Поцелуй чудовища

Глава 1. Лилия и роза

- Правило первое: не разговаривать. Здесь уместны только кодовые слова, обозначающие ответы «да» и «нет». Роза – да, лилия – нет. Рот всегда остается свободным на тот случай, если вам вздумается сказать «нет». Лилия. Это понятно?

- Роза, - тихо ответила девчонка, неловко сидящая на стуле. Понятливая, черт…

На ее лице была плотная повязка из темного непроницаемого материала, девушка чуть откидывала голову назад, думая, что ее уловки никто не замечает, стараясь сжульничать и увидеть под повязкой хоть что-то, но повязка была надвинута низко и завязана плотно, и ничего, разумеется, девчонке увидеть не удавалось, как бы она ни старалась.

Тихонько вздохнув, почти всхлипнув, она опускала голову, стискивала дрожащие нервно колени, и ее пальцы крепче впивались в сидение стула. От этого жеста, сколь неуверенного, столь и трогательного, ее плечики задирались вверх, тонкая ткань чуть оттопыривалась вперед, и в вырезе блузки становилось хорошо видно нежную округлую грудь, тонкие зубчики кружев на ее бюстгальтере, и кожа казалась такой бархатисто-нежной, как персик. Девчонка была совсем юна; двадцать один год – почти совсем девочка… И уже в таком месте, м-да…

- Сегодня мне выпала роль доминанта, - чуть смягчив голос, продолжил мужчина. Девчонка явно волновалась; то ли от страха, то ли т предвкушения ее тонкий подбородочек дрожал, маленькие аккуратные губы были крепко сжаты, и мужчина, поддавшись неожиданному порыву, шагнул вперед, ухватил этот дрожащий подбородок и очень медленно, вкрадчиво провел большим пальцем по ее губам. – Но любое мое действие вы можете прервать одним лишь словом «лилия». Это значит «нет». И я вынужден буду подчиниться. Понятно?

- Роза, - чуть хрипло ответила она. Под его пальцем ее губы раскрылись, шевельнулись – и внезапно прихватили подушечку его пальца, целуя, так откровенно соблазнительно и одновременно с тем так чисто, непорочно, что он охнул. На миг ему показалось, что эта испуганная девчонка, не до конца освоившаяся ролью нижней, тоже хочет доставить ему удовольствие. Какие-то теплые чувства проскользнули в этом шелковом, нежном прикосновении, но он тряхнул головой, прогоняя эту наивную и одновременно такую желанную мысль.

Просто два человека.

Случайная связь, чтобы пощекотать нервы.

Просто секс. Воплощение потаенных и самых смелых желаний.

- Второе правило клуба: абсолютная добровольность, никакого принуждения. Вы можете уйти уже сейчас. Отказаться от… свидания, - он зашел за спину девчонки и она повернула голову, на слух отслеживая все его перемещения. Его рука скользнула по ее плечу, пальцы, подрагивая, робко коснулись шеи, и тут же сжались, лаская жадно, бессовестно ныряя вниз, по вздымающейся груди, в эту соблазнительную сладкую ложбинку. – Уйдете?

Его пальцы осторожно высвободили грудь девчонки из кружевной чашечки и погладили сосок – намеренно тонко, чуть касаясь, до острых покалываний, тревожа каждое чувствительное нервное окончание, так, что девчонка ойкнула и завозилась на стуле, крепче стискивая коленки, как будто это поможет унять возбуждение.

- Уйдете? – повторил над ее склоненной головой спокойный голос. Спокойствие это было деланным; в тишине комнаты с абсолютной звукоизоляцией, в крохотном мирке, отрезанном ото всех внешних звуков, было слышно, как мужчина дышит – прерывисто и шумно, наблюдая за собственными пальцами, неспешно распускающими пуговку за пуговкой на белоснежной блузке, освобождающими и вторую грудь из бюстгальтера и сжимающими приятную округлость.

