Пленница моего сердца

Глава 1

Мемфис, штат Теннесси

Июнь 1862 года

Самый долгий день в году с его невыносимой летней жарой наконец подошел к концу, но даже ночь не радовала прохладой. Влажный воздух, казалось, лип к коже. Шторы из дамасского шелка, обрамлявшие высокие, до самого потолка, окна, висели неподвижно, словно картонные. Даже река, протекая внизу, не дарила спасительной свежести. Невыносимо душный день сменился невыносимо душной черной ночью.

Еще немного, и эта черная духота убьет ее, решила Мэри Эллен Пребл – она не может больше здесь находиться ни одной минуты.

Остановившись посреди тускло освещенной гостиной, Мэри круто повернулась и бегом бросилась к двери, а затем миновала коридор с прохладным мраморным полом и огромные двустворчатые, с веерными витражами парадные двери.

Спускаясь по ступеням старинного семейного особняка, стоявшего на высоком берегу Миссисипи, Мэри Эллен прекрасно понимала, что не следует разведенной женщине тридцати одного года от роду одной среди ночи бродить по окрестностям, особенно сейчас, когда город оккупировали войска северян, однако июньская жара вкупе с удушающим одиночеством заставили ее забыть об осторожности.

У живой изгороди высотой в половину человеческого роста, посаженной вдоль террасы над берегом, Мэри Эллен остановилась, чтобы отдышаться. Далеко внизу катила свои воды Миссисипи.

Еще мгновение, и она, покинув пределы своей частной собственности, стала спускаться вниз, к воде.

Полная луна освещала ей путь, внизу призывно серебрилась река.

Оказавшись на берегу, Мэри Эллен сняла туфельки и чулки, затем, приподняв юбки до колен, ступила на влажный песок и вздохнула.

Песок приятно холодил горящие ступни, и она улыбнулась от удовольствия, предвкушая, как, дойдя по косе до самого конца, поплещется немного в теплой речной воде. Всего лишь пару минут. А потом ей снова придется вернуться в одинокое заточение жаркого и пустого дома, стоящего на вершине утеса.

Не пройдя и нескольких шагов, Мэри Эллен заметила валяющуюся на песке купюру. Она недоверчиво покосилась на банкноту, решив, что кто-то за ненадобностью выбросил деньги, выпущенные Конфедерацией, однако, решив убедиться в правильности своей догадки, подошла поближе, подняла банкноту и посмотрела на свет. Надо же – хрустящая купюра в пятьдесят долларов, самые настоящие деньги!

Мэри Эллен огляделась. Впереди замаячила еще одна бумажка, за ней еще одна. Забыв о том, что юбки могут намокнуть, она бросилась подбирать деньги и вдруг увидела нечто заставившее ее замереть на месте.

Сабля, грозно поблескивая в лунном свете, торчала из песка, а возле нее возвышались вычищенные до блеска высокие черные сапоги. Небрежно брошенную рядом синюю куртку – военный мундир Армии Союза с желтыми орлами – знаками отличия капитана военно-морского флота – дополняли форменные штаны.

Мэри Эллен не на шутку разволновалась, от страха у нее волосы на затылке встали дыбом, а грудь сдавило тревожное предчувствие.

Она энергично завертела головой: где-то должен быть хозяин всего этого грозного обмундирования и денег, но она никого не видела. Ей очень хотелось схватить деньги и пуститься наутек вверх по отвесному берегу: видит Бог, деньги были ей очень нужны.

Так и не заметив никого поблизости, Мэри Эллен решила задержаться и осторожно приподняла синие штаны. Под ними на песке оказался маленький черный кожаный бумажник.

Однако Мэри Эллен – леди с безупречной репутацией, происходящая из семьи, весьма чтимой не только в штате Теннесси, но и по всему Югу, – с детских лет усвоила, как важно быть честной во всем. Правда, это было абсолютной истиной еще до войны, когда она и мысли не допустила бы о возможности заглянуть внутрь бумажника.

Опустив синие штаны на песок, Мэри Эллен еще раз тревожно огляделась, затем медленно опустилась на корточки, подняла маленький бумажник, заглянула внутрь и, увидев множество банкнот, судорожно вдохнув, принялась запихивать деньги в вырез лифа.

Внезапно руку Мэри Эллен накрыла худая смуглая рука, влажная от речной воды. Сильные пальцы сжали ее тонкую кисть.

Онемев от неожиданности, она инстинктивно обернулась и оказалась лицом к лицу с тем, кто поймал ее на месте преступления. Это был смуглый мужчина с черными как ночь волосами, с которых стекала вода, и блестящими влажными губами, изогнутыми в дьявольской усмешке. Глаза зловеще блестели, когда мужчина слегка повернулся и закрыл разворотом плеч луну.

Мэри Эллен словно оцепенела: страх сковал ее так, что она не могла пошевельнуться. С бешено бьющимся сердцем она разглядывала широкую грудь, покрытую вьющимися черными волосками; струйки воды стекали с покрывавших ее жестких волосков на ребра и плоский живот. Черная полоска сужалась книзу, доходила до пупка и дальше опять расширялась.

Мэри Эллен в ужасе вскрикнула и вскинула голову.

Купальщик был абсолютно голым!

Внезапно у ее уха раздался низкий мужественный голос, показавшийся ей смутно знакомым.

– Воровство у оккупантов карается смертью!

Сердце Мэри Эллен билось в груди так, словно хотело пробить грудную клетку. На подгибающихся ногах она шагнула ближе к незнакомцу, закрывая его наготу пышными юбками, но бесстыдник в ответ лишь презрительно засмеялся, а затем прижал ее к себе, и она почувствовала, как влага с его груди пропитывает лиф ее летнего платья.

– Неужели вы смущены, мадам? – язвительно спросил он.

Мэри Эллен наконец-то обрела дар речи и, глядя в светло-серые глаза, сверкавшие в темноте, крикнула:

– Да, разумеется! На вас нет одежды!

– Положим, это так, – спокойно ответил незнакомец. – Но вы меня уже видели в таком виде, и не раз. – Длинные узкие пальцы продолжали сжимать ее талию. – Неужели вы забыли те часы, которые мы нагими проводили вместе? Ты правда забыла, Мэри?

Мэри Эллен непроизвольно задрожала. Он назвал ее Мэри. Этого не мог сделать никто, кроме...

– Господи! – сдавленно проговорила она.

Этот высокий лоб, эти блестящие черные волосы... а еще огромные черные глаза под круто изогнутыми бровями, высокие скулы, прямой нос с узкой переносицей и широкий, с полными губами рот.

– Неужели Клей? Клей Найт – это в самом деле ты или?..

Глава 2

Мемфис, Теннесси

Жаркий августовский день 1840 года

– Клей! Клей Найт!

Девятилетняя Мэри Эллен Пребл мчалась вниз по ступеням Лонгвуда; светлые, цвета льна, волосы развевались на ветру, нарядная яркая юбка на лямках надулась колоколом.

– Клей, где ты? – позвала она своего товарища по играм, тихого темноволосого Клея Найта.

Мэри Эллен заметила его из окна своей спальни на втором этаже: он шел по усыпанной гравием дороге и нес под мышкой большую коробку. Это время ей следовало отдать послеобеденному сну – так было заведено у них в доме, но Мэри Эллен считала, что спать после обеда могут лишь младенцы и старики. Впрочем, о том, что она давно уже не ложилась спать в это время дня, не знал никто, кроме Клея. Каждый день в три часа Мэри сладко зевала и послушно отправлялась в свою комнату для двухчасового сна, который, по мнению ее родителей, был весьма для нее полезен, а оказавшись в своей огромной желто-белой спальне, либо читала любимые книжки, либо играла в куклы, благо их у нее было несметное множество, либо крутила сальто на пышной перине.

Иногда, обхватив руками тощие коленки, она сидела на подоконнике, глядя в открытое окно на идеально ухоженный сад, на извилистую, с песчаными отмелями ленту Миссисипи внизу и мечтала.

Отсюда она и заметила идущего по дороге Клея. Мэри Эллен не знала, что он придет, и начала отчаянно махать ему рукой, но он ничего не замечал, а крикнуть ему из окна она не могла из опасения побеспокоить мать, чья спальня находилась этажом ниже.

В конце концов Мэри Эллен соскочила с подоконника, торопливо натянула белую блузку и голубую в цветочек юбку на лямках поверх рубашки и понеслась вниз, не обращая внимания на укоризненное ворчание слуг.

Выбежав за дверь, она оказалась на залитой солнцем галерее, но, сколько ни вертела головой, так и не смогла увидеть Клея. Тогда она позвала его, но, не услышав отклика, подбоченилась, поджала губы и топнула ногой. Ее карие глаза заблестели от обиды. Забыв об осторожности, она изо всех сил позвала снова:

– Послушай, Клей, я не шучу: если ты сейчас же не отзовешься, я перестану с тобой разговаривать!

Ответа не последовало.

Жмурясь от яркого солнца, Мэри Эллен стала спускаться в сад. Оказавшись на нижней ступени, она огляделась и вдруг завизжала от восторга – смуглая от загара рука, протянувшись из-за ее спины, помахала перед ее носом пышным цветком магнолии, а потом Клей, смеясь, заступил ей дорогу.

– Ты, кажется, кого-то ищешь, Мэри? – спросил он, слегка потянув ее за льняную прядь.

– Ты противный! Тебе нравится меня мучить! – Она состроила гримасу и в притворном гневе стукнула его кулачком в грудь: – Почему ты не сказал мне, что придешь сегодня?

Клей пожал плечами и поднял с земли длинную плоскую коробку, которую Мэри не сразу заметила в тени разросшейся магнолии.

– Я и сам не знал, что приду. – Он показал на коробку: – Мама закончила работу раньше, чем думала, потому что миссис Пребл просила поскорее закончить платье. А потом она отправила меня сюда.

Мэри улыбнулась:

– Ладно, пошли со мной, пока мама спит. – Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, она побежала вверх по ступеням. – Коробку мы оставим у зеркала, – оглянувшись, пояснила она, – а потом пойдем на улицу и поиграем.

Клей кивнул и пошел следом.

Четыре года назад, когда шестилетний Клейтон впервые увидел неугомонную пятилетнюю Мэри Эллен Пребл, явившись в роскошный особняк Преблов, чтобы принести бальный наряд, сшитый его матерью-портнихой для красавицы Джулии Пребл, они, несмотря на разницу в их положении, стали друзьями, но разница по-прежнему оставалась существенной.

Юная Мэри Пребл была единственным обожаемым ребенком Джона Томаса Пребла, одного из самых богатых и влиятельных господ в Теннесси. В ту эпоху, когда миром правил хлопок, а Мемфис называли хлопковой столицей мира, хваткий и ловкий бизнесмен Пребл стал миллионером задолго до того, как ему стукнуло тридцать.

Он приказал построить роскошный дом на высоком берегу мутной Миссисипи еще за год до того, как на балу в Чарлстоне встретил женщину своей мечты. В тот самый миг, когда Томас увидел белокурую стройную красавицу, он решил, что она станет его спутницей на всю жизнь, а роскошный особняк стал свадебным подарком восемнадцатилетней невесте, красавице из Южной Каролины, принадлежавшей к благородному семейству Данвуди. По возвращении из Европы, где молодожены провели медовый месяц, который растянулся больше чем на три, муж перенес свою лучащуюся счастьем юную жену через мраморный порог ее нового дома.

На Джулию Лонгвуд произвел незабываемое впечатление.

Этот величественный белокаменный особняк с колоннами был назван в честь того дома, где Джон Пребл провел свое детство. На строительство и убранство средств не жалели: лучшие ткани и украшения везли сюда из Европы, серебряные дверные ручки и петли из Англии, каррарский мрамор для каминов из Италии, а зеркала из Франции.

В громадном доме угадывалось почтительное внимание к каждой детали. Гарнитур для гостиной из розового дерева на двадцать пять персон был изготовлен по специальному заказу, а музыкальный салон украшали золоченая арфа и пианино. Богатую обивку и шторы из дамасского шелка дополняли серебро от Рида и Бартона[1] и хрупкий севрский фарфор. Наверху, в просторной хозяйской спальне, стояла огромная кровать под балдахином из красного дерева, отражаясь в высоких зеркалах во французских золоченых рамах.

Просторный сад содержался в идеальном порядке двумя талантливыми садовниками, поражая не только разнообразием цветов, но и изысканностью ароматов. Радующие глаз гардении, гортензии, азалии и розы источали головокружительные запахи, а на зеленой лужайке в северной части сада находились мраморные солнечные часы с бронзовым гномом, на каменной физиономии которого красовалась надпись: «Я показываю время, только когда светит солнце».

В нескольких ярдах от солнечных часов белела ажурная шестиугольной формы беседка, которую закрывал от нескромных взглядов разросшийся орех. По решетке вились плющ и жимолость, а за беседкой располагалась просторная каретная, в которой умещались двуколка, нарядная ярко-голубая коляска и черная закрытая карета с золоченым гербом. Еще дальше в закрытой отапливаемой конюшне жили с десяток породистых скакунов, и все это великолепие принадлежало Томасу Преблу – молодому, влиятельному, богатому предпринимателю, женатому на красивой ясноглазой аристократке и к тому же владеющему самым красивым домом в Мемфисе – белым особняком на берегу Миссисипи. При этом Томас являлся хозяином громадных хлопковых плантаций, на которых трудилось несметное количество рабов.

В этой преуспевающей молодой семье чуть меньше чем через год после свадьбы, июньским утром 1831 года, появилась на свет Мэри Пребл. Уже через пару часов после рождения девочки в честь благословенного события счастливый двадцативосьмилетний отец закатил пир с икрой и шампанским прямо на зеленых лужайках Лонгвуда.

В это время его измученная родами жена и спящее дитя отдыхали в прохладном полумраке спальни. Вышколенные служанки и акушерки были готовы исполнить любой каприз юной матери, а гордый, сияющий от счастья отец принимал поздравления от аристократов и бизнесменов города. Тогда же он дал обещание, что, как только жена придет в себя, он закатит еще более роскошный пир.

Зато день, когда на свет появился Клейтон Найт, никаким празднеством отмечен не был. В мае 1830 года, за год до того, как Мэри Эллен Пребл под фанфары открыла глаза, Клейтон Террел Найт был в муках рожден в жаркой, душной комнате грязной квартиры, в четырех милях от Мемфиса.

Разумеется, званых вечеров по поводу счастливого события не устраивалось – никто даже не зашел поздравить гордого отца, да и сам отец не присутствовал при рождении сына.

О рождении Клейтона Террела знали только его измученная мать и полуслепая повитуха. О том, что у него родился сын, усталый и промотавшийся вдрызг отец узнал, только когда явился домой после трехдневного отсутствия с единственным желанием побриться и поесть горячую домашнюю еду.

Смуглый полуграмотный мачо Джексон Найт пользовался большим успехом у противоположного пола и не испытывал никакой тяги к домашнему очагу. Семейная жизнь и связанная с ней ответственность никак не прельщали его, а к честному труду он испытывал нескрываемое презрение.

Что Джексон действительно любил, так это азартные игры, выпивку и доступных женщин.

Не было на свете человека более довольного жизнью и собой, чем сероглазый и черноволосый Джексон Найт, когда он сидел за столом, обтянутым зеленым сукном, со стаканом рома в одной руке, засаленными картами в другой и с пышной красоткой на коленях.

Не мудрено, что в жизни его несчастной жены Анны радостей было куда меньше. Она вышла замуж за человека ниже ее по происхождению против воли своего овдовевшего отца, героя войны 1812 года, адмирала Клейтона Л. Тайгарта. Пожилой моряк не одобрял этого союза, зато до обожания любил единственную дочь и отдал все свои скромные сбережения на ее приданое.

Однако деньги так и не пошли на строительство дома для Анны, как хотел адмирал: беспутный Джексон Найт промотал приданое жены меньше чем за год и Анна так и не увидела ни пенни из этих денег.

Постепенно чувства, которые она питала к Джексону Найту, сошли на нет в долгих часах тревожного ожидания супруга, имевшего обыкновение являться домой среди ночи и приносить с собой запах дешевых женских духов.

Лишившись надежды на счастливое супружество, всю свою любовь Анна посвятила сыну, рожденному от никчемного, но красивого отца. По крайней мере ее сын мог гордиться одним выдающимся предком – дедом со стороны матери. Если Господь будет милостив, думала она, он наделит ребенка отцовской красотой и доблестью деда.

Однажды утром, перед самым рассветом, когда Клей был еще младенцем, до Анны дошла весть о том, что Джексона Найта закололи ножом в пьяной драке, но это не стало для нее потрясением. Если смерть мужа и внесла перемены в ее жизнь, то лишь к лучшему – теперь у нее оставалось больше денег на еду и прочие жизненно необходимые вещи.

После смерти мужа миссис Найт смогла скопить достаточно, чтобы переехать с маленьким сыном в скромный домик в немецкой слободе, что расположилась в миле от города, где с энтузиазмом принялась обставлять новое жилье, вдыхая в него тепло и уют настоящего семейного очага. На самое почетное место – над камином в гостиной – она повесила портрет отца в золоченой раме.

Расплатившись за дом и обстановку, наладив быт, Анна смогла наконец перевести дух; теперь у нее было достаточно времени и сил, чтобы применить свой вкус и талант к работе, которая ей по-настоящему нравилась, и она стала брать заказы на изготовление нарядной женской одежды.

Анна работала на совесть, искренне стремясь к тому, чтобы платье украшало хозяйку, а не наоборот. Талант ее не остался незамеченным – молва о портнихе-кудеснице дошла до самых богатых домов Мемфиса. Со временем Анна стала шить только для избранного общества, зарабатывая на относительно достойную жизнь для себя и своего сына.

Как-то на балу, посвященном приезду в город представителей одного из европейских дворов, внимание Джулии Пребл привлекло весьма необычное и очень красивое платье. Счастливая обладательница наряда, известная в Мемфисе матрона, охотно согласилась сообщить Джулии имя и адрес портнихи, после чего Анна Найт была приглашена в Лонгвуд. Первый заказ она выполнила в кратчайшие сроки и с отменным качеством. За первым заказом последовал второй, за ним еще и еще.

Теперь, когда популярность Анны стремительно росла, времени на отдых у нее почти не оставалось – вот почему она призвала на помощь своего маленького сына.

Сообразительный и исполнительный, Клейтон выполнял работу, которую другому ребенку его возраста вряд ли поручили бы. В противоположность отцу он рос на удивление ответственным человеком.

Анна Найт, женщина мудрая и чуткая, ни разу не сказала ни одного плохого слова о покойном отце Клейтона, вместо этого она рассказывала сыну истории о том, каким рассудительным человеком был его отец – Джексон Найт.

При этом ненавязчиво и в доступной форме она демонстрировала ребенку, насколько ценится в обществе честность и верность данному слову, а сам Клейтон с ранних лет видел, какое удовлетворение может дать человеку честная, на совесть выполненная работа.

Анна часто рассказывала Клейтону о подвигах деда, чей портрет в золоченой раме висел на самом видном месте над камином, убеждая, что таким дедом он должен гордиться и стараться походить на него во всем.

Застенчивый и милый, Клейтон рос счастливым, здоровым и хорошо приспособленным к жизни ребенком, и он с удовольствием сказал «да», когда его вечно занятая мать попросила выполнить для нее одно очень важное поручение.

Клейтон внимательно слушал Анну, когда она объясняла ему, как добраться до Лонгвуда, и предупреждала, чтобы он не разговаривал с незнакомцами и не отклонялся от маршрута. В первый раз Анна Клейтон отправляла сына в белый особняк на высоком берегу Миссисипи – отнести туда только что законченный ею бальный наряд.

Светло-серые глаза тревожно блестели на загорелом лице, детские ручонки обхватили большую плоскую коробку, и Клейтон послушно отправился прямиком в Лонгвуд. Оказавшись на месте, он поднялся по ступеням к парадному входу, но только собрался открыть дверь, как навстречу ему выскочила маленькая светловолосая девочка и улыбнулась ему. Разумеется, он тоже улыбнулся ей в ответ, не обращая внимания на то, что у него как раз выпали два передних молочных зуба. Маленькая девочка, решив, что это очень забавно, засмеялась, он тоже засмеялся.

Так Клейтон Найт впервые встретил Мэри Эллен Пребл.

Глава 3

Мэри Эллен и Клей тут же стали друзьями.

Клей часто бывал в Лонгвуде, как и его мать, которая теперь обшивала только избранных. Заказчицы Анны считали, что им крупно повезло, и одной из этих привилегированных особ была Джулия Пребл, так что Анне приходилось много времени проводить с хозяйкой Лонгвуда, обсуждая фасоны новых нарядов и делая примерки.

Джулия Пребл относилась к талантливой портнихе скорее как к почетной гостье, нежели как к прислуге – вот почему в Лонгвуде Анне не приходилось пользоваться служебным входом, как в других богатых домах. Джулия дала наказ слугам, чтобы Анну всегда пропускали через парадный вход и провожали в роскошную гостиную на первом этаже.

Джон Томас и Джулия Пребл испытывали к терпеливой и незлобивой Анне Найт искреннюю симпатию и жалели ее. Если бы Анна Тайгарт более разумно подошла к выбору мужа, и жизнь ее, и общественное положение могли бы быть совсем иными.

Также хозяевам особняка нравился воспитанный и вежливый сын Анны. Никто не возражал против того, чтобы неугомонные дети свободно бегали по саду и по дому, никому и в голову не приходило за ними присматривать. Все соглашались в том, что ребятишки на редкость хорошо ладят. Джон и Джулия знали, что им не о чем беспокоиться, если их единственная дочь находится в обществе Клея, поскольку Клейтон Найт был ответственным молодым человеком и всегда следил за тем, чтобы с Мэри Эллен ничего не случилось.

Мэри Эллен с той минуты, как она научилась ходить, росла настоящим сорванцом: ей нравилось бегать, озорничать, играть в догонялки и лазать по деревьям не меньше любого мальчишки. Вместе с Клеем они удирали из сада в лес, воображая себя искателями приключений и путешественниками, осваивающими новые земли.

Мэри обожала воду, и ей позволяли спускаться вниз, к реке, конечно, если она была с Клеем. Они любили смотреть на гигантские пассажирские паромы, плывущие вниз и вверх по реке, наблюдать за тем, как грузят на корабли огромные мешки с хлопком.

Завороженно глядя на бурную речную жизнь, Мэри Эллен как-то спросила Клея, хотел бы он работать на реке, когда закончит школу. Может, он хочет стать капитаном речного флота?

– Нет, – не задумываясь ответил Клей. Его серебристо-серые глаза сверкали от возбуждения. – Ты ведь прекрасно знаешь, что я хочу поступить в морскую академию.

Мэри действительно знала об этом: Клей постоянно собирал морские карты, атласы, книги о дальних странах и часами сидел за этими книгами и картами. Часто он говорил о своем дедушке, изучая рассказы матери о храбрости адмирала Тайгарта. Для Клея дед был настоящим героем, как и молодой офицер военно-морского флота, который родился в Ноксвилле. Дэвида Глазго Фэррагута[2], как он надеялся, ждала блестящая карьера; Клей верил, он будет служить под командованием блестящего Фэррагута.

– Для меня существует лишь глубоководный флот, – утверждал Клей. – Когда-нибудь я обогну Мыс Доброй Надежды и буду бороздить семь морей. – Замолчав, он мечтательно вздохнул, а потом добавил: – Зато ты можешь стать капитаном речного парохода.

– Я? – Мэри Эллен состроила гримасу. – Нет, не могу. Я девочка, а ты глупый мальчишка.

– В самом деле? – Темные брови Клея взметнулись вверх, словно он очень удивился этому факту. Потом пристально взглянул в ее грязное личико, придирчиво осмотрел спутанные светлые волосы. – Ты меня обманываешь.

Он засмеялся и успел выбросить вперед руки за мгновение до того, как она бросилась на него с кулаками. Клей действительно никогда не воспринимал Мэри Эллен как существо противоположного пола, она была просто другом. То же можно было сказать и о ней. Клей был ее другом, товарищем и наперсником.

Несколько лет они вместе учились в школе и играли, как обычно играют мальчишки, но однажды все же настал день – сперва для Клея, потом и для Мэри Эллен, – когда они вдруг с полной ясностью осознали, что принадлежат к противоположным полам.

Клей сделал это открытие неожиданно в один недоброй памяти новогодний вечер, когда он, дрожа от холода, проделал неблизкий путь от дома до Лонгвуда, чтобы поздравить Мэри Эллен, вернувшуюся с зимних каникул, которые она провела с родителями.

Преблы отправились в Южную Каролину, чтобы отметить Рождество с семьей Джулии Пребл, и должны были вернуться в Лонгвуд в первый день нового, 1845 года.

Когда карета подкатила по мостовой к дому, Клей бросился к экипажу.

Мэри Эллен, разумеется, выскочила первой – ее золотистые кудряшки сверкали в неярком зимнем солнце; подбежав к Клею, она, как это бывало тысячу раз прежде, крепко обняла его и чмокнула в смуглую щеку.

– Соскучился по мне, да? – задорно спросила она.

Клей отреагировал как всегда, когда импульсивная Мэри Эллен демонстрировала ему свою горячую привязанность: он состроил кислую мину и демонстративно вытер щеку там, где она его поцеловала.

– Вообще-то нет, – буркнул он. – Слишком был занят.

Однако сердцебиение выдало его ложь.

Мэри счастливо засмеялась и потащила юношу к дому.

– Не надо притворяться, Клей, я знаю, что ты скучал по мне так же сильно, как и я по тебе. Скажи мне, что ты скучал, не то я тебя ущипну.

Клей наконец смилостивился и улыбнулся:

– Ну если только совсем немножко.

В ту ночь, после того как встреча с Мэри Эллен осталась далеко позади, Клей никак не мог уснуть: волнующий эпизод встречи все никак не шел у него из головы. Мэри миллион раз обнимала и целовала его, но до сих пор ни ее поцелуи, ни объятия на него так не действовали. Утро приближалось, а он все никак не мог уснуть, вспоминая прикосновение ее теплых нежных губ и чистый запах золотистых волос.

К пятнадцати годам Клей уже был без памяти влюблен в Мэри, но он никак не решался сказать ей о своем чувстве. Он вообще никому не говорил о своей любви, решив хранить эту тайну до тех пор, пока Мэри не повзрослеет и не поймет, что она тоже его любит, если, конечно, это в самом деле случится.

А если ей не суждено его полюбить – что ж, он будет хранить свою тайну вечно.

За памятной ночью потянулись дни и недели, обернувшиеся для Клея сладкой мукой. Они с Мэри по-прежнему все время проводили вместе, но теперь все выглядело по-другому, по крайней мере для него.

Всякий раз, когда Мэри улыбалась ему, называла его по имени, прикасалась к нему, он чувствовал слабость в коленях и едва удерживался от желания обнять ее дрожащими от страха руками и прижать к своему отчаянно бившемуся сердцу.

Пришло лето, а вместе с летом – новые мучения.

– Пойдем плавать, – позвала Мэри в первый по-настоящему теплый день, когда молодой человек пришел навестить ее в Лонгвуд.

– Нет, не думаю, что нам стоит это делать. – Клей потупился.

– Клейтон Террел Найт, что это с тобой? С чего ты взял, что нам не стоит этого делать? – Мэри не верила своим ушам. – Разве мы с тобой каждый год не ходили плавать, когда погода позволяла?

– Да, но... – Он так и не нашелся что сказать.

– Ну так в чем же дело?

Клей смотрел в ее темные глаза и не мог отвести взгляда.

– Боюсь, ты не поймешь. – Он покачал головой.

– Я что, тупая? Давай объясняй.

Клей нервно засмеялся, он не мог назвать ей истинную причину.

– Послушай, Мэри. Я не хочу плавать, вот и все.

– Ну и оставайся тут, зануда, – в запальчивости выкрикнула она. – А я пойду плавать без тебя.

Клей едва успел удержать ее за руку.

– Ты же знаешь, что тебе не велят купаться одной.

– Да, знаю, – сказала она и обезоруживающе улыбнулась. – Поэтому ты должен пойти со мной. Ну пожалуйста...

Клею ничего другого не оставалось, как сдаться, и они пошли плавать.

Спуск вел к их излюбленному местечку – безлюдной заводи в трех милях от порта Мемфиса, которую они обнаружили пять лет назад. С тех пор считали этот уютный уголок в тени деревьев своим тайным убежищем. И действительно, постороннему не так легко было обнаружить это место, отгороженное скалами как от берега, так и от главного русла реки.

Раскрасневшись от радостного возбуждения, Мэри скинула туфли, как только они подошли к заводи. С чарующей непосредственностью она через голову стянула платье, стащила кружевную нижнюю юбку, оставшись только в лифчике и панталонах.

– Кто последний, тот дурак! – крикнула она и, зажав нос двумя пальцами, с удовольствием нырнула в чистую прохладную воду.

Однако Клей все еще стоял на берегу, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец не заставил себя раздеться до белья. Но присоединиться к Мэри он так и не решился, поскольку слишком хорошо знал ее. Если он прыгнет в воду, ей захочется поиграть, и она станет подныривать под него, а потом оседлает, изображая наездницу верхом на коне. Прежде это бывало не раз, но сейчас Клей не был уверен в том, что сможет выдержать такое.

Он медленно опустился на корточки:

– Пожалуй, сегодня я пас...

– Да? Но мне же холодно! – крикнула Мэри Эллен, стуча зубами. – Это ты нарочно меня раздразнил, чтобы заставить прыгнуть в ледяную воду!

Он усмехнулся и промолчал.

– Ну хватит, Клей, я совсем заледенела!

Взяв в руки полотенце, Клей медленно подошел к кромке воды:

– Почему бы тебе не вылезти из воды?

– Да, ты, наверное, прав. – Она подплыла к нему и, протянув руку, позволила вытащить себя на берег. Несмотря на то что солнце стояло в зените и палило нещадно, Мэри вся дрожала, зато Клея, который смотрел на нее во все глаза, внезапно бросило в жар.

Мэри стояла перед ним, в своей ребяческой невинности не осознавая, как очаровательна ее распускающаяся весенняя женственность. Закинув руки за голову, она выжимала воду из длинных золотисто-льняных волос, совершенно не замечая того, что намокшее белье нисколько не скрывает от глаз спутника стройное девичье тело.

Зато Клей не мог этого не замечать.

