По ту сторону Нила

В жизни бывают особенно памятные времена года.

Например, зима в детстве, когда беспрерывно идет снег и земля лежит притихшая под белым покрывалом. На улицах и улочках громоздятся набросанные лопатами сугробы высотой в человеческий рост, на которые хочется взбираться снова и снова, чтобы потом, оглашая окрестности радостными криками, съезжать по ледяному склону, даже ничего не подстелив под штаны. А вечером, с горящими щеками, ощущая зуд и покалывание в окоченевших пальцах, уплетать у камина покрытые сморщенной кожицей печеные яблоки, кислые, но пропитанные сахарным сиропом и от души сдобренные гвоздикой и корицей.

Или осень, когда деревья стоят словно охваченные пламенем, а свет низкого солнца похож на расплавленное золото. В такие дни легко расстаешься с летом, пресытившись душой и телом и полуденной жарой, и ночной духотой, и синевой неба, и запахом цветущих лугов.

А еще весна, когда почки распускаются за одну ночь, как раз в тот момент, когда начинаешь думать, что зиме конца не будет.

И все же лето 1881 года было исключительным. Все они – и Джереми с Грейс, и Леонард с Сесили, и Бекки, и Ада со Стивеном, и Саймон, и Ройстон – запомнили его на всю жизнь.

Оно пришло рано, еще в мае, и щедро рассыпало свои дары по просторам Южной Англии. Как будто было послано людям в утешение после сурового января с его частыми снежными бурями и холодной весны. Полное жизненной силы и щедрое на краски и тепло, это лето готовило им немало сюрпризов. Дни напролет они бездельничали и смеялись, а по ночам устраивали шумные праздники. Молодые и беззаботные, свободные и непобедимые, они жили настоящим, наслаждаясь радостями искренней дружбы и первой любви. Их рассвет обещал так много!

В то лето, когда Ада Норбери вернулась домой, все только начиналось.

1

Паровоз пыхтел, окутанный клубами дыма, и походил на толстокожую гусеницу, метр за метром проедающую себе путь в зелени лугов и полей. Этим солнечным майским утром он выехал с лондонского вокзала «Ватерлоо» и двинулся на юго-запад. Ада улыбалась, узнавая лесную опушку, деревеньку или одинокий дом, и округляла темные глаза, когда видела что-нибудь новое. Собственно, изменилось не так много. Здесь, в графстве Суррей, время будто остановилось. От этих просторов веяло все тем же задумчивым, мечтательным покоем.

Вот колеса застучали по мосту, и сердце Ады забилось сильнее. Здесь река становилась широкой и полноводной. Через все графство Суррей несет Вэй свои искрящиеся селадоновые[3] воды, чтобы в этом месте соединиться с Темзой и уже вместе с ней течь на север, в сторону Лондона, и дальше, к морю. На своем пути Вэй пересекает городок Гилфорд, но прежде, чем достичь его сонных пределов, возле Шелфорда, вбирает в себя еще одну речушку, которую дети семьи Норбери некогда считали своей. Это Кранлей, и она настолько мелкая и узкая, что временами почти исчезает в прибрежных зарослях ив и ясеня. Но ее похожее на негромкий смех журчание тихими летними ночами было слышно даже в саду у Норбери. А стоило установиться более-менее теплой погоде, как дети дружно устремлялись к ней и строили плотины из ила, веток и пучков травы, пускали кораблики или просто плескались, оглашая берега криками и визгом. Они продолжали это делать и когда выросли и стали слишком взрослыми для таких забав.

Радость возвращения омрачала тоска по прошлому. Она не оставляла Аду и в последние несколько месяцев, разве поутихла с того самого дня, как началось это заманчивое и пугающее приключение, повлекшее за собой мучительную разлуку и означавшее не что иное, как бегство.

Пальцы Ады судорожно сжались, захватив полную горсть плотной ткани, из которой была скроена ее узкая юбка. Потом снова разжались и осторожно, почти благоговейно разгладили материю. Парижская модель, «практически не поддается износу, мадемуазель», как заверяли Аду в модном салоне на Рю-де-ла-Пэ. Юбку дополнял приталенный жакет до бедер и шляпка такого же насыщенного бардового цвета. Чем не костюм для современной и уверенной в себе молодой светской дамы?

– Простите, вы тоже едете до Портсмута?

Кровь бросилась Аде в лицо. Она вздрогнула и испуганно, исподлобья посмотрела на свою соседку, пожилую женщину в черном, с которой за все время пути не обменялась ни единым словом, если не считать короткого приветствия.

– Нет, только до Гилфорда, – тихо ответила Ада и даже чуть улыбнулась.

– Ах! – воскликнула дама, захлопывая книгу, до сих пор полностью поглощавшую ее внимание. – Надо же так обмануться! Еще на вокзале я обратила внимание на ваш огромный чемодан и подумала: «Бедное дитя, что заставило ее одну пуститься в столь долгий путь?»

– Всего-то сорок пять минут езды, – возразила Ада. – Встречать меня в Лондоне не имело смысла.

Она постаралась, чтобы это прозвучало как нечто само собой разумеющееся. Она гордилась тем, что предприняла это путешествие в одиночку.

– Я возвращаюсь из поездки по континенту, – добавила Ада. – Она длилась больше года, и только вчера я сошла на берег в Дувре.

Попутчица небрежно отбросила книгу и сложила руки на коленях.

– Набирались впечатлений? Прекрасно! Вы, конечно, побывали в Италии?

Ада кивнула:

– И во Франции, и в Германии. И даже в Греции.

От приятных воспоминаний лицо ее просветлело: путешествие по Рейну и красный камень Гейдельбергского замка в лучах закатного солнца, роскошные берега Женевского озера и хрупкая красота дворцов Венеции. В памяти промелькнули флорентийские башни и купола, фонтаны на античных развалинах Рима и роза, которую она положила на могилу Китса, афинский Акрополь и, конечно, Париж, с его чудесными кафе и уличными художниками, книжными лавочками на берегу Сены, великолепным Лувром и жутковатой красотой Нотр-Дама.

– Замечательно! – Ее попутчица вздохнула. – Ничто так не расширяет кругозор и не радует душу, как путешествия. Этих впечатлений вам хватит на долгие годы.

Ада снова улыбнулась, на этот раз шире.

– Жду не дождусь, когда смогу рассказать обо всем этом родителям, брату и сестре.

Ее соседка задумчиво покачала головой, в уголках глаз появились добрые морщинки.

– Разумеется, ведь с вами столько всего случилось за это время! Как же будут счастливы ваши родные снова видеть вас в своем кругу!

Ада беспокойно заиграла пальцами, на ее лицо легла тень. Рано или поздно ей предстоит серьезный разговор с родителями. Не сегодня и не завтра, но непременно до наступления лета. Она размышляла об этом еще там, на чужбине, и в долгих разговорах с мисс Сиджвик ее намерение созрело до твердого решения.

– Ги-и-илфорд! Следующая станция Ги-и-илфорд!

Поезд уже тормозил, и голос проходившего мимо купе кондуктора избавил Аду от необходимости ответить пожилой даме. Ада решительно натянула перчатки и схватилась за чемодан.

– Я выхожу. Счастливого пути! – попрощалась она с соседкой.

– Большое спасибо. И вам благополучного возвращения на родину! – отозвалась та.

Тормоза завизжали, вагон толкнуло, и локомотив, пыхтя и фыркая, остановился. В проем распахнутых дверей опустились металлические ступеньки, по которым Ада, опираясь на руку услужливого проводника, и сошла на перрон.

Над крытой платформой клубился дым, и люди, ожидавшие друзей или родственников из Лондона перед неуклюжим кирпичным строением вокзала или с минуту на минуту готовые броситься в сторону Портсмута, стояли как в тумане. В медленно рассеивающихся клубах носильщики разгружали багаж прибывших в Гилфорд и поднимали в вагоны сумки и чемоданы отъезжающих.

– Вот она! Адс! Мы здесь, здесь!

Это было ее детское, но до сих пор не забытое прозвище. Ада оглянулась. Легкая и смеющаяся, подобно рассекающему утренний туман солнечному лучу, ей навстречу бежала Грейс. Одной рукой она приподнимала подол голубого цветастого платья, другой придерживала соломенную шляпку.

– Грейси! – отчаянно выдохнула Ада.

Сестры бросились друг другу навстречу. Сейчас казалось, нет на свете силы, способной их разлучить.

– Добро пожаловать домой, дорогая.

Голос матери обволакивал, как нежные объятья. Ада почувствовала знакомый аромат лаванды и вербены, который, сколько она себя помнила, вселял в нее чувство защищенности.

– Мама!

Глаза наполнились слезами. При виде их Бекки перестала улыбаться, и ямочки на ее щеках разгладились. А Бен… старик Бен довольно морщил перед ней обветренное, похожее на печеное яблоко лицо. Он приложил пальцы к твидовой кепке, прежде чем взяться за чемоданы с бирками на ручках: «Ада Норбери. Шамлей Грин. Суррей, Англия».

Сердце Ады было готово разорваться от радости.

Я вернулась домой!

2

– Возьмем, к примеру, разведывательный рейд лорда Реглана в битве на реке Альма…

Полковник сэр Уильям Линтон Норбери сделал многозначительную паузу и холодно оглядел аудиторию. Два десятка молодых людей в форме цвета морской волны внимали его словам с неослабевающим вниманием. На нем был такой же темно-синий китель, однако на плечах и стоячем воротнике красовались свидетельствующие о ранге полковника знаки, а по боковому шву на брюках тянулась красная преподавательская полоса, в то время как единственным украшением кадетских мундиров оставались медные пуговицы.

Высокий и жилистый, полковник не утратил за годы отставки военной выправки, которая давно вошла в плоть и кровь. Хотя сейчас, почти в шестьдесят, поддерживать ее стоило немалых усилий. Его некогда будто высеченные из камня черты с возрастом потеряли былую четкость, словно поистерлись, овеянные ветрами Гиндукуша, омытые муссонными ливнями и шлифованные песками пустынь. Лучи палящего солнца проложили на лице полковника глубокие борозды и выщелочили некогда каштановые волосы до прозрачной, как лед, седины. Сосуды полопались от мороза и ветра, и теперь нос и щеки сэра Уильяма покрывала сеть красноватых разводов. Это лицо, отмеченное тяготами военной жизни с ее вечным балансированием на грани смерти и гордостью за безупречную службу британской короне, стало для курсантов воплощением их собственного будущего.

– Ну, кто готов высказаться?

Краем глаза полковник заметил поднятую в первом ряду руку, ту, которая всегда поднималась в таких случаях, непринужденно играя пальцами, в то время как локоть оставался лежать на столе, спокойно и без напряжения, – жест скорее самоуверенный, чем исполненный ученического усердия.

Однако выбор преподавателя пал на другого курсанта, который сидел, подперев кулаком угловатый подбородок и уставившись в пустоту. Он чуть заметно двигал ногой в такт неслышной мелодии, и это движение отзывалось ритмичными подергиваниями пера в его руке. Когда будущий офицер подавил зевок, мускулы нижней части его лица спазматически сократились.

– Кадет Дигби-Джонс!

Голова с коротко остриженными светло-русыми волосами дернулась, и Саймон Дигби-Джонс подпрыгнул, как черт из табакерки.

– Простите за невнимательность, сэр.

Юноша поднял на полковника большие глаза, серые, как дождевое облако, и такие же переменчивые. Только что их взгляд казался затуманенным виноватым выражением, однако вмиг прояснился и подернулся голубым, в то время как широкие губы скривились.

– К сожалению, я не могу ответить, – смущенно пробормотал кадет. – Когда я слышу слово «Альма», мои мысли уносятся совершенно в другом направлении.

К явному удовольствию Дигби-Джонса, по аудитории прокатился смешок.

Узкие губы сэра Норбери под серебристыми усами дернулись, словно в едва заметной улыбке, однако тут же приняли прежнее суровое выражение.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, джентльмены, – напомнил полковник. – Вас, мистер Дигби-Джонс, это касается в первую очередь.

В зале тут же воцарилась тишина. От внимания полковника не ускользнули заговорщицкие взгляды, которыми Дигби-Джонс обменялся с двумя кадетами за соседним столом, когда садился на место.

– Кадет Эшкомб!

Ройстон Эшкомб, со скучающим видом постукивавший по крышке стола, словно зашел в аудиторию по ошибке, вскинул голову, прежде чем подняться во весь свой внушительный рост.

– Чтобы получить более полное представление о диспозиции, лорд Реглан вместе со своим штабом форсировал реку, – начал он, – мимо французского огневого рубежа под командованием маршала де Сент-Арно слева и русского под командованием генерала Меншикова напротив него. Он нашел вершину холма идеальной огневой позицией и расположил там девятифунтовые орудия, впоследствии принудившие русских к отступлению.

Дождавшись удовлетворенного кивка полковника, кадет опустился на скамью.

– И как можно оценить это решение лорда Реглана с тактической точки зрения? Я хотел бы знать ваше мнение, джентльмены.

Кадеты выглядели озадаченными, а потом вдруг все как один занялись своими письменными принадлежностями. Внезапно обнаружилось, что в эту минуту у них нет занятия важнее, чем чинить карандаши и наполнять чернилами перья.

Полковник Норбери был известен своими каверзными вопросами, особенно когда дело касалось битв, в которых он участвовал лично. Например, этой войны, которая отгремела более тридцати лет назад, задолго до того, как молодые люди появились на свет. Там, в Крыму, англо-французские войска сжали армию русского царя в своих смертельных тисках. В битве на реке Альма и при Инкермане полк Норбери потерял более половины личного состава. «Их осталось немного, но они были выкованы из железа», – так говорили потом об этом подразделении. И здесь, в Королевском военном училище, никто ни разу не усомнился в правдивости этого высказывания.

В первом ряду поднялась все та же рука, и полковник тут же направился в ее сторону, медленно, чеканя каждый шаг. Только теперь самые внимательные из кадетов могли заметить, что он осторожно ступает на левую ногу, – отголосок тяжелого ранения, полученного в Индии и положившего конец его военной карьере. Крест Виктории – высшая военная награда Империи, для многих столь желанная, но присуждаемая лишь за исключительную доблесть, – стал полковнику утешением. Здесь, в Сандхёрсте, о нем и его обладателе ходили легенды.

Стивен втянул голову в плечи, уставившись в открытую тетрадь. Большой палец лихорадочно давил на авторучку. Скрип-скрип-скрип… Вот полковник остановился над ним. Курсанта прошиб холодный пот, когда он почувствовал на себе пронизывающий взгляд. «Ну, давай, Джереми, – мысленно умолял кадет. – Разве ты не видишь, как он шастает вокруг меня? Пожалуйста, Джереми, спаси меня».

– Кадет Норбери!

Как же паршиво приходилось ему, профессорскому сыну, в Сандхёрсте! Особенно на уроках тактики. Сущий ад!

Стивен поднялся, не чуя под собой ног. Он собрал в кулак всю свою волю, прежде чем взглянуть полковнику в лицо, как того требовали правила приличия. Стивен не увидел ни сочувствия, ни снисхождения в этих глазах, так мало походивших на его собственные. Стивен и его сестры унаследовали карий цвет глаз от матери, равно как и высокие скулы, и чувственный рот. А вот мягкие, как пух, каштанового оттенка волосы были явно отцовские.

– Ну?

– Рейд лорда… лорда Реглана был поистине героическим деянием, господин полковник, – заученно выпалил Стивен.

– Это почему же?

– Потому что…

Он запнулся. Мысли одна за другой обрывались под строгим взглядом сэра Уильяма. Голова стала пустой, как барабан.

Полковник Норбери шумно втянул носом воздух, и это означало не только конец терпению, но и милостивое разрешение расслабиться и сесть на место. Облегченно вздохнув, Стивен опустился на стул. В желудке похолодело от страха.

– Вам, похоже, не терпится высказаться, кадет Данверс, – обратился полковник к соседу Стивена, все еще сидевшему с поднятой рукой. – Что же вы имеете нам сообщить? Мы заинтригованы.

– Спасибо, сэр. – Джереми Данверс неторопливо поднялся и принял свою обычную для таких случаев позу: распрямил плечи, выпятил подбородок и заложил руки за спину, сомкнув их в замок. – Прежде всего, я нахожу операцию лорда Реглана необдуманной и легкомысленной.

Задние ряды неодобрительно загудели. Полковник поднял брови.

– В самом деле? И что же заставило вас сделать такой вывод?

– Лорд Реглан подверг опасности жизни членов своего штаба, не приняв при этом во внимание, что и сам может быть убит. Таким образом, – продолжал Джереми, – армия в любую минуту могла лишиться своего командующего. А для того, чтобы заново собрать воинские соединения под единым началом, требуется время, и это время мог использовать противник. Наихудшим и вполне вероятным последствием его действий был бы полный разгром наших войск.

Некоторое время полковник Норбери всматривался в лицо кадета, словно пытался прочитать что-то в его глазах цвета эбенового дерева. Лицо Джемери с густыми бровями оставалось неподвижным. Разве что сжатые губы выдавали нервозность.

– В таком случае, – спокойно возразил полковник, – меня интересует ваше мнение о поступке генерала Гофа, который на второй день битвы при Фирузшахре скакал впереди войска в белом плаще, чтобы отвлечь огонь противника от своих солдат на себя.

На несколько мгновений в аудитории воцарилась мертвая тишина.

– Не мне судить о нравственной стороне поступка генерала Гофа, господин полковник. – Низковатый, с хрипотцой голос кадета звучал все так же уверенно. – В конце концов, я, в отличие от вас, не присутствовал при этом. Однако из чисто тактических соображений могу оценить его маневр как ненужный и в высшей степени легкомысленный. Эффектный, вне всякого сомнения. Однако не имевший значительного влияния на исход битвы.

Глаза сэра Норбери сузились и заблестели.

– Если я вас правильно понял, мистер Данверс, вы утверждаете, что мы заблуждаемся, восхищаясь героическими поступками лорда Реглана и генерала Гофа? Смелый тезис!

– Грязный плебей! – прошипел кто-то в задних рядах.

Джереми Данверс и бровью не повел, хотя, конечно, слышал эту реплику. Зато полковнику было теперь на кого излить свой гнев.

– Держите рот на замке, Хаймор! – приказал он. – Когда вам будет что сказать, я предоставлю вам такую возможность.

– Да, сэр, – выдавил сквозь зубы Фредди Хаймор и спрятался за сидящего впереди товарища.

А полковник снова со стремительностью ястреба накинулся на Джереми.

– Так я вас правильно понял, мистер Данверс?

Оба еще раз посмотрели друг другу в глаза. Этот обмен взглядами походил на поединок.

– Нет, господин полковник, – ответил Джереми. – Я только хотел сказать, что и лорд Реглан, и генерал Гоф шли на большой риск и пренебрегали ответственностью за вверенные им войска. Ведь цель любой войны, насколько я понимаю, в том, чтобы разбить врага и свести при этом собственные потери к минимуму.

– Но оба победили, не так ли?

Обычно невозмутимый, полковник волновался, хотя голос его звучал на удивление мягко.

– Им повезло.

По аудитории пробежал шум.

«Какое неуважение…» – прошептал кто-то. «Кем он себя возомнил!» – воскликнул другой.

Полковник сделал резкий жест рукой, и кадеты замолчали.

– Мистер Данверс, я настоятельно советую вам задуматься над следующим вопросом: что представляла бы собой наша армия, если бы не такие люди, как лорд Реглан или генерал Гоф? Эти люди внесли немалую лепту в построение нашей Империи и сделали ее тем, что она есть.

Этими словами он, по-видимому, хотел положить конец дискуссии, но кадет Данверс без всякого смущения продолжил:

– Я не ставлю под сомнения их заслуг, господин полковник. В конце концов, в битве побеждает войско. Успешный бой, выигранная война никогда не были следствием действий одного человека. Это победа многих.

Возможно, произнося эти слова, Джереми Данверс имел в виду и своего отца. Так, по крайней мере, был склонен предполагать полковник Норбери, хотя не видел тому никаких подтверждений ни на непроницаемом для эмоций лице кадета, ни в интонации его голоса. Доблестный Мэтью Данверс вернулся инвалидом с той самой Крымской войны, и этот факт сыграл не последнюю роль при зачислении Джереми в Сандхёрст: военные чины из приемной комиссии как будто решили погасить долг перед отцом, устроив судьбу его сына.

– Кадет Хейнсворт!

Внимание аудитории обратилось в сторону юноши, которому полковник предоставил слово.

Среди питомцев Сандхёрста Хейнсворт выделялся не только своей внешностью. Его пшеничного цвета волосы завивались на затылке кольцами, несмотря на короткую, по уставу, стрижку, а глаза сияли синевой, как небо над графством Суррей. Черты его лица нельзя было назвать безукоризненно правильными: нос, пожалуй, выдавался вперед слишком сильно; линия подбородка с похожей на отпечаток пальца ямочкой казалась чересчур жесткой, а глаза с чуть опущенными вниз внешними уголками – узковатыми. Тем не менее кадет Хейнсворт по праву считался красавцем. Его солнечное обаяние чувствовал на себе каждый. Особенно когда Хейнсворт улыбался или смеялся, а делал он это часто: Леонард Джеймс Хейнсворт барон Хоторн, сын графа Грэнтэма, имел все основания быть довольным жизнью.

– Господин полковник. – Хейнсворт отвесил легкий поклон в сторону Норбери, прежде чем обратиться к Данверсу, который стоял, повернувшись к нему вполоборота. – В общем и целом я разделяю твою точку зрения, Джереми. Однако хочу тебя спросить: каким образом ты, став офицером, собираешься побуждать своих солдат к выполнению их долга? Ведь им придется жертвовать всем, вплоть до самой жизни?

Хейнсворт оглядывал своих товарищей, одного за другим, одаривая их обворожительной озорной улыбкой. В уголках его рта образовались складки. Попавшая под действие его обаяния аудитория одобрительно загудела.

– Ведь ты сможешь добиться этого не иначе, как собственным примером, – продолжал Хейнсворт. – Когда офицер, являя собой образец мужества, ставит на карту все, ему подражать будет любой солдат.

«Ленивый, но перспективный. Прирожденный оратор и офицер» – такова была единодушная характеристика, данная Леонарду Хейнсворту преподавателями Сандхёрста. И дело здесь не только в происхождении, чем могли похвастать едва ли не все кадеты, выходцы из знатных дворянских семей с соответствующим достатком. Характер и внешние данные – вот что делало Хейнсворта в глазах преподавателей идеальным офицером. И полковник Норбери гордился своим курсантом.

– Важный момент, мистер Хейнсворт, – кивнул он.

Наконец по его знаку оба кадета заняли свои места, и внимание аудитории снова обратилось на преподавателя.

– И это то, чего вы не должны упускать из виду ни при каких обстоятельствах: оставаться не только офицерами, но и джентльменами. Одно неотделимо от другого. Вы будете не только воинами, охраняющими мир нашей страны. Вам суждено стать элитой нации.

Полковник сделал паузу, чтобы подчеркнуть значимость последних слов. Блеск в глазах кадетов убедил его в том, что они возымели должный эффект.

– Вести за собой солдат станет не только вашим правом, но и – прежде всего – обязанностью. И люди будут смотреть на вас, ожидая приказов. По одному вашему слову им придется идти в огонь или лезть в самое адово пекло. И они сделают это, если вы сумеете убедить их, что и сами готовы на то же. Без колебаний и страха. На войне, джентльмены, – полковник переводил взгляд с одного кадета на другого, – ни в чем нельзя быть уверенным. Опыт прошлого – вот единственное, что у нас есть. И полагаться на него – неотъемлемое качество людей нашей профессии и нашего сословия. Хотя не следует забывать и о стратегии, которой я вас здесь учу.

Полковник снова на несколько секунд замолчал, а потом продолжил, чеканя каждое слово:

– Мужество. Храбрость. Твердость. Выдержка.

Его голос еще несколько мгновений будто висел в воздухе комнаты, пропахшей мелом, влажной шерстью и древесиной.

Тут, словно по заранее продуманному сценарию, прозвучал горн, возвестивший о конце урока. Заскрипели подошвы, зашуршала саржа мундиров, и кадеты дружно встали, отдавая честь.

– Двадцать страниц по этой теме к следующему разу, – объявил полковник. – Всего хорошего, господа!

Курсанты расслабились и загудели. Первая половина дня прошла. Этот вторник ничем не отличался от других: утреннее построение в половине седьмого, потом через полтора часа – первый урок, легкий завтрак, очередной медосмотр, снова построение, верховая езда и снова уроки до обеда. Далее опять занятия и тренировки до самого вечера и ужин в восемь. Только в субботу во второй половине дня им дозволялось отдохнуть.

– Не обижайся, что я поспорил с тобой…

Леонард сидел на столе, все так же обезоруживающе улыбаясь. Одна его нога стояла на полу, другой он болтал, перебросив ее через край стола. Небрежно набитый портфель он положил на бедро, придерживая его сверху сложенными в замок руками.

Джереми продолжал сосредоточенно укладывать свои вещи в видавший виды кожаный портфель.

– Не стоит извиняться, – ответил он. – Я вполне способен понять чужую точку зрения.

Леонард засмеялся и сделал виноватый жест в сторону Стивена. Тот в ответ лишь пожал плечами. Извинения Хейнсворта заботили его так же мало, как и манера полковника вести урок. К тому же он не чувствовал сейчас никакого желания защищать своего отца.

– Ведь ты поедешь в Гивонс Гров, Джереми?

Саймон Дигби-Джонс ковылял к его столу, размахивая портфелем. Рядом с Ройстоном, самым рослым в их компании, Саймон, едва дотянувший в свое время до шестидесяти четырех дюймов, необходимых для поступления в Сандхёрст, казался еще меньше и выглядел почти хрупким и юным, гораздо моложе своих восемнадцати лет..

– Да, тебя я тоже хотел бы там видеть…

Леонард оборвал фразу на полуслове, услышав голоса кадетов, направлявшихся к двери по центральному проходу между столами. Он выставил ногу, преградив путь одному из них. Лицо Хейнсворта омрачилось, пшеничные брови сошлись над переносицей.

– Эй, Хаймор! Если не трусишь, повтори-ка нам, что ты там шептал с задней парты!

Водянистые глаза Фредди Хаймора забегали. Встретив насмешливый взгляд Ройстона, а затем сердитый Саймона, он перевел их на Стивена и наконец остановил на затылке Джереми, избегая смотреть Хейнсворту в лицо.

– Пожалуйста! – Хаймор развел руками. – Все и так знают, что я думаю по этому поводу. Такой каналье, как Данверс, здесь не место…

– Э, нет, – грозя пальцем, оборвал его Леонард и показал на Джереми. – Ты должен сказать это не мне, а ему. Причем прямо в лицо… Коль скоро уделяешь такое внимание вопросам чести и всему такому, – язвительно добавил он со все той же обворожительной улыбкой.

– Оставь его, Лен, – вмешался Джереми, нервно поправляя пряжку на портфеле.

Бросив испытующий взгляд на Фредди, Леонард наконец убрал ногу и дал кадетам пройти.

– Ты же знаешь, я и Сис очень рассчитываем на тебя. – Леонард снова повернулся к Джереми.

Тот задумчиво поглаживал пальцем трещины на кожаном боку портфеля.

– Не бойся! – Леонард толкнул его плечом. – Все будет просто и непринужденно… Ну, или почти непринужденно, – поправился он, заметив язвительную усмешку на губах друга. – Я с радостью одолжу тебе фрак.

– Ты ведь не станешь пренебрегать нашим блистательным обществом… – возмущенно возвысил голос Ройстон.

– И не менее блистательным обществом наших девушек… – добавил Саймон.

– И дам… – снова подхватил Ройстон, подняв брови, – только ради того, чтобы все выходные торчать в этой дыре! – закончил он, грозя пальцем Джереми. – Только не говори, что тебе надо учиться! Ты уже сейчас с ходу сдал бы все экзамены, в отличие от нас, бедных, вынужденных зубрить в поте лица своего…

– Бекки тоже приглашена, правда, Стивен? – Леонард подмигнул приятелю.

– Я познакомлю тебя с Адой, она как раз только что вернулась домой, – покраснев, поспешил добавить Стивен.

Несколько мгновений Джереми молчал, смущенный их смешками. Пара карих глаз, запах свежего сена, клевера и примулы…

Он вскочил, схватившись за портфель.

– Посмотрим.

3

Птичий гомон наполнял воздух, сладкий от согретой солнцем листвы, с терпким привкусом произраставших на грядках пряностей. Сейчас, в середине дня, красками этого сада можно было дышать в буквальном смысле этого слова: шафраном ярко-желтой календулы и ультрамарином живокости, нежным фиолетом флоксов и пурпуром последних тюльпанов. Издалека донесся металлический звук рожка, возвестивший о прибытии запряженного четверкой почтового дилижанса, чей маршрут пролегал мимо Шамлей Грин.

Четыре сотни акров в добрых пяти милях к юго-западу от Гилфорда – довольно скромное землевладение, хотя и с богатым прошлым. В те времена, когда Вильгельм Завоеватель ступил на британскую землю, Шамеле – так тогда оно называлось – было частью угодий Бенедиктинского аббатства Чертси, пока Генрих VIII, упразднивший в Англии монастыри, не подарил его одному из своих придворных, точнее, его жене, более известной под именем «красотка Энн».

Это была обильная, плодородная земля с сочными пастбищами для коров и овец. Здешние поля давали богатые урожаи пшеницы, овса, ячменя и мангольда, а позже на них стали выращивать еще и картофель, и репу, в то время как роскошные дубовые леса служили источником ценных пород древесины. Последние сто тридцать лет эта земля принадлежала семье Норбери, ее приобрел дедушка полковника, капитан дальнего плавания, служивший в Ост-Индской компании.

В тот день трелям синиц и малиновок вторил нежный звон фарфора и столового серебра, похожий на позвякивание маленьких колокольчиков, а также четыре высоких женских голоса, доносившихся из сада, где был накрыт стол. Сидя над своей тарелкой, Ада то и дело поглядывала в сторону дома, в котором родилась и выросла. Он остался таким, каким она его помнила, как снаружи, так и внутри. Именно таким его более сотни лет назад выстроил сын того самого капитана Норбери.

Красный кирпич фасада на фоне ясной зелени газонов и темной дубовой листвы уже издали бросался в глаза. Контраст подчеркивался белыми рамами зарешеченных окон, такого же цвета фризами по низу гонтовой крыши и многочисленными белыми трубами на ней. Главным принципом при проектировании этого дома стала целесообразность. Главное здание с парадным входом обрамляли невысокие строения, образуя продолговатый внутренний двор, из которого можно было легко попасть в любую часть дома. Образец практичности и элегантной простоты снаружи, изнутри он был декорирован не без некоторой вычурности. В интерьерах преобладали зеленый, белый и приглушенно-красный. Многочисленные панели и панно с якорями, дельфинами, рыбами, раковинами, тритонами и трезубцами, нимфами и нептунами украшали стены, потолок и лестницы, задавая главную тему оформлению – морскую.

В комнате Ады с обоями в розочку также ничего не изменилось. Разве что на ночном столике, рядом с коробкой ее любимой карамели, появился букет полевых цветов, поставленный здесь по случаю ее возвращения. Чувствуя, насколько плохо парижский гардероб вписывается в эту домашнюю обстановку, Ада с удовольствием сменила дорожный костюм на старое летнее платье. К обеду она снова распустила свои прямые каштановые волосы с рыжеватым отливом, которые так тщательно убирала утром. Лишь подколола на затылке несколько прядей, чтобы не падали на лицо. Все как тогда.

– Хочешь мясного пирога, Бекки?

Констанс Норбери показала на блюдо, где в подливе из мелконарезанных белых грибов, приправленных луком и мятой, возлежал уже наполовину съеденный рулет из теста, начиненный рубленым ягненком и говяжьими почками. Любимое блюдо Ады, приготовленное кухаркой Бертой специально для нее. Бекки с трудом оторвала взгляд от роскошных остатков на блюде.

– Благодарю, леди Норбери. Боюсь, не влезу в воскресенье в новое платье.

Ада проглотила последний кусочек со своей тарелки.

– А что у нас намечается на воскресенье?

– Хейнсворты пригласили в Гивонс Гров. – Грейс сделала глоток из стакана. – Ничего особенного, только друзья и соседи.

– А мне можно, мама?

На Аду воззрились три пары удивленных глаз.

– Но ты же раньше никогда не ездила! – воскликнула Бекки.

У нее был высокий, вкрадчивый голос, нежный, как сахарное суфле.

– А теперь вот мне захотелось! – неожиданно резко парировала Ада.

Руки Грейс обвились вокруг ее талии, так что у Ады приятно защекотало в желудке. Вероятно, месяцы пребывания за границей не прошли даром и чудо, которого все они так долго ждали, наконец произошло. Неужели Ада перестала чураться людей и привычка держаться за мамину юбку навсегда осталась в прошлом?

– Разумеется, – ответила Констанс Норбери. – Лорд и леди Грэнтэм будут в восторге.

Она с нежностью взглянула на младшую дочь и взялась за чайник.

Ада отложила вилку и нож, сняла с коленей салфетку и откинулась на спинку стула. Этого-то момента и ждал Гладди! Из щенка, крещенного когда-то горстью воды из речушки Кранлей в честь премьер-министра Гладстона, вырос почтенный сеттер, тут же положивший на колени Ады свою слюнявую морду в белых разводах.

С самого дня приезда Гладди не оставлял ее ни на минуту. Не успела Ада выйти из повозки, как он устремился к ней, а потом прыгал и бегал вокруг, радостно взвизгивая, только гравий летел в разные стороны. Другое дело Табби, серая кошка тигрового окраса. Она так и осталась лежать под кустом рододендрона, подложив под белую грудку передние лапы, и не удостоила хозяйку ни единым взглядом, по-видимому, в наказание за долгое отсутствие.

– А как поживают Лен и Сис?

Ада чесала Гладди за ушами, с удовольствием наблюдая, как пес блаженствует, прикрыв глаза.

– Как всегда, хорошо, – ответила Грейс. – Лен все так же разбивает девичьи сердца, а Сис топчет кавалеров ногами.

По тону ее голоса чувствовалось, как она расположена к ним обоим.

Ада рассмеялась.

– Вот только Томми ты вряд ли узнаешь, – заметила Констанс Норбери, накладывая в чашку сахар. – Он превратился в крепкого парня.

– О да! – подхватила Грейс. – Маленький джентльмен! Лен очень гордится младшим братом.

То, как доверительно переглядывались Грейс и мать, как единодушно они высказывались, уязвило Аду. Ей казалось, что обе они смотрят на нее, как на ребенка. Грейс была не только старшей из сестер, но и копией матери. Ее скорей можно было принять за сестру леди Норбери, так напоминала она мать и мимикой, и жестами, и тонким овалом лица, и изящной линией шеи, и высокой, стройной фигурой, и волосами цвета спелой ржи.

Аду охватил страх. Она боялась, что ее новое «я», с таким трудом приобретенное за долгие месяцы путешествия, здесь, дома, рассыплется в прах. И тогда уже она ничего не сможет изменить. Как легко было оставаться другой на чужбине!

– Мне хотелось бы увидеть Стивена еще до выходных, – сказала Ада, поглаживая сеттера по холке.

Довольная собака отчаянно забила хвостом.

Грейс всегда была для Ады больше чем сестра. Подруга, союзница. И все же некоторые черты характера Ады понимал только Стивен.