- Лилия, - ответила она. В голосе ее послышался какой-то дерзкий вызов, хотя плечи ее дрогнули, девчонка чуть сгорбилась, словно постаралась стыдливо закрыться от взгляда незнакомца, от его бессовестных пальцев, поглаживающих ее небольшую, аккуратную грудку с торчащими острыми сосками.

- Отлично, - ответил он, склонившись над ней и наблюдая, как ее щеки покрывает румянец смущения, как все чаще вздымается ее грудь и как наливаются кровью, становясь из светлых ярко-розовыми, ее соски.

Он рывком поднял ее на ноги, бесцеремонно стащил с ее вздрагивающих плеч блузку, расстегнул и отбросил в сторону лифчик. Девушка, несмотря на данное ею согласие, дрожала; ее дыхание участилось, она почти вздрагивала от грубых рывков, которыми он освобождал от одежды – словно распаковывал, освобождал покупку от грубой оберточной бумаги. Она инстинктивно прижала руки к груди, прикрываясь, но он грубо отвел их, заставил снова раскрыться перед ним, и жадно припал губами к соскам. Его поцелуи были грубыми, даже болезненными, он прихватывал розовые ореолы зубами, щекотал остро торчащие соски языком по очереди до такой степени, что девчонка, крепко ухваченная его руками, начала поскуливать и приседать, стыдливо поджимать ножки – то ли от боли, то ли от страха, то ли он жгучего удовольствия.

Впрочем, стоп-слова она тоже не говорила. Дыхание вырывалось из ее раскрасневшихся губ шумно, почти срываясь на рыдания, но она позволила бросить себя на холодный стол вниз животом, и задрать узкую юбку тоже позволила, не пискнула даже.

Мужчина, навалившись на нее, шумно сопя, покрывал жадными поцелуями ее плечи, ее подрагивающую шею, его руки по-хозяйски влезли меж ее дрожащих бедер и заставили девушку развести ноги шире. Каблучки ее туфель – высокие шпильки,- звонко зацокали по полу, его колено ловко влезло меж ее бедер, толкаясь, девушка чуть взвизгнула, оказавшись почти вздернутой в воздух, с широко разведенными ногами.

- Откажетесь? – горячо шепнул он ей на ухо, прихватывая горячую мягкую мочку губами.

- Лилия, - упрямо ответила она, и он жадно куснул ее в плечо, заставив ахнуть и замереть, терпя боль, которую он причинил – и тут же загладил горячим языком.

Его ладонь легла меж ее ног, он удовлетворенно хмыкнул . Несмотря на испуг, девушка была мокрой. На ее беленьких трусиках, таких трогательных, таких чистеньких, расплывалось предательское мокрое пятнышко, и его пальцы, нащупав влагу, осторожно, почти нежно погладили его, отчего пятнышко только увеличилось.

Глава 2. Глеб

Олечку Лазареву он заметил сразу, как только она появилась в его царстве, в его конторе, заняв место секретаря у его помощника. У нее было удивительно чистое лицо, светлые-светлые, невероятно прозрачные голубые глаза и льняная коса, аккуратно приглаженная, волосинка к волосинке. Вся девушка была какая-то на удивление аккуратная, отглаженная, чистая, словно вся грязь мира не касалась ее никогда.

И пахло от нее необычайно хорошо. Чистотой и почти неуловимым ароматом зеленого чая.

Это он уловил, когда она принесла документы на подпись и склонилась к нему, выкладывая на его стол одну за другой папки с договорами, сметами и прочей деловой документацией. Она улыбнулась какой-то обезоруживающей, очень нежной улыбкой и уплыла, ушла почти бесшумно, стараясь не отвлекать босса от работы, хотя на ней были туфельки на высоких каблучках.

В офисе, где всегда полно девиц, красивых и не очень, благоухающих дорогим духами и дешевой цветочной туалетной водой, раскрашенных как женщина-вамп, индеец на тропу войны или со вкусом, девушка выделилась как-то сразу, хотя одета она была, как и все, согласно дресс-коду, в белую блузку и узкую черную юбку до середины колена.