Смуглое лицо его горело от стыда – как ни старался, он не мог отвести взгляда от тугих сосков, приподнимавших липший к телу намокший батист. Затаив дыхание, он скользнул глазами вниз, туда, где между бледных бедер прорастал золотистый пушок, и задержался взглядом на этом запретном месте лишь на долю секунды, после чего рывком отвернулся и накинул на плечи Мэри Эллен полотенце, словно стараясь защитить ее от жара своего же взгляда.

– Вытри меня. – Она поежилась под теплым полотенцем.

– Сама вытирайся, – пробурчал Клей непривычно грубо и стремительно отошел от нее.

– Да что с тобой сегодня? – Мэри Эллен с недоумением посмотрела ему в спину. – Может, я чем-то тебя обидела?

Клей беспомощно зажмурился, потом сжал руки в кулаки:

– Нет, ничего. Все хорошо, Мэри, только, пожалуйста, одевайся побыстрее, и пойдем отсюда.

Мэри всегда была более нетерпеливой и импульсивной, чем Клей; она почувствовала, что должна непременно все ему рассказать, в тот самый день, когда поняла, что любит его. Правда, случилось это не в самый подходящий момент – в школе на уроке английского.

Мисс Закери, худосочная старая дева в роговых очках и бесформенном платье, преподавала английскую литературу двум классам сразу, и из-за этого, несмотря на то что Мэри Эллен была на класс младше Клея, на этот предмет они ходили вместе.

Стояло хмурое февральское утро, и почти всем ученикам в душном классе очень хотелось спать. Мисс Закери вызывала их по одному, заставляя по выбору либо читать короткие сочинения о любимых писателях, либо декламировать любимые стихи. Сидя на задней парте, Мэри радовалась тому, что ее очередь придет не скоро.

Сквозь дремоту она услышала, как мисс Закери вызвала Клея, и подперла кулаком подбородок. Ее веки сами опустились...

В полусне она слышала знакомый голос Клея, который читал свое любимое стихотворение – сонет о море. Ритм стихотворения завораживал, и даже самые шаловливые ученики затихли, слушая его. В классе воцарилась полная тишина – звучал лишь четкий голос Клея Найта.

Внезапно Мэри открыла глаза и удивленно уставилась на Клея, стоявшего посреди класса. Лицо его выглядело смуглым даже посреди зимы, волосы были слегка растрепаны, глаза его, опушенные ресницами, длиннее которых она не видела ни у кого из мальчиков, чуть поблескивали странным светом. Клей был высоким, выше большинства сверстников, и стройным, даже худым, но при этом широким в плечах; его свежевыстиранная рубашка была аккуратно отглажена, как и суконные темно-коричневые брюки. Он стоял, слегка расставив ноги, словно для устойчивости, правая рука согнута в локте, кисть поднята. Удлиненные пальцы придерживали зачитанную книгу так бережно, словно это было драгоценное первое издание. Он почти не заглядывал в текст – как будто знал всего Байрона наизусть.

Мэри Эллен задрожала.

Она неподвижно смотрела на мальчика, которого знала почти столько же, сколько себя помнила, и ей вдруг показалось, что она видит его впервые. Здесь и сейчас Мэри поняла, что любит его. Больше того, она знала, что будет любить его до самой смерти!

Разумеется, она должна была немедленно ему об этом сообщить – а как же иначе!

Как только прозвенел последний звонок и дети шумной толпой выбежали за ворота школы, Мэри лихорадочно принялась искать глазами Клея, который всегда ждал ее после уроков. Точно так же ждал он ее и сегодня, прислонившись спиной к красной кирпичной стене школы; холодный ветер трепал его черные волосы, руки он скрестил на груди.

Серые глаза его зажглись, едва он заметил Мэри, и Клей, улыбнувшись, пошел ей навстречу. Однако улыбка его померкла, когда он увидел на лице своей подруги выражение мрачной решимости.

– Что с тобой? – спросил он, заглядывая ей в глаза. – У тебя что-то стряслось? – Он заглянул ей в глаза. Грудь его сдавило от тревоги за нее.

– Да, пожалуй, – потупилась Мэри Эллен. – То есть... Я должна тебе кое-что рассказать.

– Ну так говори скорее, – стараясь не выдать волнения, потребовал Клей. – В чем дело?

Мэри решительно тряхнула белокурыми кудряшками:

– Нет, здесь не могу – кругом столько людей... – Мэри обвела взглядом двор.

– Тогда где? Ты же знаешь, мне пора на работу. – Клей действительно после школы подрабатывал в компании, торгующей хлопком, чтобы скопить денег на дальнейшую учебу.

– Да, я знаю. – Мэри нерешительно посмотрела в сторону ожидавшей кареты с фамильным гербом. – Давай сделаем так: Сэм подвезет тебя до твоей работы, а по дороге я тебе все скажу.

Оказавшись в уютном полумраке экипажа, Клей с удовольствием откинулся на спинку бархатного сиденья, но так и не смог расслабиться; его нервозность лишь возрастала с каждой минутой.

– Так что же все-таки случилось? – наконец спросил он.

Экипаж тронулся с места, вливаясь в транспортный поток самой запруженной улицы города, и тут темные выразительные глаза Мэри встретились с глазами Клея. Взяв его за руку, звонким девичьим голоском она сказала:

– Я люблю тебя, вот что.

Дыхание обожгло ему грудь. Этого не может быть! Вероятно, Мэри имела в виду, что любит его как друга.

– Я это давно знаю, – ровным голосом произнес Клей. – И я тоже тебя люблю.

– Нет, не то. Ты не понимаешь... – Мэри возбужденно сжала его руку и поднесла к своей груди. – Я влюблена в тебя и хочу стать твоей возлюбленной. А еще я хочу, чтобы ты тоже меня полюбил. Ты обещаешь?

Чего-то подобного Клей ждал уже давно, и теперь, когда желанный миг наконец настал, он просто онемел. Глядя на очаровательную девушку, только что признавшуюся ему в любви, он думал о том, не снится ли ему все это и действительно ли она имела в виду именно то, что сказала.

– Мэри, – произнес он наконец, лаская ее теплым взглядом серых глаз. – Ты и есть моя любимая, моя единственная. Я люблю тебя с того самого январского дня, когда прошлой зимой ты вернулась из Южной Каролины и поцеловала меня.

– Но, Клей, – Мэри от удивления округлила глаза, – это же было больше года назад!

– Я знаю.

Мэри Эллен счастливо засмеялась.

– Но почему ты мне сразу не сказал?

Клей прикоснулся к светлой прядке у ее виска:

– Я боялся. Боялся, что ты можешь не ответить мне взаимностью, ведь ты еще слишком молода...

– Слишком молода? – Мэри обиженно надула губы: – Ничего себе! Мне уже целых пятнадцать лет!

– Да, верно. – Клей улыбнулся; он был без ума от этой полуженщины-полуребенка. Ему вдруг захотелось обнять ее крепко-крепко, задушить в своих объятиях. – Я знаю, любимая.

– Моя мама вышла замуж за отца, когда ей исполнилось восемнадцать, – затараторила Мэри Эллен, – и она родила меня, когда ей было девятнадцать. Знаешь, в Южной Каролине у меня есть незамужняя кузина, которой двадцать один год; так вот, все говорят, что она старая дева. И не смей думать, что я еще ребенок. – Она замолчала, но потом вдруг выпалила: – Я бы поцеловала тебя, но не знаю, как это делается. Ты меня научишь?

– Попробую, хотя я тоже не знаю, – честно признался Клей.

– Ладно, тогда давай скорее учиться. – Мэри закрыла глаза и сложила губы бантиком, а потом решительно прижалась к нему всем телом.

– Послушай, я не могу целовать тебя здесь: вокруг полно людей, и кто-нибудь может заглянуть в окно кареты.

Мэри открыла глаза:

– Да, ты прав, как всегда. – Она засмеялась, скорее всего от переполнявшей ее радости бытия, оттого, что она была молода и счастлива, оттого, что была влюблена.

Уцепившись за руку спутника, Мэри крепче прижала ее к своей груди.

– Чувствуешь, как бьется сердце, Клей? Мне кажется, я могу умереть в любую секунду.

Его ладонь лежала как раз под ее левой грудью, и молодой человек чувствовал, как сильно и часто бьется ее сердце. Это так его возбудило, что у него самого сердце пустилось вскачь.

Заглянув в ее темные искристые глаза, Клей торжественно произнес:

– Мэри, обещай мне, что твое сердце никогда не будет биться так ни для кого, кроме меня.

– Обещаю. Оно и не может биться ни для кого другого, раз принадлежит тебе.

Глава 4

Почти год их отношения продолжали оставаться на стадии нежной невинности: они то и дело держали друг друга за руки и обменивались неловкими торопливыми поцелуями. Никаких попыток скрыть свои чувства от окружающих они не предпринимали, и, поскольку отношения их были у всех на виду, родители Мэри Эллен не слишком на этот счет беспокоились. Преблы, в особенности Джон Пребл, были убеждены в том, что, если бы между юными влюбленными что-то произошло, их поведение сразу бы их выдало. В результате Мэри и Клей оставались столь же открыты друг другу и так же свободны в проявлениях своих эмоций, как в ту пору, когда были детьми.

Джон Томас Пребл считал, что скорее было бы странно, если бы события развивались иначе. Эти двое детей росли вместе, Клей присматривал за Мэри Эллен, был ее лучшим другом и ярым защитником, она всегда с уважением относилась к Клею, полагалась на него, доверяла ему. Теперь, когда девочка выросла и, следуя примеру своих подруг, захотела иметь поклонника, выбор ее самым естественным образом пал на молодого человека.

На время.

– Она ведь перерастет это чувство, не так ли, дорогой? – тревожно спрашивала мужа Джулия Пребл.

– Конечно, перерастет, дорогая, – уверенно отвечал Джон Томас.

Этот разговор происходил поздно вечером в спальне.

Джулия Пребл в небесно-голубом пеньюаре сидела за туалетным столиком и расчесывала щеткой длинные шелковистые волосы.

Красивый и элегантный в атласной дымчато-серой домашней куртке и темных брюках хозяин Лонгвуда затушил сигару, закрыл книгу и поднялся с кресла. Подойдя к жене со спины, он опустился на колени и положил руки на ее молочной белизны плечи, а затем, наклонившись к ней, прижался губами к ее затылку и проложил влажную дорожку из поцелуев к ключице.

Когда он наконец поднял голову, темные мерцающие глаза его встретились в зеркале с глазами жены.

– Мэри Эллен считает себя женщиной, – с легкой насмешкой произнес он. – Но это не так, она всего лишь девочка, вообразившая себя влюбленной. Пока она вырастет, с ней такое повторится с десяток раз, не меньше. – Джон ободрил жену улыбкой. – Скоро в Лонгвуде будет столько ухажеров, что нам придется сильно напрячь память, пытаясь упомнить их имена.

Джулия Пребл задумчиво кивнула.

Этот разговор был далеко не первым: Джон Томас и Джулия желали одного – счастья своей единственной дочери. Ни отец Мэри Эллен, ни мать не имели ничего против Клея лично, но на роль зятя он явно не годился, даже несмотря на то что оба они были самого высокого мнения об Анне Найт и любили ее сына, как своего. Тем не менее Найты принадлежали совсем к другому классу, более низкому, и в обществе патрициев, к коим относились и Преблы, считались «белым мусором». Выдать единственную дочь за сына пропойцы и портнихи они, разумеется, не могли.

– Дай Мэри Эллен немного времени, – сказал жене Джон Томас, – и она забудет о существовании Клея Найта.

Джулия положила ладонь на крепкую грудь мужа.

– Полагаю, ты прав, Джон, – с улыбкой сказала она, – прав, как всегда. Мэри Эллен такая яркая, такая хорошенькая девочка и такая общительная, она успеет вскружить голову не одной дюжине молодых людей, пока выберет своего единственного.

– Так и будет. – Джон Томас Пребл важно кивнул. – Она будет кружить голову точно так же, как мне вскружила голову ее мать, – галантно добавил он и, не отпуская взгляд жены в зеркале, медленно приспустил с ее плеч бретели пеньюара и ночной рубашки. Так же медленно он обнажил ее полную грудь, продолжая смотреть на нее в зеркало до тех пор, пока белые стройные руки не высвободились окончательно и тонкий шелк не собрался мерцающими складками у пышных бедер. – Да, моя любовь, – хрипло пробормотал он, – от одного твоего вида у меня голова идет кругом.

У Джулии Пребл по коже побежали мурашки. Она отлично знала, что муж собирался делать, и едва могла дождаться, когда он начнет.

Она потянулась как кошечка, а Джон, поднявшись с колен, встал у нее за спиной и, сжав ее голову обеими ладонями, наклонился и поцеловал жену в душистую золотую макушку.

Потом он легко подхватил ее на руки и понес в огромную, с четырьмя столбиками кровать.

Джулия Пребл тихо вздохнула – зеркала в золоченых рамах бессчетное число раз отразили то, как нежно Джон Томас опускает ее ноги на пол возле постели, как с тихим шелестом падают к ее ногам на пушистый персидский ковер последние покровы. Увидев огонь, вспыхнувший в его глазах, Джулия протянула руку к атласному поясу куртки, распахнула полы и обнажила его грудь.

Джон Томас судорожно вздохнул, и вскоре все за пределами этой спальни было забыто на несколько благословенных часов, пока супруги и любовники, Джон и Джулия, утоляли страсть друг друга.

– Поцелуй меня, – жадно бормотал Клей. – Не останавливайся, целуй меня, любимая.

Мэри Эллен охотно раскрыла губы ему навстречу.

С тех пор как они поцеловались впервые, их знания о поцелуях серьезно пополнились. Они неустанно экспериментировали, исследуя те чудесные ощущения, ту меру экстаза, которую мог подарить поцелуй. Инстинкт помог им обнаружить, что поцелуй – нечто гораздо большее, чем просто слияние губ, и если даже до совершенства в искусстве поцелуя им было еще далеко, то путь ими все равно был пройден немалый.

Первый поцелуй свершился только спустя неделю с того дня, когда на уроке английской литературы Мэри Эллен совершила открытие – поняла, что любит Клея. Задержка произошла не по вине влюбленных, просто все время кто-то был рядом, что обоих влюбленных сильно раздражало.

И вот через неделю мучительного ожидания – неделю, которая обоим показалась чуть не годом, – им выпала нежданная удача: возможность остаться наедине возникла тогда, когда они убежали в беседку на нижней террасе.

Клей привел Мэри в увитую плющом белую беседку, усадил на одну из двух белых скамеек, а сам сел напротив. Некоторое время он бездействовал, глядя на простиравшийся газон с пожухлой коричневатой травой. Сейчас, когда возможность наконец представилась, Клей страшно занервничал и никак не мог собраться с духом, дыхание его опасно участилось, а ладони взмокли от пота, несмотря на февральский холод.

– Я не знаю, как целоваться. Я же сказал, что никогда не целовал девочку...

Мэри наклонилась и взяла его за руку.

– Я рада, – честно ответила она. – Меня тоже еще никто не целовал. Мы можем учиться вместе, разве нет?

– Пожалуй. – Клей кивнул и подвинулся на край скамьи. Мэри Эллен сделала то же самое, и колени их соприкоснулись. Теперь их лица оказались на расстоянии всего лишь пары дюймов друг от друга. Мэри Эллен затаила дыхание, когда ладони Клея нежно сжали ее лицо.

Мэри поежилась и с детской откровенностью сказала:

– А вот я не знаю, куда девать руки.

Клей улыбнулся:

– Куда хочешь, любимая.

Не слишком уверенная, что действует правильно, Мэри положила ладони ему на колени, и ее чуткие пальцы ощутили твердость мышц под сукном его брюк.

Серебристо-серые, как море в шторм, глаза Клея засветились нежностью, он приподнял ее подбородок и осторожно поцеловал.

Этот поцелуй был краток и совершенно невинен. Две стыдливые пары губ встретились, соприкоснулись и поспешили отступить. Однако для самих подростков этот поцелуй стал волнующим и захватывающим событием. Заглянув в разрумянившееся лицо Мэри Эллен, Клей почувствовал внутри себя такую необъятную любовь, такую нежность, что ему показалось: сердце вот-вот взорвется от переполнявших его чувств. Вместе с необъятной нежностью в его душе появилось еще одно чувство – чувство собственности: пожалуй, он уже готов был ее ревновать.

– Ты никогда в жизни никого больше не должна целовать, Мэри, – не слишком уверенно сказал он.

– Не буду, – счастливым голосом ответила она.

– Ты моя. Отныне и навсегда. Ты в моем сердце. Ничьи губы не должны тебя касаться, кроме моих, ничьи руки не должны тебя обнимать, кроме моих. Ты согласна?

– Согласна, – мечтательно протянула она. – А теперь поцелуй меня еще раз.

Их прикосновения, их потребность друг в друге с того дня претерпели изменения.

В мае Клею исполнилось семнадцать, а Мэри Эллен через неделю исполнялось шестнадцать. В субботу, двадцать седьмого июня, она станет взрослой девушкой.

С того первого стыдливого поцелуя в беседке прошло больше года. Теперь их поцелуи стали другими – жаркими, долгими, волнующими. Вне зависимости от того, сколько они целовались и как крепко прижимались друг к другу, им уже не удавалось чувствовать себя вполне удовлетворенными.

Они любили друг друга, они хотели друг друга, и всякий раз, когда были вместе, поцелуи их становились все горячее, все опаснее. Они чувствовали томление, смутную неудовлетворенность, проявлявшую себя все отчетливее. Клею в этом смысле приходилось тяжелее, чем Мэри Эллен; он хотел ее невыносимо и в то же время чувствовал себя обязанным хранить ее и оберегать даже от самого себя. Кто старше, тот и мудрее, а это означало, что он за нее отвечал. Он заботился о ней, следил, чтобы никто не причинял ей вреда. И в конце концов дал себе клятву, что никогда не воспользуется ее доверием.

Но, видит Бог, он так хотел ее!

Клей не знал, сколько еще сможет вынести эту пытку. Он не мог спать по ночам и все время думал о ней. Страсть истерзала его, но винил он в этом только себя, а никак не Мэри Эллен. По-мужски сражаясь с демонами своей мрачной сексуальности, демонами, склонявшими его все ближе к неизбежному акту соблазнения своего белокурого ангела, своей Мэри, Клей не знал, хватит ли у него сил для дальнейшей борьбы.

Глава 5

Суббота, 27 июня

Шестнадцатый день рождения Мэри Эллен Пребл

Долгожданный день настал.

За месяц до великого события были разосланы приглашения, выгравированные золотом на гербовой бумаге, а за несколько недель до события составлено меню. Из Нового Орлеана выписали двух самых знаменитых поваров, и в помощники им были нанят целый сонм поварят. Ранним субботним вечером прямо из гэмбилловской пекарни привезли огромный белоснежный торт и сотни других сладостей, которые предполагалось подать на десерт – достойное завершение грандиозного пира.

В серебряных ведерках со льдом остывало шампанское, из винных кладовых подняли множество бутылок с мадерой, хересом и португальским сладким вином. Для мужчин готовили напитки покрепче, для дам – персиковые и черносмородиновые настойки. И конечно же, для молодежи был приготовлен великолепный фруктовый пунш.

Гирлянды из белых роз и душистого горошка украшали нижний этаж особняка, японские фонарики на серебряных нитях висели по всему саду. Там же, в саду, расставили просторные столы, накрытые белыми скатертями, изящные венские стулья и установили танцевальную веранду с настоящим паркетным полом.

О таком празднике любая девушка могла только мечтать.

Когда солнце начало клониться к закату, к величественному белому особняку стали съезжаться экипажи. Наверху, в спальне, Мэри Эллен, ерзая от нетерпения, ждала, пока медлительная и тихая Летти застегнет все многочисленные крючки на новом, специально для этого события сшитом наряде – платье из снежно-белой органзы.

Снаружи заиграла музыка, звуки тромбонов и скрипок отчетливо доносились в открытые окна бело-золотой девичьей спальни. Мэри Эллен с трудом заставляла себя стоять смирно, так ей не терпелось поскорее оказаться внизу.

Наконец Летти закончила возиться с крючками, и Мэри решила напоследок взглянуть на себя в зеркало, но, увы...

То, что она увидела в зеркале, ее разочаровало. Ей казалось, что она ничем не отличается от себя вчерашней, позавчерашней или годом младше. А она так надеялась, что в шестнадцать лет превратится в настоящую женщину, станет похожей хотя бы на Брэнди Темплтон.

Темплтоны являлись ближайшими соседями Преблов и жили во внушительном особняке в полумиле вниз по Ривер-роуд.

Брэнди Темплтон, высокой яркой брюнетке, едва исполнилось восемнадцать, но на вид ей можно было дать и двадцать один. Да и вела она себя как взрослая женщина. Несмотря на то что особняк Темплтонов находился неподалеку и ее родители довольно часто заезжали в гости, Брэнди никогда не бывала в Лонгвуде. Зато она посещала престижную Академию Святой Агнессы для юных леди вот уже два года, и все говорили, что благодаря такому образованию самый многообещающий холостяк Мемфиса, аристократ и выпускник колледжа Дэниел Лоутон, скоро станет ее мужем.

Девочки одного с Мэри Эллен возраста говорили, что Брэнди – скандально дерзкая и фривольная особа; ходили даже слухи, что весьма уважаемый конгрессмен от штата Теннесси, женатый человек и отец четверых детей, имел с Брэнди интрижку.

Мэри не очень понимала, что имеется в виду под словом «интрижка», а спрашивать ни у кого не хотела, чтобы не выдать своего невежества, поэтому она решила, что под интрижкой подразумевается лишь совместное распитие бутылки шампанского в каком-нибудь уютном ресторанчике. Впрочем, светские люди с городским воспитанием вряд ли могли увидеть в этом что-либо предосудительное.

Мэри Эллен скорчила себе рожицу.

Она никогда не будет выглядеть так элегантно и роскошно, как Брэнди Темплтон, с этим ничего не поделаешь. Ну и ладно...

Нахмурившись, она потянула лиф своего платья вниз, опуская отороченное кружевом декольте так, чтобы показалась грудь, а потом, набрав в легкие побольше воздуху, улыбнулась, глядя в зеркало. Ее округлые грудки тесно прижались к вырезу платья, и это выглядело вовсе не плохо.

Может, она и в самом деле тянет на свои шестнадцать, а значит, смотрится такой же взрослой, как Брэнди Темплтон?

С этой счастливой мыслью Мэри Эллен закружилась по комнате, затем бросилась к двери. Оказавшись в коридоре, она на миг задержалась, чтобы пригладить зачесанные назад золотистые волосы, ущипнула себя за обе щеки для большего румянца, прикусила нижнюю губу, чтобы та была поярче, и, приподняв пышные юбки, направилась к лестнице.

Внизу, в отделанном мрамором фойе, нервничал в ожидании Клей Найт, казалось, он боялся почувствовать себя неловко и неуместно на этом блестящем празднике жизни.

Мэри предупредила его о том, что отец намерен превратить ее шестнадцатый день рождения в общественное мероприятие и список гостей будет более чем впечатляющим. Сам губернатор Теннесси обещал почтить их своим присутствием.

Клею трудно было представить, что он станет делать среди всех этих незнакомых господ. Если Мэри не окажется рядом – а он вряд ли мог на это рассчитывать, – его положение будет весьма печальным.

– Клей!

Звонкий голос Мэри вывел его из задумчивости. Подняв голову, молодой человек сразу увидел виновницу торжества на верхней площадке лестницы. На Мэри было платье, сшитое специально для этого случая, – снежно-белое и очень милое. Белые рюши ярусами спускались от тонкой девичьей талии до пола, а лиф платья был очень тугим, зато вырез – весьма смелым. Присборенное кружево широкой полосой обрамляло ее плечи и довольно дерзко опускалось вниз, блестящие белокурые волосы крупными локонами ниспадали на бледные плечи, карие глаза сияли от возбуждения.

Это было самое красивое зрелище из всего, что он видел в жизни: Мэри Эллен являла собой непередаваемое сочетание ангельской невинности и не знающей смущения природной чувственности.

Клей был сражен наповал.

Но и Мэри Эллен была сражена.

Едва завидев Клея, она чуть было не оступилась, но, к счастью, вовремя схватилась за перила.

Клей стоял, освещенный предзакатным сиянием, у подножия лестницы и смотрел вверх, его блестящие, черные как ночь волосы были аккуратно зачесаны назад. Красивое, мальчишески задорное лицо имело здоровый блеск, и необыкновенные серебристо-серые глаза казались светлее и ярче на фоне смуглой, с оливковым оттенком кожи. Белый фрак заметно увеличивал его и без того широкие плечи, одна пола фрака была откинута, чтобы не мешать руке покоиться в кармане брюк. В петлице фрака красовалась ярко-алая роза, накрахмаленная рубашка сияла белизной. Одно колено он чуть согнул, поставив ногу на первую ступень лестницы.

Мэри Эллен вдруг показалось, что ее мечта ожила: такой комбинацией мальчишеского обаяния и мощной зрелой мужественности можно было только восхищаться.

Словно выпав из времени и пространства, молодые люди во все глаза смотрели друг на друга.

Мэри Эллен первая разбила наваждение: она приветливо улыбнулась и начала спускаться по лестнице, а потом, подойдя к Клею, осторожно положила руку на его накрахмаленную манишку и почувствовала сладостное головокружение от того, как сильно билось под пальцами его сердце.

Засмеявшись, она лукаво спросила:

– Значит ли это, что я неплохо выгляжу?

– Ты выглядишь просто великолепно. Даже не знаю, заслуживаю ли я тебя.

Мэри Эллен огляделась. В фойе по-прежнему было пусто, и она, наклонившись, чмокнула его в губы.

– Я люблю тебя, Клей, и ты никогда не должен забывать об этом.

Клей усмехнулся:

– Не забуду, не сомневайся...

– Ну вот, а теперь наш выход.

Мэри Эллен спустилась на две оставшиеся ступеньки и взяла Клея под руку. Вместе они прошли по длинному мраморному коридору фойе, чтобы присоединиться к празднику как раз в тот момент, когда солнце, озарив напоследок землю, закатилось за горизонт.

Это произошло ровно в половине девятого вечера.

В полночь Мэри Эллен все еще кружилась на самодельной танцевальной площадке в объятиях высокого светловолосого Дэниела Лоутона. Это происходило уже в третий или четвертый раз. Она бы весь вечер протанцевала с Клеем, однако отец мягко пожурил ее, напомнив об обязанностях хозяйки бала. И в самом деле, Мэри не имела права уделять одному своему гостю все внимание, пренебрегая остальными.

– Ты должна общаться со всеми, дорогая, – предупредил ее Джон Томас в самом начале бала. – Потанцуй с молодыми людьми, посплетничай с юными леди и не забывай, что ты хозяйка!

– Прости, папа. Я постараюсь, обещаю.

– Вот и умница, дочка.

Танцуя с Дэниелом Лоутоном, Мэри Эллен попыталась вести милую беседу с красивым молодым человеком, который на следующий год заканчивал колледж в Лойоле, но ей с трудом удавалось сосредоточить внимание на общении с ним, потому что она все время пыталась отыскать глазами Клея, но не видела его ни на танцевальной площадке, ни за столом.

– Или, к примеру, приятная прогулка за город, – услышала она слова, словно издалека, своего партнера.

– Что? Простите, я, кажется, задумалась. – Мэри Эллен в который раз заставила себя вернуться к разговору.

Дэниел сжал ее руку и улыбнулся:

– Я прошу разрешения пригласить вас как-нибудь вечером на прогулку. Мы можем сходить в оперу или просто поездить по окрестностям...

– Ах, это очень любезно с вашей стороны, мистер Лоутон, но я...

– Пожалуйста, зовите меня Дэниел.

– Хорошо, Дэниел, но я не могу сказать вам «да».

– Не можете? Отчего же? – Улыбка выдала его удивление; видимо, этот джентльмен не привык, чтобы женщины ему отказывали.

– Мне не нравится опера, и мой отец не разрешает мне кататься по окрестностям с незнакомыми мужчинами.

– Незнакомыми? – Дэниел рассмеялся: – Вас что-то пугает во мне? – Он обнял ее чуть крепче и уставился в вырез платья. – Дайте же мне хотя бы возможность доказать, что я самый безопасный кавалер на этом балу.

Джон Томас Пребл со стаканом виски в руке с удовольствием наблюдал за тем, как его дочь кружится в танце с блестящим Дэниелом Лоутоном, ему было приятно видеть, как Лоутон смеется словам Мэри Эллен.

Дотронувшись до обнаженной руки жены, он наклонился к ней и шепнул:

– Юный Лоутон снова танцует с нашей дочерью.

Джулия Пребл покачала головой:

– Это очень странно, ведь на бал Дэниел Лоутон сопровождал Брэнди Темплтон. Не могу понять, почему он столько внимания уделяет Мэри.

– М-м... – Джон Томас почесал в затылке. – Уверен, Прес Темплтон только и мечтает о том, чтобы его дочь охмурила Лоутона и положила конец сплетням. Как я слышал, Брэнди необузданна, словно мартовская кошка, а Лоутон все же заслуживает лучшего. Этот джентльмен желает получить в жены девушку с высокими моральными принципами, такую же невинную и милую, как Мэри Эллен. – Пребл улыбнулся: – Уверен, из него получится отличный зять.

– Что ж, вполне возможно, – согласилась Джулия, хотя на этот раз ее голос звучал не столь уверенно.

Родители Мэри Эллен были не единственными, кто пристально наблюдал за красивой танцующей парой.

Глаза Клейтона блестели в этот момент, словно сталь клинка. Стоя в одиночестве за кругом света, образованным японскими фонариками, он видел каждое движение Мэри и чувствовал себя на грани отчаяния. Впервые в жизни Клей испытывал муки ревности: сердце его болезненно сжималось в груди, все тело свело от напряжения, а руки его сжались в кулаки. Спрятав руки в карманы брюк, он боролся с воображением, услужливо подсовывающим ему самые страшные сюжеты.

Мэри забудет о нем, забудет о самом факте его существования, и он ничего не сможет с этим поделать. Да и как соперничать с богатым, образованным Дэниелом, который к тому же старше и опытнее его!

Мэри была очарована – Клей это видел. Весь вечер она смеется и флиртует с Дэниелом Лоутоном, а когда бал закончится, окажется в его объятиях. Лоутон прижмется губами к ее губам и сорвет с них сладкий поцелуй.

– Вы на кого-то дуетесь или вам просто скучно?

Клей вздрогнул: темноволосая Брэнди, стоя рядом, насмешливо смотрела на него. Он улыбнулся:

– Ни то ни другое. Просто дышу воздухом.

– М-м... – Девушка шагнула к нему и, достав розу из петлицы, поднесла цветок к лицу и втянула сладковатый аромат, а затем провела нежными лепестками вдоль четкого абриса его скул. – Хорошая мысль. Внизу есть беседка, почему бы нам не пройтись туда? – Она сделала многозначительную паузу и чуть прищурилась: – Мы могли бы неплохо отдохнуть...

– Спасибо, но...

– Нет? – Она продолжала соблазнять его улыбкой. – Но почему? Никто нас не станет искать...

Клей снова посмотрел на танцующую пару. Как раз в этот момент Дэниел Лоутон нагнулся и что-то шепнул Мэри на ухо, она мило рассмеялась.

Он невольно сжал зубы.

Между тем Брэнди обхватила узкими длинными пальцами бицепс Клея и слегка дернула:

– Ну идем же!

Однако он лишь отрицательно помотал головой.

Глава 6

Вынутая из петлицы Дэниела красная роза, увядая, лежала на длинной белой скамье. Рядом стояли бальные туфельки из лайки; чулки из тонкого шелка торчали из туфелек. Через высокую спинку скамейки была переброшена самая, пожалуй, интимная деталь дамского туалета – кружевные панталончики.

Небрежно брошенные на подлокотник, там же валялись отлично сшитые темные брюки. Белое льняное белье, видно, снимали совсем второпях, и оно, не долетев до брюк, осталось валяться на земле между двумя скамейками.

– Боже... Боже! – хрипел Дэниел сквозь сжатые зубы, и на шее его вздувались вены. – Да... Да!

Широко раскинув колени, в расстегнутой рубашке, он сидел на деревянной скамье, скрюченными пальцами вцепившись в покорно перед ним склоненную голову. Сердце громко стучало, жилы на ногах вздулись.

Не замечая ни музыки, ни смеха, ни людей, что были всего лишь в сотне ярдов от этого места, он целиком погрузился в стремительно нараставшее эротическое наслаждение. Ничего подобного до сих пор ему испытывать не довелось. Дэниел не мог даже представить, что может дойти до такого экстаза. Определенно ему отчаянно повезло!

Неправдоподобно красивая женщина зацеловала его до того, что он стал походить на восковую куклу в ее руках. Потом она расстегнула его брюки, стала трогать, дразнить. Дэниел и сам удивился размеру своего мужского достоинства – так она его возбудила. Он был горд. Еще бы – таким действительно можно гордиться.

Брэнди восхищенно смотрела на него, словно ничего подобного никогда не видела, и это ласкало его самолюбие. Она сказала ему, что никогда еще не встречала такого мощного жеребца. Размер его твердости внушал такое благоговение, которое не жалко почтить особым вниманием.

Теперь она сидела босиком на корточках между его расставленными ногами, дразня его умелым языком так, словно Дэниел был необыкновенно вкусным леденцом, она облизывала его от основания до самого кончика снова и снова...

Лишь иногда Брэнди останавливалась и спрашивала:

– Тебе нравится, дорогой?

– Да, но... Прошу тебя...

– О, я знаю, – шепнула она. – Уже скоро, мой шалунишка. Очень скоро...

Наконец, когда Брэнди достаточно его помучила и довела до такого возбуждения, что он не мог больше сдерживаться, она позволила его сильным пальцам направить в ее открытый рот набухшую от притока крови плоть. Глаза Дэниела закрылись в экстазе.

После нескольких кратких секунд невероятного наслаждения, которых было все же недостаточно, чтобы вызвать оргазм, Брэнди выпустила член изо рта, подняла голову и, убрав падавшие на глаза волосы, улыбнулась.

Дэниел не мог говорить, такие он испытывал физические мучения.

– Любишь меня? – спросила девушка, поднимаясь на колени и царапая ноготками его обнаженную грудь.

– Боже, конечно, люблю! – задыхаясь, пробормотал Дэниел. – Пожалуйста, скорее!

Довольная тем, что возбудила его настолько, что он уже никогда не забудет ни ее, ни эту встречу, Брэнди быстро задрала пышные юбки и, ловко забравшись на него верхом, глядя ему в глаза, медленно опустилась на его блестящий, влажный от ее слюны, твердый член.

– О-о!.. – Застонав, Дэниел схватил ее за голые ягодицы и вошел в нее.

Через несколько минут, когда он кончал, Брэнди стремительно наклонилась к нему, закрыв его рот своим, чтобы заглушить стон. Буря в конце концов миновала, и она устало упала на партнера, положив голову ему на плечо, на ее губах играла победная улыбка.

– Господи, что же мы делаем? – Придя наконец в чувство, Дэниел торопливо ссадил с себя девушку. – Нас могут тут застукать.

Брэнди тихо рассмеялась – испуганной она отнюдь не выглядела.

– Всего минуту назад опасность быть обнаруженным тебя не волновала.

Оттолкнув ее, Дэниел поднялся на ноги, тревожно огляделся и схватил брюки.

– Одевайся, Брэнди, нам надо вернуться, пока нас не хватились.

– Зачем? Чтобы ты снова мог танцевать с этой глупой девчонкой? – Она игриво пощекотала ему грудь: – Напрасно тратишь время, Дэниел. Мэри видит только Клейтона Найта.

Молодой человек резко отшвырнул от себя руку Брэнди.

– Еще до конца лета она забудет о существовании этого угрюмого сына портнихи, – раздраженно произнес он.

– Возможно. – Брэнди аккуратно сложила уголком кружевные панталончики, а потом потянула Дэниела за полу фрака и сунула их в нагрудный карман. – Но еще до того как закончится бал, ты забудешь о существовании глупой девчонки Мэри Эллен Пребл.

Теперь, когда брюки снова были на нем, Дэниел Лоутон вновь обрел способность улыбаться. Застегивая пряжку, он внимательно посмотрел на Брэнди. Брэнди ему нравилась, и еще как! Она была милой и страстной, да к тому же могла делать такое, о чем другая девушка боялась даже помыслить. Забавно будет снова вернуться на бал и, смешавшись с толпой, танцевать, зная, что под юбками у нее ничего нет и что ляжки с внутренней стороны у нее липкие от остатков их страстного совокупления.

Вероятно, она даже сможет заставить его забыть о том, что он хотел наложить лапу на красивую златокудрую Мэри Эллен Пребл. Скорее всего она действительно еще совсем ребенок и стала бы громко плакать и звать на помощь своего папочку, если бы он всего лишь попытался ее поцеловать.

Взяв Брэнди за подбородок, Дэниел чуть приподнял его:

– Ты ведь знаешь, кроме тебя, Брэнди, для меня других женщин не существует.

– Для меня ты единственная девушка, Мэри.

– Правда? И все равно я была вне себя от ревности, когда увидела тебя с ней.

Клей с Мэри кружились в вальсе, и мягкий свет японских фонариков струился на их головы. Он держал ее на некотором расстоянии – так и полагается молодому человеку вести в танце юную леди. Клей всегда придерживался приличий, к тому же он прекрасно понимал, что за ними наблюдают родители Мэри. При этом ему очень хотелось сократить расстояние до минимума, чтобы можно было шептать ей на ухо слова любви.

– Мэри, драгоценная моя, – произнес он очень тихо, чтобы только она могла его слышать, – ни к чему тебе ревновать меня ни к Брэнди Темплтон, ни к какой другой девушке.

– Тогда почему ты был с ней? Куда вы направлялись? Что было бы, если бы музыка не закончилась и я не пошла бы тебя искать?

– Я сказал тебе, что просто стоял и отдыхал. Это она ко мне подошла.

– И?

– И ничего. Она сказала, что ей слишком жарко и что она хочет отдохнуть от танцев. Это все.

– Нет, не все. Она схватила тебя за руку. Куда она хотела тебя отвести?

Клей почувствовал, что краснеет.

– В летний домик.

– В летний домик? – Брови Мэри поползли вверх.

– Тсс! – Клей нахмурился: – Не так громко.

– Но это же наше место – только твое и мое. И ты пошел бы туда с ней?

– Нет, не пошел бы. Я и не пошел.

– Но подумал об этом – чтобы пойти туда...

– Если бы я туда и пошел, – резко оборвал Клей, – то только потому, что ты смеялась в объятиях Дэниела Лоутона, как раз когда Брэнди предложила мне туда пройтись. Ты четыре раза с ним танцевала, и ты улыбалась ему, и кокетничала, и позволяла ему прижимать тебя! – Глаза Клея метали искры.

Чувствуя, как ее переполняет чувство любви и нежности, Мэри остановилась. Ей страшно хотелось закинуть руки Клею на плечи и поцеловать его крепко-крепко, а потом никогда не отпускать. Она и в самом деле положила руки на плечи своему спутнику, приподнялась на цыпочки и прошептала ему на ухо:

– Я терпеть не могу Дэниела Лоутона: он испорченный, надменный и скучный тип.

Она заглянула Клею в глаза, и ей показалось, что он еще не вполне убежден.

– Он богат, красив и образован, – буркнул Клей.

– Наплевать. Если бы он даже...

– Мэри Эллен, гости начинают расходиться, – перебил дочь Джон Томас Пребл, неожиданно появляясь за ее спиной. – Вспомни о хороших манерах и проводи гостей как положено.

Через полчаса Джон Томас Пребл закрыл парадные двери. Гости разошлись, из посторонних остался один лишь Клей.

– Уже поздно, сынок, – сказал, обернувшись, Джон Томас. – Тебе пора.

– Да, сэр, – послушно ответил юноша.

– Я велел Сэму отвезти тебя в экипаже.

– Большое спасибо, сэр.

– Мэри Эллен. – Джон подошел к дочери. – Попрощайся с Клеем и иди спать.

– Сейчас, папа. – Мэри Эллен почему-то продолжала стоять на месте.

– Ну ладно, вы уж сами как-нибудь разберитесь. – Джон Томас сонно зевнул. – Спокойной ночи, дети. – Вздохнув, он направился наверх, чтобы присоединиться к жене, которая уже некоторое время назад ушла в спальню.

Ни Клей, ни Мэри Эллен не шевельнулись до тех пор, пока не услышали, как открылась и закрылась дверь наверху. Лишь спустя полминуты Мэри Эллен шепнула Клею:

– Я провожу тебя до кареты.

Вместо ответа он молча кивнул.

Белая луна медленно плыла сквозь облака. Где-то внизу, на реке, прогудел пароход. Громко стрекотали цикады, лягушки пели страстным хором. Жара спала, приятный ветерок задувал с юга.

Юные влюбленные медленно брели к поджидавшему экипажу. Золотая головка Мэри Эллен лежала у Клея на плече, рука ее пропала в его ладони.

Пара черных коней беспокойно зашевелились. Зазвенела упряжь.

Старый Сэм, сидевший на козлах, увидев приближающихся к экипажу детей, сперва широко улыбнулся, потом отвернулся и уставился вдруг куда-то вдаль.

Клей и Мэри Эллен понимающе переглянулись – они знали, что старый и верный слуга дает им возможность поцеловаться на прощание.

– Да благословит Бог его доброе сердце, – сказала Мэри Эллен и улыбнулась Клею.

– Таких, как он, один на миллион. – Клей нежно обнял ее.

Они целовались возле кареты, залитые лунным светом. Раз, два, три... Наконец Клей оторвал свои горящие губы от губ Мэри Эллен и хрипло произнес:

– Мне пора.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал. – Она со вздохом прижалась к нему стройным девичьим телом. – Мне хотелось бы, чтобы ты никогда меня не покидал.

Клей глубоко вздохнул, опьяненный ароматом ее золотых волос.

– И я тоже.

Его ладони скользнули по ее спине и замерли на бедрах.

– Ты ведь придешь ко мне завтра? – Мэри спрятала лицо у него на плече.

– Конечно, приду.

– Я попрошу кухарку, чтобы она завернула нам остатки с сегодняшнего пира, и мы пойдем на пикник.

– Мы будем плавать?

– И плавать тоже. – Она прижалась губами к его горлу, заставив сердце Клея забиться от волнения.

Глава 7

Корзинка с едой стояла нетронутая на поросшем травой берегу, покрытая красно-белой клетчатой салфеткой, заботливо подоткнутой, чтобы ни солнце, ни пыль не испортили угощения. Однако для юной пары заботливо уложенные вкусности явно не представляли интереса. Если их и одолевал голод, то иного рода – голод друг по другу.

Не успели они выйти из Лонгвуда, как не сговариваясь бегом помчались вниз, туда, где в прогалине между скал был вход в их тайное укрытие – полянку и заводь перед ней. Клей опустил корзину на траву и повернулся к Мэри Эллен. Глаза его стали дымчато-серыми, теплыми и нежными. Он протянул к ней руки, обнял ее и привлек к себе.

Когда его лицо оказалось вровень с ее лицом, он замер. Теперь его рот был всего лишь в дюйме от ее губ.

Нежно и очень серьезно Клей сказал:

– С той самой минуты, как я покинул тебя вчера, я только и мечтал, что об этой минуте. Поцелуй меня, Мэри. Поцелуй меня так, чтобы я узнал, что ты любишь меня так же сильно, как я люблю тебя.

Мэри Эллен высунула кончик языка и облизнула губы, затем запрокинула голову и поцеловала его. Клей вздохнул от удовольствия, когда ее теплые губы коснулись его губ. Его ладонь лежала у нее на затылке, он словно помогал ей, пока она его целовала.

Мэри нарочито медленно провела влажным кончиком языка по его губам, и Клей открыл рот, пропуская ее в себя. Она тут же стала делать все те искушающие, ласкающие движения, которым он ее научил.

Сердце Клея забилось сильнее, когда он, согнув колено, просунул его между ее ногами. Через одежду Мэри Эллен инстинктивно потерлась о его худое и твердое бедро.

Следом и руки Клея пришли в движение – они медленно опустились на ее ягодицы. Он чуть приподнял Мэри, чтобы она могла теснее к нему прижаться, и почувствовал, как она начала более интенсивно тереться о его ногу, то поднимаясь, то опускаясь.

К тому времени как этот долгий поцелуй завершился, оба они раскалились жарче, чем июньское солнце.

Задыхаясь, дрожа от переполнявших его ощущений, Клей оторвался от нее. Веки его отяжелели, серебристые глаза тускло сверкали от страсти, грудь часто вздымалась и опадала с каждым тяжелым ударом сердца. Смуглое горло его в разрезе белой рубахи блестело от испарины.

Мэри Эллен тоже не оставалась безучастной к происходящему. Дыша часто и неглубоко, она вцепилась в его бицепсы, чтобы не упасть, а лбом прижалась к его груди.

Наконец Клей обрел дар речи:

– Было время, когда только через несколько часов мы становились такими. А теперь – один поцелуй, и вот... – Он замолчал – ему не хватала воздуха.

– Да, Клей, – задыхаясь ответила она. – О да, ты совершенно прав...

Какое-то время они продолжали стоять неподвижно – ослабевшие от страсти, но еще пытавшиеся бороться с неизбежным.

– Может, поплаваем? – Клей, конечно, понимал, что плавание им не поможет, но ничего другого ему просто не приходило в голову. – Нам неплохо бы охладиться.

– Да, – слабым голосом сказала Мэри. – Плавание – как раз то, что нам поможет.

Когда Клей отпустил ее, она попятилась. Ни он, ни она не смели отвернуться друг от друга, и Мэри Эллен начала дрожащими пальцами расстегивать крохотные пуговицы на летнем сиреневом платье. Смуглые руки Клея принялись работать над пуговицами рубахи.

Присев на корточки, Мэри Эллен сняла туфли и чулки, затем распрямилась и улыбнулась Клею.

Ее взгляд задержался на густом черном пушке его груди, когда он, стащив с себя рубаху, небрежно бросил ее на траву. Потом Клей смотрел не мигая на то, как Мэри Эллен, задрав сиреневое, с пышными юбками, платье, стянула его с себя и отпустила, словно гигантский сиреневый гриб, на траву.

Руки Клея прикоснулись к ремню брюк, одновременно Мэри Эллен нервно взялась за тесьму длинной кружевной нижней юбки. Клей расстегнул ширинку, снял штаны и бросил их на землю. Мэри потянула за тесьму, нетерпеливо спустив юбку, вышла из образованного ею на земле кольца, а потом отшвырнула юбку ногой в сторону.

Теперь, когда они оба остались в нижнем белье, момент неловкости прошел и Мэри Эллен сделала шаг к воде.

– Подожди. – Клей остановил Мэри, положив ладони на ее обнаженные плечи и заглянул в ее темные глаза. – Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? Знаешь, да?

Она кивнула:

– Конечно, ты меня любишь.

– И ты мне доверяешь?

Мэри снова кивнула.

– Тогда позволь мне раздеть тебя, пожалуйста.

Мэри нервно поежилась:

– Но я ведь уже раздета.

– Я имею в виду – совсем.

Он ждал, затаив дыхание.

Мэри молчала в нерешительности. Наконец она сглотнула и кивнула золотистой головой. Тотчас же смуглые руки Клея начали расстегивать крохотные крючки батистового лифчика. Покончив с крючками, он медленно распахнул батистовый лифчик и спустил бретельки с ее рук.

Тонкая ткань с тихим шелестом опустилась на траву.

Глаза Клея беспрепятственно ласкали обнаженную, с розовыми сосками грудь Мэри. Затем он отыскал взглядом застежку на талии у ее панталон, опустился на одно колено и осторожно спустил кружевные панталоны ниже пупка.

В этот момент Мэри, затаив дыхание, инстинктивно схватилась за стремительно исчезавшее белье. Внезапно она засмущалась, почувствовав неуверенность и стыд.

– Ну же, – ласково укорил ее Клей, – не останавливай меня, любимая. Не сейчас. Убери руки и дай мне закончить.

Мэри Эллен неохотно убрала руки, и Клей привлек ее к себе, а потом прижался губами к ямочке у бедра.

Мэри невольно вздрогнула от внезапно пронзившего ее возбуждения, и тут же Клей прижался головой к ее животу, лаская нежную кожу своими шелковистыми волосами.

– Только раз, Мэри, пожалуйста, позволь мне раздеть тебя целиком. Позволь мне подержать тебя в объятиях нагую. Всего один только раз. А потом я никогда не стану тебя об этом просить.

Темные глаза Мэри Эллен закрылись. Пальцы ее нервно плясали по его обнаженным смуглым плечам, пока Клей стаскивал с нее панталоны. Она чувствовала, как мягкая ткань скользит по ягодицам, по напряженным бедрам, как падает от колен к лодыжкам. Сильные пальцы Клея сомкнулись вокруг ее левой лодыжки, приподняли ее ступню, окончательно освобождая от панталон. То же самое он проделал с ее правой ногой.

Мэри Эллен не смела открыть глаза. Теперь она была совершенно нага. Лицо ее горело огнем, и она вдруг испугалась того, что он найдет ее уродливой. Ей даже показалось, что вот-вот упадет в обморок, когда Клей, стоя перед ней на коленях, сомкнул руки вокруг нее и снова прижался щекой к ее обнаженному животу.

Наконец она распахнула ресницы и увидела черную голову Клея. Что-то странное поднялось в ней, и она погрузила пальцы в его шевелюру, прижав его к себе еще теснее.

Несколько долгих секунд они оставались все в той же позе. Она не двигалась: нагая, залитая солнечным светом, вцепившись в его волосы; глаза ее сияли от любви и возбуждения. Он в белом нижнем белье стоял перед ней на коленях, прижавшись разгоряченной щекой к ее плоскому животу, щекоча вздрагивающими ресницами чувствительную плоть.

Какой бы юной и наивной она ни была, Мэри Эллен знала, сколь безмерна в это мгновение ее власть над Клеем Найтом. Впервые здесь и сейчас, в этот жаркий июньский полдень, она ощутила всю меру их любви друг к другу. С предельной ясностью она вдруг осознала, что он не только любит и желает ее, но готов поклоняться ей, как идолу, как богине. Сейчас он сделает для нее все, что угодно.

Все-все.

У нее не было ни малейшего сомнения в том, что если она прикажет ему молиться у ее ног, он и это исполнит. Она также знала, что, если запретит ему прикасаться к себе, он повинуется безоговорочно. Это новое знание наполнило сердце Мэри Эллен великой радостью и столь же великим страхом.

Впрочем, даже совершенно нагая, в руках Клея, Мэри была в такой же безопасности, как если бы ее охраняла рота солдат.

Если девственность ее будет утрачена здесь, на берегу реки, ей некого будет винить, кроме себя. Клей слишком сильно ее любит, чтобы сделать с ней что-то без ее согласия.

Словно угадав, что происходит сейчас в этой золотистой головке, Клей медленно поднял глаза на Мэри, и столько любви и нежности было в этом взгляде, что она решилась. Она отдаст ему все, о чем бы он ни попросил.

– Я люблю тебя сильнее, чем кого-либо на этой земле, и хочу тебя так сильно, что мне больно. И все же я не прикоснусь к тебе, если ты не хочешь меня.

Всецело доверяя ему, желая его, любя его от всего своего юного сердца, Мэри Эллен тихо прошептала:

– Люби меня, Клей, потому что... потому что я хочу этого больше всего на свете.

– Мэри, милая моя Мэри! – Клей накрыл ее бедра ладонями и опустил рядом с собой на колени, потом обнял и поцеловал. – Я такой же девственник, как и ты, любимая, – когда губы их разомкнулись, сказал он.

– Я рада.

– Но я не знаю, как нежнее любить тебя, а ты этого заслуживаешь.

– Мы научимся этому вместе, – ласково сказала Мэри. – Так же, как научились целоваться.

Послушно кивнув, Клей стащил с корзинки скатерть, и, как только расстелил на траве, они улеглись на нее. Лежа на спине, Мэри потянулась, а Клей прилег на бок, повернулся к ней лицом и приподнялся на локте. Под жарким слепящим солнцем они целовались и ласкали друг друга, шепча друг другу сладкие слова любви.

Никто из них даже не заметил, когда и как белье Клея оказалось снято; зато они знали теперь наверняка: обниматься и целоваться куда приятнее нагишом.

Несмотря на владевшее им возбуждение, Клей нервничал, он еще никогда в жизни не бывал так напуган. Ему отчаянно хотелось подарить Мэри как можно больше удовольствия, угодить ей, но он совсем не был уверен в том, что знает, как этого добиться. Он целовал ее, и, пока губы его оставались прижатыми к ее губам, он своей смуглой рукой накрыл ее бледную грудь, нежно потягивая кончиками пальцев набухший сосок.

Столь же неискушенный, сколь и Мэри, в чувственных утехах, он боялся сделать ей больно, и в то же время он был так возбужден, что не мог выдержать более ни минуты. И все же, уговаривая себя повременить ради Мэри, он продолжал целовать ее, ласкать...

Возбужденная жаркими поцелуями, нежными ласками его рук, зачарованная твердой плотью, которая, пульсируя, вжималась ей в живот, Мэри Эллен начала волнообразно двигаться под ним, и Клей почувствовал, что она уже готова к продолжению.

Подняв голову, он заглянул в ее блестящие от страсти глаза:

– Мэри, ты...

– Да, – прошептала она. – О да...

Рука Клея скользнула вниз по ее животу, медленно продвигаясь сквозь жесткие золотистые завитки к промежности. Мэри закрыла глаза, когда он дотронулся до нее там и, прервав поцелуй, продолжил ласкать одним пальцем, погружая его в жаркую влагу.

Вдруг она открыла глаза:

– Я тоже хочу потрогать тебя.

Клей внезапно испугался.

Что, если она прикоснется к нему и семя извергнется непроизвольно?

– Нет, Мэри...

– Да! – Она приподнялась. – Я думаю, тебе будет приятно.

Сдаваясь, Клей вытянулся на спине и, затаив дыхание, стал смотреть, как Мэри стыдливо сжимает пальцы вокруг орудия его мужества. Она держала его очень нежно, словно боялась сломать. Испытывая нечто вроде благоговейного страха перед тем, какой он был на ощупь, перед его размером, она быстро вошла во вкус этого нового упражнения, скользя нежными пальчиками вверх и вниз по всей шелковистой длине, а Клей молча терпел эту сладчайшую из пыток. Сердце его стучало в груди, как молот по наковальне, на губах, у бровей и на шее выступили бисеринки пота! Он хотел дать ей полную возможность играть столько, сколько ее душа пожелает, но тело его не в силах было это вынести.

Наконец он резко откинул ее руку, перекатился на живот и накрыл ее своим телом.

Не без волнения он устроился у нее между ногами, раздвигая их пошире, а затем, быстро войдя в нее, почувствовал напряжение барьера. Когда произошел разрыв, он понял, что причинил ей боль, но теперь его уже ничто не могло остановить, как бы сильно он этого ни хотел.

Твердая дрожащая плоть, которую он загнал в нее, словно имела собственную волю и совершенно игнорировала слезы, текущие из глаз Мэри, как и тот факт, что для нее все происходящее превратилось в сущую пытку. Эта плоть игнорировала и его собственные молчаливые приказы сдуться и не причинять ей больше боли, она не желала ничего и никого слушать; овладев ситуацией, плоть продолжала свою скачку, раз за разом погружаясь в ее нежное влажное тепло, пока мощный выброс не положил конец неодолимой агрессии.

Клей громко застонал, и Мэри, глядя на его смуглое, сведенное судорогой лицо, гадала, не сделала ли она что-нибудь не так.

Без сил опустившись ей на грудь, Клей стал говорить, как он сожалеет о том, что причинил ей боль, и как хочет загладить свою вину.

– Со временем я стану лучшим любовником, – пообещал он. – Я научусь отдавать тебе радость, какую ты дала мне.

– Лежать в твоих объятиях – это и есть самая большая радость. – Мэри погладила его по влажным волосам.

Когда Клей успокоился, они пошли к реке, где он нежно и терпеливо искупал Мэри Эллен. Вскоре оба они были чисты, и Мэри Эллен убедила его, что боли больше не чувствует. А дальше они стали играть так, как играли когда-то детьми: гонялись друг за другом по мелководью, потом нырнули на глубину и начали проделывать всевозможные подводные акробатические трюки. Выныривая на поверхность в самом центре заводи, они смеялись, а когда Клей схватил ее за распущенные, распластанные по поверхности воды волосы, похожие на сияющий золотистый веер, Мэри Эллен громко завизжала и шлепнула его по руке, вывернулась, после чего, изловчившись, нажала ладонями ему на голову. Клей перехватил ее за талию и потянул за собой вниз, до самого песчаного дна, где и поцеловал.

Стремглав вынырнув на поверхность, они отдышались и снова начали целоваться, а затем, выбравшись из воды, поспешили к расстеленной скатерти, упали на нее и принялись обсыхать под солнцем.

Весь день они провели в своем маленьком тайном убежище, угощая друг друга фигами, виноградом и сладкой клубникой из корзины. Сытые и счастливые, они задремали на солнышке – пара красивых здоровых молодых зверьков – нагие, не ведающие стыда в своем маленьком раю.

Все было просто великолепно до тех пор, пока небо над ними не переменилось. Черные тучи затянули чистую синеву небес, солнце вдруг куда-то пропало...

Клей резко проснулся от зловещего предчувствия, по его спине проползли мурашки.

Мэри тоже проснулась, вероятно, почувствовав его дрожь.

– Что с тобой?

Клей не ответил, он лишь крепче прижал ее к себе. У него внезапно стало нехорошо на душе, но он не мог понять почему. Он словно боялся, что кто-то может отнять у него его возлюбленную.

– Да что с тобой, Клей? – снова спросила Мэри, чувствуя, как тревожно забилось его сердце. – Скажи мне.

– Ничего, – ответил он. – Просто я так тебя люблю, что самому становится не по себе.

Глава 8

Это случилось на следующий же день.

Незадолго перед рассветом в понедельник утром в дверь дома, в котором жили Клей и его мать, Анна, громко постучал посыльный.

Клей тут же проснулся и, вскочив с кровати, поспешно натянул брюки. Пригладив ладонью взъерошенные волосы, он на ходу натянул рубашку и поспешил в коридор.

Анна Найт оказалась у двери раньше; потуже затянув пояс халата и перекинув длинную косу через плечо, она осторожно открыла дверь.

Хотя за дверью оказался всего лишь посыльный, который, протянув ей конверт, поклонился и ушел, Анна не сразу стала вскрывать конверт, а протянула его сыну.

Клей вскрыл конверт и начал читать вслух:

«Уважаемая миссис Найт,

С сожалением сообщаем вам, что ваш отец, коммодор Клейтон Л. Тайгарт, умер во сне в девять часов вечера сего дня. Адмирал Тайгарт страдал от неизлечимой...»

Клей протянул письмо матери и медленно покачал головой. Смерть деда не стала для него большой личной трагедией: как-никак коммодор дожил до восьмидесяти трех лет. Старый адмирал до последнего дня оставался в трезвом уме и мог сам о себе позаботиться, он сам настоял на том, чтобы остаться в пансионе для вышедших в отставку военных моряков, и последние десять лет считал его своим домом, несмотря на неоднократные предложения Анны переехать в Мемфис и жить в одном доме с дочерью и внуком.

Однако существовал один момент, который крайне огорчал Клея. Дело было в том, что со смертью деда умерла его единственная надежда на зачисление в Военно-морскую академию.

Анна положила ладонь на плечо сына, в ее глазах стояли слезы.

– Мне так жаль, сынок. Я каждый день молилась, чтобы твой дед дожил до дня, когда ты закончишь школу, и подал бы за тебя ходатайство в академию в Аннаполисе.

– Ничего, мама. – Клей похлопал мать по руке, а потом поцеловал в висок. – Начинай упаковывать вещи. Я пойду на пристань и попробую заказать билет на пароход.

Анна кивнула:

– Еще остался профессор Макдэниелз – он поможет тебе всем, чем может. Возможно, надежда еще есть и ты все же попадешь в академию.

– Да, мама. – Клей попытался улыбнуться, хотя сердце его было разбито. Только чудо теперь могло помочь его мечте сбыться.

