Подари мне себя

Пролог

Соня

Сегодня точно всё будет хорошо. Собираюсь с духом. Делаю судорожный вдох и делаю решительный шаг вперёд. Зажмуриваюсь, пытаясь привести в порядок дыхание. Кажется, всё в порядке. Потихоньку выдыхаю и слышу мягкий металлический шёпот закрывающихся дверей.

Всё, назад пути нет. Назад пути нет… Выхода нет…

Эти слова зловещим шелестом врываются в моё сознание, вышибая из меня всю уверенность.

Ресницы трепещут. Пульс учащается. А по телу проходит озноб. Дыхание становится чаще.

Пространство вокруг меня уменьшается, сужается, отчего я вжимаюсь в отделанную хромом и пластиком стену, пытаясь остановить надвигающийся на меня потолок, учащённо дышу. Пальцы рук сжимаю в кулаки и впиваюсь в ладони с такой силой, что наверняка останутся следы от ногтей в форме полумесяца. С губ срывается еле слышный стон. Меня будто окатывает кипятком. Становится жарко.

На себе чувствую пристальный взгляд человека, который едет со мной в одной тесной, маленькой кабинке – кожу лица мелко покалывает. Что ещё больше нервирует.

Двадцать девятый этаж. Двадцать девятый. Я прибью Светку вместе с Маринкой.

Придушу этих двух ведьм, стоит мне их только увидеть. Тоже мне, помощницы выискались, желающие избавить меня от этого страха, который со мной, кажется, уже с детства.

Мне не хватает воздуха. По лицу градом катится пот. Я зажмуриваюсь и пытаюсь дышать размеренно, считаю про себя. Один… Два… Три…

«Ты зажата внутри», — шелестящий шёпот, раздавшийся в голове, заставляет нервно и громко сглотнуть.

Я не смогу!

Дышать с каждой секундой становится всё тяжелее и тяжелее, что кажется, я вот-вот задохнусь. Хватаю ртом воздух, но нормально вдохнуть так и не получается.

Чёрт.

Перед глазами пляшут чёрные мушки, и кажется, вот-вот я упаду в обморок. Прямо тут, в лифте, к ногам незнакомого человека. Мысли путаются.

— Эй, девушка, — издалека, из чёрной тьмы до меня доносится мужской голос, но я никак не реагирую на него.

Он ускользает в тот же миг, а я остаюсь вновь один на один со страхом и паникой.

Мне хочется побыстрее добраться до нужного мне этажа. Выйти из этой чёртовой коробки и прибить своих друзей. На что я вообще подписалась? Лучше бы сидела дома в Новогоднюю ночь. А ещё лучше спала бы, потому как завтра мне вновь на дежурство. Чёртов Шестинский. И наверняка я не высплюсь. Так нет же, нужно было согласиться встречать праздник не одной, а в кругу друзей, начхав на свои планы.

Так, спокойно. Вдох-выдох, девочка. Всё будет хорошо. Ты справишься. Тебе осталось не так много держаться – я в этом уверена. Надеюсь.

— Девушка, с вами всё хорошо? — на периферии своего сознания вновь слышу тот же голос, но теперь различаю в нём нотки беспокойства.

Мне бы открыть глаза и посмотреть на обладателя этого голоса, но я, чёрт возьми, боюсь увидеть, что я нахожусь в ограниченном пространстве. Тогда точно грохнусь к ногам этого мужчины.

Всё же лучше бы я пошла пешком. И неважно, что идти пришлось бы долго. Зато мои нервные клетки были бы в порядке. Которых осталось, между прочем, не так много. И воздуха... С каждым вдохом здесь всё меньше воздуха.

— Эй, посмотри на меня, — моего крепко сжатого кулачка касается прохладная ладонь, и я вздрагиваю, но ещё сильнее зажмуриваюсь.

Пытаюсь отдалиться, отодвинуться дальше, но мне не дают. Меня аккуратно за плечи разворачивают, а я, как неживая кукла, повинуюсь, но глаза раскрыть так и не могу решиться. Только тяжело и учащённо дышу, покрываясь вся мурашками и потом.

Неожиданно моего лица касаются ладони. Приятно поглаживают большими пальцами мои щёки и тихо, но твёрдо и властно повторяют.

— Посмотри на меня. Посмотри на меня.

Я мотаю головой, не желая ему подчиняться.

— Ну же, красавица. Посмотри на меня. Открой глаза.

Делаю глубокий вдох. Ресницы трепещут, и я распахиваю глаза.

Перед взором всё плывёт, и я не сразу вижу того, кто на меня смотрит. Фокусирую взгляд. И первое, что вижу – пронзительные серо-голубые глаза, отчего теряю остатки воздуха. Мужчина смотрит внимательно, твёрдо и взволнованно. В его глазах я вижу волнение, а мой взгляд мечется по лицу мужчины в страхе и панике.

— Успокойся. Дыши вместе со мной, — говорит он, и я, как завороженная, послушно делаю вдох-выдох вместе с ним. — Вот так. Успокойся.

Его голос обволакивает, успокаивает. Я дышу – неуверенно, но дышу. Но стоит мне взглянуть за спину этого человека, как я снова вижу стены – и они так близко, окружающее пространство так ничтожно мало! И я вновь теряюсь – уверена, зрачки вновь расширяются в панике и страхе, а взгляд бегает по помещению. Остаётся только одно желание – как можно быстрее покинуть это помещение и никогда не заходить сюда. Всё тело пробирает крупная дрожь.

Пульс учащается с бешеной силой. Так, что я слышу, как сердце бьётся в висках. Пальцы рук ещё сильнее впиваются в ладони, причиняя мне боль. Но она не отрезвляет, а наоборот, приносит ещё больше нехороших чувств и паники.

Пытаюсь вырваться из цепких лап, но мне не дают.

— Тихо. Успокойся. Посмотри на меня, — властно требует, но я не слушаю его. — Посмотри на меня! — меня встряхивают, и я смотрю вновь в серо-голубые омуты. — Вот так. Сосредоточься на мне. Смотри мне в глаза. Вот так. Умница.

Его пальцы вновь начинают гладить кожу на моём лице.

— Вот так. Успокойся. Дыши со мной.

Он стоит очень близко, почти касаясь меня, почти прижимаясь ко мне и одновременно закрывая собой меня от моего страха и паники.

Незнакомец делает глубокий вдох, не разрывая зрительный контакт между нами. Глаза в глаза.

И я вновь дышу вместе с ним. Вдох – смотрю в его глаза. Выдох – его губы накрывают мои.

Его губы холодные, но я чувствую тепло, которое перетекает от него ко мне. Прикрываю глаза. Его широкие ладони обхватывают моё лицо сильнее и притягивают ближе к себе. К своим губам. Выдыхаю в губы незнакомца.

Глава 1

Соня

— Сонька! — вскрикивает сзади меня взволнованный девичий голос.

Отчего я вздрагиваю и вместе со мной и чашка с обжигающим кофе в руке, который проливается мне на руку и больно жжёт.

Я шиплю и ругаюсь себе под нос.

— Чёрт! — печёт безбожно.

Морщусь. Опускаю взгляд вниз на ту самую руку, на которой уже образовалось красное небольшое пятнышко – на тыльной стороне ладони и возле пальцев. Ну прекрасно. Просто великолепно.

Ругаюсь, коря себя и ту, что не умеет спокойно себя вести.

Громко ставлю свою любимую большую кружку на мраморную столешницу и медленно, но угрожающе разворачиваюсь к той, что нарушила мой покой. Вот так и хочется прибить эту заразу, но понимаю, что потом без неё будет совсем скучно.

— Дашка! Зараза, кто тебя учил так подкрадываться? Пугать людей?

Подруга вскрикивает, опускает взгляд на мою пострадавшую конечность, которая уже покраснела и скорей всего на ней в скором времени образуются мелкие волдыри. Потому что кофе я прохладной водой не разбавляла, а наливала из чайника кипяток.

— Ой! Прости, Сонечка. Я не хотела, — суетится возле меня и глазки делает такие, что вот не могу я ругаться на неё – жалко эту заразу становится.

— Ладно, всё хорошо. Успокойся. Не суетись ты так, Даш.

Крылова делает виноватое лицо, отчего кажется, будто я сама облила её кипящей водой, а не она меня. Но потом быстро приходит в себя, становясь ураганом, как и прежде. И когда она только повзрослеет наконец?

— Тебя там зав вызывает, — вдруг выдаёт мне коллега после минутной тишины. — Просил срочно. Прям немедленно явиться в его кабинет.

Я тяжело вздыхаю, опуская ресницы вниз.

Сегодня был тяжёлый день, и я ужасно устала. Ну как день – скорее, ночь, потому как на часах сейчас полдевятого утра. И моя рабочая смена вот уже полчаса как закончилась. Но так получилось, что пришлось задержаться: за несколько минут до окончания моей смены привезли мужчину, и пришлось в срочном порядке обрабатывать все его болячки, царапины и ссадины. С кем-то подрался на улице, и вот результат – гематомы на лице.

Мужчины как дети, ей-богу.

Поэтому я ещё не дома, а в сестринской, решила сделать себе любимый напиток, а уже потом со спокойной душой идти домой. Но не тут-то было.

И что Шестинскому вновь от меня нужно?

Вроде обо всём, о чём нужно, мы уже поговорили, договорились. Но нет же, ему всё равно что-то от меня потребовалось.

Потёрла виски пальцами – ужасно болит голова. Просто раскалывается. Какой день без нормального сна – почти всю неделю пробыла на суточных дежурствах. Отчего хочется просто прийти домой и завалиться в зимнюю спячку, как медведь. И чтобы до весны меня никто не тревожил.

Как бы мне не хотелось, но идти всё же придётся. Всё-таки это зав, а ему лучше не перечить и не опаздывать, хоть мой рабочий день уже закончился. Но в этом уж я сама виновата. Нужно было сразу идти домой, а не кофе распивать.

— Хорошо. Спасибо большое, Даш, — говорю и обхожу коллегу, направляясь в сторону выхода из сестринской.

Через несколько минут уже стою возле кабинета зав отделения. Сверлю хмурым взглядом табличку с фамилией и должностью начальника. А потом, глубоко вздохнув, коротко, но громко стучу в дверь.

По ту сторону слышится громкое “Войдите”, и я не мешкая кладу ладонь на ручку и, опустив её, открываю дверь. Вхожу в светлое и чистое помещение с белыми стенами. Прямо напротив меня стоит стол, за которым восседает сам Шестинский Герман Витальевич. Перебирает какие-то документы, внимательно в них вчитываясь, словно и не замечает меня.

Я стою и жду, когда зав всё же соизволит оторвать свой взгляд от документов и посмотреть на меня. Стоять здесь как вкопанной нет никакого желания. Мне хочется, наконец, домой. Выспаться, отдохнуть. Всё же завтра Новый год, праздник, хоть я и собиралась праздновать в одиночестве.

Родители за границей, а мне на пару дней не хотелось ехать к ним. Если уж ехать отдыхать, то хотя бы на неделю, а не на день-два. Только душу себе разорвать и улететь обратно.

Тяжело вздыхаю, отчего привлекаю к себе внимание.

Герман Витальевич переводит на меня свой взгляд, слегка поднимает брови в удивлении. Но буквально через секунду становится спокойным и сосредоточенным.

— А, Ярославская, проходи, — жестом указывает на стул напротив своего стола, но я лишь качаю головой. И так постою, лишь бы быстрее скрыться подальше от этого неприятного человека.

— Вызывали, Герман Витальевич?

С завом отделения я всегда стараюсь говорить спокойным и монотонным голосом, чтобы ненароком не выдать своих истинных чувств и эмоций по отношению к этому человеку.

— Да, вызывал, — качает головой. — У тебя завтра по плану стоит выходной, — на мгновение опускает взгляд вниз на бумаги, но потом вновь поднимает на меня.

Ну да, выходной. Я это и так прекрасно знаю. Именно поэтому собиралась хорошенько отдохнуть и выспаться. Вот только не могу понять, к чему клонит мужчина.

Я киваю и всё больше хмурюсь, сцепив пальцы рук перед собой. Что-то всё это мне не нравится. Не просто так он сказал мне, что у меня выходной. Не хочется думать о том, о чём думаю... Вот совсем.

Я так радовалась, что мне выпадает целых три выходных подряд в череде этих семи дней без отдыха на ногах, с ощущением белки в колесе. Нет, вы не подумайте, я очень люблю свою работу, но иногда даже мне, квалифицированной медсестре, лучшей в отделении, нужен отдых и сон. А иначе, чувствую, что скоро сама ноги протяну в водовороте этих дежурств.

— А потом ещё один, вместе с сегодняшним.

Я прищуриваюсь, не понимая, на что он намекает и почему тянет. Нет в лоб сразу сказать – и всё. Я бы взорвалась и успокоилась. Но нет, мы тянем кота за одно место, чем ещё больше оттягиваем мой поход домой. Да и кофе там уже остыл.

Дома налью себе большую кружку, закутаюсь в плед и отключу все телефоны. И просто упаду в спячку.

Глава 2

Соня

— Я ясно выразился, Ярославская? — его голос угрожающий, твёрдый и властный, он в упор смотрит на меня, давая мне понять, что может легко вышвырнуть меня взашей из клиники. Ему это не составит труда.

И всё равно, что я квалифицированная медсестра. Лучшая во всём отделении. В клинике. Он найдёт тысячу людей на моё место, которые, как он думает, будут вести себя совершенно иначе, нежели я. Возможно, он уже подыскал себе на всё согласную протеже, которая будет делать всё, что он прикажет: пойдёт с ним на свидание и даже раздвинет ноги, когда он захочет. А на меня он решил надавить, навязывая изматывающий график, в надежде, что я сама напишу заявление по собственному. Или он рассчитывает, что стану нежнее по отношению к нему?

