Пируэты (не) для слабаков

ПИРУЭТЫ (НЕ) ДЛЯ СЛАБАКОВ Глава 1

Санкт-Петербург, август 1994

Ирина шла по коридору, не сводя глаз с таблички «Реанимация». Сводчатые стены разносили по коридору стук каблуков. Удушающе пахло хлоркой. Чистая синяя хирургическая роба теснила бёдра и висела на плечах.

– Вы новенькая? – строго зыркнула дежурная сестра.

– Да, – Ирина поправила маску, – интерн Каца.

Она отыскала нужную дверь и проскользнула в палату. У окна Вадим лежал без сознания среди приборов и трубок.

– Очнись, – Ирина дала ему оплеуху.

– Вы кто? – раздался сзади мужской голос.

Ира обернулась. Доктор Кац – как значилось на бейдже – даже при Ириных ста восьмидесяти был на голову выше. Не мешкая, Ирина сунула доктору ногой в пах и захлопнула дверь. Врач заскулил и упал на колени.

– Ты куда двадцать лямов зелени слил, гад! – Ирина встряхнула Вадима.

– Иди сюда, – еле слышно прошептал он.

Ирина коршуном нависла над ним.

– Прости меня. Матвей не изменял тебе, – каждое слово давалось Вадиму с трудом.

Ирину бросило в холодный пот.

– Я зову охрану, – прохрипел врач.

– Дайте мне уйти. – Ирина вытащила из кармана стодолларовую купюру и кинула на тумбочку. – Искупление без покаяния.

Ирина спешно покинула палату и, вернув себе в ближайшем туалете вид респектабельной дамы, покинула больницу.

Смахнув с капота новой иномарки пожелтевшие листья, Ирина села за руль и потёрлась затылком о подголовник. Она прикрыла глаза, сдерживая рыдания, и вдохнула полной грудью аромат ванили и кожаной обивки салона. Может, и к лучшему, что два часа назад самолёт улетел в Нью-Йорк без нее. “Матвей не виноват”, – пульсировало в висках. Она сумеет все изменить. Дверь распахнулась, и неведомая сила выдернула Ирину, как тряпичную куклу, на улицу. Наманикюренный ноготь хрустнул и сломался под корень, когда пальцы цеплялись за руль, а рукав куртки треснул по шву.

– Добегалась, подруга?

– Алекс, я все отдам! – сердце Ирины заскакало подобно теннисному мячу.

– Уже отдала, – голубые глаза парня, державшего ее в страхе последние два месяца, прожигали насквозь. – Поехали к нотариусу, дом на нас перепишешь.

Алекс тащил Ирину за шкирку, наступал в лужи, и грязь летела на её красные замшевые сапоги.

– Дом на Матвея записан, – пролепетала Ирина, с трудом удерживая дрожащими пальцами брелок от машины.

Алекс отобрал его и кинул приятелю, подпирающему плечом здоровенный черный джип:

– Отгони в наш сервис. Ирине Сергеевне тачка больше не понадобится.

– Алекс, давай поговорим. У меня есть, что тебе предложить!

– Я люблю девочек лет на двадцать младше! Или ты дочку мне свою предложить хочешь?

– Не вздумай даже приближаться к Геле, – взвилась Ирина и, вырвавшись из его рук, ощерилась как кошка.

– Похоже, ты забыла, что условия диктую я, – ухмыльнулся Алекс и втолкнул Ирину на заднее сиденье джипа.

***

Похороны Вадима в дождливый день уходящего лета поставили жирную точку в карьере Матвея. Опустевшие счета компании грозили позором и сроком. Вадим единственный, кто мог ответить, куда исчезли деньги, пока Матвей летал в Красноярск подписывать договор о поставке алюминия. Расстрел на улице, реанимация, морг – действительность новой России. Матвей достал из ящика стола пистолет и обвёл взглядом кабинет. Как всегда, идеальный порядок. Книги в шкафу – корешок к корешку, коллекция кортиков в начищенной до блеска витрине, даже складки на шторах, казалось, были уложены по линейке. Только стеллаж для документов его компании непривычно пустовал. Аромат охваченных огнём берёзовых дров в камине смешался с острым запахом пепла догорающих бумаг.