– А который час? – спросила Грейс, болтая под столом ногой.

Бекки взглянула на серебряные часики, которые носила на цепочке на шее.

– Скоро без четверти три.

Грейс хитро подмигнула сестре:

– Если поторопиться, успеем на регби в Сандхёрст.

– Спасибо, Бен.

Грейс прыгнула на кожаное сиденье и перехватила из рук Бена вожжи.

Ада и Бекки тоже не без помощи кучера устроились в двухколесной повозке с открытым верхом. Их тюльбери был стар, однако благодаря усилиям Бена хорошо сохранился. Легкий и на огромных колесах, он мог мчаться с бешеной скоростью, хотя и предназначался только для двух человек. Поэтому девушки долго хихикали и ерзали на сиденье, прежде чем смогли более-менее комфортно, а главное, безопасно в нем устроиться.

Бен запер багажник, куда девушки убрали свои шляпки и сумочки.

– Вечером я заеду за вами и сэром Уильямом в Сандхёрст, мисс Ада.

Как и все кадеты, Стивен жил при училище, однако близость к дому позволяла ему проводить недолгие увольнения с семьей. В эти дни полковник по два раза на дню – утром и вечером – гонял Бена в неблизкое, почти двухчасовое путешествие в Сандхёрст.

– Хорошо, Бен. Спасибо.

Ада радостно улыбнулась, как видно, в предвкушении встречи.

Бен похлопал по крупу коренастой лошадки, которая при этом нервно дернула головой, и отступил.

– Счастливого пути!

Грейс взяла поводья и прищелкнула языком.

Повозка покатилась, хрустя гравием, и через расположенные возле конюшни ворота выехала на подъездную дорожку.

– Держитесь, девочки! – закричала Грейс и, упершись ногами, дернула поводья. – Давай, давай, Джек! Покажи, на что ты способен!

Лошадка помчалась вдоль протянувшейся полукругом аллеи, обсаженной старыми дубами, и далее по дороге в северном направлении. На повороте у Ады от страха перехватило дыхание, она схватилась за Бекки и вжалась в спинку сиденья. Замелькали перелески, лоскутные одеяла полей, каштаны, чьи похожие на свечи соцветия сливались в сплошные красно-белые полосы. Ада уже поняла, что Грейс держит вожжи довольно уверенно. Тем не менее сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Краешком глаза Ада видела, как время от времени сестра сосредоточенно прикусывала нижнюю губу, а потом снова заливисто смеялась, пуская Джека во всю прыть. Глаза ее блестели. У Ады болезненно сжался желудок при мысли о том, как она любит Грейс. Да и как можно ее не любить? Все были в восторге от Грейс, к ногам которой все падало как будто само собой, в том числе и людские сердца.

– Неужели ты ничего не боишься? – прокричала Ада сестре в ухо, хотя заранее знала, каким будет ответ.

– Только опоздать! – бросила ей Грейс, не сводя глаз с дороги.

Повозка промчалась мимо одиноко стоявшего дома. Пожилой мужчина в форменной фуражке и с подтяжками поверх рубахи со скучающим видом озирал окрестности, прислонившись к садовой ограде.

– Хэлло, мистер Дженкинс! – замахала рукой Грейс.

– Хэ-эй! – выдохнула Бекки, приветствуя старика.

Когда-то Дженкинс был арендатором Норбери. Теперь же, состарившись, переселился на выдел, передав свои угодья сыну. Старик тоже поднял натруженную, дрожащую ладонь и расплылся в беззубой улыбке.

У Ады от дикой скачки все еще захватывало дух. Однако, когда повозка прогромыхала по мосту через Вэй и вдали показались очертания Гилфорда, радость окончательно заглушила все остальные чувства. Ада давно уже забыла, каково это – мчаться во весь опор под слепящим глаза солнцем, чувствуя, как в ушах свистит ветер и развеваются за спиной растрепанные волосы. Неприятности прошлого года и долгие месяцы путешествия к культурным святыням Европы в компании заботливой мисс Сиджвик выветрили из ее памяти прежнюю сельскую жизнь. Только сейчас Ада снова почувствовала себя по-настоящему юной и свободной.

Лишь свернув с проселочной дороги, пролегающей мимо местечек Фримли и Кимберли, Грейс сбавила темп. Копыта перешедшего на рысь Джека весело застучали в нависшей над дорогой тишине. На разгоряченные лица девушек ложились длинные послеполуденные тени. Наконец на обочине показалась сторожевая будка. Вооруженный охранник в форме недовольно взглянул на прибывших, однако отсалютовал и гостеприимно распахнул ворота.

С левой стороны дороги по-прежнему тянулся лес, в то время как справа открылось большое озеро, посредине которого проходила граница между графствами Суррей и Беркшир. Сейчас на его водах покачивался плот, связанный из бревен и досок, на котором группа кадетов под руководством двух тренеров упражнялась в гребле. Другая группа сооружала импровизированный мост из балок, досок и прочего подручного материала.

Заметив лавирующий меж траншей и земляных насыпей тюльбери, несколько курсантов опустили лопаты и вытянули шеи. Один из них восхищенно присвистнул. За это наставник отвесил ему легкий подзатыльник, от которого кепка кадета съехала на лоб. Поправив головной убор, юноша улыбнулся.

Впереди показалось Королевское военное училище, величественное трехэтажное строение с двумя флигелями в кремово-белых тонах, украшенное множеством государственных флагов. Грейс свернула на мощеную строевую площадку и остановилась у портика. Тотчас между каннелированными колоннами показалась фигура офицера, который сбежал по ступенькам навстречу гостьям и, щелкнув каблуками, отдал честь.

– Добрый день, дамы, – кивнул молодой человек и протянул руку в белой перчатке, опираясь на которую девушки по очереди вышли из повозки. – Мисс Пекхам. Мисс Ада, рад вас снова видеть. Мисс Норбери.

– Благодарю, лейтенант Меллоу, – ответила Грейс, передавая ему вожжи. – Могу я доверить вам Джека?

– Разумеется, мисс Норбери, – кивнул Меллоу. – Я прослежу, чтобы на конюшне позаботились и о лошади, и о повозке.

– Большое спасибо!

В улыбке Грейс Ада не заметила и намека на кокетство и все же не могла избавиться от мысли, что лейтенант Меллоу, несмотря на свое безупречное поведение, был готов истолковать эту улыбку как приглашение к флирту.

Грейс достала вещи из багажника. Пока она надевала шляпку, фиксируя ее булавками, Бекки старательно пялилась в закрепленный на повозке крошечный фонарик, пытаясь разглядеть в нем свое отражение. Глядя, как она поправляет волосы, как пытается придать форму бровям, приглаживая их смоченными языком пальцами, Грейс не смогла удержаться от смеха:

– Пойдем же, ты и так хороша!

Притянув недовольную подругу за локоть, Грейс подала руку Аде, и все трое поспешили через плац в сторону игрового поля.

Вскоре послышался шум. Молодые люди в узких штанах чуть ниже колен, грязных футболках в красно-белую полоску и такого же цвета гольфах бегали по полю, отнимая друг у друга яйцевидный мяч.

– Сюда! – кричал Леонард.

Трое кадетов с синими повязками на руках кинулись в его сторону. Теснимый противником, Леонард отбросил мяч в сторону. Фредди Хаймор помчался за мячом, но путь ему преградил Джереми, в прыжке поймавший кожаное яйцо. Фредди наседал, а потом ударил Джереми по ноге каблуком зашнурованного кожаного ботинка. Джереми споткнулся, но, проглотив проклятья, удержал мяч и отбежал в сторону.

– Пас! Пас! – кричал Стивен, преграждая путь наступавшему на Джереми противнику.

Другому игроку с синей повязкой Ройстон умело подставил подножку.

– Жри землю, крыса! – заверещал Фредди, кидаясь Джереми на спину.

Джереми рухнул, но в падении успел отбросить мяч в сторону. Он просвистел мимо Ройстона и двух защитников команды противника и упал прямо в руки Саймону, который тут же сорвался с места.

Саймон устремился через поле с проворством ласки, однако, получив удар в коленную чашечку, рухнул лицом в траву и остался лежать, сжимая в руках мяч, оказавшийся в двух дюймах за линией ворот противника.

Судья засвистел, выставив два пальца.

– Матч окончен, господа. Два – один в пользу красных.

Пока победители ликовали, побежденные с насупленными лицами ковыряли носками ботинок землю.

Тяжело дыша, Саймон в изнеможении рухнул на спину. Ройстон, Леонард, Джереми и Стивен навалились на него. Они колотили друг друга по плечам, пожимали руки и громко кричали от радости.

– Смотрите! – закричал вдруг Леонард, указывая пальцем на трибуны.

Только сейчас четверо его приятелей заметили на краю поля девушек, которые тоже прыгали и отчаянно махали руками.

– О-о-о! – протянул Саймон. Он все еще тяжело пыхтел, вглядываясь в даль с высоко поднятой головой. – Три благородные дамы прибыли издалека, чтобы почтить своих непобедимых рыцарей.

– Болтун, – оборвал его Леонард и хлопнул по лбу.

Саймон так и рухнул навзничь с театрально воздетыми к небу глазами.

– Но этого не может быть! – Глаза Стивена расширились от удивления, лицо просветлело. – Вы видите, кто там?

Стивен подпрыгнул и побежал в сторону девушек. Тем временем Ройстон с Джереми занялись охающим Саймоном. Леонард поднял с земли яйцевидный мяч, который Саймон немедленно выхватил у него из рук. Смеясь и толкаясь, друзья поспешили через поле за Стивеном.

Они были в нескольких шагах от девушек, когда Саймон неожиданно остановился. Краем глаза он видел, как Стивен обнял Грейс и смущенно приветствовал Бекки, та стояла перед ним, склонив голову набок и играя сумочкой. Однако внимание Саймона привлекла другая девушка, та, что первой бросилась к Стивену и повисла у него на шее, так что с головы друга слетела кепка, которая сейчас валялась в траве.

– Подожди!

Саймон схватил Ройстона за рукав.

Ройстон учился со Стивеном и Леонардом в школе в Челтенхеме, поэтому знал их дольше, чем Джереми и Саймона, с которыми сдружился только прошлой осенью в Сандхёрсте.

– Кто эта малышка с Грейс и Бекки?

– Ада, – ответил Ройстон.

– Так это младшая сестра Стива? – Саймон запнулся. Язык будто парализовало.

– Да, та самая пугливая лань, что шугалась людей и краснела, когда с ней заговаривали, – подтвердил Ройстон, словно прочитав его мысли. – Только теперь, похоже, она это переросла.

Саймон так и застыл, не в силах оторвать от нее глаз. Она была самой маленькой в группе, к которой только что присоединились Ройстон и Леонард, еще ниже Саймона. При этом ее отличала какая-то эльфийская хрупкость. Круглолицая, с изящным вздернутым носиком, она выглядела почти ребенком. Действительно, было что-то детское в ее манере держать шляпку и поправлять упавшие на лицо волосы. Несколько волосинок прилипло к ее губам. Только эти губы, чувственные и пухлые, и выдавали в ней будущую женщину, точно почки, набухшие в преддверии появления первых цветов. Когда она улыбнулась, Саймон разглядел знакомую щелочку между передними зубами, при виде которой у него подкосились колени.

Но улыбка слетела с лица Ады, лишь только она заметила Саймона. В блестящих темных глазах, похожих на две черные вишни, отразилось сначала удивление, потом вопрос, затем Ада пугливо отвернулась и снова взглянула на него, уже с любопытством.

Он все еще сжимал в руках мяч, будучи не в силах ни пошевелиться, ни заговорить с Адой. И это Саймон, который за словом в карман не лез и у которого всегда хватало и остроумия, и находчивости завоевать симпатию слабого пола. Следовавший взглядом за Дигби-Джонсом, Джереми встретил другую пару глаз, которые, хоть и были светлее, чем у Ады, казались слишком темными для белоснежной кожи и светлых волос их обладательницы. Грейс улыбнулась и медленно подняла руку в знак приветствия. Джереми тут же ответил, повторив ее жест, но как-то украдкой, словно подчеркивая, что он предназначается только ей.

Их молчаливый диалог прервал Леонард, смахнувший с оборки на рукаве Грейс крохотное перышко, как видно прилипшее к платью во время путешествия.

– Ну, загадывай желание!

Он взял перышко на кончик пальца и поднес к лицу Грейс.

– Загадывай, загадывай! – хором повторили остальные.

Грейс послушно прикрыла глаза и изо всей силы дунула на руку Леонарда, так что перышко улетело прочь.

Джереми скосил глаза в сторону Саймона.

– Ну, ты идешь?

Это прозвучало скорее как требование, чем как вопрос, но Саймон ничего не слышал. Джереми пожал плечами и, не оглядываясь, направился в сторону душевой.

Лишь свисток тренера вернул кадетов к действительности и заставил группку на краю поля распасться. Леонард и Ройстон с двух сторон окружили Грейс, Бекки взяла под руку Стивена, и они двинулись: юноши – в спортзал, девушки – дальше, к корпусам училища.

Ада опять осталась одна. Она медленно побрела следом, словно в подол ее платья были зашиты свинцовые пластины. И, хотя понимала, насколько это неприлично, время от времени оглядывалась на кадета, который все еще без движения стоял на поле и пялился на нее самым непристойным образом.

Целая трель свистков вывела Саймона из оцепенения.

– Поторопитесь, джентльмены! – произнес строгий голос над ухом. – Норбери! Эшкомб! Хейнсворт!

Стивен медленно двинулся, повинуясь приказу. Бекки шла рядом, вцепившись ему в рукав, как будто всерьез намеревалась сопровождать Стивена в раздевалку, чем здорово развеселила Ройстона и Леонарда.

– Вам особое приглашение, Дигби-Джонс?

Когда Саймон наконец сдвинулся с места, следовавшая за сестрой Ада споткнулась, словно его движение передалось ей.

– Подожди, Грейс! – прошептала Ада и повисла на руке сестры. – Скажи, Грейс, кто это? Тот кадет, который так на нас смотрит?

Грейс усмехнулась.

– Это Саймон. Саймон Дигби-Джонс. На выходные он тоже поедет в Гивонс Гров.

Ада еще раз обернулась.

Саймон?

4

– Леди Норбери, сэр Уильям, еще раз благодарю вас за возможность участвовать в этом празднике, – щебетала Бекки.

Была суббота, вторая половина дня. Повозка с открытым верхом, запряженная парой коренастых лошадок – на этот раз компанию Джеку составила кобылка по кличке Джилл, – двигалась в сторону Гивонс Гров, усадьбы, находившейся в десяти милях к северо-западу от Шамлей Грин.

Полковник ответил Бекки вежливым кивком, а леди Норбери сказала, приобнимая ее за плечи:

– Пожалуйста, дорогая. Ты ведь почти член нашей семьи.

Лицо Бекки с пухлыми щеками и энергичным острым подбородком просияло, и она бросила торжествующий взгляд в сторону Стивена, трусившего рядом на кауром жеребце. Юноша, однако, сделал вид, что ничего не заметил, и, дав каурому шпоры, поскакал вперед.

– Собственно, мамина заслуга в том, что она убедила твоего отца отпустить тебя на эти выходные, – пояснила восседающая на рыжей кобыле Грейс.

Бекки кивнула, сохраняя на лице озабоченное выражение, а потом бросила полный признательности взгляд в сторону леди Норбери.

– Я подумала, одно воскресенье он без тебя переживет, – попыталась ободрить девушку Констанс Норбери.

– Я тоже так считаю, – вздохнула та. – Вот только у отца на этот счет другое мнение.

После ранней смерти матери дом священника храма Святой Троицы в Гилфорде полностью находился в ведении Бекки, а это означало немалые хлопоты, ведь по числу прихожан гилфордская церковь едва ли уступала общине в Кранлей. Однако Бекки не унывала, несла свой крест со свойственной ей веселостью и редко жаловалась на жизнь.

Констанс Норбери понимала ее как никто другой. Ей самой исполнилось всего четырнадцать, когда ее мать тяжело заболела, а в пятнадцать она, как и Бекки, осталась сиротой и с тех пор была вынуждена не только заботиться о себе сама, но и нести на своих плечах груз хозяйственных хлопот в доме своего отца, генерала Симуса Финли Шоу-Стюарда.

Подвижная дочь преподобного Пекхама пришлась леди Норбери по сердцу, и она с радостью заменила ей ту, кого у нее отняла судьба, встретив полное понимание своих дочерей. Обнаружив в своем чемоданчике новую ночную сорочку лавандового цвета или вечерний туалет, Бекки прекрасно знала, кого должна благодарить за подарок. Тем более что преподобный Пекхам держал ее в строгости, особенно когда дело касалось больших и маленьких женских капризов.

– Имей терпение, дорогая, – ответил Бекки полковник. – Быть отцом не так просто. Возможно, временами он перегибает палку. Однако я спрашиваю себя, – продолжал он, возвысив голос, в котором теперь слышались грозные нотки, – не стоит ли и мне иногда следовать его примеру?

Сэр Уильям намекал на инициированный его старшей дочерью визит в военное училище, вызвавший там немалый переполох.

Грейс засмеялась.

– Боюсь, слишком поздно, папа, – возразила она полковнику, развернувшись в седле. – И потом, ты можешь говорить что угодно, но мы все помним, как ты обрадовался, увидев нас в своем кабинете. Еще бы, ведь это благодаря мне ты получил возможность обнять Аду на два часа раньше!

Полковник что-то пробурчал, однако его глаза засветились добротой. Любовь к дочерям была, пожалуй, его единственной слабостью. Сам он, правда, видел в этой своей черте скорее проявление рыцарственности. Он жил по законам сословия, в котором родился, а они предписывали ему быть обходительным с женщинами. И эту добродетель он считал неотъемлемым качеством офицера и джентльмена.

Полковник перевел взгляд на жену, сидевшую напротив. Некогда Констанс Изабель Шоу-Стюард, несмотря на двойное клеймо ирландки и католички, считалась одной из самых завидных невест Калькутты. Бесстрашные лейтенанты так и роились вокруг генеральской дочери, словно пчелы вокруг бочонка с медом. Сэр Уильям со своим ранением и перспективой навсегда остаться хромым не имел, казалось, никаких шансов. Тем не менее Констанс с благосклонностью приняла ухаживания полковника, который был, ко всему прочему, на шестнадцать лет старше ее. Более того, она приняла его веру и безропотно согласилась на переезд в Шамлей Грин, где долгое время одна воспитывала детей, никогда не жалуясь на длительные отлучки мужа, находившегося порой за тысячи миль от родного дома.

Констанс понимающе улыбнулась сэру Уильяму, словно прочитав его мысли. Таков был их обычный способ общения: молчаливый диалог, основанный на глубоком взаимном понимании, не оставляющем места для ссор и пререканий. Они умели обходиться без лишних слов и широких жестов. Имея такую супругу, сэр Уильям мог считать себя счастливцем. Тем более что она подарила ему троих здоровых детей.

Главной его гордостью оставалась Грейс, восседавшая сейчас на лошади, прямая, как свеча, в длинной юбке со шлицей, под которую она поддела узкие брюки. Приталенный жакет шоколадного цвета был скроен по образцу мундира, маленькая шапочка на волосах походила на кадетскую фуражку.

Грейс воспитывали как будущую офицерскую жену, и она казалась идеально подходящей для уготованной ей роли. Как и мать, она отличалась щепетильностью в вопросах норм приличия, однако так же хорошо умела добиваться своего, ни на йоту не отступая от тех же норм. Дочери передались мужество и осторожность, горячность сердца и деятельность натуры Констанс. Грейс одна получила все это в полной мере, похоже ничего не оставив на долю Стивена и Ады.

Но если старшей дочерью полковник гордился, то его отношение к Аде отличала особая сердечная привязанность, вероятно, из-за сходства младшей дочери с матерью сэра Уильяма, чье имя она носила, та умерла еще до рождения внучки. А может, Ада по самой своей природе, мягкой и застенчивой, как никто другой требовала отцовского внимания. Так или иначе, в отношении ее будущего супруга, помимо чина и происхождения, особую важность получал характер. Полковник видел его, прежде всего, человеком надежным и уверенным в себе, но в то же время чутким и способным оказывать на Аду положительное влияние.

Один только Стивен давал отцу повод для серьезного беспокойства, чтобы не сказать расстройства. Сын казался полковнику не по-военному, даже не по-мужски чувствительным. Ни за годы обучения в Челтенхеме, ни к концу нынешнего курса в Сандхёрсте Стивен так и не смог избавиться от этого качества, о происхождении которого полковник мог только догадываться. Поколения Норбери, равно как и Шоу-Стюардов, насколько позволял их окинуть взгляд, числили в своих рядах исключительно военных, как армейских, так и моряков. То же относилось и к другим породнившимся с ними фамилиям: Шиптонам, Блэквудам, Таунсендам и Вестбрукам. Любой Норбери выкован из железа – это давно стало общеизвестной истиной. Надежды на Сандхёрст уже не оставалось. Теперь полковник мог рассчитывать только на то, что Стивена закалит служба в полку. Или, что еще лучше, война.

Из поросшей густым лесом долины лошади вышли на поднимавшуюся по склону холма обсаженную вязами аллею, в конце которой гордо высился господский особняк усадьбы Гивонс Гров.

Фронтон крытого серым шифером здания венчала изящная колоколенка, украшенная флагами. Главный корпус фланкировали два продолговатых флигеля, отчасти белые, отчасти оттенка желтой примулы, превращая площадку перед ними в открытый внутренний двор. Возможно, это родовое гнездо графов Грэнтэмов и уступало в пышности знаменитому Хоторн Хаусу, однако Шамлей Грин по сравнению с ним выглядел как буханка хлеба рядом праздничным тортом.

Вот под колесами заскрипел гравий. Повозка объехала фонтан с аккуратными шарами самшитовых кустарников и остановилась у парадного входа. Там прибывших уже поджидали лакеи, готовые принять лошадей у Стивена и Грейс, помочь родителям и Бекки выйти из повозки и отнести их поклажу в дом.

– Это они!

Навстречу гостям выбежала светловолосая пара: Леонард, в костюмных брюках и жилете поверх рубахи, закатанные рукава которой обнажали загорелые предплечья, и его сестра Сесили. У их ног кружила, лаяла, визжала и виляла хвостами целая свора спаниелей и пойнтеров. Выскочивший им навстречу Гладди тотчас приступил к процедуре обнюхивания. Дома он наблюдал за погрузкой багажа с такой тоскливой миной, что полковник не выдержал и уступил настойчивым просьбам Ады взять пса с собой.

Лишь только Ада вышла из повозки, у нее перехватило дыхание. Как похорошела Сесили! Ее лицо в форме сердца, окруженное серебряными струями волос, с синими, как кобальт, глазами и правильными чертами, озаряла такая же, как у брата, лучистая улыбка. Только более ясная, скорее лунная, чем солнечная.

Представив себе, что ближайший вечер ей предстоит провести в обществе таких блистательных красавиц, как Грейс и Сесили, Ада загрустила. Однако печаль ее рассеялась, когда, церемонно поприветствовав леди Норбери и сэра Уильяма, Сесили обняла ее и крепко прижала к себе.

– Как здорово, Адс, что ты снова с нами! – воскликнула она. – Без тебя все не то! Грейс! Как я рада тебя видеть!

Когда Сесили выпустила подругу из объятий, на ее лице играла уже другая улыбка, более теплая.

– Привет, Бекки!

Бекки взяла протянутую руку Сесили, но сразу же отпустила, сжав губы в улыбке.

– Привет, Сесили!

– Добро пожаловать! – донеслось со стороны парадного.

И через секунду любому, даже совершенно незнакомому с Хейнсвортами, стало бы ясно, кому Леонард и Сесили обязаны своей завидной внешностью.

Леди Грэнтэм, стройная, хрупкая, ростом не выше Ады, заключила девушку в объятья.

– Как нам не хватало тебя в Гивонс Гров! – воскликнула миссис Хейнсворт. – Как ты выросла!

Лицом Сесили удалась в мать, хотя волосы последней имели рыжеватый оттенок, глаза были не кобальтовые, а болотно-зеленые, а нос и скулы с возрастом заострились. В свою очередь, внешность Леонарда давала четкое представление о том, как выглядел Джеймс Майкл Хейнсворт, граф Грэнтэм, в возрасте своего сына, то есть задолго до того, как в его песочного цвета волосах появился первый намек на седину.

– С вашего разрешения, господин полковник. – Леонард обнял за плечи Стивена, а другой рукой привлек к себе Грейс. – Леди Норбери, могу я до вечера похитить у вас этих четверых?

Получив милостивое согласие Констанс Норбери, Леонард и Сесили увлекли своих гостей в левый флигель дома, в длинный высокий коридор с покрытым белой штукатуркой потолком.

С обшитых деревянными панелями стен смотрели старинные портреты. На украшенных дорогими инкрустациями и резьбой комодах стояли изящные китайские вазы с золотыми каймами, расписанные в нежных бело-голубых тонах.

– Смотрите, кого мы вам привели! – закричала Сесили, вбегая из устланного красным персидским ковром коридора в дверь западной террасы.

По сравнению с размерами остального дома это помещение казалось крошечным, а обвитые жимолостью колонны в греческом стиле делали его особенно уютным. Снаружи раскинулся парк, в самом конце которого в зелени кустарников и деревьев виднелась каменная стена с воротами. Однако живая изгородь с рядом ухоженного кустарника, ограничивающая этот расположенный позади дома участок сада, делала его уединенным уголком.

На террасе, опершись на балюстраду, стоял долговязый мальчик лет тринадцати с большими голубыми глазами и растрепанными соломенными волосами и трое молодых людей. Услышав голос Сесили, мальчик оторвал благоговейный взгляд от своих собеседников, широко улыбнулся и побежал навстречу гостям, которых приветствовал со смесью заученной вежливости и детского восторга.

Томми действительно здорово вытянулся, сейчас он возвышался над Адой на целую ладонь.

– Ближайшие соседи всегда являются позже всех, – язвительно заметил Ройстон.

Сесили оставила Аду и Грейс, которых неотступно опекала все это время, и повернулась в сторону Ройстона, с вызовом скрестив на груди руки.

– Разумеется. Ведь ты, в отличие от Стивена, не потрудился сделать крюк, чтобы забрать леди, которые станут украшением нашего сегодняшнего вечера.

Ройстон задорно смотрел на Сесили, едва достающую ему до плеча.

– Вы как всегда находчивы, леди Сесили, – отвечал он. – Увы, мне нечего возразить вам. Не ставить же под сомнение очарование упомянутых леди или ваше?

Сесили вздернула каштановые брови.

– Вы правы. Вероятно, теперь вы сами видите, что вам со мной не тягаться, дорогой лорд Эмори.

– Сдаюсь, – кивнул Ройстон. Его глубоко посаженные глаза цвета темного янтаря ласково смотрели на Сесили. В них загорелся плутовской огонек, когда Ройстон повернулся к Аде и привлек ее к себе. – Иди сюда, Адс, я устал от бесстыдства этой избалованной особы. – Тут Сесили стукнула кулаком в его широкую спину, и Ройстон согнулся. – Иди, я тебя представлю, коль скоро хозяин дома пренебрегает своими обязанностями. – Он повернулся в сторону Леонарда. – Но я вижу, грубое плотское удовольствие берет здесь верх над светским этикетом.

В это время на террасе появился слуга в ливрее с подносом в руках. Леонард взял у него бокалы с шампанским и раздал друзьям.

Он смеялся, в то время как Ройстон продолжал бубнить, заговорщицки повернувшись к Аде:

– Конечно, чего еще можно ожидать от представителя рода, возведенного в дворянство всего какую-нибудь сотню лет назад?

Ада хихикала. Род Эшкомбов насчитывал без малого семь столетий, и графским титулом, который со временем должен был унаследовать Ройстон, был обязан одному из своих отпрысков, женившемуся в середине семнадцатого века на внебрачной дочери Карла II. Благородное происхождение Ройстона Нигеля Генри Эдварда Эшкомба виконта Эмори давно стало излюбленным предметом шуток, над которыми громче всех смеялся сам Ройстон.

– Я слышала об этом, – кивнула Сесили. – Считайте, что я вычеркнула вас из своей танцевальной карты.

Ада с Ройстоном повернулись к Сесили.

– Держу пари, вы даже не имеете таковой, ma belle dame[4], – парировал Ройстон.

Увидев, каким восторгом загорелись глаза Сесили, Ада улыбнулась.

– Итак, позвольте представить, – продолжал Ройстон, возвысив голос, и широким жестом обнял за плечи Саймона. – Ада Изабель Норбери из всеми нами высокочтимого рода Норбери, вернувшаяся к родным пенатам после долгого заграничного путешествия. А это не кто иной, как любимый всеми Саймон Джордж Дигби-Джонс, сын леди и лорда Элфордов из Беллингхэм Курт в Сомерсете.

Ада узнала этого юношу, лишь только вошла на террасу, хотя со вторника черты его лица успели поблекнуть в ее памяти. Саймон казался испуганным. Крупный, четко очерченный нос, губы и скулы гораздо лучше подходили к спортивной кепке и заляпанной куртке, чем к фрачной паре, пусть даже такой скромной, какая была на нем сейчас. Такие парни гораздо чаще встречаются в темных переулках, чем на светских раутах. Саймон не сводил с Ады серых глаз, в которых она читала смущение и уязвимость. Она сочувствовала ему.

Дигби-Джонс собрался было шагнуть ей навстречу, но Ройстон схватил его за плечо.

– Но подождите, – испуганно воскликнул он. – Может, мне стоит для начала лучше представить вас друг другу? Сказать, что мистер Дигби-Джонс не только не лезет в карман за словом, способным вогнать благовоспитанную барышню в краску, но и отчаянный драчун? И еще – Томми, заткни уши, я не хочу получить нагоняй от твоей матери! – как я слышал, наш старина Саймон не всегда может совладать с собой, если рядом с ним нежное создание.

В любой другой день Саймон принял бы это как вызов и ответил бы Ройстону соответственно. Но сегодня он только залился краской под дружный хохот приятелей. И Ада тоже покраснела.

– Привет, Ада, – прошептал Саймон, делая шаг ей навстречу.

Ада взяла его руку. Сердце сжалось, когда она почувствовала, как дрожат его пальцы, смыкаясь вокруг ее ладони.

– Привет, – выдохнула она.

Не без некоторого усилия над собой она отпустила его руку, когда Ройстон подтолкнул ее к темноволосому молодому человеку, который стоял, задумчиво опершись на обвитую жимолостью колонну. Во всем его облике: тяжелой, густой темно-каштановой шевелюре, напоминающей по цвету мокрую землю, лице, словно вылепленном из глины, скорее мужском, чем юношеском, – не было и намека на чувствительность. Он производил впечатление взрослого, здравомыслящего человека, надежного, но при этом замкнутого.

– А это, дорогая Ада, просто Джереми Данверс из Линкольншира. Наша черная овца.

Прочитав вопрос в глазах Ады, Джереми оттолкнулся от колонны и ответил:

– Ройстон имеет в виду, что, в отличие от всех остальных в Сандхёрсте, я выходец из столь презираемого здесь среднего класса.

Это заявление прозвучало трезво, хотя и не без горечи, и все-таки Ада почувствовала себя неловко. Черты Джереми, однако, тут же разгладились.

– Приятно познакомиться, – вполне дружелюбно произнес он.

Его рукопожатие оказалось крепким, но коротким. Через секунду Джереми снова скрылся за колонной.

– Итак, дамы и господа, – произнес Леонард, убедившись, что все бокалы полны, – за долгую ночь впереди!

5

В бальном зале усадьбы Гивонс Гров играл оркестр струнных. Голоса гостей то стихали, то вновь усиливались, их смех искрился, как брызги шампанского. Однако в этот погожий день Джереми ничто не радовало.

Он было совсем успокоился, почувствовав себя человеком-невидимкой в своем подержанном, но почти новом и ушитом по его размеру фраке, на который так долго копил. Он стоял возле одного из стенных зеркал, которые делали это просторное помещение с красными шелковыми обоями, огромными полотнами маслом и роскошными панелями в бело-золотых тонах еще больше, и следил за танцующими парами взглядом стороннего наблюдателя. Однако, встретив взгляд полковника, Джереми снова разволновался. Было бы проще исчезнуть, смешаться с этой толпой леди и джентльменов, но Джереми считал, что это поступок труса.

Внезапно он заметил, что полковник закончил разговор с лордом Грэнтэмом и еще двумя пожилыми джентльменами и направляется к нему.

– Господин полковник…

– Мистер Данверс, – начал сэр Уильям, – вы знаете, что я привык четко разделять частную жизнь и службу. Поэтому, надеюсь, вы простите, что мне пришло в голову возобновить наш последний спор именно здесь и сейчас. Я пришел поговорить с вами не как профессор со студентом, но как старый солдат если не с менее опытным, то, во всяком случае, с куда более молодым.

– Господин полковник…

– В том, что вы, в отличие от подавляющего большинства кадетов, пришли в Сандхёрст не прямо со школьной скамьи, а имея за плечами опыт армейской службы, я вижу огромное для вас преимущество. Но именно это и заставляет меня донести до вас, что такими взглядами – которые вы, кстати, высказываете не только на моих уроках – вы сильно осложните себе жизнь по окончании курса.

– Я прекрасно осознаю это, господин полковник, – кивнул Джереми.

Сэр Уильям понизил голос:

– Тогда почему вы не желаете держать свое мнение при себе?

Между бровями Джереми появилась складка.

– Потому что я не вижу причин скрывать свои убеждения, – ответил он. – Структура и стратегия нашей армии кажутся нам успешными, пока мы имеем дело с соответствующим противником, однако это не должно нас успокаивать. Когда нам придется встретиться с врагом другого сорта, боюсь, нас ждет горькое разочарование.

Несколько мгновений полковник смотрел на курсанта, а потом заговорил, тыча ему в грудь пальцем:

– Видите ли, мистер Данверс… Именно поэтому представители среднего класса вроде вас так невысоко ценятся в офицерской среде. Вы полагаете, армии нужны ваши новые идеи, однако верно как раз обратное: это вы вносите смятение в ряды солдат, это вы разлагаете армию. А это и есть наибольшая опасность.

Джереми выпятил подбородок и задумался.

Он знал, какого ответа ожидает от него полковник, но был не из тех, кто предпочитает путь наименьшего сопротивления.

– Мне еще не доводилось участвовать в войне, господин полковник, – начал Джереми, – во всяком случае, не в таких войнах, как ваши. Мои четыре года службы в Ирландии не идут ни в какое сравнение с вашим опытом. И все же, при всем моем к вам уважении, вынужден признать, что своего мнения я не изменил.

В глазах сэра Уильяма, лишний раз убедившегося в том, что Джереми Данверсу не занимать решимости и упорства – качеств, которых так не хватало его собственному сыну, – отразилось сожаление.

– Между нами, мистер Данверс, – продолжал полковник. – Ваши успехи по отдельным предметам действительно впечатляют. Если вы сможете в следующем месяце достойно выдержать экзамены, у вас будут все шансы окончить курс в первой десятке этого выпуска. Но это при условии, что вы не станете шокировать комиссию. Поверьте, там сидят офицеры, воспринимающие подобные взгляды куда болезненнее, чем я. – Джереми молчал, и полковник, выдержав паузу, добавил: – Я полагаю, вам известно, каких усилий стоило устроить вас в Сандхёрст.