Вот только я не из тех, кто пляшет под чужую дудку.

Я не хочу отсюда уходить. Я дорожу своей работой. Люблю. Поэтому будет лучше молчать в тряпочку, кивать, как болванчик, и делать так, как говорит начальство.

И пусть скажут, что я бесхребетная и это неправильно, но мне наплевать. Я люблю свою работу.

— Да, Герман Витальевич. Я вас поняла, — говорю, но смотрю в сторону, не желая сталкиваться с ним взглядом.

Внутри меня бушует шторм и хочется взорваться. Высказать всё этому козлу, который знает, насколько сильно я люблю свою работу – живу ей, – и манипулирует этим.

Так, Ярославская, успокойся. Вдох-выдох. Дыши. Просто не думай об этом, и всё.

— Я могу идти? — задаю вопрос, потому как зав отделением неотрывно смотрит на меня, проходя по мне своим хищным, сальным взглядом, от которого меня чуть ли не передёргивает.

Но я сдерживаю в себе это чувство. Не даю ему повод для очередной радости – видеть, как я бешусь.

Мне бы только побыстрее скрыться отсюда и желательно больше никогда не попадаться ему на глаза. Но, увы, этому не бывать. Он – зав отделением, и его работой довольно даже вышестоящее начальство. А я лишь медсестра. Ну и что, что лучшая в отделении.

— Да, Ярославская. Ты можешь быть свободна.

Я разворачиваюсь и, не сказав больше ни слова, делаю шаг к двери, чтобы наконец выйти из этой комнаты. Но его слова – едкие, с ухмылкой – догоняют меня прямо в спину.

— Не опаздывай, Ярославская. Иначе будешь дежурить до конца новогодних праздников.

Сжимаю зубы сильнее, чтобы не высказать ему пару ласковых. Молча выдыхаю и выхожу из кабинета.

Нужно всё же пойти домой и поспать. А ещё лучше поесть, потому как за эти дни сильно похудела, на мне даже джинсы висят. Хоть я и так худенькая, с фигурой, как говорят мне Светка с Маринкой. Даже по-дружески завидуют мне.

В сестринской я нахожу почти весь коллектив. Бросаю взгляд на настенные часы – девять часов. Все уже на работе.

Как только я захожу, скрипя дверью, разговоры смолкают, и все как по команде поворачиваются ко мне. Некоторые смотрят сочувственно – из-за чего я могу с точностью сказать, что Дашка всем растрепала, что меня к себе вызывал Шестинский. Значит, что-то от меня требовал. И как я понимаю, всем нужно знать, для чего и зачем.

Досадливо морщусь: почему люди не могут просто работать и не лезть не в своё дело? Но, как выяснилось, жизнь других намного интересней, нежели своя.

И ещё эти их жалостливые взгляды, обращённые на меня, когда я неделю почти без выходных и нормального отдыха – от них тошно становится. Не люблю я их жалость. Да вообще не люблю жалость в любом её проявлении. Тем более, если она направлена на меня.

— Чего замерли? — окликаю их. — Что-то случилось? — спрашиваю нарочито бодрым голосом и спокойно прохожу к столу, где стоит моя чашка с уже остывшим кофе.

Грустным взглядом смотрю на кружку. Эх, зря только перевела любимый продукт. Ну да ладно. Сделаю себе ещё. Быстро наливаю себе свежий кофе и поворачиваюсь к коллегам, которые до сих пор молчат, словно в рот воды набрали.

— Эй, народ, вы чего? — с улыбкой смотрю на них.

— Сонь, что опять от тебя хотел Шестинский? — начинает Ленка, держа в руках почти такую же кружку, как у меня, только другого цвета.

Закатываю глаза. Ну вот, а я так надеялась, что всех этих разговоров получится избежать.

В своё время мне многие советовали «не упускать свой шанс»: сходить с завом на свидание, присмотреться, а там глядишь – и поблажки на работе были бы, и график удобный, и дежурства лёгкие. Однажды даже кто-то обронил фразу: «Ну, переспите, что с тебя – убудет, что ли?»

Но я не такая. В конце концов, это мерзко – ради каких-то поблажек спать с тем, кто тебе неприятен.

Спать ради работы? Чтобы не вылететь?

Это низко. Я так не смогу. Не смогу чувствовать себя продажной во всех смыслах этого слова. Я знаю, что многие мечтают получить место в этой клинике, но я не смогу переступить через себя. Я профессионал своего дела, мне незачем крутить шашни с начальством, чтобы удержаться на работе.

Коллега подносит к губам кружку и отпивает из неё, но при этом не отрывает от меня взгляда.

— Лен, давай не будем, — устало ей отвечаю.

Мне совсем не хочется разговаривать на эту тему. Я до жути устала. У меня нет сил и желания говорить на тему зава и о его ко мне отношении, которое заметили все вокруг. Но кто-то с завистью смотрит на это – например, Карина, желающая прибрать его к своим ручкам. Кто-то с жалостью, как Дашка. Но вот Лена – с беспокойством.

Учились мы с ней вместе. И одновременно устроились на работу – сюда, в эту клинику, поэтому она прекрасно меня знает. И мне понятно её беспокойство обо мне, потому как мы долгое время общаемся, дружим.

Но это мои проблемы, и я их должна сама решать или же терпеть, если не хочу потерять любимую работу.

Отвожу взгляд к окну, где не на шутку разыгралась настоящая буря. Несмотря на такую погоду и холода, я люблю это время года за красоту. В ней чувствуется какой-то уют, несмотря на сильные морозы, колючий ветер и лёд под ногами.

Лишь одно расстраивает: в это время года полно аварий. Люди не следят за дорогой, пренебрегают простыми правилами и рискуют своим здоровьем, а порой и жизнью. И попадают к нам с тяжёлыми травмами.

Глава 3

Соня

До своей уютной и тёплой квартирки добралась почти без происшествий. Пару раз, конечно, чуть не грохнулась на скользком льду, припорошённом снегом. Благо была в ботфортах на тонкой подошве. Это то меня и спасло. И, конечно же, моё умение держать равновесие.

Лёгкий морозец кусал щёки и нос, обветренная кожа губ шелушилась, и я то и дело облизывала их, хотя и знала, что этого делать нельзя. Перчатки я не носила принципиально – не любила их, поэтому мои руки тоже страдали от холода. Мама ругала меня за то, что не берегу руки, но мне было чертовски неудобно в перчатках.

Забежав быстро в подъезд, поднялась по ступенькам на второй этаж дома, где находилась моя квартира. Нащупала ключи в сумочке и, быстро вставив ключ в замочную скважину, открыла дверь и прошмыгнула мышкой внутрь.

Только зайдя в квартиру, смогла глубоко и легко вдохнуть – тепло тут же проникло внутрь моего организма, разгоняя кровь по венам, принося мне тепло. Но не успела я начать раздеваться, как в кармане моего тёплого пальто зазвонил телефон.

Достав аппарат из кармана, тут же, не глядя на дисплей, приняла звонок, думая, что либо это родители, либо уже любимые подружки, которые уже какой день зовут меня на новоселье. Но я всю эту неделю работала почти без выходных, поэтому собраться все вместе мы всё никак не могли. Из-за чего Светка с Маринкой на меня обижались, как и их парня, с которыми мы также все вместе учились ещё в школе.

— Да, — приняла звонок, поднося аппарат к уху, при этом пытаясь придерживать его плечом и к тому же ещё и раздеваться – дико хотелось поскорее закутаться в тёплый плед, согревая ладони кружкой обжигающего кофе.

— Доченька, привет, — услышала счастливый и такой родной голос моей родительницы.

— Мамуль, привет. Что-то случилось? — спросила, прыгая на одной ноге, пытаясь расстегнуть заевший замок на ботфортах.

Чёрт. Да что с ним не так? Какой раз уже заедает этот чёртов замок. Нужно будет после праздников отнести их в ремонт, чтобы змейку посмотрели и наконец починили, а то доведут меня до нервного срыва.

— Нет, Соня. У нас всё хорошо. Я звоню спросить, как у тебя дела? А то ты уже несколько дней не звонишь. Мы с папой очень переживаем за тебя.

Голос у мамы грустный, беспокойный, отчего у меня на душе тут же начинают скрести кошки. Так погрузилась в работу с этими дежурствами, что просто не смогла позвонить родителям и узнать, как у них дела.

Чёртов Шестинский. Долго он ещё будет надо мной издеваться?

Наконец, кое-как сняв сапоги и облокотившись спиной о стену, тяжело вздохнула, потёрла пальцами лоб.

— Прости, мам. Просто я сейчас вся в работе. Почти без выходных работаю. Ты же сама понимаешь – скоро Новый год, много аварий, поэтому работы хватает, дежурств много.

Не хотелось говорить маме, что в действительности происходит у меня на работе. Она ведь расстроится. Будет переживать и накручивать себя. И не дай бог, ещё сорвётся и прилетит домой. Нет, я, конечно, соскучилась и только рада была бы её увидеть, но расстраивать дорогого для меня человека категорически не хочу. Поэтому и приходится врать. Частично.

Потому как аварий на гололёде в действительности прибавилось, как и нам работы. Так что мои слова – лишь отчасти ложь, а в целом я говорю правду. Но всё равно червячок внутри меня начинает грызть. Никогда у меня от родителей не было секретов, вранья. И это причиняет мне дискомфорт. Становится дико стыдно. Хоть и в первую очередь я думаю о них. Об их здоровье.

— Хорошо. Но ты, Соня, пожалуйста, будь осторожнее.

— Хорошо, мама. Как там папа? Я соскучилась по вам. Мне очень вас не хватает.

— Папа хорошо. Привет тебе передаёт, а ещё сказал, чтобы ты наконец бросила свою работу. Ты сутками пропадаешь на ней. Света белого не видишь.

Тут, конечно, они правы, но я слишком сильно люблю своё дело, свою работу. С детства мечтала спасать и лечить людей. Поэтому не могу я отказаться от того, что приносит моей душе радость, хоть и не всегда.

Родители периодически заводили со мной разговоры о смене работы, порой мы даже ссорились на этой почве. Но ничего они не добились. Я твёрдо стояла на своём, желая работать там, где нравится, и делать то, что люблю всей душой.

А тяжело на всякой работе. Поэтому бросать любимое дело я категорически не собираюсь. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда.

— Мам, ты же знаешь, как я люблю то, чем занимаюсь. Это моя жизнь.

— Соня, мы с папой всё прекрасно понимаем, но ты же молоденькая девочка, а уже работаешь как проклятая, днями и ночами.

— Мам! — сказала резко. Ругаться я не хочу, но этот разговор меня доконает. — Давай не будем об этом. Я не хочу с тобой ругаться.

— Хорошо, — мама согласилась, но в её голосе я услышала расстройство, и чувство вины в который раз принялось царапать мою душу.

— Мам, прости, пожалуйста, — в голосе раскаяние и грусть.

Я не хочу ругаться с родителями, но из-за всей этой ситуации на работе — всё это давит на меня, выводит из равновесия, отчего я злюсь, нервничаю и сама не своя. Но мама тут ни при чём, и в чём-то, конечно, она права. Но сейчас для меня моя работа — это жизнь.

— Всё хорошо, доченька. Просто мы с папой волнуемся за тебя.

— Всё хорошо, мамуль. Ты не переживай.

Ещё какое-то время мы поговорили с родительницей, потом тепло попрощались, ну а я, переодевшись в удобную одежду, поплелась на кухню.

Аппетит пропал окончательно, хотелось только выпить кофе, от которого я уже начала чувствовать зависимость. Поэтому, заварив себе чашку ароматного напитка, я устроилась за столом, устремив взгляд на непогоду за окном – а метель снаружи разбушевалась не на шутку.

Вот и как идти по такой погоде, когда всё замело, и передвигаться тяжело и невыносимо? И такси не вызовешь, потому как либо цену заломят несусветную, либо добираться будем трое суток по такой-то погоде.

Но выбора у меня нет – приехать на работу нужно вовремя. Уверена, что Шестинский проконтролирует, во сколько я пришла – и пришла ли вообще. Хоть он и прекрасно знает, как я отношусь к своей работе. И именно этим и манипулирует.

Глава 4

Соня

Смена была очень тяжёлой, выматывающей: много пациентов с лёгкими и средней тяжести увечьями.

Но ближе к обеду привезли мужчину в тяжёлом состоянии, которого сбила машина на большой скорости. Водитель скрылся с места происшествия, но у аварии были свидетели, они и спасли жизнь пострадавшего, хотя сам он был в ужасном состоянии.

Мужчину доставили с множеством переломов, трещин, ушибов и сотрясением мозга. По дороге в клинику ему укололи обезболивающее, но оно, к сожалению, не очень-то помогало ему – пострадавшему было больно. Он был в сознании и поскуливал, превозмогая боль, зажмуривая глаза.

Даже мне, повидавшей на этой работе немало травм различной степени тяжести, стало плохо от увиденного пострадавший был в тяжелейшем состоянии. Требовалась срочная операция и слаженная работа всего персонала.

И я, собрав все силы, которых у меня оставались лишь крохи, погрузилась в работу.

Операция была тяжёлой и сложной, она длилась не один час. Ноги гудели, желудок скрючивало, но я старалась отогнать все свои эмоции. Засунуть их куда подальше, глубоко в себя. Потому что в первую очередь главное – состояние пациента, его жизнь, которую мы должны, обязаны спасти во что бы то ни стало.

Да, мы не Боги, но наша задача, цель в жизни – спасти. Даже если шансы почти нулевые. Биться до последней секунды. Верить, что мы сможем сделать всё, чтобы спасти человеческую жизнь.

Я была сосредоточена и выполняла каждое поручение завотделением. Чётко. Быстро. Подавая нужные инструменты. Чтобы не потерять ни одной секунды времени. Потому что быстро ускользающее время может стать злейшим врагов в борьбе за жизнь.

