не сомневайся! Крис восхищенно ахнула:

– Придешь? Правда?

– Если честно, – начала я, бросив испепеляющий взгляд на Люси, которая теперь вперилась в статью про уход за кутикулой, – я не уверена, что смогу, Люси.

– Сможешь, сможешь, – решительно опровергла мои сомнения сестрица. – Мы пойдем все вместе: ты с Дэвидом и мы с Джеком.

– С Дэвидом? А с какого тут…

– Ты что, это же так мило! – заверещала Крис, перебивая меня. – Ты и сын президента! Когда Люси мне рассказала…

– Люси рассказала – что? – спросила я, отказываясь понимать, что, собственно, происходит.

– Что вы с ним встречаетесь! – дрожа от восторга пояснила Крис.

Я была готова убить Люси. Нет, слышали бы вы, каким голосом Крис это сказала! Катрина выронила куриную ногу. Вся компания перестала перешептываться и воззрилась на меня, как на пришельца, внезапно приземлившегося в школьной столовой. Даже Джек, принявшийся было за мой пудинг, подавился и прошептал: «Быть того не может».

М–да, невесело.

– Верно, – сказала я. – Джек абсолютно прав. Этого – быть – не может. Я с ним не встречаюсь. Понятно? Я не встречаюсь с сыном президента.

Но Крис уже понесло:

– Сэм, да не волнуйся ты! Я буду нема как могила. А как ты думаешь, ко мне на вечеринку придут журналисты? Знаешь, если что, я вполне могу дать интервью. Ты только скажи! Люси продолжала читать журнал. Я ушам своим не верила. И я еще считала уроки рисования главным несчастьем своей жизни!

– Эй! – сказала Люси, заметив наконец выражение моего лица. – Я тут ни при чем, ты сама заварила кашу с этим… притяжением.

– Я, – медленно и четко произнесла я, искоса взглянув на Джека, чтобы убедиться, что тот слушает, – не влюблена в Дэвида. Понятно?

– Понятно. Нет, но все же… Аи!!!

Честное слово, если кого и надо щипать по несколько раз в день, так это мою сестру Люси.

Вот десять признаков, которые свидетельствуют о том, что ты стал популярным в мажорной школьной тусовке.

10. Крис Паркс приглашает тебя на свою вечеринку.

9. На уроке физкультуры тренер впервые в жизни назначает тебя капитаном команды, и самые спортивные ребята хотят играть на твоей стороне.

8. Все старшеклассницы покупают себе одежду траурной расцветки в «Gap».

7. Девчонки из кружка степа просят посоветовать им, под какую музыку поставить новый номер.

И когда ты, чтобы они отвязались, предлагаешь «Розового слона» Черри Поппин Дэддис, они принимают твою рекомендацию всерьез.

6. На уроке немецкого языка, когда выясняется, что ты не сделала домашнее задание, кто–то дает тебе свое.

5. Ты замечаешь, что многие девочки, которые раньше носили такую же прическу, как у твоей сестры, теперь превратили свои волосы в кудрявый кошмар, сильно напоминающий тот, что украшает твою голову.

4. Встречая тебя в коридоре, люди не отворачиваются пренебрежительно, как поступали прежде, а радостно кричат: «Привет, Сэм!».

3. Твое имя написано рядом с именем Кэти Холмс на тетрадке одного старшеклассника. И обведено сердечками.

2. Эпизод с миссис Креббетс и пудингом.

И, наконец, главный признак.

1. На школьном собрании, когда поднимается вопрос о том, куда потратить деньги, собранные на ярмарке, и ты предлагаешь: «На краски и кисти для кружка живописи», твое предложение выносят на голосование и…

Оно принято единогласно.

14

Всего за два часа по школе разнеслось известие о том, что я встречаюсь с сыном президента и что мы вместе идем на вечеринку Крис Паркс.

Как ни странно, всех это взволновало больше, чем тот факт, что я спасла президента от пули безумного фаната и меня назначили послом ООН. Теперь, вместо того чтобы восхищаться моей храбростью, ребята придумывали самые невообразимые версии того, что произошло между мной и Дэвидом в уборной Белого дома,

– Слушай, ты, как всегда, все неправильно воспринимаешь! – сказала Люси, когда дома я на нее набросилась. – То, что вы с Дэвидом встреча… НЕ СМЕЙ МЕНЯ СНОВА ЩИПАТЬ! – только вознесет до небес твой уже высокий рейтинг. Ты, Сэм, новая звезда школы, и, кстати, вполне возможно, что тебя выберут королевой выпускного бала. Если, конечно, ты перестанешь наряжаться во все черное.

– Не хочу я быть никакой королевой! – пробурчала я, – Хочу, чтобы все было как прежде.

– Знаешь, Сэм, у меня есть подозрение, что вот этого–то как раз в ближайшее время не случится, – заключил Джек, махнув рукой в сторону репортеров, осаждавших наш дом.

– О господи, – вздохнула Тереза и стала в сотый раз набирать номер полиции.

Я подперла подборок рукой:

– Зачем надо было всем растрепывать эту вопиющую ложь? – сказала я громко, чтобы услышал Джек. Он должен знать: если он решит все–таки порвать с Люси, я готова упасть в его объятья.

– Эй, а откуда мне было знать правду? – с вызовом спросила Люси. – Я тебя сто раз спрашивала, а ты так ничего и не ответила!

Я поверить не могла, что Люси взялась обсуждать мои личные дела в присутствии Джека. Хотя, правда, она же не знает, что я в него влюблена…

– Потому что это тебя не касается! – заорала я. – Ты же не рассказываешь мне все про вас с Джеком!

– Попалась! – торжествующе воскликнула Люси. – Я знала! Вы встречаетесь!

– Нет, – удивилась я. – Я этого не говорила!

– Только что ты сама призналась! Ты сказала про нас с Джеком, а это значит, что вы встречаетесь – так же, как и мы!

– Ничего это не значит! – возмутилась я.

Нас прервала Тереза: она положила на стол пакет.

– Это тебе. Посылка из Белого дома.

– Вот видишь! – Люси уже никто не смог бы разубедить. – Это от Дэвида. Я же говорила, что вы встречаетесь.

– Это не от Дэвида, – возразила я. – И мы НЕ встречаемся.

В посылке оказались буклеты и письма с описанием моих обязанностей в качестве посла ООН.

Люси разочарованно взяла отложенный было журнал, но Джек страшно заинтересовался.

– Смотри–ка! – сказал он. – Тут говорится о международном конкурсе рисунка под названием «Из моего окна». Так… Участие могут принимать юные художники, нужно нарисовать вид из своего окна.

Ребекка оторвалась от тетради и спросила:

– Эй, а что будет с теми подростками, у которых нет окон? Которые живут в подвалах? Это же нечестно!

Как всегда, никто не отреагировал.

– Слушай, – заволновался вдруг Джек. – Слушай, я подам заявку. И ты, Сэм, тоже должна. Тут написано, что лучшие работы будут выставлены в здании ООН в Нью–Йорке!

Я читала пояснительное письмо.

– Нет, Джек, – медленно произнесла я. – Я не могу участвовать – я, оказывается, судья.

– Судья?! – закричал Джек. – Это же вообще отлично! Ты отдашь первое место моей картине, и я попаду в Нью–Йорк!

Ребекка недоуменно уставилась на Джека:

– Так нельзя, это же нечестно!

– Очень даже честно, – парировал Джек. – Потому что моя картина будет лучшей.

– А что если нет? – ехидно поинтересовалась Люси. Нет, ну как можно настолько не ценить парня, которого любишь!

– Будет, – уверенно заключил Джек.

И я знала, что он прав: его картины всегда оказывались самыми лучшими и побеждали на всех конкурсах. Я даже не сомневалась в том, ' что, несмотря на плохие оценки, Джек поступит в один из лучших художественных университетов страны.

И мое мнение никак не связано с тем, что я до безумия в него влюблена.

Я уже почти забыла о Дэвиде и корпела над заданием по немецкому, как вдруг позвонила Катрина.

– Ну что, – спросила она. – Ты пойдешь на вечеринку Крис?

– Никогда.

– Почему?

– Хм, интересный вопрос, – удивилась я. – Наверное, потому, что Крис Паркс – злобная испорченная девица. Можно подумать, ты этого не знаешь.

Катрина замолчала.

– Знаю, – сказала она наконец. – Но я всегда мечтала как–нибудь попасть к ней на вечеринку.

Наверное, я ослышалась. Наверное, это помехи на телефонной линии. Я отстранила трубку от уха и с интересом на нее посмотрела.

– Кэт, что ты такое говоришь? Вспомни, как она над тобой издевалась!

– Я знаю, – грустно согласилась Катрина. – Но, говорят, на ее вечеринках так здорово! Она меня тоже позвала, но я пойду, только если ты пойдешь.

– Так вот – я не пойду, – отрезала я. – Даже если Лари Вэйн Роджерс сломает мне вторую руку и заставит пять миллионов раз прослушать «Соседскую девчонку».

Катрина опять помолчала и вдруг сказала тихо, но настойчиво:

– Знаешь, а мне очень хочется пойти.

Я просто лишилась дара речи. Наверное, если бы Катрина объявила, что собирается побриться наголо и вступить в секту кришнаитов, это поразило бы меня меньше.

– Ты хочешь пойти на вечеринку Крис Паркс? – повторила я так громко, что Манэ проснулся и стал тревожно озираться по сторонам. – Катрина, ты что, снова рисовала маркерами с фруктовым запахом? Я же тебе говорила, что они…

– Сэм, я серьезно, – отозвалась Катрина. – Мы же никогда не делаем то, что делают нормальные подростки.

– Чушь! – фыркнула я. – Может, ты забыла, но на прошлой неделе мы смотрели школьную театральную постановку.

– Да, и были единственными в зале, кто не имел никакого отношения к спектаклю. Сэм, я хочу раз в жизни почувствовать, как это – быть в компании школьной элиты. Неужели тебе неинтересно?

– Кэт, я это и так знаю, я живу с Люси. Поверь, это совсем неинтересно.

– Ты понимаешь, что другого шанса у меня может не быть? – тихо сказала Катрина.

– Господи, Кэт! Крис Паркс в жизни не сказала тебе доброго слова, и вдруг ты хочешь пойти на ее вечеринку! Это же просто…

– Сэм, – еще тише проговорила вдруг Катрина. – Я встретила мальчика.

Я чуть не уронила трубку:

– Что ты сделала? Кого ты встретила?

– Мальчика, – быстро зашептала моя лучшая подруга. – Ты его не знаешь, он учится в другой школе. Его зовут Пол, наши родители вместе ходят в воскресную школу, а он часто играет в бильярд с моими братьями. Он необыкновенный.

– А как же Хит Леджер? – не подумав, ляпнула я.

– Сэм, надо смотреть правде в глаза. Даже если я с ним когда–нибудь познакомлюсь, что маловероятно, он в жизни не станет встречаться со школьницей. Кроме того, он живет в Австралии. Как я поеду в Австралию, если родители меня в магазин–то с трудом отпускают?

Я никак не могла прийти в себя.

– А на свидание с Полом они тебя отпустят?

– Ну, – неуверенно протянула Катрина. – Если честно, он сам меня еще не приглашал, он слишком стеснительный. Поэтому я решила позвать его на вечеринку Крис.

– Кэт, где логика? Сходите в кино или в кафе, зачем тащить бедного парня на эту дурацкую тупую встречу?!

– Пол видел меня только в церкви и бильярдной, – совершенно неубедительно объяснила Катрина. – Он ничего про меня не знает и думает, будто я звезда школы.

И тут я сказала то, что должна была сказать. В конце концов, мы лучшие подруги.

– Кэт, а теперь представь себе; вы заходите домой к Крис Парке, и она с порога говорит тебе одну из своих обычных гадостей.

– Ничего она не скажет, – уверенно заявила Катрина.

– С чего ты взяла? – удивилась я. – Может, наша добрая староста волшебным образом изменилась, а я этого не заметила?

– Она не скажет, если ты тоже придешь, – вздохнула Катрина. – И возьмешь с собой Дэвида.

И тут я рассмеялась. Я ничего не могла с собой поделать.

– Дэвида? – переспросила я сквозь смех. – Кэт, я не иду на вечеринку Крис, а даже если бы пошла, в жизни не позвала бы Дэвида! Он мне даже не нравится. Ты знаешь, кто мне нравится. – Я не могла назвать имя Джека: Люси имела обыкновение брать вторую трубку и орать, чтобы я заканчивала разговор.

Но Катрина и так все знала.

– Сэм, – ласково сказала она. – Подумай сама… ведь это то же самое, что с Хитом Леджером. Джек, конечно, живет не в Австралии, но…

…у меня нет шансов его заполучить. Я знала, что Катрина хочет сказать.

Но она ошибалась. Рано или поздно он будет моим. Я подожду, и рано или поздно Джек поймет: я его идеал.

Это всего лишь вопрос времени.

Вот десять признаков того, что Джек любит меня, а не мою сестру Люси, но боится себе в этом признаться:

10. При встрече он каждый раз спрашивает, читала ли я последний выпуск «Искусства Америки». Он знает, что Люси в жизни не откроет ничего, кроме модных журналов.

9. Он записал мне диск с музыкой для релаксации, которую слушает сам, когда рисует, – явно для того, чтобы мы стали ближе духовно.

8. Однажды, когда я забыла кошелек, он купил мне чизбургер.

7. Он отдал мне свой попкорн, когда мы все вместе смотрели «Гарри Поттера» (Вообще–то Джек против использования детских книг в коммерческих целях, но билеты на другие фильмы были распроданы).

6. Он похвалил мои штаны.

5. Он часто жалуется на то, что Люси слишком долго красится, и даже как–то сказал, что ему не нравятся сильно «наштукатуренные» девушки. Хм, это про меня – я вообще не пользуюсь косметикой. Только тональным кремом, тушью и блеском для губ.

4. Ему понравилась моя теория относительно того, что у всех левшей когда–то был близнец: Джек тоже левша, и ему тоже бывает одиноко. Измышления Ребекки о том, что люди произошли в результате инопланетной техногенной катастрофы, его совсем не впечатлила. А фантазии Люси на тему газированной воды – она утверждала, что «Доктор Пеппер» и «Мистер Пибб» одно и то же – вообще повергли его, по–моему, в уныние.

3. Когда театральному кружку понадобились добровольцы для того, чтобы нарисовать декорации к спектаклю «Привет, Долли!», мы с Джеком записались и в итоге обнаружили, что рисуем один и тот же уличный фонарь. Убейте меня, если это не знак!

2. Джек по гороскопу Весы. Я Водолей, а всем известно, что Весы и Водолей – лучшие пары. Знак Люси Рыбы, и ей стоит найти себе Тельца или Козерога.

И, наконец, главная причина:

1. Его любимая книга тоже «Бойцовский клуб».

15

Во вторник, когда Тереза довезла меня до студии, я не поняла, куда попала. Не было видно ни сайентологической церкви, ни «Городских сладостей» – всю улицу заполонили репортеры.