Джереми кивнул.

– Да, господин полковник, мне это известно.

Несмотря на отменные физические данные, заслуги отца в Крымской войне, рекомендации двух начальников из 64-го Пехотного Стаффордширского полка и высокие отметки по алгебре, истории, географии и иностранным языкам на вступительных экзаменах, комиссия сомневалась. Ежегодно свыше шести тысяч отпрысков лучших фамилий королевства боролись за места в Сандхёрсте, число которых едва превышало полторы сотни. Сыновья генералов и других высших военных чинов, будущие маркизы, графы и бароны, юноши, которым, в случае поступления и удачного завершения курса, предстояло продолжать семейные династии, стать элитой британской армии. Все они учились в лучших пансионах: Челтенхэме, Винчестере, Харроу и Итоне. Выпускник бесплатной школы при госпитале Иисуса Христа был среди них в новинку.

– Полагаю также, вы знаете, что одним из тех, кто защищал вашу кандидатуру, был я? – продолжал полковник.

Глаза Джереми удивленно засверкали.

– Да, мистер Данверс, именно так, – закивал сэр Уильям. – И я до сих пор уверен, что действовал правильно. Вы не разочаровали меня. – Он глубоко вздохнул. – Я вынужден воззвать к вашей совести и предупредить, что вы выставите меня в плохом свете, если откажете. Однако речь не обо мне, а о вас. Несмотря на все наши расхождения, я по-прежнему считаю вас одним из самых многообещающих выпускников Сандхёрста, и мысль о том, что ваша карьера может закончиться, так по-настоящему и не начавшись, глубоко ранит меня.

Сэр Уильям замолчал, и Джереми показалось, что на его лице мелькнула тень улыбки.

– Это было бы печально, – продолжал полковник. – Нам нужны такие люди, как вы.

Сказав это, сэр Уильям удалился, оставив Джереми размышлять над своими словами.

Кадет перевел взгляд на свой бокал. Сердце заколотилось от гордости. Внезапно откуда-то сверху послышался смех, такой знакомый и обворожительный. Джереми посмотрел вверх.

Грейс, запрокинув голову, хохотала над словами какого-то рыжеволосого джентльмена, кузена Леонарда и Сесили, который стоял рядом, сияя от счастья. Встретив взгляд Джереми, она замолчала и тихо улыбнулась. Несколько секунд она медлила, а затем извинилась перед своим спутником, коснувшись его плеча рукой в красной шелковой перчатке, и направилась к Джереми.

Искрящийся свет бесчисленного множества люстр отражался в ее серьгах в форме капелек, в золотых и медных нитях вышивки на ее платье без рукавов, отороченном коричневыми перьями по квадратному вырезу. Он окружал ее фигуру волшебным ореолом, играя в нефритовых, малахитовых и коньячного цвета восточных узорах ткани. Хотя, возможно, это сияние было не более чем обманом зрения Джереми.

Несколько секунд они просто смотрели друг на друга.

– Сегодня ты еще не танцевал со мной, – прошептала Грейс.

– Но на твоей карте, наверное, нет свободного места, – возразил Джереми.

Его губы двигались почти незаметно.

– Она у меня почти пустая, – спокойно ответила Грейс.

Джереми прищелкнул языком.

– И не стыдно вам меня обманывать, мисс Норбери?

Грейс вздернула левую бровь, ее глаза довольно заблестели.

– Вы обвиняете леди во лжи, мистер Данверс! – возмутилась она.

Потом неожиданно посерьезнела и осторожно, словно на цыпочках, продолжила:

– Мы с вами никогда не танцевали. Собственно говоря, я еще не видела вас танцующим.

– Вероятно, это потому, что я не склонен заниматься тем, к чему не имею таланта, – ответил Джереми.

Грейс прикусила нижнюю губу. Лицо ее загорелось, будто она только что получила пощечину. Она прикрыла веки, словно подавила в себе гордость, и снова взглянула на Джереми.

– А если я вас об этом попрошу? Всего один-единственный танец?

Джереми знал, что пожалеет, если согласится. Потому что чем дольше он разговаривал с Грейс, тем больше ему хотелось быть с ней и дальше. Это походило на голод, и Джереми не знал, как его утолить. Тем не менее его рука сама поставила стакан на стенную консоль и обвила талию Грейс. Джереми опустил глаза. Из-под подола ее платья выглядывали носки туфелек коньячного цвета.

– Жаль, такие красивые…

– За все надо платить, – улыбнулась Грейс.

Дальше они молчали, потому что никакие слова не могли передать, каково это – быть так близко друг к другу, соприкасаться в этом осторожном танце, жить в его ритме. Эти мгновения тянулись целую вечность и все-таки пролетели слишком быстро.

– Ты позволишь?

Леонард с виноватой улыбкой заявлял о своем праве на следующий танец.

Джереми было решил ни за что не отпускать Грейс. Никогда. Однако именно ему не простили бы этого нарушения правил. Покуда он пребывает на ничейной территории между военными и гражданскими, покуда он кадет, которого, невзирая на его низкое происхождение, милостиво допустили в Сандхёрст, он должен очень внимательно следить за тем, что говорит и делает.

Выбора не было.

– Разумеется.

Леди Грэнтэм задумчиво наблюдала за танцующими парами. Ее веер то складывался, то раскрывался, пока глаза внимательно следили за тем, что происходит в зале. Стоило ее супругу извиниться перед Констанс Норбери за то, что он на время следующего танца лишает ее общества леди Честертон, как леди Грэнтэм направилась в сторону гостьи.

– Какое очаровательное платье у Грейс, – заметила она, шурша своей шелковой черно-зеленой туникой.

– Она была бы рада это слышать, – улыбнулась леди Норбери. – Мне оно тоже нравится, хотя, пожалуй, темновато для ее возраста да и не последней моды. Грейс же, напротив, полагает, что уже выросла из светлых тонов. – Леди Норбери снова улыбнулась. – Разумеется, все получилось так, как она хотела.

– Да, – задумчиво согласилась леди Грэнтэм. – Грейс – сильная и очень своеобразная личность. – Она на несколько секунд замолчала, а затем продолжила: – Быть может, сейчас не самый подходящий момент для таких разговоров, но… если Леонард попросит ее руки, сможет ли он рассчитывать на ваше согласие?

Констанс погладила пальцем ножку бокала.

– А Леонард уже говорил с вами об этом?

Губы леди Грэнтэм тронула радостная, несколько мечтательная улыбка.

– Леонард давно уже потерял голову от Грейс. Еще мальчиком он часто повторял, что когда-нибудь женится на ней. Одно время я считала это не более чем детской фантазией и почти не сомневалась, что рано или поздно он полюбит другую. – Леди Грэнтэм перевела дыхание. – Я хорошо помню те несколько месяцев, которые он провел за границей. Тогда Грейс со дня на день ждали из колледжа. С каждым письмом Леонарда я все больше убеждалась, что он нашел свою будущую жену. Впрочем, – пожала плечами леди Грэнтэм, – я всегда мечтала видеть своей невесткой только Грейс. – Она показала сложенным веером в сторону танцующих пар: – Эти двое просто созданы друг для друга.

Констанс посмотрела на дочь, которая, смеясь, в обнимку с Леонардом скользила по паркету. Они и в самом деле казались сотканными из одного и того же солнечного вещества летних полей графства Суррей. Как будто земля, в которой так глубоко были укоренены оба, и стала причиной сродства их душ.

– Он для нее звезду с неба достанет, насколько я знаю своего сына, – закончила леди Грэнтэм.

Еще отец учил Констанс ставить характер выше происхождения, общественного положения и материального достатка. Этого принципа она придерживалась до сих пор. Но было бы наивностью, если не лицемерием, не принимать в расчет того, что Леонард Хейнсфорд считался одной из лучших партий графства. По площади Гивонс Гров превышал Шамлей Грин более чем в три раза, кроме того, в случае согласия, Грейс не только стала бы леди Хоторн, но и со временем, после наследования Леонардом титула своего отца, графиней Грэнтэм и хозяйкой Хоторн Хауса в Линкольншире. А какая мать, какой отец не пожелали бы своей дочери такой блестящей и беззаботной судьбы?

Тем не менее перспектива в ближайшем будущем расстаться с Грейс омрачила настроение Констанс Норбери. Ей вспомнилась та летняя ночь, самая короткая в году, когда она, будучи еще моложе, чем Грейс сейчас, произвела ее на свет. Будто это произошло в Шамлей Грин вчера. От девочки с самого первого ее вздоха так и веяло здоровьем и жизненной силой. Но если Констанс и суждено когда-нибудь доверить дочь мужчине – а рано или поздно этого не миновать, – то лучшей кандидатуры, чем Леонард, не найти. Леди Норбери знала его почти так же хорошо и так же долго, как собственных детей, и у нее не было оснований сомневаться в том, что он может составить счастье ее дочери.

– Грейс уже взрослая и не нуждается в наших советах, – заметила Констанс Норбери. – Разумеется, я не могу отвечать за сэра Уильяма, но не думаю, что он станет возражать. Лично я не могу представить для Грейс лучшего мужа. Однако последнее слово в любом случае остается за ней.

Обе матери, видя, как их дети доверительно склоняют друг к другу головы, как согласно движутся они в такт танцу, не могли представить себе, что последним словом Грейс может быть «нет».

– Уделишь мне минутку? – спросил Леонард. – Я хочу тебе кое-что показать.

– Только забери меня сразу после этого танца, – кивнула Грейс, бросив взгляд на Генри Олдерси из соседнего поместья Хедли, которому уже пообещала польку.

– Можешь на меня рассчитывать, – подмигнул Леонард.

Он многозначительно кивнул и поплелся к краю зала дожидаться конца танца.

Стивен присел на ступени каменной лестницы в задней части дома, укрывшись в тени огромных мраморных грифонов. Из зала через прямоугольник окна сюда проникали лишь робкий луч цвета яичного желтка да отдаленное эхо музыки. Перед Стивеном расстилался знаменитый парк усадьбы Гивонс Гров с лабиринтом аккуратных самшитовых шаров и розовых кустарников, цветочными клумбами замысловатых геометрических форм и зарослями экзотических растений. Добрых сто пятьдесят на пятьдесят ярдов, окруженные каменной стеной, за которой начинался непроходимый лес. В эту ночь он освещался бесчисленным множеством японских фонариков, укрепленных на решетках для вьющихся роз, и до Стивена доносились приглушенные голоса гостей, коротающих время праздника в прогулке, хруст гравия под их ногами и девичий смех.

Сзади послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице. Стивен уже собирался погасить сигарету, как вдруг услышал голос Джереми:

– Ну, как?

– Это ты, – облегченно выдохнул Стивен.

Джереми присел рядом с ним с бокалом в руке.

– Я подумал, это мой старик. Отца удар хватит, если он увидит меня с сигаретой.

– Тебя здесь нелегко заметить, – сказал Джереми.

– В том-то и состоит прелесть этого места, – сказал Стивен, делая многозначительный жест рукой.

Из-под сложенного у его ног фрака мелькнуло горлышко бутылки.

Стивен погасил окурок о гравий, поставил бокал на ступеньку и протянул приятелю серебряный портсигар.

– Хочешь?

Затем достал зажигалку и закурил следующую сигарету.

Некоторое время парни молчали, шумно затягиваясь и выпуская дым.

– Где ты оставил свою леди?

Последний раз Джереми видел Стивена в зале, когда тот, уступив настойчивости Бекки, пригласил ее на танец.

– Понятия не имею, – вздохнул Норбери. – Она меня не волнует.

– Я что-то пропустил? – удивился Джереми. – До сих пор вы как будто ладили.

– Нет. То есть да! Конечно, Бекки мне нравится, это так. Но она часто бывает такой… такой… – Стивен подыскивал подходящее слово, кончиком сигареты рисуя в воздухе огненные петли. – Чересчур, одним словом…

Джереми коротко рассмеялся.

– Да, она такая.

Норбери крепко затянулся и, упершись локтем в колено, уставился на бледный огонек.

– Лучше расскажи, как у тебя с Грейс.

Джереми плеснул себе виски и сделал два глотка.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Да ладно, – фыркнул Стивен. – Может, я и неисправимый неудачник, но не идиот.

Пока Джереми молчал, постепенно свыкаясь с желанием довериться Стивену, на террасе послышались шаги, и приятели замерли в своем укрытии, повернув головы к двери.

Леонард успел пробежать три ступеньки, когда Грейс внезапно остановилась.

– В саду? – удивилась она.

Хейнсворт рассмеялся, повернувшись к ней.

– А почему бы и нет? – Он протянул ей руку. – Или ты мне не доверяешь?

Грейс схватила его ладонь и вприпрыжку побежала по лестнице.

Смех и шорох гравия под ее туфельками тут же смолкли в отдалении, однако долго еще отзывались в ушах Джереми.

– Что касается меня и Грейс, ты только что все видел собственными глазами, – проговорил он, выливая в себя то, что осталось в бокале.

Виски показался ему необыкновенно горьким.

Стивен тоже отбросил в сторону сигарету, схватил бутылку и подлил, сначала Джереми, а потом себе.

– А-а-а! – махнул он рукой. – Это же неподражаемый, сияющий, всеми нами любимый Леонард, который все может и получает.

Голос его звучал резко.

– Я думал, вы – старые друзья…

– Так оно и есть, – кивнул Стивен. – Просто мне противно, что его постоянно ставят мне в пример. В конце концов, я же не такой, как он!

– А кто он такой, собственно говоря? – проворчал Джереми.

Они звонко чокнулись и опять замолчали.

– Это связано с экзаменами, да? – некоторое время спустя спросил Джереми.

– С экзаменами… – эхом отозвался Стивен и задумчиво покачал головой. – Сандхёрст… Чертов милитаризм…

Джереми задумчиво потер подбородок костяшками пальцев.

– А что, если ты просто провалишься? Тогда можешь считать себя отчисленным! – воскликнул он.

– Ну и что? – недоверчиво переспросил Стивен. – Думаешь, отец разрешит мне пойти в университет? Никогда в жизни! Я просто останусь без образования и без гроша в кармане. Не исключено, что старик лишит меня наследства, и тогда я не получу и Шамлей. Нет, Джереми, – он покачал головой, – так легко мне не отделаться.

Стивен чуть не плакал.

– Куда ты меня ведешь?

– Увидишь.

– Но я ничего не вижу, Лен, здесь совсем темно!

Грейс захлебывалась смехом, словно застрявшим у нее в горле.

– Еще немного…

Они миновали садовую стену и вышли на лужайку. В этой части сада фонариков не было, отсюда они казались лишь мерцающими бледными пятнами. Леонард протащил Грейс через отверстие в живой изгороди, после чего отпустил ее руку, развернулся и отошел.

Грейс так и замерла, увидев перед собой белое свечение. Распустившиеся соцветия старых, корявых яблонь рассеивали звездный свет. Живая изгородь сирени распространяла вокруг себя пьянящий запах. Леонард привел Грейс в сказочную страну. Здесь было от чего окаменеть и лишиться дара речи.

Он тоже застыл, любуясь ею. Залитая лунным светом, Грейс казалась феей, существом из другого мира. И в то же время это была она, та самая Грейс, с которой он дурачился и смеялся почти всю свою жизнь. Он знал, что в возрасте семи лет она споткнулась о камень на дороге в поле и с тех пор у нее остался маленький шрам на правой коленке. А сколько раз она вытаскивала у него из пальца пчелиное жало, сколько раз, смочив место укуса слюной, дула на него, чтобы унять жгучую боль! Сколько бродили они вместе по лугам, летом и зимой, из года в год! В этих странствиях они выросли и созрели, как колоски пшеницы на ниве.

Леонард склонился и поднял что-то у корней дерева.

– Дай мне руку.

Когда Грейс приблизилась, он вложил ей в ладонь букет ромашек. Их стебельки слиплись и были еще мокры от воды, из которой их, как видно, только что вытащили.

– Помнишь? – шепотом спросил Леонард.

– Конечно, помню, – так же тихо ответила она с легкомысленной и радостной улыбкой.

Это случилось в один из сонных майских вечеров в Гивонс Гров. «Иди сюда, Грейс! У меня для тебя кое-что есть!» Мальчик с льняными кудрями бежал впереди, за ним – девочка, такая же босоногая, с большим бантом в пшеничных волосах. В яблоневых соцветиях гудели шмели, в воздухе разливался аромат белой сирени. Леонард протянул ей полную горсть ромашек с влажными и скользкими стеблями. «Я собрал их для тебя!»

И пока Грейс радовалась цветам, осторожно трогая их пальцами, он коснулся ее щеки своей горячей ладонью, а потом прижал к ее губам свои, еще пахнущие яблоками и марципаном.

– Мне было шесть, тебе – пять.

Грейс кивнула, растроганная теми же воспоминаниями.

– Но мы уже не дети. – Голос Леонарда посерьезнел, но оставался таким же нежным.

– Я знаю, – кивнула она и подняла глаза.

Он приблизился к ней и улыбнулся. Грейс все поняла.

Пожалуйста, Лен, пожалуйста… Грейс хотела замотать головой, но ее словно парализовало.

Год назад она, пожалуй, могла бы ему это позволить. Тогда ее сердце сошло бы с ума, и она опьянела бы от счастья. Потому что думала то же, что и все в Шамлей Грин и Гивонс Гров: они с Леонардом созданы друг для друга. Нет, Лен. Я не хочу причинять тебе боль.

Только не Леонард, которого она любила как брата, как Стивена. Они были как два отростка, вытянувшиеся из одного корневища, выросшие под одним и тем же солнцем, омытые одними и теми же дождями. Не меньше, но и не больше. Джереми она любила не так. Пусть даже не с самого начала, не с той субботы в ноябре, когда Стивен привез его на выходные в Шамлей Грин. Грейс понадобилось время, целая зима, а потом еще и весна, пока слабое предчувствие не вылилось в настоящую, уверенную в себе страсть.

Нет, Лен, пожалуйста…

– Шел бы ты лучше спать. – Джереми подобрал со ступенек фрак, не задев при этом пустую бутылку и бокалы, и поднял Стивена. – Только представь, каково тебе будет завтра!

Стивен пробурчал что-то невнятное. Джереми положил его безвольную руку себе на шею и, ступенька за ступенькой, потащил приятеля наверх.

На пороге террасы они чуть было не столкнулись с девушкой. Ада! Глаза широко раскрыты. Красные пятна на обычно бледном, как мел, лице.

– Вы не видели Грейс? – испуганно заверещала она. – Я все обыскала, ее нигде нет!

Джереми махнул рукой в сторону сада.

– Ушла с Леном куда-то туда.

Ада кивнула и, подобрав юбки, побежала вниз по ступенькам.

– Грейс! Грейс! – Чем больше она удалялась от дома, тем резче отдавался в ушах Джереми ее крик. – Грейс! Грейс!

Стивен приподнял отяжелевшую голову и хмуро посмотрел вслед сестре.

– Это была… моя сестра… – пролепетал он и резко опустил болтающуюся руку. – Или… нет, не она…

– Грейси! Грейси-и!

Грейс обернулась. Леонард схватил ее за руку так, что букет ромашек упал на землю, и, нырнув в отверстие в живой изгороди, они побежали через сад.

В углу каменной стены стояла Ада, в бледно-розовом шелковом платье похожая на привидение, плотно прижав к телу руки в перчатках такого же цвета и сжав кулаки. Увидев сестру, она очнулась от своего оцепенения и бросилась к ней.

– Адс! Адс, дорогая, что случилось?

Сестры обнялись.

– Я не знаю, что мне делать… – всхлипывала Ада. – Он не отходил от меня ни на шаг, а потом… потом…

Грейс погладила ее пылающее лицо, в голове лихорадочно заметались мысли.

– Успокойся, Адс. Расскажи-ка мне по порядку, что произошло.

Ада вздохнула раз, другой.

– Он все время стоял рядом со мной и молчал. А я… я тоже не знала, что должна говорить. А потом… потом вдруг спросил, не желаю ли я с ним потанцевать…

– Ну а потом? – Грейс нахмурилась. – А кто он вообще?

– Сай… Саймон… – пролепетала Ада. – Я не знала, что ему ответить. Маму спрашивать не хотелось, а тебя… тебя я нигде не могла найти…

Грейс с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться. Да, это была ее младшая сестра, отправленная когда-то за границу, чтобы развеять там свою невероятную стеснительность. Это она, одетая сегодня в роскошное парижское платье, совершенно растерялась, когда молодой человек пригласил ее на танец.

Грейс посмотрела на Леонарда. Он стоял, повернувшись к ним вполоборота, и закрывал кулаком рот, чтобы сдержать смех.

– И поэтому ты ревешь на весь парк?

Ада выпятила нижнюю губу, которая угрожающе задрожала.

– Но я не могу сейчас танцевать публично, до моего дебюта…

Она неуверенно взглянула в глаза Грейс. Первый официальный выход Ады в свет планировался на ближайшую осень. Это было важное событие, требующее тщательной подготовки.

– В общем, ты права, – не задумываясь, ответила Грейс. – Но на таком вечере в узком кругу, как сегодняшний, думаю, никто не стал бы возражать.

Ада облегченно вздохнула, но тут же снова в испуге закрыла ладонями лицо.

– О нет! Слишком поздно! После того, что я сделала… Как я покажусь там!

Грейс отвела ее руки в стороны и, осторожно взяв за подбородок, утерла уже стекавшие по щекам слезы.

– Все не так страшно, – успокоила она сестру. – Сейчас мы поднимемся в зал и устроим так, что Саймон с тобой потанцует, да?

Опираясь на руку Грейс и поддерживаемая с другой стороны Леонардом, Ада снова поднялась на террасу.

Оказавшись в огромном прямоугольнике света, льющегося из окон и дверей зала, Грейс еще раз всмотрелась в лицо сестры и подтерла мокрые разводы на ее щеках. Потом взяла пальцами свисающую над ухом Ады прядь волос и осторожно подколола ее сверкающей шпилькой.

– А тебе он нравится? Саймон? – шепотом спросила она.

Ада подняла на сестру полный непонимания взгляд. Ей нравился пирог из баранины и карамель, Шопен и Бах, туманные дни и запах свежей апельсиновой кожуры. Но Саймон… Что Грейс имеет в виду?

– Я не знаю, – отвечала она своим тоненьким голоском. – Мы ведь почти не знакомы.

В углу зала Саймон подавленно наблюдал за танцующими парами.

– Что касается меня, – верещала у него под ухом Хелен Дюнмор, крестница леди Грэнтэм, – не представляю, как можно проторчать все лето в Лондоне. Лето надо проводить в деревне, а лучше – у моря. Представляю себе Сомерсет в июле! – восхищенно добавила она и сделала паузу. Саймон молчал. – Так как там летом? – настойчиво допытывалась Хелен.

Лишь через несколько секунд до Саймона дошло, что она ждет его ответа.

– Ну… мило, действительно очень мило, – выдавил он из себя, не без труда подобрав нужные слова.

А потом снова задумался.

На веснушчатом, цвета слоновой кости лице Хелен Дюнмор, которую еще несколько недель назад Саймон находил настолько привлекательной, что целовал украдкой в зарослях бирючины, отразилась обида.

– Мы обычно ездим в Кент, – добавила Хелен, снова собравшись духом. – Быть может, стоит сменить его на Сомерсет…

Тут сердце Саймона затрепетало: он увидел приближавшихся к нему Аду с сестрой.

– Ты не находишь, Саймон? – Хелен Дюнмор выглядела глубоко оскорбленной. – Саймон?

Он сдвинулся с места, словно его подтолкнула невидимая рука, и направился навстречу Аде. Однако вскоре остановился, заметив, что Леонард подает ему знаки, да и Грейс чуть заметно кивает в сторону своих родителей, предупреждая, что Саймон ведет себя на грани светских приличий. Он повернул, куда показывала Грейс, с каждым шагом чувствуя, как к нему возвращается привычное самообладание.

– Господин полковник. – Саймон поклонился, щелкнув каблуками. – Леди Норбери! Я прошу вашего разрешения танцевать с мисс Адой.

Поскольку у четы Норбери не было никаких причин отказать ему, Саймон тут же поспешил к своей партнерше и, блестя глазами, отвесил поклон.

– Могу ли я пригласить тебя, Ада?

У нее хватило сил только кивнуть в ответ, но взгляд, брошенный сестре через плечо, когда Саймон уводил ее на середину зала, светился невообразимым счастьем.

– Спасибо, – кивнула Грейс, принимая у Леонарда бокал с шампанским.

Он вел себя так, будто ничего не произошло и не было тех волшебных мгновений под светящимися яблонями. Однако Грейс чувствовала: изменилось что-то очень важное. Словно исчезла непринужденная, детская доверительность, до сих пор составлявшая суть их отношений. И эта мысль печалила ее. Напрасно Грейс высматривала в толпе гостей то мужественное, отмеченное непреклонным характером и единственное для нее лицо, любоваться которым она имела возможность лишь изредка, тайком, лицо Джереми.

– Саймон! Кто бы мог подумать? – рассуждал Леонард, попивая шампанское.

Грейс задумчиво кивнула. Не только с Саймоном, но и с Адой все было ясно: так самозабвенно глядели они друг другу в глаза, упоенные музыкой и танцем.

Не ускользнуло это и от внимания полковника Норбери, остановившего свой ледяной взгляд на кадете Дигби-Джонсе. Даже если Саймону и удалось бы убедить сэра Уильяма в искренности своих намерений, тот не стал бы смотреть на него иначе: перспектива того, что этот восемнадцатилетний юноша, младший из четверых сыновей барона Элфорда и без всяких надежд на наследство, сможет когда-нибудь стать достаточно состоятельным человеком, способным обеспечить безбедную жизнь своей жене и детям, представлялась полковнику весьма маловероятной.

6

Это была долгая ночь, как для гостей, лишь на рассвете вернувшихся в свои окрестные поместья, так и для тех, кто остался в Гивонс Гров и по окончании празднества, позволил себе ненадолго прилечь в постель. На следующее утро жилы казались налитыми свинцом, но крепкий чай, яичница с беконом, поджаренные тосты с медом и сладкая овсянка вновь пробудили всех к жизни. Пока отцы и матери, дяди и тети еще сидели за столом, с удовольствием ощущая прилив сил, которые возвращались к ним медленнее, чем к молодежи, их сыновья и дочери с друзьями и подругами устремились на природу, чтобы провести воскресенье в пеших прогулках по паркам или в седле.

Стивен, с пепельно-бледным лицом и воспаленными глазами, отказался от завтрака. Взгляд отца, мечущий ледяные иглы в его сторону, предвещал тяжелый вечерний разговор. Стивен укрылся в саду, где, устроившись на тиковом шезлонге с книгой, задремал, время от времени убаюкиваемый щебечущим голосом Бекки, которая пересказывала ему все, что говорил ей вчера Генри Олдерсли, и сообщала, сколько раз он приглашал ее танцевать и какими глазами при этом смотрел.

Отчаявшись вызвать в Стивене хотя бы некое подобие ревности, Бекки нашла себе утешительницу в лице Хелен Дюнмор, которая, со своей стороны, надеялась пробудить муки совести в Саймоне Дигби-Джонсе, оставшись в Гивенс Гров вместе со своей обидой.

– Ты бывал во Флоренции? – Ада смотрела на Саймона искоса, полуприкрыв глаза.

– Да, прошлым летом, – отвечал тот.

Сивый жеребец, которого одолжили юноше на конюшне Гивенс Гров, спокойно вышагивал рядом с покорной, как овечка, лошадкой, на которой в костюме каштанового оттенка восседала Ада, все еще не вполне уверенно державшаяся в седле. Гладди, которого длительные перебежки утомляли теперь быстрей, чем раньше, казалось, был благодарен им обоим за неспешный темп прогулки. Пес то весело трусил впереди, то вдруг принимался петлять, уткнув нос в землю.

– Правда? – удивилась Ада. – Я тоже. И когда именно?

– В июле, – отвечал Саймон.

– О, а я только в августе, – улыбнулась она.

– Жаль, – вздохнул Саймон.

Что-то невысказанное чувствовалось в его голосе, что заставило Аду покраснеть и еще крепче вцепиться в поводья.

– И как тебе понравилось в Уффици?

– Здорово, – кивнул Саймон.

На этот раз кровь бросилась в лицо ему. Ни за что на свете не признался бы он Аде, зачем ездил во Флоренцию на самом деле. Созерцание шедевров старых мастеров входило в его планы в последнюю очередь. Поэтому он поспешил задать следующий вопрос, прежде чем Ада успела перейти к подробностям:

– А в Неаполь ты заезжала?

– Да, но всего на несколько дней, – кивнула Ада. – А в Риме, в Риме ты был?

Сесили закатила глаза и дала шпоры своей серой кобыле. Ройстон припустил следом на рыжей, любимой лошади лорда Грэнтема.

– Был ли ты там-то и там-то, да, я тоже, видел ли то-то и то-то, да, я тоже… – передразнила она. – Неужели и мы часами несли такой вздор, когда знакомились?

– Нет, – уверенно мотнул головой Ройстон. – Ты уже на второй день обзывала меня самонадеянным, дерзким снобом. И то, что я слышал от тебя в дальнейшем, было не многим лучше.

– И поделом! – зло воскликнула Сесили. В своем черно-синем костюме, в украшенной белым пером шляпке она походила на амазонку. – Ты набросал мне в волосы целую горсть репьев, пока мы гуляли по лесу. Мне понадобилось несколько часов, чтобы их вычесать. Знаешь, как было больно!

Губы Ройстона, от природы изогнутые в форме купидонова лука, скривились в усмешке.

– Такой я выбрал способ донести до тебя, как ты мне нравишься.

– Мило, ничего не скажешь, – выдавила сквозь зубы Сесили.

Она почти шипела, как кошка перед тем, как выпустить когти.

– А чего ты хотела? – поднял брови Ройстон. – Чтобы я, как четырнадцатилетний подросток, воспевал твои прелести в стихах у тебя под балконом?

– Хотя бы!

– Тогда ты бы просто высмеяла его, – вставил, скаля зубы, Томми.

– Пожалуй, – согласилась Сесили, гордо задрав нос. – Тем не менее я бы этого хотела.

Ройстон в отчаянье повернулся к Лену.

– Послушай, у тебя случайно нет еще одной сестры, ну… которую ты до сих пор от нас прятал… Такой, чтоб как две капли воды походила на Сис, но была бы со мной поласковей.

Сесили издала возмущенный возглас.

– Сам виноват! – рассмеялся Лен. – Не сумел найти к ней подход, вот она и села тебе на шею.

С громким хохотом молодые люди поскакали вперед. Сесили устремилась следом.

– Ах вы, пошляки! – кричала она, потрясая в воздухе кнутом.

Их дружный смех заставил улыбнуться и Грейс. Она ждала этого момента, и не только для того, чтобы нарушить чересчур, на ее взгляд, степенный темп прогулки.

– Догоняйте! – крикнула она тем, кто ехал позади, и, дав своей рыжей кобылице шпоры, понеслась через поле. – Я еще покажу тебе, Джереми!

Леонард остановил своего черного мерина и грозно взглянул на Джереми Данверса. Тот пожал плечами и, пришпорив каурого жеребца, которого Стивен выделил ему на отцовской конюшне, поспешил следом за Грейс.

Вороной Леонарда затанцевал на месте, словно почувствовал смятение своего всадника, а потом вдруг задвигал ушами, заслышав пронзительный женский крик.

– Нет! Оставь! Убери руки! Лен, на помощь, Лен, Лен!

Подъехав вплотную к Сесили, Ройстон остановил ее лошадь и теперь, обхватив девушку за талию, пытался перенести ее в свое седло.

– Ле-ен! – кричала Сесили. – Скажи ему, чтобы оставил меня в покое!

Она болтала ногами в воздухе, однако вопль о помощи время от времени прерывался хихиканьем, выдававшим ее притворство. Не рыцарь нужен был Сесили, а возница, который придержал бы под уздцы ее кобылу, норовистое животное, уже сейчас нервно дергавшее головой.

Раздраженный Леонард схватил уздечку, чтобы сестра смогла наконец удобно устроиться в седле Ройстона.

– Неужели так принято у вас в Девоншире? – жалобно запричитала Сесили, когда они снова перешли на рысь.

– Представь себе, – уверенным басом ответил Ройстон. Сейчас его голос звучал еще ниже, чем обычно, и при этом непривычно мягко. – Старинный рыцарский обычай! Вот уже несколько столетий каждый мало-мальски уважающий себя Эшкомб похищает прекрасную даму, которую увозит в свой замок, с тем чтобы никогда больше оттуда не выпускать.

Тут он крепко обнял Сесили, как бы в подтверждение своих слов.

– И нынешний граф тоже? – пошутила Сесили.

Она любила старого графа, такого же крепкого и угловатого, как и его сын, однако куда менее красноречивого.

Ройстон издал сухой смешок.

– Вопреки утверждениям моей любезной матушки, представляющей дело именно в этом свете, я склонен полагать, что с ним все было как раз наоборот: это она так долго осаждала отцовскую крепость, что в конце концов ему ничего не оставалось, кроме как сдаться. Потом же фамильная сокровищница оказалась настолько заманчивой, что она и думать забыла об отступлении.

Ни для кого не было секретом, что отношения лорда Эшкомба и леди Эвелин давно уже стали более чем прохладными. И это никого не удивляло, поскольку леди Эвелин с ее ядовитым языком умела камня на камне не оставить от чужой репутации. В первую очередь это касалось ее мужа, которого она, дочь маркиза Хэрингкурта, ни в коей мере не могла признать себе ровней, даже если его род был не менее древним, к тому же не без примеси королевской крови. «Что делать, судьба не предоставляет нам иного выбора, – повторяла она. – Идти за богатого, но менее знатного или оставаться бедной и незамужней». После этого имевшим сомнительное удовольствие лично беседовать с леди Эвелин становилось ясно, почему ее дочери давно уже замужем, – одна в Беркшире, другая в Йоркшире, – а младший брат Ройстона коротает молодые годы в Баллиол-колледже в Оксфорде.

– Это довольно странно, – продолжал Ройстон, будто читая мысли Сесили, – но матушка не замечает в тебе никаких недостатков. Впрочем, ее комплименты тоже не стоит принимать близко к сердцу. Даже если они касаются твоей довольно сносной внешности.

Сесили фыркнула, ударила Ройстона локтем между ребер, а потом нежно посмотрела ему в глаза.

Вот уже семь лет Ройстон проводил лето в Гивонс Гров. Пикники, путешествия верхом и в карете, праздники в саду и пешие прогулки – с этим они выросли. Из коренастого, неуклюжего мальчишки получился джентльмен с безупречными манерами, черты лица которого в сочетании с гладко зачесанными назад волосами цвета виски хорошей выдержки еще хранили следы ребячливости. А из девочки с ангельским лицом и чертовски задиристым характером выросла молодая леди, которая всегда знала, чего хочет. Ройстон с равнодушием стороннего наблюдателя следил, как прирастала толпа ее поклонников, как Сис то милостиво приближала, то удаляла того или другого, и всегда был готов в своей манере отпустить беззлобную шутку в адрес любого из них. Он не сомневался, что в конце концов выбор Сесили падет на него, что ему остается только ждать и не выпускать ее из вида.