Только когда услышали от завотделением, что всё получилось, и жизни пациента ничего не угрожает, я смогла выдохнуть.

Уже позже, выходя из операционной, я смогла полностью расслабиться. На часах было почти восемь часов. Моя смена закончилась. А через несколько часов Новый год. К слову, о празднике: я решила просто-напросто наконец-то выспаться. Потому как утром придётся вновь вставать рано – в девять утра начнётся новая смена, которая, думаю, будет совсем не легче, чем сегодняшняя.

Всё-таки первое января. Все празднуют, гуляют, а по такой погоде может всякое случиться. Да и не только. Лучше, конечно, если бы все люди сидели дома, и не было бы аварий на дорогах. Но этому никогда не бывать.

— Ярославская! — неожиданно окликнул меня голос, отчего я вздрогнула и напряглась.

Интересно, что нужно Шестинскому в этот раз? Операция прошла успешно, мужчину спасли, и никаких косяков не было. Или он оставит меня и на ночное дежурство? Но тогда это самый обыкновенный садизм, и я не уверена, что на этот раз я смогу остановиться, как это было вчера утром, и не высказать всё то, что я думаю о нём.

Потому что мне всё это осточертело. Я хочу нормальный график, как у всех в отделении. Но, видимо, мне придётся ещё долго терпеть всё это. Потому что увольняться отсюда я не собираюсь.

Повернулась к начальнику лицом. Посмотрела прямо в его глаза, давая понять, что я его совершенно не боюсь.

— Да, Герман Витальевич, я вас слушаю, — спокойно ответила, не выдавая своего раздражения.

— Ты сегодня хорошо поработала, Соня. Поэтому на сегодня можешь быть свободна. Тем более до окончания твоей смены осталось всего полчаса.

В изумлении подняла брови вверх. К чему такая любезность с его стороны?

— Спасибо, конечно, Герман Витальевич, но я доработаю свою смену. Тем более, как вы сказали – осталось всего полчаса. А теперь извините, но мне нужно сходить в душ.

— Да, конечно.

Я развернулась к нему спиной и зашагала в сторону выхода, подальше от зава, как вновь его голос догнал меня в спину.

— С наступающим Новым годом, Ярославская!

— И вас, Герман Витальевич, — ответила, не оборачиваясь.

Через полчаса, когда моя смена закончилась без каких-либо новых происшествий, я спокойно переоделась и вышла из здания. На часах было начало девятого, что с одной стороны хорошо,

потому что всё же успею ещё на маршрутку, которые сегодня ходят по сокращённому графику. Но с другой стороны, на улице уже давно стемнело, и мороз кусал кожу, пробирая всё моё тело до озноба.

Я уже почти добралась до остановки, кутаясь в своё пальто и грея руки в карманах, как услышала, что мой телефон зазвонил.

На дисплее высветилось имя подруги, которая пару дней не звонила – словно притаилась в засаде. И вот пожалуйста, она звонит мне прямо перед Новым годом. Отчего у меня появилось нехорошее предчувствие.

Брать трубку, конечно, не хотелось, но Светка настырная до безобразия. Она так просто не отстанет.

— Да, цветик-семицветик. С чем пожаловала? Только не говори, что ты ногу подвернула или ещё чего.

— Вот, а тебе бы только, чтобы с подругой что-то случилось. Не любишь ты меня, — притворно грустный голос зазвенел из динамика мобильника.

Держать телефон рукой без перчатки было очень неудобно и до безобразия холодно, отчего я ругалась себе под нос. Мороз был зверски кусачим.

— Не говори глупости. Я очень сильно тебя люблю. Так что случилось? Только говори быстрее – на улице мороз, а то у меня рука закоченеет.

— Хорошо. Через несколько часов Новый год, — от этой фразы я напряглась сильнее, уже точно зная, что это не просто так. — Так вот, мы вместе с Маринкой и ребятами приглашаем тебя отпраздновать к ней домой. Тем более мы так и не встретились на новоселье, а это двойной повод наконец-таки увидеться и всем вместе посидеть. Мы все безумно по тебе соскучились.

— Свет, — тяжело вздохнула, потёрла пальцами лоб. — Я не могу. Как бы мне ни хотелось, и как бы я по вам ни соскучилась, но я действительно не могу. Шестинский опять поставил мне два дежурства подряд. Я только иду домой с двадцатичетырёхчасового дежурства. Я еле на ногах держусь. И мне дико хочется спать, — друзей не хотелось обижать, но я действительно не могла. — А утром вновь ехать на дежурство.

Глава 5

Соня

Сегодня точно всё будет хорошо. Собираюсь с духом. Делаю судорожный вдох и делаю решительный шаг вперёд. Зажмуриваюсь, пытаясь привести в порядок дыхание. Кажется, всё в порядке. Потихоньку выдыхаю и слышу мягкий металлический шёпот закрывающихся дверей.

Всё, назад пути нет. Назад пути нет… Выхода нет…

Эти слова зловещим шелестом врываются в моё сознание, вышибая из меня всю уверенность.

Ресницы трепещут. Пульс учащается. А по телу проходит озноб. Дыхание становится чаще.

Пространство вокруг меня уменьшается, сужается, отчего я вжимаюсь в отделанную хромом и пластиком стену, пытаясь остановить надвигающийся на меня потолок, учащённо дышу. Пальцы рук сжимаю в кулаки и впиваюсь в ладони с такой силой, что наверняка останутся следы от ногтей в форме полумесяца. С губ срывается еле слышный стон. Меня будто окатывает кипятком. Становится жарко.

На себе чувствую пристальный взгляд человека, который едет со мной в одной тесной, маленькой кабинке – кожу лица мелко покалывает. Что ещё больше нервирует.

Двадцать девятый этаж. Двадцать девятый. Я прибью Светку вместе с Маринкой.

Придушу этих двух ведьм, стоит мне их только увидеть. Тоже мне, помощницы выискались, желающие избавить меня от этого страха, который со мной, кажется, уже с детства.

Мне не хватает воздуха. По лицу градом катится пот. Я зажмуриваюсь и пытаюсь дышать размеренно, считаю про себя. Один… Два… Три…

«Ты зажата внутри», — шелестящий шёпот, раздавшийся в голове, заставляет нервно и громко сглотнуть.

Я не смогу!

Дышать с каждой секундой становится всё тяжелее и тяжелее, что кажется, я вот-вот задохнусь. Хватаю ртом воздух, но нормально вдохнуть так и не получается.

Чёрт.

Перед глазами пляшут чёрные мушки, и кажется, вот-вот я упаду в обморок. Прямо тут, в лифте, к ногам незнакомого человека. Мысли путаются.

— Эй, девушка, — издалека, из чёрной тьмы до меня доносится мужской голос, но я никак не реагирую на него.

Он ускользает в тот же миг, а я остаюсь вновь один на один со страхом и паникой.

Мне хочется побыстрее добраться до нужного мне этажа. Выйти из этой чёртовой коробки и прибить своих друзей. На что я вообще подписалась? Лучше бы сидела дома в Новогоднюю ночь. А ещё лучше спала бы, потому как завтра мне вновь на дежурство. Чёртов Шестинский. И наверняка я не высплюсь. Так нет же, нужно было согласиться встречать праздник не одной, а в кругу друзей, начхав на свои планы.

Так, спокойно. Вдох-выдох, девочка. Всё будет хорошо. Ты справишься. Тебе осталось не так много держаться – я в этом уверена. Надеюсь.

— Девушка, с вами всё хорошо? — на периферии своего сознания вновь слышу тот же голос, но теперь различаю в нём нотки беспокойства.

Мне бы открыть глаза и посмотреть на обладателя этого голоса, но я, чёрт возьми, боюсь увидеть, что я нахожусь в ограниченном пространстве. Тогда точно грохнусь к ногам этого мужчины.

Всё же лучше бы я пошла пешком. И неважно, что идти пришлось бы долго. Зато мои нервные клетки были бы в порядке. Которых осталось, между прочем, не так много. И воздуха... С каждым вдохом здесь всё меньше воздуха.

— Эй, посмотри на меня, — моего крепко сжатого кулачка касается прохладная ладонь, и я вздрагиваю, но ещё сильнее зажмуриваюсь.

Пытаюсь отдалиться, отодвинуться дальше, но мне не дают. Меня аккуратно за плечи разворачивают, а я, как неживая кукла, повинуюсь, но глаза раскрыть так и не могу решиться. Только тяжело и учащённо дышу, покрываясь вся мурашками и потом.

Неожиданно моего лица касаются ладони. Приятно поглаживают большими пальцами мои щёки и тихо, но твёрдо и властно повторяют.

— Посмотри на меня. Посмотри на меня.

Я мотаю головой, не желая ему подчиняться.

— Ну же, красавица. Посмотри на меня. Открой глаза.

Делаю глубокий вдох. Ресницы трепещут, и я распахиваю глаза.

Перед взором всё плывёт, и я не сразу вижу того, кто на меня смотрит. Фокусирую взгляд. И первое, что вижу – пронзительные серо-голубые глаза, отчего теряю остатки воздуха. Мужчина смотрит внимательно, твёрдо и взволнованно. В его глазах я вижу волнение, а мой взгляд мечется по лицу мужчины в страхе и панике.

— Успокойся. Дыши вместе со мной, — говорит он, и я, как завороженная, послушно делаю вдох-выдох вместе с ним. — Вот так. Успокойся.

Его голос обволакивает, успокаивает. Я дышу – неуверенно, но дышу. Но стоит мне взглянуть за спину этого человека, как я снова вижу стены – и они так близко, окружающее пространство так ничтожно мало! И я вновь теряюсь – уверена, зрачки вновь расширяются в панике и страхе, а взгляд бегает по помещению. Остаётся только одно желание – как можно быстрее покинуть это помещение и никогда не заходить сюда. Всё тело пробирает крупная дрожь.

Пульс учащается с бешеной силой. Так, что я слышу, как сердце бьётся в висках. Пальцы рук ещё сильнее впиваются в ладони, причиняя мне боль. Но она не отрезвляет, а наоборот, приносит ещё больше нехороших чувств и паники.

Пытаюсь вырваться из цепких лап, но мне не дают.

— Тихо. Успокойся. Посмотри на меня, — властно требует, но я не слушаю его. — Посмотри на меня! — меня встряхивают, и я смотрю вновь в серо-голубые омуты. — Вот так. Сосредоточься на мне. Смотри мне в глаза. Вот так. Умница.

Его пальцы вновь начинают гладить кожу на моём лице.

— Вот так. Успокойся. Дыши со мной.

Он стоит очень близко, почти касаясь меня, почти прижимаясь ко мне и одновременно закрывая собой меня от моего страха и паники.

Незнакомец делает глубокий вдох, не разрывая зрительный контакт между нами. Глаза в глаза.

И я вновь дышу вместе с ним. Вдох – смотрю в его глаза. Выдох – его губы накрывают мои.

Его губы холодные, но я чувствую тепло, которое перетекает от него ко мне. Прикрываю глаза. Его широкие ладони обхватывают моё лицо сильнее и притягивают ближе к себе. К своим губам. Выдыхаю в губы незнакомца.

Глава 6

Соня

Я так и продолжаю стоять ошеломлённая, пока двери лифта полностью не закрылись. Прижимаю пальцы к губам, которые пылают жаром. Не могу сдвинуться с места, смотря в одну точку, где ещё мгновение назад скрылся мой незнакомец, который бесцеремонно поцеловал меня в губы.

Поцеловал и скрылся, оставив меня одну в этом замкнутом пространстве.

Но, как ни странно, я больше не чувствую того, что чувствовала прежде.

Весь страх и паника куда-то испаряются: больше нет нехватки воздуха, пространство вокруг меня не сжимается угрожающе, сердце бьётся спокойно и размеренно. Хотя нет, сердце как раз бьётся теперь совершенно иначе. Чувства заменяются совсем другими: более светлыми, чистыми, но жаркими, кровь разгоняется в жилах, и сердце барабанит мелкой, но частой дробью.

Оно ускоряется, сбивается, а потом вновь набирает обороты. И ноги вдруг подкашиваются. Дрожат. А на губах чувствую его тепло. Его запах. И вкус.

Его губы прохладные, но дарили столько тепла, что я про всё на свете вдруг забыла.

Делаю глубокий вдох, наполняя лёгкие кислородом. Прикрываю глаза, представляя перед собой этого незнакомца, вкус поцелуя и близость, которого чувствую до сих пор.

Сквозь свои мысли совсем отдалённо слышу громкое “дин-дон”. Быстро распахиваю глаза и вижу, как двери лифта разъезжаются в стороны. Понимаю, что я на своём этаже, а двигаться и выходить из кабинки почему-то не хочется. Наоборот, хочется подольше задержаться тут.

Вдыхаю и делаю шаг вперёд, потом ещё... и ещё.

Но не успеваю я выйти из лифта, как меня чуть ли не сбивает с ног девушка, в которой я быстро узнаю свою подругу Светку.

Она поднимает на меня свой взгляд. Видит, что это я, и я быстро оказываюсь в её объятиях.

Обнимает меня и энергично тянет за собой, почти выволакивая из этой ужасной, слишком маленькой и узкой кабинки. И тут, конечно, я ей благодарна ей за заботу – что она решила меня вытащить, но меня почему-то тянет назад, будто между мной и этой кабинкой образовалась тонкая нить, и она не даёт далеко отойти от лифта.

Хочется обернуться, вернуться назад и, быть может, встретить того самого мужчину, который целовал так, что моя фобия на мгновение забылась.

— Наконец-таки ты приехала. Ну, сколько можно ждать? — ворчит подруга, а я только и могу, что крепче её обнять – понимаю, что жуть как соскучилась по ней. — Мы видели, что ты подъехала, поэтому я отправилась встречать тебя. Ты же боишься лифтов.