Не спрашивайте, как они узнали, что я хожу в художественную школу.

Я была в шоке: журналисты толпились вокруг моего дома, возле моего колледжа, они даже умудрились подловить меня в парке и около видеопроката. Мы с Ребеккой тогда еле спаслись!

Я, конечно, понимала, что им срочно нужна горячая новость, но мне было совершенно нечего рассказать. Я спасла президента, и все.

– Дорогу! – рявкнула Тереза и решительно повела меня к дверям студии, укутав в свой плащ чудовищной леопардовой расцветки.

– Саманта! – закричал один репортер. – Как ты относишься к тому, что Лари Вэйна Роджерса признали психически ненормальным и не стали судить?

– Саманта! – взывал другой. – Какой политической партии симпатизируют твои родители?

– Саманта! – надрывался третий. – Америка хочет знать: кола или пепси?

– Огосподибожемой, – пробормотала Тереза, распихивая журналистов локтями.

Итак, мы взбежали по лестнице и… столкнулись с Дэвидом и Джоном, которые тоже только что пришли, хотя я не видела их в толпе.

Тереза продолжала вдохновенно ругаться по–испански, а Джон, Дэвид и телохранители пытались ее успокоить и уверяли, что полиция разгонит репортеров и проводит ее до дома.

Дэвид улыбался своей особенной улыбкой. Сегодня он надел под замшевый пиджак черную футболку «Blink 182», и его глаза почему–то казались еще зеленее, чем обычно, – может, из–за яркого освещения.

– Привет! – поздоровался Дэвид, продолжая улыбаться.

Не знаю почему, но сердце мое бешено заколотилось. Но ведь он мне не нравится! Мне нравится Джек!

Я вдруг вспомнила, что Ребекка говорила о каком–то притяжении. Может, это оно и есть? Когда парень улыбается, а сердце у тебя уходит в пятки.

Я была даже рада, что мы с Дэвидом в разных школах, и он не знает, какие про нас ходят слухи. Но то, что я могу чувствовать влечение

к кому–то, кроме Джека, меня ужасно расстроило.

Так что я, проигнорировав приветствие Дэвида, с возмущением спросила, махнув рукой в гипсе в сторону репортеров:

– Слушай, тебя все это не достало? Что ты улыбаешься? – Дэвид улыбнулся еще шире.

– Ты что же, боишься прессы? – рассмеялся он. – Ты, девочка, которая прыгнула на сумасшедшего и выбила у него из рук пистолет?

Я нервно сморгнула. Признаться, смех шел Дэвиду еще больше, чем улыбка.

Я быстро пришла в себя и непринужденно ответила:

– Пустяки, ты на моем месте сделал бы то же самое.

– Не уверен, – как–то смущенно ответил Дэвид.

Тут приехала полиция, чтобы забрать и проводить Терезу, и как только открылась входная дверь, наш разговор потонул в шуме и гаме. Мы с Дэвидом поспешили подняться в класс. Там все было как в прошлый раз, но на столике вместо фруктов красовалось яйцо. Я подумала, не забыла ли Сьюзен свой завтрак, а может, ворон Джозеф оказался на самом деле вороной Жозефиной?

– Итак, – произнес Дэвид, когда мы сели и разложили листы бумаги. – Что сегодня? Снова ананас? Или какой–нибудь сезонный фрукт?

– Слушай, отстань уже, – прошипела я. – Отцепись от меня с этим ананасом.

Я не могла себе простить, что испытываю влечение к парню, которому нравится надо мной издеваться.

– О, извини! – Дэвид не переставал улыбаться. – Как я мог забыть! Ты же тонкая творческая натура.

– Если я не желаю, – я взглянула на Сьюзен Бун, которая мыла кисти и готовилась к занятию, – чтобы мою индивидуальность подавляли, это вовсе не означает, что у меня тонкая натура!

– Ты это о чем?

– О Сьюзен Бун, – зашептала я, снова косясь на нее с неприязнью. – Это она учит нас всяким глупостям – рисовать то, что видишь.

– Почему глупостям? – улыбка медленно сползла с лица Дэвида.

– А ты подумай сам! Что было бы с искусством, если бы Пикассо рисовал только то, что видел!

Дэвид нервно сморгнул:

– Именно это он и делал, Сэм. Долгие годы Пикассо рисовал только то, что видел, прежде чем рискнул на эксперименты с линиями и пропорциями.

Я не поняла ни слова.

– Прости, что?

– Послушай, все просто. Прежде чем нарушать правила, надо эти самые правила знать. Именно этому нас и учит Сьюзен: рисовать то, что видишь, а потом уже приниматься за кубизм, ананасизм и все остальное.

Все это было для меня полной неожиданностью. Джек ни разу не говорил о том, что, прежде чем нарушать правила, надо их изучить. А ведь он всегда пытался доказать, что любое отклонение от нормы – это хорошо.

Сьюзен вытерла кисти и хлопнула в ладоши.

– Итак, дорогие друзья. Думаю, все знают, что на прошлой неделе у нас было… незначительно событие. – Все рассмеялись. – Но почти никто не пострадал. Так что вернемся к работе. Видите яйцо? Нарисуйте его. Если вы не привыкли работать красками, можете брать карандаши и мелки.

Я взглянула на яйцо. Оно лежало на белоснежном куске шелка. Но среди карандашей не было ни одного белого.

Я вздохнула и подняла руку.

А что оставалось делать? Эта ужасная женщина опозорила меня перед всем классом, а теперь даже не дала мне нужного карандаша… Кажется, она призывала рисовать то, что видишь? Или что она имела в виду? Я готова выучить правила, но это явно граничило с абсурдом.

– Да, Сэм. – Сьюзен подошла ко мне.

Я опустила руку:

– У меня нет белого карандаша.

– Правильно, нет, – улыбнулась она и повернулась, чтобы уйти прочь.

– И как мне рисовать белое яйцо на белом шелке без белого карандаша, – почему–то сказала я вслух. Я действительно не понимала, чего хочет Сьюзен Бун. Может, надо нарисовать негативное изображение? Учительница посмотрела на яйцо и сказала нечто очень странное. Наверное, самое странное из того, что я слышала за последнее время, не считая просьбы моей лучшей подруги Катрины взять ее на вечеринку к девчонке, которая столько лет была нашим врагом.

– Не вижу ничего белого, – мягко сказала Сьюзен.

Я посмотрела на нее в полном недоумении. И яйцо, и кусок шелка были белыми, как… волосы самой Сьюзен.

– Простите? – выдавила я наконец. Сьюзен наклонилась, чтобы посмотреть на яйцо под моим углом зрения.

– Помнишь, что я говорила, Сэм? – спросила она. – Рисуй то, что видишь. Ты знаешь, что это белое яйцо на белом шелке. Но видишь ли ты это? Или ты видишь розовый отсвет солнца? Синие и лиловые тени, пятно желтого света? Нежно–зеленый блик на ткани? Вот что вижу я. Здесь совсем нет белого.

Если честно, я поняла, что она говорит все это совсем не для того, чтобы подавить мою творческую индивидуальность. Дэвид сказал, что надо учить правила, и, видимо, этого и добивалась Сьюзен.

Итак, я сосредоточилась и принялась всматриваться.

И наконец увидела. Звучит, конечно, дико – ведь у меня стопроцентное зрение.

Увидела лиловую тень за яйцом.

Увидела розовый отсвет.

Увидела желтое солнечное пятно.

И, схватив первый попавшийся карандаш, принялась рисовать.

Именно это я люблю больше всего на свете: когда рисуешь, кажется, что мир вокруг не существует. Есть только ты, карандаш, бумага и, возможно, классическая музыка, но ты так поглощен работой, что не слышишь ее. Приходит вдохновение, и, начав рисовать в час, ты смотришь на часы и видишь, что уже пять.

С этим ничто не сравнится, я проверяла: ни чтение, ни интересные фильмы. Когда рисуешь, полностью погружаешься в собственный мир.

И если тебя отвлекают, это раздражает в сто, нет, в миллион раз больше, чем когда ты делаешь геометрию, а сестра врывается в комнату и спрашивает, куда ты подевала фен. Думаю, если художник убивает того, кто помешал ему рисовать, его должны оправдать на суде.

Особенно если этот кто–то – огромный черный ворон.

Джо выдрал клок моих волос и, победоносно каркнув, улетел, тяжело хлопая крыльями.

Я закричала. Я с трудом сообразила, что произошло, – так я увлеклась работой, и кричала скорее от неожиданности, чем от боли.

– Джозеф! – воскликнула Сьюзен Бун, хлопнув в ладоши. – Плохая птица!

Джо отлетел на безопасное расстояние и прокаркал:

– Хорошая птица!

– Ты вовсе не хорошая птица, – возразила Сьюзен (можно подумать, ворон ее понял). Затем она повернулась ко мне: – Саманта, прости! Как ты?

Я осторожно потрогала голову, а потом огляделась по сторонам. Солнце село и свет изменился. Оказывается, прошло два часа, а мне казалось – две минуты.

– Я забыла закрыть клетку! – сокрушалась Сьюзен. – Надо закрывать каждый раз, когда ты приходишь. Ума не приложу, почему ему так нравятся твои волосы! Они, конечно, очень яркие, но…

И тут я поняла, что скамейка, на которой я сижу, трясется. Это Дэвид покатывался со смеху.

Заметив мой укоризненный взгляд, он извинился:

– Прости! Ей–богу, прости! Но видела бы ты свое лицо, когда птица… – И он снова расхохотался.

У меня все в порядке с чувством юмора, но это было совсем не смешно. Когда тебе вырывают волосы, это больно. Не так больно, как сломать запястье, но все же.

Дэвид все еще трясся от смеха.

– Ну прости! Согласись, это действительно смешно!

Конечно, ему смешно. Я хотела ответить что–нибудь язвительное, но не успела. Сьюзен Бун наклонилась над нашим столом и внимательно разглядывала мой рисунок. Я тоже взглянула на свое творение. И поверила собственным глазам. У меня получилось белое яйцо на белом шелке – точь–в–точь такое же, как на столике.

Но я не брала в руки белый карандаш!

– Ну вот, – удовлетворенно заключила Сьюзен Бун, – У тебя получилось. Я так и думала.

И она рассеянно провела рукой по моим волосам – как раз по тому месту, откуда Джо выдрал клок. Мне совсем не было больно, и еще я знала: она права, у меня получилось.

Я наконец–то начала видеть.

Вот что должен и что не должен делать посол ООН, вернее, я, Саманта Мэдисон:

10. Сидеть в офисе пресс–секретаря Белого дома и слушать, как он восторгается тем, что рейтинг популярности президента резко возрос после покушения на его жизнь фанатом Лари Вэйном Роджерсом.

9. Сидеть там же и слушать, как секретарь жалуется на то, что невозможно отделаться от репортеров, и предлагает мне наконец дать интервью в прямом эфире. Когда это интервью покажут миллион раз, обо мне все забудут.

Да, конечно. Можно подумать, я могу сказать хоть что–то, что было бы интересно общественности.

8. Делать ксерокопии правил международного конкурса «Из моего окна» и отправлять их всем своим друзьям–художникам, учитывая, что у меня есть только один – парень моей сестры и моя любовь навеки, Джек Райдер.

7. Подписывать море своих фотографий и рассылать людям, которые об этом просили. Понятия не имею, кому может прийти в голову повесить мой снимок у себя в комнате.

6. Читать письма от поклонников (естественно, те, которые вскрыли и проверили). В основном все восторгаются моей храбростью, а некоторые даже посылают деньги, но их, к сожалению, родители откладывают на мою учебу в университете, и я не могу ими распорядиться так, как хочу. Например, купить кучу дисков.

Еще мне приходят письма от разных сумасшедших, но их тут же отбирают и складывают в отдельную папку, так что я не могу посмеяться над ними вместе с Катриной.

5. Несмотря на то, что здание ООН находится в Нью–Йорке, никто и не подумал свозить меня туда. Очевидно, поездки по стране не входят в обязанности посла.

4. Кидать мячик о стену, чтобы не умереть от скуки, не входит в обязанности посла ООН, но именно этим я занимаюсь каждую среду, когда приходится сидеть в офисе. Правда, секретарь отобрал у меня мячик и пообещал отдать, когда я прекращу работу. Видимо, он не знает, что мячики можно купить на каждом углу за доллар.

3. Не слоняться по Белому дому в надежде увидеть где–нибудь портрет Долли Мэдисон.

2. Послам ООН настоятельно не рекомендуется одеваться в черное, чтобы не создать ложного впечатления о характере их работы.

И, наконец, первая и главная обязанность посла ООН:

1. Сидеть, помалкивать и не мешать пресс–секретарю делать ТВОЮ работу.

16

– Он согласился! – закричала Катрина вместо приветствия в четверг, когда мы встретились в школе. Я еле добралась до двери, растолкав репортеров, и в ушах у меня звенело от криков: «Саманта, ну что, кола или пепси?», «Саманта, что ты думаешь о ситуации на Ближнем Востоке?» Но Катрину я расслышала.

– Кто на что согласился? – уточнила я, когда мы поравнялись.

– Пол! – подруга обиделась, что я не помню. – Из церкви. Или из бильярдной. Неважно, в общем, я пригласила его, и он согласился!

– Кэт, это же здорово! – машинально отреагировала я.

На самом деле я была не очень–то рада. То есть, конечно, отлично, что у Катрины появился парень, но я почувствовала какое–то смутное недовольство собой. То, что она сама позвонила парню и пригласила его, было в тысячу раз более смелым поступком, чем спасение президента. Я всего лишь рискнула жизнью, и если бы умерла, мне было бы уже на все наплевать.

Катрина рисковала намного большим – своей гордостью.

Не думаю, что когда–нибудь наберусь храбрости позвать на свидание мальчика своей мечты. Во–первых, он встречается с моей сестрой, во–вторых – а вдруг он откажет?

– Я сказала маме, что остаюсь у тебя на ночь, ничего? – робко спросила Катрина.

– То есть, родителям нравится Пол, но ты знаешь, они говорят, что в пятнадцать лет рано ходить на свидания.

– Ну конечно. После вечеринки приходите ко мне. Да, кстати, если тебе нечего надеть, зайди, Люси сделает из тебя конфетку. Ты знаешь, она это любит.

Катрина просто сияла от радости. Если честно, я никогда не видела ее такой счастливой. Как бы страшно я ни завидовала ее смелости, я все равно была рада за нее.

– Сэм, правда? Как здорово!

– Ну вот видишь. Да, а куда вы все–таки пойдете? Как–никак, первое свидание!

Катрина посмотрела на меня как на сумасшедшую.

– Конечно, на вечеринку Крис! А куда же мне еще было его приглашать?

Я закрывала кодовый замок на своем шкафчике, но, когда услышала слова Катрины, на–прочь забыла шифр (пятнадцать, мой нынешний возраст, двадцать один, возраст, в котором я хотела бы оказаться, восемь, возраст, о котором лучше не вспоминать).