Сесили гордилась Ройстоном, который вместо того, чтобы сосредоточиться на делах родового поместья в Девоншире и готовить себя к принятию графского титула, вслед за Леонардом подался в Сандхёрст. Он хотел узнать цену мужской дружбе и испытать всевозможные приключения, которые обещает офицеру жизнь в полку, прежде чем окончательно осесть в отцовской усадьбе. Точно так же, как и отец Сесили, граф Грэнтэм, и ее дядя. Так же, как и все мужчины из семьи Ройстона, и те, кто носил фамилию Хейнсворт, помещики, джентльмены и офицеры, вплоть до самых отдаленных предков, еще не именовавших себя графами.

– А знаешь, Рой, – чуть слышно прошептала Сесили, – я действительно считаю тебя самым что ни на есть отъявленным снобом.

– Ага, – кивнул Ройстон, и его лицо приняло самодовольное выражение. – Остается только выяснить, находишь ли ты меня таким неотразимым именно благодаря этому качеству или миришься с моим снобизмом по какой-то другой причине.

Уголки губ Сесили дрогнули, и она обхватила руками своего джентльмена, сомкнув пальцы на его широкой груди.

– Если бы я только знала…

Когда Сесили ткнулась лбом в его затылок, сердце Ройстона, обычно невозмутимое, забилось как в горячке.

Рыжий графа Грэнтэма нес их через поля, по отрогам известняковых хребтов, у подножий которых зеленые пучки вереска чередовались с неизвестными кустарничками, усеянными бледно-желтыми почками, которые, наверное, здесь трудно обнаружить где-нибудь в середине лета, когда пустоши покрыты темными ягодами черники, сладкими и влажными, как первый поцелуй. И каждый шаг рыжего жеребца был новым шагом в их совместной жизни. Рядом трусили Ада и Саймон, чьи отношения еще только завязывались, и Томми, мучивший себя и своего коня упражнениями по взятию препятствий, и Леонард, который вел под уздцы лошадь сестры, не отрывая глаз от края леса, за поворотом которого скрылись Джереми и Грейс.

Грейс пьянил стук копыт по твердой земле. На мгновенье она даже закрыла глаза, чтобы полностью отдаться скачке.

Если это и было безумие, оно требовало от Грейс всех ее сил и зрелости. Непросто выдержать такой темп в дамском седле! Но словно демон-искуситель кружил вокруг нее, нашептывая в ухо, что она должна забыть обо всем и полностью отдаться иллюзии, что эта скачка бок о бок с Джереми будет продолжаться вечно, что Грейс и впредь будет чувствовать на своей коже малейшее его движение, что сердце так и будет биться в такт стуку копыт, что они всегда будут дышать так, как сейчас, прерывисто и ритмично, в унисон их усталым животным.

Грейс пустила кобылу между кустами лещины, направляясь к дубам и каштанам на опушке леса, между стволами которых в темно-зеленой глянцевой листве мелькали белые соцветия падуба. Там она спешилась, утопая в высокой траве, подвела лошадь к дереву и привязала.

Джереми сделал то же. Он внимательно наблюдал за своей спутницей, в то время как она избегала смотреть на него. Джереми следил, как она снимает перчатки, как вытаскивает шпильки и небрежным движением сбрасывает шляпу. Грейс нежно потрепала кобылу по холке, смахнула с ее лба несколько волосинок и по тропинке, почти заросшей папоротником и разной травой, направилась в лес.

Сегодня она казалась необыкновенно молчаливой и серьезной. Пока они шли по едва протоптанной тропинке под раскидистыми кронами деревьев, Джереми смотрел на ее угловатые плечи, обтянутые тканью жакета, еще вчера такие женственные и округлые под нежным шелком с оторочкой из птичьего пуха. Вот они вышли в подлесок, и Грейс зашагала вперед, решительно переступая обутыми в высокие сапоги ногами.

В этот момент у Джереми похолодело внутри, словно чья-то ледяная рука сжала желудок. Он понял, что ситуация как нельзя более располагает к тому, чтобы именно сейчас рассказать все, прежде чем об этом узнают другие. Нынешней ночью Джереми вспоминал то, что было в саду: затихающий в отдалении смех Грейс и Леонарда, темноту, что дает любовникам укрытие и так располагает к самым важным признаниям. Он знал, о чем она поведет речь: «Леонард сделал мне предложение, и я согласилась. Я все для себя решила, Джереми». Он не хотел это слышать. Она не должна видеть, как разорвется его сердце.

Джереми уже совсем собрался повернуть назад, закрыв глаза на собственную трусость, потому что не видел другого способа уйти отсюда несломленным, как чаща вдруг распахнулась и впереди открылась поляна, переливающаяся, словно поверхность озера, всеми оттенками ультрамарина. Это был ковер, сотканный из тысяч и тысяч колокольчиков, окутанный облаком нежнейшего аромата, сгущающегося по краям поляны до лазурной дымки, из которой проступали стволы дубов. Там, в глубине леса, мелькали такие же лазоревые островки, словно безмолвные хранители этого места.

Джереми и Грейс будто очутились в сказке. Ничто не казалось здесь невероятным. Из-за этих стволов на них вполне мог глазеть единорог, а в глубине чащи лежать дракон, погруженный в тысячелетний сон. Только самая жестокая насмешница могла заманить сюда влюбленного, чтобы сообщить ему убийственное известие. А Грейс имела доброе сердце – в чем – в чем, а в этом Джереми не сомневался.

Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она ступила на поляну и сразу по колено словно погрузилась в голубую воду. Пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучи окружили ее волшебным светом, превратившим волосы Грейс в сплошное белое сияние. Потом она опустилась на колени и утонула в этом лазоревом море. Джереми, не чувствуя под собой ног, пошел за ней.

Грейс лежала на спине, неподвижная, как заколдованная принцесса. В ней не чувствовалось ни кокетства, ни желания обольстить. Тем не менее Джереми оставался настороже, он воочию видел, что такое женское коварство. Он знал офицерских жен и невест, которые из чистого тщеславия или желания развлечься строили глазки молодым солдатам, а потом доводили несчастных, окончательно запутавшихся в их сетях, до безрассудных поступков, за которые приходилось отвечать. Грейс не из таких – у Джереми было достаточно времени убедиться в этом. Однако неприятное чувство, что все это не более чем игра, не проходило.

Он медленно опустился на землю и лег рядом. Отдаться целиком и полностью во власть этого моря, которое снизу казалось скорее зеленым, чем синим, он не мог, да и не хотел. Джереми приподнялся на локте и, подперев голову кулаком, принялся смотреть на Грейс. Она расстегнула жакет, и он видел, как вздымается грудь под тонкой тканью блузки, сначала энергично, а потом все медленнее, по мере того, как успокаивалось дыхание. Он наблюдал, как исчезла пульсировавшая жилка на шее и как с лица Грейс постепенно сошло напряжение.

Грейс. Имя как молитва. Грейс[5].

Джереми разглядывал выпуклости ее скул и линию подбородка, пока наконец не остановил взгляд на ее губах. Он и раньше задавался вопросом, каковы они на ощупь. Как бархат или как шелк? А на вкус? Может, они похожи на ивовые сережки в начале марта или на ярко-зеленые листья несколько недель спустя? И что, если, однажды попробовав, он больше никогда больше не сможет от них оторваться?

Джереми сорвал колокольчик и принялся щекотать ей щеки нежно-голубой чашечкой. Ее веки дрогнули, а нос, на котором уже проступали похожие на цветочную пыльцу веснушки, сморщился. Потом губы Грейс изогнулись в улыбке, а когда Джереми дошел до уголков ее рта, девушка рассмеялась. Он так любил этот заливистый смех, подобный внезапно вспыхнувшей искре.

И когда она принялась отбиваться, скорее инстинктивно, чем сознательно, Джереми выронил цветок и схватил ее за запястье. Рука Грейс оказалась безвольной и беззащитной, Джереми держал ее осторожно, словно пойманную бабочку, и тут Грейс открыла глаза. Он позволил ее руке выскользнуть, а потом снова поймал, слегка надавив на ладонь указательным пальцем, так что пальцы раскрылись, словно лепестки цветка.

– Вчера вечером полковник прочитал мне проповедь, – прошептал Джереми.

Грейс усмехнулась:

– С него станется.

– Однако сказал мне и кое-что приятное.

Ее глаза расширились.

– Это хорошо.

Джереми зажмурился и поднес ее руку к своим губам. Он дышал ее кожей, пропитанной ароматами цветущего луга и свежестью первого летнего дождя.

Он вспомнил свою родину, Линкольншир, вытянутое с севера на юг графство на северо-востоке Англии. Это была мрачная, неприветливая страна, с тоскливыми равнинами, топями и непроходимыми лесами. Даже часы тикали там как будто медленней, чем в Суррее. И что представлял собой его дом? Три комнаты с кухней на одной из улочек Линкольна, вблизи кафедрального собора. Там ждала его мать. Но Джереми никогда не принадлежал этому месту. Нет, его родина здесь, в объятьях Грейс. Дерзкая, вероятно, даже кичливая мысль. Однако она стала для него непреложной истиной, которой его научила Грейс. Он читал эту мысль в каждом ее взгляде, слове и жесте.

Грейс осторожно высвободила ладонь из его пальцев и положила ему на щеку. Джемери трудно понимать или любить, говорила как-то Сесили, потому что он всегда прячет свои чувства за маской равнодушия. Но это неправда, если присмотреться внимательнее. Лицо Джереми похоже на открытую книгу, только шрифт несколько замысловат. Однако Грейс научилась разбирать его и теперь читает свободно.

Теперь она знает, что, когда Джереми удивлен или задумчив, между его бровями появляются крохотные морщинки, а когда он злится, напрягаются мышцы под уголками рта. А уж если у Джереми морщится лоб, это явный признак того, что он в гневе. Уголки рта Джереми почти никогда не поднимаются вверх, поэтому вместо улыбки получается лишь робкий намек на нее. И даже когда Джереми говорит, нижняя часть лица работает как будто независимо от верхней, целиком и полностью неподвижной, словно Джереми больше всего на свете боится хоть немного утратить контроль над своими эмоциями.

И только нижняя губа Джереми выдает его настроение. Когда он шутит, края ее чуть приподнимаются. Она кажется полнее, когда Джереми рассказывает о чем-то таком, что хорошо знает и что ему приятно. А когда у Джереми радостно на душе, она выдается вперед. И только иногда, как сейчас, губы Джереми неожиданно становятся полными и мягкими, почти чувственными. И это означает, что он близок к тому, чтобы совершенно забыть об осторожности.

И вот рука Грейс скользит вверх, к его шевелюре, и будто успокаивается, найдя ее такой же, как и всегда. Привычным движением Грейс пропускает сквозь пальцы густые, темные пряди, а потом снова приглаживает их, словно пышный мех.

Все эти годы, сколько Грейс себя помнила, – сначала маленькой девочкой, потом подростком и, наконец, молодой дамой, как сейчас, – она казалась себе вполне самодостаточной. Только теперь она поняла, как заблуждалась. Джереми – вот ее недостающая половина. Только с ним она больше чем просто Грейс и представляет собой то, чем должна быть. Потому ей и хочется снова и снова запускать пальцы в его волосы, обнимать его за голову и привлекать к себе.

– Джереми!

– Грейс!

– Грейс! Джереми!

Нестройный хор знакомых голосов, мужских и женских, доносящийся с другого конца леса, вывел Джереми из оцепенения, и он открыл глаза. Сделав над собой усилие, однако без всякого стеснения, Грейс убрала с его головы руку.

– Неужели мы были здесь так долго? – шепотом спросила она.

Нижняя губа Джереми приподнялась в улыбке.

– Очевидно, слишком долго.

Он неторопливо встал и протянул ей руку. Несколько мгновений Грейс медлила, словно не решалась, а потом улыбнулась и крепко сжала его ладонь своими пальцами. Джереми тоже улыбнулся в ответ, да так широко, что Грейс стало не по себе.

Рука в руке возвращались они к лошадям, чтобы потом снова занять свое место в кругу друзей, как будто ничего и не было.

Как будто Грейс всего лишь хотела показать Джереми поляну колокольчиков в окрестных лесах Гивонс Гров.

7

Для пятерых кадетов эти выходные в Гивонс Гров были, пожалуй, последним глотком свободы. Остаток мая и весь июнь им предстояло провести в подготовке к выпускным экзаменам, исключавшей даже недолгие увольнения. Мир кадетов снова замкнулся в корпусах военного училища. Проводя все свое время между спальнями и комнатами для занятий, бильярдными и читальными залами, они чувствовали себя монахами, отгородившимися от мира стенами монастыря.

В конце концов, бесчеловечно заставлять их зубрить воинские звания в то время, как за окнами мир купается в лучах ласкового солнца! Почему они должны заучивать наизусть свойства пороха вкупе с немецкой и французской грамматикой, когда в воздухе разлита такая жизненная сила, которая не только заставляет травинки пробиваться к поверхности земли, но и гонит по жилам пьянящую жажду свободы.

Поэтому лишь немногие из молодых людей могли удержать себя в четырех стенах. Другие, подобно лунатикам, бродили вокруг зданий, с остекленевшими глазами постигая тонкости строительства скважин и способы определения качества воды. Или сидели на голой земле под деревьями, обложившись книгами, содержание которых пытались заучить слово в слово.

– Этого мне ни за что не запомнить!

Стивен отбросил в сторону учебник, который перевернулся в воздухе и плюхнулся в траву, так что несколько страниц загнулись, придавленные переплетом.

Стивен уперся локтями в колени и обхватил ладонями лицо.

Джереми поднял с земли книгу и, аккуратно расправив пострадавшие страницы, легонько стукнул ею Стивена по ноге.

– Только не говори мне, что у тебя мозги мягче гилфордского сыра. Ты осилишь материал, нужно только еще раз все повторить. Ну, давай, с самого начала… – Поскольку Стивен не двигался, Джереми еще раз толкнул его книгой, теперь сильнее. – Давай же!

Норбери тяжело вздохнул, поднял голову и резким движением, как потерпевший кораблекрушение хватается за качающийся на волнах пустой бочонок, вырвал у Джереми учебник.

– Каре – это способ построения, который…

Голос его срывался, в глазах время от времени вспыхивал испуг, как будто за спиной у него стоял полковник и смотрел ему в затылок.

Джереми щелкнул у него под носом пальцами, так что Стивен съежился, и ткнул пальцем себе в лицо.

– Сюда. На меня. Расскажи мне все, что знаешь о каре.

Стивен смотрел на него как загипнотизированный, а Джереми, обхватив руками колени, приготовился слушать.

– Каре – это… способ построения солдат, который используется как в оборонительных, так и в наступательных целях и… отличается одновременно устойчивостью и мобильностью. Он… он позволяет контролировать линию обороны с четырех, иногда лишь с трех сторон и особенно рекомендуется… во-первых, в случае численного превосходства противника, во-вторых, если противник не обнаруживает четкой структуры построения… Каре идеально, когда неизвестно, с какой стороны следует ожидать нападения, и, кроме того, позволяет создать внутри себя защищенное пространство для боеприпасов и резервов… – Стивен облегченно вздохнул. На его лице заиграла благодарная улыбка.

– Браво! – воскликнул Джереми.

Он по-турецки уселся на траву, положил на колени книгу и лист бумаги и принялся что-то записывать.

Ройстон усмехнулся:

– Пока любезный мистер Данверс не сообщил нам, какие недостатки имеет каре, согласно его экспертному заключению, по крайней мере в этом пункте ты неуязвим!

– Да, каре непобедимо, – заявил Леонард, вытягиваясь на траве с травинкой в зубах, как будто был на пикнике.

– Все зависит от силы удара противника, – возразил Джереми. – При достаточной его мощи возникает опасность, что каре распадется и войско смешается.

Леонард рассмеялся.

– Ни один солдат, пеший или на лошади, не бросится на направленный на него штык. Кто решится на такую безумную атаку?

– Не знаю, – пожал плечами Джереми.

– Я серьезно, – продолжал Леонард. Он приподнялся на локте, вынул изо рта травинку и показал ею в направлении Джереми. – Приведи мне хоть один пример из всех тех сражений, которыми нам забивали головы, когда этот способ себя не оправдал. Всего один, Джереми…

Данверс снова пожал плечами и ткнул каблуком в черную проплешину между торчащими из земли пучками травы.

– То, что такого не было до сих пор, совсем не исключает того, что это может когда-нибудь случиться, – возразил он. – Кто знает, с кем нам придется воевать завтра или послезавтра. А тот, кому известны слабости собственной тактики, всегда имеет наготове резервный вариант.

– Я сдаюсь, – вздохнул Саймон.

Некоторое время он пялился на одну и ту же страницу, не в силах понять ни строчки, а потом захлопнул книгу и бросил рядом с собой.

– Ответьте-ка мне лучше, – продолжал он, скрестив пальцы в замок на затылке и откидываясь на спину, – где мы будем через год? Или через пять, вы не задумывались?

– Меня больше волнует, кто будет тогда дамой твоего сердца, – съязвил Леонард.

Саймон продолжал лежать, уставив неподвижный взгляд в голубое небо, по которому плыли пушистые облака.

– Она будет та же, что и сегодня, – невозмутимо ответил он. – Она у меня одна на всю жизнь.

Леонард многозначительно поднял брови и обвел глазами товарищей. Послышался смешок.

– Ну, знаете! – Ройстон отложил в сторону бумагу и книгу и растянулся вверх животом, опираясь на согнутые в локтях руки. – С вами действительно невозможно! Тем не менее вынужден признать, даже если это и ниже моего достоинства: я буду скучать по вам, дурачье!

Повисла неловкая пауза. Ройстон высказал вслух то, о чем в последнее время так или иначе думали все: дни их пребывания в училище сочтены, скоро прощаться. Лица кадетов омрачились.

Скоро в военном министерстве в Лондоне проверят их экзаменационные работы, и, как только будут выставлены оценки, выпускников распределят по вакантным офицерским местам. Те, кто с самыми высокими баллами окажутся в начале списка, могут рассчитывать на лучшие назначения в престижные полки с хорошей перспективой карьеры. Занявшим нижние строчки надеяться особенно не на что. Ну а тому, кто провалится, не останется ничего другого, как только вернуться домой несолоно хлебавши.

То, что все пятеро попадут в один полк, представлялось в высшей степени маловероятным. Несмотря на все слухи о том, что после недавних реформ в армии появился спрос на молодых офицеров. Однако Джереми, Стивен, Леонард, Ройстон и Саймон предпочитали не заглядывать так далеко вперед.

– Сентиментальничать будем после экзаменов, – нарушил молчание Леонард и снова открыл учебник. – Итак, что у нас дальше? Совместные действия кавалерии, артиллерии и пехоты…

Время летело быстро. Днями напролет они сидели за учебниками, а по ночам то проваливались в сон со свинцовой от усталости головой, то бодрствовали, терзаемые беспокойными мыслями о предстоящих испытаниях.

Наконец наступило утро, когда кадетов поделили на группы, и они вошли в аудитории, где каждый занял отведенное ему место.

Перья, чернильницы, военные справочники, пронумерованные листки бумаги и, наконец, тексты заданий – вот каково теперь было их снаряжение. Лишь только пробило десять, юноши бросились в атаку под неусыпным надзором преподавателей и офицеров, следивших за тем, чтобы никто не заглядывал в шпаргалку или чужую тетрадь, чтобы не было разговоров и никто не покинул аудитории до часу дня – срока сдачи работ.

Итак, мертвая тишина, с десяти до часу и с двух по пяти. Лишь перья скрипят да царапают бумагу остро отточенные карандаши. Разве кто кашлянет, запыхтит или щелкнет суставами, разминая пальцы. И надо всем этим – тиканье часов, отсчитывающих судьбоносные минуты. Для кого-то мучительно медленно, для кого-то пугающе быстро.

Стены почтенного заведения словно содрогнулись, когда кадеты дружно устремились в коридор, горя нетерпением сверить свои ответы с тем, что написали товарищи. Некоторые стояли, будто парализованные ужасом, который усиливался от одной только мысли дать маху и на следующем экзамене. Остаток дня и первую половину ночи Сандхёрст напоминал гудящий улей, пока, наконец, на следующее утро с десятым ударом часов все не повторилось сначала.

А потом все внезапно кончилось. Последние работы были собраны, листки отсортированы по номерам экзаменующихся и, как повелось из года в год, отнесены в кабинет заместителя коменданта, где их еще раз просмотрели, упаковали в конверты, запечатали и отправили в Лондон.

Кадетов переполняло чувство гордости от внезапного осознания сделанного и облегчения от того, что все наконец позади. Только сейчас в их усталые, опустошенные головы начала закрадываться мысль, что этот этап их жизни, начавшийся когда-то с нервозного поступления, трудных вступительных испытаний и шумного ликования по поводу зачисления в училище, почти закончился. Жребий брошен, и теперь им ничего не остается, как ждать. Скоро станет известно, кто из них набрал больше очков и под флагом какого полка начнется их настоящая жизнь.

Теоретические занятия уже отменили, хотя часы воинской подготовки остались. В эти дни заместитель коменданта на удивление легко ставил свою подпись под увольнительными.

Стояла середина лета, время, когда в лучах солнечного света предметы сверкают, будто отполированные; трава стоит, высокая и блестящая, как стекло, а под розоватыми соцветиями лиственницы появляются шишки. Наступила пора беззаботных дней и коротких ночей, будто хранящих в себе отсвет костров Ивана Купалы.

В один из таких дней Грейс Норбери исполнился двадцать один год.

8

Во дворе поместья Шамлей Грин слышались веселые голоса и смех. Молодежь – девушки в светлых летних платьях и юноши в брюках для верховой езды, высоких сапогах и рубашках без пиджаков – занимала места в открытой повозке. Только Сесили и Томми прибыли из Гивонс Гров верхом на лошадях.

– До вечера, – попрощалась с родителями Грейс и поднялась в тюльбери, куда следом за ней запрыгнул и Леонард.

Щелкнув языком, Грейс привела в движение неуклюжую пегую лошадь. Следом потянулись Джек и Джилл, чьи поводья держал в руках Стивен. Рядом с ним на кучерском месте восседала счастливая Бекки, сзади в повозке устроились Ада с Саймоном и Ройстон с Джереми. У их ног вилял хвостом Гладди. Время от времени он втягивал носом воздух, вскидывая морду.

Застучали копыта, заскрипели колеса. Смешки и веселые разговоры стихали в отдалении, пока окончательно не смолкли на обсаженной дубами аллее за домом.

– И все-таки, не слишком ли много мы им позволяем?

Полковник не мог оторвать глаз от угла дома, за которым скрылись обе повозки.

– А ты забыл наш первый выезд? – ответила вопросом на вопрос Констанс Норбери.

Она махала рукой, пока дети не скрылись из вида, и теперь, положив голову на плечо мужа, заглядывала ему в глаза снизу вверх.

– Помнишь берег Хугли[6] и нашу повозку с открытым верхом? Мы были одни, без сопровождения…

– Это совсем другое, – сухо отозвался полковник.

Однако цвет его глаз изменился от леденисто-голубого до цвета морской волны – явный признак того, что сэр Уильям растрогался.

Его глаза. Это на них прежде всего обратила внимание Констанс в госпитале в Калькутте. Только потом она увидела его самого, после шестнадцатимесячного марш-броска по пустыням и джунглям, за время которого его полк преодолел три тысячи миль и выдержал четырнадцать схваток с повстанцами, из которых последняя едва не стоила ему жизни.

В этих глазах читались решимость и железная воля. Порой они отражали боль, которую он терпел, но Констанс никогда не замечала в них и намека на страх, мелькающий в глазах других раненых. Постепенно ее интерес к нему сменился симпатией, а когда он начал за ней ухаживать, пришла и любовь.

– Как бы не так, – улыбнулась леди Норбери на слова мужа. – Мой отец был в ярости, когда узнал.

– Только до тех пор, пока я официально не попросил твоей руки, – уточнил полковник, обнимая жену за плечи.

Некоторое время она вглядывалась в его лицо, а потом положила ему на грудь руку.

– Не волнуйся. Они не безрассудны, хотя и избалованы.

Глаза полковника сузились.

– Грейс и Стивен – да. Леонард и Сесили – пожалуй. Даже Данверс. Но Эшкомб и Дигби-Джонс… У последнего в голове нет ничего, кроме вздора. – Он вздохнул. – Мне не нравится, как он смотрит на Аду.

Констанс рассмеялась и толкнула полковника в бок.

– Все отцы одинаковы. Неужели ты ни капельки не гордишься тем, что у нашей красавицы появился первый поклонник?

– Будь у меня такая репутация, как у Дигби-Джонса, твой отец вряд ли благословил бы наш брак, – покачал головой сэр Уильям.

– Неужели все так плохо?

Полковник мрачно кивнул. Уголки его рта под усами приподнялись.

– Список его грехов весьма обширен: неуважительное отношение к дежурным офицерам, драки, пьянство – он ничего не пропустил. Два раза сидел на гауптвахте, а весной его чуть не вышвырнули из училища. О его проделках в деревне лучше не начинать…

Констанс задумалась.

– Может, не все так страшно, если он это перерос, – нерешительно заметила она. – Саймон вовсе не такой плохой парень. Ты когда-нибудь смотрел ему в глаза? В сущности, он очень ранимый.

Полковник фыркнул.

– Еще одна причина, по которой он не подходит Аде.

– Боже мой, Уильям! – засмеялась Констанс. – Ни Ада, ни Саймон еще не помышляют о свадьбе! Оба они слишком молоды для этого.

– Тем хуже, – мрачно буркнул полковник.

Она осторожно пригладила пальцами лацкан его пиджака.

– Но ты ведь помнишь, что обещал Стивену, если он войдет в двадцатку лучших?

– Тогда Данверс и Дигби-Джонс смогут провести остаток лета с нами, да. Я и сейчас от своих слов не отказываюсь.

«Как всегда делал в прошлом и будешь делать впредь», – пронеслось в голове Констанс. Она гордилась любовью этого человека, чью судьбу разделяла. Леди Норбери давно уже оставила всякие попытки растрогать или разжалобить его. Сердца таких людей, как Уильям Линтон Норбери, сделаны из железа. Хотя к старости и они добреют, как, например, ее отец, генерал Шоу-Стюард.

Любовь полковника имела характер безумной страсти, от которой у Констанс до сих пор иногда перехватывало дыхание. И она знала, что к детям он питает похожие чувства, которые только прячет под маской чопорности и строгости и за пламенными призывами уважения к традициям.

– Я беспокоюсь за Стивена, – прошептала Констанс. – Ты не находишь, что в последнее время он выглядит подавленным?

– Что ж здесь удивительного, если Бекки Пекхам так и виснет у него на шее! – воскликнул полковник.

– Как тебе не стыдно! – Констанс ударила мужа кулаком по плечу. Его прикрытые усами губы шевельнулись в улыбке. – Бекки – прекрасная девушка! Ты сам говорил, что с такой практической хваткой она станет идеальной хозяйкой Шамлей. Я серьезно, Уильям! Стивен несчастен, я вижу и чувствую это.

Несколько секунд полковник молчал.

– Пусть послужит короне. Пару лет в полку, всего пару лет, неужели я прошу так много, Конни! А потом пусть делает что хочет: занимает гражданскую должность или хозяйничает в Шамлей… – Сэр Уильям сделал паузу и продолжил, не дождавшись реакции жены: – Он должен это выдержать. В конце концов, он Норбери. И наполовину Шоу-Стюард.

С этими словами он поцеловал Констанс в щеку.

– Тогда, может быть, ты сам ему об этом скажешь? Так, как мне сейчас…

Взгляд полковника снова сделался стальным.

– Мы с ним давно обо всем договорились. Сначала Челтенхэм, потом Сандхёрст…

– Я знаю. – Ее светлые брови сдвинулись, на лице появилось жалостливое, почти болезненное выражение. – Но сегодня мне кажется, что это было ошибкой.

До самого Эбингер Коммона[7] повозки ехали через поля, мимо волнистых ковров овса, пшеницы и ячменя. Над живыми изгородями орешника и терновника, пурпурными полосами люцерны и фиолетовыми озерами мальвы, с танцующими над ними капустницами и репейницами разносился звонкий смех. На краю леса, где пахло цветами садовых бобов и воздух имел кисловатый привкус рапса, путешественники расстелили на траве клетчатое красное одеяло и накинулись на бутерброды с гилфордским сыром, огурцы и кресс-салат, пирожки с лососем и ветчиной и шоколадные кексы, как будто сутки ничего не ели. Их голосам – хрипловатым юношеским и высоким девичьим – вторило жужжание шмелей и пчел над маргаритками и лютиками и птичий щебет.

– С сентября – в полк, – напомнил Леонард. – Обидно, но сезон охоты, по-видимому, придется пропустить.

Он сделал пустым стаканом нетерпеливый жест в сторону Ройстона, тот возился с бутылкой белого вина, которую бог весть какими правдами и неправдами сумел раздобыть в училище.

– Больше всего, – продолжал Леонард, – я жалею, что на этот раз не смогу увидеть, как промажет Грейс.

– Ха-ха! – сощурила глаза Грейс. – Воображай молча, Лен.

Она привстала и наклонилась вперед, чтобы собрать на тарелке остатки клубники, а потом снова опустилась на одеяло.

– Ты умеешь обращаться с огнестрельным оружием?

Грейс посмотрела на Джереми и кивнула с полным ртом.

– Грейс не только гарцует, как, пардон, черт, что мы не раз имели честь наблюдать, – выдавил сквозь стиснутые зубы Ройстон. – В искусстве стрельбы у нее тоже есть чему поучиться кадету. Впрочем, этому едва ли стоит удивляться, когда человек занимается стрельбой по доброй воле, а не из-под палки, как некоторые. – Тут Ройстон сделал глубокий выдох, и пробка с приятным хлопком выскользнула из бутылки. – Леди и джентльмены! – объявил он так громко, что со стороны леса отозвалось эхо. – Сегодня я имею часть представить вам сенсацию этого сезона! Амазонка графства Суррей Гре-ейс Норбери!

Под дружный хохот Грейс взяла с одеяла очередную клубнику и прицелилась ею в Ройстона.

– Ох-хо-хо! – закричал тот, победно размахивая вынутой пробкой. – С едой не играют, милостивая госпожа!

Грейс рассмеялась, и клубника исчезла у нее во рту.

– Стрелять меня научила мама, – пояснила она, протягивая Ройстону свой бокал, в который до сих пор наливали только лимонад. – А ее тренировал дедушка. Он полагал, что для генеральской дочки из дикой Бенгалии это не лишне.

– Как он, должно быть, жалел, что ты не мальчик, – вздохнул Ройстон, выливая себе остатки вина.

Однако его скорбная физиономия объяснялась скорее тем, что опустела бутылка. Еще раз вздохнув, Ройстон растянулся на одеяле, положив голову на колени Грейс.

– Со стороны природы это было бы немыслимым расточительством, – вставил Леонард. – И такой потерей для мужского племени! – Он слегка толкнул в бедро Сесили. – А ты ничего не хочешь добавить?

– Ммм… – Сис театрально хлопнула себя ладонью по лбу. – Чуть не забыла!

И, передав свой бокал Ройстону, полезла в сумочку.

Грейс рассмеялась, запрокинув голову. Это, как ритуал, повторялось каждый год, сколько она себя помнила.

Порывшись, Сесили извлекла на свет продолговатый футляр, перевязанный ленточкой, и протянула подруге:

– С наилучшими пожеланиями от семьи Хейнсворт!

Лицо Грейс засияло.

– Спасибо, – прошептала она и только хотела взять подарок, как Леонард ее опередил.

Выхватив шкатулку из рук сестры, он вскочил и, сверкая глазами, посмотрел на именинницу. Гладди, прикрывавший лапами слюнявую морду, оторвал взгляд от разложенных перед ним деликатесов и вытянул шею.

Грейс не двигалась. Во-первых, потому, что считала, что давно выросла из этих игр. Во-вторых, после случая в Гивонс Гров она чувствовала себя неловко в присутствии Леонарда, в каждом взгляде которого читала то, что осталось в тот вечер невысказанным.

Однако любопытство в конце концов пересилило. Глаза Грейс заблестели, она вскочила и, рискуя споткнуться о путавшегося под ногами Гладди, пустилась вдогонку за Леонардом. Время от времени он оборачивался и махал футляром, а потом бежал дальше, в сторону рапсовых полей, сияющих издали, словно расстеленное на земле солнечное полотно.

– Отдай, Леонард! – Грейс рванулась за своим подарком и, схватив Леонарда за рукав, попыталась подставить ему подножку. Но он снова оказался проворней, первым поймал ее ладонь и без боя вложил в нее футляр.

– С днем рождения, Грейс!

– О, Лен…

– Тебе не нравится?

– Это чудесно! – выдохнула Грейс, мизинцем поглаживая браслет.

Каждое его звено представляло собой камешек кремового цвета в оправе из темного золота с выгравированным на нем изображением греческой богини. Сейчас браслет горел и переливался в лучах закатного солнца.

– Но ведь это так дорого!

– Не волнуйся, – успокоил ее Леонард. – Мы с Сис и матерью специально для тебя отыскали его в нашей семейной сокровищнице. – Он вынул драгоценность из футляра и надел его на запястье Грейс.

На фоне ее кожи украшение производило странное впечатление: камень казался теплым, почти живым, и по телу Грейс пробежала невольная дрожь.

– Лен… – начала она и запнулась, мучительно подыскивая слова. – На выходных в Гивонс Гров… тогда, в саду…

Лен молчал, легкая краска залила его щеки.

– Видишь? Он сделан словно специально для тебя, – выдавил он из себя, защелкивая замок.

– Лен…

Он отступил на шаг и посмотрел на нее из-под руки, которой прикрылся от солнца.

– Честно говоря, я надеялся, что ты об этом забудешь. – Лен глубоко вздохнул, опуская ее запястье. – В тот вечер я был не в себе. Быть может, это ты свела меня с ума своим очарованием.

Грейс кивнула и прикусила нижнюю губу, разглядывая браслет.

– Ты ведь не сердишься на меня? Мы ведь все еще друзья или как, Грейс?.. – Леонард смотрел умоляюще.

Внезапно Грейс ощутила, как в ее душе поднимается волна нежности к приятелю детства.

– Разумеется, Лен. И самые добрые.

– Навсегда? – На его лице снова заиграла озорная улыбка.

Грейс рассмеялась, почувствовав облегчение.

– Навсегда.

Лен улыбнулся шире, и, взявшись за руки, они побежали обратно, показывать украшение Аде и Бекки.

– Спасибо, Томми!

Грейс пригладила непослушные волосы мальчика, отчего тот покраснел и принялся сосредоточенно чесать Гладди за ухом. Лицо Томми сияло, как будто это был его личный подарок.

– Спасибо, Сис! – Грейс обняла подругу.

– Я знала, что тебе понравится, – довольно промурлыкала Сис.

Тут Стивен стукнул Джереми кулаком в спину, а потом, не дождавшись его реакции, еще раз. Тот лишь пренебрежительно тряхнул головой.

– Грейс! – объявил Стивен. – У Джереми тоже кое-что есть для тебя.

Все повернулись к Джереми, и тогда тот медленно, будто с неохотой, распахнул пиджак, достал из внутреннего кармана простенький пакет в коричневой обертке и молча протянул Грейс.

Опустившись на колени, она осторожно развернула подарок. Им оказалась книга. Кожаный переплет бледно-бирюзового цвета, цветочный рисунок которого в пастельных тонах казался выгоревшим на солнце и был покрыт царапинами и трещинами, золотое тиснение местами потерто. Грейс пролистала несколько страниц, и кровь бросилась ей в лицо.

– Что это? – вытянула шею Сесили.

Грейс не ответила.

– Покажи!

Сис рывком выхватила книгу и ахнула, прочитав название.

– Что это за книга? – сгорая от любопытства, Бекки забыла и о Стивене, и о своей неприязни к Сесили.

– «Цветы зла», – отвечала Сис. Потрясенная, она смотрела на Бекки округлившимися глазами. – Бодлер… Уф, Грейс… Только прошу тебя, не показывай родителям.

Сесили дрожащими пальцами перелистывала отдающие плесенью пожелтевшие страницы. Это были стихи, пронизанные чувственностью и болезненной эротикой, в том числе и те, что не вошли в первое издание и, как аморальные, до сих пор не публиковались во Франции. – Ты не находишь свой выбор крайне неудачным для такого случая? – обратилась Сис к Джереми.

Тот молчал. Грейс чувствовала на себе его взгляд, и у нее пылало лицо.

– Дай мне книгу, Сис.

– Только не говори, что тебе нравится такое…

– Да, нравится… Дай мне книгу, – раздраженно повторила Грейс.

– Пожалуйста, – равнодушно пожала плечами Сис и как зачарованная уставилась на титульный лист с дарственной надписью: Грейс. Лето 1881 года. Есть свет, есть и тени…

Сесили подняла брови, а Ройстон протянул руку, чтобы забрать у нее книгу.

– Хватит, Сис, – оборвал сестру Леонард.

В его голосе слышались угрожающие нотки.

Сис наморщила лоб.

– Есть свет, есть и тени… – повторила она. – Что это значит, Джереми?

– Это тебя совершенно не касается, – разозлилась Грейс.

Она выхватила у Сис том и прижала его к груди, словно хотела таким образом защитить от других любопытных глаз или просто подержать поближе к сердцу.

– Спасибо, – прошептала она, поднимая глаза на Джереми.

Нависла напряженная тишина, вот-вот готовая взорваться от невысказанных мыслей и незаданных вопросов. Джереми и Грейс чувствовали на себе взгляды остальных и словно не решались посмотреть друг другу в глаза.

Наконец Ройстон не выдержал.

– М-да… – выдохнул он, доставая что-то из-за спины. – Разумеется, наше с Саймоном скромное подношение не может идти ни в какое сравнение с таким скандальным подарком…

Ища поддержки, Ройстон пытался поймать взгляд друга, но внимание Саймона было целиком и полностью поглощено Адой.

Грейс рассмеялась, принимая пакет, в котором обнаружила дорогие перчатки для верховой езды.

– Спасибо, они чудесны!

– Не за что, – отозвался Ройстон и поднял бокал. – Все лучшее дарю тебе одной, прекраснейшей под солнцем и луной! – И испуганно спохватился, получив подзатыльник от Сесили: – Ах да, и тебе тоже…

Компания рассмеялась. Поспешно, словно предупреждая следующую оплеуху, Ройстон схватил руку Сис, звонко чмокнул и больше не отпускал.

Сесили приникла к плечу Эшкомба.

– Расскажи, что тебе еще подарили, Грейс…

С выражением облегчения на лице Грейс принялась перечислять разные незамысловатые вещи: пестрый веер со стеклянными вставками, что преподнес ей Стивен, сережки от бабушки, которые та, в свою очередь, получила от своих родителей и которые Грейс наденет сегодня вечером. Она упомянула про кружевной воротник, который связала специально для нее Бекки, большая мастерица в таких делах, и еще один веер, который привезла ей из Парижа Ада. Грейс обводила взглядом подруг и друзей, неизменно останавливая взгляд на Джереми.

Есть свет, есть и тени. Есть тени, есть и свет…

9

Пламя садовых свечей и мерцающие в листве дубов лампионы превращали сад Шамлей Грин в поистине волшебное место. И чем больше удалялась Ада от дома, тем больше стирались, переходя в невнятное жужжание, голоса гостей за ее спиной, в то время как песня цыганского хора с каждым шагом казалась ей проникновеннее. Стрекочущий, как пение сверчков, звук, который скрипачи из табора умели извлечь из своих инструментов, заставлял душу трепетать. В груди у Ады словно бил крыльями мотылек, а в желудке разливалось тепло. Страстная, тоскливая мелодия волновала ее сердце и в то же время наполняла его покоем. И это чувство еще больше усиливалось оттого, что рядом с Адой шел Саймон. Она трогала высокие розовые кусты, усыпанные уже распустившимися цветами, как будто могла играть на их шелковых лепестках, точно на клавишах пианино.

– Ты тоже училась в колледже, как Грейс?

Ада замерла, задержав пальцы на пышном розовом бутоне. Она могла бы сказать «нет», это был самый простой выход из создавшегося щекотливого положения. Но даже такая маленькая, невинная ложь в отношении Саймона казалась ей невозможной. А уж тем более правда, потому что сейчас она больше всего на свете боялась уронить себя в его глазах.

Ада отвернулась.

– Я спросил что-то не то?

Не поднимая глаз, она осторожно сжала цветок в горсти. Нежные язычки лепестков приятно холодили ее ладонь, в то время как лицо горело от стыда.

– Ада, скажи же что-нибудь…

Голос Саймона звучал так испуганно, что она не выдержала. И словно лопнул железный обруч, вот уже много месяцев сдавливавший ей грудь. Ада глубоко вдохнула.

– Да, я была в Бедфорде, как Грейс. Правда, всего несколько месяцев… – «А потом я споткнулась, потому что протоптанная Грейс тропинка оказалась для меня слишком крутой», – мысленно закончила фразу Ада. – Я… я занималась и французским, и английским, и историей… как Грейс… но потом… – Ее душили слезы. – Я старалась, но… когда меня спрашивали, я не могла от страха вымолвить ни слова… а на письменных работах меня охватывал такой ужас, что я… оказывалась не в состоянии связать и двух предложений. – Ада запнулась, словно тяжелые воспоминания комом встали у нее в горле. – В общем, после двух семестров меня отправили домой.

Несколько секунд Саймон молчал.

– Так вот почему эта поездка… – догадался он.

Ада кивнула.

– Так посоветовала моя классная дама из Бедфорда, чтобы развеяться, стать смелей… с одной только мисс Сиджвик, на чужбине. И мне казалось, это действительно помогло, но… – Ее тяжелое дыхание в любую секунду угрожало разразиться потоками слез. – Но теперь я в этом не вполне уверена.

– Разве это так страшно – быть робкой? – удивился Саймон.

– Ты не понимаешь! – замотала головой Ада. – У тебя ведь нет такой блестящей сестры, как Грейс, которая вернулась из колледжа с самыми высокими отметками, потому что ей всегда все удавалось… И у тебя нет такого брата, как Стивен, который был лучшим в Челтенхэме! Ты не понимаешь, каково это – быть в семье всего лишь маленькой, милой дурочкой…

Тут у нее перехватило дыхание, и лицо густо покраснело от стыда и страха немедленно потерять Саймона.

Некоторое время он молча разглядывал Аду, хотя больше всего на свете ему хотелось целовать ее, до боли сжимая в объятьях. Сделав над собой усилие, Саймон спрятал руки за спину и сомкнул их в замок.

– Конечно, где мне понять тебя. – Он криво усмехнулся. – Ведь я жалкий неслух, ничтожество, от которого никто давно уже ничего не ждет, включая мою семью. – Тут он опустил голову и провел по траве носком ботинка, будто хотел ее пригладить. – Чарльз, как старший, когда-нибудь унаследует все… А два других моих брата изучают юриспруденцию. Руперт будет судьей, а Хью – королевским адвокатом. – Он пожал плечами. – С меня же и Сандхёрста более чем достаточно, и я должен быть счастлив, что не провалился на экзаменах.

Усилием воли Ада подавила в себе желание броситься ему на плечо и сжала кулаки.

– Но я хочу назад, в колледж, – прошептала она.

Странно, но этой ночью ей удавалось выразить словами то, что так долго переполняло ее душу, что созрело в ней до твердого решения в длительных беседах с мисс Сиджвик под южным солнцем и что она привезла с собой из своего последнего путешествия вместе с зарисовками античных руин, эскизами средиземноморских деревень, набросками из музеев и старинных замков, хранившихся у нее в кожаной папке: образ ее дальнейшей жизни.

– Я должна попробовать еще раз. Я выберу главными предметами искусство и музыку. Я… – Тут ее лицо озарилось улыбкой. – Я буду стараться. Рисунок и живопись, возможно, пение и музыка… Даже если я… – И Ада поняла, что рассказывает Саймону то, чем до сих пор ни с кем не делилась, кроме мисс Сиджвик, даже с Грейс, она стыдливо дернула плечом, словно почувствовала угрызения совести. – Даже если я до сих пор ни на секунду не могу себе представить, как раскрою рот перед аудиторией.

– И что же тебе мешает?

Улыбка Ады стала печальной.

– Будет не так-то просто уговорить отца дать мне еще один шанс.

Ее глаза обратились в сторону дома, из окон нижних этажей которого лился уютный свет, как будто с той стороны до нее доносилось эхо прошлой жизни: резкие приказы отца и отчаянные, иногда до слез, мольбы Стивена. Она хорошо помнила то время. Полковник вот уже второй год как вернулся из Индии, однако оставался для детей чужим. Стивен, отданный в десятилетнем возрасте в новую военизированную школу вместо обычной, готовящей детей к поступлению в университет, вернулся домой с отличным аттестатом и блестящими рекомендациями. Это случилось за год до того, как Аду отчислили из Бедфорда и она отправилась за границу. Напрасно брат умолял тогда отца дать ему возможность выучиться хотя бы на инженера, напрасно доказывал ему, какое отвращение питает к военной службе. Полковник оставался непреклонен. В конце концов Стивен сдался и смирился со своей участью.

Саймон смотрел на лицо Ады в мерцающем свете фонарей. Ему хотелось, обхватив ее за талию, посадить на коня и увезти отсюда. Куда-нибудь туда, где исполняются все желания, где он мог бы бросить к ее ногам любую мечту. Но ему было восемнадцать: слишком много, чтобы не понимать, что таких мест на земле не существует, и слишком мало, чтобы не перестать в них верить.

– У тебя все получится, – прошептал он. – Я знаю.

Грейс направилась в глубь сада, к ротонде, чья увенчанная куполом колоннада мелькала на фоне леса. Прадедушка Грейс выстроил ее для своей жены. Уютное местечко, дававшее укрытие от дождя и палящего солнца. Ротонда обещала уединение, однако, приблизившись к ней, Грейс поняла, что ошиблась в своих расчетах.

– Это ты? – удивилась она, увидев сидевшую на нижней ступеньке Бекки.

Та держала на коленях тарелку со сладостями, которую при виде подруги поставила рядом с собой.

– Что ты здесь делаешь?

Мисс Пекхам жевала самым непристойным образом, уплетая лакомства за обе щеки. Грейс она не ответила, только всхлипнула.

Та испуганно посмотрела на подругу.

– Ты плачешь? – Бекки кивнула, и Грейс обняла ее. – Что случилось?

– Сесили… Эта глупая гусыня! – Бекки поддела на вилку кусочек шоколадного торта. – Я, видишь ли, не должна так виснуть на шее у Стиви, – передразнила она, – это бестактно и некрасиво. Эта заносчивая коза находит меня бестактной! – Во рту Бекки исчез еще один кусок.

– Я знаю, какой может быть Сис. – Грейс положила подбородок на плечо подруге. – Иногда она слишком высоко задирает нос. Не принимай это близко к сердцу.

– Но ведь я должна что-то делать, чтобы дать ему понять… – Бекки разломила торт вилкой так, что хрустнул кусочек сахара. – Всем ведь ясно, что лучше меня ему никого не найти!

Сколько секретов, поначалу маленьких, а со временем жизненно важных, слышала эта ротонда! «Мне на день рожденья подарили розовое платье!» – «А я открыла шкатулку, когда мама вышла из комнаты присмотреть за Стиви». – «Вчера я видела, как мой старший брат Дэвид целовал возле дверей Сэлли Локхарт!» Тайны становились все сокровенней, по мере того как вытягивались их тела и взрослели лица. Секреты невозможно было долго держать при себе, так они давили на сердце. «Я знаю, откуда берутся маленькие дети. У людей это происходит почти так же, как у коров или лошадей», – хвастала Люси Хаммерсмит. – «А наш папа скоро насовсем вернется домой». – «Грейси, я до сих пор днем и ночью думаю о Стиви». – «А у меня не идет из головы Джереми».

– Вы с Джереми не хотите отсюда бежать? Ну, теперь, когда ты совершеннолетняя?

Грейс с удивлением посмотрела на подругу, как будто та натолкнула ее на какую-то важную мысль, а потом весело рассмеялась.

– Ну, такому перспективному офицеру, как Джереми Данверс, бежать с дочерью полковника Норбери только на пользу карьере!

– Да… – разочарованно кивнула Бекки и с задумчивым видом принялась ковырять вилкой ореховое пирожное. – Но ведь ты сама понимаешь, Грейс, что когда-нибудь Джереми станет достаточно богат не только для того, чтобы обеспечить безбедную жизнь вам обоим, но и чтобы понравиться твоему отцу…

Грейс прижалась к подруге.

– Я знаю это.

Бекки облизала вилку и показала ею куда-то в темноту. Грейс разглядела силуэты двух мужчин, неторопливо приближающихся к ним со стороны дома.

– Гляди-ка! Вот и они, легки на помине.

– Ты идешь? – Грейс протянула подруге руку, но та отмахнулась.

– Возвращайся одна, – ответила она. – А я проведу остаток вечера в компании бисквитов с орехами, марципаном и шоколадом.

Грейс рассмеялась и горячо поцеловала подругу в щеку.

– Я тебя люблю, Бекки!

– Я тебя тоже, моя дорогая именинница, – отвечала Бекки, прижимаясь к подруге щекой.

– Я считаю дни, это ожидание сведет меня с ума, – говорил Стивен.

– Уверен, что у тебя все будет в порядке.

Стивен пожал плечами. Возражения вмиг вылетели из головы, когда он увидел Грейс.

– Джереми, я уже ушел, – подмигнул он другу, всплескивая руками.

– Стиви…

Грейс ухватила брата за рукав. Она умоляла его остаться, хотя и не вполне была уверена в том, что действительно хочет этого.

– Все хорошо, – прошептал Стивен, целуя сестру в ухо.

И, заговорщицки подмигнув, пошел прочь, держа в одной руке бокал и глубоко засунув другую в карман брюк. Грейс видела, как он пробирался между гостями своей расхлябанной, ленивой походной. Стивен выглядел таким потерянным, что сестре стало жаль его.

– Твой брат не военный, – заметил Джереми.

– Ты прав. – Она подняла на него взгляд, полный горечи. – Только не думай плохо о полковнике. Он хороший отец, но…

– Прежде всего офицер? – докончил за нее Джереми. – Я знаю. Мой тоже был таким: сначала солдат, потом отец.

– Был?

– Несколько лет назад он умер. – Голос Данверса звучал жестче, чем обычно.

Щеки Грейс запылали.

– Я не знала, прости… – Она хотела взять его за локоть, но Джереми стряхнул ее руку.

– Ни к чему трубить об этом во всеуслышание. – Он отвернулся, потягивая вино. – Достаточно того, что я о нем помню. Видишь ли, Грейс, – продолжал он, теперь уже почти грубо, – некоторых вещей ты до сих пор обо мне не знаешь…

– И в этом виновата я?

Она хотела, чтобы это прозвучало как шутка, но вышло довольно подавленно, хотя и доверительно.

– Нет. – Джереми поджал губы. – Дело только во мне.

Есть тени, есть и свет. Есть свет, есть и тени.

– Я хотела поблагодарить тебя еще раз, – прошептала она. – За книгу.

Джереми слегка выпятил нижнюю челюсть и будто задумался.

– Крайне неудачный выбор.

– Я так не считаю, – улыбнулась Грейс. – Совсем напротив.

Их взгляды встретились. Джереми взял руку Грейс и поднес к своим губам так, что она сквозь шелковую перчатку почувствовала его горячее дыхание. На этот раз глаза его оставались открытыми, и вот уже в который раз Грейс показалось, что он разглядел в ней нечто такое, чего, кроме него, не видел никто.

– И как долго ты еще намерен это терпеть? – Сесили показала подбородком в сторону Джереми и Грейс, чьи фигуры черными силуэтами вырисовывались на фоне сумерек. – Как ты можешь оставаться таким спокойным, когда он так бесцеремонно втискивается между вами?

Леонард в задумчивости разглядывал бокал в своей руке.

– А знаешь, я ее понимаю, – неожиданно произнес он. – Джереми другой. Он не такой, как все мы, с кем ей до сих пор приходилось иметь дело. И это должно было произвести на нее впечатление. С ее-то тягой ко всему необычному…

Некоторое время Сесили молчала.

– Ты можешь потерять ее, если будешь недостаточно осторожен, – заметила она наконец.

Ее голос звучал мягко, почти с нежностью.

На лице Леонарда мелькнула улыбка.

– Нельзя потерять то, что вошло тебе в плоть и кровь. Грейс давно уже стала частью меня самого, поэтому она останется со мной навсегда.

Сис осторожно коснулась его пальцев.

– А не кажется ли тебе, что…

– Нет! – Это слово резануло ее слух, как осколок стекла. – В сентябре мы разъедемся по своим полкам, и, в то время как Джереми будет год за годом коротать в бог знает каком отдаленном гарнизоне, я через пару лет вернусь сюда, к Грейс. – Тут его голос словно растаял. – Не успеет закончиться это лето, как она его забудет. Постоянство никогда не было ее сильной стороной.

Сесили прижалась к брату, обхватив его локоть обеими руками, и посмотрела на него снизу вверх. Его глаза неотрывно следили за темными силуэтами, которые снова пришли в движение. Они не касались друг друга, но приблизились настолько, что это стало почти неприличным. Похоже, Джереми и Грейс слишком увлеклись беседой.

– Она принадлежит мне, Сис, – повторил Леонард. – И когда-нибудь она об этом вспомнит. Я знаю.

10

На несколько часов почтенное здание Королевского военного училища превратилось в сумасшедший дом. Сто двадцать молодых людей толкались возле кабинета заместителя коменданта, чтобы отыскать свои фамилии в списке на двери. Возгласы удивления сменялись криками радости. Одни хлопали друг друга по плечам и обнимались, другие облегченно вздыхали, у третьих от радости подкашивались колени. Были и те, кто разочарованно прикусывал губу или тут же опускался на ступеньки и, раздавленный позором, обхватывал руками голову, представляя себе состояние родителей, наверняка уже получивших известие о его неудаче.

– Четырнадцатый! Четырнадцатый! – вопил Саймон, восседая на закорках у Ройстона, при виде внушительной фигуры которого кадеты бросались врассыпную.

В одной руке Саймон Дигби-Джонс сжимал фуражку, в другой держал конверт из военного министерства, какие заместитель коменданта со словами поздравлений вручал всем выпускникам.

– Че-е-тырнадцатый! – пропел Саймон, наклоняясь к Фредди Хаймору и не обращая внимания на его озабоченную физиономию.

Рядом смеялся Леонард, приобняв одной рукой словно окаменевшего Джереми и положив другую на плечо Стивену, на лице которого играла блаженная улыбка.

– Надеюсь, счастье и впредь будет благоволить нам и мы больше никогда не увидим этой мрачной рожи, – кивнул Лен в сторону Фредди.

– О, священный мешок с сеном, ты становишься тяжелым. – Уже во дворе Ройстон попытался сбросить Саймона и запыхтел при этом, как норовистая крестьянская лошадка. – Как видно, в последние несколько недель ты питался не одним только воздухом любви!

Он сорвал с головы фуражку, которая сползла ему на затылок, и рухнул на газон.

– Разве я не говорил, что тринадцать для меня – самое счастливое число!

Ройстон утер с лица обильный пот и, широко улыбаясь, обвел глазами нежившихся на траве товарищей.

– А разве сегодня не девятнадцатое? – удивился Леонард. – Прекрасный день, как девятнадцатая весна известной молодой особы… – Тут Ройстон принялся колотить Лена своей фуражкой, и тот захлебнулся от хохота.

– Захлопни рот и вскрой наконец свое письмо! – оборвал его Эшкомб.

Все замолчали. Наступила торжественная и пугающая минута.

– Давай, Джереми, ты старший, – толкнул приятеля Саймон.

Джереми равнодушно смотрел на конверт в своей руке, вдруг ставший тяжелым, как кусок свинца. Сегодня он был потрясен, увидев свою фамилию четвертой в списке, сразу после Леонарда, от которого отстал на целых пять очков. Он снова начал роптать на судьбу, как в прежние времена, а при мысли о возвращении в свой полк, к старым сослуживцам, которые будут насмехаться над честолюбивыми планами его молодости, у Джереми на затылке волосы вставали дыбом.

– Нет, сначала ты. – Данверс медленно положил свое письмо на землю.

С сияющим лицом Саймон разорвал конверт и ахнул.

– Что?

– Говори же!

– Ну!

Дигби-Джонс упал на спину, прижимая к груди листок, и заболтал ногами.

– Королевский Суссекский, – выдохнул он в небо, которое никогда еще не казалось ему таким голубым. – Первый батальон.

Никто из товарищей не позавидовал ему, хотя каждый из них был бы рад получить место в этом полку. Он образовался в ходе последней успешной реформы армии в результате слияния двух полков, и первый его батальон имел действительно славную, почти двухвековую историю: Гибралтар и Квебек, Мартиника и Гавана, Санта-Лючия и Майда… Служить там считалось большой честью. Не менее радовало и то, что полк стоял в Чичестере, симпатичном старинном городке с готическим кафедральным собором нормандской эпохи.

Чичестер располагался между холмами Сауз Даунса и побережьем, на плодородной равнине Западного Суссекса, неподалеку от портового городка Хаванта и всего в сорока пяти милях к югу от Гилфорда. Через него проходила железнодорожная ветка, связывающая Ватерлоо и Портсмут.

Ада будет совсем рядом!

Нависшая тишина разразилась бурным ликованием.

– Давай, Стиви, теперь ты!

С утра Стивен ходил как пьяный. Вопреки всем ожиданиям, он не только выдержал экзамен, но и оказался в списке на почетном одиннадцатом месте и до сих пор не верил своему счастью.

Когда он развернул листок, глаза его вспыхнули, а потом лицо расплылось в широкой улыбке.

– Королевский Суссекский. Первый батальон.

Ошарашенный, он не замечал ни дружеских тычков, ни поздравлений, ни радостных возгласов.

– Возраст любви, дорогой друг. – Ройстон толкнул Леонарда, который был на два месяца старше его, и указал на конверт в его руке.

Лен уверенно сорвал печать и обвел приятелей сияющим взглядом.

– И я с вами, ребята!

Аплодисменты в его честь еще не смолкли, а Ройстон уже успел вскрыть свой конверт. Пробежав глазами листок, он прикрыл ладонью глаза и глубоко вздохнул:

– Нет, нет, это было бы слишком хорошо…

Потом поднял голову, безнадежно махнул рукой и мрачно кивнул, оглядев сочувственные лица приятелей. Вдруг уголки его рта лукаво задергались:

– Ну что ж, придется мне потерпеть вас еще немного…

– О черт!

– Проклятье, Рой, как ты нас напугал!

– Поздравляю, старый пустомеля!

Под градом тумаков, тычков и похлопываний массивная фигура Ройстона оставалась неподвижной, в то время как с губ не сходила печальная усмешка.

Теперь взгляды всех четверых устремились на Джереми, равнодушно разглядывавшего бумагу в своей руке.

Его надежды на место в Королевский Суссекский таяли с каждым вскрытым письмом, пока, согласно всем законам теории вероятности, окончательно не сошли на нет. Однако чувство справедливости позволяло ему рассчитывать, по крайней мере, на не менее почетное назначение. Может, в Королевский Западно-Суррейский в Гилфорде или в Беркширский в Ридинге… Однако какое бы решение ни было принято на авеню Конной Гвардии в Лондоне относительно кадета Данверса, менять его было уже поздно. На этом листке писали, словно вырезали на камне.

Внешне невозмутимый, но с натянутыми до предела нервами, Джереми развернул бумагу. Между его сдвинутыми бровями появилась складка, в то время как глаза, темные и блестящие, как два отполированных камня, снова и снова пробегали роковые строчки.

– Ну же, не томи!

– Что там?

– Королевский Суссекский, Первый…

Голос у Ройстона был сухой и тихий, похожий на шуршание листьев осенью.

Курсанты взвыли, как стая волков, и все четверо повалились на траву, где еще долго катались, толкаясь, обнимаясь и хохоча от счастья.

Приоткрылась дверь, за которой лежал мир, полный неожиданностей и приключений. А они были непобедимы как боги, и сила била из них ключом.

Наконец посреди всеобщей неразберихи и ликования Саймон запрокинул голову и провозгласил, тыча пальцем куда-то в небо:

– Мы – самые-самые! И нам принадлежит мир!

11

На рассвете сильный ливень словно вымыл висевшую в воздухе летнюю пыль. Солнце еще разгоняло последние тучи, наполняя мир бледно-золотистым светом, мокрые листья походили на изумруды, а фасад здания Королевского училища сверкал, словно был сделан из тончайшего фарфора.

Гремевший над плацем радостный марш никого не мог оставить равнодушным: ни коменданта вместе с его заместителем в увешанных орденами и медалями мундирах, ни офицеров и профессоров с воспитателями, чья небесно-голубая форма казалась прозрачной и переливающейся в лучах солнца, как стрекозиные крылья.

Одни только лошади, бока которых лоснились, отражая блеск парадного убранства, оставались невозмутимы. Лишь их не трогали салюты, громовые приказы и взрывы аплодисментов.

Легкие платья – белые, голубые и розовые, – купленные или сшитые специально по этому случаю, с кружевами, воланами, оборками и драпировкой из тюля, воскрешали в памяти обстановку воскресного дня в летнем саду. Разноцветные ленты на шляпках и изящных зонтиках трепетали, как крылья бабочек. Костюмы мужчин – котелки, цилиндры и сюртуки с накрахмаленными белыми сорочками – настраивали, напротив, на серьезный лад. Между ними мелькали мундиры военных – зеленые, красные, серые, действующих и ушедших в историю полков, – один взгляд на которые навевал воспоминания о славных победах прошлого.

Но и они не могли отвлечь внимание от героев дня. Повседневную синюю форму кадеты сменили на парадную, ало-черную, с золотыми пуговицами. Их стройные колонны тянулись по плацу сверкающими змеями, так что у зрителей перехватывало дыхание.

– Невероятно! Она опять за свое! – простонала Сесили, неотразимая в своем легком платье с незабудками на кремовом фоне.

Ее слова относились к Бекки, которая пробилась в первый ряд с букетиком полевых цветов в руке и оттуда посылала Стивену воздушные поцелуи.

– Оставь ее в покое, – сердито одернула подругу Грейс. – В конце концов, это касается только ее и Стивена.

– Сесили! – Сис повернула голову, почувствовав на своем плече руку Констанс Норбери. – Прошу тебя, будь помягче с Бекки. Не каждому, как тебе, посчастливилось вырасти рядом с гувернанткой и матерью и во всех тонкостях изучить этикет.

Щеки Сис залила легкая краска.

– Конечно, леди Норбери, простите меня…

Однако стоило ей повернуть голову в сторону кадетов, как на лице снова появилась злая гримаса.

– И все-таки она ведет себя возмутительно. – Сис с вызовом скосила глаза в сторону Грейс.

Та же глядела куда-то вперед, поверх зеленой с лентами шляпки Ады.

– Прошу прощенья…

Сесили внимательно следила, как Грейс пробиралась сквозь толпу, то там, то здесь останавливаясь, чтобы ответить на приветствия. Сесили даже привстала на цыпочки, чтобы разглядеть ту, к кому направлялась Грейс. Однако чопорная дама средних лет в неброском платье в сероватых и бледно-коричневых тонах показалась ей незнакомой. Сис пожала плечами и снова сосредоточилась на выпускниках, один из которых выглядел сегодня особенно потрясающе.

Грейс застыла в нерешительности: не ошиблась ли она? Светлые пепельные волосы под скромной шляпкой, загорелое, но от природы, по-видимому, бледное лицо, черты которого нельзя было назвать ни изящными, ни грубыми, – во всем этом как будто не усматривалось ни малейшего сходства с Джереми. И в то же время эта женщина чем-то напоминала его. Быть может, причиной тому был невидимый барьер, отделявший ее от остальной публики, за которым она, казалось, чувствовала себя пусть и не вполне комфортно, зато более-менее уверенно.

– Простите… миссис Данверс?

Серые глаза испуганно заблестели, однако женщина тут же взяла себе в руки.

– К вашим услугам.

Вблизи ее лицо оказалось жизнерадостным, несмотря на усталость в глазах. Грейс поняла, что миссис Данверс еще довольно молода, хотя в уголках рта и по линии носогубного треугольника уже пролегали глубокие морщины – признак нелегкой жизни.

Грейс широко улыбнулась и протянула ей открытую ладонь.

– Прекрасно, рада вас видеть! А я – Грейс, Грейс Норбери.

На лице дамы отразилось удивление, судя по всему, имя Грейс она слышала впервые.

– Сестра Стивена, – пояснила Грейс. – Они с Джереми друзья и вместе сидят на занятиях. Мой отец – профессор тактики, и Джереми бывал у нас на выходных…

Грейс невольно повышала интонацию к концу каждой фразы, словно задавала вопросы.

– В самом деле? – Миссис Данверс неохотно взяла руку Грейс и теперь смотрела на нее скорее с любопытством.

Некоторое время Грейс чувствовала себя неловко, однако вскоре лицо миссис Данверс прояснилось, она от души рассмеялась и крепко пожала руку новой знакомой.

– Ах, простите меня… Видите ли, мой сын никогда не отличался общительностью.

В мгновенье ока скованность в ее движениях исчезла, и Грейс словно физически ощутила исходящее от миссис Данверс тепло, которое окутало ее, окружив атмосферой домашнего уюта.

– Позвольте с вами не согласиться, Джереми вовсе не таков, – смеясь, возразила Грейс. – Кстати, от имени своих родителей и от себя лично поздравляю вас с выпускником! Вы, наверное, гордитесь своим сыном!

– Горжусь? – повторила миссис Данверс, словно пробуя это слово на язык.

Она сразу посерьезнела и снова замкнулась в себе, будто захлопнула перед носом собеседницы дверь. Отыскав глазами сына, она помахала ему рукой и повернула к Грейс лицо с чуть приподнятыми уголками губ. Это была так знакомая Грейс полуулыбка Джереми.

– Я рада, что он достиг того, к чему так стремился. – Миссис Данверс произносила слова медленно, будто с трудом ворочала языком. Джереми тоже иногда говорил так. – И, что бы он там ни думал, очень уважаю его за то, что он так и не поддался на мои уговоры…

Воздух вибрировал от барабанной дроби, громовых команд и металлических звуков духового оркестра, но Грейс в полной мере ощутила всю тяжесть невысказанного, оставшегося за этими словами.

– Позвольте представить вас моей матери, – неожиданно предложила Грейс. – Она будет рада познакомиться с вами.

Миссис Данверс нерешительно посмотрела туда, куда указывала Грейс. Толпа как раз расступилась, и им хорошо было видно, как Констанс Норбери танцует вальс, держа за руки какую-то маленькую девочку. Грейс знала, что ее мать умеет расположить к себе даже самых застенчивых и мрачных людей, и в очередной раз надеялась на ее обаяние. Постепенно Грейс почувствовала, как тяжелый, пронизывающий взгляд ее собеседницы смягчился и в воздухе будто снова потеплело.

– Разумеется. С большим удовольствием, мисс Норбери, – ответила миссис Данверс.

– Она хорошо подумала? – Леди Эвелин то раскрывала, то схлопывала веер, блуждая взглядом по спортивному залу Сандхёрста, превращенному в тот вечер в бальный. – Пусть не обольщается ни богатством, ни титулами. – Брови графини поднялись. – Кому как не мне знать, чего это может ей стоить!

Турники, перекладины, рапиры и прочий спортивный инвентарь отнесли в подсобку. Теперь почти ничто не напоминало о тех мучениях, которым некогда подвергали здесь молодых людей: о жгучей боли в мускулах, о поте в три ручья и о сложнейших трюках на грани профессиональной акробатики. Вместо этого зал наполняла легкая танцевальная музыка, – вальсы, кадрили, мазурки, – редкая в этих суровых стенах, привычных скорее к громовым маршевым раскатам.

Тафта и крепдешин, муслин и тюль в оторочках из перьев и меха сверкали и переливались самыми невообразимыми оттенками, от бирюзового до небесной сини, от лимонно-желтого до зелени незрелых яблок, от пурпурного и кораллового до ультрамарина, от слоновой кости до темного серебра. Вечерние туалеты дам делали зал похожим на оранжерею, наполненную цветущими туберозами, лилиями и орхидеями, над которыми порхали тропические бабочки и райские птицы. Несмотря на открытые настежь зарешеченные окна, воздух, пропитанный испарениями пота и парфюмерии, оставался тяжелым.

– Я прошу тебя, Эвелин…

По голосу лорда Эшкомба чувствовалось, как ему наскучила вся эта суматоха. С каким удовольствием он укрылся бы от нее в стенах родного дома или отправился бы бродить по окрестным лугам с ружьем за плечами в сопровождении своры охотничьих собак!

– Нет, Натаниэль, – возразила леди Эвелин, не глядя на супруга. Сейчас ее внимание полностью сосредоточилось на молодой паре, проплывающей мимо них в темпе вальса и, судя по тому, как графиня поджала губы, не вызывающей у нее никаких теплых чувств. – Похмелье будет тяжким, и родительский долг обязывает меня не допустить непоправимого! – Миссис Эшкомб угрожающе возвысила голос. – Как будто у меня других забот нет…

Высокая и очень тонкая, с аристократическими чертами лица, леди Эвелин походила на породистую лошадь, особенно когда горячилась. Она перевела серые глаза на своего первенца.

– У леди Сесили есть вкус и стиль. Не могу взять в толк, как она могла тебя выбрать?

– Благодарю за предупреждение, матушка, – сухо ответил Ройстон, словно не расслышав последних слов, – но ваше родительское благословение – вот единственное, о чем я прошу.

– Зачем оно тебе? – удивилась леди Эвелин. – Скоро ты станешь совершеннолетним и тогда сможешь делать, что захочешь, в чем, впрочем, тебе и так никогда никто не препятствовал. Взгляните-ка, дорогие мои. – Графиня ткнула сложенным веером в сторону половиц, на которых, несмотря на тщательную полировку, виднелись многочисленные царапины и трещины – красноречивые свидетельства их почтенного возраста. – И туда. – Веер описал дугу и остановился в направлении шторы, из-под которой торчала плохо спрятанная трапеция и кольцо. – Поневоле начинаешь сомневаться в могуществе нашей империи, если даже в Сандхёрсте для такого вечера, как сегодняшний, не нашлось лучшего помещения. – Графиня вздохнула. – Не говоря уже об этих жалких бумажных гирляндах.

Отец с сыном понимающе переглянулись. Граф положил левую руку на плечо Ройстона, а правой сжал его ладонь:

– Мое благословение у вас есть в любом случае…

– Могу ли я надеяться, мисс Норбери… – Родерик Эшкомб остановил свои детские светло-серые глаза на Грейс. – Если вы, конечно, не приглашены, не помолвлены и никому ничего не обещали…

Грейс рассмеялась.

– Не приглашена, не помолвлена, это так, мистер Эшкомб. Но, увы, обещала.

– Это невозможно! – вскричал возмущенный Родерик Эшкомб. – Что это за джентльмен, который может так долго ждать танца с такой дамой, как вы…

– Спокойно, Грейс, спасение близко, – улыбнулся Ройстон, хватая Грейс за локоть.

– Эй! – запротестовал Родерик. – У тебя уже есть дама сердца, зачем тебе еще одна?

– Утри пот за ушами, братец. Может, тогда найдешь себе даму по возрасту.

Он стукнул брата по спине и потащил Грейс на середину зала.

Бледное, бесформенное лицо Родерика сразу помрачнело. Проводив пару глазами, он вздохнул, однако почти тотчас оживился и занялся поисками новой жертвы.

Ройстон отвел Грейс в угол зала.

– Я хочу попросить тебя об одном одолжении, – сказал он. – Собери наших снаружи, возле двери. Сис и я хотим вам кое о чем сообщить. Лен уже знает.

Грейс схватила его за руку. Сердце ее забилось, глаза заблестели.

– Так, значит, вы…

Ройстон приложил указательный палец к ее губам и хитро подмигнул. После чего, курсируя между гостями, направился к коменданту и, щелкнув каблуками, о чем-то с ним заговорил. Грейс пожала плечами и, вновь погрузившись в суету бала, как рыба в морские волны, отправилась на поиски своих.

– Ну, что скажешь? – Бекки подбоченилась и закрутила головой. Стивен округлил глаза. – Как тебе моя новая прическа? – подсказала она, возвысив голос.

Стивен перевел взгляд на ее подколотые изящными шпильками волосы, однако, как ни старался, не мог понять, в чем состояла новизна прически и чем она отличалась от других. Тем не менее он давно уже знал от своих сестер, что на этот вопрос Бекки, как и на другие ему подобные, существует один-единственный возможный ответ:

– Да… очень мило.

Несколько секунд Бекки сияла от счастья, а потом ее лицо омрачилось.

– Как тебе больше нравится, так или как я обычно ношу? – недоверчиво спросила она.

Стивен беспомощно опустил взгляд. В последнее время он все чаще чувствовал себя неловко в присутствии Бекки. Вероятно, он был последним, кто заметил, что она видит в нем больше, чем просто брата лучшей подруги. Это произошло в год окончания школы в Челтенхэме или накануне поступления в училище. Влюбленность Бекки стала для него маленьким потрясением, с которым он долго не мог мысленно примириться. Постепенно, осознавая этот факт, он стал смущаться и теряться в ее присутствии, пока наконец панический страх провалиться на экзаменах и не оправдать надежд отца не взял верх над всеми остальными его чувствами. Только теперь, когда стало ясно, что он не только не подвел отца, но и превзошел самые смелые его ожидания, а служба в полку и перспектива расстаться с приятелями больше не пугала, Бекки снова возникла в поле его зрения.

Вот и сейчас, когда она стояла перед ним в своем нефритового оттенка платье, достаточно узком, чтобы подчеркнуть округлость бедер, и достаточно декольтированном, чтобы обратить внимание на пышную грудь, он не мог не признать ее по-своему очаровательной.

Ему всегда нравилась, что она весела, забавна и никогда не обижается всерьез, но можно ли было назвать это любовью? Здесь отсутствовало что-то самое важное, что он видел и в отчаянных перепалках Ройстона и Сесили, и в скрытой, похожей на невидимую искру взаимной страсти Грейс и Джереми, и в таинственной, почти магнетической силе, которая все очевиднее притягивала друг к другу Саймона и Аду. Не умея найти подходящего слова для своего отношения к Бекки, Саймон не мог ни оттолкнуть ее, ни поддаться ее настойчивости. И его ответ на последний ее вопрос отличался все той же неопределенностью:

– Оба варианта одинаково хороши. Правда…

Стивен с облегчением вздохнул, когда увидел приближающуюся к ним Грейс. Одной рукой сестра взяла его под локоть, другой обхватила Бекки за талию и увлекла их обоих в сторону.

– Есть важная новость, – прошептала она. – Через пять минут встречаемся во дворе.

Бекки округлила глаза:

– Что? Что случилось?

Ада была готова провалиться сквозь землю, когда Саймон повел ее через зал знакомиться с родителями.

Собственно, она прекрасно понимала, что лучшего случая не будет. Выпускной бал – прекрасный повод, чтобы представить ее без лишней суеты и церемоний.

– Мама, папа! – Саймон пару раз кивнул и самоуверенно вздернул подбородок. Глаза его светились от счастья. – Позвольте представить вам мисс Аду Норбери. Ада, это моя мама, леди Элфорд. Мой отец, лорд Элфорд.

Лицо матери Саймона не отличалось правильностью, поэтому красавицей ее назвать было трудно. Однако моложавый вид, сияющая кожа оттенка светлого фарфора и медно-рыжие волосы делали ее вполне привлекательной женщиной. Очевидно, мечтательные глаза и широкий рот Саймон унаследовал от нее.

Барон Элфорд в свои почти шестьдесят был ниже куда более юной супруги почти на полголовы. В нем чувствовалась надежность, почти непоколебимость, как в старых дубах, окружавших Шамлей Грин. Глядя на него, легко было предсказать, как с возрастом будет меняться внешность Саймона.

Больше всего на свете Аде хотелось убежать. Однако не менее сильным было желание поближе познакомиться с обоими и произвести на них благоприятное впечатление. Опираясь на руку Саймона, она сделала киксен.

– Лорд Элфорд, леди Элфорд, добрый вечер.

– Добрый вечер, мисс Норбери. – Нежный, обволакивающий голос баронессы напомнил Аде волны Средиземного моря. От ее стеснительности вмиг не осталось и следа. – С вашими родителями, сестрой и братом мы имели удовольствие познакомиться еще осенью. Максвелл, ты помнишь Норбери?

– Конечно! – Голос барона был низким и теплым и придавал ему неотразимое обаяние. – Благословенны сэр Уильям и леди Норбери, имеющие двух таких прекрасных дочерей.

Ада покраснела до кончиков волос, однако вскоре снова забыла о своем смущении.

– Вы ведь долго пробыли за границей, не так ли? – осведомилась мать Саймона.

– Да, на континенте. Чуть больше года.

Правая рука Ады, судорожно сжатая в кулак в шелковой перчатке, несколько расслабилась.

– Саймон тоже ездил в Италию прошлым летом, о чем, конечно, уже успел вам сообщить. Что же касается нас, – леди Элфорд укоризненно посмотрела на мужа, – последний раз мы выезжали почти три года назад. С тех пор у нас то свадьбы, то помолвки, то крестины… Ни на что другое времени просто не остается. Однако надеюсь, мы еще свое наверстаем. – Она ласково погладила рукав смокинга мужа – жест, который тронул Аду до глубины души. – И как вам на юге?

Под взглядом леди Элфорд, таким внимательным и искренним, на душе у Ады сделалось легко.

– Прекрасно! – воскликнула она. – Хотя я чаще вспоминаю время, проведенное в Париже.

– В ваших словах звучит тоска. – Улыбка леди Элфорд сделалась печальной. – Знаете, каждый раз, когда я слышу или читаю о Париже, представляю себе влюбленную пару или молодоженов во время медового месяца и думаю о той головокружительной страсти, которую невольно внушает нам этот город.

На этих словах Ада окончательно избавилась от своей застенчивости, которая будто растаяла, как островки последнего мокрого снега под лучами мартовского солнца.

– Именно это я и чувствовала! – воскликнула Ада. – Один только этот свет, который так мягко обозначает предметы и делает краски чуть приглушенными. Неудивительно, что этот город всегда вдохновлял художников. Париж заставляет нас мечтать. Скажу больше, он окрыляет!

Сама того не замечая, Ада взяла уверенный тон, даже начала отчаянно жестикулировать, и глаза ее загорелись. Леди Элфорд наблюдала за ней с нежностью.

От живописи и архитектуры они перешли к музыке, а потом от Парижа к Риму, который обе признали городом несокрушимой жизненной силы, позволившей ему нарастить могучую мускулистую плоть на высохший скелет античности.

Внезапно взгляд Ады упал на Грейс, которой танцующие пары мешали пробиться к ней и Дигби-Джонсу. Мисс Норбери знаками пыталась объяснить Аде, что им с Саймоном нужно выйти наружу. Ада неохотно кивнула. Ей не хотелось покидать общество леди Элфорд, разве что на короткое время.

– Если будете зимой в Лондоне, добро пожаловать с нами в Оперу, – пригласила леди Элфорд. – Наша ложа всегда в вашем распоряжении.

Ада было подумала, что ей надо будет спросить разрешения родителей. Однако все сомнения тут же отступили перед захлестнувшей ее волной счастья.

– С огромным удовольствием, леди Элфорд, – ответила она.

Лицо лорда Элфорда светилось гордостью за его непутевого сына, ставшего наконец на путь исправления. И Саймон под сияющим взглядом отца стал как будто выше ростом.

На улице стояла прохладная июньская ночь, и кожа на руках Грейс сразу стала гусиной. Туфли ступали по высохшей за день земле, под подошвами мягко шуршала сухая трава. Где-то неподалеку затянул трель одинокий кузнечик, но тут же смолк. Грейс прислушивалась к голосам, доносившимся из спортивного зала. Там сыновья принимали поздравления от своих отцов и выслушивали их советы на будущее; дочери расхваливали перед родителями достоинства своих избранников или обдумывали предложенные матерями кандидатуры; расстававшиеся на неопределенный срок сокурсники клялись в вечной дружбе; влюбленные шептали друг другу на ушко нежности, обещали достать звезды с неба и срывали поцелуи, думая, что этого никто не замечает. Во избежание сюрпризов, которых можно ожидать от молодых, влюбленных и соскучившихся по свободе людей, офицеры время от времени обходили территорию училища. Сейчас в поле зрения одного из таких патрулей попала группа юношей, расположившихся с бокалами в руках на поле для крикета.

– Ну, теперь гуляй всю но-очь… – хрипло протянул один из них, поднимая глаза к небу. – Потому что… Шам-пус-Чар-ли-я-зо-вусь! Да! – Заметив Грейс, молодой человек на коленях развернулся к ней и, театрально воздев руки, пропел еще раз: – Шам-пус-Чар-ли-я-зо-вусь! Ну-те-перь-гу-ляй-всю-но-очь…

Грейс рассмеялась, пробегая мимо него, и внезапно встретилась глазами с лейтенантом Меллоу.

– Добрый вечер, мисс Норбери. Все в порядке? – осведомился тот.

Рядом с ним стоял еще один знакомый Грейс офицер.

– Добрый вечер, лейтенант Меллоу, лейтенант Смит. Все в порядке, благодарю вас, – ответила Грейс.

Со стороны могло показаться, что она бесцельно слоняется по территории, однако это было не так. Подобно стрелке компаса, всегда устремленной на север, направление ее маршрута неизменно отклонялось в сторону площадки для игры в поло, на самом краю которой она не столько различала, сколько предчувствовала знакомый силуэт.

– Привет, – тихо сказала Грейс, приблизившись.

Джереми повернул голову. Лицо его казалось спокойным, как будто он ждал здесь только ее.

– Привет, Грейс.

Некоторое время они стояли рядом, вслушиваясь в стрекот сверчков и голоса ночных прохожих. Из зала доносилась бравурная танцевальная музыка. Подвыпившие новоиспеченные офицеры продолжали воспевать шампанское и прочие радости жизни. Наконец молчание стало для Грейс невыносимым.

– Тебе не очень-то здесь весело, как я погляжу? – спросила она.

Джереми глотнул из своего бокала и кивнул.

– Твоей матери здесь тоже некомфортно, так мне показалось, во всяком случае.

Грейс запнулась, словно спохватилась, что сказала лишнее. Джереми понял ее замешательство.

– Мы не привыкли к таким праздникам, – поспешно пояснил он. – Она была здесь только ради меня.

– Так она уже уехала? – испуганно спросила Грейс.

– Я только что отвез ее в гостиницу в деревне, утром она первым поездом отправится домой. – Джереми крутил в руке бокал, на котором играли блики света. – Спасибо, что представила ее леди Норбери… и хорошо, что вы немного поговорили друг с другом.

– Но это естественно, – улыбнулась Грейс.

– Нет, Грейс, и ты сама знаешь, что это не так. – Джереми задумчиво выпятил подбородок. – И это было действительно очень мило с твоей стороны…

Грейс быстро опустила голову. Она не хотела, чтобы Джереми видел, как ее порадовал его комплимент. Некоторое время она, прикусив нижнюю губу, водила носком туфли по траве, а потом глубоко вздохнула и подняла голову.

– Похоже, ей не нравится твоя будущая профессия.

Джереми застыл, не успев донести бокал до рта.

– Это она тебе сказала?

– Она выразилась иначе, но я поняла, что дело обстоит именно так.

Джереми сосредоточился на бокале, а потом вдруг не то фыркнул, не то прыснул от смеха.

– И в этом ты вся. Любого вывернешь наизнанку.

– Должно быть, это у меня от матери, – небрежно отвечала Грейс. – Хотя… – добавила она, – все мы так или иначе выворачиваемся наизнанку друг перед другом, кроме…

– Кроме меня, я знаю, – весело кивнул Джереми, однако тут же посерьезнел. – Ты права, она недовольна. Она хотела, чтобы я выбрал себе другое дело. – Он вздохнул. – Тем не менее она жертвовала всем до последнего пенни, чтобы дать мне возможность учиться в Сандхёрсте. И я помню об этом.

Не похоже, чтоб Джереми был хоть немного навеселе, и все-таки в этот вечер он казался Грейс менее сдержанным, чем обычно. И эта открытость делала его неотразимо обаятельным, так что Грейс тут же захотелось прильнуть к нему и ткнуться лицом в его плечо. Но она не решалась. Только не в этом месте, где уединение – лишь иллюзия и они в любой момент могут попасться на глаза случайному человеку.

– Но чем твоей матери не нравится карьера офицера? – спросила Грейс. – В конце концов, твой отец тоже был военным.

– Поверь, Грейс, жизнь с моим отцом не была праздником! – Джереми махнул в сторону залитого огнями спортзала. Потом потоптался, перенеся вес на другую ногу, склонил голову на плечо, глубоко вздохнул и уставился в темноту между стволами деревьев, кроны которых серебрились в лунном свете. – Моя мать, – медленно начал он, – лучше кого бы то ни было знала, что может сделать с человеком война. Отец… – Тут Джереми еще раз вздохнул, как будто каждое слово давалось ему с трудом. – Человек, за которого она выходила замуж, остался там, в Крыму. Вернулся другой. Мне в каком-то смысле было проще, ведь я не знал того, первого. – Он потер уголок рта костяшкой большого пальца. – Понятно, что она не желала такой судьбы своему единственному сыну.

– Тем не менее ты на это решился? – осторожно спросила Грейс.

– Да, тем не менее, я на это решился. – Джереми издал короткий смешок, который будто застрял у него где-то в горле. – А что мне оставалось делать? Спросить своего дядю, не нужен ли ему в хозяйстве работник? Или устроиться мальчиком в лавку к другому дяде? Но для этого незачем было столько лет протирать штаны в школе при госпитале Иисуса Христа. А для университета я не гожусь: я ведь не прирожденный ученый вроде Стивена! – Сейчас он говорил тише, однако голос по-прежнему был буквально пропитан горечью. У Грейс покраснели щеки, словно она сидела у камина. – Да, я не глуп, Грейс, однако и талантов особых ни к чему не имею, – продолжал Джереми. – Тем не менее я хочу найти себя. И я думаю… нет, я уверен, что мое место в армии… Там у меня получится.

«У тебя все получится, – думала Грейс. – Я в тебя верю». Сейчас все возражения казались ей неуместной риторической чушью. Поэтому она просто положила ладонь на грудь Джереми, в надежде, что он ее поймет. Грейс чувствовала его дыхание под своими пальцами и даже, как ей казалось, биение его сердца. Она вздрогнула от его прикосновения, когда он внезапно принялся гладить пальцами ее затылок. Грейс ткнулась лбом в его ключицу и счастливо вздохнула.

– Вот что я называю практическим умом, – произнес рядом чей-то нетрезвый голос.

Джереми и Грейс переглянулись. В полумраке нарисовался силуэт влюбленной парочки, между тем как пьяный, в котором они узнали Фредди Хаймора, продолжал:

– Сначала он засунул диплом себе в задницу…

– Прошу тебя, Фредди, здесь же леди… – хихикала девица, повисшая на его руке.

– …а теперь, – продолжал Хаймор, не обращая на нее внимания, – цепляется за полковничью дочку, чтобы с ее помощью подняться еще выше…

Пальцы Грейс невольно разжались, хотя она не отняла их, в то время как Джереми, наоборот, еще крепче прижал ее к своей груди.

– Каждому по заслугам, Хаймор, – ответил он.

Фредди Хаймор поднял руку с бокалом и выставил указательный палец в направлении Джереми:

– И ты свое получишь, не волнуйся. Об этом я уже позаботился…

– Фре-едди, – кокетливо простонала девица, дергая его за рукав. – Пойдем же в зал, я хочу танцевать.

Хаймор неохотно поплелся за ней, продолжая грозить Джереми пальцем, пока не споткнулся на своих нетвердых ногах.

Грейс и Джереми стояли неподвижно, так и не разомкнув объятий, как будто окруженные невидимой стеной, защищавшей их от всякого зла. Оба ждали, когда беспокойство, причиненное выходкой Хаймора, уляжется, словно пыль, поднятая с земли порывом ветра.

– Ты ведь не думаешь, что я…. – хриплым от волнения голосом начал Джереми.

– Нет, – выдохнула Грейс, не поднимая глаз. – Конечно, нет.

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, а потом по телу пробежала дрожь.

– Мы из разных миров, Грейс.

Эта его фраза, сухая и жесткая, встала между ними, как дощатый забор. Сердце Грейс забилось сильнее, однако ей понадобилось время, чтобы подобрать нужные слова.

– Неважно, откуда мы, Джереми, – ответила она. – Главное, куда мы идем.

Джереми замялся. Несколько раз он пытался ей возразить, однако как будто не решался.

– Ты действительно так думаешь? – выдавил он наконец.

На ее лице заиграла улыбка, не то дразнящая, не то нежная.

– А ты так плохо меня знаешь? – спросила она, поднимая на него глаза.

Он не ответил, но их диалог продолжался в молчании: Грейс мяла и гладила ладонями его форму, Джереми трогал большим пальцем ее запястье, и оба дышали все глубже.

Наконец Грейс подняла лицо, которое находилось так близко от Джереми, что он, казалось, чувствовал жар ее пылающих щек и аромат волос.

Не сейчас. Не здесь.

Джереми шумно вдохнул и откинул голову назад.

– Разве тебе не хочется танцевать?

Наконец в мягком, маслянистом свете, льющемся из окон спортзала и будто сиянием окружавшем увенчанное остроконечными колоколенками здание, возникли очертания их друзей, которые остановились неподалеку в ожидании. Джереми и Грейс словно оказались в кругу заговорщиков. Они не особенно бросались в глаза, но, судя по кивку, который сделал в их сторону Ройстон, парочку заметили.

– Теперь, когда все мы здесь… – начал Ройстон и откашлялся, прочищая горло. Рядом с ним стояла улыбающаяся Сесили. – Вы не просто мои друзья, – продолжал Эшкомб, собравшись с духом, – вы самые близкие мне на этой земле люди, и жизнь без вас для меня немыслима. Так было и будет впредь, это я вам обещаю…

Голос его дрогнул и на мгновенье затих. Лишь после того, как Сесили прижалась щекой к его руке, Ройстон продолжил:

– Этим летом у нас начнется новая жизнь. Если с сегодняшнего дня мы – офицеры Ее Величества, то с сентября будем стоять на страже мира и покоя нашей страны. И вы, как мои друзья, – он еще раз обвел глазами присутствующих, – должны узнать первыми, что вчера я попросил лорда Грэнтэма уделить мне несколько минут… – Тут приятели оживились и зашумели, и тогда Ройстон, нежно улыбнувшись и коротко взглянув на Сесили, перешел к делу: – Вчера после парада я отвел это милое создание в сторонку и сделал ей предложение. Она ответила «да».

Тут поднялся невообразимый шум.

– Счастья вам обоим!

– Счастья!

– Ну, наконец-то!

– Поздравляю, старина!

– О, Сис, как я за вас рада!

Ада и Грейс кинулись Сесили на шею, в то время как Бекки ограничилась лишь кратким рукопожатием. А потом три девушки повисли на шее Ройстона, а юноши принялись хлопать его по плечу и по очереди обнимали Сис.

– Мы думаем, в августе… – добавила Сесили, сияя от счастья.

– Надеюсь, мне удастся убедить родителей предоставить нам для этой цели Эстрехэм Хаус.

– О да! – воскликнула Сесили. – Я так люблю этот дом!

Большего сказать она не успела. Внезапно танцевальная музыка стихла, и вместо нее послышались нетерпеливые родительские голоса.

– Пойдем! – схватив Ройстона за руку, Сис поспешила в зал.

Остальные последовали за ними.

В переполненном помещении друзьям не нашлось другого места, кроме уголка возле входной двери, когда Сесили и Ройстон смеясь пробирались сквозь толпу. В этот момент на подиум поднялся генерал Фредрик Добсон Миддлтон. Отмеченный самыми высокими наградами королевства за заслуги в войне против коренных народов Новой Зеландии и подавлении восстания в Индии, он и сам был выпускником этого училища, в котором теперь служил комендантом. Неуклюжий и седобородый, держа в одной руке бокал, а другую заложив за спину, он обвел узенькими глазками круг гостей, коллег и своих воспитанников. Убедившись, что его готовы слушать, генерал возвысил голос.

– Леди и джентльмены! Герои нашего сегодняшнего праздника – лучшие из лучших, и они уже доказали это. Большая честь быть принятым в Сандхёрст, но еще бо́льшая – успешно его закончить. И сегодня эти молодые люди стоят на пороге своего будущего, которое готовит им громкую славу. Потому что нет чести выше, чем охранять мир и покой нашего отечества на службе у Ее Величества королевы Виктории. – Он сделал короткую, но многозначительную паузу. – И только один путь можно назвать более почетным, чем этот, а именно… – Он перевел глаза на Сесили и Ройстона, которые стояли возле подиума, попеременно глядя то на генерала, то друг на друга. – А именно – связать свою судьбу с офицером Ее Величества. Леди и джентльмены, я поднимаю этот бокал за леди Сесили Хейнсфорд, которая готова принести эту жертву! За помолвку леди Сесили и лорда Эмори!

Шквал поздравлений и аплодисментов обрушился на Ройстона и Сесили, на сияющих от счастья Хейнсвортов и сдержанных Эшкомбов.

Где-то с краю ликующей толпы стояла Ада, прикусив губу, чтобы не разрыдаться от переполнявших ее чувств. Она вздрогнула, когда кто-то взял ее за плечо, и, подняв глаза, встретила взгляд Саймона. На его лице мелькнул испуг, когда по ее щеке скатилась первая слеза. Их пальцы сцепились, и лица осветились словно одной и той же улыбкой.

Бекки буквально пожирала глазами Стивена, безучастно смотревшего перед собой. Он выглядел печальным и в то же время будто чего-то ждал. Неожиданно Стивен наклонился к ней и шепнул, обдав ухо горячим дыханием:

– Так следующий танец мой, да?

– Котильон, леди и джентльмены! – пронеслось тем временем по залу. – Котильон!

Толпа гостей расступилась, словно воды Черного моря. Матери и отцы, дедушки и бабушки, преподаватели училища со своими женами сдвинулись на край зала, а новоиспеченные офицеры взяли под руку своих дам.

Вскоре одетые в алые мундиры молодые люди выстроились в середине зала четырехугольником и повернулись к своим партнершам, образовавшим вокруг них другой, больший четырехугольник. По знаку капельмейстера полилась медленная, ласкающая слух музыка, и начался танец, очевидно посвященный Ройстону и Сесили, которые стояли в центре обоих четырехугольников и единственные не принимали в нем участия.

Молодая пара оказалась как бы в укрытии и воспользовалась этим обстоятельством, насколько это было возможно. Ройстон приблизился к Сесили плотнее, чем это позволяли правила приличия, и даже успел дважды поцеловать ее в висок, в то время как она прижималась к его плечу то щекой, то лбом, и никто не ставил ей это в укор.

Грейс была готова обнять весь мир. С переполненным пьянящей радостью сердцем она обводила взглядом своих товарищей. Бекки стояла в котильоне напротив Стивена и явно была на седьмом небе. Саймон с Адой вышли из танца и, забыв обо всем, смотрели друг другу в глаза. Леонард только что перехватил бывшую партнершу Дигби-Джонса, к явному удовольствию этой элегантной брюнетки, и сейчас подмигивал ей.

Потом Грейс снова повернулась к Джереми, который не сводил с нее светящихся гордостью и восторгом глаз. Она знала, как выглядит Джереми и в домашней одежде, и костюме для регби, и в синем повседневном кителе. Но ничто не шло ему так, как парадная кадетская форма. Она очень походила на настоящую, офицерскую, и ее яркие, насыщенные тона делали черты Джереми еще выразительнее.

Тут музыка стала оживленнее, и Грейс с Джереми присоединились к танцующим. Он кланялся в такт мелодии, как и остальные джентльмены, а она, как и положено леди, отвечала на каждый поклон книксеном.

– С добрым утром! – шептал Джереми, привлекая ее к себе в первой позиции котильона.

– С добрым утром! – улыбалась Грейс.

12

Сад Шамлей Грин был освещен послеполуденным солнцем. То там, то здесь в листве щебетали птицы; шмели и пчелы, жужжа, зависали над алыми венчиками садовой фасоли. На флоксах, розах и бородатых цветках фуксии сидели, то складывая, то раскрывая крылья, нежные мирмидоны и полосатые крапивницы. Издалека доносилось сонное блеяние овец и чуть слышное журчание речушки Кранлей.

Ада сидела с этюдником на коленях. Поставив одну босую ногу на одеяло, другую – в траву, она корпела над портретом сестры. Грейс возлежала перед ней на боку, облокотившись на руку и устремив мечтательный взгляд в открытую книгу. Другой рукой она гладила свернувшуюся калачиком Табби.

Художница учла все: особенности модели, перспективу, атмосферу, – тем не менее рисунок не складывался. Перед глазами Ады снова и снова возникало лицо Саймона, и пальцы сами собой набрасывали на бумаге его черты. Особенно четко вырисовывался рот, такой желанный, манящий, каким он был для нее все эти последние дни, когда при одном только взгляде на него у Ады сжималось сердце, и она отворачивала покрасневшее лицо.

Украдкой, словно для того, чтобы успокоить свою нечистую совесть, Ада бросила взгляд на мать, сидевшую за столиком под дубом. Леди Норбери писала письма, а ее супруг шелестел страницами газеты. Оба наслаждались тишиной воскресного дня, покоем, который с некоторых пор стал в Шамлей Грин редкостью. С тех пор как с неделю назад Стивен снова занял свою комнату, а Саймон с Джереми поселились в апартаментах для гостей, в доме царило оживление. Уже с раннего утра появлялись Леонард, Сесили и Ройстон с Томми, а когда могла, к ним присоединялась и Бекки.

И тогда наступало время конных прогулок по окрестностям, верхом или в тюльбери, теннисных поединков или вольной борьбы под подбадривающие крики девушек. А вечером в саду устраивали пикники, которые растягивались до полуночи, с лимонадом и закусками, которыми баловала молодежь Берта, со смехом и пустыми разговорами. Друзья вспоминали свои детские проделки, делились планами на остаток лета и дальнейшую жизнь.

Тем более покинутым и скучным казался сегодня Аде родительский дом, как будто общество отца и матери больше ее не устраивало. При мысли об этом ей стало стыдно.

Ройстон и Сесили уехали в Девоншир вместе с лордом и леди Грэнтем, чтобы выбрать в семейной сокровищнице Эшкомбов обручальное кольцо для Сесили. Оттуда они намеревались отправиться в Лондон, чтобы заказать ей платье и подготовить Эстрехэм Хаус к предстоящему торжеству. Поскольку это путешествие предоставляло будущим родственникам прекрасную возможность познакомиться друг с другом, Леонард и Томми тоже присоединились к родителям.

Подавив тяжелый вздох, Ада вернулась к эскизу. Она растерла графит кончиком мизинца, однако тень легла неудачно. Тогда Ада сдвинула брови, склонила голову к плечу и, покусывая губу, принялась вглядываться в модель, пытаясь понять, в чем дело.

– Думаю, на следующей неделе имеет смысл съездить в Лондон и заняться твоим гардеробом. – Голос матери вывел художницу из размышлений. – Как ты думаешь, Ада?

Сердце бешено забилось, ее охватил страх. До сих пор она так и не собралась с духом попросить у родителей разрешения вернуться в колледж. Каждый день она уговаривала себя, что сделает это завтра, и в результате все откладывалось на неопределенный срок.

– Ада?

Она продолжала царапать углем бумагу, не поднимая глаз.

– Я думаю перенести свой дебют в свете, мама, – тихо ответила она.

И сразу почувствовала на себе взгляды родителей и сестры. Даже листья в саду как будто зашелестели громче.

– Но почему, дорогая? – Голос матери звучал озабоченно. – Или опять твои детские страхи? Ни на майском балу в Гивонс Гров, ни на выпускном вечере Стивена мы не заметили, чтобы ты боялась людей. Эти экзамены ты выдержала на «отлично».

– Нет, мама, дело не в этом…

Грейс села, положив руку сестре на колено:

– А в чем, Адс?

Но та лишь трясла головой, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Что случилось, в самом деле? – Беспокойство Констанс Норбери сменилось недоумением.

Ада отложила уголек и обхватила руками колени. Некоторое время она молча наблюдала за Гладди, который сначала нюхал землю и катался на спине, выбрав определенный участок газона, а потом вскочил, встряхнулся и засеменил к дереву, где улегся отдыхать.

– Ада, мама задала вопрос, – осторожно напомнил полковник.

Сердце затрепетало. Сейчас или никогда. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней был Саймон. Она будто слышала его голос, шепчущий на ухо: «Ты сможешь, Ада. Я знаю, у тебя получится».

Она глубоко вздохнула и повернулась в сторону родителей.

– Осенью я хотела бы вернуться в Бедфорд.

В воздухе почувствовалось приближение грозы.

Ада мужественно выдержала направленный на нее поверх газеты взгляд полковника.

– Не думаю, что это хорошая идея, – сказал он и снова погрузился в чтение.

У Ады сжался желудок и пересохло в горле. Грейс обняла сестру за плечи, и это придало ей уверенности.

– Тем не менее я этого хочу.

Полковник отложил газету и в недоумении уставился на младшую дочь, которая всегда была хороша тем, что не прекословила. В его глазах промелькнула сердитая искра, однако вскоре гнев снова сменился удивлением.

– Пожалуйста, папа, разреши, – попросила Грейс. – Для нее это так важно!

– Ведь ей всего семнадцать, – развела руками леди Норбери. – Годом раньше, годом позже – какое это имеет значение…

Однако лицо отца омрачилось.

– Грейс, оставь нас наедине с сестрой, – велел он.

– Но папа…

– Грейс!

Терпение отца было на исходе. Поцеловав сестру в щеку, Грейс подобрала книгу, туфли и поднялась. Подчеркнуто медленно переставляя ноги, она направилась к дому, в тени которого опустилась в откидное кресло.

Ада тоже встала и вытащила из кармана платья конверт, помятый и довольно замусоленный, поскольку со дня своего возвращения она повсюду носила его с собой.

– Вот. – Она положила конверт на стол. – Это письмо мисс Сиджвик для вас.

Отец вскрыл конверт, развернул листок и погрузился в чтение.

– Она считает меня способной… Она говорит, что я просто выбрала не те предметы… предметы…

Она окончательно запнулась, когда отец, не отрываясь от письма, поднял палец, выражая тем самым просьбу помолчать, пока он не закончит.

Ада бросила благодарный взгляд в сторону матери. Та держала ее за руку, пока полковник не передал ей бумагу.

Табби с наслаждением погрузила когти в мягкую ткань одеяла. Гладди повернулся в сторону хозяев, на его морде застыло вопросительное выражение.

– Неужели ты забыла, – тихо начал полковник, – в каком плачевном состоянии вернулась из колледжа?

Эти слова иголкой вонзились в сердце Ады. Как она могла забыть? Этот стыд и вечный страх разоблачения, это чувство, когда кажешься самой себе маленькой и незначительной, как червь, – такое остается в памяти навсегда.

– Нет, папа, я помню, – тихо возразила она, сдерживая слезы, которые уже подступали к глазам.

– Никто из нас не хочет, чтобы тебе опять было плохо, – сказал полковник, показывая в сторону жены.

– Я тоже, папа, поверь. – Голос Ады звучал мягко, почти подобострастно. Надежда все еще не оставила ее. – Тем не менее я хочу попробовать. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. Я уверена, что на этот раз все будет лучше.

Полковник задумчиво погладил бороду и показал на письмо:

– Мисс Сиджвик пишет, ты хочешь заниматься музыкой и живописью? – Ада кивнула, и брови отца вопросительно поднялись. – Но зачем тебе для этого Бедфорд? Музицировать и рисовать ты можешь и здесь, в Шамлей. Если хочешь, мы наймем тебе преподавателей.

Слишком великодушное предложение, Ада это понимала. И все-таки это было не то, что ей нужно.

– Я хочу закончить колледж, – сказала она, – а потом преподавать.

Ада невольно пригнулась, встретив ледяной взгляд полковника.

– Я не ослышался?

Она в смущении покачала головой.

– Нет, папа. Я хочу быть учительницей, как мисс Сиджвик.

Ада с матерью вздрогнули, когда кулак полковника обрушился на стол так, что задрожали чашки.

– Ну, это уже слишком! Ни одна Норбери еще не опускалась до того, чтобы работать. Тем более учительницей!

Табби шмыгнула в кусты, а Гладди, прижав морду к земле, скользнул в направлении дома.

– Но ведь мама сама управлялась здесь с хозяйством, пока ты…

– Это Дигби-Джонс вбил тебе в голову эту чушь?

Ада испуганно взглянула на отца, почувствовав, как кровь приливает к лицу.

– Н…нет, – запинаясь, вымолвила она. – Я додумалась до всего сама, пока была за границей.

– Если бы я знал, с какими сумасбродными идеями ты оттуда вернешься, я бы никогда…

Когда страсти накалились до предела, Грейс вскочила с кресла. Леди Норбери к тому времени умолкла, осознав бесполезность своих призывов к миру и пониманию. И пока Грейс размышляла, стоит ли ей бежать успокаивать отца, Ада, с полными слез глазами, вырвалась из объятий матери и устремилась к сестре.

– Он не пускает меня, Грейси, – всхлипывала она на плече Грейс. – Он даже слышать ни о чем не хочет!

Грейс молча смотрела на дуб, под которым, вскочив со стула, бушевал ее отец.

Казалось невероятным, что этот гнев может так просто схлынуть, хотя Констанс продолжала уговаривать мужа и не оставляла попыток взять его за руку, которую он снова и снова выдергивал. Желудок Грейс сжался в твердый комок. Что могло так вывести полковника из себя? Он не терял самообладания, даже когда речь шла о будущем Стивена. Во всяком случае, в Шамлей Грин никогда еще не доходило до столь бурной ссоры, тем более с Адой, которую он берег как зеницу ока и которая отвечала ему полным доверием. У Грейс зародилось подозрение, что это присутствие Саймона Дигби-Джонса в Шамлей Грин повлияло на поведение отца.

– Надень туфли и возьми шляпу, – пробормотала на ухо сестре Грейс. – И давай спустимся к реке.

Они пошли в обход, мимо дома и прилегающей к нему дубовой рощи, мимо заросшего тростником и камышом пруда, через луг и заколосившееся поле, над которым взлетали жаворонки. Слезы Ады высыхали, по мере того как она открывала сестре свое сердце. Она рассказала о ссоре с отцом, поделилась планами на будущее, а потом завела разговор о мисс Сиджвик. Ада мечтала жить, как она: со своими деньгами и квартирой, наслаждаясь живописью, музыкой и путешествиями и выводя любознательных девочек на широкую дорогу самостоятельной жизни.

Грейс внимательно слушала, пропуская между пальцами стебли высокой травы. В задумчивости она сорвала на обочине дороги несколько колосков и принялась ощипывать бледно-золотистые зерна.

– Если хочешь, – сказала она наконец, – я попробую поговорить с отцом и все уладить.

Ада остановилась и задумалась, сжав кулаки и закусив нижнюю губу.

– Это очень любезно с твоей стороны, Грейс, но… – Ада глубоко вздохнула, и по ее телу пробежала дрожь. – Я думаю, что должна сделать это сама… даже если пока совершенно не представляю, как… – На губах Ады мелькнула улыбка, но сразу исчезла, и Ада в задумчивости наморщила лоб. – Давно хочу спросить тебя, Грейс… неужели ты никогда не стремилась ни к чему большему, чем семья и замужество?

Грейс подняла на сестру изумленные глаза.

– Нет, а зачем?

Теперь пришел черед удивляться Аде.

– Неужели тебе никогда не хотелось оставить все это, – она сделала широкий жест в сторону летних лугов, играющих всеми красками радуги, леса и зарослей вдоль реки, – и начать другую жизнь?

Грейс взглянула на соломинку, которую мяла между пальцами.

– Не такую, как у мамы, ты имеешь в виду?

– Да! Ты могла бы после Бедфорда легко сдать экзамены в университет.

Последние три года у выпускниц Бедфордского колледжа действительно была возможность, по крайней мере теоретически, проучившись еще несколько лет на курсах, сдать экзамены на бакалавра или магистра в Лондонском университете. Однако лишь очень немногие девушки решались на такое. Грейс тоже думала об этом. В конце концов, училась она легко и приятно проводила время в кругу сокурсниц, наставниц и учителей. В то же время она понимала, что женщине такие экзамены никаких особых возможностей не откроют и не прибавят веса в глазах общества, по крайней мере, в том кругу, к которому принадлежали Норбери.

– Охотно пропущу тебя вперед, сестренка, – поддразнила Аду Грейс, пощекотав ей травинкой шею так, что та захихикала. – Но поторопись со своей учительской карьерой: после того как Саймон попросит твоей руки, будет поздно.

Сестры захохотали, однако смех получился натянутый и быстро стих. Ни одна из их учительниц или наставниц не была замужем, а если какая и решалась обзавестись семьей, то немедленно оставляла должность. Работать по специальности и быть женой и матерью – в глазах общественного мнения это были два разных пути, из которых приходилось выбирать один. Причем именно второй считался предпочтительным.

Поэтому при упоминании имени Саймона на лице Ады появились признаки сомнения. Вообще, любая ее мысль или перемена настроения тут же отражались в глазах, прозрачных, как озеро в погожий день.

– А я желаю себе именно такой жизни, как у мамы, – вздохнув, прошептала Грейс. – С человеком, которого люблю и который любит меня. Дом, полный книг, сад, возможно, даже небольшое поместье, и дети, много детей… Дети Джереми. – Тут она смутилась и пожала плечами. – Везде успеть невозможно, и я свой выбор сделала.

Сестры замолчали, глядя друг на друга, как будто впервые осознали, насколько они разные. Грейс, такая смелая и решительная в мелочах и тем не менее не желающая от жизни ничего другого, как идти по протоптанной дорожке, и Ада, робкая и пугливая, вернувшаяся из-за границы полной новых впечатлений и теперь задумавшая перевернуть их маленький мир вверх дном.

– Пойдем. – Грейс схватила сестру за руку. – Поболтаем ногами в воде, как раньше.

Узкая тропинка, по которой они бегали в детстве, давно заросла травой, но обе, конечно, помнили малейшие ее извивы. Подвязав юбки выше колена, сестры уверенно зашагали через луг по направлению к зарослям ольхи и ракиты, в царство зимородка – короля всех пернатых рыболовов и певцов, пронизанное жужжанием стрекоз и охраняемое длинноногими цаплями.

Молча, будто вступив в пределы священного места, сестры осторожно пробирались меж усыпанных пурпурными цветками зарослей окопника и увенчанных бурыми колбами стеблей камыша. Наконец, протиснувшись между стволами нависающих над речкой деревьев, шагнули в воду.

Внезапно Грейс пригнулась и спряталась за веткой.

– Похоже, нас опередили, – шепнула она сестре.

Только теперь Ада расслышали голоса и смех, заглушаемые плеском воды. На ее лице отразилось невольное возмущение. Это место, одно из самых глубоких на речушке Кранлей, было связано в памяти Ады с особенно приятными моментами детства. Сестры давно уже его заприметили и договорились никому не выдавать. Поэтому Ада продолжала стоять, насупившись, в то время как Грейс пробиралась через кусты дальше. Вскоре она обернулась и, радостно улыбаясь, помахала сестре рукой.

– Ты только посмотри!

Грейс притянула Аду к себе и, давясь от смеха, раздвинула ветки.

Ада встала на цыпочки и зажала рот рукой, чтобы не прыснуть.

На противоположном берегу, в тени густых зарослей, сидел Стивен, босой, в высоко закатанных брюках и рубашке с короткими рукавами, и, смеясь, уворачивался от брызг, долетавших до него с середины реки.

– Ну, что же ты, давай! – кричал ему Джереми, стоя по колено в воде. – В конце концов, это была твоя идея!

– Трус! Трус! – скандировал Саймон и обеими руками плескал воду в сторону Стивена.

Дигби-Джонс, как и Данверс, был совершенно голый: рубашки, брюки, носки и ботинки кучей лежали возле Стивена.

Ада разинула рот.

Без одежды Саймон вовсе не выглядел таким маленьким и хрупким: широкие плечи с сильными ключицами, мускулистый торс, плавно переходящий в узкие бедра. Когда он наклонялся, чтобы зачерпнуть в пригоршни воды, под кожей цвета слоновой кости напрягались мускулы. Он походил на современный вариант статуи Давида Микеланджело, скульптуры, которую Ада тщательно изучала во Флоренции. А когда Ада бросила взгляд на темный треугольник между его ног, в животе у нее будто вспыхнул огненный шар, и по жилам побежал жар.

Грейс не могла отвести взгляд от Джереми, который как будто был вылеплен из глины, крепко скреплявшей мускулы его тела. На фоне его загорелых рук, лица и шеи все остальное казалось бледным, как высохшая на солнце земля. Тем темнее выглядели волосы на его груди, особенно густые в области первого ребра и далее спускавшиеся все более светлыми полосами к низу живота. Грейс пробежала глазами линию его позвоночника, вплоть до мощных ягодиц, гладких и блестящих, как каштаны поздней осенью. Когда Джереми резким движением вылил на себя пригоршню воды и пригладил мокрые волосы, лучик солнца скользнул по нежным волоскам цвета меди на его предплечьях, так что на какой-то момент он стал похож на Фавна. Грейс показалось вдруг, что ее собственная телесная оболочка как бы растворилась и сама она слилась в единое целое с этой рекой, зеленью, голубым небом, солнечным светом и Джереми.

Ада перевела взгляд туда, куда смотрела сестра. Сначала удивленный, а потом понимающий, он несколько раз скользнул вдоль невидимой прямой, соединяющей Грейс и Джереми. Ада улыбнулась про себя и опустилась на пятки. Илистая почва поддалась, девушка зашаталась и сделала несколько шагов назад, чтобы не упасть. В этот момент под ее ногой хрустнула ветка.

Молодые люди разом замерли, уставившись в заросли на другом берегу. Наконец они разглядели там девушек, которые тоже словно окаменели от ужаса. Лишь Кранлей журчала как ни в чем не бывало посреди внезапно нависшей тишины.

Глаза Саймона широко раскрылись, лицо и шея залились краской.

– О черт! – вырвалось у него.

И этот возглас словно завеял чары.

Стивен расхохотался, а на другой стороне реки прыснули от смеха его сестры и, резко повернувшись, снова исчезли между деревьями и кустарниками. Далее девушки побежали через луг, подпрыгивая и спотыкаясь, как молодые кобылицы. Теперь они смеялись в полный голос, от переполнявшего их счастья и чтобы подавить смущение, пока не начали задыхаться и у них не заболели бока. Только после этого они успокоились, а вскоре за повседневными заботами и совсем забыли об этом маленьком приключении.

13

В ту ночь Ада не могла уснуть. Она смотрела в темноту и видела перед собой Саймона, который голым стоял посредине Кранлей, словно поднявшийся из ее глубин греческий речной бог. А когда вспоминала его глаза после того, как он увидел в прибрежных зарослях ее и Грейс, к горлу подкатывал озорной смешок. Однако веселость тут же исчезала перед пронизывающей все тело волной тепла. Аду словно уносило порывом ветра, такой беспомощной она себя чувствовала. Пальцы сами собой зарылись в одеяло, и она прижалась щекой к прохладной ткани подушки, чтобы успокоиться.

Напрасно. Пение сверчков за окном и громкое кваканье лягушек в пруду возле дубового леса, обычно действовавшие на нее умиротворяюще, не давали сомкнуть Аде глаз и только питали ее беспокойство. Ко всему прочему, у нее неприятно урчало в желудке.

В тот вечер за ужином было необыкновенно тихо. Поначалу леди Норбери, как могла, пыталась растопить ледяное молчание, повисшее между полковником и его младшей дочерью, однако, осознав бесполезность своих усилий, вскоре оставила их. Грейс задумчиво тыкала вилкой в ростбиф и салат, а никогда не жаловавшийся на аппетит Саймон, не поднимая глаз, без движения сидел над своей тарелкой. Стивен натужно улыбался, а в горле у Ады стоял ком, в то время как в желудке будто порхали бабочки. В общем, она смогла проглотить не более пары кусочков. Даже Джереми покинула его обычная невозмутимость, хотя, судя по всему, дискомфорта он не чувствовал.

Когда наконец стол убрали, все разом почувствовали облегчение и, вопреки заботам и волнениям прошедшего дня, занялись обычными делами: кто устроился с книгой, газетой или рукоделием, а кто просто вышел в сад или уединился в доме со своими мыслями.

Ада решила укрыться в музыкальной комнате. Однако, кроме отдельных звуков и несвязанных кусочков мелодий, ничего сыграть не смогла. Похоже, для переполнявшей ее душу музыки нот не существовало.

Вздохнув, Ада перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Но образ Саймона, его лицо и обнаженное тело в серебрящихся каплях воды продолжали преследовать ее, а тепло, собравшееся внизу живота, начало пульсировать, приятно и в то же время мучительно.

Анатомия человеческого тела, во всех подробностях представленная в античных статуях, на двухмерных фресках и живописных полотнах, вызывала у нее поначалу неприятные чувства. Только потом Ада научилась ею восхищаться, а уроки мисс Сиджвик пробудили ее любопытство. Первое время Ада и представить себе не могла, что когда-нибудь осмелится заговорить с кем-нибудь об интимных отношениях мужчины и женщины. Однако мисс Сиджвик умела рассказывать об этом так просто и естественно, что страх у Ады вскоре пропал, и она с неподдельным интересом прямо спрашивала о том, что ее интересует. После таких бесед она казалась самой себе повзрослевшей, тем более что проходили они на лоне пробуждающей чувственность южной природы. Но лишь после того, как Ада сошлась с Саймоном, она поняла истинное значение слов мисс Сиджвик.

Ада обняла подушку и еще плотнее прижалась к ней щекой. Ей вспомнилась Грейс. Как она смотрела сегодня на Джереми! Не столько с интересом, сколько с тоской, даже с желанием. Как будто они близки. Грейс и Джереми? Как могло получиться, что их связь ускользнула от внимания Ады? «Я должна обо всем переговорить с Грейс, – решила она. – Сейчас, пока я не взорвалась от любопытства». Она решительно встала с кровати, сунула ноги в тапочки и накинула поверх ночной сорочки легкий халат.

В темном коридоре Ада вдруг почувствовала, как сжался ее пустой желудок. Ей чуть не стало плохо, и она остановилась. Комнаты сестер были совсем рядом, их соединяла общая ванная. Тонкая полоска света под дверью свидетельствовала о том, что Грейс еще не спит и, вероятно, опять собралась читать до полуночи. Ада подумала, что сестра тоже не будет против легкой закуски и, развернувшись в противоположную сторону, прошмыгнула вниз по лестнице на первый этаж, в самом конце которого находилось царство Берты: просторная кухня и наполненная продуктами кладовая.

Саймон шагнул в сад и осторожно прикрыл за собой дверь. Одного взгляда на фасад здания оказалось достаточно, чтобы понять, что он вышел в правильном направлении. Он закурил сигарету, которую накануне выпросил у Стивена, и погасил спичку.

«Комната моих родителей выходит окнами на восток», – говорил Стивен. Значит, курить там нельзя, и уж тем более не возле входной двери и не во дворе! Иначе старик как пить дать учует, даже во сне. А там жди неприятностей! Саймону хватило и одного разговора с глазу на глаз с полковником Норбери.

Саймон глубоко вдохнул, наслаждаясь приятным жжением в груди и горле, подавил кашель и выпустил дым. Пройдя несколько шагов, он опустился в один из шезлонгов.

Сегодня, увидев полковника в дверях библиотеки, Саймон сразу понял, что этот разговор не предвещает ничего хорошего. Юноша устроился там после обеда с книгой на коленях, которую даже не раскрыл, заслушавшись звуками фортепиано, доносившимися из соседней комнаты. Отрывистые и несвязные, они как нельзя лучше выражали его собственное смятение.

На пару слов, мистер Дигби-Джонс. В мой кабинет…

Саймон помнил, как захлопнулась за ним дверь, как решительно направился полковник к своему кожаному креслу и как прямо в нем сидел, пронизывая юношу взглядом. Сэр Уильям тут же перешел к делу: Мне не нравится внимание, которое вы проявляете к моей дочери, мистер Дигби-Джонс…

Заикаясь, Саймон принялся было убеждать полковника в серьезности своих намерений, но тот не слушал, а потом оборвал его лепет нетерпеливым жестом.

Лишь слово, которое я дал своему сыну, а также стремление к миру в семье удерживают меня от того, чтобы выгнать вас вон. Но если до меня дойдут слухи о том, что вы неподобающим образом ведете себя с моей дочерью, вы вылетите отсюда в два счета. Более того, я позабочусь о том, чтобы об этом узнало ваше начальство в Чичестере.

Рука Саймона с почти докуренной сигаретой задрожала. Вы поняли меня, Дигби-Джонс?

– Да, господин полковник, – пробурчал Саймон, повторяя фразу, которую по-военному четко произнес несколько часов назад.

Окурок погас, брошенный на влажную почву цветочной клумбы рядом с креслом. Саймон растопыренными пальцами взлохматил волосы, уперся локтями в колени и погрузился в невеселые размышления.

– Муррр, – донеслось откуда-то из темноты.

Табби уселась у его ног и теперь пронизывала Саймона своими похожими на два огонька глазами.

– Ну что, киска, – обратился к ней Саймон. – Как охота?

– Мурр…

Кошка несколько раз прикрыла глаза и распахнула их снова. Кончик ее хвоста, обернутого вокруг передних лап, задергался. Наконец она поднялась, важно подошла в Саймону и потерлась о его ногу.

– Тебе хорошо, – сказал он, поглаживая Табби по спине. – Тебе никто не указывает, как себя вести, и не приставляет к виску пистолет. – Саймон посадил кошку себе на колени, где она, не переставая мурлыкать, тут же свернулась калачиком. – Наверное, мне следовало бы покинуть Шамлей Грин в ближайшие дни, – рассуждал он. – Но в Чичестере в увольнение нас отпустят не скоро, а значит, я долго не увижу Аду и могу не выдержать. Но, если я останусь, полковник все равно найдет повод вышвырнуть меня отсюда. И тогда я не только не увижу Аду, но и буду иметь неприятности в полку. Я сел в лужу, Табби…

Ада замедлила шаг, услышав голос из сада, слишком тихий, чтобы она могла разобрать слова, но достаточно громкий, чтобы узнать Саймона. Сердце ее забилось, и она тут же забыла о голоде. Через стеклянную створку она увидела, что Саймон держит на коленях Табби и разговаривает с ней. Осторожно, стараясь не разбудить храпевшего в углу Гладди, Ада открыла дверь и на цыпочках вышла в сад.

– Привет, Саймон, – прошептала она.

– Ада?

Голос Саймона звучал испуганно. Он резко вскинул голову и тут же снова склонился над кошкой.

– Можно мне посидеть с тобой?

На несколько мгновений Ада остановилась, а потом сделала несколько шагов к нему.

Да. Нет.

– Разумеется! – вырвалось у него.

Саймон быстро подвинулся, вжавшись в подлокотник кресла, и Ада присела на освободившееся место.

– Ты не принесла нам задушенную мышь? – обратилась она к кошке и пояснила, повернувшись к Саймону: – Иногда она это делает. Ханна страшно пугается, когда находит их трупики под диванами или под шкафом.

Ада почесала Табби между ушами. Саймона бросило в жар, когда ее рука коснулась его запястья, а колено уперлось в его ногу.

Он что-то промычал сквозь зубы, не смея поднять глаза на Аду в тонкой ночной сорочке и прозрачном, как паутинка, халате. Свет звезд, мягко обрисовывавший контуры тела, казалось, пронизывал ее насквозь. А в воздухе витал ее запах: смесь свеженакрахмаленного батиста и цветочного мыла с пряной ноткой аромата ее кожи и заплетенных в тугую косу волос, пышных, как кроны садовых деревьев.

У Саймона помутился рассудок и загорелись уши. Пальцы сами собой взъерошили кошачью шерсть. Табби выпустила когти, несколько раз потопталась, переминаясь лапами на его ноге, и спрыгнула. Саймон сжал зубы от боли. О черт!

– Саймон!

– Да?

Саймон выглядел растерянным, как будто, оставшись без Табби, не знал, куда ему девать руки. Наконец он зажал их между коленями.

– Пожалуйста, прости нас с Грейс за нашу сегодняшнюю выходку. Мы не нарочно…

При упоминании происшествия на реке Саймон покраснел еще больше, особенно когда Ада взяла его за руку.

– Хорошо, – ответил он. – Со стороны все это, конечно, выглядело очень смешно.

– Нет, нет, – возмущенно возразила Ада и придвинулась к нему еще ближе.

Саймон затаил дыхание. Больше всего на свете ему хотелось сорваться с места и бежать прочь. Вместо этого он собрал волю в кулак и вжался в край кресла, как парализованный.

– Это было… – снова заговорила Ада, – здорово!

Эти слова она произнесла шепотом, с задумчивым, почти мечтательным выражением лица.

Саймон замер, не в силах отвести от нее взгляд. В глазах Ады отражались звезды, а полные приоткрытые губы влажно блестели. Саймон с ужасом почувствовал, что больше не в силах сопротивляться желанию.

Когда он коснулся ртом ее губ, Ада прикрыла глаза. Саймон помедлил, как будто желая убедиться в ответном чувстве, а потом еще раз поцеловал ее. В желудке у Ады защекотало, а по телу пробежала дрожь, когда он взял губами ее рот, и она почувствовала нежное прикосновение кончика его языка. Сейчас она трогала руками то, что видела сегодня во второй половине дня: его крепкую грудь и узкие бедра, дрожавшие от ее прикосновения.

– Ада, Ада, Ада… – не то смеялся, не то всхлипывал Саймон.

А Ада потянулась за следующим поцелуем.

Как ни тихо было в поместье Шамлей Грин, окруженном лишь шепчущими звуками летней ночи и надежно укрытом дубовыми лесами, не все под его крышей обрели в ту ночь покой. Кое-кому не давала уснуть молодая кровь, разогретая солнцем, любовью и пьянящими цветочными запахами. Пока Ада и Саймон наслаждались в саду обществом друг друга, Стивен, лежа в кровати с раскрытым томиком Байрона на груди, размышлял о себе и своей жизни. Как будто его обещания и надежды отца, бесконечные оговорки и обязательства, потоком захлестнувшие мысли, имели теперь какое-нибудь значение. И когда он тряхнул головой, словно выныривая на мгновенье из этого водоворота, ему вдруг представилась Бекки, надежная, как скала. Однако такое спасение его не воодушевило.

В свои девятнадцать Стивен еще ни разу не целовался с девушкой. Соблазнительные формы Бекки, ее смеющийся рот и голос постоянно вводили его в искушение, и в то же время он боялся потерять себя во всем этом. Мучимый сомнениями, он уходил в библиотеку, где целыми днями, нередко до полуночи, мечтал и думал при свете настольной лампы, погруженный в магическую атмосферу поэзии и романов, а также тишины, пропитанной уютными запахами полированного дерева, кожи, бумаги и типографской краски. Но по-настоящему он успокаивался только в постели, отдавшись во власть фантазии.

В это время его старшая сестра лежала в кровати и, опершись на руку, листала пожелтевший от времени томик Бодлера. Она нежно гладила трещины и потертости на переплете и трогала пальцами цветочную виньетку, словно та хранила память о прикосновениях Джереми. Грейс было достаточно на мгновенье зажмурить глаза, чтобы увидеть, как он стоит посреди Кранлей, гладя ладонями мокрые волосы, а потом вдруг оборачивается и смотрит на нее, без страха, почти с вызовом, как будто даже довольный тем, что она за ним подглядывает.

Тут она так крепко сжала в руках подарок Джереми, что почувствовала биение жилки на кончике большого пальца. «Джереми, – прошептала Грейс. – Джереми…»

В это время на том же этаже дома, только с другой стороны внутреннего двора, Джереми лежал в постели, уставившись в потолок, чрезвычайно довольный тем, что Саймон вышел, хотя бы на некоторое время оставив его в одиночестве. Джереми вспоминал глаза Грейс, следившие за ним из прибрежных зарослей. Тогда он был недалек от того, чтобы прямиком направиться к ней и, вытащив из кустов, дать то, о чем так просили ее глаза и что так соответствовало его собственному желанию. С каким трудом он сдерживал себя в присутствии Грейс после стольких дней, прожитых бок о бок под одной крышей, бесконечных и в то же время таких мимолетных.

Джереми понимал, что только сейчас он по-настоящему испытал на прочность свою волю и закалил характер.

14

Лето утекало день за днем, как речная вода меж пальцев, такое же чистое, искрящееся и невесомое. Не успели оглянуться – настал август, со скошенными полями цвета латуни и бледно-золотистыми стогами сена, чей сухой, терпкий запах наполнял собой воздух на многие мили. Его краски, прежде всего зеленая, уже не были такими свежими, как в первые летние месяцы, они словно выцвели на солнце или подернулись патиной. Его пыльный желтоватый свет, как у цветков дрока, становился все более приглушенным и будто размывал контуры предметов. Августу не хватает живости июня и легкости июля, не знает он и деловитости еще купающегося в летних красках сентября. Его существо – сытая беспечность, сладость наливающихся зрелостью плодов. И хотя тени предметов день ото дня все удлиняются, мысли об осени еще далеки. В то засушливое и жаркое лето это тем более было так.

Казалось, в Шамлей Грин время остановилось и август будет продолжаться вечно. Хотя, вполне возможно, причиной тому было всеобщее подсознательное желание задержать это лето со всеми его волнениями, смехом и радостью, с совместными прогулками по лесам и отдыхом в саду на как можно больший срок. Слишком не хотелось расставаться с этими днями, когда Джереми и Грейс, как по команде, украдкой поднимали друг на друга глаза, отрываясь от книг, а Леонард беспрерывно следил за ними; когда Ада и Саймон только и ждали возможности вместе исчезнуть за стволом дуба, в тени ротонды или в любом другом из бесчисленных укромных уголков дома или сада. Они жили тогда этими тайными мгновениями нежности и поцелуями, запретными и в то же время принадлежащими им по праву.

Однако время неумолимо шло вперед и не учитывало желания молодых. Вот уже и этот август – зеленобородый муж в венке из плюща, с косой в одной руке и песочными часами в другой, – отсчитывал последние дни своего пребывания на земле.

Над Темзой висела дымка, но там, где ее стальная лента делала поворот, между Кингстоном на юге и Ричмондом на севере, и посредине реки открывался поросший лесом островок, вдоль берега тянулись сады имения Эстрехэм.

В тот день в туманном воздухе, согретом лучами последнего летнего солнца, разливалось необычное сияние, придававшее коричнево-охряному с белой отделкой кирпичному зданию топазовый оттенок, удачно контрастирующий с насыщенной зеленью газонов. Увенчанный множеством башенок и похожих на фиалы печных труб, этот дом напоминал один из тех замков, что оставила в наследство своим хозяевам славная эпоха Тюдоров и Стюартов.

Всего лишь несколько дней назад он словно пробудился от заколдованного сна. И тогда множество трудолюбивых рук принялось подметать и протирать до блеска его полы, выбивать ковры и чистить серебро, перестилать постели и украшать его комнаты бесчисленными букетами. За день до торжества начали съезжаться гости: дядюшки и тетушки Ройстона вместе с его кузенами и кузинами из Девоншира, Нортумберленда, а также Хейнсворты из Линкольншира, Шропшира и Кента вместе с двумя сестрами леди Грэнтэм из Ланкашира и Дарема.

Следующий день принес новый поток друзей, родственников и знакомых, остановившихся в Лондоне, таких, как Бэзилдоны из Беркшира, – семья, в которую вышла замуж сестра Ройстона Лидия, – или Осборны из Йоркшира, с которыми Эшкомбы породнились через другую дочь, Бланш. И, прежде чем показаться на глаза всем этим лордам и леди, собравшимся в саду с бокалами и чайными чашками, Ройстон и Сесили, в сопровождении только что прибывших друзей из Суррея, отправились на экскурсию по дому. Только Томми с ними не было. Бедняга не знал, как ему отделаться от ласк многочисленных тетушек, поглаживаний по голове и восклицаний: «Ах, какой ты стал большой!», без того, чтобы не показаться невежливым.

– Если многоуважаемым леди и джентльменам будет угодно следовать за мной… – Ройстон сделал приглашающий жест в направлении лестницы.

Рядом с ним шли Грейс в обнимку с Сесили, Леонард, Ада и Саймон, которые держались сами по себе, и Бекки с удивленно распахнутыми глазами и разинутым ртом, шагавшая рядом со Стивеном. Джереми шел на некотором расстоянии от остальных.

– Когда-то все это блистало золотом. – Ройстон показал на деревянные перила кофейного цвета.

Резьба представляла скачущих на конях рыцарей, пушки, геральдические щиты и мечи в обрамлении роскошных растительных орнаментов. Столбики в конце каждого лестничного пролета венчали наполненные фруктами корзины.

– Все это порядком поизносилось за последние несколько веков, – пояснил Ройстон. – И, поскольку мой отец нашел композицию в целом не в меру аляповатой, он просто убрал некоторые ее элементы, вместо того чтобы восстанавливать.

Полотна мастеров самых разных стилей и направлений, мебель эпохи Великой Французской революции и Георга IV, плафоны и гобелены, люстры из серебра, латуни и бронзы, обои из камчатной ткани, шелка, узорчатой и тисненой кожи – все это свидетельствовало об особом отношении Эшкомбов к своему родовому гнезду, которое они так и не пожелали перестраивать на современный лад. Ройстон тоже любил этот дом и гордился им. Это читалось в его взгляде и чувствовалось в несвойственной ему осторожной манере передвигаться и в том, как благоговейно он трогал дерево и камень. Даже в голосе у него появились необычные теплые интонации.

– Это «Аспрей»[8], – шепнула Сесили Грейс, показывая кольцо на левой руке.

Весь сегодняшний день оно оставалось предметом всеобщего восхищения. Не менее дюжины бриллиантов рассыпали радужные искры при малейшем движении Сис, а в центре сиял опал размером с ноготь большого пальца, словно специально созданный для будущей супруги лорда Эмори: он то переливался холодным золотом, под цвет ее волос, то соперничал небесно-голубым оттенком с ее глазами, то словно отражал нежный розовый оттенок ее щек.

– Боже, какая прелесть! – прошептала Грейс.

С лестницы они вышли в бесконечно длинный коридор с паркетом, выложенным в виде замысловатого рисунка. Ройстон повернулся и показал в направлении обитых деревянными панелями стен, на которых висели портреты в золоченых рамах.

– Наша галерея. – Гулкое эхо его голоса заполнило пространство высокого коридора. – Здесь вы можете видеть всех моих предков, начиная от Эдварда Чарльза Эшкомба, первого графа, и его супруги Филиппы Лидии, завещавшим всем нам голубую кровь. В наших с Родди жилах, по крайней мере, течет самая обыкновенная красная, и в этом мы убедились в юном, очень юном возрасте при помощи перочинного ножа.

На эту его шутку публика отреагировала негромким смешком.

– И здесь было бы кстати, – продолжил Ройстон, – представить вам окровавленный воротник рубахи, в которой казнили Томаса Мора, или отшлифованные в форме граната алмазы из шкатулки Марии Стюарт. Но, увы, – Ройстон пожал плечами и сделал несчастное лицо, – и то и другое вот уже без малого сто лет как бесследно исчезло. Поэтому я прошу вас довольствоваться тем, что есть. – С этими словами Эшкомб толкнул массивную дверь и жестом пригласил всех войти в открывшееся за ней помещение. – Итак, перед вами знаменитая спальня Эстрехэм Хауса!

Переступив порог комнаты, публика восторженно зашумела.

Стены, обитые шелковыми обоями оттенка ванили, украшали многочисленные вышитые панно с изображениями кораблей на Темзе, сцен охоты, уборки урожая и сева. Их пряные осенние краски прекрасно гармонировали с пасторалями кисти Ватто. В то же время лепнина на потолке, панели и пилястры вдоль стен оставались белыми, а белоснежный камин был уставлен фигурками путти в самых разных позах. Обивка кресел напоминала желтизну весенних примул, а в центре комнаты возвышалась огромная кровать, кремовый балдахин которой имел оттенок лепестков чайной розы.

– Разумеется, я охотно предложил бы вам ночевать здесь, вместо того чтобы помещать вас в спартанские условия наших гостевых комнат. – В публике снова послышались смешки, и Ройстон саркастически улыбнулся. – Но я боюсь, вы неправильно истолкуете этот мой дружеский жест. В конце концов, не каждому понравится быть разбуженным среди ночи озлобленными духами.

Ада недоверчиво посмотрела на Эшкомба.

– Может, расскажешь нам подробней, что за призрак творит непотребство в Эстрехэме?

– Призрак? – поднял брови Ройстон. – Дорогая Ада, неужели мы, Эшкомбы, производим впечатление людей, которые могут позволить себе не более одного призрака? Кроме дамы в черном, которая является в эту спальню, мы будем рады представить вам даму в белом – безголовую в буквальном смысле этого слова! – которая при полной луне выгуливает в саду свою собачку. Вон там… – Ройстон подошел к окну и показал в направлении рощицы из каштановых и ореховых деревьев, с краю которой на поляне расположились гости. – Видите те две трубы? Это домик садовника, где и произошла вся эта кровавая история…

– Где? – привстав на цыпочки, Ада напряженно вглядывалась в даль. – Я ничего не вижу!

– С твоего разрешения, Саймон.

Ройстон встал позади Ады и, обхватив ее за талию, приподнял с такой легкостью, будто она весила не более подушки. Ада захихикала и заболтала ногами, ухватившись за его плечи.

– Ну, теперь видишь? Серая черепичная крыша?

– Да, да! – закричала Ада, давясь от смеха. – Теперь вижу!

– Кошмарная, кошмарная история… – запричитал Ройстон замогильным голосом, опуская Аду на пол. – Именно по этой причине вот уже несколько десятков лет этот дом используется только для складирования разного хлама. – За мной, леди и джентльмены! В конце концов, я должен собственными глазами убедиться, что Сис придется жить в более-менее сносных условиях.

Компания направилась за ним, в то время как Ада все еще глядела в окно, в задумчивости покусывая нижнюю губу.

– Ада!

Лицо Ады озарилось улыбкой, когда Саймон взял ее за руку и отвел от окна. Они запутались в желтых, оттенка кукурузных початков, занавесках из шелка буре и целовались, пока не начали задыхаться. И только после этого, взявшись за руки, побежали догонять остальных.

Ночь была жаркой. После роскошного обеда с пышными речами в честь героев дня все поспешили в бальный зал. За день и без того душный воздух над рекой прогрелся еще сильнее, и в озаряемом фейерверками небе цвета темно-фиолетового шелка не было ни облачка. Даже река казалась неподвижной в своем русле.

Но это нисколько не повлияло на праздничное настроение гостей, тем более молодежи. Счастливые и нарядные, они кружили под музыку, точно стеклышки в калейдоскопе.

– Теряюсь в догадках, что он в ней нашел? – Хелен Дюнмор обмахивала веером разгоряченное лицо. – Я полагала, у него лучший вкус.

– О ком это вы? – почтительно поинтересовался Родерик Эшкомб.

– Да вот же. – Веер, расписанный в японском стиле веточками цветущей вишни, устремился в направлении Ады. – Саймон Дигби-Джонс…

Родерик взглянул на девушку в бледно-розовом платье. Судя по выражению ее лица, на душе у нее было тоскливо. В этот вечер Аде запретили танцевать.

– Все же мне непонятно, что все находят в этих Норбери! – продолжала возмущаться Хелен. – Настоящие деревенские померанцы. В Лондоне ни один уважающий себя мужчина на них не оглянется.

Родерик перевел взгляд на Грейс. Разгоряченная, с сияющими глазами, она возвращалась после танца под руку с его деверем Генри. Даже золотая вышивка на ее платье, казалось, сверкала ярче обычного.

– О-о-о! – восхищенно протянул Родерик.

И тут же сжался в комок под пронизывающим взглядом Хелен.

– Боюсь, я становлюсь стар для подобных развлечений…

Генри, граф Бэзилдон, скорчил капризную гримасу, придавшую его раскрасневшемуся лицу, обрамленному седыми волосами, что-то мальчишеское.

Грейс рассмеялась.

– Я этого не заметила, лорд Бэзилдон.

– Вы мне, конечно, льстите, но все равно ваши слова – бальзам на душу.

Граф весело поклонился Грейс, та ответила ему церемонным книксеном.

– Ты ведь не хочешь отдохнуть, дорогой? – Сестра Ройстона Лидия тут же взяла под руку мужа, украдкой утиравшего лоб носовым платком.

В свои неполные тридцать она была намного моложе лорда Генри. Серые глаза, алебастровую кожу и классические черты лица сестры Ройстона унаследовали от матери. Однако каштановые волосы, равно как и чувство юмора, делавшее их приятными собеседницами, переняли от Эшкомбов.

– О, горе мне! – театрально застонал лорд Бэзилдон, увлекаемый супругой на середину зала.

В этот момент кто-то схватил Грейс за руку. Обернувшись, она встретилась глазами с Леонардом.

– Спаси меня, Грейс, – прошептал тот, закатывая глаза. – Или, по крайней мере, прикрой.

– От кого?

Леонард показал взглядом на двух девушек едва ли старше Ады, не сводивших с него огромных голубых глаз.

– Что ж, охотно предоставлю тебе прикрытие. – Грейс закусила нижнюю губу, чтобы сдержать смех. – По крайней мере, до тех пор, пока тебе не взбредет в голову потащить меня на танец.

После нескольких туров вальса коньячного цвета платье с зеленой отделкой и металлической вышивкой, то самое, что было на ней на вечере в Гивонс Гров, неприятно липло к спине.

– Может, выйдем на свежий воздух?

Грейс кивнула, и Лен увлек ее за собой, мимо голубоглазых девушек, чьи лица разочарованно вытянулись.

Пробираясь через толпу, они направились к открытым нараспашку дверям и по пути взяли с подноса ливрейного слуги по бокалу шампанского.

– И кто же это был? – Грейс прыснула от смеха, не успели они переступить порог зала.

– Эти? – Лен сделал глоток и махнул бокалом в сторону девушек. – Миртл и Майра, безнадежно скучные кузины Ройстона.

Грейс поставила свой бокал на парапет террасы и села рядом.

– Привыкай, скоро ты станешь их родственником!

Она резко обмахнулась веером и снова взяла шампанское.

– И тебя это так забавляет? – Лен усмехнулся, делая шаг по направлению к Грейс.

– Мммм… – Она скорчила задумчивую гримасу. – Да, пожалуй!

Их дружный смех быстро смолк, сменившись неловким молчанием. Грейс пригубила шампанского и, болтая ногами, принялась разглядывать гуляющие в саду пары.

Наконец она не выдержала.

– Все в порядке, Лен?

Он взглянул на нее поверх бокала, глотнул шампанского и отвел взгляд.

– Да, а почему ты спрашиваешь?

– Я… – Она глубоко вздохнула и покрутила бокал в руке. – У меня такое чувство, будто последнее время ты меня избегаешь.

Лицо Лена расплылось в улыбке.

– И это все, что ты хотела мне сказать?

И без того разгоряченные щеки Грейс запылали еще сильней. Было бы глупо полагать, что от внимания Леонарда ускользнуло, как они с Джереми подходят друг другу, ведь он знал ее как никто другой. Тем не менее пристальный взгляд Лена она выдержала с трудом. Леонард был полной противоположностью Джереми, но, прежде всего, он был ее лучшим другом, ее братом, мужской половиной ее «я». Она не хотела выбирать между ним и Джереми.

– Твоя дружба много для меня значит, Лен, – сказала Грейс, не поднимая глаз.

– Твоя для меня тоже, Грейс, – отозвался Лен. – И с моей стороны так и останется впредь.

– С моей тоже.

Она подняла лицо и улыбнулась.

Лен нахмурил лоб и ответил с несвойственной ему серьезностью:

– Я не хочу лезть не в свое дело, Грейс, но… – Он как будто задумался. – Насколько хорошо ты знаешь Джереми? Ты уверена?

Грейс вздрогнула. Лен прикоснулся к открытой ране. Она часто вспоминала миссис Данверс и думала о том, что Джереми так и не рассказал своей матери о ней.

– Ты хочешь сообщить мне что-то конкретное?

Леонард придвинулся к Грейс и заглянул в глаза.

– Я хочу, чтобы ты знала: я останусь с тобой, что бы ты ни решила. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Грейс почувствовала себя неловко и невольно отвернулась.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Леонард рассмеялся.

– Да нет же, с Джереми все в порядке! А я веду себя, как заботливый старший брат. Хотел бы я видеть себя со стороны! Возможно, причина моего беспокойства кроется в том, что моей сестренке скоро предстоит выйти замуж. – Он поставил бокал на парапет и протянул руки Грейс. – Пойдем потанцуем, мы отдохнули достаточно! В конце концов, ночь только началась!

Грейс тоже поставила свое шампанское, сложила веер и остановилась, поигрывая его застежкой.

– Грейс. – Лен прижал ладони к ее щекам. – Я не хочу встревать между вами. Джереми – мой друг, ты – моя подруга. Я всего лишь хочу… – его голос понизился до шепота, – чтобы ты была счастлива.

Грейс твердо взглянула ему в глаза.

– Я счастлива, Лен, – ответила она.

Их голоса и шаги по каменным плитам постепенно удалялись, пока не смолкли, поглощенные доносившимися из зала звуками музыки. Только тогда пришли в движение два вырисовывавшихся в тени террасы силуэта.

– Ну вот, мы с тобой опять в роли «невольных свидетелей», – шепотом заметил Стивен, нащупывая портсигар. – Такова уж, как видно, наша участь.

– Похоже на то, – кивнул Джереми.

– В любом случае здесь есть над чем подумать, – выдавил сквозь зубы Стивен, уже дымя сигаретой.

Джереми сделал затяжку и выпустил облачко дыма.

– У загнанных в угол, вроде нас, вариантов немного. – Джереми стряхнул пепел с нижней губы. – А ты все-таки должен решить, нужна ли тебе Бекки, и перестать морочить ей голову.

– Если бы все было так просто… – вздохнул Стивен.

Он согнул ногу в колене и уперся ступней в стену. Он неоднократно пытался сблизиться с Бекки, чтобы лучше уяснить для себя суть их отношений. Однако каждый раз это вызывало у нее столь бурный прилив чувств, что рядом с ней становилось трудно дышать. В то же время в отсутствие Бекки Стивен начинал понимать, как не хватает ему ее смеха, ее восторженного взгляда и беззаботной болтовни. Запрокинув голову, Стивен откинулся на балюстраду.

– А ты что, всегда знаешь, чего хочешь?

Несколько секунд Джереми молчал.

– Да, всегда. – Он уверенно выпустил облачко дыма. – Пусть не сразу, но через некоторое время обязательно…

Стивен твердо взглянул ему в глаза.

– И с Грейс?

– И с Грейс. – Его голос задрожал, словно потому, что речь зашла об особом для Джереми предмете.

Друзья докурили и побросали окурки на гальку.

– Джереми, – сказал Стивен, глубоко запустив руки в карманы брюк. – Не обижайся, но… неужели Лен прав? Скажи, ты что-нибудь скрываешь от Грейс?

Джереми пожал плечами.

– Ну… у каждого есть свои маленькие тайны… Я отвечу тебе так: перед Грейс моя совесть чиста. Ты доволен?

В сущности, Стивен не так хорошо знал Джереми. Гораздо хуже, чем Ройстона или Леонарда. Тем не менее иногда ему казалось, что между ним и Джереми существует особая связь. И, по совести говоря, он скорее хотел бы видеть Грейс замужем за Данверсом, чем за Леонардом.

– Вполне, – кивнул Стивен, отвечая на вопрос.

– В таком случае позволишь ли ты мне завтра поговорить с ней с глазу на глаз?

– Разумеется, – не задумываясь, согласился Стивен. – Только скажи, что ты намерен делать?

Данверс глубоко вздохнул и посмотрел в сторону парка.

– Ничего плохого, готов тебе поклясться. – И добавил тише: – Надеюсь, я все решил правильно.

15

Веселье продолжалось и на следующее утро, правда, не такое шумное. После позднего завтрака хозяева и гости собрались на террасе и лужайке для совместного времяпрепровождения вплоть до вечернего чаепития, которым должны были завершиться эти праздничные выходные.

Леди Эвелин с беспокойством наблюдала за настойчивыми ухаживаниями Родерика и холодностью, с которой их принимала Хелен Дюнмор. Несмотря на то что связь с Хейнсвортами представлялась делом решенным, миссис Эшкомб ни в коей мере не считала Хелен подходящей партией для своего младшего сына. В кошмарных снах она уже видела себя окруженной толпой бледных конопатых внуков с огненно-рыжими волосами, которые особенно не любила в Хелен.

В это время лорд Эшкомб с гордостью демонстрировал лорду Грэнтэму темно-желтые цветы молочая Миля, который велел посадить по периметру террасы, после чего последовал серьезный разговор на хозяйственные темы и обсуждение предстоящего сезона охоты. Здесь же присутствовал и племянник майора Оливера Хейнсворта Леонард, которого дядя, равно как и Томми, всегда с радостью допускал к сокровищнице своего бесценного жизненного опыта. Однако на этот раз Леонард не проявлял к рассказам дяди никакого интереса и, уставившись в пустоту, думал о чем-то своем.

Мысль о прощанье была подобна горьковатой нотке ликера в сладком десерте. Особенно огорчало расставание с приятелями. На следующий день Ройстон, Стивен, Леонард, Саймон и Джереми один за другим покидали Эстрехэм, чтобы в конце концов занять свои комнаты в казармах Королевского полка в Чичестере. Однако особых оснований для печали все-таки не было, ведь уезжали они не навсегда. Следующая встреча предстояла самое позднее на Рождество.

Взгляд полковника скользил по толпе оживленно лопочущих гостей, которые сейчас воздавали должное роскошным интерьерам Эстрехэма и его саду; по сияющим лицам Сесили и Ройстона, удивительно свежим после столь бурной ночи. Однако ни комплименты, ни пожелания счастья, ни непрекращающаяся болтовня Бекки, ни потерянный вид Стивена не могли отвлечь сэра Уильяма от одной-единственной мысли, мучившей его с утра:

– Где Ада?

Голос полковника прозвучал угрожающе резко.

– Должно быть, отправилась с Грейс осматривать сад, – ответила мужу леди Норбери, принимая от прислуги чашку чая.

– А Дигби-Джонс?

Констанс улыбнулась и встала рядом с супругом.

– Тебе не кажется, что ты переусердствуешь, дорогой? – ласково прошептала она. – Все то время, пока мы были вместе, Саймон вел себя очень прилично, в том числе и по отношению к Аде. Оставь их в покое хотя бы на оставшиеся дни. Послезавтра утром он упакует вещи и уедет к родителям в Сомерсет.

Полковник недовольно хмыкнул и принялся помешивать чай.

– Оглянись, – продолжала леди Норбери. – Здесь так многолюдно. У них нет ни малейшей возможности уединиться. Да и Грейс не спускает глаз с сестры. Они расстаются на несколько месяцев, а в их возрасте это целая вечность. Маловероятно, что их привязанность друг к другу выдержит такое испытание.

– Это обнадеживает, – заметил полковник и решительно глотнул из чашки. – И чем дальше будут они друг от друга, тем лучше.

– Строго говоря, все это, – Грейс показала рукой в сторону аллеи, усаженной вечнозелеными скальными дубами, – Суррей. Вся область к югу от Темзы. Раньше Эстрехэм, как и Шамлей, принадлежал аббатству Чертси.

Было душно, а край неба за деревьями цвета серого чугуна предвещал скорую грозу.

– Ты и раньше бывала здесь? – спросил Джереми.

Он снял пиджак и зажал его под мышкой, закатал рукава рубахи и расстегнул пуговицы манжет. Кроме них и Саймона с Адой, которые шли сзади, прижавшись друг к другу, на узкой дорожке, ведущей к воротам имения, никого не было.

Грейс кивнула.

– Один или даже два раза. Леди Эвелин уже устраивала здесь приемы. Но тогда мне удалось посмотреть лишь небольшую часть дома и кусочек сада.

Джереми повесил пиджак на указательный палец и перекинул через плечо.

– Похоже, ты основательно укоренилась здесь, в Суррее.

– Да, не то что ты в своем Линкольншире, – весело улыбнулась Грейс.

Джереми сжал губы.

– Нет, я прекрасно помню, откуда вышел и как это на меня повлияло. – Он покачал головой. – Хотя не более того…

Грейс понимающе кивнула и сорвала сухую травинку на обочине дороги.

Она вышагивала рядом с ним в простеньком бело-зеленом платье, без шляпы и зонтика, как будто ее мало заботило, что она может загореть или получить на нос лишнюю порцию веснушек. Джереми вот уже в который раз подумал о том, как не похожа Грейс на тех девушек и женщин, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. Дочь офицера и баронета, выросшая в деревне, она ни к коей мере не производила впечатления провинциальной барышни и в то же время была плоть от плоти своей малой родины.

– А ты смогла бы жить где-нибудь в другом месте?

Она пожала плечами:

– Я не знаю. Все, вероятно, зависит от того, где именно, почему и с кем…

Грейс запнулась, заметив, как многозначительно прозвучал конец ее фразы. Джереми тоже уловил это, и его глаза вспыхнули. Грейс в смущении прикусила нижнюю губу и сделала шаг в сторону. Однако вскоре вернулась и как бы случайно коснулась его обнаженного предплечья.

– Я многого еще не видела в этом мире, – быстро заговорила она. – Кроме Суррея, Лондона и окрестностей Портсмута, в общем, ничего. Правда, в тринадцать лет мы с мамой и Адой ездили в Италию. Ты помнишь, Адс? – Грейс обернулась и обмерла. – Адс!

Ни Ады, ни Саймона нигде не было видно.

– Адс! Саймон! Адс! – Грейс поднялась на цыпочки и огляделась по сторонам. – Я должна их найти! – закричала она, подбирая юбки.

– Стой! – Джереми резко схватил ее за руку. – На Саймона можно положиться.

– Вероятно, но отец в любом случае должен об этом знать. Иначе случится нечто ужасное…

Однако Джереми еще крепче вцепился в ее плечо.

– Ты ведь не отвечаешь за Аду, Грейс. Как и за мир и покой в твоем доме. Твоя сестра достаточно взрослая, чтобы понимать, что к чему. И потом… – Тут он понизил голос, который тем не менее не стал от этого ласковей. – И потом, мы ведь тоже остались одни.

Грейс вспомнила голубую дымку над цветущей майской поляной и прохладную тень чащи, и на мгновенье земля под ее ногами будто куда-то поплыла.

– Мы – совсем другое дело, – прошептала она.

– Ты уверена?

Джереми скользнул ладонью по ее руке и ухватил за запястье, а потом оба смотрели, как сплетаются их пальцы.

Расстелив пиджак на земле, Джереми обнял Грейс за талию и посадил рядом с собой. Она вздрогнула, когда он впервые прикоснулся губами к ее виску. Потом он целовал ей щеки, пока не добрался до уголков рта и пахнущих клевером и сухой травой губ, сразу ставших мягкими и податливыми.

Ада и Саймон бежали через южную часть сада, которую почему-то называли «дикой», несмотря на аккуратно подстриженные ряды самшита и тиса, образующие вместе с низкими кустарниками граба своего рода лабиринт, по углам которого располагались четыре выкрашенных в белый цвет деревянных павильона.

Внезапно Ада остановилась, так что Саймон чуть не налетел на нее. Он вскрикнул от удивления, когда она, развернувшись на каблуках, ухватила его за лацканы пиджака и принялась целовать.

– Ты с ума сошла! – прошептал Саймон, переводя дух. – А если нас кто-нибудь увидит?

– Здесь никого нет, – промурлыкала Ада, прильнув к его щеке.

Саймон вскинул голову и огляделся. Лишь убедившись, что окружающая их живая стена действительно непроницаема для посторонних взглядов, он ответил на ее ласки. При этом забылся настолько, что Ада в конце концов оттолкнула его, и он зашатался как пьяный.

– Ада! – закричал Саймон ей вслед, когда она снова сорвалась с места.

Но она только смеялась, а он бежал следом так, что сосало под ложечкой.

Это походило на игру в догонялки, правила которой устанавливала Ада. Они миновали оранжерею, цветущие гранатовые деревья, грядки с овощами и арку, обвитую белыми и красными розами. Саймон послушно следовал за Адой. Время от времени она резко останавливалась, как заяц, и, обвив руками его шею, покрывала лицо поцелуями, пока у обоих не начинала кружиться голова.

Через узкую лужайку и рощицу они выбежали к небольшому кирпичному домику с серой черепичной крышей. Задыхаясь, Ада прислонилась спиной к двери, а потом, дождавшись Саймона, толкнула ее и исчезла внутри.

Створка тяжело захлопнулась. На некоторое время Саймон остановился в нерешительности, а потом вошел следом.

– Ада! – позвал он, переступив порог.

По обе стороны от входа обнаружились низкие комнатки, доверху набитые разным хламом. Саймон разглядел увитые паутиной шкафы и диваны, на которых громоздились многочисленные мешки и коробки. Здесь пахло плесенью и пылью, отсыревшим деревом и старой бумагой, смертью и вечностью.

– Ада!

– Я здесь, наверху!

Саймон взглянул на узкую лестницу, верхняя половина которой терялась в темноте, и решительно поставил ногу на первую ступеньку.

Темное небо лежало на верхушках деревьев, как меховая шапка. Птицы и насекомые смолкли, и все вокруг погрузилось в полную тишину. Где-то вдали прогремел гром, пространство словно завибрировало, и на несколько секунд в воздухе повисло гулкое эхо.

– Нам лучше вернуться, – прошептал Джереми, почти касаясь губами лица Грейс.

Ее веки дрогнули. Медленно, будто нехотя открыв глаза, Грейс кивнула. Джереми выпустил ее из объятий, встал и наклонился, чтобы подобрать пиджак, который, небрежно встряхнув, перекинул через плечо.

Ни слова не говоря, Джереми протянул ей руку, и она так же молча вложила в нее свою ладонь. А потом тишину нарушали лишь их шаги, сначала по сухой земле, а потом по гравию, да ветер прошелестел в листве над их головами и смолк.

– Ты будешь писать мне из Чичестера?

Новый раскат грома потряс воздух. На этот раз более сильный и отозвавшийся продолжительным эхом. Тем глубже и пронзительнее показалась нависшая после него тишина.

– Джереми!

В тучах блеснула молния.

Внезапно Джереми остановился и еще крепче сжал ее руку.

– В последнее время я много думал над этим, Грейс. У меня не идет из головы, как так вышло, что министерство предоставило выпускникам пять мест в одном полку? Лично я не могу объяснить это одной лишь военной реформой. Мне кажется, здесь имеются более веские причины.

Уголки его рта напряглись, между бровями пролегла чуть заметная складка.

– Сейчас все как будто тихо, однако не исключено, что в недалеком будущем министерство планирует вовлечь нас в какое-нибудь дело.

Горло Грейс сжалось так, что говорить стало трудно.

– И что это может быть?

– Вероятно, Африка, – ответил Джереми, глядя куда-то вдаль. – Новый кризис после зулусов и буров. Может, Египет.

Египет. Песок, пирамиды и Нил. Фараоны, феллахи и сфинксы. Грейс попыталась вспомнить, что в последнее время читала об этой стране в газетах и журналах. Коррумпированное и бедное государство, много задолжавшее европейским державам и потому подверженное их влиянию. Марионеточное правительство, хедивы и Османская империя. Египет – яблоко раздора для Великобритании и Франции и зона вечных конфликтов египтян и черкесов, турок и албанцев, нищеты и роскоши, прошлого и настоящего. Страна, далекая от Суррея, как Луна.

– Королевский Суссекский поддерживает гарнизоны на Мальте и Кипре. По всей видимости, в Чичестере я долго не задержусь. По крайней мере, надеюсь на это. И, если начнется война, я хотел бы быть там, Грейс! Это мой шанс, пойми, мой шанс выслужиться, быть может, получить повышение. – Его глаза горели как в лихорадке. – Это наш с тобой шанс, Грейс.

Сердце бешено колотилось в ребра, и Ада еще сильней прижалась спиной к стене возле двери. О привидениях лучше было не вспоминать. При одной мысли о них волоски на ее руках вставали дыбом. Тем не менее страха она не чувствовала. Вероятно, из-за близости Саймона. А он находился рядом, в этом ее убеждал скрип половиц с той стороны двери.

– Ада?

Так или иначе, сегодня утром она одна, без сопровождения ускользнула из комнаты для гостей, чтобы взглянуть на домик садовника вблизи, пока Грейс крепко спала на широкой кровати под балдахином.

– Ада, где ты?

Тут Ада заметила в комнате кровать, на которой лежали кипы отсыревшего постельного белья и несколько подушек, и сердце ее упало.

– Я здесь, Саймон.

Когда он вошел, ища ее глазами, она отделилась от стены и, обойдя его сзади, встала в ногах кровати. Попутно Ада скинула туфли и вытащила из волос оставшиеся шпильки. Саймон протянул руку, но Ада обошла его стороной. Встречаться с ним взглядом она тоже избегала.

Потом она прикрыла глаза и расстегнула на платье верхние пуговицы. Всего их было немного, так что одеваться и раздеваться она могла без посторонней помощи.

– Что ты де…

Вопрос будто застрял у него в горле, которое вдруг стало сухим и жестким, как наждачная бумага. Не в силах пошевелиться, Саймон смотрел, как Ада выскользнула из своего платья, оставив его лежать на полу, как один за другим расстегнула на груди крючки корсета и небрежно отбросила его в сторону; как с нее наконец упала нижняя юбка.

Саймона бросало то в дрожь, то в холод. Он судорожно сжимал пальцами пиджак, который снял, когда поднимался по лестнице.

Нет, Ада, нет… прекрати…

В одном нижнем белье она села на край кровати и, не торопясь, спустила чулки. Затем сжалась в комок, чтобы снять через голову приталенную сорочку, и поочередно приподняла бедра, стягивая длинные панталоны с оборками.

После этого, оглядев гору белья у своих ног, Ада села, слегка подавшись вперед и сдвинув колени. Густые волосы шелковыми прядями падали на ее грудь и плечи.

Ада подняла раскрасневшееся лицо и посмотрела на Саймона, склонив голову набок.

– Ну, давай же!

Ее бледная кожа казалась прозрачной, как у русалки. Во всем ее облике не чувствовалось никакой порочности. Ада была сама невинность, и все это походило на игру. И в то же время Ада предстала перед Саймоном воплощенным соблазном, женщиной в полном смысле этого слова.

Нет, Ада, нет, мы не имеем права… Пиджак выскользнул из рук, и ноги сами понесли Саймона к ней. За четыре шага до кровати он вдруг вспомнил о полковнике. Я не могу, я не должен… Уж сэр Уильям позаботится о том, чтобы Саймон Дигби-Джонс вылетел со службы и никогда больше не нашел себе места. Воображение рисовало картины одну кошмарней другой. Он видел, как отец Ады направляет на него пистолет и решетит его пулями, а затем вынимает саблю и одним ударом… О боже, Ада, я так хочу тебя…

Потом Саймон опустился перед Адой на колени и больше уже ни о чем не думал.

Осторожно, словно боясь, что она растворится в воздухе или оттолкнет его, Саймон положил руки на ее бедра и, убедившись, что ничего страшного не произошло, приложился к ним щекой. От нее исходил едва уловимый аромат, насыщенный, как запах поздних лилий. Саймон раздвинул головой ее ноги и, обхватив руками бедра, узкие и в то же время полные и округлые, принялся прокладывать себе путь к источнику запаха.

Когда Саймон прижал лицо к ее темному лобку, Ада дернулась и издала похожий на смешок звук. А Саймон продвигался все выше и выше, через плоский живот к маленьким грудям, бледные кончики которых походили на розовые бутоны.

Тем временем она запустила пальцы в его волосы и принялась ласкать ему затылок, отчего по спине у Саймона словно пробежал электрический ток. Наконец Ада стащила с него рубашку, а уже сам он, не помня когда и как, снял с себя носки и ботинки.

Оба улыбались как безумные, когда Ада, откинувшись назад, осторожно опустилась на середину кровати, а Саймон, рывком стащив с себя брюки и трусы, оказался на четвереньках сверху.

А потом была только Ада. Ее мягкая кожа и волосы, тонкие руки и нежные девичьи округлости тела, ее рот, язык – все, к чему он прикасался и что пробовал на вкус, все, чем он дышал, была Ада и только Ада. Ее пальцы, еще неопытные и в то же время уверенные, трогали, гладили и направляли его. Каждый мускул его тела был напряжен до предела, каждая жилка готова разорваться от переполнявшего его желания. Он будто ждал чего-то, но забыл чего. Вероятно, он хотел о чем-то спросить Аду, или она сама должна была ему что-то сказать. Но вдруг его терпению пришел конец, и он, как мог медленно и нежно, вошел в нее и остановился, чтобы перевести дух. А дальше ему уже ничего не оставалось, как полностью отдаться на волю той пьянящей волны, которая исходила от Ады.

Ада издала хлюпающий звук, как будто в ней что-то порвалось. Это оказалось больно, намного больней, чем она полагала, и жгло как огонь. Струя воздуха наполняла легкие рывками, как будто преодолевая что-то, а внутри полыхал пожар. А затем Аду захлестнули исходившие от Стивена ритмичные теплые волны, и боль не то чтобы прошла, но скорее забылась. Казалось, кожа Ады истончилась так, что нервы оголились и стали до болезненности чувствительными. А потом уже невозможно было понять, где кончалась Ада и начинался Саймон. Она не знала, чье подрагивание ощущает внутри себя, свое или его, чье дыхание проходит через ее тело короткими толчками, которые затем начали удлиняться, пока не вылились в долгий гортанный звук. А потом ее накрыла волна блаженства, сладкая и пряная, как мед, и проникающая во все уголки ее существа.

Крупные, тяжелые капли дождя упали на землю, оставляя на ней темные отпечатки. Воздух пах пылью и влагой с легкой серной ноткой. Наконец послышались громовые раскаты, и небо озарили вспышки молнии.

Джереми и Грейс миновали ворота, поросшую аккуратно стриженной травой дорожку между живыми изгородями и забором и заскочили в ближайший павильон. Смех щекотал Грейс, но никак не желал выходить наружу. Она вытирала с лица дождевые капли, смешанные со слезами.

В кустах граба послышались возмущенно-радостные возгласы, сменившиеся вскоре деловитым покрикиванием, скрипом и шелестом гальки под ногами. Это прислуга спешила на помощь застигнутым грозой гостям и убирала с лужаек столики и стулья.

Платье прилипло к спине, и Грейс мерзла, хотя дождь вовсе не был холодным. Она невольно сжалась, скрестив на груди руки, и Джереми накинул ей на плечи свой пиджак. Его волосы казались черными от воды, капавшей на лицо, а рубашка стала почти прозрачной. Грейс отвела взгляд и поплотней закуталась в ткань, пахнувшую Джереми и еще немного опилками и пчелиным воском.

– Спасибо, – сказала она, прежде чем они оба замолчали и стали смотреть на дождь.

Джереми взялся за лацканы своего пиджака и притянул Грейс к себе, ее лицо оказалось совсем близко, и ей теперь не оставалась ничего другого, как только смотреть ему в глаза.

– Послушай меня, Грейс, – сказал он. – Быть может, сейчас я сделаю самую большую глупость в своей жизни, но иначе я не могу. Дело в том, что я не в состоянии содержать жену и семью и не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такая возможность. – Сердце Грейс заколотилось, а голос Джереми стал хриплым. – Собственно говоря, я не имею никакого права вот так стоять здесь рядом с тобой. Тем не менее когда-нибудь я обязательно встречусь с твоим отцом, чтобы просить у него твоей руки, и постараюсь, чтобы это произошло как можно скорей. А пока, пока я прошу у тебя одного: дождись меня. Если, конечно, ты согласна…

Грейс вспомнились слова Лена: «Собственно, насколько хорошо ты знаешь Джереми? Ты уверена?» – «Достаточно хорошо, Лен, достаточно хорошо…» – мысленно ответила она ему.

Ее захлестнула новая волна счастья, и на глаза навернулись слезы. Грейс несколько раз сглотнула, прежде чем смогла сказать:

– Да, Джереми. Я согласна и буду ждать, сколько потребуется.

Дождь барабанил по крыше старого садового домика, просачиваясь в отверстия между деревянными балками, пропыленными и черными от смолы и копоти. По временам комнату озаряли голубоватые вспышки, перекликаясь с отдаленными, почти уютными, громовыми раскатами утихающей грозы.

Одеяло пахло гнилыми листьями, но ничего другого не было, а Ада мерзла. По крайней мере, она дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому Саймон развернул отсыревшую ткань и заботливо накрыл ею Аду, подложив ей под голову свою руку.

– Так лучше?

Она кивнула, не поднимая век, и еще плотней придвинулась к нему. Саймон смотрел на нее с благодарностью и удивлением, обводя пальцами контуры ее лица, как будто хотел удостовериться в том, что она действительно существует. Саймон пережил не просто удовлетворение физического желания. Он выглядел потрясенным, как будто ангел коснулся его своим крылом.

Ада понимала, что должна чувствовать вину или стыд, но ничего подобного не было. Ни влага между ее ног, ни кровь, ни сперма не смущали ее. Она лежала, словно оглушенная, охваченная странным ощущением, в котором смешалась жгучая боль, приятное тепло и чувство пустоты, какого она прежде никогда не испытывала. В нижней части живота что-то пульсировало. Положив щеку Саймону на грудь, она скорее чувствовала, чем слышала, биение его сердца и думала о том, что никогда еще не была так счастлива.

Потом ее веки задрожали, и она открыла глаза. Вытащив из-под одеяла руку, Ада взяла ладонь Саймона и, поцеловав, принялась играть его пальцами, проводить по линиям, пока не сжала ее в кулак.

– Теперь мы вместе, – прошептала она.

– Да, Ада. – Саймон моргнул, потому что слезы жгли ему глаза. – И ничто больше не в силах нас разлучить. – Он прижал ее к себе и поцеловал в щеку.

16

Напрасно дочери уверяли полковника, что, застигнутые грозой, потерялись в парке и потом пережидали дождь в отдаленных павильонах. Ни одной из них сэр Уильям не поверил ни на минуту, хотя виду не подал. В конце концов, теперь все это уже не имело никакого значения.

А на следующее утро, когда небо все еще оставалось тяжелым и серым, будто вот-вот было готово разразиться дождем, Бен отвез Саймона и Джереми в Гилфорд, откуда поезд Юго-Западной железной дороги должен был доставить их на север.

Ехали молча. Каждый думал о своем, любуясь мелькающими за окном уютными видами Суррея.

Саймон сошел в Уокинге и оттуда продолжил путь на запад в направлении Сомерсета, через живописный городок Йовил, до родительского дома в Беллингхэме, что неподалеку от деревушки Илминстер. Джереми доехал до конечной станции Ватерлоо, откуда по шумным лабиринтам лондонских улиц добрался до вокзала Кингс-Кросс, где сел на поезд до Линкольна, и тот повез его на север, через болотистый Фенленд и живописные окрестности города Питерборо, к матери.

Последние дни их пребывания под родительской опекой протекали быстро, тем не менее каждый не мог дождаться того часа, когда им предстояло сесть на поезд, направляющийся к южному побережью, в Хавант, чтобы оттуда добраться до Чичестера, к казармам Королевского Суссекского полка. Теперь они жили только этим радостным предчувствием предстоящей встречи. Им не терпелось въехать в казенные квартиры и, надев алые мундиры, начать новую жизнь, в качестве настоящих мужчин и офицеров, во имя Господа Бога и английской короны.

И пока, втягиваясь в плотный распорядок дня, они учились исполнять и отдавать приказы, занимались муштрой и на полном скаку протыкали штыком подвешенное на веревке соломенное чучело, упражнялись с винтовкой «мартини-генри» и поражали из нее цель с расстояния пяти-шести сотен ярдов, лето подошло к концу.

Медленно уходило его тепло, угасал его свет, словно задержавшийся на весь сентябрь в золотисто-медных кронах деревьев. Пока октябрь с его безлиственными лесами и бурой землей равнин не погасил одну краску за другой.

Наконец в одно из воскресений в конце октября все пятеро, облачившись в парадные мундиры, окунулись в суету чичестерского вокзала, чтобы встретить дорогих гостей: полковника и леди Норбери, Аду, Грейс и Бекки, лорда и леди Грэнтэмов и чету Дигби-Джонс. Ройстона нисколько не расстроило отсутствие леди Эвелин и ее мужа, не пожелавших пускаться в дальнее путешествие из Девоншира ради нескольких часов свидания. Однако Ройстон ничего так не желал, как обнять Сесили и показать ей местные достопримечательности. Томми передавал ему привет из Челтенхэма, где за несколько месяцев пребывания уже успел уютно устроиться.

Со стороны они походили на одну большую, счастливую семью, когда, дружно смеясь и болтая, слонялись по улицам, мимо старинных домиков за изящными коваными оградами, кафедрального собора со стрельчатыми арками из выветренного серого камня, по галереям древнего монастыря, ресторанам и чайным. По крайней мере, именно так казалось жителям Чичестера и сослуживцам молодых офицеров, которые в это время тоже показывали город своим близким. Только очень внимательный прохожий или тот, кто знал полковника ближе, мог заметить леденящие душу взгляды, которыми сэр Уильям время от времени одаривал то Аду и Саймона, то Грейс и Джереми. И это при том, что молодые люди всячески сдерживали свои чувства – настоящее мучение после долгих недель разлуки. Однако самая страшная пытка состояла в отсутствии какой-либо возможности уединиться, подарить друг другу хотя бы один поцелуй или даже просто обняться и шепнуть пару нежных слов на ушко любимому человеку.

– До Рождества, – сказал Саймон.

Несмотря на ожесточенные взгляды полковника, он не мог упустить возможности подсадить Аду в уже пыхтящий поезд.

– До Рождества, – ответила она и крепко пожала ему руку.

Итак, до Рождества в Гивонс Гров, куда лорд и леди Грэнтэм уже пригласили их всех. Они обязательно там встретятся, ведь в этом они поклялись друг другу на окутанном туманом и исходящем паровозным дымом чичестерском вокзале.

Не успели рассеяться густые ноябрьские туманы, уступив место первому снегу, как они оставили Англию. Мальта – каменистый остров посреди моря цвета кобальта, со скудной растительностью на скалах, желтых и стершихся, как зубы жвачного животного, – стал их новым домом. Необычное Рождество было в тот год у их родственников, – в Гивонс Гров и Эшкомб Хаусе, в Шамлей Грин и Беллингхэм Курт, – первое без сыновей. Необычное Рождество было и у пятерых приятелей, – первое в офицерском кругу. Однако времени предаваться ностальгическим воспоминаниям у них не оставалось. С тех пор как молодые офицеры заняли свои места в батальоне на Мальте и приняли обязанности, которые старались более-менее успешно выполнять, их распорядок стал особенно плотным.

Тем не менее дни тянулись медленно, в однообразном ритме казарменной жизни, между побудкой и отбоем, беспрерывной муштрой, командными выкриками и громовыми выстрелами, эхом отскакивавшими от стен.

Зима 1882 года в Суррее выдалась снежной. Под Новый год на улицах лежали рыхлые, высокие сугробы. Потом корка на них затвердела и началось таяние, пока наконец не обнажилась голая земля, которая постепенно покрывалась зеленью. На деревьях распустились первые почки, и Англия вот уже в который раз примерила свой весенний наряд в нежных бело-зелено-розовых тонах. Не успели оглянуться – в дверь постучало новое лето.