— Пробки, Свет. Хотя очень странно, ведь сейчас все должны быть дома, — на вторую часть диалога не отвечаю, потому как уверена, что в считанные секунды она сама поймёт, что я вышла из лифта.

— Ну, может, не ты одна едешь куда-то отмечать, — а потом вдруг замолкает, застывает истуканом и слегка отстраняется от меня, но не расслабляет объятия.

Заглядывает мне за спину, потом переводит на меня взгляд и вновь отводит назад. До конца не понимает и, похоже, не верит в то, что промелькнуло у неё в голове. Усмехаюсь про себя.

Ну да, не верит, как же. А кто специально мне ничего с самого начала не сказал, желая, чтобы я проехалась в этой жутко тесной кабинке?

Тесной, конечно, она не была. Но моя фобия, которая со мной на протяжении очень долго времени, не даёт мне понять, что не такая уж она и маленькая. Просто в голове будто что-то щёлкает, и мне начинает казаться, что в закрытом пространстве мне угрожает опасность. И я, к сожалению, ничего не могу с этим поделать.

Мне резко не хватает воздуха. Пространство сужается, давит, и у меня начинается паника, страх, от которого не избавиться.

Хоть и после сегодняшнего я понимаю, как можно, а точнее, чем вытеснить все эти чувства и панику внутри меня. Но я же не буду прибегать к этому методу. Нет, конечно.

— М-м-м, ты сейчас на лифте приехала? — то ли от шока, то ли от неверия её голос вдруг охрип.

— Ну да. К тому же вы виноваты в этом, что я ехала в этой консервной банке и чуть не задохнулась там, — показываю рукой в сторону кабинки.

— Прости, Сонечка. Я хотела тебя встретить и вместе поехать, но лифт долго не могла вызвать. А потом вдруг ты. И я... И ты, — начинает заикаться и виновато смотреть.

Знает, как я боюсь замкнутых пространств. Нет, в комнатах, в больницах и в других подобных местах я себя хорошо чувствую. Но вот в слишком узких и маленьких помещениях у меня в мгновение начинается паника и страх. Воздух в один миг заканчивается. Перед глазами начинают чёрные мошки танцевать, а меня трясёт, и ноги подкашиваются.

И сколько бы друзья ни пытались объяснить мне, что вся болезнь – в моей голове, что мне всё это только кажется, а на самом деле мне ничего не угрожает, – у них никогда не получалось. Но у одного человека получилось...

— Успокойся, Светик. Всё хорошо, — ладонями провожу по её предплечьям в успокаивающем жесте. Не хочу, чтобы она винила себя в чём-либо. Я далеко не маленькая девочка и со всем справлюсь сама. — Пошли к друзьям. Они уже заждались, и я так понимаю, что Новый год я встретила в кабинке, — усмехаюсь от последнего предложения.

Встретила Новый год в кабинке с незнакомым мужчиной, который при этом меня ещё и поцеловал. И всё равно, что пытался меня этим успокоить.

— Да, пошли. Что ж мы тут стоим, — спохватывается подруга, а я улыбаюсь такой её реакции. — Да, Новый год ты встретила в этой самой кабинке, — тычет в сторону лифта. — А где его встретишь, там и проведёшь.

Ага, только совсем наоборот. С кем встретишь, с тем и проведёшь. Но я в это не верю. Мы больше никогда не встретимся с этим незнакомым мужчиной. Никогда.

Глава 6.2

Соня

Друзья встретили меня радостно, будто бы не видели целую вечность. Хотя так оно на самом деле и есть – не виделись мы точно месяц. А может, даже и больше.

То у меня были какие-то дела, то у них. А мои дежурства в течение последней недели совсем не оставили нам шансов увидеться. Я могла позволить себе лишь короткие телефонные разговоры, во время которых друзья в основном твердили, что нельзя столько работать, и мы даже немного ссорились.

Их беспокоит то, что творится у меня на работе. И я их понимаю, но сделать с этим ничего не могу. Кто скажет, что легче перевестись в другую клинику или уволиться, то для меня это совершенно не выход.

Кто говорит, что там будет намного легче, чем тут, то тому несказанно повезло, и их приняли хорошо. Но не во всех сферах и не везде адекватный, нормальный персонал. Неизвестно, какой там коллектив и завотделением. Может, даже и хуже будет. А здесь я уже знаю, чего ожидать не только от начальника, но и от коллег, с которыми работаю уже не один месяц.

Да и уйти легче, когда работаешь не так долго – месяц, может, три. Но когда здесь же проходила практику, а потом пришла работать, то уходить совершенно не хочется. А когда сам завотделением поймёт, что меня всеми этими дежурствами не напугать – прекратит все эти издевательства. Ну, по крайней мере, я на это очень надеюсь.

Но несмотря на то, что мы иногда ссоримся с друзьями, я до жути соскучилась по ним. Да и не стоит Шестинский того, чтобы я из-за него ругалась с близкими людьми.

— Сонька, — ко мне подбегает радостная и счастливая Маринка и заключает в удушающие объятия, от которых трудно даже вздохнуть. Но я стоически выношу всё, что мне причитается, и даже сильнее стискиваю её в своих руках.

Марина чем-то похожа на меня: такая же миниатюрная и невысокая, как и я. Но в остальном мы разные: если я – смуглая шатенка с вьющимися волосами и тёмно-карими, почти шоколадного цвета глазами, то Белова у нас – голубоглазая блондинка с почти белоснежной кожей.

Но ярким пятном во всей нашей компании является всё же Света, которая похожа на рыжую бестию с зелёными глазами. Или как её называет Алекс – её парень – рыжая ведьмочка. Вот из нас троих она настоящий ураган.

— Маринка. Привет! — смеюсь, а на душе так хорошо и спокойно.

Впервые за несколько дней я дышу более свободно и радостно смеюсь. Нет того удушающего чувства, которое жило со мной несколько дней. Чувствую, как меня переполняет множество эмоций. И в первую очередь это счастье, которое окутывает меня своей невидимой, но ощутимой пеленой. Что я наконец встретилась с друзьями, с которыми мы, наверное, прошли огонь, воду и медные трубы.

Разные жизненные ситуации нас не разделили, а наоборот, сплотили только сильнее. С каждой проблемой, с каждым радостным событием мы становились всё сильнее и дружнее. Если вы думаете, что настоящей дружбы не бывает, то тут я поспорю. Потому что я знаю самых преданных и верных друзей – моих.

— Привет, — шепчет тоненьким, нежным голоском Белова мне на ухо. — Мы все по тебе очень соскучились. Ты в последнее время пропала. И не пишешь, и не звонишь. Распоясался твой Шестинский совсем.

— Он не мой, — бурчу, отстраняясь от неё. — Да и на работе действительного много вызовов и много дел. Некогда даже присесть. Новый год всё-таки, да и смотри какая погода за окном. Немудрено, что много аварий и происшествий.

Мне совсем не хочется сейчас разговаривать с друзьями на тему моего зава, который пользуется своим служебным положением и статусом в клинике, чтобы достать меня. Чтобы я прогнулась под него. Но я не собираюсь играть по его правилам.

Не хочу портить праздник ни себе, ни друзьям. Хочется хотя бы несколько часов отдохнуть и забыть про все проблемы.

— Ты его ещё и защищаешь.

Маринка хмурится, а в это время из гостиной появляются два бугая, и увидев меня, тут же расплываются в улыбках, словно Чеширский кот, который слопал целую банку вкусной сметаны.

— Сонька! Ярославская! — в голос кричат Мишка с Алексом и, отодвигая Белову в сторону, которая тут же начинает возмущаться, сжимают меня в своих медвежьих объятиях.

Обнимают крепко и сильно, отчего с губ срывается счастливый смех.

Чёрт. Я совсем забыла, какие они большие и сильные. Так ненароком и меня могут сломать.

— Эй, ребят, полегче. Задушите нашу красавицу, — смеётся Светка, смотря на всю эту сцену с участием её парня, друга и подруги.

— Мы не видели её сто лет. И жуть как соскучились. Поэтому нам позволено, а ты отстань от нас, ведьма, — отмахивается от неё Алекс, а я смеюсь громче и заразительней, и вскоре все мои друзья меня поддерживают.

Глава 7

Соня

Встретив с друзьями новый год и проведя с ними ещё несколько часов, я засобиралась домой. Нужно было хоть немного поспать, ведь утром мне выходить на дежурство.

Друзьям не удалось уговорить меня остаться подольше, и весёлой компанией они вышли со мной подождать у подъезда такси.

Меня крепко обнимают сильные, надёжные руки друга.

— Ты только скажи, Сонь, и я разобью этому козлу морду. Слышишь, Ярославская? — слышу возле уха тихий голос лучшего друга.

— Угу. Слышу, Белов. Слышу, — а сама чувствую, как в глазах начинает пощипывать, но я зажмуриваюсь, не желая показывать другу и всем остальным, что не такая уж я и сильная, как они думают и считают.

Я слишком долго держалась, была сильной. Но последние дни меня доконали, и я еле сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть и не показать свою слабость. Хоть я и уверена в этих людях, как в самой себе. Просто я привыкла держать всё внутри себя, и это, увы, никогда не изменится, как бы я ни любила и ни доверяла.

Я давно привыкла прятать все переживания и душевную боль, чтобы никто не смог их увидеть. Увидеть и нанести сокрушающий удар по этому месту, и я не смогу оправиться от этого удара.

Даже родители, те, кто ближе всего на свете для меня, не знают, что творится у меня в душе. Их тем более не хочу волновать. Слишком сильно их люблю, поэтому и держу всё в себе на крепком замке.

— Я справлюсь. Ты же знаешь, Белов, что я сильная, — шепчу ему так, чтобы это слышал только он один. И не позволяя ни одной слезинке скатиться по моей щеке.

— Я знаю, — подтверждает мои слова. — Мы все знаем, насколько ты сильная девушка, Сонь. Но вся эта ситуация ненормальна. У тебя есть друзья, которые в любую секунду могут за тебя постоять и набить, наконец, этому козлу морду. Да, Алекс? — друг отстранился от меня и повернул голову к Аверину, который в это время стоял чуть поодаль от нас вместе с девчонками и о чём-то с ними разговаривал.

— Ты о чём, Белый? — Алекс приподнял одну бровь вверх, не понимая, о чём тот говорит.

— Я о том, что набьём этому заву-козлу морду, — говорит твёрдо и даже как-то зло.

— Конечно, набьём, Миш, — отвечает другу, а потом переводит взгляд на меня. — Сонь, ты только скажи. Мы же тебе не чужие и за тебя быстро начистим этому недоумку морду.

Я смеюсь над этой сценой, но потом серьёзно смотрю на друзей и отвечаю:

— Спасибо, дорогие мои. Я очень люблю вас. Но я справлюсь с этим. Но если что, я знаю, к кому нужно обратиться, когда мне захочется, чтобы у моего начальника под глазом был фингал синего цвета и выбито пару зубов.

Темноту предутренней ночи разрезает наш дружный звонкий смех.

Неожиданно всё моё тело пробирают непонятные ощущения, меня будто окутывает непонятным теплом, отчего я застываю, ощущая, как по спине бегут мурашки. Передёргиваю плечами, дабы отбросить это чувство, но оно только ещё больше и сильнее накрывает меня.

Чувствую, как будто за мной кто-то пристально наблюдает, не отрывая взгляда. Верчу головой в разные стороны, желая поймать тот взгляд, который направлен на меня. Прожигает, окутывает полыхающим огнём и жалит маленькими искорками, будто оставляя на коже ожоги. И я даже сквозь несколько слоёв одежды чувствую это.

Я чувствовала такое. Совсем недавно.

Сердце ухает вниз. А потом замирает.

Вглядываясь в зимнюю тьму парковки, лишь кое-где освещённую скупым светом фонарей, но ничего и никого не нахожу. Здесь только мы, ожидающие, когда подъедет моё такси, да ещё несколько машин, присыпанных снегом. И всё. Больше никого.

Странно.

— Сонь, что-то случилось? — слышу настороженный голос друзей, которые уставились на меня и не могут понять, что случилось с их подругой.

Впрочем, я сама ничего не могу понять. Только чувствую. А может, виной всему несколько глотков шампанского, которое я пригубила в компании друзей. Всё-таки утром мне вставать на работу. А в этом плане я очень ответственная.

Всё же я квалифицированная медсестра, и от меня очень часто зависит жизнь человека.

— Ничего. Просто показалось, — отмахиваюсь от друзей.

Издалека вижу подъезжающую машину – такси. По номерам понимаю, что приехали за мной. Отлично. Не пришлось долго ждать, как это обычно бывает в праздники.

Приеду домой и завалюсь спать. Успею нормально выспаться, отдохнуть, пусть даже не так много времени у меня есть на сон. Но всё же оно у меня есть.

— Это за мной.

Друзья все вместе тут же подходят ко мне, и мы крепко обнимаемся.

— Не пропадай, Ярославская, — говорит Миша. — Ждём тебя у нас с Мариной в гости на рождественские праздники.

Я киваю и втайне надеюсь, что в этот день у меня всё же получится встретиться с четой Беловых. И отдохнуть нормально, а не как сегодня – всего пару часов. Но даже это придало мне немало сил, потому как в каждом слове и объятиях друзей я чувствую их поддержку и веру в меня.

— Я постараюсь, но сами понимаете: обещать ничего не могу, — легко улыбаюсь и, поцеловав каждого в щёчку и крепко обняв, делаю шаг к машине, которая меня ждёт.

— Сонь, — окликает в последнюю секунду меня Света, когда я уже подошла к машине и открыла заднюю дверь.

Я оборачиваюсь и вопросительно на неё смотрю. Светлитская подходит ко мне.