Женщины, любящие демонстрировать свои формы, ненавидели его за этот навязанный им скучный и скромный вид. Правда, кое-кто ухитрялся и в черно-белой гамме выглядеть интересно – юбка покороче, разрез поглубже, так, чтоб были видны резинки чулок, декольте побольше…

Олечка всеми этими ухищрениями не пользовалась.

Ей невероятно шла ее бесхитростная скромность; она еще больше подчеркивала главное достоинство Олечки - чистоту, и на фоне этого расстегнутая по случаю жары крохотная пуговка прямо под воротом ее блузки и чуть разошедшиеся в стороны складки белой ткани, открывающие вид на грудь, были просто сексуальной бомбой массового поражения. Девушка наклонилась, в вырезе, в который он заглянул, лишь обозначилась волнующая округлость, а у него уже был такой стояк, что позавидовал бы солдат-срочник перед дембелем. Пришлось ближе придвинуться к столу, чтобы она не дай бог не заметила.

Черт, как же он хотел ее!.. Как хотел!..

Это желание – иррациональное, неуправляемое, почти по-животному дикое, напрочь сносило ему крышу. Неосознанно, как загипнотизированный, как повинующийся инстинктам зверь, он тайком следил за девушкой, смотрел, как она ходит, грациозно покачиваясь на тонких высоких каблучках, как она склоняется над столом коллеги, выставив аккуратную круглую попку, туго обтянутую черной юбочкой, и тогда под тканью легко угадывались швы трусиков…

Одного ее кроткого взгляда хватало, чтоб от желания его трясти начинало. Чтобы успокоиться, он курил, и сигарета прыгала в его дрожащих пальцах.

И, что самое смешное, девчонка с ним не кокетничала. Ну, то есть вообще.

Тому были веские причины: во-первых, разумеется, виделись они редко. И если он мог себе позволит встать со своего рабочего места и пройтись по офису, чтобы посмотреть, кто как работает, то у нее этой свободы не было. Только по делу. Или в обеденный перерыв – но тут их пути не пересекались. Олечка бегала в недорогой ресторанчик за углом, где ела какую-то некалорийную и здоровую пищу, а он заказывал себе стейк с кровью.

Во-вторых, Олечка была застенчива до ужаса. Когда ей говорили комплименты, притом весьма заслуженно, она багровела до корней волос и прятала смущенный взгляд. Она совершенно не умела флиртовать и все эти женские уловки, кокетство – это все было не про нее. Невероятная девочка.

И в-третьих, что самое главное, сотрудники его за глаза называли Чудовищем, и он это прозвище честно заслужил, надо отметить. Зверская муштра, почти армейская дисциплина, нещадные штрафы за опоздания и прочие мелкие провинности – это была только верхушка айсберга. Сколько раз подчиненные выскакивали в слезах из его кабинета, размазывая по лицу несмывающуюся тушь и суперстойкую помаду, сколько было увольнений и истерик – и не сосчитать. За княжеское имя – Глеб Игоревич, - сначала его называли Князем Тьмы, затем просто Сатаной, но эти прозвища еще несли в себе флер этакой романтичности. Новенькие сотрудницы таяли, когда видели своего шефа – зрелого, красивого, строгого, уверенного в себе и очень спокойного. Но после первой же выволочки словно пелена с глаз спадала, шутки кончались, становилось совершенно ясно, что шеф вряд ли оценит этот хорошо замаскированный подхалимаж. Озлобленные тетки по углам шипели о нем не иначе как о чудовище. О монстре! О мерзавце и самодуре, высокомерном самовольном индюке. О бессердечном циничном ублюдке – тоже, в ту же копилку. И это его вполне устраивало ровно до тех пор, пока в офисе не появилась Олечка…

Наслушавшись страшилок от коллег, она со своей застенчивостью и страхом перед начальством к нему и на пушечный выстрел не подошла бы добровольно. И это чертовски грустно.