– Вечеринка Крис? – Я наконец разобралась с замком. – Ты позвала его на вечеринку Крис?

– Конечно, Сэм, куда же еще? Мы же идем, верно? Ты, я, Пол и Дэвид!

– ЧТО? – Теперь я вряд ли вспомнила бы не только шифр, но и свое имя. – Катрина, ты рехнулась? Я же сказала, что никогда не пойду к Крис, даже если Лари Вэйн Роджерс снова бросится на меня с пистолетом.

Катрина перестала улыбаться.

– Сэм! – взмолилась она. – Ты должна пойти! Как я буду без тебя? Ты же знаешь, что Крис позвала меня только из–за тебя!

– Да, а меня она позвала только для того, чтобы я притащила с собой толпу журналистов и ее крысиную морду показали по телевизору. Не говоря уже о том, что она хочет познакомиться с Дэвидом. – Мне не верилось, что Катрина, моя лучшая подруга с четвертого класса, этого не понимает. – А этого не будет. Потому что мне НЕ НРАВИТСЯ ДЭВИД, если ты вдруг забыла.

– Сэм, я не могу пойти без тебя, – упавшим голосом сказала Катрина. – Меня туда даже не пустят.

– Раньше надо было думать, – бросила я.

– Сэм, я позвала Пола на свидание, – еле слышно проговорила Катрина.

– Я же сразу сказала, что не иду! Более того, родители не пускают даже Люси.

– Да, но она все равно пойдет – наврет им что–нибудь. И ты можешь сделать то же самое.

– Не пройдет, – вздохнула я. – Они до сих пор сердятся из–за моих оценок по немецкому. Конечно, то, что я спасла президента, на них подействовало, и они немного смягчились, но все равно…

– Сэм, – нетерпеливо прервала меня Катрина. – Ты что, совсем ничего не понимаешь? Теперь наша жизнь может измениться. – Она огляделась по сторонам и, придвинувшись ближе, зашептала: – Мы больше не будем белыми воронами. Мы подружимся с компанией Люси. Сэм, ты что, не хочешь узнать, как это – быть Люси?

У меня просто не было слов.

– Кэт, я уже говорила тебе, что знаю, как это. Надо танцевать в дурацкой короткой юбочке на футбольном поле, врать родителям и разлеплять ресницы булавкой. – Я захлопнула дверцу шкафа и взглянула Катрине прямо в лицо. – Прости, я найду занятие поинтереснее.

– Найдешь, конечно. – Глаза Катрины наполнились слезами. – Ты–то найдешь, А каково мне, Сэм, подумай. Мной никогда никто не интересовался. А теперь у меня есть шанс доказать всем, что моя идиотская одежда здесь ни при чем. Что я нормальный человек. Как они. Прошу, не лишай меня этого шанса.

Прозвенел звонок, но я не двигалась с места.

– Катрина, – ошарашенно спросила я. – Тебе что, правда, важно, что они о тебе думают?

Катрина вытерла слезы рукавом.

– Да. Понятно? Да, Сэм, я трусиха. Мне не все равно, что говорят обо мне окружающие. Я не такая, как ты. Я же ничего не прошу, только не лишай меня…

– Ладно, – сказала я.

– Что? – выдохнула Катрина сквозь слезы.

– Ладно. – Мне больше ничего не оставалось. – Я пойду, раз это так важно для тебя.

Катрина покачала головой, не веря своему счастью.

– Правда, Сэм? Честное слово?

– Честное слово.

Катрина взвизгнула и бросилась мне на шею.

– Ты не пожалеешь, клянусь! Там же будет Джек!

И она убежала на биологию.

Вообще–то мне тоже надо было бежать: я опаздывала на немецкий. Но вместо этого я стояла как вкопанная и пыталась осознать, что сейчас произошло и какие последствия повлечет за собой мое решение дать шанс подруге.

В тот же день, по дороге к Сьюзен Бун, я продолжала размышлять на эту тему.

И не прерывалась до тех пор, пока не увидела, что лежало в классе на моем месте. Там был шлем, разрисованный маргаритками.

– Нравится? – улыбнулся Дэвид. У меня снова предательски екнуло сердце. Что это, влечение или буррито, съеденный на завтрак?

– Я решил, что это именно то, что тебе нужно. Ты же все время имеешь дело с безумными птицами и вооруженными людьми.

Нет, мне это решительно не нравилось. Стоило Дэвиду улыбнуться, как мое сердце начинало выделывать эти непонятные штучки.

Я надела шлем. Он был немного велик, но, принимая во внимание мою шевелюру, сидел довольно плотно.

– Спасибо, – поблагодарила я. Я и вправду была тронута, почти так же, как тогда, когда Дэвид вырезал на подоконнике мое имя.

Позже, когда Джо сел мне на плечо, – сегодня мы рисовали кусок сырой говядины, и надо было передать все оттенки красного – я даже не обратила на это внимания. Через пару минут ворон улетел, обиженно каркнув.

Все рассмеялись, и я снова заметила, что Дэвиду смех идет даже больше, чем улыбка. Дэвид производил впечатление… уверенного в себе человека, что ли. Человека, которому нипочем и сотня–другая Крис Парке.

Другого объяснения тому, что я сделала, у меня нет. Мы мыли кисти, и я, с трудом скрывая волнение, как можно небрежнее спросила:

– Дэвид, не хочешь пойти со мной в субботу на вечеринку?

Я думала, он откажется. Но он улыбнулся и сказал:

– Ну конечно, а почему бы и нет?

Вот десять вероятных причин, по которым я пригласила Дэвида на вечеринку Крис Паркс в субботу.

10. Временное помутнение рассудка из–за запаха краски.

9. Из чувства солидарности с Катриной, у которой, кажется, развился стокгольмский синдром (это когда жертва проникается нежностью к мучителю). Причем развился в такой острой форме, что она решила соврать родителям и пойти на сомнительную вечеринку с парнем, которого едва знала.

8. Из–за его глаз.

7. Из–за того, что он был таким милым тогда, в Белом доме. И достал мне гамбургер. И вырезал мое имя на подоконнике.

6. Из–за того, как мило он выглядел тогда в Белом доме со своими взъерошенными волосами.

5. Из–за того, что он хорошо рисует. Конечно, не так, как Джек, но почти как я или даже лучше. И у него есть свой стиль. Более того, я знаю, что он погружается в работу так же, как и я, а большинству людей это чувство неведомо. Например, моей сестре Люси.

4. Из–за шлема, разрисованного маргаритками.

3. Из–за того, что Дэвид всюду ходит с охраной – значит, на вечеринке будут взрослые и родители точно меня отпустят.

2. Все и так думают, что мы встречаемся.

И, наконец, главная причина, которой я склонна доверять больше всего:

1. Чтобы Джек ревновал. Возможно, если он увидит меня с другим парнем, то наконец поймет: я та, кто ему нужен и больше медлить нельзя.

По крайней мере, я очень на это надеялась.

17

Я почти сразу пожалела о том, что пригласила Дэвида на вечеринку Крис. Не потому, что вдруг передумала – из–за реакции окружающих.

Реакция первая, Люси:

– Боже, вот это новость! Вы отлично смотритесь вместе – ну, он такой высокий, а ты такая коротышка, и у вас обоих полный бардак на голове! Ну, и что ты наденешь? Думаю, мою кожаную мини–юбку, зеленый топ, колготки в сеточку и ботфорты. Забудь про кеды, они ужасно смотрятся с мини–юбкой, у тебя будут жирные ноги! Нет, на самом деле у тебя, конечно, не жирные ноги, но такое впечатление, когда ты в кедах. Хотя знаешь, может, колготки в сеточку – это слишком. Да, мы лучше подберем что–нибудь с узором. Хочешь пройтись с нами по магазинам перед вечеринкой?

Реакция вторая, Ребекка:

– Итак, я была права, притяжение принесло ожидаемые плоды.

Реакция третья, Катрина:

– Сэм, как здорово! Теперь Полу будет с кем поговорить на вечеринке! Он же, как и Дэвид, ни с кем не знаком. Они могут пообщаться, пока мы будем разведывать обстановку. Я слышала, что на таких вечеринках очень важно со всеми контактировать – может, нас с тобой позовут еще куда–нибудь, и мы станем такими же популярными, как Крис.

Реакция четвертая, Тереза:

– Ты пригласила его? Мисс Саманта, сколько раз я повторяла твоей сестре, что это не приведет ни к чему хорошему? Посмотри на мою кузину Розу! Предупреждаю, тебе будет лучше, если я не увижу, как ты ему звонишь. Он должен сам тебе звонить, И никаких эсэмэсок! Надо быть отстраненной. Бедная Роза, если бы она меня слушалась, была бы сейчас счастлива. А родители девочки будут на вечеринке? И что там с алкоголем? Мисс Саманта, если я только узнаю, что вы с сестрой были на вечеринке с алкоголем, клянусь, вы будете драить туалеты всю жизнь.

Реакция пятая, Джек:

– Президентский сынок? Слушай, а он не наркоман?

Реакция шестая, родители (я оставила самое худшее напоследок):

– Сэм, как здорово! Он такой милый! Мы и мечтать не могли, что у тебя будет такой славный мальчик. Ах, если бы Люси была более сознательной! Когда он за тобой зайдет? Мы вас обязательно сфотографируем. Малышка, всего пара снимков! Наша девочка идет на первое свидание! Дэвид просто чудо, и он учится в «Горизонте», а это лучшая школа! Не знаешь, он тоже собирается пойти в политику? Ах, если бы Люси тоже нашла себе хорошего мальчика вместо этого Джека!

Хуже и придумать нельзя. Мое первое свидание будет с мальчиком, от которого родители без ума. Мало того, что у Дэвида нет татуировок (насколько я знаю), он не водит «Наг1еу» (опять–таки, это маловероятно), он еще и сын президента США!

Ничего более нелепого со мной произойти не могло. Я знаю, родителей не выбирают, но, черт, вместо того чтобы встретиться с нормальным, неформальным парнем, я выбрала мальчика из хорошей семьи, из самой известной в Америке семьи!

Жизнь так несправедлива. Я пыталась втолковать родителям, что Дэвид заедет за мной НА МАШИНЕ (конечно, поведет Джон – Дэвиду только семнадцать) и мы ОДНИ пойдем куда–нибудь поесть (это, правда, предложила не я).

Но ни маму, ни папу все это нимало не встревожило. И все потому, что Дэвид – сын президента! Родители никогда в жизни не отпустили бы Люси на вечеринку с Джеком. Только после огромного скандала. На этот раз они сдались исключительно потому, что там буду я! Я, младшая сестра! Теперь, оказывается, я правильный и благонадежный ребенок. А ведь чего я только не делала, чтобы им досадить: носила черную одежду, пропускала уроки, дерзила. И вот результат: меня считают самой ответственной в семье.

Я начала серьезно подумывать о том, чтобы вообще проигнорировать немецкий. Хотя, возможно, это их теперь не огорчит, и они воскликнут: «У Сэм двойка по немецкому! Это же так здорово!»

Итак, в субботу вечером родители стояли посередине гостиной с фотоаппаратом наготове. Наконец Дэвид позвонил в дверь. Катрина уже успела прийти, превратиться с помощью Люси в гламурный кошмар и упорхнуть на встречу с Полом. Мы договорились увидеться прямо на вечеринке.

– Прошу, – быстро прошептала я Дэвиду. – Прости им, ибо не ведают, что творят. Тот, казалось, немного встревожился, но расслабился, увидев моих родителей.

Сын президента широко улыбнулся, как будто каждый день ходил в гости к девочкам, чьи родители прыгали вокруг него с фотоаппаратом.

– Добрый вечер, мистер и миссис Мэдисон! Тут Манэ, увидев незнакомца, бросился на Дэвида и навалился на него всей своей сорока килограммовой тушей. Я оттащила пса, извиняясь преувеличенно вежливо и испуганно.

– Все хорошо, – улыбнулся Дэвид, похлопывая Манэ по косматой голове. – Я люблю собак.

Настало время Люси. Она выплыла из своей комнаты и величественно обронила:

– Ах, Дэвид, это ты. Я думала, пришел мой парень, Джек. Вы, конечно, встретитесь на вечеринке. Джек тоже художник, вы обязательно найдете общий язык.

Затем появилась Ребекка, которая остановилась по пути на кухню, внимательно оглядела нас с Дэвидом и удовлетворенно заключила: «Да, притяжение налицо!».

Думаю, если бы члены моей семьи специально хотели опозорить меня, у них не получилось бы лучше, чем в результате этого экспромта.

Как только мы вышли на крыльцо, Дэвид поинтересовался;

– А что такое «притяжение»? Я нервно рассмеялась:

– Ой, не знаю! Она всякого понабралась в своей школе.

– Я учусь там же, где она, – удивился Дэвид, – но ничего подобного не слышал.

Чтобы отвлечь Дэвида от этой скользкой темы, я посмотрела на его машину и издала преувеличенно восторженный возглас. И вот почему. Я отвергла предложение Люси поработать над моим имиджем и надела длинную черную юбку, ботинки, разрисованные маргаритками, и черный свитер. Тем не менее я запомнила совет моей многоопытной сестры: «Восхищайся его машиной, всем парням это нравится».

Я не была уверена, что это сработает в случае с сыном президента, но решила попробовать. Итак, когда я закончила патетическую речь о том, какой же замечательный этот черный «седан», Дэвид посмотрел на меня с недоумением.

– Он же принадлежит телохранителям.

– А–а–а–а, – обескураженно протянула я и заметила, что неподалеку припаркованы еще два автомобиля службы безопасности.

– Понимаешь, – решила объяснить я свое поведение, – сестра сказала, что парням нравится, когда говорят об их машинах.

Дэвид не очень удивился:

– Ну, она, наверное, лучше знает, хотя… Он не договорил, потому что тут из кустов выскочил репортер и дико заорал:

– Саманта! Дэвид! Сюда! – и защелкал фотоаппаратом, как сумасшедший.

Я молча села на заднее сиденье и захлопнула дверцу машины. Ну что тут скажешь?

Дэвид сел с другой стороны. В машине пахло новой кожей, и я собралась было открыть окно, но сообразила, что на улице слишком холодно.

Джон обернулся к нам с переднего сиденья:

– Ну что, готовы?

– Я – да, – отозвался Дэвид. – А ты, Сэм?

– Готова.

– Ну что ж, отлично, – весело сказал Джон, и мы тронулись с места.

Я старалась не оглядываться, но все–таки заметила, что родители стоят на крыльце и машут, а их фотографирует тысяча репортеров. Надеюсь, мама с папой обрадуются, увидев себя в завтрашнем выпуске новостей.

Сначала мы ехали в полной тишине. « С мальчиками можно говорить только на три темы, – проинструктировала меня Люси, хотя ее никто об этом не просил. – Первая: он. Вторая: ты и он. Третья: ты. Начни с разговора о нем, потом перейди на вас, затем – на себя. И продолжай говорить о себе».