К счастью, Мэри Эллен, другая «взлелеянная мечта» Клея, сумела утолить его скорбь по поводу утерянной возможности поступить в академию. Мэри расцеловала его и сказала: «Если веришь и хочешь чего-то по-настоящему, то обязательно этого добьешься». Она не сомневалась, что Клей непременно поступит в академию. Разве Анна не говорила, что профессор Макдэниелз сделает для этого все возможное?

– Ты непременно попадешь туда, – заверила она Клея. – Я просто знаю это, вот и все. Ты ведь хочешь этого больше всего в жизни, разве нет?

– Ты – самое большее, чего я хочу от жизни, – поправил ее Клей. – Пока ты со мной, я могу пережить что угодно.

Клей был уверен в этом.

Когда Мэри находилась в его объятиях, все остальное уже не имело значения. А в то жаркое и долгое лето это происходило довольно часто.

Познав близость, они никак не могли вдосталь насладиться друг другом и под любым предлогом старались уединиться. Оставшись наедине, они спешили укрыться в своем тайном речном убежище, в лесной чаще или в заброшенном доме – не важно где, лишь бы им никто не мешал. Они занимались любовью при всяком удобном случае, будь то днем или ночью, и все равно им было мало.

Даже пытку быть рядом и не иметь возможности прикоснуться друг к другу из-за присутствия посторонних они сумели превратить в наслаждение. Мэри Эллен обнаружила, как восхитительно возбуждает ее один лишь обмен взглядами с Клеем, когда он сидит в гостиной или за обеденным столом, беседуя с ее родителями. Клей неизменно вежливо отвечал на вопросы Джона Томаса об успехах в школе или о работе на хлопковой мануфактуре. Когда Джон Томас упомянул о возможном поступлении Клея в академию в Аннаполисе, молодой человек ответил, что со смертью деда такая возможность свелась для него практически к нулю. Во время этих бесед Клей намеренно не замечал Мэри Эллен.

Зато исполненными негой летними вечерами Мэри Эллен с удовольствием наблюдала за тем, как смуглые гибкие пальцы Клея сжимали хрустальный стакан с зеленым чаем со льдом. Она чувствовала, как по телу ее пробегают мурашки возбуждения, и знала, что эти красивые руки очень скоро, еще до наступления ночи, станут ласкать ее.

Мысли Клея были еще более опасными и нескромными, чем у Мэри, именно поэтому он старался смотреть на нее как можно реже. Временами одного взгляда на нее, сидящую напротив него за столом или на полосатом бело-бежевом диване в гостиной, хватало, чтобы разбудить в нем самые смелые эротические фантазии. Он ни на миг не мог забыть о том, как она выглядит, как она пахнет и какова она на ощупь под скромными летними платьями. Он едва мог дождаться момента, когда ему удастся вновь раздеть ее. Ему казалось, что он взорвется, если не займется с ней любовью прямо здесь и сейчас.

Сексуальное напряжение между ними было слишком интенсивным, и, чтобы не будить подозрений, они соблюдали крайнюю осторожность.

Оба были слишком молоды для брака, и Клей не смог бы обеспечить жену. Он предупреждал Мэри о том, что им придется подождать, если они надеются получить от Джона Томаса благословение на брак, и она соглашалась с ним, что лишь возраст мешает им вступить в брак немедленно; в том, что родители благословят союз с Клеем, она не сомневалась. Зато он не был так уж в этом уверен. Скорее всего аристократы Преблы все же предпочтут для своей дочери более достойную пару. Клею оставалось лишь надеяться: возможно, ему удастся хотя бы со временем доказать, что он достоин Мэри.

А пока юным влюбленным приходилось хранить свои отношения в тайне, как и решение однажды пожениться. Если бы кто-нибудь догадался, как далеко у них все зашло, их бы тут же разлучили, в этом ни один из них не сомневался.

Но несмотря на все трудности, все же иногда им удавалось урывать мгновения счастья в объятиях друг друга. Увы, лето, выдавшееся прямо-таки великолепным в тот год, слишком быстро катилось к осени. Юные любовники понимали, что промозглой зимой им куда труднее будет находить время и возможности для тайных свиданий.

– Но, папа, я не хочу переходить в Академию Святой Агнессы! – с надрывом воскликнула Мэри Эллен.

Дело происходило знойным днем в конце августа, Мэри Эллен стояла посреди кабинета отца и все время хмурилась.

– Ты поймешь, что была не права, как только окажешься там, дорогая. – Джон Томас Пребл сидел за массивным столом из красного дерева, откинувшись на спинку кожаного кресла, сцепив руки за головой.

– Нет. – Мэри была непреклонна. – Я хочу остаться здесь, где учатся все мои друзья. К тому же...

– К тому же у тебя появятся новые друзья, – перебил ее Джон Томас.

– Мне не нужны новые друзья. Мне нравятся те, что у меня есть.

– Погоди, Мэри Эллен. – Джулия поднялась с кожаной кушетки и, подойдя к дочери, обняла ее за талию: – Я-то думала, ты обрадуешься...

– С чего бы? Назовите мне хотя бы одну причину для радости.

– Как с чего? Девочки из самых привилегированных семейств Теннесси учатся в этой академии. Мы с твоим отцом желаем для тебя только лучшего.

Мэри Эллен тяжело вздохнула:

– Я знаю, мама. Но почему я должна радоваться возможности посещать какую-то душную старую школу с кучкой задавак?

– О нет, все не так плохо, – успокоила ее мать. – Ты растешь, Мэри Эллен, тебе уже шестнадцать. Пришло время научиться тому, чему в обычной школе тебя не научат. Академия Святой Агнессы выпускает широко образованных и хорошо воспитанных девушек.

– Да мне-то что с того! – Мэри Эллен предприняла последнюю попытку: – Папа, пожалуйста...

– Этот вопрос больше не обсуждается, – строго сказал Джон Томас и, разомкнув руки, положил ладони на стол. – В середине сентября ты отправишься на учебу в академию. – Он указал на дверь: – А пока можешь быть свободна и больше не расстраивай нас отказом, дитя мое. – Он порылся в кармане жилета и достал часы: – Уже вечер, а у меня еще полно дел. Не забывай, ровно в восемь мы должны быть на ужине у Симпсонов.

– В начале недели, папа, ты сказал, что мне не обязательно ехать к Симпсонам!

– Разве? – Джон перевел взгляд на жену.

Джулия кивнула:

– Ты правда так сказал.

– Ну, значит, тебе не обязательно ехать.

– Спасибо, папа. – Мэри Эллен расстроенно поплелась к двери, но Джон Томас внезапно остановил ее:

– Подожди минуточку. Кажется, Клей собирался прийти сегодня вечером?

Мэри Эллен обернулась и кивнула:

– Он сказал, что придет.

Джон Томас хотел было что-то возразить, но осекся и неловко улыбнулся:

– Вот и хорошо. Тебе не придется весь вечер торчать тут в одиночестве.

– Нет, не придется. – С этими словами Мэри Эллен вышла из кабинета.

Когда дверь за дочерью закрылась, Джулия удрученно взглянула на мужа, но Джон Томас продолжал улыбаться.

– Подойди ко мне, детка.

Джулия, шурша шелковыми юбками, подошла к мужу, и он, взяв ее руку, усадил к себе на колени.

– Ты напрасно так беспокоишься, дорогая.

– Да? А что, если Мэри Эллен продолжит воображать, будто влюблена в Клея Найта?

Джон Томас поднял руку, прикоснулся к броши с камелией, украшавшей высокий воротник модного платья жены.

– Я когда-нибудь тебя подводил?

– Нет, конечно, нет.

– И впредь не подведу. Я знаю, как держать в руках Мэри Эллен и как управиться с Клеем Найтом, если придется. Но уверяю тебя, никаких жестких мер не понадобится.

Джулия глубоко вздохнула и крепко обняла мужа:

– Прости меня, Джон, я веду себя как типичная мать-наседка.

– Ну и что тут особенного? – спросил он покровительственно. – Позволь мне заверить тебя, что перед тобой типичный муж-наседка – муж, который никогда не допустит, чтобы что-то удручало его жену. Придет время, и наша девочка выйдет замуж за молодого человека, который устроит и нас, и ее, это я тебе гарантирую.

Глава 9

Теплые дни золотого лета уступили место ворчливой прохладной осени. Листва в густых лесах Теннесси сменила цвет с изумрудного на золотистый и красно-коричневый. Увы, золотые и рубиновые уборы деревьев слишком красивы для того, чтобы жить долго: очень скоро золото и рубины поблекли, пожухли и, словно стыдясь своего безобразия, стали опадать с породивших их деревьев сухими и безжизненными коврами.

Джон и Джулия Пребл полагали, что любовь между Мэри Эллен и Клеем не продлится дольше лета. Молодость переменчива, порой достаточно бывает недолгой разлуки, чтобы чувства поблекли и умерли, как осенние листья.

Мэри Эллен станет студенткой Академии Святой Агнессы и не сможет часто видеться с Клеем, который, конечно же, не останется без пристального девичьего внимания. Кроме Мэри Эллен в школе немало красивых девочек, и все они не прочь завести с ним дружбу. Глядишь, к Рождеству он уже найдет себе подружку, и это сразу решит множество проблем.

Ко Дню благодарения родители Мэри Эллен уже готовы были поздравить друг друга с успехом – им казалось, что в отношениях между Мэри и Клеем явно наметилось охлаждение. Они искренне надеялись, что их красивая и ласковая девочка скоро найдет себе более подходящего парня, например, такого, как Дэниел Лоутон, молодой человек с хорошим образованием и весьма богатыми родителями, входящими в элиту Мемфиса.

Но пока старшие Преблы тешили себя подобными мечтами, страсть между Мэри Эллен и сыном портнихи разгоралась все сильнее. Теперь они, как величайшую драгоценность, ценили каждый миг, проведенный вместе.

После занятий Клей шел на работу и, значит, не мог навещать Мэри Эллен у нее дома, поэтому Мэри с нетерпением ждала выходных, ведь только в эти дни они могли быть вместе.

Клей учился и работал не покладая рук. Он боялся сглазить удачу, но мечта о поступлении в Военно-морскую академию уже не казалась ему такой уж неосуществимой – преподаватели в школе готовы были составить ему рекомендательное письмо.

Отношения между Мэри и Клеем, которые, как искренне верили старшие Преблы и как хотелось бы Анне Найт, были не более чем наивной и скоротечной детской влюбленностью, продолжали развиваться.

Пришло Рождество, и вместе с ним – ежегодные празднества и балы, на которые богачи Мемфиса, как обычно, не жалели денег. Один такой бал устраивался в городской усадьбе Джеймса Д. Лоутона в четверг вечером двадцать третьего декабря. Дэниел, единственный сын и настоящий красавец, был дома во время этого праздника, поэтому Джон Томас Пребл настоял на том, чтобы Мэри Эллен тоже поехала на бал.

А вот Мэри совсем не хотела ехать, она не сомневалась, что Клей, узнав, что она была на балу с Дэниелом Лоутоном, наверняка расстроится, и решила ничего ему не говорить.

В четверг двадцать третьего Мэри Эллен без всякого желания отправилась с родителями на бал. С какой бы радостью она осталась дома и провела этот вечер с Клеем у разожженного камина... но противостоять воле отца было не в ее силах.

Из высоких окон роскошного особняка Лоутонов лился яркий свет. Звуки музыки хлынули наружу, когда тяжелые, сделанные на заказ кипарисовые двери открылись и дворецкий в нарядной ливрее пропустил Преблов в дом.

Дэниел Лоутон, одетый в темный вечерний костюм, стоял в кругу таких же нарядных господ посреди гостиной. Его взгляд сразу выделил среди прибывших роскошную блондинку в длинном плаще с капюшоном из малинового бархата. Забыв обо всем, сжимая ножку бокала с шампанским так, что побелели костяшки пальцев, он не отрываясь смотрел на нее.

– Пожалуйста, извините, – очнувшись, бросил он собеседникам и, поспешно поставив бокал на поднос, стал пробираться сквозь толпу.

Подойдя к Мэри Эллен как раз в тот момент, когда она расстегивала воротник-стойку длинного, отороченного мехом плаща, он вежливо спросил:

– Вы позволите? – И тут же подхватил соскользнувший с ее плеч плащ.

Мэри Эллен обернулась, и Дэниел одарил ее широкой белозубой улыбкой. Зеленые яркие глаза его горели – он даже не пытался скрыть то, что девушка вызвала у него особый интерес.

Этот интерес не остался незамеченным ни Преблами, ни Лоутонами. Дэниел весь вечер крутился возле Мэри, стараясь не упускать ее из виду ни на минуту. Как ни досадовали на Дэниела другие юные леди, Мэри Эллен безраздельно владела его вниманием на протяжении всего бала.

– Давайте прогуляемся посаду, мисс Пребл, – предложил ей Дэниел уже через час после ее приезда.

– Не говорите ерунду, – не слишком вежливо ответила она. – На улице холодно.

Дэниел наклонил голову:

– Я могу согреть вас. Ну же, не отказывайтесь.

– Никуда я не пойду! – Мэри рассерженно топнула ногой.

Заинтригованный, Дэниел весь оставшийся вечер не оставлял попыток остаться с ней наедине, и, хотя Мэри Эллен этих попыток отнюдь не поощряла, ее родителям ситуация виделась совсем в ином свете.

Небезразлична эта ситуация была и молодой женщине, которая почла бы за счастье, если бы Дэниел с той же настойчивостью уговаривал ее прогуляться с ним по холодному ночному саду. Зеленея от ревности, Брэнди Темплтон пробормотала сквозь зубы:

– Ну, я тебе покажу, Мэри Эллен Пребл. Я все расскажу Клею Найту о тебе и Дэниеле Лоутоне.

Подняв воротник суконного пальто и засунув красные от холода руки в карманы, Клей, хотя и продрог до костей, добрался наконец до подъезда Лонгвуда. В этот вечер, двадцать третьего декабря, погода была особенно ветреной и промозглой.

Дом приветливо светился огнями, и Клей улыбнулся. В просторной гостиной ярко горел камин. Он уже чувствовал на губах сладкий вкус горячего сидра, которым его наверняка угостят в этом славном доме. А уж как удивится Мэри, увидев его!

Теперь Клей редко появлялся в Лонгвуде среди недели. Даже сейчас, когда школа была закрыта на зимние каникулы, свободного времени у него почти не оставалось. На каникулах он работал на хлопковой мануфактуре, где полный рабочий день составлял десять часов.

Однако в этот день он так сильно захотел увидеть Мэри, что больше не смог с собой бороться. Он должен услышать ее голос, увидеть ее, прикоснуться к ней.

Мать Клея подняла голову от шитья и нахмурилась, когда он, резко поднявшись со стула, заявил, что собирается пойти к Мэри.

– Сынок, уже поздно. В это время не принято ходить в гости к приличным девушкам. Кроме того, сегодня очень холодно, а до Лонгвуда идти и идти. – Анна улыбнулась и тихо добавила: – Я знаю, что ты хочешь увидеть Мэри Эллен, но до выходных осталось всего два дня. Подожди до субботы – ведь в субботу Рождество, и...

Клей отрицательно замотал головой:

– Не могу, мама. Я непременно должен ее увидеть. Ты понимаешь, должен! – Натянув пальто, он вышел из дома, а Анна только ниже склонилась над шитьем, и серые глаза ее заволокла дымка. Она волновалась из-за сына, хотела, чтобы он был счастлив, но, хотя не было девушки милее и резвее, чем Мэри Эллен Пребл, отлично понимала – эта красавица не для него. Мэри Эллен принадлежала к самым привилегированным кругам Мемфиса, а Клей – к тем, кто их обслуживает.

Преблы были аристократами, а Найты не были. Анна Найт не могла даже представить, чтобы такой гордец, как Джон Томас Пребл, так пекущийся о благе своей семьи, позволил единственной любимой дочери выйти замуж за человека, в жилах которого нет ни капли голубой крови.

Покачав головой, Анна отложила в сторону недошитый наряд, поднялась со стула, подойдя к окну, приподняла штору. Смахнув со стекла влагу, она грустно посмотрела вслед уходящему сыну.

Клей шел, быстро и широко шагая, – он явно торопился. Как видно, ему не терпелось увидеть свою любимую.

Наконец, свернув за угол, он скрылся из виду, и Анна закрыла глаза. Вздохнув, она устало прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Ей ли не знать, что такое любить без памяти. Но и то, как страсть может жечь и калечить, она тоже прекрасно представляла.

Сомнений быть не могло: теперь Анна Найт поняла, что ее сын уже познал вкус страсти.

Дуя на окоченевшие пальцы и переминаясь с ноги на ногу, Клей постучал и стал терпеливо ждать, пока ему откроют.

– Мистер Клей, неужели это вы?! – с улыбкой поприветствовал его дворецкий и широко распахнул перед ним дверь. – Заходите, а то совсем замерзнете.

– Спасибо, Тайтус. – Клей не заставил себя долго упрашивать и прошмыгнул внутрь. – Мое почтение мистеру и миссис Пребл. Мэри еще не спит? – Он с надеждой посмотрел вверх, на лестницу и, сняв пальто, передал его дворецкому.

– Мисс Мэри Эллен не спит, и, более того, ее нет дома.

– Нет? Но уже поздно. Где же она?

– Поехала с родителями на рождественский бал.

– Вот как. – Клей развел руками от огорчения. – И где же этот бал?

– Да разве за ними уследишь? – Тайтус неловко улыбнулся. – У них тут в каждом доме балы устраивают. Мистер и миссис Пребл столько приглашений получают, что я со счета сбился.

– Могу представить.

– Почему бы тебе не заглянуть на кухню? Мэтти сварит тебе горячий шоколад.

– Спасибо, Тайтус, но я лучше пойду домой. – Клей вздохнул. – Мне завтра на работу, а шесть утра уже не за горами.

– Это верно, – кивнул дворецкий. – Когда на дворе темно и холодно, лучше уж сидеть дома.

Надев пальто, Клей подошел к двери.

– Скажи Мэри, что я заходил, ладно?

– Конечно, скажу. Только она наверняка расстроится.

Тайтус прав, решил Клей, Мэри действительно может расстроиться, если узнает, что он заходил и не застал ее.

– Ладно, не стоит ей говорить. И ее родителям не говори, что я приходил.

– Хорошо, мистер Клей. Я никому не скажу. – Старик провожал взглядом незадачливого гостя, пока тот не скрылся в глухой ночи, а потом кряхтя закрыл дверь.

Глава 10

Роскошный дом, что когда-то стоял в конце аллеи, сгорел много лет назад, зимняя одежда устилала грубые доски пола кирпичной, увитой плющом сторожки.

Мэри Эллен обнаружила эту сторожку, когда помогала искать блудного пса одного из слуг. Собаку так и не нашли, зато сторожка оказалась весьма ценной находкой для нее и для Клея.

Впервые с наступления рождественских каникул они были вместе. Клей по случаю нанял коляску, сказав, что хочет покататься с Мэри Эллен по окрестностям, и эта коляска доставила их прямехонько сюда.

Первым делом Клей, используя бумагу и щепки, которые по счастливой случайности оказались в сторожке, разжег камин. Затем они зажгли с полдюжины свечей, которые предусмотрительно захватили с собой, и, расставив свечи на полу, вступили в этот огненный круг, сняли с себя зимние одежды и расстелили их на полу.

Посмотрев друг на друга, они радостно засмеялись, затем упали на колени и стали целоваться.

За какие-то минуты они скинули с себя все, что на них было, и, согретые страстью, любили друг друга в огненном кругу на полу, а потом молча лежали рядом, ожидая, пока уляжется сердцебиение.

– М-м, – довольно промычала Мэри и плотнее придвинулась к Клею.

Ей особенно нравилось смотреть на его красивое лицо сразу после любовных утех: глаза его, густо опушенные длинными ресницами, всегда были закрыты, а сам он напоминал ангела.

Мэри Эллен мечтательно улыбнулась, но вдруг улыбка сползла с ее лица и она озадаченно нахмурилась. Глаза Клея были широко открыты, он смотрел в потолок. Во взгляде его не было ничего от былой безмятежности.

Приподнявшись на локте, Мэри Эллен убрала за ухо выбившуюся прядь.

– Что с тобой? Что-то не так?

Клей медленно повернул голову и скользнул взглядом по ее лицу. Сглотнув слюну, он сказал:

– Ты знаешь Брэнди? Брэнди Темплтон.

– Да, конечно. Ты и сам ее хорошо знаешь. Темплтоны живут неподалеку от Лонгвуда. А почему ты спросил? – Она не сводила с него встревоженного взгляда.

На его шее забилась тонкая жилка.

– Брэнди Темплтон с отцом заехали на хлопковую мануфактуру незадолго перед Рождеством, – Клей судорожно сглотнул слюну, потом закинул руки за голову, – и Брэнди сказала, что видела тебя на рождественском балу у Лоутонов. – Клей замолчал и пристально посмотрел на Мэри Эллен.

– Понимаю... – Она положила руку ему на грудь. – Я должна была сама тебе все рассказать, но...

– Брэнди сказала, что ты весь вечер протанцевала с Дэниелом Лоутоном.

Мэри стремительно перевернулась на живот и приподнялась на руках.

– Ложь! Я весь вечер только и делала, что от него бегала, и Брэнди отлично это знает.

– Хотелось бы верить...

– О Господи, это я во всем виновата! – воскликнула Мэри, и на глаза ее навернулись слезы. – Надо было раньше рассказать тебе об этом бале. Я не хотела идти, просила, чтобы меня оставили дома, но отец настоял.

– И ты ни разу не оставалась наедине с Дэниелом Лоутоном? – с надеждой в голосе спросил Клей. – Ты не позволила ему отвезти тебя домой с бала или...

– Господи, конечно, нет! Никогда! Ни за что! Единственное, в чем я перед тобой виновата, так это в том, что не сказала тебе сразу. Это моя ошибка. – Слезы ручьем полились у нее из глаз. – Большая ошибка. Я не хотела тебя расстраивать, вот и промолчала.

Клей присел рядом с ней, глаза его, такие холодные еще минуту назад, потеплели, и он нежно обнял Мэри Эллен, погладил ямочку на ее горле.

– Ничего, – вздохнул он. – Я тоже не был вполне честен с тобой.

Мэри заморгала, прогоняя слезы.

– Не вполне честен? У тебя что-то было с другой? Кто это? Брэнди? Ты...

– Нет, Мэри, конечно, нет. Ты моя девушка, и я никого другого не хочу. Просто я приходил в Лонгвуд в тот вечер, когда ты была на балу.

Мэри Эллен удивленно вскинула брови:

– Приходил? Но Тайтус мне ничего не сказал... А почему ты молчал?

– Не хотел, чтобы ты расстроилась. Я ведь проделал весь этот путь по холоду зря – так выходит. – Он наконец улыбнулся. – Ну вот я и попросил Тайтуса ничего тебе не говорить.

Мэри наконец тоже улыбнулась. Она хотела оградить Клея от переживаний, а он, оказывается, пытался уберечь ее.

Рука Клея скользнула к ее лицу, и он осторожно вытер слезы с ее мокрых ресниц, а потом Мэри Эллен положила голову ему на плечо:

– О, Клей!

– Ты ведь никогда меня не бросишь, верно, Мэри? – Клей погрузил пальцы в ее распущенные волосы и заглянул в ее блестящие от слез глаза.

– Нет, мой любимый. Никогда и ни за что.

В Теннесси пришла весна, а Мэри Эллен все еще не оправилась от своей детской увлеченности Клеем Найтом. Родители девушки не на шутку обеспокоились. Будучи людьми мудрыми, они не пытались отговорить ее или запретить встречаться с предметом ее обожания. Преблы слишком избаловали дочь, позволяя ей делать все, что хочется, и теперь было поздно что-либо менять. Стоило им проявить жесткость, и тогда с надеждами на благоприятный исход можно было распрощаться навсегда.

Им оставалось только ждать, когда чувство их дочери к Клею остынет само собой, и они не сомневались, что рано или поздно это произойдет.

Разумеется, Джон Томас Пребл даже помыслить не мог, что его единственная дочь выйдет замуж за сына простой портнихи. У него на примете имелся куда более подходящий зять, и он был уверен, что однажды Мэри Эллен, проснувшись, решит, что провести жизнь с красивым мужчиной ее круга для нее куда предпочтительнее. Таким мужчиной вполне мог стать благородный Дэниел Лоутон.

Но весна уступила место лету, а Мэри Эллен не проявляла никаких признаков того, что Клей Найт начинает ей приедаться.

Джулия Пребл стояла у высокого окна и наблюдала за тем, как юная пара рука об руку направляется к летнему домику. Жаркий июльский день уже клонился к вечеру, и внезапно Джулия почувствовала, что больше не может этого вынести. Пора что-то предпринимать.

Она отвернулась от окна и в отчаянии всплеснула руками.

– Джон, ты немедленно должен их остановить! – выкрикнула она, чувствуя, что находится почти на грани истерики. – Ты должен запретить Мэри Эллен встречаться с Клеем Найтом и немедленно прекратить это безобразие.

Джон Томас Пребл невозмутимо поднялся с кресла и направился прямиком к буфету из розового дерева. Достав оттуда графин с бренди и два бокала, он налил себе и жене и, подав ей бокал, попросил ее выпить его залпом. Она повиновалась, и он, взяв у нее из рук пустой бокал, поставил его на столик, а затем подвел жену к дивану.

Сев рядом, Пребл протянул ей свой нетронутый бокал:

– И это тоже выпей, дорогая.

Джулия не стала прекословить мужу.

Когда и этот бокал опустел, Джон Томас обнял жену за хрупкие плечи:

– Вот так-то лучше. А теперь послушай меня и не перебивай, пока я не закончу. Идет?

Она вздохнула:

– Я готова выслушать тебя.

– Вот и хорошо. Я понимаю, как и ты, что мы стоим перед лицом весьма опасной ситуации, и принимаю на себя всю ответственность. Признаюсь, я был уверен в том, что Клей Найт надоест Мэри Эллен гораздо быстрее.

– Этого не случится, Джон, потому что...

– Пожалуйста, Джулия. – Пребл покачал головой, словно призывая жену хранить молчание. – Запретить Мэри встречаться с Клеем не значит решить проблему, и ты сама это знаешь. Стоит тебе или мне хоть как-то дать ей понять, что мы не одобряем ее выбор, как мы потеряем дочь навсегда. Пообещай, что ничего такого не сделаешь.

Джулия вздохнула:

– Обещаю.

Джон Томас улыбнулся:

– Дай мне еще немного времени, и я сделаю визиты нужным людям. – Он прикоснулся губами к побледневшей шеке жены. – Я найду самый безопасный способ спасти нашу взбалмошную дочь.

Пребл знал, о чем говорил.

К концу лета старшие Преблы стали проявлять к Клею неожиданно теплые чувства, и молодой человек был весьма рад этому обстоятельству. Джон Томас Пребл проникся к парню особенно дружеским расположением, он делал все, чтобы Клей чувствовал себя в Лонгвуде как дома. Джон вел себя с Клеем как с равным, проявляя искренний интерес к тому, какие суждения высказывал его юный друг.

Клею казалось, что такая перемена в отношении его вызвана прежде всего изменениями, происшедшими с ним в последнее время. Он вырос, стал взрослым мужчиной, ответственным за свои поступки. А еще он любил их дочь, Мэри Эллен Пребл, и готов был на ней жениться. Клей испытывал большое облегчение оттого, что теперь мог говорить с Джоном Томасом совершенно свободно, и очень часто беседы между ними возвращались к одной и той же теме – жгучему желанию Клея поступить в Военно-морскую академию в Аннаполисе.

– Ты знаешь, Мэри, – как-то июльским вечером радостно сказал Клей и нежно обнял ее, – я думаю, что на самом деле нравлюсь твоему отцу.

Мэри Эллен засмеялась – таким смешным показалось ей это признание.

– Ну конечно, ты ему нравишься, глупышка. – Она нежно погладила его по щеке. – А как же иначе!

Глава 11

Клей Найт шел прямо в расставленную для него сеть.

Все лето Джон Томас хитро обрабатывал его. Он не торопился, действуя точно по плану, отвечающему его долгосрочным целям. Когда настало время, все уже было готово к тому, чтобы окончательно завоевать доверие наивного юноши, и Джон сделал решающий ход.

Теплым вечером в середине августа, когда Клей пришел в Лонгвуд к ужину, Джон Томас встретил его у дверей и, широко улыбаясь, повел в просторную гостиную.

– Мэри Эллен немного запаздывает, – сообщил он. – Ты же знаешь, как это бывает у женщин: они одеваются вдвое дольше, чем мы, мужчины.

– Да, сэр, – с улыбкой ответил Клей. – Но ожидание всегда того стоит, не так ли?

– Верно, сынок. – Джон Томас закрыл тяжелые двустворчатые двери, словно отгораживаясь от всего остального мира. – Знаешь, – сказал он, обнимая Клея за плечи и провожая в освещенную мягким светом гостиную, – я даже рад, что сегодня Мэри Эллен и ее мать задерживаются.

Дружеская улыбка не сходила с лица Джона. Подойдя к буфету, он достал самый лучший бурбон из Кентукки и налил две маленькие стопки.

Клей озадаченно посмотрел на хозяина, когда тот протянул ему одну из стопок.

– Выпей со мной, мой юный друг, – подбодрил его Томас. – Давай. Одна стопка тебе не повредит, а наши дамы об этом никогда не узнают.

– Вероятно, сегодня у вас какой-то особенный день, мистер Пребл?

– Да, Клейтон. Сегодня у нас действительно есть особенный повод, чтобы выпить.

Клей поднес стопку к губам, опрокинул бурбон в горло и поморщился, а Джон Томас засмеялся и залпом выпил свое виски. Взяв у Клея пустую стопку, он отставил ее в сторону, а затем, немного помедлив, спросил:

– Ты ведь любишь Мэри Эллен, сынок?

– Да, сэр. Всем сердцем, – пылко ответил юноша.

– Это хорошо. – Джон, казалось, был весьма доволен услышанным признанием. – Ты тоже знаешь, что смерть твоего деда, адмирала Тайгарта, сильно понизила твои шансы поступить в академию.

Клей кивнул и уткнулся взглядом в пол.

– Да, это верно. Даже если мне поможет профессор Макдэниелз, надежды все равно мало. Боюсь, у меня почти нет шансов...

– Теперь есть! – бодро воскликнул Джон Томас. – Что ты скажешь, если я помогу тебе поступить в академию?

Клей вскинул голову. Серые глаза его расширились.

– Вы можете организовать это, сэр? Вы действительно так считаете?

– Почему нет? – Джон Томас весь лучился доброжелательностью. – Я, пожалуй, добуду для тебя назначение, о котором ты так долго мечтал.

– Даже не знаю, что сказать. – Клей сглотнул. – Для меня это так много значит, и я...

– Понимаю, сынок. Но конечно, полной гарантии я дать не могу.

– Да, и все же... Но когда? Я хочу сказать, когда вы думаете, что сможете узнать, что я смог бы...

– Я уже кое-что проверил. – Джон Томас понизил голос до шепота: – На самом деле я уже несколько месяцев прорабатываю этот вопрос. Мне удалось через моего старого и очень хорошего друга с крепкими политическими связями и близкого к академическим кругам договориться о том, чтобы тебя проэкзаменовали. – Встретив удивленный взгляд Клея, Джон Томас от всего сердца рассмеялся и добавил: – Я уже все устроил с билетами. Завтра утром ты отплываешь в Новый Орлеан на восьмичасовом пароходе, где пересядешь на «Каспиан», плывущий в Балтимор. Твое начальство в мануфактуре знает, что ты будешь отсутствовать две или три недели.

Клей был потрясен.

– Завтра утром? Вы не шутите? Я действительно уезжаю? Не могу в это поверить... – Лицо Клея светилось радостью. – Как мне вас отблагодарить?

– Нет-нет, никакой благодарности, сынок. – Джон Томас похлопал своего юного протеже по спине. – Мне приятно, что я могу тебе помочь. Тебе и Мэри Эллен, – неожиданно добавил он.

– Мне так не терпится рассказать обо всем Мэри! – Казалось, Клей готов был плясать от радости.

– Знаешь, я бы на твоем месте не торопился. Скажешь ей, когда поступишь в академию. – Джон Томас не переставал улыбаться. – Я хорошо знаю свою дочь: она своевольна и избалованна и потому предпочитает реальное ожидаемому. Кроме того, ни ты, ни я не хотим опростоволоситься перед ней, верно?

Клей перестал улыбаться.

– Да, но если я вдруг исчезну...

– Оставь это мне, и я позабочусь о Мэри Эллен. – Джон важно кивнул.

Двое мужчин оставались в гостиной еще примерно четверть часа. Джон Томас объяснял Клею, что ему предстоит по приезде в Балтимор. Он давал полезные советы, касающиеся того, как следует себя вести во время экзаменов.

– Не беспокойся, друг мой, – сказал он в заключение. – Я абсолютно уверен в тебе.

– Большое спасибо, мистер Пребл. Поверьте, я не обману ваших ожиданий.

– Знаю. А теперь запомни: когда мы присоединимся к нашим дамам, нам следует вести себя так, словно ничего не случилось. И после ужина, когда ты останешься наедине с Мэри Эллен – ни слова о нашем деле. Обещаешь?

– Даю слово.

За ужином Клею едва удавалось скрывать радостное возбуждение. Боясь выпустить кота из мешка, он говорил совсем мало, как и Джон Томас. Хозяин дома был весьма сдержан, и Мэри Эллен даже спросила у отца, не случилось ли чего. Вместо ответа он покачал головой, и она посмотрела на мать, но та поспешно опустила глаза. Мэри Эллен озадаченно нахмурилась и пожала плечами, но упорствовать не стала.

Когда ужин закончился и молодые остались наедине, Клей едва не проболтался, но вовремя вспомнил, что поклялся молчать.

– Что происходит, Клей? – Мэри Эллен высвободилась из его объятий. – Вы с отцом очень странно себя ведете. Вы что, поссорились? Он сказал тебе что-то плохое?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда о чем вы шептались перед ужином? Что это еще за совещание?

Клей нервно улыбнулся:

– Никакого совещания не было. Ты не успела переодеться к ужину, и твой отец согласился составить мне компанию, пока ты не спустилась. Это все.

Мэри Эллен скептически приподняла бровь, но ничего не сказала, и Клей был даже рад этому обстоятельству. Он уже представлял себе то славное мгновение, когда, вернувшись из Балтимора, обнимет ее и расскажет о своем поступлении в академию в Аннаполисе.

Весь во власти сладостных мечтаний, Клей привлек Мэри Эллен к себе и поцеловал, а когда Мэри Эллен со вздохом прижалась к нему, она отметила про себя, что он выпил, и этот факт ее немало удивил. Она не помнила, чтобы Клей когда-либо пробовал спиртное, и то, что он выпил именно сегодня, ей показалось странным.

Поцелуй Клея стал настойчивее, и Мэри Эллен забыла о спиртном. Она забыла обо всем, кроме одного – как крепко она его любит.

Наконец Клей оторвался от ее губ.

– Мне надо идти, – сказал он, – становится поздно.

– Да нет же, совсем не поздно, – возразила она. – К тому же завтра воскресенье, и тебе не придется рано вставать на работу. – Мэри крепче прижималась к нему. – Не покидай меня, Клей.

– Но мне действительно надо идти. – Он встал, увлекая ее за собой.

– И все же я не понимаю, почему тебе надо уходить. – Мэри огорченно вздохнула. – Но ты придешь ко мне завтра, правда?

Клей посмотрел в ее темные искристые глаза, и ему очень захотелось рассказать ей правду. В восемь утра ему предстояло сесть на пароход и отплыть в Балтимор, а оттуда в Аннаполис. Разумеется, он вернется как можно быстрее, а если все пойдет как предполагалось и он поступит в академию, их с Мэри Эллен мечты вскоре осуществятся.

Все же усилием воли он удержал себя и не поддался слабости. Он не сказал ей ничего. Джон Томас Пребл пообещал ему, что возьмет все объяснения и заботу о Мэри Эллен на себя, и Клей полностью доверял ему.

– Пожелай мне доброй ночи, Мэри, – нежно сказал он и поцеловал ее, еще не зная, что этот поцелуй был прощальным.

Не знала этого и Мэри Эллен.

Войдя в просторную каюту величественного речного парохода «Красавица Галфпорта» в четверть восьмого утра в воскресенье, Клей счастливо улыбнулся и, окинув взглядом роскошное убранство, невольно присвистнул. Бросив на ковер маленький саквояж, он подошел к занавешенному бархатом иллюминатору и, приподняв штору, выглянул наружу. Щурясь от утреннего солнца, Клей окинул взглядом береговые утесы, среди которых белел Лонгвуд. Взгляд его остановился на знакомых окнах второго этажа, за которыми находилась спальня Мэри. Он представил ее, спящую, теплую, разомлевшую во сне, и ему стало грустно.

Поспешно опустив взгляд, он отошел от иллюминатора, скинул пиджак и плюхнулся на мягкую кровать. Блаженно вытянув ноги, он закинул руки за голову, закрыл глаза и стал мечтать о том дне, когда они с Мэри смогут наконец спать в одной постели.

Убаюканный сладкими видениями, Клей задремал. Он не проснулся, даже когда, отдав прощальный гудок, пароход отчалил от заполненной людьми пристани и, выйдя на середину Миссисипи, поплыл вниз по течению.

Зато Джон Томас отлично слышал гудок и видел, как отчалил пароход.

Он пристально наблюдал за происходящим из своего кабинета. И когда красавец корабль отдал швартовы, с облегчением вздохнул и улыбнулся.

Заложив руки за спину, не спуская глаз с медленно плывущего корабля, Джон Томас оставался там, где провел весь этот час, и не сходил с места до того момента, пока пароход не скрылся за поворотом реки. Только тогда он отвернулся от окна и опустился в кожаное кресло. Темные глаза его сияли. Мысленно поздравив себя с успешным претворением в жизнь своего хитроумного плана, Джон Томас протянул руку к хрустальному графину, стоявшему у него на столе, налил себе немного бурбона и выпил залпом. Потом налил и выпил еще – для храбрости. Сейчас ему предстояло провести в жизнь следующую – самую главную – часть своего плана.

Резко повернувшись в кресле, Джон Томас дернул за шнурок, и Тайтус тут же явился на зов.

– Полагаю, Мэри Эллен уже проснулась?

– Да, господин. Она проснулась и послала за завтраком.

Джон кивнул:

– Скажи ей, что я хочу ее видеть.

– Прямо сейчас, до завтрака?

– Сейчас, Тайтус, сию минуту.

– Слушаюсь, сэр. – Слуга поспешно вышел.

Не прошло и пяти минут, как за дверью раздался тревожный голос дочери:

– Тайтус, зачем я ему понадобилась?

– Не знаю, мисс, честное слово, не знаю.

Джон Томас глубоко вздохнул и поднялся с кресла. Когда Мэри Эллен появилась на пороге, она все еще была босой, распущенные светлые волосы спутались после сна и рассыпались по худеньким плечам. Мэри выглядела как милое невинное дитя.

– Папа, ты в самом деле хотел меня видеть? – В ее больших темных глазах светилась тревога.

– Да. – Джон кивнул. – Заходи, и поскорее.

Сердце Мэри Эллен забилось быстрее. Войдя в кабинет, она закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и вопросительно посмотрела на отца.

– Милая моя девочка, подойди ко мне, дружок.

– Что случилось, папа? – Увидев странное выражение на лице Томаса, Мэри Эллен не на шутку встревожилась.

Подобрав полы халата, она торопливо обошла массивный письменный стол и встала перед отцом. Джон Томас сжал ее руку в ладонях:

– Это из-за Клейтона Найта, моя хорошая.

– Из-за Клея? – Лицо Мэри Эллен исказилось страхом. – На мануфактуре случилась авария? Он... Ах нет, сегодня же воскресенье... – Сконфуженная, она замолчала.

Пытаясь сохранить спокойствие, Джон Томас тряхнул головой:

– Нет, Клей не пострадал, он просто ушел.

– Ушел? – Мэри растерянно смотрела на отца. – Куда ушел? Клей никуда не собирался. Немного позже он придет и...

– Нет, он не придет. – Джон нежно обнял дочь и погладил ее по золотистой головке. – Ну как мне сказать? Что мне сделать, чтобы смягчить этот удар?

Испугавшись не на шутку, Мэри Эллен доверчиво прижалась к отцу.

– Папа, я тебя не понимаю. Где Клей? Я должна увидеть его немедленно!

– Тс-с, тише, дитя. Ты должна забыть Клейтона Найта как можно скорее...

Мэри Эллен вскинула голову:

– Забыть Клея? Ты пугаешь меня, папа. Что случилось? Скажи мне, пожалуйста!

Джон Томас печально посмотрел в темные вопрошающие глаза дочери:

– Дорогая, ты ведь знаешь, что я ни за что на свете не стал бы причинять тебе боль.

– Да, но...

– Помнишь, вчера вечером Клей пришел раньше обычного, еще до того, как вы с матерью спустились в гостиную? – Джон с трудом перевел дыхание. – Он сказал, что хочет... что ему надо... со мной поговорить. Я полагал, что он собирается просить твоей руки, и поэтому...

– И поэтому?

Джон Томас снова тряхнул головой:

– Нет, не то. К своему непомерному удивлению, я узнал, что Клей... Боже, как это трудно!..

– Что? Скажи мне! – Лицо девушки горело огнем, в ушах стучала кровь.

– Мальчик, которого мы так хорошо знали, оказался совсем не так хорош. Клейтон Найт вчера вечером вошел и направился прямо к буфету с напитками. Он налил себе бурбон, выпил его одним махом и налил еще. Затем он сказал, что... Говорю тебе, Клейтон оказался бессердечным негодяем, который...

– Неправда! – возмутилась Мэри Эллен. – Это ложь.

– Это правда. Клейтон Найт несколько лет холодно и расчетливо тебя использовал, использовал всех нас, он оказался беспринципным, циничным карьеристом. – Лицо Джона перекосилось от наигранного гнева. – Этот негодяй вчера вечером явился ко мне с дьявольски изощренным предложением.

– Господи, да ты просто сошел с ума. Ты сам не знаешь, что говоришь!

– Еще как знаю, дорогая. Этот бессердечный ублюдок поднял стакан с виски так, словно хотел произнести тост за будущий успех. Он сказал мне буквально следующее: «Пора нам с вами выяснить отношения, Пребл. Вы не хотите видеть меня в качестве зятя, и я тоже не слишком этого хочу. Помогите мне получить то, что мне нужно, и я от вас отстану». Я спросил: «Господи, молодой человек, разве Мэри Эллен не та, кого вы ищете?»

Глаза Мэри наполнились слезами, она не верила тому, что говорит отец, и в то же время чувствовала себя так, словно ее ударили.

– Так Клей не любит меня, папа?

Джон Томас печально покачал головой:

– Этот подонок, этот сын портнихи ухмыльнулся и сказал: «Я терпел Мэри Эллен возле себя не один год. Помогите мне попасть в Аннаполис, и я оставлю вашу драгоценную дочку в покое».

– Нет и нет. – Мэри замотала головой. Жаркие слезы жгли ей глаза. – Клей не мог так сказать. Он никогда так бы не поступил. Я знаю, он меня любит. Слышишь?

Джон Томас обнял дочь за плечи:

– Я так же шокирован, как и ты, но... Он очень хотел попасть в академию. Я и представить не мог, что ради этого он... – Джон Томас погладил дочь по вздрагивающей от рыданий спине. – Мэри Эллен, дорогая, к несчастью, этот народ из низов не видит в нас людей, они лишь думают о том, что можно из нас выжать. Этот народец ни перед чем не остановится, знаешь ли...

Мэри надрывно всхлипывала.

– Клей не такой. Он не стал бы...

– Я когда-нибудь тебе лгал? – оскорбленно произнес Джон.

Мэри Эллен, однако, даже не обратила внимания на его вопрос.

– Если бы он сказал тебе все это, ты не позволил бы ему остаться у нас на ужин.

– Я не выгнал его немедленно только ради тебя и приказал остаться на ужин и вести себя так, словно ничего не случилось. Я заставил его поклясться, что он ни словом не обмолвится тебе об этом. – Джон Томас прижал дочь к груди. – Мне вовсе не хотелось, чтобы этот гнусный сукин сын тебе сам все рассказал.

– Нет! – всхлипывая, проговорила Мэри Эллен. – Клей не стал бы меня обижать. Он не стал бы меня обнимать, если бы...

– Если ты помнишь, он не стал вчера задерживаться. Я слышал, как ты вошла. Он как-то объяснил то, что должен уйти так рано?

Мэри Эллен почувствовала замешательство. Она пыталась задержать Клея подольше, но он покинул ее, так и не объяснив причину. Неужели ему так не терпелось поскорее от нее отделаться?

Внезапно ей вспомнился привкус алкоголя у него на губах, а ведь он не пил до этого. Выходит, ему потребовалось выпить для того, чтобы провернуть свою грязную сделку? Знал ли он, целуя ее на ночь, что это – прощальный поцелуй?

– Еще раз спрашиваю тебя, дорогая, я когда-нибудь тебе лгал? – вкрадчиво спросил Джон Томас.

– Нет, но...

– Я и впредь никогда не стану этого делать. Ну, довольно, моя хорошая, слава Богу, теперь все позади, а дальше твой папочка о тебе позаботится.

Глава 12

Джон Томас откинулся на высокую спинку кожаного кресла и посадил плачущую дочь к себе на колени, а потом стал качать ее, как качал, когда она была ребенком. При этом он ласково утешал ее и обещал, что скоро все у нее снова пойдет на лад, а он ей в этом поможет.

Когда наконец Мэри Эллен изнемогла от слез, хозяин Лонгвуда поднял бледную, обмякшую дочь на руки и понес ее наверх, в спальню, где, нежно уложив ее на мягкую пуховую перину, пробормотал:

– Поспи, дорогая, а когда ты проснешься, твой папа уже положит конец этому ужасному кошмару.

Чувствуя себя так, словно ей уже никогда не уснуть, Мэри Эллен с трудом закрыла распухшие от слез глаза. Она хотела, чтобы отец поскорее ушел, позволив ей остаться наедине со своим горем.

Надеясь, что его усилия не остались безрезультатными, Джон Томас поцеловал дочь в лоб и, на цыпочках выйдя из комнаты, неслышно прикрыл за собой дверь.

В коридоре он глубоко вздохнул и отправился на поиски жены.

– Дело сделано, – сказал он, жестом приглашая Джулию зайти в кабинет. – Клейтон Найт уже на пути в Балтимор, а через пару дней вы с Мэри Эллен отправитесь в Нью-Йорк и оттуда в Англию.

– Как она восприняла все это, Джон?

Мистер Пребл пренебрежительно пожал плечами:

– Как еще могла воспринять это девочка, которой сообщили о предательстве ее возлюбленного? В настоящий момент она подавлена, но долго это не продлится. – Джон Томас улыбнулся и потрепал жену по щеке: – Уже через месяц она забудет Клейтона Найта, обещаю. – Он гордо расправил плечи: – К тому времени Мэри станет счастливой супругой Дэниела Лоутона и будет наслаждаться медовым месяцем на юге Франции.

– Ох, не знаю, Джон. – Джулия Пребл вовсе не была так уверена в счастливом исходе всей этой затеи, как ее муж. – Откуда тебе известно, что Дэниел так уж хочет жениться на Мэри Эллен?

– Джулия, ты же хорошо знаешь, что мы регулярно встречаемся с отцом Дэниела Лоутона в клубе. Мыс ним не раз обсуждали приятную перспективу породниться домами. Джеймс Лоутон так же сильно хочет видеть Мэри Эллен своей невесткой, как и мы хотим видеть юного Дэниела Лоутона нашим зятем.

– Верно, дорогой, но как же насчет самих детей? Дэниел вот уже два года встречается с Брэнди Темплтон, и он может не...

– Не вижу никаких проблем. Дэниел не встречается с Брэнди в том смысле, который вкладываешь в это слово ты. Он спит с ней, дорогая. Старший Лоутон заверил меня, что в намерения его сына никогда не входил брак с Брэнди Темплтон. – Джон довольно улыбнулся: – Я видел, какими глазами Дэниел смотрит на нашу дочь. Он хочет ее с того момента, как она стала женщиной. Помяни мои слова, он будет счастлив использовать выпавший ему шанс. Что до Мэри Эллен, если Дэниел будет рядом – а он непременно будет рядом, – она, естественно, примет его поддержку. – Джон Томас громко щелкнул пальцами и засмеялся: – Не успеешь оглянуться, как она снова влюбится и выйдет замуж.

Джулия Пребл кивнула. В словах мужа был здравый смысл, и все складывалось к лучшему, в этом она была уверена. Бедная Мэри Эллен сейчас страдает, но она так молода. Разумеется, она перерастет свое чувство к Клею Найту, и у нее будет куда более счастливая жизнь после того, как она выйдет замуж за Дэниела Лоутона. Клей – приятный молодой человек, но он никогда не сможет стать своим в их кругу. К тому же бедняга Клей вовсе не заслужил того, чтобы на него всю жизнь смотрели сверху вниз.

Джон Томас достал из выдвижного ящика стола пакет:

– Вот маршрут вашего с Мэри Эллен путешествия. – Джулия взяла пакет, а Джон Томас принялся загибать пальцы, считая пункты назначения: – Итак, во вторник утром вы с Мэри Эллен выезжаете из Мемфиса. В Нью-Йорке вы садитесь на лайнер «Океания», в Лондоне поселяетесь в отеле «Коннот». Через пару дней Лоутоны тоже приедут в Лондон и поселятся в том же отеле, после чего, как бы случайно, встретятся с вами. Еще через пару дней Лоутоны пригласят вас присоединиться к ним и на яхте отправиться в Монте-Карло.

– А потом в Монако приедешь ты, – догадалась Джулия.

Джон Томас улыбнулся и покачал головой:

– Как раз вовремя, чтобы дать нашей дочери благословение на брак.

Через две недели после того, как так и не сумевшая прийти в себя от горя Мэри Эллен и Джулия Пребл взошли на борт парохода, отправлявшегося из Нового Орлеана в Нью-Йорк, ликующий Клей Найт сошел с парохода «Звезда Дикси» на пристань Мемфиса.

Ему не терпелось поскорее добраться до Лонгвуда и увидеть свою Мэри. У него были для нее восхитительные новости. Он представлял, как осветится радостью ее лицо, когда она узнает, что его приняли в академию. Годами лелеемая мечта наконец сбылась! Осенью он уже станет курсантом, а в тот день, когда закончит академию, они смогут пожениться. Она станет женой капитана морского флота!

С саквояжем в руке Клей спешил по запруженной набережной. Лавируя между пассажирами речных судов, портовыми грузчиками и телегами, груженными огромными мешками с хлопком, он пробирался сквозь толпу к извилистой тропке, поднимавшейся вверх по высокому склону, к Лонгвуду, к его Мэри.

Всю дорогу до белого особняка Клей бежал и так запыхался, что вынужден был остановиться у белой колонны, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.

Когда дыхание его пришло в норму, он постучал и при этом улыбался так, что яркостью его улыбка могла затмить само солнце. Клей не сомневался, что дверь ему откроет сама Мэри Эллен.

Однако дверь перед ним распахнула не Мэри, а седой дворецкий.

– Привет, Тайтус, – весело сказал Клей. – Надеюсь, Мэри дома? – Он уже нетерпеливо искал ее глазами на верхней площадке. Сейчас она бросится к нему навстречу...

Почему-то старый слуга никак не откликнулся на приподнятое настроение гостя.

– Мистер Пребл ждет вас в своем кабинете, – замогильным голосом произнес Тайтус. – Следуйте за мной.

Клей занервничал и перестал улыбаться.

– Мистер Пребл? А что он делает в Лонгвуде посреди дня?

Поскольку Тайтус не удостоил его ответом, Клей проследовал за дворецким по гулкому коридору. Недоброе предчувствие овладело им.

Дверь в кабинет была открыта. Тайтус поспешно удалился, так и не взглянув гостю в глаза.

– Заходи, сынок, – донесся из сумрачного кабинета низкий голос Джона Томаса Пребла.

У Клея по спине побежали мурашки. Он втянул в себя воздух, который словно обжег его изнутри. Ему показалось странным то, что шторы на окнах не были подняты и массивные дубовые двери на противоположном конце кабинета оказались закрыты. В помещении было жарко и душно.

Хозяин дома сидел за письменным столом из красного дерева; когда Клей вошел, он медленно встал.

– Мой дорогой мальчик. – По голосу Джона Томаса Клейтон сразу понял, что произошло нечто ужасное.

– Мистер Пребл, что случилось? – тревожно спросил он. – Вы не заболели? Почему вы сидите здесь в темноте и взаперти?

– Ах, – слабым голосом ответил Джон Томас, – я так плохо чувствую себя все последнее время, что... – Он вздохнул, подошел к окну и поднял тяжелые шторы. Яркий солнечный свет залил комнату. Только теперь Клей увидел, что седые волосы его собеседника в беспорядке, а лицо покрывает двухдневная щетина. Джон выглядел совершенно измотанным.

– Господи, только не это, – прошептал Клей. – Что-то случилось с Мэри? Она заболела? Ей плохо? Господи, нет...

Джон Томас покачал головой:

– Мэри не больна. – Щека его задергалась от нервного тика. – Но я боюсь, что тебе сейчас будет очень больно, сынок.

Клей, онемев, во все глаза смотрел на отца своей возлюбленной.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Где Мэри? Почему она не...

– Мэри Эллен уехала, Клей. – Джон Томас указал Клейтону на стул: – Тебе лучше присесть.

– Нет уж, я лучше постою, – решительно заявил Клейтон. – Где Мэри? Когда она вернется?

– Не знаю, как тебе все это сказать, – медленно произнес Джон Томас и провел рукой по взъерошенной седой шевелюре. – Так трудно отцу признаться в том, что его единственная дочь – глупая вертихвостка, обманщица, разбивающая сердца.

– Мэри? Обманщица? О чем это вы?

– Все это ужасно, просто ужасно! Клей, боюсь, что взбалмошная Мэри Эллен за то время, пока тебя не было, истоптала больше бальных туфелек, чем иным хватит на всю жизнь. – Джон Томас прикрыл ладонью глаза. – Сынок, я стыжусь собственной дочери, да поможет мне Бог. – Он опустил руку и печально посмотрел на Клея: – Как только я сказал Мэри, что ты уехал на пару недель, она тут же пригласила Дэниела Лоутона на ужин. В самый первый вечер твоего отсутствия она... они... Ты можешь это представить?

На лице Клея отразилось недоверие.

– Нет, сэр, – просто сказал он. – Я не могу. И я в это не верю. Мэри никогда не стала бы развлекаться с кем-то другим, когда...

– Когда она спит с тобой уже больше года, – перебил Джон Томас. – И я бы на твоем месте тоже в это не поверил. Но ты сам виноват, Клей: уложив мою девочку в постель, ты... – Теперь темные глаза Джона Томаса метали злобные искры, казалось, он пытался проклясть любовника дочери одной лишь силой взгляда.

Клей крепко сжал челюсти, на это ему нечего было ответить.

– Прости. – Джон Томас вдруг как-то странно обмяк. – Я не хотел выходить из себя, но я ведь расстроен не меньше твоего. Она моя дочь и ведет себя возмутительно, поэтому я и накинулся на тебя. – Пребл пододвинул к себе хрустальный графин с бренди и наполнил два стакана. – Да, так вот, насчет Лоутона. Это, должно быть, любовь с первого поцелуя. Они отправились в Европу, чтобы пожениться во Французской Ривьере. Медовый месяц они проведут на вилле Лоутона, на берегу Средиземного моря.

Смуглое лицо Клея стало серым, сердце болезненно сжалось. Ему вдруг показалось, что он прямо сейчас умрет.

– Этого не может быть! Мэри любит меня и никогда не стала бы...

– Увы. – Джон Томас беспомощно развел руками. – Мы пытались ее отговорить, но она уже все решила.

– Тогда с ней поговорю я, – пробормотал Клей. – Я должен понять, почему...

– Боюсь, это ничего не изменит. Они с Дэниелом Лоутоном неразлучны. Я понимаю, Мэри Эллен вела себя опрометчиво и больно ранила тебя своим предательством, но ты справишься. Ты умный, привлекательный, красивый молодой человек, и в твоей жизни будет еще в избытке красивых женщин. – Джон Томас в первый раз за весь разговор улыбнулся, но лицо Клея оставалось мрачным.

– Мне не нужен избыток красивых женщин, – со злостью сказал он, с трудом сдерживая душившие его слезы. – Мне нужна только моя Мэри.

Глава 13

Словно бледная тень, несчастная Мэри Эллен проводила долгие часы на палубе величественной «Океании», медленно рассекавшей серые воды Атлантики. Светлые волосы ее трепал ветер, юбки липли к стройным ногам, пока она бездумно смотрела вдаль, на свинцовые глыбы волн.

Ее буквально губила сердечная тоска. Она и знать не знала, что человек может так страдать. Иногда ей казалось, что еще один час такой муки – и она не выдержит.

Мэри призывала смерть – ей казалось, что мгновенная кончина может принести избавление. Не в силах думать ни о чем другом, она в мучительных подробностях восстанавливала в памяти события последней недели. Снова и снова она вызывала в памяти тот разговор с отцом. Те жуткие слова, что слово в слово повторил ей отец. «Я терпел Мэри Эллен возле себя не один год. Помогите мне попасть в Аннаполис, и я оставлю вашу драгоценную дочку в покое». О нет, ее возлюбленный просто не мог сказать такое!

Мэри Эллен до сих пор не могла принять как данность то, что случилось. Она не понимала, как могла так жестоко ошибиться в Клее, не могла поверить, что человек, которого она любила всем сердцем и душой, беззастенчиво ее использовал. Это просто не могло быть правдой. Произошла ужасная ошибка, и всему этому в конце концов найдется какое-то разумное объяснение. Если бы только она могла увидеться с Клеем, поговорить с ним! Клей любит ее, он не может причинить ей боль.

Или...

Мэри лучше других знала, как сильно хотел Клей попасть в академию – это казалось ему самым важным в жизни. Но разве она была для него ничем? Неужели он считал ее лишь проходной пешкой, которой можно пожертвовать во имя главной цели?

Самым горьким во всем этом было то, что он мог без труда получить и то и другое. Родители ее любили Клея, доверяли ему так же, как и она, – по сути, он уже стал членом их семьи. Но тогда почему?

Круг за кругом проходила Мэри все те же муки ада. То ей казалось, что во всем этом кроется какая-то фатальная ошибка, тогда как Клей действительно любит ее и продолжает любить, однако в следующий момент она уже верила в то, что все сказанное отцом – чистая правда и Клею, этому бессердечному, беспринципному, одержимому карьерой негодяю, никогда не было до нее никакого дела.

Безнадежность ситуации порождала у Мэри ощущение полной беспомощности, и она снова начинала плакать. Потом слез стало меньше и на смену им пришла депрессия. Поведение Мэри Эллен вызывало у ее матери все больше беспокойства. Дочь часами могла неподвижно стоять на палубе, вцепившись в перила, она не желала ни с кем общаться, а глаза ее были пусты и безжизненны.

В конце концов Джулии Пребл стало не по себе. Она пристально следила за дочерью, боясь, как бы та не выкинула какую-нибудь глупость. Того и гляди возьмет, да и бросится в море. Сердце матери ныло от сострадания к единственному ребенку, и она все чаще спрашивала себя, не совершили ли они с Джоном Томасом трагическую ошибку. А что, если Мэри Эллен никогда не забудет Клея? Что, если она останется несчастной до конца дней?

Нет, нет и нет. Этого не должно случиться! Мэри Эллен – тут же начинала убеждать себя Джулия – будет вполне счастлива с Дэниелом Лоутоном и однажды поблагодарит родителей за их рассудительность.

Наконец Джулия Пребл с дочерью прибыли в Англию, но Мэри Эллен лучше не стало. Она не разговаривала, едва прикасалась к пище, не могла спать. Никакие уговоры и попытки ее развеселить не приносили результата. Мэри Эллен сутками сидела в номере одна.

– Хорошие новости, дорогая, – однажды жизнерадостно сообщила Джулия. – Я встретила Лоутонов прямо тут, в отеле. Разве это не приятный сюрприз? – Поскольку Мэри ничего не ответила, Джулия решила сделать еще одну попытку: – Они пригласили нас поужинать вместе, и я...

– Нет.

– Поверь, дочка, я знаю, ты не очень хорошо себя чувствуешь, но...

– Не очень хорошо? – взорвалась Мэри. – Ты думаешь, что в этом все дело? Бедняжка Мэри Эллен, она сегодня нездорова. – В глазах дочери было столько холодного презрения, что Джулия невольно испугалась. – Неужели ты не понимаешь, что мужчина, которого я любила больше всего в жизни, оставил меня и жизнь для меня кончена! Я не хочу жить, раз Клея нет со мной. Теперь ничто для меня не имеет значения, ничто и никто. Тем более я не хочу ужинать с Лоутонами. А теперь, прошу тебя, уходи и оставь меня в покое!

У Джулии от страха расширились зрачки, и она схватилась за горло, почувствовав себя так, словно ей дали пощечину. Так дочь еще никогда с ней не разговаривала. Потрясенная до глубины души, Джулия пребывала в полной растерянности. Она понимала, что разговаривать с дочерью в таком состоянии бесполезно, и в конце концов попятилась и выбежала за дверь. Решив, что врач Мэри вряд ли поможет, она послала мужу тревожную телеграмму, спрашивая у него совета, и в ожидании ответа стала нервно ходить взад-вперед по вестибюлю отеля.

Когда посыльный известил ее о том, что, к сожалению, мистера Пребла не удалось разыскать, Джулии не оставалось ничего другого, кроме как послать записку Дэниелу Лоутону. Ей надо было как можно скорее переговорить с ним с глазу на глаз.

Через полчаса она уже сидела за покрытым нарядной скатертью столом в отделанной дубовыми панелями чайной комнате отеля, и Дэниел Лоутон расположился напротив.

– Наш план провалился, Дэниел, – срывающимся шепотом проговорила Джулия, проводя дрожащими пальцами по ободку хрупкой фарфоровой чашки.

В ответ Дэниел спокойно улыбался; он выглядел уверенным в себе и совершенно не взволнованным.

– Все будет хорошо, миссис Пребл, вы напрасно переживаете. Вот увидите.

– Нет-нет, вы не понимаете. Мэри Эллен страшно расстроена. Она любит Клея так сильно, что... – Джулия замолчала, представив, как должен воспринимать ее слова молодой человек, который надеялся вскоре обручиться с Мэри Эллен. – Она не только очень расстроена, но и настроена весьма скептически. Джон Томас рассчитывал на то, что Мэри верит всему, что он говорит, но она слишком умна для того, чтобы не догадаться. Она написала Клею, так что я боюсь...

– Мы вполне этого ожидали, миссис Пребл. Конечно, она написала Клею, и он, я уверен, тоже написал ей, но вся их переписка будет перехвачена благодаря стараниям мистера Пребла. Ни Мэри Эллен, ни Клей ни получат ни одного письма, адресованного друг другу. – Дэниел снова улыбнулся.

Джулия вздохнула и опустила глаза на розовую скатерть.

– Есть еще одна вполне реальная проблема, Дэниел.

– Какая?

– Мэри Эллен сказала, что она не будет с вами ужинать. Ни сейчас, ни потом.

Мэри Эллен упорно отказывалась иметь какие-либо дела со светловолосым красавцем, но Дэниел был настойчив. Он хотел заполучить Мэри Эллен и не собирался упускать свой шанс. В настоящий момент она слишком несчастна и слишком слаба, чтобы достаточно долго противостоять упорному наступлению, и Дэниел планировал воспользоваться ее слабостью.

Устав от безнадежности и хмурых лондонских небес, Мэри Эллен в конце концов поддалась уговорам и согласилась отправиться на юг Франции, погостить на вилле у Лоутонов.

Роскошная вилла из розового туфа возвышалась на высокой скале у сверкающей на солнце лазурно-синей гавани Монте-Карло, и гостям отвели в ней просторные, полные воздуха и света комнаты с видом на гавань.

Ночь радовала приятной прохладой, вокруг город сиял огнями, словно бриллиантами, а белые красавицы яхты со всего мира украшали собой синие воды. Множество вышколенных слуг были готовы выполнить любое желание Мэри...

За исключением одного-единственного.

Когда Мэри Эллен передала улыбчивому привратнику запечатанное послание и попросила отправить его как можно скорее, никому не говоря о ее просьбе, слуга услужливо взял письмо из ее рук, но вместо того, чтобы отнести его на почту, тут же доставил прямехонько в спальню Дэниела Лоутона. Поблагодарив исполнительного слугу, Дэниел взял конверт, быстро пробежал глазами адрес получателя, и запечатанное письмо отправилось в камин, огонь в котором горел не ради тепла, а исключительно в эстетических целях.

Скрестив руки на груди, Дэниел с улыбкой наблюдал, как корчится в пламени розовый конверт, подписанный аккуратным девичьим почерком. Убедившись, что и следа от послания не осталось, молодой человек отправился на поиски особы, писавшей письмо. Она явно нуждалась в сильном мужском плече, на которое могла бы опереться, и в широкой мужской груди, на которой могла бы выплакаться.

Вскоре к жене и дочери приехал Джон Томас, став еще одним почетным гостем виллы из розового туфа. На следующее утро после приезда Джон один, без супруги, стоял на широком, залитом солнцем балконе роскошных гостевых апартаментов. Щурясь на солнце, он смотрел на юную пару. Далеко внизу, там, где плескалось синее море, шли по песчаному пляжу, взявшись за руки, юноша и девушка. Джон Томас удовлетворенно улыбался. Улыбка его стала еще шире, когда жена подошла к нему и прижалась щекой к его плечу.

Взяв Джулию за руку, Джон не без самодовольства сообщил:

– Мэри Эллен и Дэниел Лоутон вышли на утреннюю прогулку. Еще немного, и прогулки под луной не заставят себя ждать. – Он набрал полную грудь свежего утреннего воздуха и обернулся к жене: – Ну что, дорогая, мой план отлично сработал.

– Надеюсь, – не слишком уверенно ответила Джулия. – От прогулки по пляжу до шествия к алтарю путь неблизкий.

– Не такой уж неблизкий, когда женщина так удручена и так ранима, как Мэри Эллен. – Джон прижал жену к себе и потерся подбородком о ее светлую макушку. – Не пройдет и месяца, как наша дочь станет женой Дэниела Лоутона.

Оба долго молчали, но Джулия первой нарушила тишину. Положив голову на плечо мужа, она тихо сказала:

– Да поможет нам Бог, когда Мэри Эллен и Клей Найт узнают, что мы с ними сделали.

– Ха! Не бойся, правду им никогда не узнать, – уверенно заявил Джон Томас. – Об обмане известно всего троим: тебе, мне и Дэниелу Лоутону.

Глава 14

– Дэниел Лоутон, согласны ли вы назвать Мэри Эллен своей законной супругой?

– Да.

Они стояли перед священником в маленькой каменной капелле на узкой улице самой древней части княжества Монако. Одетый в сшитый на заказ фрак и брюки в тонкую полоску, жених был высок и хорош собой, невеста выглядела очаровательно в длинном кремовом атласном платье, украшенном по подолу тысячами мелких жемчужин. Светлые волосы ее были зачесаны наверх и красиво уложены, фата до плеч покрывала прическу и бледное хорошенькое личико, а в больших темных глазах застыла печаль.

Словно в полусне, Мэри Эллен обменялась с Дэниелом Лоутоном брачными клятвами под пристальными взглядами гордых родителей и тех немногих друзей Лоутонов, которые жили в Европе. Краткая, но торжественная церемония произвела на зрителей приятное впечатление. Все пребывали в хорошем настроении – все, кроме Мэри Эллен.

Мэри не любила Дэниела Лоутона и знала, что никогда его не полюбит, но Дэниел и отец в конце концов ее уговорили, просто потому, что она устала бороться. Мэри не могла вечно противостоять им: у нее не было на это ни сил, ни воли.

Решение, которого все с таким нетерпением ждали, Мэри Эллен приняла после того, как осознала, что Клей никогда ее не любил. Он был таким, каким представил его ее отец – холодным и бесчувственным, – в противном случае он ответил бы хотя бы на одно из ее писем. Она несколько раз просила его объяснить происходящее, искала возможность увидеться, поговорить с ним, но он так и не захотел встретиться с ней.

Даже сейчас, стоя рядом с высоким светловолосым мужчиной, который теперь стал ее мужем, Мэри продолжала думать о Клее. Расстроился бы он хоть чуть-чуть, если бы узнал, что она сейчас выходит замуж за Дэниела Лоутона? Почувствовал бы он хоть толику сожаления? Мэри Эллен, вопреки очевидному, продолжала на это надеяться и хотела, чтобы ему стало так же больно, как и ей.

– Объявляю вас мужем и женой... – Слова священника вывели Мэри из грустной задумчивости. – Теперь вы можете поцеловаться.

Радостно улыбаясь, Дэниел повернулся к Мэри Эллен, приподнял с ее лица фату и осторожно, чтобы не повредить украшенную жемчугом прическу, откинул ее назад. Затем наклонил голову и, понимая, что на них смотрят, осторожно прикоснулся губами к ее губам.

Затем он взял Мэри под руку и повел ее по узкому проходу из капеллы на воздух, на яркое октябрьское солнце. По пути гордые родители и улыбающиеся гости осыпали молодых пригоршнями риса и аплодировали.

Экипаж, украшенный гирляндами орхидей с вплетенными в них серебряными колокольчиками, повез молодоженов вверх по склону холма, к вилле из розового туфа, где на зеленой лужайке участников церемонии уже ждали накрытые для праздничного пира столы. Зазвучали заздравные тосты.

Мэри Эллен ела мало, но, когда муж подал ей бокал охлажденного шампанского, она жадно выпила его до дна. Дэниел улыбнулся, крепко обнял жену за тонкую талию и жестом велел официанту наполнить ее бокал еще раз. Не один час продолжался праздник, и все это время Мэри Эллен потягивала искристое вино. Она хотела напиться допьяна к тому времени, как гости уйдут и они с мужем останутся наедине в супружеской спальне.

Когда солнце начало медленно соскальзывать за море, гости стал и расходиться.

Дэниел и его родители решили, что молодые проведут медовый месяц на вилле, а старшие Лоутоны и Преблы задолго до начала церемонии отправили уложенные чемоданы на поджидавшую их в гавани яхту. Ночь они должны были провести на борту, а наутро отправиться в порт Монако, оттуда в Лондон, а из Лондона обратно в Теннесси.

Проводив гостей, Лоутоны попрощались с молодыми. Родители Дэниела уже спускались к поджидавшей их карете, когда мать Мэри Эллен со слезами на глазах подошла и поцеловала свою ненаглядную девочку. Отступив, она вытерла глаза кружевным платком, а когда Джон Томас крепко обнял дочь, Мэри Эллен, задрожав, прижалась к отцу. Она тоже хотела бы уехать отсюда вместе с родителями и едва удержалась от того, чтобы, упав на колени, не начать молить их о том, чтобы они забрали ее с собой. Она так хотела вернуться домой!

– Надеюсь, ты будешь здесь счастлива, моя девочка, – прошептал на ухо дочери Джон Томас и поцеловал ее. – Береги это сокровище, Дэниел. – Он повернулся к новоиспеченному супругу, передавая ему дочь.

– Обещаю, сэр, – бодро ответил Дэниел и почтительно пожал Джону Томасу руку. – Мы проведем на вилле пару недель, а потом поедем в Париж, после чего, я думаю, погостим в Греции или отправимся еще куда-нибудь, куда захочет поехать моя красавица жена. – Улыбаясь, он крепче прижал к себе Мэри Эллен. – Не ждите нас раньше чем через полгода, – весело добавил он.

– Да-да, не стоит торопиться. – Джон Томас взял плачущую жену под руку и повел ее вниз по ступеням к поджидавшему их экипажу, а Мэри Эллен и Дэниел остались одни.

– Мне надо переодеть свадебное платье. – Мэри нервно теребила пышные атласные юбки. – У меня есть чудесный наряд из Парижа, который как раз подойдет для ужина.

Она уже хотела уйти, но Дэниел решительно остановил ее.

– Тебе действительно пора раздеться, – сказал он, загадочно глядя на нее с высоты своего роста, – а вот одеваться явно не стоит, по крайней мере до завтрашнего утра. – Его зеленые глаза плотоядно засветились, отчего Мэри внутренне сжалась.

– Но, Дэниел, – осторожно заметила она, – солнце еще высоко.

– И со мной такая же оказия. – Он положил ладонь на изрядно выпиравшую ширинку на брюках, неприятно поразив Мэри своей грубостью. – Поверишь ли, он стоит весь день. Видишь, что ты со мной делаешь.

Не дав ей слова сказать, Дэниел поднял жену на руки и понес наверх. Мэри не знала, куда деваться от липкого страха. Она даже не представляла, что ей придется заниматься с ним любовью средь бела дня, и искренне рассчитывала на то, что первое соитие с Дэниелом Лоутоном произойдет под плотным покровом ночи. Кроме того, она была разозлена и разочарована тем, что Дэниел не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовить ее к акту любви. Ее шокировало его поведение. Дэниел вел себя так, словно ему вообще не было дела до ее чувств и желаний. Последние несколько недель, таких тяжелых для Мэри, Дэниел проявлял столько такта и сочувствия, что и в этом интимном вопросе она ожидала понимания с его стороны. Он не давил на нее и клялся, что не станет ее торопить! Так куда же теперь делись его терпение и тактичность?

Оказавшись в спальне, Дэниел настоял на том, чтобы они немедленно разделись. Он разделся догола прямо перед ней, не ведая стыда и не думая, что тем самым оскорбляет ее скромность. От Мэри Дэниел потребовал, чтобы она поступила так же, а когда она стала раздеваться медленнее, чем он того хотел, решил ей помочь. Мэри помертвела, когда он одним рывком стащил с нее атласные панталоны.

Раздев жену донага, Дэниел, не теряя ни секунды, потащил ее в кровать, после пары поцелуев вскарабкался на нее сверху, повозился несколько мучительных секунд, после чего одним резким толчком вошел в нее, словно не замечая того очевидного факта, что ее тело совсем не готово его принять.

Мэри едва не вскрикнула от боли. В процессе совокупления, когда он принялся за дело, она не почувствовала ничего, кроме отвращения к нему и к себе. Отвернувшись, Мэри уставилась на богато украшенные фарфоровые часы, стоявшие на ночном столике возле кровати, но Дэниелу было все равно; он продолжал усердствовать, и Мэри Эллен невольно поразилась его беспомощности в искусстве любви.

Не раз до нее доходили слухи о том, что многие женщины без ума от Дэниела Лоутона; говорили, что в него влюблены самые известные в Мемфисе красавицы, а несколько самых элегантных и ярких молодых вдов в Мемфисе слыли его любовницами. Кстати, и Брэнди Темплтон никогда не делала тайны из их с Лоутоном отношений.

Дэниел был почти на пять лет старше Клея и познал множество женщин; в то же время у Мэри Эллен создавалось впечатление, будто ему ничего не известно о том, как доставить женщине удовольствие. Он оказался отвратительным любовником во всем, за исключением одного сомнительного качества, которое на этот раз оказалось весьма кстати: быстроты семяизвержения.

Акт закончился, едва успев начаться. Поскольку в ходе совокупления Мэри Эллен не сводила глаз с фарфорового циферблата, она точно знала, сколько времени отнял у него акт любви. С того момента как Дэниел залез на нее, до того момента, когда он со стоном выплеснул из себя семя, прошло без нескольких секунд три минуты.

Дэниел шумно вздохнул, скатился с жены и, довольный, опрокинулся на спину.

– Ну разве не чудесно? – тяжело дыша, произнес он.

Поскольку данное высказывание прозвучало как утверждение, а не как вопрос, Мэри Эллен не сочла себя обязанной что-либо отвечать. Она медленно повернула голову и, прищурившись, посмотрела на мужа. Глаза его были закрыты, дыхание выровнялось. Ей оставалось только надеяться, что он уснул надолго.

Не открывая глаз, Дэниел положил руку на голое бедро жены, и Мэри Эллен передернуло от отвращения. Неужели он снова ее хочет? Однако Дэниел только похлопал ее по бедру и сонно произнес:

– Вот и отлично, дорогая. Сейчас немного передохну, и мы снова займемся любовью. Мы будем заниматься любовью всю ночь. Ну, как тебе такая перспектива?

Мэри не знала, что отвечать, ей чуть не стало дурно.

– Я, право, не знаю... – Она замолчала, почувствовав, как обмякла его рука у нее на бедре.

Когда через пару секунд Дэниел негромко захрапел, Мэри Эллен осторожно убрала его руку со своего бедра. Не отводя взгляда от лица спящего, она осторожно отодвинулась от него и встала с постели.

Густой ковер заглушил шаги, так что ей удалось неслышно пройти в смежную со спальней ванную. Просторная ванна уже была наполнена горячей водой. Поблагодарив про себя заботливых слуг, Мэри опустилась в воду, села на дно мраморной ванны и, обхватив руками колени, до боли прикусила губу. Острая, как нож, боль пронзила ее грудь при одном воспоминании о том, как нежно любил ее Клей. Тело ее томилось по нему так же, как тосковало сердце. Ей не хватало его губ, и сейчас она все отдала бы за то, чтобы почувствовать его прикосновение.

Мэри почувствовала себя настолько несчастной, что ей даже захотелось умереть. Сидя в огромной ванне, она с предельной ясностью поняла, что больше никогда не увидит Клея, и теперь ей суждено лишь снова и снова, годами, возвращаться в объятия бездарного любовника, не способного вызвать в ней ничего, кроме отвращения. А ведь этого человека она должна называть своим мужем!

Злые слезы полились у нее из глаз, и Мэри Эллен опустила голову на колени; тело ее сотрясалось от рыдания. Она плакала долго, а когда слезы закончились, горькая печаль, все эти месяцы не покидавшая ее, куда-то исчезла. Теперь в ее душе поселился холод. Мэри Эллен молча поклялась, что никогда не будет больше плакать по Клейтону Найту. Она перестанет скорбеть о прошлом и устремит взгляд в будущее. Выйдя замуж за Дэниела Лоутона, она будет ему верной и честной женой.

Теперь она ненавидела Клея Найта с такой же силой, с какой прежде любила, и молила судьбу лишь о том, чтобы провидение заставило его страдать так же сильно, как он заставил страдать ее.

– Мэри Эллен, где ты, дорогая? – донесся до нее сонный голос мужа.

– Иду к тебе, дорогой!

Из светской хроники Мемфиса Воскресенье, 22 октября 1848 года

«Мисс Мэри Эллен Пребл и мистер Дэниел Лоутон поженились за границей в субботу, 14 октября.

Церемония бракосочетания прошла в Монако, где молодожены проведут медовый месяц перед тем, как вернутся домой в Мемфис.

Семнадцатилетняя невеста – единственная дочь известного хлопкового магната Джона Томаса Пребла и его жены Джулии. Двадцатитрехлетний жених является сыном...»

Клей с отвращением смял газету, которую его мать приложила к письму, а затем резко поднялся из-за стола, на котором лежали открытые книги. Пройдясь взад-вперед по скромно обставленной комнате в студенческом общежитии, он подошел к окну. По квадратному двору сновали курсанты, везде царило оживление.

Внезапно Клей сжал зубы так, что у него свело челюсти, и взгляд его устремился к узкой полоске Чесапикского залива.

Итак, Мэри вышла замуж за Дэниела Лоутона. Что ж, пусть. Он получил то, чего всегда хотел, и теперь впереди его ждет блестящее будущее.

Вот только откуда тогда эта боль?

Впрочем, что толку скрывать от себя: без Мэри Эллен долгожданное поступление в академию мало что для него значило. Когда не с кем разделить триумф, радость победы меркнет, разве нет?

Неожиданно ясное осознание того, что Мэри больше никогда не разделит с ним ни радость, ни печаль, ударило его в грудь, отозвалось пустотой где-то внутри. Он почувствовал себя слабым и никчемным. Его Мэри стала женой другого, и он никогда больше не сможет держать ее в своих объятиях.

– Мэри, – сорвалось с его дрожащих губ. – О, Мэри!

Широкие плечи Клея вздрогнули и затряслись, горло так сильно сдавил спазм, что он едва не задохнулся. Подняв руку, он оперся о деревянную раму и, прислонившись лбом к холодному стеклу, заплакал.

А когда слезы иссякли, в глазах его не было боли. Клей никогда больше не плакал, но холод в глазах его и в сердце задержался на долгие годы.

Глава 15

С самого первого дня пребывания в Аннаполисе Клей всю энергию и все свое время посвятил тому, чтобы стать отменным мореходом. Режим в академии был весьма строгим; изматывающие тренировки начались через десять минут после подъема в первый же день учебы. Еще до рассвета Клей и другие «зеленые» курсанты выстроились во дворе. Гимнастические упражнения никому из новичков легкими не показались, но изнурительные физические нагрузки помогали выковать из юношей крепких и закаленных военных моряков. Клей старался изо всех сил, он искренне желал сделать свое по-мальчишески худое тело сильным и ловким.

Морское крещение Клей получил на второй день, когда на маленьком ботике на реке Северн учился основам корабельного дела – устройству корабля, навигации и управлению судном. Вскоре он уже неплохо разбирался в картах, проникся необходимостью неукоснительного соблюдения приказов и ответственности, которую возлагает на моряка командирский чин.

Клей усердно работал и усердно учился. Помимо таких специальных дисциплин, как астронавигация, искусство судовождения, баллистика и артиллерия, он изучал греческий и латынь, штудировал ботанику, геологию, зоологию и философию, а также мировую литературу.

Гибкий и подвижный от природы, он быстро освоил упражнения строевой подготовки, научился четко выполнять команды. Еще он научился отдавать приказы и вести за собой людей в условиях, приближенных к боевым.

Немногие свободные часы Клей предпочитал проводить в одиночестве либо в своей маленькой спартанской комнате в общежитии, либо в библиотеке, славившейся своими обширными фондами. Он редко принимал участие в «набегах в город», которые так любили устраивать его товарищи, за что над ним нередко подтрунивали.

– Что с тобой, Найт? – спросил его как-то сокурсник. – Тебе не нравятся женщины или ты не любишь виски?

– Люблю и то и другое.

– Тогда пойдем с нами, сегодня же суббота. Давай снимем какую-нибудь отвязную красотку, купим выпивки...

– В другой раз.

– А по-моему, ты просто боишься женщин. Я угадал, Найт, верно?

Клей только улыбнулся в ответ. Пусть себе потешается. Когда товарищи ушли, он принялся за книги, не заботясь о том, что следующее увольнение ожидалось только через месяц.

Несмотря на его кажущееся безразличие к окружающим и неизменные отказы от предложений дружбы, соседи по комнате и другие курсанты хорошо относились к Клею; они уважали его за настойчивость и железную волю, а некоторые даже завидовали ему и восхищались его полным безразличием к стараниям старшекурсников вывести Клея из себя. Клей Найт казался им старше своих лет; он никогда не входил ни в какие компании и никого не допускал к себе, от него словно веяло холодом. Он был похож на волка-одиночку даже внешне – такой же сероглазый и нелюдимый.

Ранней весной во время первого года пребывания Клея в академии пришло известие о том, что его мать заболела гриппом. Случай был серьезный, и Клей, получив отпуск, поехал в Мемфис.

К несчастью, он опоздал: его мать, вечная труженица, от которой никто и никогда не слышал ни одной жалобы, умерла ночью накануне приезда сына.

Народу на похоронах было совсем немного. Клей обменялся скупыми словами приветствия с нескольким своими старыми друзьями и знакомыми, но у гроба он стоял один, молитвенно сложив перед собой руки и понурив голову. По-зимнему холодный взгляд его был прикован к скромному гробу все то время, пока седовласый пастор витиевато говорил о том, какой хорошей и доброй женщиной была его мать.

Короткая служба закончилась, и Клей, медленно повернувшись, увидел напротив себя Мэри Эллен Пребл под руку с мужем, Дэниелом Лоутоном.

Когда взгляды бывших любовников встретились на несколько кратких мгновений, темные глаза Мэри блеснули обидой и злостью, а серые глаза Клейтона ответили равнодушным холодом. Они даже не заговорили друг с другом, возможно потому, что Мэри поспешно отвернулась.

Горло Клея сжал спазм. Прищурившись, он безнадежно смотрел, как Дэниел Лоутон провожает Мэри к экипажу. Ему хотелось броситься за своей Мэри, крикнуть ей, что она не может ехать с Лоутоном, потому что должна быть с ним, Клеем!

В памяти вспышкой пронесся тот холодный январский день, когда они, приехав в коляске к заброшенной сторожке, лежали на полу в огненном кругу, нагие и счастливые. Тогда он спросил ее: «Ты ведь не можешь причинить мне боль, правда?»

«Нет, мой любимый, никогда. Ни за что». Вот что она тогда ему сказала, и карие глаза ее лучились любовью. «Никогда, любимый. Никогда».

Словно окаменев, Клей долго сидел неподвижно; он не шевелился до тех пор, пока все не разошлись, и только потом, вытащив нежный белый цветок из лацкана форменного кителя, положил его на могилу матери.

– До свидания, мама, – сказал он и, сморгнув слезы, поднял голову: – Прощай, Мемфис!

Затем Клей повернулся и пошел прочь. Он направился прямо на пристань, сел на речной пароход и поклялся никогда больше не возвращаться сюда.

Когда Мэри Эллен вернулась в громадный особняк Лоутонов в сопровождении мужа, ей больше всего хотелось побыть одной, но Дэниел, как назло, потащился следом за ней в спальню.

– Я думала немного отдохнуть. – Мэри произнесла это в надежде, что он поймет, но Дэниел истолковал ее слова иначе.

– Отличная мысль. – Он многозначительно ухмыльнулся.

– Дэниел, прошу тебя... – Мэри старалась говорить спокойно, – у меня болит голова и...

– Я знаю, как вылечить твою головную боль. – Дэниел снял темный сюртук и стал развязывать серый шейный платок.

Сняв бархатную шляпку, Мэри Эллен попробовала урезонить его:

– Я не понимаю, о чем ты.

– Не понимаешь? Сейчас я тебе объясню. Клей Найт – вот кто виноват в твоей головной боли. Ты снова его увидела и теперь хочешь...

– Перестань. – Мэри Эллен передернула плечами. – Это же просто смешно. – Она пригладила волосы, примятые шляпкой.

Быстро подойдя к ней, Дэниел схватил ее за предплечья:

– Ты моя жена, Мэри Эллен, и не забывай об этом. – Он встряхнул ее: – Я выбью у тебя из головы даже память об этом сыне портнихи. – Слегка приподняв ее, Дэниел смачно поцеловал жену в губы, а потом за пару минут раздел и бросил на кровать. Мэри Эллен закрыла глаза, дожидаясь, пока он заберется на нее, а потом открыла их и повернула голову к фарфоровым часам на каминной полке и начала обратный отсчет. Надо было досчитать до ста пятидесяти, и тогда Лоутон кончит. Эта практика – отсчитывать время – вошла у нее в привычку, и она чувствовала себя отчасти виноватой перед ним за свое равнодушие к акту любви.

Как ни странно, Мэри Эллен почти все время испытывала чувство вины перед мужем. Она считала себя виноватой уже потому, что вышла за Лоутона без любви, а затем так и не научилась любить его, не привязалась к нему. Снедаемая чувством вины, она в самом начале решила стать ему хорошей женой и даже пыталась получать удовольствие, когда он занимался с ней любовью, но из этого у нее ничего не вышло. Тогда-то она и приобрела привычку отсчитывать минуты в ожидании, пока все это закончится.

Однако сегодня Мэри Эллен потеряла счет секундам, предавшись воспоминаниям о том февральском дне, когда они с Клеем в первый раз поцеловались в летней беседке. Она и до сих пор ощущала губами гладкость его губ, щекой чувствовала его теплое дыхание. То был сладчайший, невиннейший из поцелуев.

После того как они поцеловались несколько раз, Клей сказал:

– Ты моя отныне и навсегда, ты в моем сердце. Ничьи губы не должны целовать тебя, кроме моих, ничьи руки не должны тебя обнимать, кроме моих...

– О-о, – в экстазе простонал Дэниел, и видение сразу исчезло.

Весной 1852 года Клейтон Террел Найт окончил Военно-морскую академию в Аннаполисе. Впереди его ждала карьера морского офицера длиною в жизнь, как у его деда по материнской линии коммодора Клейтона Л. Тайгарта.

В качестве поощрения за успехи Клейтону дали право самому выбирать назначение, и он попросил отправить его в Западные Штаты, на другой конец страны, однако даже там командование Тихоокеанского флота разыскало его.

В двадцать два года Клейтон уже был поразительно красивым мужчиной; долгие часы физических тренировок вкупе со здоровым аппетитом изменили его внешность. В академию он поступал высоким худым мальчишкой, а на выпуске превратился в худощавого и мускулистого, отлично сложенного красавца со скульптурно вылепленными плечами, твердым, как камень, животом и сильными, с красиво прорисованными мышцами ногами. Лицо его, как и тело, изменилось за время пребывания в Аннаполисе, все следы былой открытости и детской восторженности пропали. Теперь он выглядел так, как должен выглядеть уверенный в себе взрослый мужчина, отлично знающий жизнь. Как это часто бывает, яркая внешность, уверенность в себе и граничащая с цинизмом ироничность делали Клея в глазах женщин настоящим героем. При этом он никогда сам не искал женского общества и не прикладывал ни малейших усилий к тому, чтобы завоевать сердце какой-нибудь красавицы, но женщины сами так и липли к нему. Его загадочные гипнотические серебристо-серые глаза заставляли трепетать сердца милых дам, само его присутствие пробуждало в женских головках нескромные мысли.

Страстный от природы, военный моряк Клейтон Найт не отказывал себе в удовольствии проводить время с женщинами, которые столь бескорыстно предлагали ему себя. На каждом общественном мероприятии, на каждом офицерском балу рядом с ним оказывалась красивая подружка, которая с самого начала предполагала, что после бала разделит его постель.

Все шло согласно традиции, и наземные силы обеспечивали поддержку силам морским.

Тем не менее одна красивая женщина сменяла другую, а сердце Клея так и оставалось неприступной крепостью. Он никогда не давал обещаний, не притворялся, что любит: женщины для него являлись лишь средством удовлетворения насущных потребностей, чередой теплых и жадных до ласки тел, помогавших коротать долгие одинокие ночи.