— Ты сегодня последний день дежуришь? — спрашивает.

— Вообще да. Но ты же знаешь, что Шестинский может вновь оставить меня на дежурстве. И тут я ничего не смогу сделать. Он мой начальник, а я лишь его подчинённая, — пожимаю плечами.

— Тебе бы поговорить с вышестоящим начальством. Я тебе говорила это ещё несколько дней назад — это ненормально, — возмущается подруга, хмуро на меня смотря. — Его нужно приструнить.

— Нет. Это не выход, Свет, — качаю головой. — Да и у него дружеские отношения с начальством. И если я всё же расскажу, что этот друг и подчинённый творит, – а это будет означать нажаловаться, что меня, бедную и несчастную, терроризирует начальник, – то вполне могут уволить меня и даже разбираться не станут, что и как. Поверят ему – тому, кто работает уже не первый год, и у которого не было ни одной ошибки. А не мне – той, кто и года не проработал, хоть я и лучшая в отделении.

Глава 8

Соня

Дежурство прошло, как ни странно, достаточно неплохо. Никаких аварий, операций, и жирный плюс был в том, что завотделением не было сегодня, что не могло меня не радовать. Всё же видеть его в первый день нового года и портить этим себе настроение мне ой как не хотелось. Но в этот раз удача была на моей стороне – его не было и не предвиделось.

В душе зародилась надежда, что Герман Витальевич наконец всё понял и отстал от меня. А в голове сразу проскользнула мысль о том, что новый год начался у меня достаточно хорошо. Я бы даже сказала, очень хорошо. И не хотелось, чтобы его портили отвратительные люди в виде заведующего отделением.

Вечером после дежурства, когда я уже собиралась уходить из клиники после сдачи поста, который принимала Даша, мне позвонила Ленка Канаева. Коллега предложила встретиться и где-нибудь посидеть, поговорить. Отметить Новый год.

Я была не против. Поэтому мы договорились встретиться через полчаса в уютном небольшом кафе недалеко от нашего места работы. Что было хорошо и для меня, и для подруги.

Выйдя из клиники, я глубоко вдохнула, впуская в лёгкие свежий морозный воздух. Небо ещё было довольно ясным, но приближающиеся сумерки уже начали окрашивать его в серый цвет. Я направилась в сторону кафе.

Пришла я раньше Лены, которая, видимо, застряла в пробке. Но время у меня было – я никуда не спешила, дома всё равно никто меня не ждёт. Возле меня возник официант, но я не стала ничего заказывать, а попросила его подойти позже, когда придёт подруга.

Канаева пришла через десять минут после меня.

— Привет, — подалась ко мне, чмокнув меня в щёчку.

— Привет, — ответила ей с улыбкой на лице. — Опять пробки?

К нам снова подошёл официант. Я заказала себе чёрный крепкий кофе, а Канаева – ягодный чай и какой-то десерт. А как только молодой человек ушёл, направила всё своё внимание на меня.

— Да, — ответила девушка на мой вопрос. — Жуть какие пробки – в центре какая-то жуткая авария произошла. Там скорая, полиция, поэтому пришлось долго ехать.

— Наверное, в нашу повезут.

— Наверное, — пожала плечами. — У меня выходной, поэтому я не собираюсь выходить. Кто там сегодня на дежурстве?

— Даша. Она даже сегодня приехала раньше, чем нужно, что очень странно, ведь она всегда опаздывает на пять-десять минут.

— Ой, а то ты не знаешь Дашку, — та махнула рукой при упоминании коллеги. Тут, конечно, она права, но уж слишком странно это. — А что Шестинский? Появлялся сегодня?

Я покачала головой.

— Нет. И даже не звонил. Но у него сегодня вечернее дежурство, поэтому в любом случае приедет. А если в аварии кто-то сильно пострадал, то повезут в нашу, и будет операция.

— Думаешь, тебя вызовет? Всё-таки Крылову – не тот специалист, которого лучше ставить на операции, тем более если там всё так сложно.

— Не хотелось бы, чтобы меня. Я и так пахала, как проклятая, неделю. Кажется, что из-за переутомления вот-вот упаду в обморок, а кому нужен такой специалист?

— Ну, похоже, что Герману Витальевичу, — Ленка прыснула в кулак, а я только с улыбкой покачала головой. — На него просто управы нет.

— И не найдётся, Канаева. Ты забыла, что среди начальства у него друзья, да и связи. И моё слово против него – ничто. Поэтому буду работать и надеяться, что он поймёт, что я не собираюсь под его дудку плясать, и отстанет от меня.

— Хорошо было бы. Но посмотрим. Надолго ты в мини-отпуске? — спросила подруга и посмотрела на десерт, который нам только что принесли вместе с горячим ароматным чаем.

— На три дня, а там посмотрим. Ты же знаешь, что в одну секунду всё может поменяться.

Коллега кивнула и, отломив кусочек аппетитного угощения, принялась лопать. Я же заказывала себе лишь кофе, наслаждалась вкусом и запахом. Грела ладони о кружку и слушала подругу, которая рассказывала, как провела Новый год, где и с кем встречала. А потом расспрашивала у меня.

Я в подробности вдаваться не стала, решив рассказать лишь то, что немного побыла у друзей, а потом вернулась домой. О незнакомце и поцелуе решила умолчать. Всё же это слишком личное, о котором я не рассказала даже близким друзьям. А мы, между прочим, не первый год друг друга знаем.

Да и это действительно слишком личное, чтобы делиться этим с кем бы то ни было. Я хочу его сохранить глубоко в себе и никому не рассказывать. Словно оно стало для меня очень дорогим, драгоценным.

И, наверное, оно так и было. Даже сегодня ночью, когда я сомкнула глаза на несколько часов, мне приснились эти губы, что обжигали мою кожу на губах. Которые касались так, что по телу проносился электрический разряд в двести двадцать вольт, простреливая всю меня и моё сознание.

Мне было жарко так, что во сне я раскрылась, а проснулась в поту и с быстро бьющимся сердцем, словно пробежала двадцать километров.

Я долго не могла успокоить своё сердцебиение и неровное дыхание. Сон был настолько реалистичный, что у меня перехватило дыхание, и, рвано дыша, я ощущала на своей коже его касания и слышала шёпот рядом с собой. Лишь через некоторое время смогла взять себя в руки и понять, что я не во сне, а наяву в своей кровати. Одна.

По телу прошёлся озноб. И, прикрыв глаза, я пыталась сосредоточиться, но у меня ни черта не получалось, потому что как только я закрывала глаза – я видела его и губы, что касались моих губ. Холодное прикосновение, от которого по телу расползается жар.

Очнулась я от того, что меня кто-то громко звал. Резко повернув голову, я увидела, что это Ленка пристально смотрит на меня, не понимая, что со мной происходит. А я так погрузилась в свои воспоминания и мысли, смотря в окно, за которым день сменялся вечером и плотные сумерки накрывали город, что ничего не замечала.

— Ты о чём задумалась? — в глазах Канаевой я увидела беспокойство и непонимание.

— Да так. Не обращай внимания.

Мы ещё какое-то время посидели, поговорили и, оплатив счёт, вышли вместе из уютного и теплого местечка, потом попрощались и двинулись в разные стороны.

Глава 9

Соня

Не успеваю что-либо сказать, как в наш с Германом Витальевичем разговор вклинивается Ленка.

— Егор Свободин? — удивляется и даже слегка вскрикивает, прижимая пальцы рук к губам.

А я не могу понять, о чём она вообще говорит. Кто такой Егор Свободин?

В первый раз про него слышу. Он, наверное, какая-нибудь знаменитость, раз о нём так говорят. Да и ещё Канаева знает о нём.

Интересно, кто же он такой?

— Да. Тот самый, — отвечает ей зав, а потом переводит взгляд на меня. — Соня, бегом в операционную! Хватит сидеть! — рявкает, и я подскакиваю с места, как ужаленная.

Завотделением хирургии скрывается точно так же, как и появился – неожиданно. Быстро поворачиваю голову в сторону коллеги и спрашиваю то, что мне сейчас интересно:

— Кто такой Егор Свободин?

— Ты что, реально не знаешь, кто такой Егор Свободин?

Я на её вопрос качаю головой. Действительно не знаю.

— Это лучший гонщик страны. Он ни одного заезда не проиграл. Прикинь? — вижу, как её глаза начинают сиять блеском восхищения, когда она говорит про этого мужчину. — Ему всего тридцать один год, а сколько у него медалей и заездов! Ох, а какой красавец, — мечтательно растягивает буквы в словах.

Всё понятно. Машу рукой на Ленку и быстро выхожу из сестринской. Шестинский прав – нечего тут рассиживаться, хоть и, по сути, мой рабочий день уже подошёл к концу. Но в нашей работе бывают непредвиденные обстоятельства, и тут уж ничего не сделаешь.

Приходится забыть обо всём, встать за стол рядом с коллегами и делать свою работу. Выполнять свой долг. Спасать людей. Ведь именно об этом я мечтала с детства.

Быстро и чётко надеваю специальное снаряжение. Тщательно мою руки. Натягиваю специальные перчатки.

Делаю глубокий вдох-выдох и направляюсь в операционный блок. Все наши уже тут и ждут меня. Я кивком головы со всеми здороваюсь.

— Привет, Соня, — улыбается мне травматолог.

Я отвечаю ему лёгкой улыбкой и очередным кивком. Но тут же перевожу взгляд на Германа Витальевича, что хмуро смотрит на меня, сведя брови вместе. Неуютное напряжение витает в помещении, отчего мне хочется повести плечами, чтобы скинуть его. Отвожу взгляд в сторону, и только сейчас обращаю внимание на лежащего на операционном столе мужчину.

Делаю первый шаг, а потом ещё... и ещё.

Между нами всего два шага, а я смотрю неотрывно на пострадавшего. Свет хирургического светильника падает на лицо мужчине. Его черты кажутся мне смутно знакомыми.

Делаю ещё один шаг. Внутри отчего-то поднимается паника. И руки мелко дрожат, а в горле застывает ком. Сердце замирает, отдавая болью. Сдавливает.

Боюсь, но делаю последний шаг. Смотрю на лицо пострадавшего.

Короткие, ёжиком, русые волосы, светлая щетина на скулах, подбородке и над губами. В кончиках пальцев тут же покалывает – я помню и даже сейчас будто чувствую, как колются эти иголки, когда я прикасаюсь к нему...

Лишь цвет глаз я не вижу - веки закрыты. Но знаю точно какого они цвет. Серо-голубые. Грозовое небо.

Неужели это он? Не может быть!..

Красивое лицо портят ссадины, множество царапин и кровоподтёков. Бледное.

Я знаю его.

И чувствую, как земля уходит из-под ног. Перед глазами всё плывёт. Сердце барабанит так, будто у меня началась тахикардия. Я мелко дрожу всем телом, но даже не замечаю этого.

С губ срывается судорожный вздох. Прикрываю глаза.

Сквозь гул в ушах, который всё нарастает и нарастает, слышу своё имя и обеспокоенный голос:

— Соня, — к моей руке осторожно прикасаются.

Вздрагиваю, распахивая глаза.

— Соня, ты слышишь меня? Что с тобой?

Поворачиваю голову в сторону голоса, встречаясь глазами с нашим травматологом Максимом Давидовичем.

Приоткрываю губы, чтобы что-то сказать, но только хватаю ртом воздух и вновь поворачиваю голову в сторону пациента, словно желаю убедиться, что всё это мне кажется. Что это сон, и я сейчас проснусь. Или что это вовсе не он. Не тот незнакомец из лифта, что спас меня от удушья, страха и паники, давящей на меня со всех сторон маленького пространства.

Но нет. Это он. Тот мужчина, что нежно прикасался своими широкими и сильными руками к моему лицу. Который успокаивал своим голосом и шептал, что я красивая.

Он тот, кто снился мне периодически весь этот месяц. Кто не выходил у меня из головы. И вот теперь он тут, лежит передо мной на операционном столе весь в ранах и кровоподтёках, и ему нужна срочная операция. Помощь. И я могу помочь! Должна помочь!

Это резко отрезвляет меня. Я должна держать себя в руках. Не должна позволить панике и страху завладеть своими чувствами, разумом. Я должна действовать хладнокровно, чётко. Спокойно, чтобы не ошибиться и спасти. Спасти его. Егора Свободина – лучшего гонщика страны.

Выдыхаю, сосредоточившись.

Поворачиваю голову в сторону коллеги, который пристально смотрит на меня, наверное, боится, что я упаду в обморок.

— Со мной всё хорошо. Мы можем приступать. Что с ним? — спокойно и твёрдо произношу, словно это не у меня минуту назад тряслись руки и всё плыло перед глазами.

— Попал в аварию на гоночном треке. Множество травм, как внешних, так и внутренних. Большая кровопотеря.

От голоса и слов завотделением и по совместительству главного хирурга меня начинает вновь трясти. Холодок пробегается по спине, а потом меня окутывает жаром. Я не могу понять, что со мной происходит и почему я вообще реагирую на этого мужчину и на известие об аварии вот так остро. Волнуюсь за него как ненормальная. Так нельзя. Это может мне помешать.

По сути, он мне совершенно чужой человек, с которым я поцеловалась чисто случайно. Но внутри что-то тянет, царапает. Я не могу спокойно реагировать на него, когда он лежит передо мной весь в царапинах и ссадинах.

— Хорошо, — киваю.

Когда приступаю к работе, я уже совершенно спокойна, сосредоточена. Усилием воли отбросила от себя все чувства, эмоции. Движения мои отточенные – я делала это уже много раз. Мой довольно малый опыт никогда не был моей слабой стороной: несмотря на то, что я всего три месяца ассистирую на операциях, я уже стала лучшей в хирургическом отделении.