– Ирина, прости… – Матвей приставил ствол пистолета к виску.

Яркий отблеск огня упал на фото в золочёной рамке на краю стола. Рука дрогнула, он не может уйти и не попрощаться. Матвей тяжело вздохнул и опустил пистолет. Дочь – юная, красивая, полная сил и надежд, была маяком в жизни. Но она жила балетом, и всё реже в родительском доме раздавался её звонкий смех.

Матвей провёл пальцами по ребристой поверхности рамки. Он щёлкнул дочь на камеру в день её совершеннолетия, и эта фотография стала ему дороже прочих. В то лето они последний раз ездили в отпуск вместе. Солнце пекло нещадно. После нескольких часов глубоководного плавания двигаться не хотелось. Матвей стянул гидрокостюм, окатился пресной водой из шланга и ленивым тюленем развалился возле жены на палубе. Яхта летела, легко разрезая кристально чистую бирюзовую воду. Геля забралась на нос судна, обернулась и крикнула:

– Мам, пап, я лечу!

Ловкими движениями она собрала выгоревшие волосы в пучок на затылке. Ослепительно-белая футболка приподнялась, рукава обнажили загорелые руки, огромный вырез на спине подчеркивал длинную шею, а смуглые стройные ноги казались бесконечно длинными. Улыбка! Как он любил её улыбку! С того момента, как взял младенцем на руки…

Матвей набрал номер Гели. Эхо гудков показалось ему бесконечным.

– Папа? – тревожно ответила дочь.

– Геля, дорогая, просто захотелось услышать твой голос. – Матвей бросил взгляд на часы, стрелки сошлись на двенадцати. – Не разбудил тебя?

– Нет, перечитываю «Триумфальную арку» и вряд ли усну до утра.

Затаив дыхание, Матвей вслушивался в грудной, хрипловатый голос Гели.

– Ремарк… Как продвигаются дела со свадьбой? Как Светозар?

– Нормально, – коротко бросила она и словно потеряла интерес к разговору.

– Что-то не слышу радости.

– Просто устала немного, – её голос дрогнул.

– Дело не в усталости, сама прекрасно знаешь, – вздохнул Матвей, собираясь с духом. – Прости, если сделаю больно, но молчать больше нет сил, весь год об этом думаю.

– Режь, чего уж, – тихо смирилась Геля.

Он представил, как дочь села на постели, поджав под себя ноги и опустив плечи. В такие минуты она напоминала изваяние Русалочки в Копенгагене.

– Ваши отношения похожи на шашни двух черепах за час до анабиоза. Ты должна светиться от счастья при одном воспоминании о любимом человеке, а на тебе лица нет, стоит завести речь о Светозаре. Может, он и хороший человек, но не твой. Бросай его! Любовь – это одержимость человеком. Обоюдное беспамятство от страсти. Тогда – хоть на край света. Замуж не нужно идти из чувства долга и безысходности. Тебе же еще даже не четвертак, вся жизнь впереди!

– Страсти в романах, а мы с Бракозяброй просто ещё не были близки. Может из-за этого проблемы?

– Пф! Я очень ценю твои моральные устои, но век, когда жених невесте до свадьбы лишь край подола целовал, давно канул в лету. Боюсь, первая же ваша близость лишь усугубит проблему. Когда нелюбимый человек в постели поцелует – вообще свихнёшься. Твоя мама подарила мне счастье. Я и помыслить не мог о другой женщине.

– Нет от неё вестей? Неделя прошла.

– Как в воду канула.

– Что между вами произошло, можешь мне рассказать?

Матвей достал из бара бутылку коньяка и налил треть бокала. Маслянистый напиток обжёг глотку.