Женским вниманием Глеб был не обижен, и даже наоборот – избалован сверх меры. На его презентабельную внешность, на выразительные серые глаза, породистые черты и смоляную шевелюру покупались многие. На его платежеспособность – еще больше, и он мог позволить себе выбрать женщину на ночь.

За плечами у него уже было два развода; первая жена его, с которой он познакомился еще в студенчестве, не вынесла его холодности, не стала бороться за брак и была оставлена Глебом ради второй, невероятной красоты женщины, такой, при взгляде на которую большинство мужчин столбенело и теряло дар речи. Женщина-вамп. Роскошная и дорогая. Статусная вещь, дорогая игрушка. Неплохая любовница, что уж там.

Но трепета в отношениях между новоиспеченными супругами не было. Страсть, сумасшествие, дорогие подарки и безумства, но не любовь, нет.

Глеб, как и все, просто остолбенел и потерял речи, а роскошная хищница, покачивая стройными бедрами, ухватив его за галстук, просто отвела в ЗАГС, пока он не мог сопротивляться.

Глава 3. Олечка

Олечку в офис приволок Вадим Алексеевич, зам Глеба и его верный соратник. Веселящийся тридцатипятилетний холостяк, душа компании, в отличие от своего босса он был человеком очень легким в общении и даже в чем-то легкомысленным. Все вопросы он решал играючи, ко всему подходил с улыбкой, и все сирые и убогие (точнее, растерзанные кровожадным чудовищем «на ковре») шли плакаться к нему.

Когда старая секретарь Вадима торжественно отправилась в отпуск, закатили целый небольшой праздник всем отделом. Марь Пална, грузная дама в жутких янтарных бусиках, плакала от умиления и сморкалась громче, чем трубил уходящий из порта «Титаник». Вадим Алексеевич долго перед ней расшаркивался, произносил тосты и говорил, что теперь вся работа встанет, как мы тут все без вас.

Но уже на следующее утро на месте Марь Палны сидела Олечка, перебирая бумажки, притом выглядела она и вела себя так, будто сидела тут давно, и знала всю подноготную фирмы очень хорошо.

Вадим Алексеевич, предвидя желание своего секретаря поокучивать клубнику, повязать носки и понянчит внуков, заранее позаботился о подборе кадров, и Олечку , судя по всему, давно вводил в курс дела и натаскивал ее на должность, чтобы она «села как влитая».

Это была еще одна фишка Вадима: он очень любил сравнивать коллектив с хорошо отлаженным механизмом, и очень любил, когда «детальки» подходят друг к другу.

Олечка устраивала Вадима во всем.

- Если существуют ангелы труда, - говорил он, - то я поймал одного из них.

Олечка не встречалась с маргиналами, от которых потом образовывались проблемы, нежелательные беременности, бессонные ночи и беспричинные истерики на рабочем месте.

Олечка не курила и не уходила в запои, Олечку не просили болящие родственники посидеть с ними и с их сопливыми чадами. Олечка не просыпала, не прогуливала и дела веля блестяще. Вадим Алексеевич довольно щурился, справедливо полагая, что Олечка его – отполированная деталька из чистого золота, та самая нужная закорюка из «Тетриса», которую долго ждешь, а потом срываешь банк. Олечка была идеалом. Да она даже не сплетничала и не разносила слухи по офису. Что может быть лучше?!

Поэтому однажды застав ее рыдающей в своем кабинете, Вадим просто дара речи лишился.

Олечка рыдала, обессиленно притулившись на стуле для посетителей, перебирая дрожащими ручонками документацию, слезы капали на блестящую полированную столешню, на документы, и у Вадима от этой горестной картины просто глаза на лоб полезли.

- Это что такое?! – настороженно воскликнул он, поспешно расстегивая пальто, хотя ровно пять минут назад он его застегнул чтобы пойти домой. В коридоре вспомнил, что в нижнем ящике стола позабыл бутылку дареного коньяка, цокнул языком – возвращаться плохая примета! – но вечерком хотелось расслабиться, и он махнул на приметы рукой.