Глава 10

Соня

Выходные дни тянутся катастрофически долго. Меня не отпускают страх и волнение. Я не нахожу себе места, бесцельно брожу по квартире, пытаюсь что-то делать, но мысли мои там, в больнице – в палате Егора Свободина. Я так ждала эти выходные – а теперь не знаю, как скорее промотать время, чтобы вновь оказаться на работе. Отказалась от встречи с друзьями, ссылаясь на то, что хочу выспаться. Но сон не идёт ко мне. Я забываюсь на пару часов, а потом вскакиваю с гулко бьющимся сердцем, потому что перед глазами он. Его лицо в шрамах и ссадинах.

Даже пару раз порывалась позвонить Ленке и узнать, как там пострадавший, которого мы оперировали. Рука тянулась за телефоном, искала нужный номер, но палец так и зависал над номером коллеги, я не решалась позвонить и поднести аппарат к уху, чтобы наконец узнать, как там он. Очнулся ли?

Я так и не смогла позвонить. Как бы мне ни хотелось узнать, как он...

Потому что понимала, как странно это будет выглядеть со стороны. Что подумает Канаева, и что потом непременно начнутся разговоры за моей спиной и предположения, почему я вдруг решила узнать о состоянии совсем мне не знакомого человека. Хоть и звезды гонок.

Я гипнотизировала взглядом телефон, мысленно умоляя Ленку позвонить мне: так я посреди непринуждённой болтовни могла бы невзначай спросить о нём. Но Канаева даром телепатии не обладала, поэтому телефон молчал. Ах, чёрт, я же сама всегда прошу, чтобы мне не звонили просто так, и Ленка наверняка считает, что оберегает меня, даёт мне отдохнуть.

В моей душе поселился стойкий страх, что, пока меня нет рядом, с ним обязательно что-то случится, а я об этом даже не узнаю. Меня бросало то в жар, то в холод. Руки опять начинали трястись, а сердце заходилось в судорогах.

Даже дышать было тяжело. Я пыталась отвлечься, расслабиться, дышать спокойно и ровно, чтобы прийти в себя и не думать ни о чём плохом. А верить. Верить, что всё будет хорошо.

В нашей клинике лучшие специалисты и, если что, они смогут ему помочь. Я не должна об этом волноваться.

Но перед глазами снова и снова появлялась та самая картина, когда он лежал на операционном столе. Бледный. Весь в ссадинах, царапинах и кровоподтёках.

Но каждый раз я брала себя и в руки и отгоняла все эти мысли в своей голове.

Он мне никто. Совершенно чужой для меня человек, и я не должна о нём думать, переживать, не находя себе места.

Я пыталась забыть и вновь вспоминала. И так по кругу. Казалось, что я схожу с ума, но поделать с собой ничего не могла. Даже старалась чем-то занять голову: пыталась читать и даже что-то приготовить. Но, увы, из этого ничего хорошего не получалось.

Текст никак не воспринимался. Приходилось несколько раз перечитывать одно и то же предложение, чтобы смысл воспринимался сознанием. Но даже это не помогало. С готовкой дело обстояло ещё хуже: у меня всё подгорело, и пришлось попросту выкинуть продукты в мусор.

Я металась из одного угла в другой. Лишь с исходом второго выходного дня я смогла успокоиться и взять себя в руки. Я дала себе установку, что об этом человеке я не должна думать. Никак не интересоваться, что с ним и как он.

Свободин Егор мне совершенно чужой человек.

Этому плану я следовала весь остаток второго выходного. Даже пораньше легла спать, чтобы утром встать свежей и выспавшейся. И, как ни странно, это сработало – утром я встала с хорошим настроением, даже не думая о том, о ком не должна была.

Даже погода мне сегодня улыбалась, что несказанно меня радовало. Солнце светило ярко и слегка пригревало несмотря на то, что всё ещё зима на улице. А снег серебрился и искрил под косыми лучами солнца.

На работу я пришла даже раньше, чем начиналась моя смена. Всех девчонок застала в сестренской, они что-то бурно обсуждали, держа кружки – наверняка с горячем чаем – в руках.

— Всем привет, — поздоровалась со всеми. — Что так бурно обсуждаете? — спросила я у них.

Мне пришлось прикусить язык, чтобы первым делом не поинтересоваться у Ленки, как состояние Егора Свободина. И пришёл ли он в себя. Но тут же себя оборвала. Я не должна думать о нём и интересоваться его самочувствием. Он лишь мой пациент, и ничего больше.

И я должна наконец забыть тот наш поцелуй в лифте. Забыть и не вспоминать.

Коллеги на миг замерли и синхронно повернулись к двери, где я как раз стояла. Я на них непонимающе посмотрела. И только после этого они пришли в себя.

— Ты знаешь? Знаешь? — воскликнула Даша и даже подскочила со стула.

— О чём?

Я не понимала, о чём они вообще говорят? Меня не было два дня, и что за это время могло случиться, что они такие радостные и глаза их светятся как звёзды на небе? Я вообще впервые видела их такими возбуждёнными. Даже слишком возбуждёнными.

— О том, кто у нас лежит в клинике.

— Не понимаю, о чём ты вообще, Даш. Извини, но читать мысли я не умею, — пожала плечами, разведя руки в стороны.

Я действительно ничего не понимала и уж тем более не знала. К нам что, привезли звезду вселенского масштаба?

И тут меня как током шарахнуло. Егор Свободин!

Про него же Ленка говорила. Следовательно, все уже знают, кто он такой и что именно он лежит у нас в клинике. И скорей всего, про него-то сейчас все и говорят, и обсуждают.

— Егор Свободин! — восхищённо воскликнула девушка, а её глаза ещё ярче загорелись, сияя, как два больших фонаря. — Он поступил на днях к нам в клинику. Говорят, на гоночном треке попал в аварию.

— Я не знаю, о ком вы вообще говорите, — отмахнулась и двинулась в сторону стола, чтобы и себе заварить кофе.

Время до начала смены у меня ещё есть, поэтому почему бы и не выпить любимый напиток.

Подошла к столу, взяла свою кружку и, насыпав ложку растворимого кофе, залила его водой, потому как чайник был ещё горячим. Что было мне только на руку. Не хотелось вновь его греть. Не кипяток, конечно, но пойдёт.

Глава 10.2

Что я такого сказала?     

Ставлю на место чайник, беру одной рукой чашку с кофе и всем корпусом поворачиваюсь в сторону девчонок, которые так и молчат.

— Ты реально не знаешь, кто это такой?

Я качаю головой и, обхватывая второй ладонью чашку, делаю небольшой глоток, прикрыв глаза. Не хочу я говорить, что знаю, кто это. Этот тот, кто целовал меня. Но это только моё.

От воспоминаний о поцелуе я тут же вспыхиваю как спичка. Загораюсь. К щекам поступает румянец, и я пытаюсь скрыть его от пристальных взглядов под прядями.

— Не интересуюсь гонками, — как бы невзначай говорю я.

Девчонки переглядываются, пожимают плечами, а потом вновь начинают судачить о чём-то своём, не обращая на меня никакого внимания. И я этому только рада. Меньше нужно привлекать к себе внимания.

Но один-единственный, но цепкий взгляд я всё ещё чувствую на себе. Приподнимаю глаза и встречаюсь взглядом с Канаевой, которая, недоверчиво щурясь, пристально смотрит на меня.

Она единственная знает, что именно я ассистировала во время операции Егора Свободина. Но тем не менее она сидит и молчит, не выдавая меня. Лишь по её взгляду можно понять, что она что-то да знает.

Допив кофе и сполоснув кружку, ставлю её на место. И, развернувшись, направляюсь на выход из помещения.

Выдыхаю только тогда, когда выхожу. Будто камень с плеч свалился. Только сейчас понимаю, насколько была напряжена. Не хочу, чтобы кто-то знал, что мы с Егором знакомы. Коллегам только волю дай – такого напридумывают, чего и в помине не было. Передёргиваю плечами.

— Сонь! — меня окликают.

Останавливаюсь посреди коридора и оглядываюсь. Ко мне спешит Лена Канаева. Ну вот, сейчас начнутся расспросы. А мне этого ой как не хотелось бы. Да и всё равно, я не собираюсь ей что-либо рассказывать.

— Что-то случилось? — спрашиваю её, стоит ей подойти ко мне, остановившись в нескольких шагах.

— Почему ты не сказала, что ты ассистировала на операции Свободина?

— А должна была?

Выгибаю бровь в удивлении от вопроса Ленки. С чего вдруг она интересуется этим? Да и с чего это я должна всем всё рассказывать, на каких операциях я ассистировала? У каждого своя работа, которую он должен выполнять и не лезть в чужую.

— Просто интересно, Сонь. Ты с самого утра какая-то странная.

— Всё нормально. Я вот что хотела у тебя спросить... — задерживаю дыхание, думая, стоит ли спрашивать или же не стоит.

Не втягиваться во всё это. Но внутри волнение так и не пропадает. И поэтому, чтобы узнать и наконец успокоиться, забыть об этом человека, я должна спросить.

— Как Свободин?

Вопрос вылетает так стремительно, будто я устала носить в себе эти слова. Вот и всё. Я задала вопрос и теперь, затаив дыхание, жду, что ответит Канаева.

— С ним всё хорошо. Вчера очнулся и постепенно приходит в норму. Я подробности не знаю. Это тебе лучше узнать у Шестинского. Я же других курирую.

Я только качаю головой и вновь выпаливаю вопрос, даже не думая о том, что делаю. Только после того, как озвучиваю его, понимаю, что сделала.

— В какой он палате?

Коллега прищуривается, пристально рассматривая меня. Я же стараюсь держать себя в руках, чтобы не выдать себя, как нервничаю сейчас.

— В двести четвёртой.

Я опять качаю головой и, разворачиваясь, направляюсь в ту сторону, куда и собиралась.

Не понимаю, как я оказываюсь перед дверью в палату двести четыре. Словно ноги сами принесли меня сюда. К этой самой двери.

Рука тянется к ручке двери. Замирает в миллиметре от неё. Не решаюсь её открыть, но меня словно магнитом тянет сюда. Словно кто-то там за ней дёргает за ниточку, желая притянуть меня как можно ближе.

Я только посмотрю, как он, и всё. Посмотрю и уйду. Да, так и поступлю. Это простое волнение за своего пациента, и всё. И ничего более. Просто волнение за пострадавшего, при операции которого я ассистировала.

Вдыхаю и, потянувшись к ручке, обхватываю её ладонью и нажимаю вниз, открывая белоснежную дверь с номерком двести четыре.

Протискиваюсь внутрь, и мой взгляд сразу падает на одноместную кровать с белоснежным бельём. И на ней лежит мужчина. Тот самый. Егор Свободин.

Делаю судорожный вздох и замираю.

Солнечный свет падает на лицо мужчины.

Делаю шаг к кровати, а потом ещё... и ещё... Останавливаюсь совсем близко, рассматривая его. На лице всё так же видны царапины и ссадины, хоть уже и не такие кошмарные, как два дня назад на операционном столе.

Глаза прикрыты. Русые волосы как будто чуть отросли. Щетина на скулах, подбородке и над губами стала гуще и кажется светлее. На правой щеке виднеется длинная царапина. В кончиках моих пальцев опять оживают странные ощущения, даже не ощущения, а воспоминания: как я касалась его лица, и как кололась его щетина… И теперь вновь меня тянет прикоснуться к его лицу. К этой самой царапине.

Прежде чем понимаю, что делаю, рука тянется к лицу Егора. Затаила дыхание.

Прикасаюсь к длинной царапине. Провожу по всей её длине. Задыхаюсь от ощущений. Сердце трепещет, бьётся как умалишённое. Словно птичка в клетке.

Моё запястье резко кто-то хватает. С силой сдавливает, отчего я вскрикиваю и встречаюсь со взглядом распахнутых серо-голубых глубоких глаз. Сердце уходит в пятки.

Глава 11

Соня

Его глаза становятся глубоко-синие. Они смотрят в мои тёмно-карие пристально, внимательно и будто пытаются заглянуть ко мне в душу. Или это мне только кажется? Но я не могу оторвать от него своего взгляда. А он не убирает своих сомкнутых пальцев с моих запястий.

— Что ты делаешь? — раздаётся его голос в тишине палаты.

Сжимает чуть сильнее запястье, принося лёгкую боль, от которой я чуть вскрикиваю и зажмуриваюсь, теряя между нами контакт. Мужчина тут же расслабляет пальцы, и я вырываю руку из его хватки. Прижимаю к себе, потирая запястье другой рукой.

Мои глаза мечутся по палате, боясь встретиться с синевой его глаз, которые ещё какое-то мгновение назад были серо-голубые, а сейчас глубокая синева в них плещется.

Я не знаю, что ему ответить. Что сказать. Какого вообще я сюда приперлась? Вот нужно мне это было?

Проклинаю себя, называя последними словами. Нужно идти работать, а не рассматривать его. Что я здесь делаю?

— Я… — голос хрипит, срывается, и я прочищаю горло, чтобы не выдать своё волнение, потому что моё быстро бьющееся сердце сейчас готово выпрыгнуть после его касания к моему запястью. Кожа на этом месте, где он касался меня, горит.

— Я хотела измерить вашу температуру. Как вы себя чувствуете?

Говорю первое, что приходит на ум. Не говорить же, что я хотела лишь прикоснуться к нему. Совсем мозги отказали. Не о том ты думаешь, Соня. Не о том.

Всё же беру себя в руки, но посмотреть на него боюсь, будто маленькая провинившаяся девочка стою перед ним, а он меня отчитывает. Глупая. Нужно быстрее уходить отсюда и больше не появляться.

— Жить буду.

Говорит и замолкает. Между нами повисает тишина. Кожу на лице начинает покалывает, как и тогда в лифте.