– Ирина вбила себе в голову, что я изменяю ей. Милиция выяснила, что на её имя были заказаны билеты до Нью-Йорка, но на рейс она не зарегистрировалась. Машину не нашли. Могу предположить, что она рванула к Светке в Геленджик. И в море покупаться, и меня проучить. Пару раз она уже проделывала такие штуки. Ревнивица почище шекспировского мавра.

Смех дочери прозвучал как любимая мелодия, и на душе просветлело. Захотелось самому поверить в только что рассказанную небылицу. Прощальное письмо Ирины вместе с заявлением о разводе лежало в кармане его пиджака и жгло сердце почище опустевших счетов и проданного за спиной дома.

– Солнышко, пообещай, что бросишь этого напыщенного индюка.

Повисла неловкая пауза.

– Я сама уже подумываю о расставании… Странный привкус от нашего разговора, ты как будто прощаешься. Что-то случилось? Снова сердце? Я сейчас приеду.

– Нет, детка, все в порядке. – Матвей прошелся по кабинету, снимая напряжение: «Лучше бы я написал ей письмо». – Как на работе?

– Нормально на работе! – оборвала Геля. – Ты обманываешь! Зачем? Я уже не маленькая. Почему ты не доверяешь мне?

– Геля, поверь, я не просто так держу тебя подальше от своих дел. Меньше знаешь – дольше живешь. Так сейчас говорят.

– Ого!

– Прости, мне нужно ещё поработать. Только, пожалуйста, пообещай, что позволишь какому-нибудь более достойному парню окольцевать тебя.

– Тогда и ты пообещай… Нет, лучше поклянись, что не сделаешь ничего такого, что заставит меня плакать. Простых путей не бывает в жизни.

Матвей замер посреди комнаты, не сводя глаз с пистолета.

– Клянусь, – выдавил он.

– Спокойной ночи, мой самый-самый любимый человек во вселенной. Да, и учти, если я никого не найду, то вернусь жить к вам с мамой и буду проедать тебе плешь до скончания века.

– Любовь сама тебя найдёт, родная. Ты обязательно будешь счастлива.

Матвей положил телефон и подошёл к окну. Раздвинул шторы и отворил балконную дверь, впуская пасмурную сентябрьскую ночь. В камине догорали дрова. С балкона двухэтажного дома открывался вид на озеро, окружённое вековыми соснами. Звенящая тишина изредка нарушалась всплесками воды, а воздух был пропитан пряным ароматом хвои.

«Лёгких путей не бывает», – сколько раз в жизни Матвей сам говорил эту фразу, но сил бороться больше нет. И не сил, скорее, а желания. Внутри поселился вакуум, который требовалось заполнить добрым и вечным. «Вот ведь Геля!» – Матвей выдвинул ящик стола и наткнулся на маленькую икону Иисуса Христа. Она принадлежала ещё его маме. Закрыл глаза и задержал дыхание. В воспламененном мозгу пронеслось давно забытое: «Отче наш, иже еси на небесех…» Матвей прошёл в гардеробную и скинул официальный костюм, в котором ещё час назад собирался отправиться в мир иной. Он надел джинсы, чёрный кашемировый свитер, кожаную куртку, кинул в дорожную сумку документы, бритву, смену белья и вернулся в кабинет. Сердце ухало, как филин в ночи, но тело будто потеряло в весе. Матвей убрал пистолет в кобуру и надел её на ремень, фото и блокнот положил в карман сумки.

У ворот Матвей оглянулся. В свете фонаря дом показался чужим. Он и правда стал чужим. Ирина за спиной Матвея продала его. «Может ты и правильно сделала, что избавилась от него его. Мы никогда не были здесь счастливы. Я отдал бы жизнь, чтобы отмотать лет двадцать назад и вернуться с тобой в маленькую комнату на Лиговке». Матвей дрожащими руками запер калитку, зашвырнул ключ в кусты и, подняв воротник, быстро зашагал к шоссе.