Оказалось, зря.

- Что, что, что? – кудахтал он над Олечкой, наливая в стакан воды и отирая ее зареванное личико подвернувшейся неизвестно откуда влажной салфеткой. Ах, да их на столе пачка целая валяется, и целая гора скомканных, использованных. – Быстро успокаивайся и расскажи мне, что произошло?! Хатико не дождался? Бемби подстрелили охотники? В чем причина слез, чего ревем?!

Олечка упрямо тряхнула головой – и снова взревела белугой.

- С работой что-то?

Олечка, всхлипывая, снова отрицательно мотнула зареванной мордашкой.

- Обидел кто-то?

Снова нет.

- Глеб Игоревич хвоста накрутил?

Вопрос был из области невероятного. Даже у Сатаны не было претензий к этому чистому ангелу, и Вадим ляпнул наобум, лишь бы отвлечь плачущую Олечку от истинной причины ее расстройства, но она внезапно разревелась еще горше, закрыла лицо узкими ладошками, и отрицательно затрясла головой.

- Нет?! – переспросил потрясенный Вадим, хотя, судя по реакции, было понятно, что причина рева все же в боссе. – Что такое?..

Словно по наитию, Вадим шагнул к окну, раздвинул планки жалюзи, выглянул на улицу.

Там, на парковке, Глеб усаживал в автомобиль свою любовницу, красотку Мару. Притом все это действо здорово напоминало суетящегося пажа и его томную, неспешную королеву. Глеб аккуратно устроил подругу на заднем сидении, подобрал полы ее роскошного платья и пальто и закрыл дверцу с преувеличенной аккуратностью.

- Да ну нахер, - произнес офигевший от внезапного откровения Вадим и посмотрел на Олечку уже не как на ангела, а как на безумную, непонятно какими путями вырвавшуюся из сумасшедшего дома и обманом устроившуюся на фирму. – Олечка, да он же!..

И на этом все цензурные слова у Вадима кончились, он обернулся ко всхлипывающей девушке, придвинул у ней еще один стул и уселся рядом с ней сам. Сама мысль о том, что у чистого ангела Олечки могут быть мысли сексуального порядка по отношению к Чудовищу, выбила Вадима из колеи. Черт подери, дети не трахаются!.. Они даже не думают об этом! Но слезы Олечки говорили об обратном. Думают; трахаются; страдают от неразделенной любви.

- И как давно?.. – кратко поинтересовался он, извлекая из ящика стола вожделенную бутылку и штопор. Олечка неопределенно пожала плечами, наблюдая, как Вадим мастерски извлекает пробку, наливает янтарной жидкости в крохотную рюмочку. – Значит, сразу и навсегда, как я понимаю?

Он придвинул рюмочку Олечке, и та протестующе захныкала, замахала ручками, но Вадим настойчиво велел:

- Тридцать капель, чтоб успокоиться и все рассказать. Пей! Залпом! Ну?

От выпитого коньяка Олечка задохнулась и тут же окосела. Вадим, убрав коньяк, глянул в ее раскрасневшееся лицо, чуть подался вперед и с нажимом произнес:

- Ну-у-у?

А рассказывать, в общем-то, было и нечего.

Олечка втюрилась в босса сразу, как только его увидела. Грезит ими днями и ночами, но о своей любви помалкивает, ибо субординация (люди чего не того подумают, да, стыдно), и Мара.

Глава 4. Сессия

Четыре раза.

Четыре, мать их, раза, за один вечер, без стимуляторов и смс, черт их всех дери!

Он не мог насытиться Олечкой, ее свежестью, ее чайным острым запахом, ее нежным податливым телом. Он трахал ее на столе – черт, этот клуб умеет читать мысли?! – так, как хотел уже давно сделать на работе. В своем кабинете. Завалить на свой стол, сдернуть чулки, порвать трусики и оттрахать. Натискать горячие груди, нацеловать, насосать розовые соски до красноты, и как следует вставить в узкую мокрую киску, тесную до такой степени, что можно кончить в пару движений, едва сдерживая стоны наслаждения, от одного вида, как его член погружается в разгоряченное юное тело меж разведенных в разные стороны стройных девичьих бедер.