Делаю вдох и решаюсь на него посмотреть. Посмотреть и уйти.

Быстрый взмах ресниц, и я вновь сталкиваюсь с глубокой синевой, которая внимательно, серьёзно меня рассматривает. Сначала проходится по моему лицу: будто касается своей рукой моих глаз, скул и губ. И взгляд опускается ниже, рассматривая меня ещё пристальней, чем прежде.

Теперь он может рассмотреть меня тщательней и увидеть, что я очень миниатюрная, худенькая девушка – под пуховиком этого не было видно. А теперь я перед ним как на ладони. В брючном костюме голубого цвета, предназначенном для операционных сестёр и хирургов.

Стройная, тонкая талия. Тёмно-карие глаза. Густая копна пушистых тёмных волос. Аккуратный носик. И аккуратные губки.

Всё тело колет – будто рукой проводит по талии, касается моей кожи, оставляя ожоги на ней.

В голове будто включилась сирена, вопя о том, что нужно уходить. Немедленно уходить. Но как же хочется остаться! И прикоснуться к его лицу. Вновь провести пальцами по длинной царапине на щеке. Прикоснуться к колючей светлой щетине. Но одна мысль мешает мне просто так отойти от этого мужчины...

Интересно, а помнит ли он меня? Помнит ли наш поцелуй?

Но тут же прогоняю эти мысли прочь из своей головы.

— Хорошо.

Это всё, что я могу сказать, и, развернувшись лицом к двери, делаю шаг по направлению к выходу из этой палаты. Прикусываю нижнюю губу и корю себя ещё сильнее, повторяя, что не следовало сюда приходить. Глупая дурочка. Что он обо мне подумает? Да и вспомнит ли он меня вообще?

Скорей всего, нет. Почему-то со стопроцентной уверенностью могу сказать, что у него таких, как я, которых он целовал не раз, много. Взять хотя бы Дашку, да и всех остальных девчонок – стоило им только узнать, кто у нас лежит в отделении, как у них сразу зажглись глаза, как гирлянды на новогодней ёлке.

Он красивый.

Нет. Нет. И ещё раз нет. Я должна выбросить его из своей головы. Думать только о работе, которая для меня намного важнее.

Только подхожу к двери, как позади себя слышу голос.

— Ты очень красивая...

А меня от этих слов простреливает пониманием. Замираю. Как и рука, что потянулась к ручке двери.

Свободин это сказал, или же мне только послышалось? Показалось?

Его слова. Он говорил мне те же слова, что и тогда в лифте. Так и зависаю. Не могу с места сдвинуться, чтобы наконец уйти из этой палаты и больше сюда не приходить. Но не могу и развернуться, чтобы посмотреть в его глаза ещё раз. Глубокая синева.

И в этот самый момент дверь в палату к Егору Свободину резко распахивается, отчего я отскакиваю назад, чтобы меня не ударило дверью по лбу. На пороге я вижу Шестинского Германа Витальевича. А за его спиной суетится и выглядывает Дашка Крылова.

Глава 12

Соня

Шестинский смотрит на меня, и выражение его лица меняется – секунду назад он выглядел растерянным, не ожидая встретить меня здесь, но сейчас он всё больше хмурится, становится жёстким. По коже пробегают неприятные мурашки, и я понимаю, что ничего хорошего мне ждать не остаётся.

Хочется рефлекторно поёжиться, обнять себя руками, дабы отгородиться от этого человека как можно дальше.

Никогда этот мужчина мне не нравился. А последние месяцы, когда он особо пристально начал обращать на меня внимание, и все эти его дежурства, что он мне назначал, ещё больше отталкивали от этого человека.

— Ярославская! — грубый недовольный голос завотделением разрезал затянувшуюся тишину между нами.

Я вздрогнула, и тут захотелось сжаться в колючий клубок, ощетиниться, как ёжик, чтобы он не подходил ко мне. Но я тут же выпрямилась, не позволяя увидеть все мои чувства – причём далеко не приятные – к этому человеку.

Потому что знала: если дам слабину, и он это увидит, то ничем хорошим это не закончится. Поэтому я должна невозмутимо выстоять перед ним.

Тем более рядом находится Даша. Да и Егор Свободин смотрит – чувствую его пристальный, довольный и даже какой-то злой взгляд на себе. Именно это тут же отрезвляет меня.

Не хочу, чтобы все видели моей слабости. И особенно не хочу, чтобы видел Егор. Хоть и последняя его реакция на меня царапнула по сердцу.

— Да, Герман Витальевич, — говорю спокойно и непринуждённо.

— Что вы здесь делаете? — он говорит уже спокойнее, но я уже достаточно изучила этого человека, чтобы заметить в голосе ярость и недовольство, хоть зав и старается их замаскировать. Но тот, кто знает его не один месяц, тот может разобрать весь этот его тон. — В это время вы должны быть у своего пациента, но никак не здесь.

Быстро бросает взгляд мне за спину. Потом вновь переводит его на меня.

Так, Соня, ты не должна показывать этому человеку свою слабость и то, какие чувства ты к нему испытываешь – жгучую ненависть.

— Перед посещением своих подопечных, — начала размеренно и мягко, проговаривая чётко каждое слово, — я решила посетить пациента, на операции которого я ассистировала накануне, и узнать, как он себя чувствует. А что, это запрещено трудовым законодательством или противоречит медицинскому кодексу?

Последнее предложение вырвалось само собой. И только после того, как я поняла, что сказала, прикусила кончик языка.

Чёрт, Сонька, что ты делаешь? Ты же просто нарываешься сейчас на дежурства. Но поделать я уже ничего не могла. Я уже всё сказала, и теперь придётся только молиться, чтобы последствий моим словам не было.

Я почувствовала на себе ещё более пристальный и изучающий взгляд, который прожигал мою спину огнём. Мне даже казалось, что на теле останутся ожоги. Кожа просто пылала. Почувствовала, как всё лицо горит.

— Ярославская! — мужской рык почти заставил меня поморщиться. Отрезвил в одну секунду.

Мне титанических усилий стоило, чтобы не сжаться в маленький клубок. Впрочем, как и Дашке, которая застыла изваянием позади начальника и стреляла в меня своим хмурым взглядом.

Вот только её мне здесь не хватало для полного счастья...

— Вы что себе позволяете? Как вы можете так разговаривать с начальником? С завотделением этой клиники? — его яростный голос и гневное выражение лица свидетельствовали, что я очень сильно попала. И пощады мне точно не будет.

Этот не тот человек, который спустит такое вот к себе отношение.

— Как вас там? Герман Витальевич? — от твёрдого голоса позади себя я застыла мраморной статуей. — Если вы начальник, то это не даёт вам никакого права так разговаривать с девушкой.

В этом голосе была сталь, холод, почти лёд, и от него вдоль позвоночника волной прокатились мурашки. Но это были совершенно другие чувства, нежели к Шестинскому.

В эту секунду мне так хотелось обернуться и посмотреть на него. Увидеть черты его лица и попробовать угадать, что он сейчас чувствует и о чём в эту секунду думает. Лишь титанических усилий мне стоило этого не сделать.

Мы здесь не одни, поэтому необходимо держать себя в руках.

Но эти его слова... И то, что он меня защитил... Он ведь защитил?

— А вы, молодой человек, лучше бы не лезли. Вас это никак не должно касаться.

— Меня это напрямую касается.

Я чувствовала кожей, что напряжение в палате накаляется. Отчего стало как-то неуютно. Не так, как было, когда в ней находились только я и Егор Свободин. Совершенно по-другому.

— Эта девушка, как я понял, присутствовала и даже ассистировала на моей операцию. Поэтому меня это напрямую касается. Мне всегда казалось, что медсестра, заботящаяся о своих пациентах, заслуживает похвалы, но никак не выговора, — с каждым словом голос мужчины становился всё жёстче и жёстче. — В любом случае вам никто не давал права так с ней разговаривать.

Взгляд начальника, направленный сначала на Свободина, а потом на меня, говорил о многом. Уже сейчас мне стоит настраиваться на дежурства. Причём не на одно.

Ну что ж, я готова к этому. Не впервой. Только я не могу понять, почему Свободин за меня заступился? И не хотелось бы, чтобы из-за меня у него были неприятности. Я всё же сама способна справиться с Шестинским. А ему не следовало во всё это лезть.

На мгновение в палате повисла тишина, но первой её нарушила я. Потому что мне действительно нужно было уже идти.

— Я пойду, — слегка повернулась в сторону Егора, твёрдо и жёстко смотрящего на Германа Витальевича, который в своё время так же буровил взглядом мужчину. — Поправляйтесь, Егор, — легко улыбнулась, слегка приподнимая уголки губ.

Имя мужчины я произнесла с улыбкой, пробуя его и будто запоминая. Будто каждой буквой я вгоняла его себе под кожу.

— Как закончится ваша смена, зайдите, пожалуйста, — Егор говорил строго, и я поняла по его тону, что возражать не стоит и лучше сделать так, как он просит.

Глава 13

Соня

— Ярославская, ты что, мать твою, вытворяешь?! — рявкает Шестинский, стоит мне только зайти к нему в кабинет, прикрыв дверь, как он и приказывал, в обеденный перерыв.

Я застываю от мощи и ярости в его голосе, от взгляда, который направлен на меня: бешеный, злой, как у дикого зверя, который смотрит на свою добычу и хочет убить. Свернуть маленькому зайцу шею.

В этот момент мне впервые страшно находиться в одном помещении с этим мужчиной. Ранее никогда такого не чувствовала, потому что знала: как бы он ни относился ко мне, никогда не посмеет перейти черту. Но сейчас, видя, что таит его взгляд, я понимаю – он способен на всё.

Но несмотря на страх, вдруг сковавший всё моё тело и на время лишивший меня способности двигаться и говорить, я пытаюсь ничем не выдать, что напугана, стараюсь вести себя ровно, чтобы ещё сильнее не разозлить зава, который и так на пределе.

— Что, язык проглотила? — рявкает, кажется, ещё громче. — Ты забыла, кто здесь начальник? Почувствовала себя неприкасаемой? Возомнила, что тебе ничего не будет за то, что ты вытворяешь?

Сейчас он давит на меня своей адской энергетикой, мощью, пытаясь раздавить меня, как какого-то надоедливого комара, как насекомое, которое путается у него под ногами.

Но я прекрасно всё понимаю, что как раз-таки мне будет за мои слова, да и ещё с лихвой. Но почему-то в тот момент я не смогла прикусить свой язык. За что, в принципе, и поплачусь. Хоть бы только не уволил. Потому что без своей работы я просто не смогу жить. Работа – для меня жизнь.

Глубоко вздыхаю, чтобы привести своё быстро бьющееся сердце в норму и набрать в лёгкие больше воздуха, и выпаливаю:

— Простите, пожалуйста, Герман Витальевич.

Оправдываюсь сейчас, как маленькая нашкодившая девочка перед родителями. Но вот только я далеко не маленькая. Да и этот мужчина мне лишь начальник. Но по-другому я сейчас поступить просто не могу. Всё же он прав – он завотделением, а я лишь медсестра. Меня легко заменить. Незаменимых нет.

Шестинский сужает свои тёмные глаза, пристально смотря мне в лицо, и от этого ледяного взгляда веет таким холодом, что по коже моментально пробегают мурашки. Хочется поёжиться, но тогда будет ещё хуже, чем сейчас. Поэтому собираю в кулак всю силу воли и стою, не шевелясь.

— Ярославская, с тобой одни проблемы...

От шока в душе поднимается волна возмущения: я никогда не была проблемой для клиники, выполняла свои обязанности с удовольствием, и мои действия ни разу ещё не стали причиной проблем или вреда. Но я снова сдерживаюсь, чтобы ещё больше не усугубить конфликт между нами. Не стоит его провоцировать.

— Зачем вы заходили в палату к Свободину? Что вам там нужно было? — его голос до сих пор яростный и злой, но стал на несколько тонов тише. — Вы его не курируете. К вам он не имеет никакого отношения. Вы всего лишь ассистировали на операции. Так что вас связывает?

Завотделением хмурится, ожидая ответа на свой вопрос. И я ему скажу так, как есть на самом деле.

— Я зашла, всего лишь чтобы удостовериться в том, что с пострадавшим всё хорошо. Всё же он лучший гонщик страны.

Это была чистая правда, потому как я действительно заходила проверить, что с ним всё хорошо. И совершенно неважно, что при этом моё сердце отзывается на этого мужчину.

— Лично его не знаю, — правда. — Нас ничего с ним не связывает, — ложь. — Я как медсестра решила узнать, как его состояние, — правда-ложь.

Но всё это я говорила так чётко, ровно, что Шестинский мне просто не мог не поверить.

— Хорошо, — кивает. — Я вам поверю, но впредь приказываю вам к нему не заходить. Его курирует Дарья. Поэтому у вас нет повода заходить к нему в палату. Я ясно выразился?

— Да.

— Хорошо. Но за вашу выходку, а также за неуважительное отношение ко мне в присутствии пациента и персонала я назначаю вам к вашим двум дням работы ещё двое суток дежурства.

Я так и знала.

Когда шла сюда, я заранее чётко понимала, что меня ждёт наказание в виде дежурств. Хоть и не знала, в каком количестве. Но какое это имеет значение? Наказание есть наказание.

Нужно радовать хоть этому. Потому что два дня – это ничто по сравнению с недельным “проживанием” в больнице, как было месяцем ранее. Поэтому я должна радоваться и благодарить, что мне досталось лишь двое суток, а не, скажем, неделя без выходных.

Здесь я справлюсь.

А вот упоминание о том, что именно Даша будет курировать Свободина, меня задело. Почему-то это неприятно отзывалось где-то глубоко у меня в душе. Но я быстро отогнала все эти мысли.

— Хорошо. Я поняла. Я могу идти?