Но мне почему–то не хотелось следовать советам сестры. Может, потому, что не вышло с машиной, а может, потому, что я догадывалась – на сына президента обычные правила не распространяются.

То есть я хотела сказать, что он же не Джек!

– Э–э–э, – я наконец открыла рот, когда мы выехали на Тридцать четвертую улицу. – Извини моих родителей.

Дэвид рассмеялся:

– Ты что, все в порядке! Итак, куда поедем?

Я не знала, что ответить: я ем только бургеры. К счастью, Дэвид продолжил:

– Я заказал столик в нескольких местах: «Видалия», «Времена года» и «Кинкидс». Ты любишь рыбу?

Я встревожилась: обычно в ресторанах нет ничего, что я могла бы есть.

Не знаю, может, на моем лице отразилось отчаяние, но Дэвид вдруг улыбнулся:

– Не важно, что я заказал. Я слышал, все ходят есть пиццу к «Луиджи». Хочешь?

Боже! Именно туда собиралась Люси и ее компания. Меня совсем не радовала перспектива встретить их на несколько часов раньше, чем предполагалось. Кроме того, там Джек. Как я смогу уделять внимание Дэвиду?

– Или, – продолжил Дэвид, – мы могли бы просто перехватить по гамбургеру.

– Да! – с облегчением выдохнула я. Дэвид опять улыбнулся:

– Отлично. Джон, поехали в «Джейкc». Включишь музыку?

– Конечно! – Джон тут же нажал на кнопку магнитолы.

И… салон машины заполнил голос Гвен Стефани.

«No Doubt». Дэвиду нравится группа «No Doubt»

Конечно, этого стоило ожидать: все, кто слушает «Reel Big Fish», любят «No Doubt». Тем не менее у меня екнуло сердце. Такое совпадение! Будь у меня машина» там бы тоже играли «No Doubt».

Ужас в том, что я понимала: снова возникает то самое странное чувство, которое Ребекка назвала притяжением.

И я опять задала себе тот же вопрос: как можно чувствовать влечение к кому–то, если любишь другого? Я же пригласила Дэвида исключительно для того, чтобы Джек ревновал и чтобы Катрина не чувствовала себя неловко. Я влюблена в парня своей сестры, и рано или поздно мы будем вместе.

И о каком притяжении может идти речь? Я решила, что просто не буду обращать внимания на свои неправильные ощущения.

Ресторан «Джейкс» оказался очень уютным местом: приглушенный свет, деревянные столы и, что самое приятное, никто не пялился на нас – девочку, которая спасла президента, и его сына.

Я не знала, о чем говорить, и при этом решительно не желала вспоминать рекомендации Люси. Но Дэвид сам начал рассказывать мне смешные истории о том, что вытворяют туристы в Белом доме, и разговор завязался.

Бургеры оказались восхитительными; слегка обжаренными, без овощей, а картошка фри – хрустящая и золотистая.

Потом Дэвид рассказал, как в детстве, накрывая на стол, он всегда клал возле одной из тарелок огромную вилку и ложку, которыми накладывают салат.

И каждый раз родители смеялись.

Тогда я решила рассказать ему, как чуть не спустила в унитаз кредитные карточки отца тогда, в Марокко. Если честно, об этом не знал никто, кроме Катрины.

Потом Дэвид сказал, как грустно ему было уезжать в Вашингтон и что он ненавидит «Горизонт», потому что там никому дела нет до искусства, и все зациклены на науке. Как я его понимала! В моей школе все были зациклены на спорте.

И я рассказала о том, что к Сьюзен Бун меня послали из–за тех идиотских портретов знаменитостей.

В какой–то момент наши колени соприкоснулись под столом. Дэвид извинился и отодвинулся, но через пять минут все повторилось.

На этот раз он и не подумал отодвигаться. Или извиняться. Я не знала, что делать, даже Люси не предусмотрела такое!

Пресловутое влечение вернулось, и я вдруг с изумлением осознала, что Дэвид – мальчик. Естественно, я догадывалась об этом и раньше, но сейчас поняла: он красивый мальчик.

Я вдруг смутилась и замолчала, хотя еще минуту назад болтала без умолку. Я даже боялась взглянуть на Дэвида.

Может, это оттого, что наши колени соприкоснулись? Я отодвинулась.

Но это мало помогло. Дэвид спросил без тени улыбки на лице:

– С тобой все хорошо?

– Конечно! – натянуто отозвалась я. – А что?

– Не знаю. Ты покраснела, – сказал он, внимательно меня разглядывая.

И тут мне в голову пришла блестящая спасительная мысль. Я посмотрела на часы и воскликнула:

– Боже, ты знаешь, сколько времени? Нам надо спешить.

Я чувствовала, что Дэвид был бы рад вообще не идти на вечеринку. Но не я. Дома у Крис притяжение должно рассеяться.

Потому что там будет Джек.

18

– Ты пришла! – заорала Крис Паркс, когда открыла нам с Дэвидом дверь.

Такой реакции, конечно, стоило ожидать.

Еще в машине Дэвид спросил:

– А чья это вечеринка?

Я объяснила, как могла, и Дэвид продолжил:

– То есть по сути дела, ты терпеть не можешь хозяйку, не знаешь почти никого из приглашенных и… зачем мы туда идем?

Я смутилась и пробормотала, что обещала пойти своей лучшей подруге.

– Ладно. – Дэвид пожал плечами.

Когда мы вошли, в комнате воцарилась тишина. Все уставились на нас с Дэвидом, но ему было все равно. Казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, а я покраснела еще сильнее.

Не знаю, почему. Ведь Дэвид мне не нравился! Ну… разве что как друг.

– Привет, я Крис. – Эта кривляка протянула Дэвиду руку. На Крис было крохотное джинсовое платьице, хотя вообще–то погода стояла прохладная.

– Привет, – дружелюбно отозвался Дэвид, пожимая руку моему злейшему врагу.

– Привет–привет! – радостно закивала хозяйка вечера. – Так здорово, что ты пришел! Твой папа просто молодец. Знаешь, я бы обязательно за него проголосовала. Я даже раздавала его листовки в школе!

– Спасибо, – улыбнулся Дэвид. – Очень мило с твоей стороны.

– Кстати, мы с Сэм лучшие друзья! – заявила вдруг Крис, все еще не отпуская его руку. – Она тебе не говорила? Еще с детского сада!

Я чуть сознания не лишилась от такой наглости и уже собралась возразить, как тут увидела Катрину,

– Наконец–то! – прошептала она, становясь рядом. – Представляешь, к нам с Полом за все это время никто не подошел, с нами вообще никто не разговаривает! Он, наверное, решил, что я полная дура!

Я взглянула на Пола. Было непохоже, чтобы он так думал: он влюбленно смотрел на Катрину, которая на редкость мило выглядела в черных джинсах и шелковой маечке.

Я обернулась к Дэвиду, который наконец–то высвободился из лап Крис Парке.

– Хочешь пить?

– Что? – спросил он.

– Будешь колу? – Я пыталась перекричать музыку (естественно, это было ска).

– Я принесу! – Он тоже говорил очень громко.

– Нет, я сама! Я же тебя пригласила. – Тут я заметила, что Джон стоял у стенки с потерянным видом. – И Джону тоже. Никуда не уходи, а то я тебя не найду в этой толчее!

И я принялась расталкивать всех локтями, чтобы пробраться на кухню. Если честно, я была рада оказаться подальше от Дэвида: между нами происходило что–то странное, и мне это совсем не нравилось.

Итак, распихивая галдящих людей, я думала – и это значит быть популярным? Находиться в тесноте и духоте, слушать громкую музыку и бесцельно убивать время? Если честно, я бы предпочла сидеть в своей комнате и смотреть хорошее кино.

К своему огромному изумлению, я нашла на кухне пиво. Пиво! А ведь Крис знала, что Дэвид придет с кем–то из секретной службы. Что ж, не скажу, что пожалею, если ее посадят в тюрьму.

Кто–то сказал мне, что кола в соседней комнате, но в соседней комнате… Люси и Джек целовались, лежа на диване.

Увидев меня, Люси отпихнула бедного парня:

– Ты пришла! Ну как? Где Дэвид?

– Там, – я махнула рукой в неопределенном направлении. – Я пришла нам за колой.

– Дура, – констатировала Люси. – Это он должен был ходить за колой. Не уходи, я приведу девчонок.

Под девчонками, конечно, подразумевалась вся группа поддержки.

– Люси. Прошу, не сегодня.

– Не будь такой занудой! Побудь с Джеком, я мигом. Тут кое–кто мечтает познакомиться с сыном президента.

Не успела я возразить, как сестрица убежала.

Джек внимательно посмотрел на меня.

– Ну как ты? – спросил он наконец.

– Как ни странно, хорошо! – бодро рапортовала я. – В четверг у Сьюзен Бун мы рисовали кусок говядины, и знаешь, я никогда бы не подумала, что в простом мясе столько…

– Замечательно, – прервал меня Джек. Он сказал это очень громко, хотя здесь почти не было слышно музыки. – Ты уже видела мою картину?

– Какую картину? – не поняла я.

– Для конкурса «Из моего окна»!

– А–а–а, – протянула я. – Еще нет. Если честно, мне пока вообще ничего не показывали.

– Тебе понравится. Я работал три дня, но это лучшее из того, что я когда–либо нарисовал.

Джек принялся рассказывать про свою картину, и тут в дверях появился Дэвид.

Увидев его, я просияла, хотя предмет моих воздыханий был в непосредственной близости, и сразу же постаралась убедить себя в том, что это из–за инициалов на подоконнике, из–за гамбургера. Ну и так далее.

– А я думал, куда ты запропастилась! – сказал Дэвид со своей неизменной улыбкой.

– Дэвид, – сказала я, – это Джек, друг моей сестры. Джек, это Дэвид.

Ребята поздоровались, и я с удивлением отметила, что они в общем–то похожи: оба высокие, темноволосые. На этом, правда, сходство заканчивалось. Джек был одет и выглядел как свободный художник, а Дэвид – очень строго и консервативно.

– Мы с Дэвидом вместе ходим в студию живописи, – решила я взять инициативу в свои руки.

Джек сжал в руке пластиковый стаканчик:

– А, в эту студию для дебилов от искусства?

Я увидела, как Дэвид окаменел, но ведь он не знал, что Джек – творческая натура и требует особого подхода. В воздухе повисло молчание.

– Нет, Джек, – затараторила я. – Оказывается, все не так. Я ошибалась насчет Сьюзен Бун. Она хочет научить меня видеть, прежде чем я отправлюсь в свободное плавание. Понимаешь, чтобы нарушать правила, надо их знать.

– Ч–т–о? – четко проговаривая каждую букву, спросил Джек.

– Нет, правда, – решительно продолжала я, хотя Джек смотрел на меня с изумлением. – Ты ведь знаешь Пикассо? Так вот, он многие годы учился рисовать то, что видит, и только потом стал экспериментировать с формой и цветом.

– Сэм, – выдавил наконец Джек. – Не могу поверить, что тебя так быстро окрутили,

– Что–что? – вмешался Дэвид.

– Хм, я вроде не с тобой разговариваю, сынок первой леди. – Джек поднял брови.

– Джек! – Я просто задохнулась от возмущения. Я, конечно, знала, что у моего кумира своеобразная манера вести себя, но такого откровенного хамства я не ожидала.

Джек рассмеялся:

– Сэм, да что с тобой? Ты всегда мыслила по–своему! Почему теперь ты, как попугай, повторяешь эти глупости? А как же творчество? Самовыражение?

– Джек! – Неужели это говорит Джек? Ведь он всегда утверждал, что художники должны впитывать новые знания как губка. – Почему как попугай, я…

– А вот и мы! – Люси появилась в окружении девочек из группы поддержки, намазанных блеском для тела. – О, Дэвид, мои друзья очень хотят с тобой…

Но я уже не могла остановиться.

– Джек, подумай. Дэвид прав/Пикассо стал виртуозом еще до того, как начал…

– Ах да, Дэвид! – презрительно усмехнулся Джек. – Он, конечно, все знает об искусстве, его картины даже, наверное, выставлялись в лучших галереях Америки.

Люси сморщила лобик и презрительно посмотрела на него.

– Можно подумать, твои выставлялись. – Она высокомерно подняла одну бровь.

Нет, худшей девушки, чем Люси, не придумаешь.

– Выставлялись! – с вызовом сказал Джек.

– Ну да, в торговом центре, – насмешливо констатировала Люси.

Но Джек не слушал ее. Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Знаешь, Сэм, кажется ты в тот день повредила не руку, а голову.

– Достаточно, – сказал Дэвид без тени улыбки на лице. – Слушай, парень, я не знаю, какие у тебя проблемы, но…

– Проблемы? – расхохотался Джек. – Проблемы не у меня, чувак. Тебе наверняка нравится, когда твою индивидуальность подавляет какая–то…

– Отлично, – прервала его Люси. – Хватит. Пошли, Джек.

Джек смотрел на нее так, будто увидел в первый раз.

– Но Люси… он сам начал.

– Конечно–конечно, – согласилась сестрица, подталкивая его к выходу. – Пойдем подышим воздухом. И вообще, сколько ты выпил?

Итак, я осталась с Дэвидом и девочками из группы поддержки.

– Что с этим Джеком? – спросил Дэвид, Лицо мое помимо воли скривилось от болезненной гримасы.

– С ним все в порядке. Понимаешь, он творческая натура…

– Да, – согласился Дэвид. – И мозги у него, как у орангутана.

Я с обидой взглянула на него. Вообще–то мы говорим о моем любимом юноше.

– Джек Райдер, – начала я, – очень талантлив. В его картинах отражена вся боль нашего поколения.

Дэвид застыл, словно пораженный внезапной догадкой:

– Что–о–о? Сэм, он что, тебе нравится?

Друзья Люси, которые внимательно следили за разговором, придвинулись ближе. Я густо покраснела, не знаю – от вопроса ли или от взгляда Дэвида.

Конечно, я не могла сказать правду, и уж точно не в присутствии доброй половины школы – им вряд ли стоит знать, что я влюблена в Джека.

– Вообще–то, он парень Люси, – не ответила я на вопрос.

– Я не спрашиваю, чей он парень. – Было ясно, что Дэвид во что бы то ни стало хочет услышать ответ. – Я спрашиваю, нравится ли он тебе?

Я подняла голову, и наши взгляды встретились.

Мне показалось, что я вижу Дэвида впервые: умного, милого парня, с которым мы вместе ходим в студию живописи и который любит ту же музыку, что и я.

Я хотела хоть что–нибудь сказать, но не успела. Кто–то заорал: «Вот они!» – и вошла Крис Паркс в окружении своей свиты, которая мечтала познакомиться с сыном президента.

Дэвид здоровался со всеми, отвечал на рукопожатия и приветствия и больше не обращал на меня внимания.

19

– Ты не виновата! – сказала Катрина. – Что поделаешь, если ты любишь Джека! Было уже поздно. Мы лежали в кроватях в моей спальне и переговаривались в темноте.