Олечка заходилась в стонах, извиваясь под ним, стискивая его бока коленями. И чем жестче, чем яростнее он ее драл, чем резче были его толчки в ее податливое тугое тело, тем громче она кричала, изнемогая и дрожа. И плача – стоило подкрасться оргазму, стоило Глебу ощутить, как она внезапно замирает на миг перед тем, как ее горячее нутро отзовется частыми и быстрыми спазмами оргазма, как из глаз ее начинали литься слезы. Они текли по разгоряченным красным щекам из-под повязки, и в этот момент Глебу казалось, что девчонка вопит от боли.

- Господи боже, - шептал он, прижимаясь мокрым лбом к ее часто вздымающейся горячей груди, поймав губами сосок – да невозможно оторваться от нее, такая сладкая, такая соблазнительная и желанная, что мозг воспламеняется и требует «возьми, возьми!», - ты нереальная, нереальная… почему плачешь?

Разговоры были запрещены, но Олечка, горячая, разомлевшая, расслабленная после полученного удовольствия, под ним вся содрогалась от рыданий, жалобно всхлипывала.

- Тебе неприятно? – спросил Глеб, приподнимаясь и поглаживая ее подрагивающий живот. – Больно?

Она замотала головой, торопливо отирая с пылающих щек слезы.

- Мне хорошо, - шепнула она.

- Так почему?..

Губы девушки снова дрогнули, и она застенчиво, даже стыдливо, произнесла:

- Я просто никогда раньше… ну, вы понимаете… никогда вообще…

- Не кончала?! – изумился Глеб, поглаживая ее нежное бедро. Она судорожно вздохнула, кивнула головой и стыдливо сжала ноги. – Вообще никогда? Де-евочка ты моя…

«А ведь она не знает, кто с ней, - мелькнула у Глеба мысль, яркая как комета и крамольная, как восстание стрельцов. – Понятия не имеет… И сюда ходит наверняка чтоб получить от секса удовлетворение… острых ощущений… но ведь можно ж без них обойтись».

Внезапно Глеб поймал себя на том, что вел себя реально как чудовище. В своем стиле, поддерживая созданный в конторе имидж. Грубо лапал, трахал, драл как хотел, не особо интересуясь желаниями партнерши, был занят только своими ощущениями… и делал это нарочито жестоко, словно девчонка видела, знала своего партнера. Так, словно уже завтра в офисе она в темном уголочке может рассказать подружкам, что шеф ее отжарил так, что и подтираться страшно.

А ведь она не знает.

И никому ничего не расскажет.

А если и расскажет, то о ком?.. О незнакомце, которого подцепила в клубе?..

Ее кожа была нежная и мягкая, удивительно гладкая под пальцами, которыми он провел от вздрагивающего от рыданий горла девушки до ее мягкого животика.

- Ну, не плачь, - шепнул он. Он гладил ее тело, ласкал его ладонями, словно очнувшись от безумия, в котором терзал и мучил это нежное хрупкое создание.

Эта запоздалая ласка, трогательная нежность заставили девчонку совсем раскиснуть; она неловко перевернулась на бочок, пряча горящее лицо, и Глеб ощутил, что снова хочет ее – маленькую, беззащитную, стыдливую, даже после всего того, что здесь только что было, удивительно чистую и трогательную. Поддаваясь внезапному порыву, он приподнял к себе ее зареванное личико и провел пальцем по горячим, вспухшим губам, словно заново начиная игру. Сейчас, немного утолив свой голод, он хотел бы начать все заново, по-другому.

«Она ведь не знает, кто я…»

Ее горячие губы раскрылись так нежно, так чувственно, и она поцеловала его палец вновь, как тогда, в первый раз – мягко, невыносимо мягко и сладко, чуть прихватив его губами и чуть коснувшись языком, так, словно это прикосновение доставляло ей ни с чем несравнимое удовольствие, ласкало чувствительную глянцевую поверхность губ, влажного языка.