Заодно Клей научился нескольким весьма полезным техникам любви и, таким образом, был способен подарить партнерше самое изысканное наслаждение.

Несмотря на то что Клей был предельно честен с женщинами и говорил все, как есть, прежде чем лечь с ними в постель, многие из них влюблялись в него до беспамятства, но молодого офицера мало волновали их переживания. Его любовь – и его ненависть – адресовалась одной лишь Мэри. Эллен Пребл Лоутон, так и не остыв ни на йоту за все годы, проведенные вдали от нее.

Примерно то же происходило и с Мэри Эллен.

Ей завидовали, о ней шептались. Она была женой одного из самых богатых и самых красивых мужчин Юга. И все же Мэри ни на миг не могла забыть о Клейтоне Найте. Она не переставала его ненавидеть и винила во всех своих несчастьях, одновременно жалея о своем глупом и поспешном шаге. Мэри Эллен с досадой вспоминала о том, какой растерянной, какой ранимой она была в то время, какое давление испытывала со всех сторон.

Зато теперь она существовала в состоянии постоянной апатии, дни ее тянулись унылой чередой, полные воспоминаний и сожалений. Дом стал для Мэри тюрьмой; в своей роскошной спальне она чувствовала себя как в камере, проводя ночи на огромной кровати с мужчиной, чьи прикосновения не будили в ней ни отвращения, ни любви: ей просто было все равно, что он с ней делает.

Ночь за ночью Мэри Эллен лежала под пылким Дэниелом, с горечью вспоминая мужчину, которого она одновременно ненавидела и любила и без которого не могла жить, в то время как Дэниел, совершенно не догадываясь о том, что творится в душе его жены, раз за разом получал то, что хотел, – желанный, приносящий глубочайшее удовлетворение оргазм.

А вот Мэри Эллен его ни разу не испытала. Ее тело, как и ее сердце, находилось словно под глубоким наркозом.

Глава 16

Не прошло и двух лет со дня свадьбы, а Дэниел уже стал задерживаться по вечерам. Мэри Эллен этому не удивлялась и не винила в этом мужа; она не была с ним особенно ласкова и никогда не выказывала мужу той привязанности, которую заслуживает каждый добропорядочный супруг. Их брак был далек от совершенства, и ответственность за это лежала на ней, а не на нем.

Каждый раз Дэниел придумывал затейливые истории, чтобы объяснить свои задержки, но в том не было необходимости: Мэри Эллен и так все понимала. Ее муж не был прирожденным лжецом, и она точно знала, откуда он приходил.

Все в Мемфисе также знали, что такое «Энтал» – престижный бордель, куда наведывались местные патриции. Несколько лет назад по городу прошел слух, будто в числе попечителей заведения находятся весьма уважаемые люди, в том числе и седовласый отец Дэниела. Очевидно, теперь Дэниел достиг ранга отца и прочих аристократичных господ, завсегдатаев веселого дома.

Мэри Эллен также подозревала, что Дэниел возобновил отношения со своей бывшей любовницей, Брэнди Темплтон Фаулер. Брэнди сама недавно вышла замуж за некоего удачливого дельца в сфере недвижимости, но брак не изменил ее привычек, а ведь она всегда питала известную слабость к Дэниелу.

Не раз и не два Дэниел приходил домой за полночь, и от его дорогой одежды пахло чужими духами. Иногда, когда он раздевался, Мэри Эллен видела царапины у него на спине, но ни разу не упрекнула его, не спросила у него, где он был, и не пожаловалась на то, что он пренебрегает ею. Ей просто было все равно. По правде сказать, она даже радовалась его отсутствию, ей приятно было иногда спать одной. Она бы с радостью уступила Брэнди или какой-нибудь другой светской даме свое место рядом, даже под Дэниелом.

Втайне Мэри Эллен радовалась тому, что муж растрачивает часть своего любовного пыла вне дома, как и тому обстоятельству, что ему достает такта не прикасаться к ней в те ночи, когда он уже имел женщину.

Когда Дэниел проводил вечера дома, Мэри Эллен послушно делила с ним ложе, поскольку он очень хотел сына. Ничего другого она дать ему не могла, но подарить сына, который любил бы его, считала своим долгом.

Однако проходили месяцы, годы, а Мэри Эллен все не могла зачать.

– Это ты во всем виновата, – упрекнул ее как-то утром Дэниел, узнав, что она снова не беременна. – С тобой, должно быть, что-то не так.

Мэри села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы.

– Мне жаль, дорогой, но...

– И мне жаль. – Дэниел нервно зашагал по комнате. – Черт возьми, жена должна рожать мужу детей. О нас уже судачат в городе: люди думают, что я не могу стать отцом.

– Это плод твоего воображения, – спокойно возразила Мэри. – Наши друзья не станут говорить про нас гадости.

– Ну хорошо, может, они так и не говорят, зато так думают.

– Возможно, они правы. – Мэри Эллен пожала плечами. – Ты настоял, чтобы я показалась врачу, и я была у него не один раз, но врач не видит причин, почему я не могла бы забеременеть. Возможно, это ты...

– Я? – Дэниел не верил своим ушам. Остановившись посреди комнаты, он прищурился и надменно заявил: – Моя дорогая, позволь мне заверить тебя, что я более чем способен зачать наследника. – Дэниел самодовольно улыбнулся, и Мэри Эллен поняла, что у него есть веские доказательства своей плодовитости.

Она ничего не сказала, а лишь, кивнув, продолжила расчесывать волосы.

– Ничего, – заключил он. – Нам просто нужно больше стараться, а для этого чаще заниматься любовью. – Дэниел сжал плечи жены, повернулся и пошел к двери, но на пороге обернулся: – Если ты действительно способна зачать, я сделаю тебя беременной.

Дэниел очень старался, Мэри Эллен тоже, но и через пять лет бесплодного унылого брака без любви пара так и оставалась бездетной. Дэниел в конце концов перестал уповать на то, что Мэри Эллен сделает его отцом, и даже упрекнул ее в том, что она просто не хочет этого.

– Думаешь, ты очень умная, моя дорогая, а я дурак? – сказал он как-то зимним вечером после принятия изрядной порции бренди. – Ты просто не хочешь ребенка от меня и никогда не хотела.

– Неправда, Дэниел, я делаю все, чтобы у нас получилось.

– И все равно я не верю тебе. Ни одной минуты не верил, – процедил Дэниел сквозь зубы. – Хочешь знать, что я думаю? Все эти годы ты проделывала какие-то тайные манипуляции, чтобы не забеременеть.

– Мы уже обсуждали эту тему, – устало сказала Мэри Эллен, – и я не раз говорила тебе, что не знаю никаких тайных средств. Ты должен мне верить.

Но ей так и не удалось переубедить Дэниела: он по-прежнему считал, что существует лишь одно объяснение – Мэри не желает иметь от него детей.

В начале лета 1857 года брак наконец распался.

Теплым вечером в конце мая Дэниел, вернувшись домой после трехнедельной деловой поездки в Мобайл, застал Мэри Эллен в розарии на южной террасе: свернувшись калачиком на выкрашенной белым кованой скамье, она с увлечением читала роман Джейн Остин и даже не заметила, как он подошел к ней.

Какое-то время Дэниел стоял рядом и молча смотрел на жену. Светлые волосы ее были заколоты на затылке, открывая изящный изгиб шеи. На ней было бледно-розовое летнее платье из органзы оттенка роз, осыпавших высокий куст напротив скамьи. Пышные юбки платья и кружевная нижняя юбка опускались до самого аккуратно постриженного газона.

Платье, спустившись с одного плеча, открывало нежную бледность кожи цвета тонкого фарфора, и когда Мэри дышала, грудь ее, вздымаясь, упиралась в тугой лиф.

Дэниел затаил дыхание. Мэри Эллен Пребл была самой красивой, самой чудесной женщиной, которую ему довелось встречать в жизни. И все же, глядя на нее, он не мог отделаться от ощущения, будто он до нее не дотрагивался и ни разу не был с ней. Хотя Мэри лежала, нагая, в его объятиях ночь за ночью, по-настоящему она так и не стала его женщиной. Она никогда не отдавала себя целиком. С самого первого дня на вилле в Монако Мэри Эллен лишь позволяла ему пользоваться своим красивым телом, но ни разу она не ответила на его страсть.

И так было всегда, на протяжении всех лет их брака.

Разумеется, он знал причину, знал с самого начала. Красивая девочка с ангельским ликом, на которой он женился в Монако, была отчаянно влюблена в Клейтона Найта.

Сейчас, глядя на нее, Дэниел спрашивал себя, по-прежнему ли она любит этого сына портнихи.

– Мэри Эллен! – наконец окликнул он, и она подняла голову.

– Здравствуй, Дэниел. – Мэри вложила в книгу закладку из красного шелка. – Я не знала, что ты дома. Когда ты вернулся?

Он не ответил на вопрос.

– Я должен тебе что-то сказать.

– Да, я слушаю. – Она жестом пригласила его присесть рядом.

Усевшись рядом с женой, Дэниел без обиняков сообщил ей о том, что влюбился в симпатичную семнадцатилетнюю девушку из Алабамы, с которой познакомился в феврале прошлого года.

– Мне нужен немедленный развод, Мэри, – жестко сказал он, – потому что я собираюсь жениться на девушке, которая в отличие от тебя любит меня всем сердцем.

Мэри Эллен согласилась не споря.

– Я искренне желаю тебе счастья, Дэниел, – просто сказала она. – Надеюсь, она сможет подарить тебе сына – я-то этого сделать не смогла...

Дэниел покраснел, и Мэри Эллен поняла, что семнадцатилетняя соперница уже ждет от Дэниела ребенка.

– В таком случае мои поздравления. – Она улыбнулась, словно прощаясь, прикоснулась к его щеке, после чего поднялась и пошла прочь.

– Подожди, Мэри Эллен, – окликнул ее Дэниел, и она обернулась. – Я должен кое-что тебе рассказать. Полагаю, теперь ты имеешь право знать... – Он вдруг замолчал.

– Да, я слушаю. Что ты хотел мне рассказать?

Дэниел молчал. Много лет назад он дал клятву, и эта клятва связывала его. Он пообещал Джону Томасу Преблу, что ни при каких обстоятельствах не откроет ни Мэри Эллен, ни кому-либо другому правду о заговоре, который был устроен специально для того, чтобы разорвать отношения между Мэри Эллен и Клеем Найтом. Дэниел даже сейчас побаивался Джона Томаса Пребла и поэтому лишь покачал головой. Все равно теперь правда уже не имела значения: что сделано, того не вернешь.

– Так, ничего. – Он покачал головой: – Ничего.

Мэри Эллен и Дэниел развелись без промедления. В тот же день, когда был провозглашен развод, Дэниел женился на своей беременной алабамской возлюбленной. Свадебное путешествие им пришлось отменить: менее чем через час после гражданской церемонии они поспешили в окружную больницу, поскольку у невесты начались роды, а в полночь она родила первенца – крепкого и здорового мальчугана весом в девять фунтов.

Как только Дэниел попросил о разводе, Мэри Эллен переехала в дом к родителям и после окончания бракоразводного процесса вернула себе девичью фамилию.

Она снова стала Пребл, и высокое общественное положение отца послужило ей защитой от остракизма, которому нередко подвергались в обществе разведенные женщины. Единственную дочь Джона Томаса Пребла охотно приняли во всех уважаемых домах Мемфиса, и посему родители Мэри Эллен ожидали, что, снова став Пребл, Мэри активно начнет посещать светские рауты и приемы.

Но Мэри Эллен даже не думала осчастливить своим присутствием балы и приемы, столь любимые ее родителями; и она так же упорно отказывала самым респектабельным холостякам и вдовцам города, приглашавшим ее отужинать. Мэри не сомневалась, что их особое внимание к ней происходит от представления о легкой доступности разведенной женщины...

Родители Мэри, также как и потенциальные ухажеры, были разочарованы тем, что она отклоняет все приглашения. В свои двадцать шесть Мэри Эллен была даже красивее, чем в семнадцать; элегантность и плавность пришли на смену подростковой порывистости. Она искушала и не давала надежды.

Так прошел год, затем еще один. Мэри Эллен продолжала вести отшельническую жизнь, редко выходя за пределы Лонгвуда. Родители ее были не на шутку встревожены. Негоже молодой женщине, да еще такой красивой, никуда не выезжать и ни с кем не встречаться.

Джон Томас и Джулия Пребл планировали путешествие за границу. Они настаивали на том, чтобы дочь уехала с ними в Англию на лето, но Мэри решительно отказалась к ним присоединиться и осталась в Лонгвуде.

Только теперь Джон и Джулия решились вслух заговорить о том, что, возможно, совершили ужасную ошибку, разлучив Мэри Эллен и Клея Найта. Однако они так и не были уверены в том, что им следует признаться в устроенном когда-то заговоре.

– Может, все же рассказать Мэри Эллен правду? – нерешительно произнесла Джулия, когда супруги прогуливались по просторной палубе океанского лайнера «Амбассадор» на пути из Америки в Британию.

– Это не исключено, – задумчиво протянул Джон Томас. – Полагаю, Мэри имеет право знать о том, что произошло, даже если она нас за это возненавидит. – Он внутренне сжался при мысли о том, каково ему будет вынести презрение единственного возлюбленного ребенка. – Господи, я лишь хотел для нее счастья, но...

– Я знаю, дорогой. – Джулия вздохнула. – Надеюсь, Мэри Эллен поймет, если мы ей скажем.

– Не уверен, – подводя жену к перилам, возразил ей Джон Томас. – Мы недооценили ее чувства, – покачал он седеющей головой. – И возможно, недооцениваем сейчас, полагая, что она нас простит...

Войдя в комнату, он огляделся еще раз и только теперь увидел ее.

Джулия стояла на коленях, новый наряд из тафты был надет на ней лишь наполовину, одной рукой она вцепилась в край кровати, другой схватила себя за горло. В глазах ее застыл ужас; она словно силилась произнести его имя, моля о помощи, и не могла. Потом из ее горла хлынула кровь.

– Господи! – в ужасе воскликнул Джон Томас и упал на колени рядом с женой. – Джулия, о Боже, Джулия!

Врач прибыл уже через несколько минут после того, как Джон Томас позвал на помощь, и несчастную женщину, все еще одетую в весь испачканный кровью дорогой парижский наряд, срочно доставили в больницу Святой Марии, находящуюся в нескольких кварталах от отеля, где она истекла кровью. По заключению врачей, виной всему была открывшаяся язва желудка.

Джон Томас был безутешен. Привезя тело любимой жены домой, он после похорон уединился в Лонгвуде и не желал принимать даже старых друзей. Целые дни Джон проводил в их с Джулией спальне, зажав в руках кольцо, некогда принадлежавшее жене, и часами глядя на ее фотографию. Уйдя с головой в свое горе, Джон напрочь забыл о том, что они с Джулией собирались рассказать Мэри Эллен о происшествии десятилетней давности, однако сама Мэри, потеряв мать, была весьма озабочена состоянием отца и всерьез боялась за его рассудок.

Время шло, а Джону Томасу не становилось лучше. Он все так же сутками с потухшим взглядом просиживал в душном склепе спальни в прилипшей к телу мокрой от пота рубашке.

Джон Томас потерял интерес даже к своей хлопковой империи. Прибыли стремительно падали, состояние Преблов таяло на глазах. Рабов продали соседям, и плодородные поля стояли незасеянными.

В конце концов Мэри Эллен решила поговорить с отцом и обсудить с ним состояние дел. Она надеялась, что шоковая терапия пойдет ему на пользу – он должен узнать, до какого плачевного состояния дошел его бизнес. Если он не возьмет себя в руки, они окончательно разорятся; Мэри напомнила отцу о том, что война между штатами скорее всего вскоре начнется, и тогда северяне установят блокаду, лишив южан возможности доступа к европейским рынкам. Им следует, пока не поздно, отправить в Европу весь свой хлопок, не то их ждет нищета!

Но Джона Томаса уже ничто не могло вывести из забытья.

Глава 18

На качающейся палубе военной шхуны «Морская колдунья», один, посреди ночной мглы, стоял высокий моряк. От пронизывающего зимнего холода его спасали темные шерстяные брюки, теплый китель и черная фуражка. Ветер трепал иссиня-черные волосы, выбившиеся из-под его фуражки, прибивал брюки к крепким бедрам; ноги офицера были слегка расставлены, помогая удерживать равновесие.

Достав спички, прикрыв пламя рукой, офицер раскурил тонкую коричневую сигару и глубоко затянулся. Оранжевые искры взметнулись над его головой, и их мгновенно унес ветер.

Эта холодная ночь была лишь одной из сотен других, проведенных капитаном Клеем Найтом на посту. На корабельной палубе он бывал и в шторм, когда черные глыбы волн били и трепали корабль, и в полный штиль. Бывало, силы человеческого голоса едва хватало, чтобы перекричать рев волн; а корабль, палуба которого то вздымалась до небес, то падала в глубокую пропасть, с трудом выдерживал напор стихии.

Клей помнил кровавые мозоли на ладонях от канатов, помнил, как приходилось рубить лед, прорываться сквозь свинцовую хмурость дней и непроглядную тьму, окутывавшую неприветливые северные широты. Сколько одиноких бессонных ночей провел он на палубе, вдалеке от родных берегов, он был и сам не взялся сосчитать.

В начале января 1861 года недавно возведенный в ранг капитана офицер Клей Найт вышел из Норфолка, где «Морскую колдунью», мирное коммерческое судно, полностью переоснастили для ведения военных действий. Теперь он шел в Сан-Франциско, и по пути ему предстояло обогнуть Мыс Доброй Надежды. В пути корабль ожидало по меньшей мере четыре остановки, самая длительная – в Рио-де-Жанейро, так что команда уже предвкушала отдых в вольном, со свободными нравами, теплом бразильском порту.

Попыхивая сигарой в темноте холодной январской ночи, Клей вспоминал годы, проведенные в море, места, в которых он успел побывать, и всех женщин, которыми обладал. Медленно покачав головой, он усмехнулся. Даже и со всеми этими женщинами он так и не смог позабыть Мэри Эллен. Правда, бывали времена, когда память о ней тускнела, но ненадолго. Стоило ему впустить в свою душу воспоминания, и тут, как удар с ясного неба, то, что казалось давно забытым, заявляло о себе с неожиданной силой и ясностью. И вот она уже стояла перед его глазами, словно живая, из плоти и крови, такая, что ему хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Он снова чувствовал на губах сладость ее поцелуев, прикасался к ее теплому стройному телу.

Клей тряхнул головой и рассмеялся, но это был нерадостный смех. Над его родиной сгустились тучи. Америка на грани войны, а война непременно отнимет много жизней. Может, и ему предстоит погибнуть в сражении. И все-таки даже теперь он думал не о грядущей войне, а о Мэри Эллен.

Слава Богу, никто, и в особенности Мэри, не знает, какой он сентиментальный болван.

Смех его стих так же внезапно, как и начался, зубы сжались до боли, серые глаза прищурились, и он с досадой швырнул сигару в море.

Если любовь его так и не умерла, значит, и ненависть продолжала жить. Только это его и спасало. Мэри Эллен была коварной обманщицей, жестокой и поразительно холодной женщиной, с бездумной легкостью растоптавшей все хорошее, что у них было. К счастью, он никогда больше не увидит ее.

Глава 19

Уже перед закатом сверкающей жемчужиной на горизонте возник атлантический берег Бразилии. «Морская колдунья» готовилась причалить в Рио-де-Жанейро. Вид на город потрясал воображение: песчаные пляжи, роскошные долины, горные склоны, покрытые тропическим лесом, радовали глаз.

Уставшим от долгого плавания матросам с «Морской колдуньи» Рио-де-Жанейро представлялся в образе красавицы, протянувшей руки навстречу долгожданным гостям и манившей их в свои объятия.

Городские огни таинственно поблескивали в предзакатном сумраке, белоснежный песок пляжей казался сахарным на фоне синевы моря и лиловой дымки холмов, возвышавшихся за прибрежной полосой. Уверенной рукой лоцман ввел «Колдунью» в гавань, где уже качались на рейде десятки других кораблей, больших и малых.

«Колдунья» элегантно вошла в просвет между коричневым буксиром и белоснежным клипером. Когда на пристань был брошен канат и судно встало на якорь, оказалось, что «Колдунья» пришвартовалась как раз там, где примерно триста пятьдесят лет назад высадились на эти приветливые берега первые португальцы.

Встречать американское судно вышла целая стая красавиц, и каждая из них почла бы за счастье показать американцам свой любимый город, который не устает веселиться круглые сутки и сулит каждому смертному все мыслимые и немыслимые радости и утехи.

Моряки «Колдуньи», свежевыбритые и одетые в чистую форму, принялись кричать и махать руками красоткам на берегу; им так не терпелось скорее сойти на бразильский берег, что сдерживать эмоции уже не было мочи. Тропический рай звал и манил.

И все же кто-то должен был повременить.

Капитан Клей так же, как и прочие, мечтал поскорее насладиться тем, что предлагал Рио. Истосковавшийся по женской ласке, он твердо решил для себя, что до наступления ночи проведет час-другой в жарких объятиях бразильской красотки. Но сперва ему предстояло в числе почетных гостей посетить прием, устраиваемый отставным капитаном Джоном Д. Уиллингемом, который служил под командованием деда Клея Найта во время войны 1812 года. Пожилой капитан Уиллингем женился на богатой наследнице, проживавшей в Рио, и осел в этом городе после того, как ушел в отставку.

До визита к Уиллингему оставался целый час, и Клей решил понаблюдать в бинокль за белоснежным клипером, стоявшим рядом с «Морской колдуньей», полагая, что этот корабль – частное судно и принадлежит оно какому-то весьма богатому бразильцу. Клей любил красивые корабли и не мог не восхищаться изяществом быстроходного парусника.

Осмотрев корабль от носа до кормы, он поднес бинокль к глазам и стал разглядывать пассажирскую палубу, но на ней никого не было. Прочитав название судна, дерзко выведенное синим на белоснежном носу – «Асукар», означавшее «сахар» на португальском, Клей озадаченно поморщился. Интересно, какой болван мог назвать свой корабль «Сахар»?

Усмехнувшись, он продолжил осмотр, и только когда солнце закатилось за холмы, вздохнув, пошел переодеваться – время уже поджимало.

Учитывая летнюю жару, Клей оделся во все белое – белоснежная форма и протокольная сабля на боку. Ступив на берег, он прошелся по пристани, разглядывая возвышающиеся над ним гигантские корабли, чьи высокие мачты упирались прямо в темнеющее небо.

Деревянная набережная в этот час была запружена народом: португальскими рыбаками, промышлявшими в прибрежных водах, грузчиками, ожидающими, когда их позовут на работу, и коротавшими время игрой в кости.

Сутенеры с цепкими взглядами высматривали тех, кого можно затащить в бордель.

Клей прибавил шаг, и вскоре порт остался позади. Клей пересек шумную авенида Президента Варгаса и поймал кеб. Открытая коляска с уютными потертыми кожаными сиденьями неторопливо запетляла, постукивая колесами, по узким улочкам Рио вверх по холму.

Клей безмятежно любовался очаровательными пейзажами, столь характерными для Рио. Вкрапления каменистых островов, похожих на драгоценные камни, плывущие по бархатной синеве моря, дополняли лесистые склоны гор и серый камень скал, окружающих город. Виды, звуки, запахи – все в этом городе было необыкновенно чувственным, и Клею не терпелось расстаться с отставным капитаном еще до того, как он к нему прибыл.

Ровно в восемь вечера капитан Найт с фуражкой под мышкой позвонил в дверь роскошного дома, с террасы которого открывался потрясающий вид на город и гавань внизу.

Когда тяжелые резные двери распахнулись перед ним, ослепительно красивая юная девушка с золотистыми волосами и темно-карими глазами вышла ему навстречу.

– Ничего не говорите, – заявила она с улыбкой, – я и так знаю. Вы капитан Клей Найт. – Она протянула ему руку. – Я Джо Анна Уиллингем, внучка Джона Д. Уиллингема, приехала сюда из Нового Орлеана. Я настаиваю на том, чтобы вы остались на ужин!

– Почту за честь, – пробормотал Клей, когда к нему вернулся дар речи.

– Я им так и сказала, – заявила юная чаровница. Взяв Клея под руку, она повела его в шумную гостиную, где гости, разбившись на группы по интересам, непринужденно беседовали и потягивали охлажденное вино.

Обстановка была вполне неформальной – всего около тридцати человек. Мужчины – по большей части военные моряки и отставные офицеры флота. Холостяков было всего четверо, включая Клея, и столько же юных незамужних дам – чтобы каждый из этих четверых не ускользнул от теплого женского внимания.

Анна Джо Уиллингем очень серьезно отнеслась к своим обязанностям: она делала все от нее зависящее, чтобы смуглый красавец Клей Найт чувствовал себя как дома.

Поскольку большинство присутствующих имели прямое отношение к армии, разговоры вполне естественным образом сконцентрировались на зарождающейся в Штатах буре.

– Если Южная Каролина выйдет из Союза 20 сентября, тогда остальные южные Штаты скорее всего последуют ее примеру в тот же день или вскоре после этого, – сказал пожилой капитан Уиллингем. – Я не вижу никакого иного исхода. Юг будет сражаться с Севером еще до начала лета, помяните мои слова.

Тут же слово взяла сорокалетняя жена Уиллингема:

– Капитан, вы обещали не начинать разговоры о войне по крайней мере до тех пор, пока не закончится ужин.

– Конечно, обещал, дорогая. – Уиллингем обезоруживающе улыбнулся жене. – Мы продолжим эту тему позже, господа.

Когда все закончили есть, седовласый хозяин предложил дамам пройти в гостиную, а офицерам – в библиотеку испробовать гаванские сигары и французский коньяк, а заодно обсудить животрепещущую тему войны между штатами.

– Прости, дедушка, – бесстрашно заявила бравому моряку Анна Джо Уиллингем, – но я обещала показать капитану наш сад. – При этом девушка кокетливо улыбнулась Клею и зазывно вспорхнула темными ресницами.

– Дитя мое, уже ночь на дворе, – резонно возразил Джон Уиллингем. – Гость не сможет оценить красоту моих цветов в темноте.

– Сегодня полнолуние, – напомнила деду Анна и, взяв Клея под руку, повела его из столовой под завистливые взгляды трех незамужних леди.

Самым удивительным во всем этом было то, что Клей предпочел бы не отправляться гулять под луной с девушкой, так отчаянно напоминавшей ему женщину, которую он изо всех сил стремился забыть вот уже более десяти лет. Волосы у Анны были того же золотисто-платинового оттенка, и она носила их распущенными, как когда-то носила волосы Мэри. Глаза у Анны были большими, темными и очень выразительными, сама она была высокой и стройной, с красиво очерченными формами.

Клей захотел ее в тот же миг, как увидел. Так он не хотел за все эти годы ни одну женщину и теперь едва удерживался от того, чтобы не заключить Анну в объятия и не закрыть поцелуем рот, лепечущий что-то ребячливое.

Взяв Клея под руку, Анна повела своего спутника по дорожкам утопающего в цветах сада. При этом она флиртовала с ним, прижималась грудью к его руке, рассказывая о разнообразии росших в саду цветов, выращенных в этом земном раю ее дедом.

Неожиданно Анна прекратила говорить и остановилась. С усыпанного соцветьями куста она сорвала снежно-белую прекрасную орхидею и протянула ее Клею:

– Возьмите на память обо мне, капитан. – Клей с улыбкой взял протянутый цветок, и тогда Анна, подойдя к нему вплотную, закинула руки ему на шею: – И это тоже возьмите.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала Клея в губы. Руки моряка сами обняли ее, и он тоже поцеловал ее с голодной страстью, которая мгновенно передалась и ей. Дрожа от волнения, Анна жадно прижалась к нему и лишь вздохнула, когда он, сжав в ладонях, притянул ее бедра ближе к себе.

Клей целовал ее жадно, страстно, и вдруг, оторвав горящие губы от ее губ, схватил девушку за обнаженные предплечья, а потом отстранил от себя так грубо и резко, что ее голова откинулась назад.

– Господи, – пробормотал он.

– Что-то случилось? – сконфуженно пробормотала Анна. – Вы на меня сердитесь? Я в чем-то провинилась перед вами?

– Нет, но вы... Вы всего лишь ребенок, и я не должен был... Простите. Нам лучше вернуться в дом.

– Но я не хочу возвращаться, капитан, и я не ребенок. Мне восемнадцать, и я имею право остаться здесь, с вами.

– Вы пойдете домой. – Клей взял ее под руку и потащил к дому.

Едва они вернулись, Клей подошел к хозяину и хозяйке. Объяснив свой уход усталостью после долгого путешествия, он поспешил откланяться.

– Вы еще придете к нам, не так ли? – вежливо спросил гостеприимный хозяин. – Миссис Уиллингем и я всегда с удовольствием принимаем у себя молодых военных из Америки.

– Надеюсь, сэр. – Клей краем глаза взглянул на Анну и увидел, что в глазах ее стоят слезы. Он почувствовал острый укол совести, но ничего не мог с собой поделать. Он целовал ее, он хотел заняться с ней любовью, но лишь потому, что она напомнила ему Мэри. У него не было выбора. Он ушел, оставив ее гадать, что же она сделала не так.

Быстро спустившись вниз по каменным ступеням и убедившись, что белая ограда особняка осталась далеко позади, Клей позволил себе оглянуться, затем раскрыл ладонь, и белая орхидея упала на землю.

Беззаботное настроение, владевшее им в начале вечера, бесследно исчезло, и капитан Клей Найт, надев фуражку, направился в сторону ярко освещенных салунов, тянувшихся вдоль пляжа Ипанема.

Глава 20

– Я считаю несправедливым подвергать мою жену и дочь опасности, – возбужденно проговорил Прес Темплтон, ближайший сосед Преблов, чей особняк находился всего в четверти мили от их дома. – Я продал дом милой юной паре из Нашвилла – Уильяму и Ли Томпсон. Жена – кузина Эндрю Джонсона. Хорошо воспитанные, благородные люди. Отличный народ, просто отличный.

– Значит, ты уезжаешь из Мемфиса, Прес? – бесцветным голосом спросил Джон.

Разговор между этими двумя господами проходил в кабинете Джона Томаса холодным январским днем.

Мэри Эллен была в восторге от того, что ее отец наконец снизошел до того, чтобы принять у себя соседа и старого друга.