– Ты встретила Джека раньше, – продолжала утешать меня Катрина. – Неужели Дэвид думает, что ты должна была сидеть и ждать, как. Золушка, когда он приедет за тобой на белом коне?

– Наверное, – проговорила я, глядя в потолок, – Дэвид думал, что раз я позвала его на вечеринку, мне нравится он, а не кто–то другой.

– Что ж, очень старомодный подход, – заключила Катрина. Она чувствовала себя очень опытной и значительной после того, как в первый раз в жизни побывала на свидании, причем удачно (на прощание Пол поцеловал ее в губы).

– Ты яркая, привлекательная девушка! – продолжала она. – Неужели в пятнадцать лет надо хранить себя для одного–единственного?

– Конечно, нет, – рассмеялась я. – Особенно если этот единственный – парень твоей собственной сестры.

– Джеку только кажется, что он влюблен в Люси, – уверенно сказала Катрина. – И мы обе это знаем. То, что произошло сегодня, лишнее тому доказательство. Он разозлился из–за того, что увидел тебя с другим парнем!

– Сомневаюсь. Думаю, он просто много выпил.

– Неправда! – возмутилась Катрина. – То есть, может, он и выпил, но на самом деле ужасно испугался, когда понял, что тебя легко потерять.

– Ты что, опять читала «Космополитен»? – спросила я.

– Да, – виновато призналась Катрина. – Люси оставила журнал в ванной.

Я повернулась на бок. Хм, грустно осознавать, что о своих переживаниях можно рассказать только одному человеку, да и тот напичкан советами из популярного женского журнала.

– А он поцеловал тебя на прощание? – осторожно спросила Катрина. – Я имею в виду Дэвида.

Я хмыкнула. Конечно, Дэвид просто мечтал меня поцеловать после всего, что произошло. Если честно, он со мной больше не разговаривал. Дэвид весело болтал со всеми, кто был на вечеринке купаясь в облаках всеобщего внимания и восхищения.

Он подошел ко мне только в половине двенадцатого (Тереза велела вернуться домой не позже полуночи). Я сидела в углу, листала старые журналы и отбивалась от желающих взять у меня автограф или, наоборот, расписаться на гипсе.

– Ну что, поехали? – спросил Дэвид. Я сказала Катрине, что мы уходим, потом нашла Крис (это было нетрудно – она все время крутилась возле Дэвида), поблагодарила ее и попрощалась. Затем мы с Дэвидом и Джоном направились к машине.

Мы с Крис живем в одном районе, но эта поездка показалась мне самой длинной в моей жизни. Мы сидели молча, отвернувшись друг от друга. Спасибо Гвен – ее музыка слегка снимала царившее в машине напряжение, но впервые не подняла мне настроение.

Но почему? Почему?! Да, Дэвид узнал, что мне нравится Джек. И что? Разве есть закон, запрещающий влюбляться в парней своих сестер?

Когда мы наконец подъехали к дому, я с облегчением вздохнула и, повернувшись к Дэвиду, сказала:

– Спасибо, что пошел со мной.

К моему огромному удивлению, он вышел из машины:

– Я тебя провожу.

Я сразу догадалась, что сейчас произойдет, и не ошиблась.

На полпути к моему крыльцу Дэвид вдруг остановился:

– Знаешь, Сэм, на этот раз ты меня одурачила. Да так мастерски! В общем два один в твою пользу!

Я испуганно посмотрела на него:

– Что?

– Я думал, ты другая. Думал, ты… не такая, как все. Я же не знал, что все это делается для того, чтобы заполучить парня.

Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, а разве не так? – невесело засмеялся Дэвид. – Ты ведь поэтому пригласила меня на вечеринку? Чтобы заставить Джека ревновать, а вовсе не ради твоей лучшей подруги.

– Неправда! – закричала я, надеясь, что в слепящем свете фонарей Дэвид не заметит, как я покраснела. – Дэвид, это же… просто чушь!

– Да? Я так не думаю.

Когда мы подошли к крыльцу, лицо Дэвида абсолютно ничего не выражало.

– Очень жаль, Сэм, – повторил он. – Я и вправду думал, что ты не похожа ни на одну из моих знакомых девочек.

Вежливо пожелав мне спокойной ночи, он ушел. И ни разу не обернулся.

Конечно, его можно было понять. Несмотря на утверждения Катрины, что девочки нашего возраста должны находиться в постоянном поиске нужного партнера (что, конечно, смешно прозвучало из уст Мисс–Я–Только–Что–С–Первого–Свидания), я и сама прекрасно понимала: не очень–то приятно узнать, что человек, пригласивший тебя на вечеринку, влюблен в другого.

Хотя так заводиться тоже не стоило. Я же позвала его в гости к однокласснице, а не к алтарю!

И что он имел в виду, говоря, будто я такая же, как все? Неужели все его знакомые девочки спасали президенту жизнь? Не думаю.

И все–таки, несмотря на такое печальное завершение, вечер был не так уж плох: Катрина обрела желанную популярность, ее даже пригласили еще на одну тусовку.

– Знаешь, – сказала Катрина, восходящая звезда нашей школы, – я уверена, что Джек заревновал.

– Правда? – спросила я.

– Да. Я слышала, как он говорил Люси, что Дэвид слишком выпендривается и ты могла бы найти кого–нибудь получше.

Выпендривается? Дэвид, единственный из моих немногочисленных знакомых, кто вообще не выпендривался! Что Джек имел в виду?

Я повторила свой вопрос вслух, и Катрина ужасно удивилась:

– Но, Сэм, я думала, ты этого и добиваешься! Чтобы Джек понял – ты умная, привлекательная девушка и нравишься парням!

Да, она была права, но в то же время мне не хотелось, чтобы кто–то – пусть даже Джек – плохо говорил о Дэвиде.

Ото всех этих противоречивых мыслей и чувств у меня раскалывалась голова.

Зная, что не смогу уснуть, а Катрина, судя по ровному дыханию, уже была в объятьях Морфея, я зажгла ночник и принялась читать собрание биографий жен президентов.

Вот десять малоизвестных фактов о Долли Пэйн Тодд Мэдисон, жене четвертого президента США:

10. Она произносила свое имя, как «Доллей», а не «Долли».

9. Она родилась в 1768 году в семье квакеров.

8. Первый раз она вышла замуж за юриста, который умер от желтой лихорадки.

7. В 1794 году, став женой Джеймса Мэдисона, претендента на пост президента Америки, она получила статус «неофициальной первой леди», потому что Томас Джефферсон, остававшийся еще президентом, был вдовцом.

6. Тогда–то она решила, что квакерская идея о богопротивности яркой одежды – полная чушь, и появилась на инаугурационном балу мужа в золотом тюрбане со страусиным пером.

5. В дальнейшем она еще больше отошла от квакерских традиций и каждую среду устраивала приемы, где собирались известнейшие политики, дипломаты и другие представители элиты общества. В какой–то степени это помогло примирить друг с другом федералистов (сегодняшних республиканцев) и республиканцев (сегодняшних демократов}.

4. Во время войны 1812 года она спасла не только портрет Джорджа Вашингтона, но и уйму важных государственных документов. Когда Белый дом захватили англичане, она погрузила все в поезд и отправила в Мэрилендский банк. Таким образом, Долли была не только смелой, но и предусмотрительной.

3. Большинство американцев ее недолюбливали за то, что Мэдисон начал войну. Когда Белый дом сгорел, Долли стучалась во все двери с просьбой приютить ее, но ей отказывали, пока оно не додумалась назваться вымышленным именем.

2. Один из ее сыновей оказался бездельником и мотом. Он почти разорил семью.

И, наконец, главный малоизвестный факт.

1. Она была страшной уродиной.

20

На следующей неделе Сьюзен Бун отменила занятия – в четверг был День Благодарения.

Я решила, что во вторник извинюсь перед Дэвидом. Хотя Катрина настаивала на том, что я ни в чем не виновата, интуиция подсказывала мне обратное. Я даже решила пригласить Дэвида поиграть со мной, Катриной и Полом в боулинг на следующей неделе. Там–то уж точно не будет Джека, и Дэвид поймет, что я позвала его ради него самого.

Не знаю, почему мне так важно было оправдаться перед Дэвидом, сказать ему, что я действительно не похожа на других, что мне вовсе не нужен парень моей сестры, что я сама придумала разрисовать ботинки маргаритками. Я очень хотела, чтобы все вернулось на свои места.

Но Дэвид не пришел, и мне не у кого было спросить, почему. Может, он заболел? Или уехал с родителями за город (от этом говорили в новостях)?

Итак, я одиноко сидела в своем новеньком шлеме и чувствовала себя полной дурой. Дурой потому, что Дэвид не появился как раз тогда, когда я собралась извиниться, потому что чувствовала себя виноватой!

Я уже смирилась с существованием этого непонятного влечения, хотя не собиралась отказываться от Джека! Да, он вел себя как полный придурок, но это не значит, что я его разлюбила! Надеюсь, он меня тоже не разлюбил.

Кстати, если Дэвид пропустил занятия, желая избежать со мной встречи, он попался, как говорит Тереза. Теперь я бываю в Белом доме каждую среду и твердо решила найти Дэвида. Если, конечно, мистер Байт, пресс–секретарь президента, не слишком загрузит меня работой.

По закону подлости именно это он и сделал, потому что наконец начали приходить рисунки на конкурс. Со всей Америки – и с Гавайских островов, и с соседней улицы (например, работа Джека). Мне предстояло выбрать лучшую.

Одни рисунки оказались совсем плохими, другие были необыкновенно хороши, и все – очень интересными.

Больше всего мне понравилась работа Марии Санчес из Сан–Диего. Она изобразила двор, через который протянулись бельевые веревки. На них висели простыни, а вдалеке виднелся забор… и люди. Выломав из забора доски, они пытались бежать от полицейских, а те избивали их дубинками. Мария назвала картину «Свободная страна? ». Именно так, с вопросительным знаком.

Мистер Вайт был в ужасе.

– У нас же не политизированный конкурс!

– Верно, – согласилась я, – но именно это Мария Санчес увидела из своего окна. Она ничего не выдумала. – Мистер Вайт не ответил. Лично ему понравилась работа Анжи Такер из Мэйна. Анжи нарисовала домик на берегу моря и изобразила все очень славно, не спорю. Но от Мэйна до моря – час езды на машине.

Я никак не могла отдать первое место этой работе.

Как и картине Джека.

Да, конечно, она была изумительна, как и все, что делал Джек. Три парня, одетых небрежно и даже неряшливо, стояли на парковке магазина «С семи до одиннадцати», а вокруг валялись разбитые бутылки и окурки. В их глазах читалась полная безысходность, и мысль была ясна – показать отчаяние нашего поколения и тоску городской жизни. Все так, но… Джек не мог увидеть это из своего окна. Во–первых, «С семи до одиннадцати» находится на углу улицы, а во–вторых, двор у Джека засажен огромными деревьями. Возможно, вид из его окна скучноват, но неправды я не могла допустить. Как бы ни была влюблена.

Значит, Джек тоже не победит.

Мистер Вайт устал со мной спорить и замолчал. Воспользовавшись паузой, я спросила:

– Простите, а нельзя мне ненадолго отлучиться? Я хотела зайти в жилую часть и… поздравить Дэвида с Днем Благодарения.

– Нет! – довольно грубо отказал мне мистер Вайт. – У нас еще куча работы. В субботу Фестиваль Детства, и президент хочет, чтобы ты там была.

– А Дэвид придет? – У меня появилась надежда.

Мистер Вайт тяжело вздохнул. По–моему, он проклинал тот день, когда я помешала Лари Вэйну Роджерсу убить его шефа. Однако не потому, что мистер Вайт мечтал о смерти президента. Нет–нет! Он сожалел о том, что в перестрелке не убили меня.

– Саманта, – вздохнул он. – Я не знаю, кто там будет еще, но послы восьмидесяти стран там будут точно. И я очень прошу тебя – постарайся выглядеть как юная леди, а не как диск–жокей.

Я оглядела свой наряд. На мне были черные гетры, черный (когда–то в красную клетку, как и все шотландские юбки) килт и любимая черная водолазка.

– Я что, правда похожа на диджея? – спросила я, восприняв его слова как комплимент.

Мистер Вайт возвел глаза к потолку и спросил, можно ли как–нибудь прикрыть мой гипс. Я уже рассказала Дэвиду, что собираюсь изобразить там патриотические символы – орла, Статую Свободы и, возможно, небольшой портрет Долли Мэдисон. Уже человек двадцать попросили меня отдать им гипс, когда я его сниму, но Тереза предложила устроить аукцион в Интернете.

«За него можно получить несколько тысяч долларов! – проявила она меркантильность. – Продают же люди куски Берлинской стены. А тут гипсовая повязка девочки, которая спасла свободный мир».

Я еще не решила, что буду делать с гипсом. В любом случае, снимать его еще очень нескоро. Но я прекрасно понимала, что волновало мистера Вайта: марлевая повязка истрепалась и с нее во все стороны торчали нитки.

– Может, твоя мама что–нибудь придумает. – Он просительно взглянул на меня. – Ну, какой–нибудь платок.

Увы, мистер Вайт ровным счетом ничего не смыслит в искусстве. Когда он закончил давать мне указания, было уже пять часов. Времени на поиски Дэвида не оставалось – я опять его упустила.

Настроение у меня было совсем не праздничное, даже несмотря на то, что на ближайшие четыре дня отменили немецкий. Если Дэвид не появится на Фестивале Детства, мы не увидимся пять дней, а звонить ему я не хотела.

* * *

Тереза пекла тыквенные оладьи, но не нам, а своим родственникам: мама не возражала, потому что в День Благодарения мы всегда уезжали к бабушке.

– Что с тобой? – спросила Тереза, когда я вошла на кухню и начала грызть крекеры, вместо того чтобы как обычно заныть: «Почему ты готовишь всякую вкуснятину, только когда приходит Джек!»

– Ничего. – Я сидела за столом и разглядывала обложку книги, которую читала Ребекка. Слава богу, это оказался не женский роман, а научная фантастика.

– Тогда перестань вздыхать, – проворчала Тереза. Она всегда была не в духе перед праздниками.

Я снова вздохнула, и Ребекка отложила книгу.

– Ты грустишь, потому что нет Джека, – констатировала она. – Не стоит. Они с Люси пошли в видеопрокат, чтобы взять папе фильмы на праздники, и скоро вернутся.

Я фыркнула:

– Почему это я должна грустить без Джека? – Ребекка закатила глаза, а я не унималась: – Он мне не нравится, Ребекка. Ты знаешь, о чем я.

– Конечно, не нравится, – без всякого энтузиазма подтвердила сестра, продолжая читать.

– Именно что нет. Он парень Люси!

– И что? – Ребекка медленно перевернула страницу.

– То, что он мне не нравится!!! – Я вышла из себя.

Боже, неужели мне придется всю оставшуюся жизнь скрывать свои чувства? В школе только и говорят, что о нас с Дэвидом, более того, даже в новостях показали небольшой сюжет, который начинался фразой: «В городе атмосфера не только праздника, но и юной любви».

Неудивительно, что Дэвид не появился у Сьюзен Бун. Вокруг студии снова толпились репортеры: «Сэм, расскажи, что у вас с Дэвидом?»

И тут я кое–что вспомнила:

– Кстати, если мне так нравится Джек, то о каком притяжении между мной и Дэвидом может идти речь? – ехидно спросила я.

– Просто ты не видишь очевидного, – мгновенно отреагировала Ребекка.

Что она имела в виду? Благодаря Сьюзен Бун я научилась видеть так, как не умела никогда раньше. В прошлый раз мы рисовали грейпфруты, и мои грейпфруты оказались самыми лучшими. Прямо–таки королями грейпфрутов. Даже Сьюзен сказала: «Сэм, ты делаешь невероятные успехи*.

Как человек, который ничего не видит, может делать невероятные успехи в живописи? Я спросила об этом Ребекку.

– Что ж, значит, кроме яиц и грейпфрутов, ты ничего не видишь, – не растерялась она.

Пришлось сказать ей то, что все старшие сестры говорят младшим, когда те разозлят их не на шутку. Люси до сих пор успешно практикует в отношении меня такие указывающие определенное направление слоганы.

Но мне всегда не везет. Тереза, услышав мою реплику, отправила меня в комнату и запретила выходить. Подумаешь! Будь на то моя воля, я бы вообще всю жизнь просидела в своей комнате и спускалась только затем, чтобы поесть или посмотреть «Баффи – истребительницу вампиров». И все. Каждый раз, когда я выхожу из комнаты, случается какая–нибудь неприятность. То я спасаю президента, то мне заявляют, что я не вижу очевидных вещей.

Итак, я остаюсь здесь навеки.

21

Меня все–таки заставили выйти и поехать к бабушке на праздничный обед.

Когда мы вернулись, я мигом взбежала по лестнице и хотела было снова закрыться, но мама сказала, что звонил мистер Байт. Если я не появлюсь на Фестивале в субботу, сказал он, разразится международный скандал.

Честно говоря, мне уже порядком надоело быть послом ООН. Даже больше, чем учить немецкий. При каждой встрече Джек спрашивал меня: «Ну что, я еду в Нью–Йорк?» Такой приз получал победитель конкурса, не считая славы и выгодных предложений продолжить работу.

Каждый раз мне приходилось глупо улыбаться и говорить: «Джек, мы еще не выбрали лучшую работу». На что он неизменно отвечал: «Но ведь лучшая – моя, разве нет?» «Посмотрим!» – обещала я, хотя точно знала, что Джек не займет первое место. У меня просто не хватало духу сказать ему об этом.

Итак, в субботу мне пришлось пойти на Фестиваль Детства, который оказался тошнотворным официальным приемом. Я была на нем единственным подростком.

Мистер Байт очень просил маму проследить, чтобы я оделась, как полагается. В итоге мне опять купили новое платье. Бархатное, хотя, к моей радости, черное. Ободранный гипс оказался не лучшим к нему аксессуаром. Мама обернула повязку своей шелковой шалью, которая постоянно развязывалась и мешала. Пришлось снять ее совсем.

Многие, наверное, думают, что это очень здорово: прием в Белом доме, на котором присутствуют не только президент с женой, но и премьер–министр Франции, и представители почти всех стран мира. На самом деле, все это ужасно скучно.

Официанты с подносами, уставленными бокалами шампанского, сновали среди гостей. Тем, кому еще не исполнилось двадцать один (то есть мне), подавали отвратительный фруктовый коктейль. Я сказала, что обычная газировка была бы более уместна для этого приема, но меня не поняли. Меня бы понял Дэвид, и когда я его заметила, то поперхнулась и чуть не выплюнула коктейль на посла Шри Ланки.

Посол посмотрел на меня неодобрительно, а Дэвид – как на муху, случайно залетевшую в тарелку. Его, как я поняла, тоже заставили одеться правильно: в черный костюм и галстук. Правда, Дэвиду это очень шло. Я бы даже сказала, что он выглядел… сексуально.

Я ужаснулась своим мыслям. Да, я всегда считала Дэвида милым и даже красивым, но сексуальным?! Мне стало ужасно жарко. Взглянув в зеркало, я поняла, что мои худшие предположения подтверждаются: я была красная, как помидор.

Если это все–таки притяжение, пусть Ребекка заберет его обратно!

Дэвид, конечно, был слишком хорошо воспитан, чтобы не подойти ко мне. Он вежливо улыбнулся:

– Привет, Сэм, как дела? «Отвратительно!» – Я так хотела сказать ему правду, но вовремя сдержалась:

– Хорошо, спасибо.

Наверное, мои извинения в присутствии послов всех стран мира были бы не слишком уместны.

– А ты как? Во вторник тебя не было на занятиях…

– Да, были кое–какие дела, – холодно отозвался Дэвид.

– Ясно, – грустно сказала я, с трудом сдерживая желание закричать: «Дэвид, прости!! Мне так стыдно! Я знаю, что поступила ужасно! Ты когда–нибудь сможешь это забыть?»

Президент обратился к собравшимся и попросил рассаживаться по местам: должен был начаться концерт.

Я села позади Дэвида и, разглядывая его левое ухо, думала: «Как же мне все исправить?» После концерта президент представил меня музыкантам, и виолончелист галантно поцеловал мне руку. Если честно, впервые меня целовал посторонний мужчина, и это было странно и неприятно.

– Ну, и как твоя работа? – весело спросил пианист.

– Отлично, – ответил за меня отец Дэвида. – Только у нас некоторые разногласия по поводу победителей конкурса.

– Какие разногласия? – с изумлением спросила я. – Победитель Мария Санчес.

Честно, у меня и в мыслях не было развязывать международный скандал и тем более спорить с президентом США.

– Если Мария Санчес – та девочка, которая изобразила полицию с дубинками, она не поедет в Нью–Йорк.

Он отвернулся и заговорил по–французски с премьер–министром.

Я забыла обо всем. Я даже забыла о Дэвиде, о неудобном платье и том, что эту работу мне дали лишь в знак благодарности. Но она мне не нравилась. Я точно принесла бы больше пользы, если бы не сидела в офисе и не швыряла об стену мячик. Внезапно я поняла, что президент назначил меня послом ООН исключительно для поднятия собственного престижа.

Все это я, конечно, не могла сказать вслух. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что Мария Санчес должна победить любой ценой.

И тогда я дотронулась до руки президента и, жалобно посмотрев на него, сказала:

– Простите, но это действительно самый правдивый рисунок. Да, она показывает Америку не с лучшей стороны, но это ничего не значит!

Президент удивился:

– Саманта, прости, но ты говоришь невозможные вещи. Выбери другой рисунок, например, тот, где изображен домик на побережье.

И он снова повернулся к премьер–министру.

Я не могла прийти в себя от огорчения и отчаяния! Он не воспринимал мои слова всерьез!

Я уже говорила, что от рыжих можно ожидать чего угодно? Так вот, я открыла рот и сказала так громко, что в зале воцарилась тишина:

– Если вы не согласны, незачем было поручать мне судейство. Потому что своего решения я изменить не могу. Мария единственная из всех нарисовала то, что действительно видит из окна. Нельзя избежать проблем, закрывая на них глаза.

Президент посмотрел на меня как на ненормальную, но в ту минуту я и правда была не в себе.

– Ты что, лично знакома с этой девочкой? – спросил он наконец.

– Нет. Но я знаю, что ее картина лучшая.

– По твоему мнению?

– Да, по моему мнению.

– Что ж, тебе придется изменить свое мнение, потому что эта картина не может представлять Америку на международном конкурсе.

И президент отошел к другим гостям. Я была на грани истерики и даже не заметила, как подошел Дэвид.

– Сэм! – тихо позвал он. – Не стоит.

Будь я в нормальном состоянии, я бы удивилась тому, что Дэвид со мной заговорил. И не только заговорил, но и решил ободрить после того, как его отец продемонстрировал всему миру, какое я ничтожество. По крайней мере, так мне казалось. Дэвид осторожно взял меня за руку и повел в ту комнату, где вырезал на подоконнике мое имя.

– Сэм, – начал он. – Это не так уж важно. То есть, я знаю, для тебя это важно, но ведь не вопрос жизни и смерти.

Он был прав. Это не война, не голод и не стихийное бедствие.

– Знаю, – согласилась я. – Но все равно так поступать нечестно.

– Возможно, – кивнул Дэвид. – Но пойми, есть многое, чего мы не знаем.

– Что, например? – спросила я. – Неужели ты думаешь, что какой–то несчастный рисунок может спровоцировать международный конфликт?

Дэвид снял галстук и облегченно вздохнул:

– Нет, но, может быть, им нужна позитивная картина, которая показывала бы хорошую Америку.

– Но ведь суть конкурса не в этом! – Я почти кричала: – Представитель каждой страны должен изобразить то, что видит из окна. В правилах ничего не было сказано о характере рисунка. У нас ведь есть свобода слова, это не Китай какой–нибудь!

Дэвид присел на ручку моего кресла:

– Есть, ты права.

– Да, у всех кроме посла ООН.

– И у тебя тоже есть, – задумчиво сказал Дэвид, и я поняла, что он имел в виду.

– Дэвид, а ты не мог бы с ним поговорить? – робко спросила я. Как и в тот раз, в комнате было темно, и лишь свет уличных фонарей падал из окна. – В смысле, со своим папой? Тебя он бы послушал.

– Сэм, мне очень жаль тебя расстраивать, но я никогда не говорю с отцом о политике.

И Дэвид меня действительно очень расстроил, несмотря даже на то, что сожалел об этом.

– Но это нечестно! – снова закричала я. – Ее картина лучшая! И только она заслуживает первого места! Дэвид, прошу, попробуй! Обещай мне! Ты же его сын, он тебя послушает!

– Не послушает, поверь, – тихо сказал Дэвид.

– Конечно, если ты даже не попробуешь!

Дэвид не стал обещать. Видимо, он вообще не хотел принимать в этом участие и потому пытался сделать вид, будто я делаю из мухи слона.

Я так расстроилась, что не удержалась и выпалила крутившуюся в голове мысль:

– Джек бы попробовал.

И хотя я сказала это просто так, от отчаяния, Дэвид мгновенно сделался холодным и чужим:

– Ах да, конечно! Джек – отличный парень.

– Может, и не отличный, но он не боится рисковать! Знаешь, он перебил все окна в клинике своего отца, потому что тот прописывает пациентам лекарства, которые тестировались на животных.

Казалось, на Дэвида это не произвело никакого впечатления.

– И что? По–моему, очень глупо.

– Конечно, – усмехнулась я. – Очень глупо бороться за права животных.

– Нет, не это, – спокойно ответил Дэвид. – Глупо бунтовать против того, что спасает человеческие жизни. Сэм, если ученые не будут тестировать лекарства на животных, они никогда не узнают, как спасать людей от болезней. Неужели Джек против этого?

Если честно, подобные мысли ни разу не приходили мне в голову.

– Ну да бог с ним. – Дэвид пожал плечами. – Джек ведь… как ты его назвала? Ах да, мятежник. Может, теперь модно отвергать то, что помогает людям стать здоровыми. Я, видимо, слишком примитивен.

С этими словами Дэвид встал и ушел, словно больше не мог ни секунды оставаться в моем обществе. Я сидела одна в темноте, и к своему ужасу понимала, что Ребекка права. Я действительно не вижу очевидных вещей. И это не добавляло мне радости.

22

Вернувшись из Белого дома, я неожиданно обнаружила в гостиной Люси. Та мирно сидела на диване и читала журнал.

– Ты… что ты здесь делаешь? – изумилась я. С двенадцати лет Люси ни разу не бывала дома в субботний вечер. – И где Джек?

Неужели они наконец расстались? Неужели мое появление на вечеринке Крис Парке с другим парнем все решило? А если так, то почему мне совсем не радостно, а наоборот, тревожно?

– Джек в столовой, – скучным голосом сказала Люси. – Пишет сочинение по Лоуренсу к понедельнику. Директор сказал, что, если Джек не исправит оценки по литературе, не видать ему аттестата как своих ушей.

Я сняла пальто и плюхнулась рядом с сестрой.

– И что, он читает в столовой?

– Нет, смотрит фильм по книге. Я не смогла выдержать больше пятнадцати минут. Как тебе эта юбочка? – Она ткнула пальцем в фотографию.

– Милая. – Я совершенно ничего не соображала, хотя не пила ничего крепче фруктового коктейля. – А где мама с папой?

– На каком–то благотворительном вечере в помощь североафриканским сиротам, или что–то вроде того. Не знаю. А Тереза не пришла, потому что Тито сломал стопу, двигая холодильник. Я как бы за старшую. Да, кстати! К Ребекке пришла подружка, представляешь? Помнишь, как вы с Крис Паркс играли в Барби? Так вот, угадай, чем занимаются наши суперумницы? Пытаются соорудить бомбу из конструктора. О, посмотри, какой костюм! – Люси ткнула в следующую картинку. – Думаю, мы тебе такой купим на церемонию награждения. Знаешь, осталось всего две недели, и…

– Люси, – тихо сказала я вдруг. Не знаю, почему, но мне ужасно захотелось поделиться с сестрой своими переживаниями. Я открыла рот, и меня понесло. Как ни странно, Люси слушала. Она даже отложила журнал и внимательно смотрела на меня. Раньше мне бы и в голову не пришло рассказывать старшей сестре подробности своей личной жизни. Но раз уж Люси считается в этом экспертом – может, она прольет свет на поведение Дэвида и заодно на мое. К счастью, я ни разу не упомянула Джека. Я говорила только о вечеринке Крис, Фестивале Детства и легенде о притяжении.

Когда я закончила, Люси глубоко вздохнула:

– Мне жаль, Сэм, но все слишком просто!

– Что слишком просто? – Я была поражена. Я только что рассказала сестре о самом сокровенном, а она отреагировала подобным образом! – Что ты имеешь в виду?

– Совершенно ясно, что происходит между тобой и Дэвидом. – Она положила ноги на журнальный столик.

– Да? – У меня снова заколотилось сердце. – И что это?

Люси нарочито зевнула:

– Слушай, даже Ребекка все поняла. А у нее, как говорят в этой дурацкой школе, потеряно ощущение социальных контактов.

– Люси!!! – взмолилась я. – Скажи, что происходит между мной и Дэвидом!

– Ладно, скажу, но обещай меня не убивать.

– Обещаю, клянусь.

– Отлично. – Люси выдержала многозначительную паузу, разглядывая свои руки. Она сделала сегодня маникюр, и каждый ноготок был совершенным розовым овалом. Мои же ногти вечно обкусаны и измазаны краской или карандашом.

Наконец сестра глубоко вздохнула:

– Ты его любишь.

– ЧТО? Я ЧТО?

– Ты обещала меня не убивать! – притворно испугалась Люси.

– Не буду, – безразлично сказала я. Итак, после всех излияний я получаю в ответ это? Полную чушь и выдумки? – Только я не люблю Дэвида.

– Боже, Сэм! Конечно, любишь! Ты сама сказала: когда он с тобой говорит, ты краснеешь до ушей, а твое сердце колотится. А когда он обиделся за то, что ты носилась с ним как с переходящим призом на вечеринке Крис, ты хотела умереть. Что это, если не любовь?

– Притяжение? – неуверенно предположила я.

Люси кинула в меня подушкой:

– Это любовь, дурочка! Ровно то же самое я чувствую, когда смотрю на Джека! Ты любишь Дэвида, ясно? И если я не ошибаюсь, он тоже тебя любит! Или любил, пока ты все не испортила!

Я не могла ей возразить. Я не могла сказать, что люблю не Дэвида, а ее парня, практически с того самого дня, как он появился у нас дома.

Кроме того, в словах Люси… была доля правды. Даже если я и любила Джека, мое сердце не колотилось при виде него. И я не краснела, когда смотрела в его глаза, – бледно–голубые, но такие же красивые, как у Дэвида.

К тому же стоило признать: многое из того, что говорил и делал Джек, оказалось бессмысленным. Дэвид прав. Зачем выбивать окна в клинике отца? Зачем бегать голым по городскому бассейну? Ему что, не нравится, что люди носят купальные костюмы? Глупость.

Значит, получается, что Люси не ошиблась? Я волшебным образом разлюбила Джека и… тут же полюбила Дэвида?

Обдумывая это, я пошла на кухню что–нибудь перекусить, а Люси, довольная тем, что решила все мои проблемы, продолжала читать.

Только я откусила кусок от сэндвича с индейкой, как в дверях появился Джек.

– Привет, Сэм! А я и не знал, что ты дома. – Он направился к холодильнику. – Как прошел фестиваль?

– Нормально! – отозвалась я, прожевав индейку. – А ты как? Досмотрел фильм?

– Что? – рассеянно переспросил он, шаря в холодильнике. – А, нет, еще нет. Лучше скажи, Сэм, – Джек захрустел морковкой, – еду я в Нью–Йорк?

Я знала, что рано или поздно этот разговор состоится.

– Джек, – начала я, отложив сандвич. – Послушай…

– Нет, погоди. – Он как–то странно смотрел на меня: – Я понимаю. Ничего не говори. Я не выиграл, да?

Я глубоко вздохнула:

– Да.

Его рука застыла на дверце холодильника. Я знала, что сделала Джеку очень больно, но вряд ли могла что–нибудь исправить. Меня удивило другое – я не ощущала огорчения, хотя только что ранила до глубины души своего любимого!

– Джек, – тихо сказала я. – Прости. Было столько прекрасных работ…

– Черт, не могу поверить! – Джек заорал так, что проснулся Манэ.

– Джек, – начала я. – Если бы я только могла…

– Почему? – Джек смотрел мне прямо в глаза. – Сэм, скажи, почему моя картина не заняла первое место?

– Джек, у нас было очень много работ! Но он не слушал.

– Наверное, потому, что я нарисовал то, что не следовало рисовать? Они не желают знать о том, что волнует сегодняшнюю молодежь?

– Нет! – Я отрицательно покачала головой. – Не совсем так.

Конечно, правильнее всего было бы согласиться, и тогда Джек немного успокоился бы. Но я поняла это только тогда, когда он спросил:

– Да? Так почему же?

– Ты нарисовал не то, что видишь, – объяснила я.

Он умолк и несколько мгновений разглядывал меня.

– Что? – спросил он наконец. – Что ты сказала?

Я попалась!

– Джек, пойми! Ты и правда нарисовал не то, что видел из окна. Картина изумительная, но ты ведь не знаком с ребятами, которых изобразил. И с «Семи до одиннадцати» из твоего окна не видны. Это то же самое, что мой ананас.

– СЭМ, И ЧТО С ТОГО??? – заорал он. Я вдруг испугалась:

– П–пойми. Это не я, Сьюзен Бун тоже велела рисовать то, что видишь!

– Сэм!! Какое мне дело до твоих дебильных занятий? Неужели из–за них ты лишила меня шанса прославиться??

– Эй, что тут у вас? – Люси стояла в дверном проеме и недовольно смотрела на Джека. Тот указал на меня:

– Она… она говорит, что я нарисовал не то, что вижу!!

– Боже, Джек, успокойся! – вздохнула Люси и, взяв его за руку, вывела из кухни. Очевидно Джек плохо соображал, и я, признаться, тоже. Но не потому, что он на меня орал. Нет.

Просто за все время нашего разговора…

Мое сердце ни разу не екнула.

Пульс не участился.

И я даже не покраснела.

В общем, не произошло ничего того, что случалось со мной в присутствии Дэвида. И это могло означать только одно: Люси права. Я люблю Дэвида.

Дэвида, отец которого меня терпеть не может из–за истории с конкурсом.

Дэвида, который подарил мне шлем, похвалил мои ботинки и вырезал мое имя на подоконнике Белого дома.

Дэвида, который никогда не захочет меня простить, после того как я использовала его в качестве приманки, чтобы заставить Джека ревновать.

Дэвида, которого я любила все это время, но боялась себе в этом признаться.

Я перестала жевать и отложила сандвич.

Что я наделала?

И главное… как теперь все исправить?

Вот десять причин, по которым я могу умереть молодой (и это, кстати, никого не огорчит):

10. Я левша. Исследования доказали, что левши умирают в среднем на десять – пятнадцать лет раньше. Все потому, что мир создан для праворуких людей, а нам вечно приходится доказывать свою полноценность. Например, писать в блокноте, хотя пружины впиваются тебе в запястье.

9. Я рыжая, а значит, больше других людей подвержена раку кожи.

8. Я маленького роста, а коротышки умирают рано. Это факт, хотя и малопонятный. Может, потому, что люди вроде меня не могут дотянуться до верхней полки в магазине – той, на которую ставят витамины.

7. У меня нет парня. Серьезно, счастливая любовь продлевает жизнь.

6. Я живу в городе, а значит, дышу загрязненным воздухом.

5. Я ем много красного мяса. Долгожители, например, где–нибудь в Сибири, питаются, как известно, одними йогуртами и злаками. Вряд ли они вегетарианцы, просто все коровы передохли от холода.

Я терпеть не могу йогурт, не говоря уже о всяких кашах, и ем гамбургеры минимум раз в день.

4. Я средний ребенок. Мы умираем раньше, чем старшие или младшие. Этому пока нет научного подтверждения, но я уверена в своей правоте.

3. Я не принадлежу ни к одной конфессии. Родители не занимались нашим религиозным воспитанием, потому что сами агностики. И поскольку они не уверены в существовании Бога, нам запрещено ходить в церковь. А согласно статистике, верующие живут дольше, чем атеисты.

Интересно, а как будут выглядеть мои похороны, если брать в расчет концепцию «пусть–девочки–сами–решат–во–что–им–верить»? Пока я склоняюсь к индуизму, потому что мне нравится идея реинкарнации. Правда, сложно будет отказаться от говядины…

2. У меня собака, а дольше всех живут хозяева кошек. Итак, будь Манэ котом, я приобрела бы пять–десять лишних лет жизни.

И, наконец, главная причина.

1. Мое сердце разбито.

Честно. Я не могу спать, не могу есть – даже бургеры. Я вздрагиваю от каждого телефонного звонка.

И я сама во всем виновата.

А здоровье, как известно, напрямую зависит от работы сердца. Конечно, можно жить без Дэвида – убогой, серой жизнью. Я упустила свою любовь. Я смотрела на мир широко открытыми глазами, но ничего не видела.

Итак, я дала себе срок. Две недели – за это время я должна что–то изменить.

23

Итак, я чувствовала себя ужасно глупо, стоя на крыльце Сьюзен Бун. Если честно, в последнее время я постоянно ощущала себя глупо. Правда, сейчас у меня для этого были все основания: я явилась к Сьюзен Бун без приглашения, в воскресное утро, и ждала перед ее дверью, пока кто–то откроет. И была уверена – если мне все–таки откроют, то только со словами: «А ты, девочка, что здесь делаешь?»

Конечно, Сьюзен была бы абсолютно права, но я боялась, что если позвоню перед тем как прийти, она скажет: «Сэм, поговорим на уроке во вторник, ладно?»

Но я не могла ждать до вторника: сердце у меня разрывалось и я должна была узнать, что делать. К родителям было бесполезно обращаться, а уж к Люси – тем более. Знаете, что она сказала? «Надень узкую мини–юбку и извинись. Боже, это же так просто!» А Ребекка нахмурилась и бросила: «А я тебя предупреждала!» Тереза до сих пор не вернулась от Тито, а Катрину спрашивать было бесполезно: она думала исключительно о Поле.

Итак, я без звонка и без приглашения заявилась к Сьюзен Бун. Нет ничего хуже, чем стоять под дверью, зная, что тебе вряд ли откроют. Хотя нет, еще хуже стоять под дверью с пятью багетами в рюкзаке и знать, что тебе вряд ли откроют.

Я решила, что нехорошо приходить с пустыми руками, хотя, признаюсь, хотела при этом и подлизаться к Сьюзен: еще не один человек на свете не отказывался от багета, испеченного нашей соседкой–француженкой.

Мне стоило большого труда достать этот хлеб. Я встала очень рано и повела Манэ гулять не в парк, как обычно, а в противоположном направлении – к дому нашей соседки. Пес, естественно, упирался, и у меня чуть руки не оторвались, когда я тащила его в нужном мне направлении. Заполучив золотистые, свежеиспеченные багеты, я почувствовала было голод, но тут же устыдилась: люди с разбитым сердцем, как известно, ничего не едят.

А потом был аттракцион под названием «прокатись в нью–йоркском метро с пятью батонами, торчащими из рюкзака», который я не решилась бы повторить. Все хихикали и показывали на меня пальцем, особенно школьники из Национального географического общества. К счастью, я додумалась надеть кепку Люси и никто не узнал во мне Девочку, Которая Спасла Президента. Когда дети стали слишком уж явно перешептываться и откровенно разглядывать меня, поезд приехал на нужную станцию и я поспешно вышла.

До дома Сьюзен было довольно далеко, и по пути я успела еще раз обдумать свое отчаянное положение: что со мной случилось, если я иду за помощью к человеку, которого пару недель назад ненавидела?

Почему–то мне казалось, что она и только она сможет объяснить мне, что произошло на самом деле и как исправить ситуацию. Сьюзен научила меня видеть и наверняка сможет научить, как с этим жить.

Я очень хотела с ней поговорить, но, услышав приближающиеся к двери шаги, столь же сильно захотела убежать.

Но не успела. Раздался щелчок замка, и передо мной предстала Сьюзен Бун в бриджах, забрызганных краской, с белыми волосами, заплетенными в две косы.

– Саманта, откуда ты здесь взялась? – с изумлением спросила она.

Я быстро стащила рюкзак и предъявила багеты.

– Я… ну… проходила мимо, – мямлила я, – и решила занести вам хлеб. Он очень вкусный, правда, это моя соседка испекла.

Увидев Сьюзен, я вдруг поняла, что не надо было приходить. И как это пришло мне в голову? Она просто моя учительница рисования, и ей дела нет до проблем одной из учениц.

На плече Сьюзен сидел ворон Джо. Он оживился и радостно прокаркал:

– Джо хорррропшй! Джо хоррроший! – Кажется, он не узнал меня в кепке.

Сьюзен улыбнулась:

– Проходи, Сэм. Очень мило с твоей стороны зайти… с хлебом.

Дом Сьюзен был очень похож на студию: мало мебели, много света и устойчивый запах краски.

Не успела я снять кепку, как на меня набросился Джо.

– Джозеф! – прикрикнула на него Сьюзен. – Отстань от Сэм. Сэм, пойдем–ка лучше на кухню.

Я хотела было сказать, что зашла только на минутку, но Сьюзен снова улыбнулась, внимательно взглянула на меня, и я, как загипнотизированная, пошла за ней.

Стены на кухне были выкрашены ярко–голубой краской, такого же цвета, что глаза Сьюзен. Вместо того чтобы залить пакетики кипятком, моя учительница заварила чай по всем правилам и нарезала багет. Затем достала горшочек масла, варенье и поставила все на стол.

Попробовав хлеб, Сьюзен с изумлением сказала:

– Просто невероятно! Такой вкусный багет я ела только в Париже.

Мне, конечно, было приятно.

– Как вы отпраздновали День Благодарения? – спросила я, немного осмелев. Конечно, вряд ли художники интересуются такими пустяками, как национальные торжества, но ничего более умного, увы, не пришло мне в голову.

– Неплохо, спасибо, – кивнула Сьюзен. – А ты?

– Тоже неплохо, – неуверенно отозвалась я.

И снова повисла тишина. Если честно, неловко не было: уютно свистел чайник, за окном чирикали птицы. Наконец Сьюзен заговорила;

– Знаешь, есть у меня один план на лето.

– Правда? – с энтузиазмом подхватила я. – Какой?

– Я решила не закрывать студию, чтобы ребята вроде тебя или Дэвида могли приходить в любое время и рисовать. Устроить нечто вроде летнего лагеря.

Услышав имя Дэвида, я вздрогнула:

– Ух ты, здорово!

Чайник закипел. Сьюзен дала мне синюю кружку с надписью «Матисс», себя взяла желтую «Ван Гог» и, сев обратно, внимательно на меня посмотрела:

– А теперь, Сэм, расскажи мне, зачем ты пришла,

В первое мгновение я решила соврать что–нибудь насчет того, что собиралась к бабушке и зашла по дороге, но взглянула на Сьюзен и не смогла.

И тогда я рассказала все – и про Джека, и про Дэвида, про президента, конкурс и Марию Санчес. А закончила словами:

– И самое ужасное, что вчера я узнала – у Долли Мэдисон был только один ребенок от первого мужа, а не от Джеймса Мэдисона. И мы с ней не родственницы.

Я говорила, глядя в кружку с чаем, и теперь, подняв голову, поняла, что ничего не вижу. Может, потому, что глаза мне застилали слезы,

Сьюзен слушала мои откровения, ни разу не перебив. Теперь она глотнула чая и медленно проговорила:

– Но, Саманта, разве ты не понимаешь? Дэвид уже объяснил тебе, что делать.

Я с недоумением посмотрела на нее. Джо, спикировал и радостно выдрал у меня клок волос, но я даже не ойкнула.

– Что… что вы имеете в виду? Он ведь сказал только, что не будет говорить с отцом насчет Марии и конкурса.

– Да, – мягко улыбнулась Сьюзен. – Но ты его не услышала, Сэм. Слушать и слышать не одно и то же, равно как и смотреть и видеть.

Вот! Я знала, что обращаться надо именно к Сьюзен. До этого мне и в голову не приходило, что можно слушать человека, но не слышать его.

– Дэвид, – продолжила Сьюзен, – упомянул, что у тебя, как у всех граждан Америки, есть право на свободу слово.

– Да. И что с того?

– У тебя, – сказала Сьюзен с нажимом, – у тебя есть право на свободу слова.

– Да, да, это ясно, но что… – И вдруг я все поняла: – Боже, нет, – выдохнула я. – Неужели он действительно ЭТО имел в виду?

Сьюзен спокойно отломила кусок багета:

– Знаешь, Сэм, Дэвид всегда говорит то, что думает. Он ведь далек от политики и хочет быть архитектором.

– Не может быть, – прошептала я. Оказывается, я ничего не знала о Дэвиде, кроме той истории с сервировкой стола. И мне стало очень грустно: ведь теперь, наверное, уже поздно расспрашивать.

– Да–да! – продолжала Сьюзен. – И теперь, думаю, тебе понятно, почему он не хочет вмешиваться в дела отца.

Я кивнула, до сих пор до конца не осознав услышанное.

– Вот так, Сэм. Все очень просто.

– Что просто?

– Просто найти выход. Тебе всего–то надо было раскрыть глаза и увидеть то, что лежит прямо перед тобой.

Реальность происходящего куда–то уплывала: я сидела на кухне у Сьюзен Бун, у женщины, которую совсем недавно терпеть не могла, и она только что изменила мой взгляд на мир. Из оцепенения меня вывел стук в дверь. На кухню зашел высокий парень с длинными волосами, забранными в хвост, и красивым мужественным лицом. В руках он держал полные пакеты продуктов. Он был младше Сьюзен минимум лет на двадцать.

– Привет! – весело сказал он, рассматривая меня.

– Привет, – неуверенно отозвалась я, гадая, кто это может быть. Сын? Но Сьюзен ни разу не говорила, что у нее есть семья и дети.

Правда, тогда я умела только слышать, а не слушать.

– Пит, это Саманта Мэдисон, моя ученица. Саманта, это Пит.

Парень поставил пакеты и протянул мне руку, на которой была вытатуирована эмблема Харли Дэвидсон.

– Очень приятно, – отозвался Пит. – О, у вас тут что–то вкусное,

Он взял стул и сел к нам. И стало понятно: никакой он не сын Сьюзен. Он просто ее бой–френд.

И я еще раз поняла, что очевидное очень часто бывает прямо перед глазами. Его просто надо увидеть.

24

Вспомнив, что Дэвид говорил о свободе слова, я выбрала из всех журналистов Кандес Ву. Она оказалась довольно жесткой: в ответ на запрещение фотографировать картину Марии Санчес, Кандес сказала, что Белый дом – собственность граждан Америки и она имеет на это полное право.

Наконец мистер Байт сдался, и я, показав известной журналистке рисунок Анжи Такер, сказала, что это очень удачная работа, но лучшую все–таки прислала Мария.

– Саманта, это правда, – перед камерой Кандес честно спрашивала лишь то, о чем мы договаривались, – что президент попросил тебя выбрать другой, менее политизированный рисунок?

Я обдумывала ответ все утро.

– Мисс Ву! Президент, скорее всего, не учел, что современную молодежь интересуют не только походы в кино. Нам есть что сказать, и мы хотим, чтобы нас услышали. Этот конкурс – прекрасная возможность для подростков выразить свое отношение к разным социальным проблемам.

– Ты хочешь сказать, что человек, чью жизнь ты спасла, не доверяет твоим решениям?

– Думаю, есть многое, чего я пока не понимаю, – уклончиво ответила я.

– Снято, – удовлетворенно сказала Кандес. Не успела я вернуться домой, как зазвонил телефон.

Я сняла трубку.

– Саманта! – Голос президента меня прямо–таки оглушил. – Оказывается, я не одобряю твой выбор!

– Понимаете, сэр, лучшая работа принадлежит Марии Санчес из Сан–Диего, но насколько я поняла, вы…

– Она–то мне и нравится! – сказал президент. – Тот рисунок с простынями.

– Правда, сэр? Просто вы говорили, что…

– Не важно. Ты же сделала выбор? Упаковывай картину и посылай в Нью–Йорк. Но в следующий раз, Сэм, прошу тебя посоветоваться со мной, прежде чем обращаться в прессу.

Я не стала напоминать, что пыталась с ним говорить.

– Да, сэр.

– Отлично. – Президент попрощался и повесил трубку.

Итак, из моего интервью вырезали кусок про Марию Санчес, а вместо этого сделали прямой репортаж из Сан–Диего. Мария оказалась хорошенькой брюнеткой моего возраста, средним ребенком среди шести братьев и сестер. Я сразу поняла, что у нас есть что–то общее. Когда Марии сказали, что она победила, девушка расплакалась. А потом показала репортерам вид из своего окна, который оказался точь–в–точь таким, как на рисунке. Я не ошиблась: Мария нарисовала правду.

Теперь она должна была поехать со своей семьей в Нью–Йорк, и я тоже. Там мы встретимся на открытии выставки и, возможно, сходим вместе в музей импрессионизма.

– Ну что же, Сэм, – сказала Ребекка вечером. – Это был смелый поступок. Более смелый, чем спасение президента.

– Ребекка, заткнись, – приказала Люси, щелкая пультом телевизора.

– Слушай, а где Джек? Что–то давно его не видно, – сказала я.

– Мы расстались, – небрежно бросила сестра.

Все, кто был в комнате, уставились на Люси.

– Я знала! – с торжеством объявила Тереза. – Он вернулся к своей бывшей подружке? Мужчины все такие… – И она добавила пару явно нецензурных слов по–испански.

– Я тебя умоляю! – вздохнула Люси. – Просто он вел себя с Сэм как последняя свинья.

Я потеряла дар речи:

– Ты… Что ты такое говоришь?

– Ну ты же знаешь, вся эта история с конкурсом. Я велела Джеку больше никогда не… как это, Ребекка?

– Никогда не осквернять твой дом своим присутствием? – предположил наш вундеркинд.

– Да, именно так, – приняла версию сестры Люси. – О, шоу началось.

Я не могла в это поверить. Люси рассталась с Джеком из–за меня? Произошло то, о чем я мечтала столько времени? Но я мечтала, что Джек уйдет от Люси, потому что любит меня и никого другого.

А теперь я знаю, что не люблю его и, наверное, никогда не любила по–настоящему.

– Люси! – Я придвинулась к ней. – После того как вы столько времени были вместе, ты возьмешь и бросишь его? А с кем ты пойдешь на выпускной?

– Хм, у меня есть пять кандидатов, – рассеянно отозвалась Люси, – Наверное, с Грегом Гарднером.

– С Грегом Гарднером? – повторила я. – Но он же… главный зубрила в школе!

– И что? – с раздражением спросила Люси. Я мешала ей смотреть телевизор. – Сейчас все так делают, ты ввела эту моду.

– Какую еще моду?

– Моду на ботаников. Крис, например, встречается с Тимом Хайвудом.

– Победителем международной олимпиады по химии? – выговорила я.

– Да. А Дебби Кинли бросила Рода Макинфасса ради какого–то лоха из «Горизонта».

– Девочки! – не выдержала мама. – «Лохи, ботаники» – вы же говорите о живых людях!

Я расстроилась, но по другой причине. Моя сестра Люси, самая красивая девочка школы, бросила своего парня не потому, что он ей изменял или она его разлюбила, а из–за меня, своей младшей сестры.

– Погоди–погоди, Люси, вы не можете просто так расстаться! Ты же его любишь!

– Люблю, – просто ответила та. – Но тебя я тоже люблю.

Мои глаза наполнились слезами. Люси принесла мне огромную жертву, а я? Я сделала для нее хоть что–нибудь? Нет. Я призывала на ее голову всевозможные проклятья и мечтала о ее парне.

А теперь выходит, что я для нее важнее любого мальчика.

– Люси, – осторожно попросила я, – не надо расставаться с Джеком.

Но сестра уже устала от разговоров.

– Я подумаю. А теперь заткнись, у меня сериал.

Мама, похоже, только начала понимать, в чем дело.

– Люси, если ты нашла нового мальчика, мы с папой не возражаем. Правда, Ричард?

Папа поспешил согласиться:

– Если хочешь, приведи его домой после школы! Тереза, что ты думаешь?

Но я уже знала, что Люси и Джек помирятся сегодня вечером.

И была этому рада, потому что, оказывается, никогда не любила Джека.

Я решила, что на следующий день, у Сьюзен Бун, поговорю с Дэвидом.

25

– Видите это? – Сьюзен держала в руке коровий череп. – Кость отражает все цвета радуги, и я хочу, чтобы вы это передали.

Она поставила череп на столик и потащила упирающегося Джо в клетку: тот уже успел выдрать у меня очередную прядь волос.

Я неуверенно присела на скамейку, изо всех сил стараясь не смотреть на Дэвида. Я не разговаривала с ним с того злополучного приема в Белом доме, а видела только пару раз по телевизору. Я терзала Ребекку вопросами, не видела ли она Дэвида в школе, но их расписание, увы, совсем не совпадало.

«Не волнуйся! – уверяла меня Люси. – Он объявится».

А Люси, как известно, знает о мальчиках все. Она умудрилась вернуть Джека на следующий день после того, как сама же его бросила. Я видела, как они ворковали, сидя в школьной столовой.

– Эй, Сэм! – окликнул меня Джек, когда я проходила мимо. – Слушай, извини за всю эту историю с конкурсом. Я ужасно расстроился, но все равно не надо было на тебя орать,

– Ничего страшного. Мир, – улыбнулась я. Зачем мне теперь волноваться о Джеке? И как убедить Дэвида в том, что я на самом деле никогда не была влюблена в парня своей сестры? Видимо, придется сказать ему все при встрече. А это намного страшнее, чем бросаться под пулю.

Итак, мы сидели рядом, но я не знала, что сказать. Мы улыбнулись друг другу и поздоровались еще при входе, но теперь повисло неловкое молчание. Более того, судьба явно решила посмеяться надо мной: Дэвид надел футболку «No Doubt»

Да–да, мой любимый мальчик сидел в футболке с изображением моей любимой группы, у меня бешено колотилось сердце, а ладони вспотели так, что карандаш постоянно выскальзывал из рук.

В студии стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом бумаги, и я решила приняться за работу, так как совершенно не знала, что сказать Дэвиду. Я пыталась разглядеть в черепе все цвета радуги…

И тут мне на колено упала записка. Я посмотрела на клочок бумаги. Затем на Дэвида, но тот увлеченно рисовал, склонившись над столом, правда, улыбаясь этой своей особенной улыбкой.

Я перевела дух и развернула записку. Мелким каллиграфическим почерком там было написано: «Друзья?»

Я не могла поверить своим глазам. Дэвид хочет со мной дружить. Со мной!

«Да, конечно», – написала я, но потом решительно скомкала бумажку и, вырвав листок из тетради, написала, потому что знала – сейчас или никогда: «Нет, я хочу быть больше, чем друзьями».

И тут же сделала вид, что безумно увлечена коровьим черепом, хотя искоса наблюдала за Дэвидом. Тот развернул записку и просиял.

Ответ я получила мгновенно: «А как же Джек? »

Я с облегчением выдохнула – теперь можно сказать правду.

«Кто это?» – написала я.

Именно это я и имела в виду. Но теперь важно было узнать, что имел в виду Дэвид.

…Когда я снова развернула бумажку, то подумала, что умру от счастья – будто вся радость мира разом обрушилась на меня. Дэвид просто нарисовал маленькое сердечко.

Он любит меня. Боже! Он, правда, меня любит.

26

Через неделю состоялась церемония награждения – та самая, где мне должны были вручить медаль за спасение президента.

И представляете, я не стала одеваться в черное! Мне вообще почему–то разонравился черный цвет. И еще мне было все равно, во что я одета: когда влюблен, о таких мелочах как–то забываешь.

Если, конечно, ты не Люси.

Итак, она–то и позаботилась о моем внешнем виде и, надо сказать, вполне успешно: на неофициальном ужине после приема Дэвид сказал, что шелковый светло–голубой костюм прекрасно оттеняет мои глаза.

Церемония была необыкновенно торжественной и красивой: ее проводили на площади рядом с Белым домом. Там были все: представители секретных служб и сенаторы, моя семья и семья Катрины, Джек и, конечно, Сьюзен Бун.

Президент произнес такую проникновенную речь в мою честь, что я чуть было не загордилась, но быстро опомнилась, поймав ехидный взгляд Дэвида. Неужели я когда–то думала, что этому парню не идет строгий костюм? Неужели когда–то я не была в него влюблена?

Наконец я получила медаль – из чистого золота! – на красной бархатной ленте, и все бешено зааплодировали и защелкали фотоаппаратами. Дэвид подошел, чтобы поцеловать меня, и, конечно, какой–то репортер выскочил из кустов и сделал снимок. Но нас это нимало не смутило: всю прошлую неделю мы целовались не переставая.

Потом мы пошли на банкет и перезнакомили всех наших друзей: Сьюзен Бун и Катрину, Джека и Пита, и так далее. И, пока все общались и знакомились, Дэвид вдруг улыбнулся и прошептал мне на ухо:

– Давай выйдем на минутку.

– Давай, – прошептала я в ответ.

Мы незаметно вышли из зала и направились в ту самую гостиную, где когда–то ели гамбургеры и любовались луной.

На том самом подоконнике, где красовалось мое имя, Дэвид вырезал еще кое–что. Теперь там было написано:

Дэвид + Сэм

И, думается мне, это не худший способ оставить след в истории.

Вот десять причин, по которым я бы не хотела быть Гвен Стефани:

10. Мне не нужно ездить по гастролям, так что я могу когда угодно видеться со своим парнем. Ну по крайней мере до одиннадцати вечера в выходные дни и до десяти – в будни. Если у меня не будет двоек по немецкому.

9. У меня совсем нет времени на то, чтобы заниматься своим внешним видом: я работаю послом ООН, учусь в школе и хожу в художественную студию, а также часто присутствую на официальных мероприятиях.

8. Я хочу нарисовать безупречное яйцо, что гораздо интереснее, чем написать песню.

7. Гвен дает много интервью, но преимущественно журналам для подростков, а я – серьезным изданиям вроде «Нью–Йорк Таймс».

6. Гвен почти всегда ходит с голым животом. Если честно, у меня не очень красивый пупок, и папа сказал, что если увидит меня в открытой майке, то заставит все лето разбирать бумаги у себя в офисе.

5. Сестра Терезы, профессиональный косметолог, говорит, что если красить волосы так часто, как Гвен, они очень быстро выпадут.

4. Гвен почти все время проводит с мужчинами. Мне же интересно быть только с моим мальчиком, мальчиком моей сестры и мальчиком моей лучшей подруги.

3. Гвен наверняка не знает: тихони – лучшие парни на свете. Звучит странно, но факт. Кстати, Дэвид сказал, что и не мечтал встретить такую необыкновенную девушку, как я.

Кроме того, он нравится моим родителям.

2. Сестра Гвен вряд ли бросила бы своего бойфренда, если бы тот обидел Гвен.

И, наконец, главная причина:

1. Тогда это была бы не я.