— Да. Вы можете идти. И впредь! — повысил голос, но я уже привыкла к этому и ровно удержала спину, ни разу не шелохнувшись. — Ведите себя подобающе!

Я только лишь кивнула, развернулась и вышла из кабинета. Только лишь там, в коридоре, смогла спокойно и ровно вздохнуть. Кто бы знал, скольких усилий мне потребовалось, чтобы совладать со своими эмоциями и чувствами там, в кабинете завотделением, и не дрогнуть.

Я впервые видела его таким злым. Хотя нет. Такое уже случилось однажды, когда я прямо ему отказала. Хотя и он тогда не юлил, а прямо мне предложил встречи на нейтральной территории.

Я зашагала в сторону сестринской, где уже находилась вся наша группа. Но я не стану вникать в их пересуды, а на расспросы – если они будут – постараюсь отвечать односложно, не вдаваясь в подробности, из-за чего зав меня к себе вызывал.

Быстро перекушу и пойду дальше заниматься своими прямыми обязанностями.

Только заварила себе любимый напиток, как ко мне подошла Ленка. Я подняла на неё вопросительный взгляд.

— Что там опять разбушевался Шестинский? Я видела, ты была у него в кабинете, да и Дашка, — при этом понизила голос до того, чтобы её слышала только я одна, — ходит какая-то довольная.

— А ты не знаешь?

— Не-а.

— Он назначил её курировать Свободина Егора.

Глава 13.2

От моих слов Ленка выпучила глаза, и я прекрасно её понимала. Кто-кто, а Крылова не из лучших медсестёр нашего отделения. А зная, какие у Свободина травмы, можно начинать беспокоиться о его самочувствии. Я понимаю, что у нас в отделении лучшие врачи, да и Шестинский, каким бы козлом ни был, профессионал своего дела. Но всё равно чувство беспокойства меня не отпускает с тех пор, как я узнала, что Дашка будет курировать его.

— Он умом поехал? — воскликнула подруга, и в это время все на нас обернулись. Я шикнула на неё, чтобы тише себя вела. Не стоит привлекать к себе слишком пристальное внимание. — Он что, не понимает, что с теми повреждениями, с которыми к нам поступил Свободин… Да тут ежу понятно, что нужно было ставить тебя, тем более ты ассистировала при операции? Но никак не Крылову. Она ж тупая.

Лена старалась говорить тихо, но при этом так активно и возмущённо жестикулировала, что я не сдержалась и прыснула. Всё-таки Ленка чудо, но она прямолинейная – что думает, то и говорит. И тут, конечно, я с ней полностью согласна. Крыловой не хватает квалификации, чтобы заниматься именно этим пациентом. Но почему зав именно её поставил на это место – большой вопрос...

— Знаю, Ленка, знаю. Но он тут главный. Завотделением. И перечить ему мы не имеем права. Я уже попробовала, и ничем хорошим это не закончилось. Сама знаешь, — пожимаю плечами, делая глоток горячего кофе, на мгновение прикрывая глаза от удовольствия.

Обжигающий ароматный напиток разлился теплом в каждой клеточке моего тела, согревая и принося покой.

— Да знаю, конечно, но, Сонь, разве он не понимает, чем это может кончиться?.. Всё-таки Егор Свободин не простой человек, а знаменитость.

— Видимо, не понимает, — пожимаю плечами, до конца допивая свой кофе. Ополаскиваю кружку в раковине и, повернувшись к коллеге, говорю. — Ладно, пошла я дальше работать.

Кожевская хмурится, окидывает меня пристальным взглядом и вновь заглядывает мне в глаза.

— Ты есть не будешь? Ты же сегодня и куска в рот не взяла.

— Мне некогда. Ты же знаешь, сколько сейчас работы. Поэтому на это некогда отвлекаться.

— Ой, доиграешься ты, Сонька. Нельзя же так.     

Я только качаю головой, прекрасно зная всё это и без неё. Но мне правда некогда. Приду домой, вот там-то спокойно и нормально поем. А здесь что-то не хочется.

Остаток смены прошёл довольно-таки спокойно. Но работы действительно было много, что даже присесть не было времени. Но к такому ритму работы я уже привыкла и не обращала внимание.

Егор просил меня зайти к нему после работы. Приближался конец рабочего дня, а вместе с ним – время моего визита к пациенту. Во мне поселилось волнение, руки мелко дрожали, хоть я и старалась себя контролировать. Я не знала, для чего он пригласил меня к себе.

Я помнила о запрете Шестинского навещать гонщика, но так как я собиралась зайти к нему уже после смены, то считала, что приказы начальства на внерабочее время не распространяются. А значит, я должна расслабиться. Но что-то всё равно не давало спокойно дышать.

Часы показали восемь вечера, пора собираться домой. Заполнив нужную документацию, переоделась в свою одежду и направилась в то крыло больницы, где расположился Егор.

Я шла к его палате, и гулкое эхо пустого коридора отражало тихие шаги. Но мне казалось, что моё сердце грохочет на всё отделение. Волнение захлестнуло меня, ладони вспотели, голова кружилась, пульс зашкаливал. Я волновалась, как школьница перед свиданием. Не помогало даже размеренное и глубокое дыхание. Я могла думать только об одном: вспомнил он меня или нет?

Подойдя к палате с номером двести четыре, вдохнула полной грудью, стараясь успокоить разбушевавшееся сердцебиение. Прикрыла на секунду глаза, собираясь с духом, и робко постучала в дверь.

По ту сторону услышала громкое “войдите” и поняла, что назад пути нет. Я надавила на ручку и медленно приоткрыла дверь.

Я не знала, о чём мы с ним будем разговаривать, зачем он позвал меня в свою палату. И уж тем более не знала, как мне вести себя рядом с ним. А из-за сегодняшней демонстрации моего неподобающего поведения перед начальством и вовсе чувствовала себя неуютно и как-то виновато.

Чёрт, Соня, что с тобой вообще происходит?

Я никогда не реагировала так ни на одного мужчину. Не было того замешательства, стеснения, робких движений. Я всегда чувствовала себя свободно. Да и некогда было мне заниматься личной жизнью. Потому что её я посвятила работе.

— Добрый вечер, — проговорила я, стоило только зайти в палату, погружённую в полумрак: за окном уже сгустились зимние вечерние сумерки, а внутри помещение освещалось лишь ночником. Отчего я видела лишь силуэт мужчины, что лежал на кровати. — Как вы себя чувствуете?

Я первая начала разговор. Нужно побыстрее узнать, что он от меня хотел, и идти домой. Предстоит ещё добраться до квартиры, а на дворе уже темно. Хоть я и не боюсь темноты.

— Спасибо. Уже лучше.

Егор Свободин, не отводя своего взгляда, разглядывал меня, стоило мне только показаться в проёме двери. Гонщик будто сканировал меня. Особенно лицо. Будто желая что-то разгадать по нему.

— Я бы хотел с вами поговорить.

Я тут же напряглась, не зная, о чём он хочет со мной поговорить. Неужто о том поцелуе, который случился в новогоднюю ночь в лифте?

Внутри тут же всё затрепетало, стоило только вспомнить о том, что Егор Свободин меня целовал. Хоть это была и вынужденная мера. Но всё же это было до жути приятно, когда он касался своими губами моих. Это был разряд в две тысячи вольт. Вспышка молнии, которая прошибла меня насквозь. Мурашки по коже. И дыхание прерывается.

— О чём вы хотели поговорить?

— Вас же Соня зовут?

Моё имя он произнёс как-то по-особенному. Или мне всего лишь показалось...

Наверняка он прочитал моё имя на бейджике, когда я заходила к нему в палату и находилась близко к его кровати. О том, что я трогала его длинные царапины на щеке, лучше не вспоминать.

Глава 14

Соня

— Никому не стоит позволять так к себе относиться. Даже если это ваш начальник. Прежде всего вы девушка. А уже потом медработник.

Его голос твёрд, но в нём слышится напряжённость. И даже злость. Только не могу понять, на кого она направлена. На меня?

Вижу, как мужчина пытается держать все свои эмоции под контролем, сжимая руки в кулаки. Но это, по-видимому, даётся ему это с большим трудом.

Я прекрасно понимаю, что он пытается до меня донести.

Понимаю, что Шестинский повёл себя некрасиво по отношению ко мне – не только как к работнику, но и как к девушке. Некорректно было отчитывать меня перед нашим больным. Но также я понимаю, что здесь он начальник, а я подчинённая. И, если не хочу потерять свою работу, которую, между прочим, люблю, то должна вести себя спокойней. Не нарываться на неприятности. И тогда всё будет хорошо.

— Спасибо за ваш совет. Я приму его к сведенью.

Краем глаза смотрю на окно, за которым на город опустились сумерки. И мелкая изморось со снегом бьёт прямо в стекло.

Ну вот, опять пошёл снег. Как бы за ночь не намело так, что пробраться будет невозможно. Нет, я люблю зиму, но не когда сильные морозы, что зуб на зуб не попадает. И снега по колено, что из дома не выйти, не пробраться сквозь пушистые охапки снега.

К тому же, когда всё это белоснежное великолепие начнёт таять, а потом ударит сильный мороз, то всем нам и городу не избежать аварий.

— У вас смена закончилась?

В моё сознание ворвался голос Свободина. Вздрогнула и вновь перевела взгляд на него.

— Да. Как раз собираюсь идти домой.

Ещё мгновение назад его голос был напряжён, в нём сквозила злость и ярость. Сейчас же я не чувствую в нём этих эмоций. Лишь спокойствие. А значит, либо мне показалось, либо он смог быстро справиться со своими эмоциями. И скорей всего первое, потому что всё же он взрослый мужчина, а не двадцатилетний парень, которому тяжело справиться со своими чувствами.

— Идите домой. Уже поздно. Да и буря, кажется, начинается.

Я на это только лишь кивнула, полностью с ним соглашаясь. Всё же не хотелось застать бурю, а нормально добраться до дома.

— Да, вы правы. Не хотелось бы словить буран, — на мгновение замолчала, не решаясь спросить про то, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-то.

Эти слова словно рвались из моего рта. И как бы я ни пыталась их сдерживать, прикусив кончик языка, не смогла с ними совладать. А надо бы держать себя в узде. Всё же гонщик для меня посторонний человек. И после того, как его выпишут, он исчезнет из этой клиники, да и, собственно, из моей жизни тоже.

Поэтому я должна держаться от него как можно дальше несмотря на то, что хочется быть как никогда ближе.

— Как вы себя чувствуете? Может, что-то нужно вам?

Ох, и дурочка ты, Сонька. Это спрашивать должна Дашка Крылова. Его медсестра, которую к нему приставили, но никак не ты. Тебе вообще Шестинский запретил входить в его палату, а ты всё равно попёрлась. И хоть бы меня никто не увидел, как я вхожу и выхожу из палаты Свободина. Тогда мне очередного дежурства не миновать.

Но свои слова я никоим образом уже не верну. Поэтому только и приходится, что стоять и ждать, что же он ответит мне.

И вот тут-то я и не знаю, чего хочу больше всего – чтобы он отказался от моей помощи, ссылаясь на то, что ничего не нужно, или же чтобы ему непременно что-то понадобилось, что я могла бы сделать.

Чёрт! Ну что же ты творишь, девочка? Не зная этого гонщика, ты уже поплыла, как мороженое на солнце в жаркую погоду. Но как же тяжело от него оторваться, не смотреть...

Красивый чертяга...

Гонщик смерил меня пристальным взглядом, вновь пройдясь по мне, на мгновение останавливаясь чуть дольше положенного на моих губах. А потом перевёл взгляд на мои глаза.

— Я чувствую себя хорошо, — интересно, он сейчас врёт? — Спасибо, но ничего не нужно.

— Хорошо. Тогда я пойду, если вам ничего не нужно. До свидания.

— До свидания, — глухо ответил.

Я развернулась, в последний раз посмотрев на него, и сделала шаг к двери. Уже взявшись за ручку, чтобы выйти из палаты, я услышала позади себя твёрдый голос:

— Будь осторожна, принцесса.

Я вздрогнула, не веря в то, что услышала. Он назвал меня принцессой? И просил быть осторожной? Может, мне это послышалось, потому что больше никак эти слова я не могу объяснить. С чего он попросил быть осторожной? Из-за того, что на улице почти ночное время суток? Ну, так я привыкла уже к такому графику, когда домой возвращаюсь очень поздно.

Но от его слов внутри почему-то стало приятно и тепло. Даже волнительно и трепетно, отчего моё сердце забилось чаще, выдавая свой собственный замысловатый ритм. А эхо его твёрдого голоса и слов заполнило мантрой пространство между нами.

Я будто физически чувствовала его присутствие совсем рядом. Даже дыхание перехватило.

Я чувствовала, что нужно бежать. Бежать как можно дальше из этой палаты и от этого мужчины. Я будто всей кожей, всем своим телом чувствовала, что этому человеку под силу сломать меня, уничтожить. Разбить на мелкие осколки, так что я разлечусь вдребезги на миллиард частиц космической пыли, не оставив после себя совершенно ничего.

И не понимая, что делаю, я рванула ручку двери вниз и на себя, выбегая от палаты двести четыре как ужаленная. Будто чего-то боялась. И это было абсолютной правдой. Я боялась раствориться в этом незнакомом мужчине, гонщике, которому под силу сделать мне больно.

Я бежала, совершенно не разбирая дороги, до сестренской. Быстро накинула на себя белоснежный пуховик, схватила сумку и так же спешно выбежала сначала из помещения, а потом и из самой клиники, не замечая никого, кто прощался со мной.

Я бежала от самой себя. От своих чувств и эмоций, которые захлестнули меня так неожиданно, которых к тому же я до конца не понимала. Не могла разобраться и дать объяснение тому, что испытываю.