От этой немудреной ласки у Глеба в голове зашумело, он едва не задохнулся от прилившего возбуждения, глядя, как ее язычок осторожно касается его кожи еще и еще… и ее губы, такие горячие, такие близкие, такие сочные и яркие…

Глеб не любил целовать женщин.

Поцелуи – даже самые изощренные, - выходили каким-то сухими и жестким, и он не чувствовал ничего, не удовольствия, не возбуждения.

Теперь же ему вдруг невыносимо захотелось попробовать эту чуть припухшую розовую влажную мягкость. Он склонился над девушкой, чуть помедлил – ее горячее дыхание обжигало его щеку, - и коснулся ее губ, неуверенно и осторожно, почти робко.

Ничего слаще не пробовал.

От чистого вкуса этой девушки поцелуй вышел крышесносящим, настолько вкусным, что Глебу показалось – он вкусил сочный плод. Прихватив нижнюю губку девушки своими губами, он осторожно провел по ней языком, удивляясь, какая женщина может быть сладкая. Ласкал ее рот – и чувствовал, как кровь у него закипает от немудрёной ласки, которая в совершенстве была освоена классе в девятом, да там же и позабыта, отодвинута куда-то на периферию желаний, чувств и наслаждений.

Девушка ответила ему; осторожно обняв ладонями его лицо, она пила его дыхание, ласкала его губы своим мягким язычком, и от этих прикосновений он зверел и едва не рычал, прижимаясь к ее телу все плотнее, словно желая в него вжаться, проникнуть в ее кровь и поделить на двоих жгучее, безумное желание, которое дарили эти неожиданные поцелуи.

Глава 5. Муки Ада

Вадим позвонил с утра и сказал, что задержится.

- Буду после обеда, - буркнул он.

Глеб, покачиваясь в кресле, хохотнул, слушая хрипловатый голос зама.

- Что, головушка болит после вчерашнего? – язвительно спросил он, и Вадим неожиданно рассердился.

- Какая головушка, - рыкнул он. – Встреча с инвестором. Забыл?

Глеб присвистнул и прекратил раскачиваться.

- Забыл, - потрясенно произнес он. – Прикинь?!

Такого с ним не случалось никогда, Глеб не мог и припомнить, чтобы что-то ускользнуло от его внимания. Обычно бизнес занимал все его внимание, Глебу просто нравилось держать в памяти все детали, контролировать весь процесс от и до, знать, что все идет ровно так, как Глеб и планировал. А сегодня все мысли о работе просто вылетели из головы…

В памяти все еще вертелись соблазнительные воспоминания, тело еще помнило объятья и трепет женщины, и поцелуи – прощальные, с последними, самыми вкрадчивыми, самыми нежными проникновениями, уже не обязательными, но такими необходимыми…

Они целовались долго, страстно, а потом – нежно, осторожно, и это было отдельным актом любви, отдельной, самостоятельной и интимной лаской, таинством, которое Глеб не делил давно ни с кем из своих подруг и любовниц. Секс внезапно обрел свою былую прелесть и смысл, и наслаждение было во всем – в ладонях, ощущающих теплую округлость девичьих грудей, в упругости кожи на ее бедрах, и в почти медитативном отключении сознания, в абсолютной нирване, когда весь мир заключен в движении, которое превращается в удовольствие, и нет ни единого звука в мире, кроме обжигающего дыхания.

И девчонка хотела его; очень хотела! И именно его, распробовав его ласки. Она постанывала, обвивая его горячими руками, она не хотела отпускать его, снова и снова привлекала е себе, прижималась горячей грудью, животом, тянулась к его губам с такой жадность, что отказать было невозможно. И он хмелел, упиваясь ее жаждой, и снова целовал ее губы, стискивал ее, горячими губами вдыхал жар ее влажной кожи…

Вжимаясь крепче в раскрытые бедра девушки, слушая ее чуть слышные вздохи, чувствуя, как она обмирает от глубоких проникновений , он понимал, что она чувствует его… принимает…

Это не объяснить. Наверное, это и есть – слиться воедино. Чувствовать наслаждение женщины как свое собственное, знать, что она замечает малейшее прикосновение, тончайшую ласку.