Последние несколько дней Джон Томас стал периодически спускаться в свой кабинет, начал за завтраком читать местную газету. Мэри знала, в чем причина такой перемены. Слухи о приближающейся войне будоражили отца, как ничто другое, с того дня, как умерла Джулия.

Словно невзначай прохаживаясь возле дверей кабинета, Мэри Эллен услышала, как Прес Темплтон сказал:

– Если война начнется, а этого, кажется, не избежать, я не смогу позволить своим женщинам оставаться в городе.

– Так почему бы тебе не отослать их? – В голосе Джона Томаса слышались отзвуки былой властности.

Темплтон хмыкнул:

– Я так и собирался поступить, но миссис Темплтон даже слышать об этом не желает. Она настаивает на том, чтобы я вместе с ними отправился в Европу. Ты ведь знаешь, что за бестия наша Брэнди. Моя жена одна с ней не справится.

– Послушай, Прес, сколько лет твоей дочери? Двадцать восемь? Тридцать?

– Тридцать два.

– И она дважды была замужем, насколько мне помнится.

– Да, но оба ее мужа оказались негодяями. Они плохо с ней обращались и сделали ее несчастной. – Темплтон вздохнул. – Брэнди очень ранима, она вообще как ребенок. Нам ничего не остается, как только постоянно присматривать за ней.

Мэри Эллен не могла удержаться от улыбки. Брэнди, хитрая и коварная, как змея, ранима и беззащитна. Ничего ребяческого в ней не было и в помине. Брэнди стала женщиной еще в тринадцать. Добрая половина женского населения Мемфиса с облегчением вздохнет, узнав, что она покинула город. К тому же оба «негодяя», имевших несчастье жениться на Брэнди, были прекрасными людьми, весьма состоятельными, и не пожалели оставить миссис Темплтон значительную часть своего состояния, лишь бы положить конец кошмару супружества с этой дамой.

Да уж, не зря говорят, что родительская любовь слепа.

Через полчаса Прес Темплтон уехал. Мэри Эллен ожидала, что теперь отец вернется к себе в спальню, но этого не случилось.

– Мэри Эллен, – произнес Джон Томас, заглянув в гостиную, – вели Тайтусу приготовить карету. Я хочу съездить в город и послушать, что говорит народ на улицах. – Он задумчиво потер подбородок: – Не удивлюсь, если еще несколько южных штатов выйдут из Союза. – При этих словах в темных глазах Джона Томаса появился живой огонек, и он снова стал напоминать прежнего Пребла.

– Почему бы тебе самому не попросить Тайтуса? – предложила Мэри Эллен, зная, как обижался старик на то, что хозяин вот уже больше года с ним не разговаривает.

– Верно, я так и поступлю. – Джон Томас кивнул и, выйдя в коридор, громко позвал: – Тайтус, где ты? Мне нужна твоя помощь.

Улыбаясь, Тайтус тут же появился на пороге:

– Мистер Пребл, я к вашим услугам.

Джон Томас положил ладонь на худое плечо старика:

– Не мог бы ты распорядиться, чтобы к дому подали карету? Я хочу поехать в город.

Тайтус с готовностью закивал головой:

– Уже иду. – Он торопливо повернулся, но Джон Томас вновь окликнул его:

– Тайтус!

– Да, сэр?

– Прошу прощения за то, что... – Джон Томас смущенно закашлялся. – Не знаю, что бы я без тебя делал, дружище.

– Но ведь я по-прежнему с вами, мистер Пребл, разве не так? – Тайтус счастливо засмеялся глухим старческим смехом.

Холодно поблескивая серыми глазами, напряженный и неулыбчивый, капитан Клей Найт в одиночестве пил виски в маленьком шумном баре на задворках Рио.

Нахмурившись, он заглянул в стопку. Это была уже пятая за вечер. Он очень хотел довести себя до бесчувствия, но до сих пор его усилия не привели к желаемому результату.

Клей жестом показал бармену, что желает еще выпить, а когда тот, с улыбкой налив ему шестую стопку, хотел было отойти, схватил его за руку.

– Оставь бутылку, – приказал он.

Бармен пожал плечами и поставил на стол наполовину пустую бутылку, которую Клей тут же крепко схватил.

Интересно, сколько еще стопок понадобится выпить для того, чтобы, вернувшись на борт, немедленно уснуть? Забавный будет эксперимент.

Он безразличным взглядом окинул бар. Здесь было много народа, люди смеялись и пили; больше половины присутствующих составляли женщины. Однако среди них не нашлось ни одной, с которой Клею захотелось бы выпить, а тем более переспать. Первая ночь в Рио оборачивалась разочарованием.

Еще час капитан провел в баре, после чего, уже изрядно пьяный, изнывая от скуки и смертельно уставший, вышел из этого шумного вертепа любителей джина и нетвердыми шагами направился на корабль.

Засунув руки в карманы белоснежного кителя, он даже не заметил, как вышел на широкую авенида Рио-Бранко, и едва не оказался под колесами роскошного экипажа, запряженного парой могучих белых коней.

Возница громко крикнул, предупреждая незадачливого пешехода, и натянул поводья; испуганные кони заржали и попятились. Клей вывернулся из-под копыт в последнюю секунду – еще мгновение, и они раздавили бы его.

– Проснись, моряк! – насмешливо крикнул возница.

Не успел Клей ответить, как дверь кареты открылась и из салона донесся низкий, чуть хрипловатый женский голос.

– Вы не позволите мне отвезти вас на корабль, капитан? – произнесла женщина с заметным американским акцентом. – После того как мой кучер вас чуть не убил, – продолжала она, – я сочту своим долгом сделать для вас хотя бы эту малость.

Клей наклонился и поднял фуражку; с его лица по-прежнему не сходило мрачное выражение. Смахнув с тульи дорожную пыль, он бросил взгляд на открытую дверцу кареты. Отчего-то ему захотелось увидеть ту, чей голос произвел на него некоторое впечатление. Он неторопливо подошел к карете, моля у судьбы лишь одного: чтобы та, что находилась в сумрачном салоне, не оказалась блондинкой.

Забравшись в темный салон, Клей сел рядом с женщиной, она немедленно постучала в потолок. Карета тронулась и, бросив фуражку на свободное сиденье напротив, Клей протянул руку к лампе, висевшей под потолком, и лицо его осветилось улыбкой.

Женщина оказалась жгучей брюнеткой с пышной замысловатой прической, а грудь выглядела еще пышнее, чем прическа, и так и грозила вывалиться из тесного лифа. Необыкновенная пышность груди только подчеркивала столь же необыкновенную узость талии. Клей был уверен в том, что пальцы его сомкнутся, если он попробует эту талию обхватить, и ему немедленно захотелось это сделать.

Клей не мог ничего сказать о размерах ее бедер, поскольку женщина сидела, но он был готов поставить свое месячное жалованье на то, что бедра у нее приятно округлые, а кожа под платьем имеет золотистый оттенок.

– Ну как, я прошла экзамен, капитан? – улыбаясь, спросила дама.

– Кажется, я слишком откровенно вас разглядывал, верно? – Клей тоже улыбнулся. – Сказать, что прошли, – значит ничего не сказать, мисс...

– Миссис. – Она весело засмеялась, увидев разочарование на его лице. – Миссис Дон Ричардс Кампанго. Друзья в Америке зовут меня Ричи.

Клей почувствовал, как у него свело живот от нахлынувшего желания.

– Довольно поздно для одиноких прогулок по Рио, миссис Кампанго. Почему ваш муж не сопровождает вас?

– Потому что он лежит на глубине шести футов, – непочтительно заметила миссис Кампанго. – Бедняжка усоп пять лет назад, оставив меня одну-одинешеньку. Разве это не печально, капитан?

– Да, это душераздирающая трагедия. – Надежды Клея росли с необыкновенной быстротой.

Ричи слегка заерзала на мягком, обитом белым плюшем сиденье и дерзко положила затянутую в перчатку руку на колено Клея.

– Вам надо возвращаться на корабль или вы согласитесь выпить со мной перед сном, капитан?

– Найт. Клей Найт. Я с удовольствием составлю вам компанию, миссис Кампанго.

Попутчица высунула кончик языка и облизнула рубиновые губы. Зеленые глаза ее озорно блеснули, когда она медленно скользнула ладонью вверх по его ноге.

– Вот и замечательно. Я припасла бутылку бренди столетней выдержки как раз для такого случая. – Ричи кокетливо опустила взгляд: – Себя я тоже берегла, капитан. – Она взмахнула ресницами и посмотрела ему в глаза: – Для вас.

Грудь Клея уже часто вздымалась, форменный китель вдруг показался тесным. Он не мог дождаться, когда они приедут к ней домой.

Как оказалось, миссис Кампанго обитала на клипере, том самом, рядом с которым пришвартовалась «Морская колдунья».

Пока темноволосая красавица вела его по длинной сходне на клипер, Клей успел поведать ей о том, какое незабываемое впечатление произвело на него ее судно.

– Я знаю. – Ричи добродушно усмехнулась. – С балкона моего будуара я восхищалась вами, когда вы восхищались моим «Сахарком». – Она весело подмигнула ему и рассмеялась. – Я американка, а вот мой покойный супруг был бразильцем, и он назвал судно в мою честь. Рауль всегда говорил, что я «сладка, как сахар», и скоро вы сами сможете убедиться, что это чистая правда.

Когда капитан Найт и миссис Кампанго оказались на палубе, хозяйка парусника взяла Клея под руку и предложила показать ему корабль.

Первым делом она провела его через просторный салон в свои апартаменты. Посреди комнаты стояла круглая кровать; постель из дамасского шелка в золотисто-алых тонах покрывала приветливо распахнутая простыня, потолок был отделан дамасским шелком тех же оттенков, что и постельное белье, а непосредственно над кроватью находилось огромное мозаичное зеркальное панно. На одной из обшитых панелями стен висело витражное изображение нагой богини.

Заметив, что взгляд гостя устремлен на витраж, Ричи с гордостью пояснила:

– Это я.

– В самом деле? – Он шутливо нахмурился: – И как же я могу в этом удостовериться?

Она улыбнулась:

– Очень скоро это произойдет, а как – увидите. – Она стянула перчатки и небрежно бросила их на мраморную столешницу, потом подошла к буфету из темного дерева, открыла застекленную дверцу и достала бутылку коньяка.

Плеснув напиток столетней выдержки в два хрустальных бокала, Ричи сказала:

– Теперь вы все обо мне знаете, капитан. Расскажите мне о себе. Где ваш дом?

Клей пожал плечами:

– Я родился и вырос в Мемфисе – это в Теннесси, но мой дом – море.

– Так-так. Полагаю, в Мемфисе вас терпеливо ждет прелестная маленькая женушка? – Она протянула ему бокал с золотистым напитком и чуть пригубила свой.

– Нет. Я никогда не был женат.

– Понимаю. – Ричи качнулась к нему навстречу, соблазнительно слизнув остаток бренди с рубиновых губ.

Поставив бокал на стол, она подняла руки и начала вытаскивать инкрустированные драгоценными камнями шпильки из черных как смоль волос, пока тяжелые черные кудри Не упали на обнаженные смуглые плечи. Бренди и вид роскошной женщины согрели кровь Клея; он протянул руку и намотал черную прядь на руку. Сжав зубы так, что желваки заходили на скулах, он с силой отвел ее голову назад, наклонился и поцеловал ее в манящие алые губы.

Затем Клей поступил, как всегда поступал по отношению к женщинам, с которыми собирался впервые заняться любовью.

– Миссис Кампанго, – без обиняков заявил он, – вы очень красивая женщина, и я хочу вас, но если вы ищете любви и верности, то вы выбрали не того моряка. – Не отпуская ее волос, он неторопливо повернул голову и допил оставшийся в бокале коньяк, давая ей возможность обдумать его слова.

Небрежно уронив хрустальный бокал на толстый персидский ковер, Ричи запрокинула голову и улыбнулась:

– Вы у меня не первый, капитан. – Она приблизилась к нему вплотную, прижавшись грудью к его груди, потом согнула колено и потерлась о его пах. – Ваше сердце пусть останется при вас, мне нужно лишь ваше тело.

Клей усмехнулся:

– Раз так, чего мы ждем?

За пару секунд они избавились от одежды и, стоя по-, среди разбросанных по полу предметов туалета, нагие, жадно ласкали и целовали друг друга. Не отрывая губ от рубиновых губ Ричи, Клей отнес ее на круглую кровать и, упав на спину, увлек за собой. Наслаждаясь прохладной шелковистостью простынь и теплой тяжестью женщины с крупными возбужденными сосками, прижатыми к его груди, он с наслаждением вздохнул.

Худощавые, смуглые руки Клея обшарили роскошное тело, груди, талию, бедра, жаркие губы ласкали ее шею, мочки ушей. Ричи приподняла голову, чтобы поцеловать его, и языки их сплелись, наступая и отступая в страстном соитии. Они все сильнее желали друг друга.

Просунув руку между их телами и обхватив дрожащий от возбуждения член Клея, Ричи потерла его о свой голый живот, затем о пульсирующее лоно. Клей не возражал. Она была не первой агрессивной женщиной в его списке, но зато одной из самых страстных.

Он развел ее ноги шире, и, когда она приподнялась на колени над ним, по-прежнему сжимая его член в руке, зеленые глаза ее горели от страсти. Наконец она опустилась на него, и Клей, сжав ладонями бедра, с неожиданным проворством перевернул ее, поменявшись с ней позициями.

Когда он на всю немалую длину вошел в нее, возбужденная до предела миссис Кампанго посмотрела в серые глаза Клея и хрипло прошептала:

– Я необузданное, штормовое море, а ты капитан могучего судна, которое болтает на моих яростных волнах. Я очень опасна для всех морских кораблей, и только самые умелые из вашего племени могут сохранить свое драгоценное судно целым, бороздя мои волны. – Кошачьи глаза ее, яркие и бесовские, дразнили его. – Осторожно, – предупредила она, – не то опрокинешься и разобьешься в щепки. – С этими словами Ричи мощно качнула бедрами, приподнимаясь ему навстречу, сжимая на удивление сильные мышцы влагалища так, что у Клея сердце забилось, как молот о наковальню.

Он не был новичком в этой игре и включился в нее с яростным энтузиазмом. Волна за волной он пил наслаждение, пока бурлящее море под ним вздымалось и опускалось, втягивая его в себя.

Ричи яростно качалась под ним, крепко сжимая, словно пытаясь поглотить его копье, ловко пользуясь силой своих бедер и крепких ног, а когда обмякла, ноги ее, так крепко сжимавшие его доселе, ослабли и она попыталась выдворить его из скользкой влажной теплоты лона.

Не было еще такого шторма, в схватке с которым Клей не вышел бы победителем. Она действительно оказалась опасным и бурным морем, но и он был сметливым и умелым капитаном, способным вести свое мощное судно по самым опасным протокам.

Яростный шторм продолжался, оба они качались и изгибались дугой, вонзаясь друг в друга и поднимаясь, пока не взмокли от пота, а первобытное наслаждение не достигло пика. Разрядка была такой, что, казалось, у обоих расплавятся органы, доставившие столько наслаждения. Ричи громко закричала в экстазе, а капитан-победитель хрипло простонал, словно оповещая о своем триумфе, добытом в тяжких трудах.

Просоленный морскими ветрами капитан упал на покоренное им тело женщины, и она осыпала его смуглое, мокрое от пота лицо благодарными поцелуями. Клей удовлетворенно вздохнул и едва поверил своему слуху, когда услышал шепот Ричи:

– А теперь давай поменяемся местами. Ты будешь необузданным морем, а я – капитаном.

Глава 21

Грозовые тучи надвигающейся войны приблизились уже в конце 1850-х и сейчас висели над страной, грозя разразиться огненным ливнем в любую секунду. Жаркие дебаты о правах штатов напоминали динамитные шашки – в любой миг жди взрыва. Алабама, Джорджия и другие штаты последовали за Южной Каролиной и вышли из Союза. В начале февраля в Монтгомери, штат Алабама, была сформирована Конфедерация. Джефферсон Дэвис от Миссисипи был избран президентом временного правительства Конфедерации.

Настроение в Мемфисе в ту холодную зиму 1861 года оставалось тревожным. Югом правили страх и беспокойство. Однако этому городу выпала еще более тяжкая участь, чем другим городам южных штатов, поскольку он оказался разделенным надвое. Землевладельцы и владельцы рабов громко и недвусмысленно выступали против экономической стратегии Севера, взявшего Юг за горло; они горячо клялись, что никогда не позволят наглым янки диктовать им, южанам, как надо жить. Если придется, они будут драться с янки до последнего дыхания – таково было их твердое намерение.

Другие – в основном те, у которых не было ни земли, ни рабов, – так же страстно выступали за то, чтобы забыть личные и финансовые интересы во имя блага страны в целом. Они дали нерушимую клятву, что в случае войны горой встанут за Союз.

Каждый день на шумных улицах Мемфиса то и дело возникали ссоры, доходящие до потасовок, и в конце концов жители Мемфиса разделились на два враждующих лагеря. Впрочем, в этом они были не одиноки: вся страна превратилась в два враждующих лагеря.

Среди тех, кто полагал, что сующим нос не в свое дело янки нужно преподать хороший урок, не было более яростного, более убежденного в своей правоте человека, чем Джон Томас Пребл. Хотя Мэри Эллен и ч радовалась тому, что отец очнулся от траурной летаргии, теперь у нее появилась забота куда серьезнее: если война начнется, Джон Пребл того и гляди решит, что еще способен идти в бой.

Она поделилась своей озабоченностью с Ли Томпсон, приятной в обхождении уроженкой Нашвилла, которая вместе со своим добродушным, работящим мужем и четырьмя детьми жила теперь по соседству от Лонгвуда в особняке, купленном у Преса Темплтона.

Мэри Эллен сразу понравились Томпсоны. Ли была дружелюбной, добродушной женщиной тридцати восьми лет, искренне заботящейся о членах семьи и любящей свой новый дом на Миссисипи. Она души не чаяла в четырех здоровых и счастливых детях и просто обожала своего большого, грубоватого рыжеволосого мужа Уильяма.

Мэри Эллен быстро поняла, что она может доверять Ли. Женщины делились друг с другом секретами, обменивались мнениями по животрепещущим вопросам и иногда даже говорили о том, чего по-настоящему боялись все, – о войне и о том, что будет, если она придет сюда, в Мемфис.

Как-то зябким февральским днем Мэри Эллен, накинув на плечи шерстяную шаль, отправилась на Ривер-роуд навестить Ли Томпсон.

– Я очень волнуюсь из-за папы, – сказала она подруге, усаживаясь в гостиной перед камином. – Он поехал на конезавод к Мартину, чтобы купить там жеребца.

Ли озадаченно посмотрела на соседку:

– Не понимаю, о чем тут волноваться, Мэри Эллен: твой отец опытный лошадник, я уверена, он легко справится с резвым скакуном.

– Вот это-то меня и беспокоит. Он подбирает себе боевого коня.

Ли рассмеялась: слишком уж абсурдным показалось ей опасение подруги.

– На твоем месте я бы не стала так волноваться. Даже если дело дойдет до войны, Конфедерация не станет призывать в армию людей столь почтенного возраста. Кроме того, Уильям считает, что война долго не продлится и мы непременно выйдем победителями. Он говорит, что командование у Конфедерации куда лучше, чем у юнионистов, потому что лучшие офицеры страны родом из южных штатов. Я уверена, что все они пойдут воевать за южан. Притом многие наши отличные парни пошли учиться в морскую академию, а это значит...

Образ Клея Найта тут же вспыхнул перед глазами Мэри Эллен. Если наступит война, уйдет ли он тут же в отставку, чтобы вернуться домой и сражаться за Конфедерацию, или станет воевать за Союз?

– ... это значит, что победа точно будет легкой, – заключила Ли Томпсон.

– Надеюсь, ты права, – рассеянно кивнула Мэри Эллен. – Ну а теперь мне пора возвращаться, потому что папа, возможно, уже вернулся.

Прохладным апрельским днем Мэри Эллен отправилась с отцом в Мемфис. Она находилась в конторе отца, когда по Фронт-стрит проскакал всадник, громко извещая горожан:

– Борегар обстрелял форт Самтер! Генерал потребовал сдачи форта, и президент Линкольн издал прокламацию, призывающую волонтеров сражаться за Союз! Война началась!

Едва узнав о том, что «Старый Доминион», штат Виргиния, связал свою судьбу с Конфедерацией, Джон Томас Пребл организовал и вооружил общество ветеранов, назвав его «Драгуны Мемфиса». Сам Пребл оседлал недавно купленного чалого жеребца и повел своих «Драгунов» на север – пополнять армию генерала Ли.

Мэри Эллен с веранды смотрела им вслед.

Джон Томас, прицепив саблю, которой рубил британцев еще во время Войны за независимость его героический дед, держался молодцом: он сидел в седле прямо, гордо расправив плечи, и выглядел настоящим военным. Скача впереди своего войска, он оглянулся и весело помахал дочери.

Словно по волшебству, Джон Томас помолодел на добрый десяток лет. Куда только подевался сгорбленный, раздавленный горем пятидесятивосьмилетний затворник?! Он вдруг превратился в бравого солдата, радостно рвущегося в бой за родной край, за отчизну.

Мэри Эллен прикусила губу, и глаза ее наполнились слезами. Она стояла на широкой веранде Лонгвуда и смотрела вдаль, пока отец ее совсем не пропал из виду. Жуткое чувство одиночества, словно холодная морская пучина, накрыло ее с головой, как и предчувствие, что она видит отца в последний раз.

Проглотив в горле вставший комок, Мэри Эллен вернулась в молчаливый, словно осиротевший дом.

В июне в штате Теннесси прошел референдум, в результате которого, несмотря на значительное число тех, кто склонялся в пользу северян, было принято решение ратифицировать декрет о выходе из Союза. Объявив себя членом Конфедерации, Теннесси оказался последним штатом, вышедшим из Союза.

В конце июля, спустя три месяца, пришло сообщение о том, что Джон Томас Пребл погиб. Он потерял жизнь в первом сражении на реке Бул-Ран, ставшем главной битвой Гражданской войны.

Так Мэри Эллен осталась одна.

Состояние Преблов, значительно усохшее еще до войны, теперь и вовсе съежилось: морская блокада, установленная юнионистами, разорила торговцев хлопком, закрыв для них доступ на британский хлопковый рынок. Однако сколь глубока финансовая яма, в которую она попала, Мэри Эллен поняла, когда посыпались требования вернуть долги.

Той весной хлопка посеяли совсем мало, к концу лета большая часть рабов разбежалась кто куда. К осени война только разгорелась, конца и края ей не было видно. Число убитых все росло, и вскоре в Мемфисе не осталось семьи, которая не потеряла бы кого-то из близких: сына, отца, брата, возлюбленного.

Звуки барабанной дроби и отбивающих шаг сапог стали привычными, как и крики раненых, умирающих солдат, которых доставляли сюда, в окружной госпиталь Шелби, где Мэри Эллен добровольно работала санитаркой. Решив внести посильный вклад в общее дело, она без устали ухаживала за изувеченными южанами, и лицо ее, склоненное над бедными исстрадавшимися солдатами, часто было последним, что видели несчастные на этом свете.

Война все ближе подходила к дому, когда армия Гранта встретилась с армией генерала Альберта Сидни Джонсона в районе Питсбурга, всего в сотне миль к востоку от Мемфиса, в битве при Шайло.

Воды реки Теннесси стали красными от крови самых лучших юношей Юга.

Несколько позже, в том же месяце, пал Новый Орлеан – он сдался адмиралу Дэвиду Фэррагуту. Это стало самым страшным ударом по Конфедерации. И с этого момента всем стало ясно, что янки могут дойти вверх по Миссисипи до самого Мемфиса.

А потом они действительно пришли; правда, спустившись вниз по течению, и явились они с севера.

В мае капитан Джеймс Монтгомери повел свою флотилию на военные корабли юнионистов, делая все возможное, чтобы оттеснить их от форта Пиллоу.

Но флот повстанцев потерпел поражение. Под шквальным огнем юнионистов конфедераты были вынуждены эвакуировать форт Пиллоу – последнее оборонительное сооружение перед Мемфисом.

Город стал готовиться к самому худшему, и это худшее вскоре пришло. Утром 6 июня по спящему городу разнеслась весть о том, что броненосцы янки замечены на Миссисипи всего в нескольких милях вверх по течению.

Мэри Эллен, Ли Томпсон и четверо детей Томпсонов смотрели, как военные корабли федералов приближаются к Мемфису. Как раз тогда, когда красный огненный шар поднялся над горизонтом, первое судно янки «Королева Запада» зловеще обозначило себя расползавшейся черной точкой.

В мощный полевой бинокль Мэри Эллен не отрываясь смотрела на приближающуюся стальную махину и на высокого темноволосого офицера юнионистов, черным силуэтом на розовом небе одиноко стоявшего на легкой навесной палубе. Ее внимание привлекала не осанка его, не выправка и даже не та аура превосходства, которая окружала надменного янки, но нечто неуловимое.

Мэри невольно поежилась: в этом властном взгляде ей угадывалось нечто неуловимо знакомое.

Внезапно офицер проворно сбежал с мостика и взмахнул рукой. В считанные секунды федералы открыли ураганный огонь. Флотилия капитана Джеймса Монтгомери, хотя уже и изрядно потрепанная, мужественно приняла бой.

Так на рассвете началась битва при Мемфисе.

Над рекой плотной завесой повис дым, и все, что могла разглядеть теперь Мэри Эллен, – это лишь вспышки орудийных залпов. Она болезненно морщилась, когда ухали пушки, и, как все в городе, молила Бога о победе.

Увы, силы федералов значительно превышали возможности конфедератов защищаться, и за два часа боя мятежная флотилия исчерпала последние ресурсы. Только один корабль из восьми, имевшихся у конфедератов, остался цел, и вскоре Мемфис, оставшись совершенно беззащитным, сдался на милость победителей.

В полдень коммодор союзного флота Чарльз Дэвис смог пройти вниз по реке до Виксберга и объединиться там с Фэррагутом, шедшим от Нового Орлеана.

Однако не весь флот Дэвиса отправился вместе с ним на юг, в Виксберг: сторожевой корабль и экипаж еще трех кораблей остались, чтобы обеспечить сохранность трофея, добытого союзным флотом, – Мемфис, город, сдавшийся победителю, мгновенно заполнился Армией Союза, а комендантом его стал капитан военно-морского флота, которому коммодор Дэвис полностью и безоговорочно доверял.

К вечеру матросы-янки в синей форме расползлись по городу как орда назойливых насекомых.

В ту ночь, ложась спать, Мэри Эллен все еще никак не могла в это поверить. Впервые в жизни она боялась находиться в собственном доме. Прежде ей даже не приходило в голову, что такое возможно, но теперь она невольно задумалась о том, насколько безопасно ей оставаться одной, если не считать компании престарелого Тайтуса и старенькой кухарки Мэтти, в то время как остальные слуги покинули Лонгвуд несколько месяцев назад, а те, кто не сбежал сам, были отправлены в дома горожан побогаче. Мэри Эллен отослала бы куда-нибудь и Тайтуса с Мэтти, но никто не хотел брать к себе в услужение беспомощных стариков, которые, отдав столько лет работе на Преблов, теперь сами нуждались в том, чтобы о них заботились.

Проснувшись утром, Мэри Эллен торопливо оделась и отправилась в госпиталь; картина, открывшаяся перед ней, только усилила ее подавленное настроение. Повсюду взгляд ее натыкался на синие мундиры юнионистов, а когда над пятиэтажным зданием почты она увидела развевающийся звездно-полосатый флаг, то не поверила своим глазам.

Покачав головой, еще не вполне придя в себя от увиденного, Мэри продолжила путь. На Адамс-стрит, в одном квартале от госпиталя Шелби, она увидела, как матросы в синих мундирах поднимаются по ступеням особняка Уитли с таким видом, словно этот старинный дом всегда принадлежал им.

Потрясенная несуразностью происходящего, Мэри Эллен в недоумении смотрела на вражеских солдат, хозяйничающих в ее родном городе, даже не подозревая, что за ней тоже наблюдают.

Из окна просторной гостиной на первом этаже особняка Уитли высокий смуглый офицер союзного флота не отрываясь смотрел на стройную светловолосую женщину, остановившуюся напротив окна на другой стороне улицы. Это был тот самый капитан, который своими умелыми действиями обеспечил победу федеральному флоту и теперь командовал всем оккупационным корпусом.

Мэри Эллен, конечно же, даже не могла предполагать, что, несмотря на обилие возложенных на него обязанностей, этот человек точно знал, куда она направляется и что делает, когда возвращается домой, когда задувает лампу возле кровати, когда ложится спать, и еще многое-многое другое относительно ее сегодняшней печальной жизни.

Глава 22

Теперь у Мэри Эллен появился новый повод для беспокойства: она боялась, что янки могут навсегда оккупировать Лонгвуд. От этой мысли ноги у нее подкашивались и на лбу выступал липкий холодный пот.

Шли дни, но всякий раз при виде синего мундира вблизи от своего дома Мэри Эллен задерживала дыхание. Многие городские дома уже были захвачены, и она не без основания боялась того, что ее дом тоже станет достоянием врагов, способных глумиться над самым для нее дорогим – памятью отца.

Однако прошла целая неделя с того дня, как янки вошли в город, и Мэри Эллен вздохнула спокойнее. Она говорила себе, что в Мемфисе полно красивых богатых домов и ее дом захватчикам вряд ли может понадобиться. Тем не менее сердце ее сжималось от ненависти всякий раз, как она видела похотливые взгляды, которые бросали на нее янки.

Но и через две недели оккупации ни один из пришельцев так и не ступил на запущенные лужайки Лонгвуда. Очевидно, ее решили пощадить. Мэри не знала, почему ей так повезло, но, какова бы ни была причина, она была благодарна судьбе за эту милость.

И все же она понимала, что женщине одной, без спутника, опасно появляться с наступлением темноты в оккупированном городе, поэтому по вечерам сидела дома, не искушая понапрасну судьбу.

Так было до тех пор, пока одним душным июньским вечером жара и одиночество, сделавшись невыносимыми, не вынудили ее, покинув Лонгвуд, спуститься к реке, где она самым неожиданным образом и столкнулась с нагим капитаном вражеского флота.