Глеб завозился в кресле, вновь ощутив прилив возбуждения, и Вадим, слушая в трубке затянувшуюся паузу, истолковал ее по-своему.

- Прикидаю, - так же злобно ответил Вадим. – Сам, поди, потихоньку коньячком лечишься?

- Да я с чего, - Глеб вдруг вспомнил, что в этот клуб завлек его именно Вадим, и его радужное настроение вдруг улетучилось, подозрение кольнуло разум острыми иголочками. – А ты не в курсе… что за девушка была вчера в клубе?

Внезапно то, что в комнате оказалась Олечка, и то, что поехать в этот клуб предложил именно Вадим, и именно после разговора о ней, показалось Глебу подозрительно.

«Подложил девчонку под меня, - с внезапной злостью подумал Глеб, одной жирной черной чертой перечеркивая в сознании все блаженство, всю святость и прелесть интимного свидания с Олечкой. – Ты что, самый умный?! За меня решаешь, что мне надо, с кем мне спать?! Девчонку поприличней для меня присмотрел, что ли? Я просил об этом? Просил?!»

На мгновение ему показалось, что друг решил вытряхнуть его из привычной шкуры чудовища, заставить явить миру розовое беззащитное брюшко, и ему это почти удалось. Глеб, вспоминая свою нежность к Олечке, вдруг ощутил страх и стыд, словно его уже разоблачили и уличили в чем-то постыдном. Он почувствовал себя уязвимым и беззащитным. Это ощущения были так позабыты, так глубоко похоронены где-то на дне его сознания, что он даже удивился отчасти, что это беспомощное состояние применимо по отношению к нему. И оттого в его душе поднялась обжигающе-горькая волна яростного протеста.

«Я вам покажу», - злясь непонятно на кого, подумал Глеб.

- Где? – голос Вадима не изменился, не дрогнул. В нем не прозвучало ни единой фальшивой нотки, никакого замешательства или растерянности, только живейшая заинтересованность. Глеб хмыкнул; если б он не знал Вадима, он тотчас же поверил бы, что друг и в самом деле не понимает о чем речь, но он хорошо знал Вадима.

Вадим отменно умел врать.

Он мог спокойно шутить и неторопливым голосом рассказывать какую-нибудь байку, убаюкивая бдительность партнеров, проверяющих, инвесторов, прекрасно зная, что все рушится в тартарары и дела идут из рук вон плохо. Блефовать было не прост любимым занятием Вадима – это было его призвание, его величайший талант. Сам Станиславский аплодировал бы Вадиму стоя, с неистовыми криками «Верю!», если б на заре их бизнеса слышал, как Вадим, тщательно пряча под столом ноги, обутые в начищенные до зеркального блеска туфли с дырявыми подошвами, уверенно подписывал договора на поставки, словно в активе у них был весь никель, весь газ и вся нефть Сибири.

Вадиму верили все – даже строгая дама из пожарной инспекции.

И поэтому Глеб не поверил ему ни на секунду.

- Ну, в комнате, - небрежно произнес Глеб, щуря холодные глаза. – Подарок от клуба.

- А что, не понравилось? – в голосе Вадима послышалась неподдельная тревога. – Чо, бегемота какого подогнали?

- Да нет, не бегемота, - протянул Глеб, внимательно вслушиваясь в голос зама. – Понравилось. А не знаешь, снова встретиться с ней можно?

Глеб даже дышать перестал, пытаясь уловить хоть нотку фальши и надеясь, что зам тотчас воспользуется этой лазейкой и снова подсунет ему девчонку, но Вадим в эту наивную ловушку не попался, он ответил практически сразу же, без заминки: